Афганский гладиатор

И так мне было хорошо, что никакой шпаны не боялся. Впрочем, мы так и не встретили никого. Проводил я ее до дома, она зашла в квартиру и... вышла. Представляешь, да утра в подъезде простояли, о чем говорили, и не помню. Чувствую, влюбился по уши. В общем, я уехал дня через два-три в училище, и стали мы переписываться. В летнем отпуске поехали в деревню. И вот что я на всю жизнь запомнил, так это вечер 6 августа. День своего рождения. Мы с ней ушли на луга, а там стога высоченные. Ну и забрались на один. И вот лежит она, распустив волосы, и смотрит на меня. А в глазах, Боря, столько любви было, что светились они маняще! Поверил я им. Не словам, Боря, не письмам, а глазам. Они не могли обмануть. Так я тогда считал...
      Тимохин нервно закурил очередную сигарету, выдохнул облако дыма, печально глядя в сторону городка.
      Солдат тихо спросил:
      – И что потом?
      Александр очнулся:
      – Что потом? Потом мы поженились. Я закончил училище, получил распределение в Венгрию. Уехал. Через полгода приехала жена. А еще через какое-то время я понял, что ошибся насчет глаз. Могли они обмануть. И обманули. Не сложилась семейная жизнь. Подал рапорт в Афганистан, попал сюда. Жена осталась в России. Теперь вот жду отпуска, чтобы развестись. Вот так! А ты вешаться собрался. Ну и чего добился бы? Отправили бы цинк на родину, «подарок» родителям, закопали бы тебя. Думаешь, Зоя пришла бы на кладбище? Или слезу пролила? Вряд ли. Она бы продолжала жить. Понимаешь, дурак ты, жить. А ты со своей ревностью гнил бы в земле. Туда же и родителей свел бы! Встряхнись! Будь выше измены! Возьми и поздравь свою неверную подругу, пожелай счастья и забудь о ней! Вычеркни из жизни раз и навсегда. Поверь, у тебя все только начинается. И любовь настоящую ты еще встретишь. И стыдно тебе будет вспоминать сегодняшнюю ночь.
      Тимохин выбросил окурок, отвязал парня:
      – Пошли в штаб!
      Борис спросил:
      – А что теперь со мной будет? В психушку отправят?
      – Не знаю! Но подлечиться тебе не помешает. Нервы в порядок привести. Ну и забыть неверную любовь свою! Да ерунда все это. Главное, чтобы ты понял, жить надо! Чтобы вернуться домой мужчиной! А повеситься дело нехитрое. Уж это ты всегда сможешь сделать. Ну, вставай! И так почти час болтаем тут!
      – Вы передадите меня в полк?
      – Ну, не в прокуратуру же?
      – Не надо!
      – Что значит «не надо»? Или ты хочешь, чтобы я отпустил тебя на все четыре стороны?
      – Да нет! Отпускать не надо. Все равно идти некуда, да и не пошел бы я из гарнизона. Просто подумал, раз все посчитают, что у меня с головой непорядок, то засмеют, особенно старослужащие, и точно опять до петли доведут! Нельзя мне в полк!
      – Ладно, идем пока в наш штаб. Там решим, что с тобой дальше делать.
      Из штаба батальона Тимохин позвонил в мотострелковый полк. Ему ответил дежурный:
      – Капитан Сергеев слушает!
      Александр знал Сергеева:
      – Славик? Привет! Тимохин!
      – А? Рембат? Здорово. Как дела, Саня?
      – Нормально, несу службу, как и ты!
      – Что-нибудь случилось?
      – Да! Образовалась тут одна проблема. Ты бы подошел ко мне?
      – Проблема? Серьезная?
      – Не телефонный разговор!
      – Хорошо! Иду!
      Штабы частей располагались недалеко друг от друга, поэтому Сергеев уже через несколько минут зашел в дежурку рембата. Увидел солдата своего полка, в трусах, съежившегося в углу помещения:
      – А это чудо что тут делает? Самовольщик? Форму на самогон, что ли, променял?
      Он подошел к бойцу:
      – Я к тебе обращаюсь, солдат!
      Несостоявшийся самоубийца отвернулся.
      Капитан перевел взгляд на Тимохина:
      – Что все это значит, Саня?
      Тимохин рассказал Сергееву о событиях последнего часа.
      Капитан присвистнул:
      – Ни хрена себе! Значит, из петли этого озабоченного вытащил?
      – Ну, не из петли, в нее он не успел залезть. Но вытащил.
      – Дела... Что ж, благодарю! И сейчас же определю недоноска на гауптвахту.
      Тимохин остановил мотострелка:
      – Погоди, Слав! У меня другое предложение.
      Сергеев выслушал Александра, который предложил вариант с медсанбатом. Потер подбородок:
      – В принципе, ты прав! В полку пацана точно заклюют. Тем более что служит он в проблемной роте. Там чуть ли не каждую неделю ЧП! Но по инструкции я-то обязан изолировать потенциального самоубийцу! А значит, отправить на губу!
      – Ты – да! Но зацепил-то его я?! А он, типа, невменяем. И на губе может башку о стены или дверь размозжить! Вот я, согласовывая происшествие с тобой, решаю отправить его в медсанбат. Пусть медики разбираются с его психикой!
      – Ну, если так, то можно! А в санбате его примут?
      – Куда денутся? Сейчас вызову бригаду, и эскулапам не останется ничего иного, как оприходовать Бориса в своих палатах.
      – Ладно! Я не против!
      В 4-20 четверо крепких санитаров увели пытавшегося повеситься солдата в специальную палату закрытого отделения. Туда отправляли офицеров и прапорщиков, ловивших «белочку» от пьянства. Правда, таких случаев было в гарнизоне немного. Два или три за службу в Кара-Тепе Тимохина. То есть за два года. На пороге солдат обернулся и успел бросить Александру:
      – Спасибо вам!
      Тимохин ответил:
      – На здоровье!
      После чего Александр с Сергеевым составили необходимые рапорта и разошлись. До подъема оставалось чуть более часа. Весь наряд штаба собрался после отдыха, и рядовые под командованием сержанта принялись наводить порядок внутри здания Управления и перед ним. Тимохин же прилег на топчан. Подумал. Ночь выдалась бурная. Чего ждать днем? Из разговора с комбатом насчет Гломова понятно. Какие еще сюрпризы преподнесет ему этот неожиданно насыщенный событиями наряд? Размышляя, он задремал.
      В 7-00 Тимохин уже был на плацу батальона. Подъем прошел организованно. Проверив парк, столовую, котельную, Александр вернулся в штаб. Сбросил доклад оперативному дежурному по гарнизону.
      В 8-40, после завтрака, подошел командир батальона, одетый в спортивную форму. Пригласил Тимохина в свой кабинет:
      – Ну, Саня, рассказывай о конфликте с начальником штаба!
      – А рассказывать-то и не о чем. Гломов погнал в дурь, я ответил. Особо отмечаю, без свидетелей с его стороны.
      – Капитан намерен завтра обратиться к командиру дивизии.
      Тимохин пожал плечами:
      – Это его право! По мне, пусть хоть к министру обороны на прием записывается.
      – Да! Ну, начальник штаба, черт с ним! Поговорю с комдивом, попрошу, чтобы Гломова в Ашхабад забрали, там как раз сейчас должность в автобате освободилась. Может, удастся спихнуть твоего друга в другую часть. К нему, кроме тебя, у многих офицеров претензии имеются. С этой проблемой вопрос решили. Но и тебе, старлей, меняться надо! Поскромнее вести себя, а то боевые выходы негативно влияют на твое поведение. Как бы сам в Гломова не превратился.
      – Надеюсь, вы это несерьезно, Марат Рустамович?
      – Очень даже серьезно, Александр Александрович. Кто ночью с дежурным по парку водку пил?
      Старший лейтенант покачал головой:
      – Да! Неплохо! Пил я, а вот кто заложил так оперативно, ума не приложу. Неужели бойцы наряда?
      – Какие к черту бойцы? От вас с ним до сих пор перегаром несет. Ну, скажи, кто дал тебе право употреблять спиртные напитки в наряде? Да еще с прапорщиком-подчиненным?
      – Никто не давал! Признаю, виноват! И за это готов понести любое наказание. Заслужил.
      – Как все легко! Виноват – наказывайте, а я и дальше буду делать все, что захочу, так?
      – Нет! Не так!
      Подполковник присел на краешек рабочего стола:
      – Странный и противоречивый ты человек, Тимохин! Сначала дисциплину нарушаешь, потом солдата спасаешь, отзывы по боевым выходам – отменные, в роте порядок, и тут же конфликт с начальником штаба, замполитом и секретарем партбюро. Как так можно? С твоими данными служи и служи до высоких чинов, ан нет, что-нибудь да выкинешь. Причем выкинешь такое, что диву даешься – зачем? Ты и в детстве беспокойным был?
      – Не только беспокойным. Хулиганистым, задиристым.
      Комбат закурил:
      – Ладно! Докладывай о попытке самоубийства.
      – Разрешите рапорт принести? В нем все подробно описано. Подтверждено одним из посыльных, а также дежурным по пехотному полку капитаном Сергеевым.
      – Рапорт я прочитаю, ты мне своими словами расскажи, что произошло?
      – Как скажете! В общем, решил солдатик из мотострелкового полка повеситься. Причина, как и в большинстве случаев, в девушке, переставшей ждать доблестного защитника Родины. Решил и выбрал самое удобное место, за нашим штабом. И повесился бы, если бы рядовой Петренко пошел по малой нужде, как и положено посыльному, в штабной туалет, а не махнул отлить за угол. Это он позже рассказал, после того как все кончилось. Ну, а зайдя за угол, увидел солдата в трусах, приспосабливающего к старому баскетбольному щиту веревку с петлей. Дальше ничего интересного. Вышел я к нему, поговорил, убедил бросить это дело. Он послушался. Привел несостоявшегося висельника в штаб да вызвал дежурного по пехотному полку, где служит последний. Посоветовались, решили отправить в медсанбат, от греха подальше. Вот и все!
      – Как же тебе удалось уговорить солдата отказаться от самоубийства? Ведь на такое решаются люди психически ненормальные или находящиеся в состоянии сильнейшего стресса?
      – Не знаю! Главное – удалось.
      Комбат прошелся по кабинету:
      – Вот-вот! И что получается? За распитие спиртных напитков в наряде я обязан тебя наказать, а за действия в отношении солдата поощрить. Ты ж ему ни много ни мало жизнь спас! И как же мне поступить? Наложить взыскание, отменить его и объявить благодарность?
      – Да не надо никаких благодарностей. Взыскание – ваше дело, а поощрять не за что. Любой поступил бы так же. Даже Гломов!
      – Сомневаюсь! Ну, ладно! Водку, будем считать, вы с Чепцом не пили, а за солдата благодарность.
      – Служу Советскому Союзу! Кстати, товарищ подполковник, мне на отдых по распорядку пора!
      – Ну иди отдыхай! Эх, Саня, Саня! Подумал бы ты о своей дальнейшей жизни. Я ж помочь готов всегда. Поддержать, поощрить. Сделать все, что в моей компетенции.
      – Спасибо! Я подумаю!
      Галаев с Тимохиным покинули кабинет. Александр проводил комбата. Решил перед сном перекурить. Присел на скамейку курилки. Закурил. На душе было муторно. Действительно, жизнь складывается как-то по-идиотски! Ни службы нормальной, ни семьи, никакой радости. Сплошные проблемы. Да и те создаваемые самим собой. Прав Галаев, надо менять жизнь. Но для этого нужен стимул. Дабы обрести смысл. А где он, этот стимул? Что-то не видать!
      Выбросив окурок и вздохнув, старший лейтенант неожиданно услышал сзади:
      – И что так обреченно вздыхает мой неотразимый кавалер?
      Конечно же, Александр узнал голос Ирины. Повернулся:
      – Легка на помине! Другого времени не нашла? И что, собственно, ты делаешь в расположении части, к которой не имеешь никакого отношения?
      – Брось, Саш! Не груби! Тебе это не идет!
      Люблина обошла ограждение, вошла в курилку, присела рядом со старшим лейтенантом:
      – Привет!
      – Привет! Что дальше?
      – Голова болит, не представляешь как!
      – Почему же не представляю! Вчера ты неплохо шампанским подзарядилась.
      – Злишься?
      – Радуюсь!
      Ирина кивнула пышной шевелюрой волос, растрепанных ветром, который одарил городок легкой прохладой:
      – Да, повод для этого есть! В общежитии девочки только и говорят о том, как ты ночью солдата из петли вытащил.
      – Вашим девочкам больше заняться нечем? Или обсуждать больше некого? Или вы сами себя не обсуждаете?
      Люблина вскинула на старшего лейтенанта удивленные, подкрашенные, но еще мутные от спиртного глаза:
      – В смысле?
      – Ну, хотя бы твои выкрутасы на танцульках с новым хирургом?
      Женщина недовольно цокнула языком:
      – Ты смотри, уже доложили. И кто ж это такой глазастый и подлый к тебе прибегал на доклад?
      – А ты не знаешь, как у нас слухи распространяются? Сама же только что сказала, что ваши девочки вовсю обсуждают ночной случай с солдатом. Не успев как следует проснуться.
      – Вот именно, что слухи. Ну, танцевала с капитаном, а что? Тебя же рядом не было. Шампанского с ним выпила. Но все! К тебе пришла! Или не помнишь?
      – Знаешь, Ир, делай что хочешь, а сейчас уйди. Мне отдохнуть надо! Спать хочу!
      Женщина прижалась к старшему лейтенанту:
      – Я уйду, уйду! Только скажи, что не обижаешься, что у нас с тобой все по-прежнему и что ночь мы проведем вместе, у тебя дома. А на то, что наговорила вчера, не обращай внимания. Пойми, я люблю тебя и не хочу потерять. Мне никто, кроме тебя, не нужен. И все у нас будет хорошо. Другие обзавидуются.
      – Ты мне ночью о беременности намекнула. Ты и вправду беременна?
      – Думаю, да, но надо провериться. А что? Тебя не радует это? Рожу ребеночка, и будет у нас полноценная семья. Или ты против?
      Старший лейтенант резко поднялся:
      – Или я против!
      – Что?!!
      Глаза Ирины округлились:
      – Что ты сказал? Ты против ребенка? Семьи?
      Александр подтвердил:
      – Да, против! Считай меня кем угодно, негодяем, монстром, бревном бездушным, но не будет у нас с тобой семьи. Больше, Ира, у нас с тобой ничего не будет.
      – Ты что, Саша?
      Люблина испугалась:
      – Как же так? Я же люблю тебя!
      – Но я не люблю! Хотел полюбить, не смог! А врать, играть – зачем? Кому от этого легче станет? Тебе? Не станет! Родишь ребенка – признаю, фамилию дам, содержать буду, помогать. Но не более. Ни о какой семье речи быть не может. Все! Извини! Я в штаб! Вечером не встречай и не приходи. Не хочу! Прощай!
      Оставив женщину в растерянности, старший лейтенант прошел в дежурку. Помощник уже сидел за пультом. Александр прилег на кушетку, задернув занавески и переложив пистолет из кобуры под подушку. Он слышал, как ушла Ирина. Слышал затихающий стук ее каблуков по аллее, ведущей в военный городок. Сон как рукой сняло. Вместо него в голову лезли мысли. А правильно ли он поступил, вот так резко оборвав отношения с Ириной? Не жестоко ли обошелся с ней, обычной, слабой женщиной, желающей одного – обрести свое счастье? Ира неплохая женщина, ей семья нужна. В этом смысл ее жизни. Но что делать, если он, Тимохин, не любит ее? Ну не любит и все! И какое с ним у нее может быть счастье? Да, он спал с ней, и ему было хорошо. Не всегда, но было. Ну и что? Ведь он не соблазнял Ирину обещаниями, не обманывал ее. Мужчине нужна была женщина, женщине – мужчина. Только поэтому они в первый раз оказались в постели. И разве вина Александра, что Ирина полюбила его? И полюбила ли? Не внушила ли себе, что любит, не понимая этого чувства? Сказала, что беременна. Пока предположительно. Может, так просто сказала, может, заметила изменения в своем здоровье, возможно, критические дни вовремя не наступили. И опять-таки, ну и что? Допустим, беременна. Это значит, он, Тимохин, обязан жениться на ней? Хорошо, женится. Кому от этого лучше или легче станет? Ирине? Сначала, возможно, и станет, а потом? Потом начнутся придирки, капризы, скандалы. Не сможет он играть в любовь. Не сможет. И уйдет! Рано или поздно, но уйдет! Что будет с ребенком? Останется сиротой при живых родителях? Почему считается, что семьи следует сохранять даже только из-за детей? Мол, детям в неполноценной семье плохо. А в семье, где эти дети будут видеть скандалы между родителями? В семье, где вместо истинного счастья будет царить ложь, им, детям, хорошо жить будет? И какими они вырастут, имея перед собой постоянный негативный пример родителей? Такими же, как и их родители. Лживыми, приспосабливающимися к жизни, принимающими вранье за благо, уверенными в том, что цель оправдывает любые средства? Нет, детям любовь нужна, тепло, ласка. Их не обманешь. Дети отличают игру от истинных чувств и будут несчастными, возможно, не вполне осознавая это. Так правильно ли он поступил? Правильно! Но тогда почему сейчас ему плохо? Почему гложет чувство вины перед Ириной? В чем он виноват? Тем, что не пожертвовал собой ради ее счастья? Но не было бы никакого счастья. Все в дальнейшем сложилось бы так же, как и с первой его семьей! Черт! От этих мыслей с ума можно сойти. Надо разогнать их, уйти от них, прекратить думать об Ирине. Впереди очередной боевой выход. О нем и думать. А время сгладит чувство вины и все расставит по своим местам. Все равно теперь назад хода нет! Все! Отрезано!
      Кое-как в одиннадцатом часу старший лейтенант уснул. Приснилась ему Ирина с ребенком на руках. Ребенок плакал, Ира не могла успокоить его. А Александр стоял в стороне, и детский крик разламывал его череп. Ира посмотрела на него какими-то пустыми, измученными глазами, попросила:
      – Помоги! Не видишь, у меня уже сил нет. Хоть сейчас помоги.
      А ребенок вдруг выпал из пеленок. И превратился в мальчика лет восьми.
      – Что же ты, папа, бросил нас?
      Ирина рассмеялась:
      – Хорошо, что только бросил. Он убить нас с тобой хотел. Желал, чтобы я сделала аборт, а мне нельзя. Скажи папе спасибо, что силой не затащил нас в гроб. Он у нас такой. Добрый.
      Мальчик же, ставший подростком, ответил, поклонившись:
      – Спасибо, папа!
      И вдруг лицо его исказилось в страшной гримасе:
      – Будь ты проклят, папаша! Лучше бы убил! Убил, убил, убил...
      Тимохин проснулся в поту, несмотря на то что помещение охлаждал кондиционер. Резко сел на кушетке. Тряхнул головой:
      – Черт! Да что это такое? Надо же такому присниться!
      Он хотел тут же закурить, как услышал голос из коридора:
      – Блинов! Тимохин проснулся?
      Пришел Шестаков, и явно хорошо поддатый. Но сейчас Александр был рад этому. Он вышел в дежурку, куда уже вошел веселый лейтенант.
      – С тобой проснешься! И чего шатаешься в воскресенье по части? Больше делать нечего?
      Шестаков уставился на Тимохина:
      – Что с тобой, Саня? Заболел, что ли?
      – С чего ты взял?
      – Да в зеркало на себя посмотри. Бледный, потный, а здесь, в дежурке, прохладно. Уж не зацепил ли какой заразы? Тут ее подцепить, как два пальца об асфальт! И желтуху, и тиф, и еще чего типа этого!
      Тимохин полотенцем протер лицо. Достал пистолет из-под подушки, вставил в кобуру, одернул слегка помявшуюся и влажную рубашку. Обратился к помощнику:
      – Сиди пока здесь, я в столовую!
      Блинов сказал:
      – Вы бы, товарищ старший лейтенант, действительно в медпункт зашли. Метались и кричали что-то во сне. Честно говоря, не по себе стало. Думал уж командиру батальона звонить! Но решил обождать.
      – Правильно решил. Все нормально. Со мной изредка бывает такое. Сон страшный еще с детства снится. Редко, но не отпускает. Испугался я пацаном сильно, когда тонул. Вот и снится та река. Но все, все уже прошло. Я в норме!
      Он повернулся к лейтенанту:
      – Пойдем, Шестак! По дороге в столовую поговорим. Заодно провожу тебя за пределы части. Нечего тут пьяным шататься. Неприятности на свою задницу искать!
      – Так мне плевать! Видал я эту службу знаешь где?
      – Знаю! Все знаю! Но идем! Мне пока не плевать.
      – Ну, идем! А вообще, Саня, тебе граммов сто всосать надо! В себя прийти, а то видок по-прежнему такой, будто за тобой черти гонялись.
      Тимохин спросил:
      – А есть водка?
      Лицо Шестакова расплылось в довольной улыбке:
      – Обижаешь, начальник! Конечно, есть. И кое-что получше левой водяры, что Мурат-Кули с Чары на своей автолавке привозит.
      Лейтенант приподнял рубашку. Под ремнем брюк была вставлена плоская алюминиевая пол-литровая фляжка:
      – Спирт, Саня! Чистейший, медицинский!
      – Где взял?
      – Военная тайна! Не, серьезно! Не спрашивай, не скажу! Человек, что дал, просил не говорить. Я обещал!
      – Ну, раз обещал, тогда вопросов нет! А где выпьем? В столовой?
      – На хрена? Вон у баков с «колючкой». Там и кружка, и вода, и нет никого!
      Под «колючкой» подразумевался отвар из верблюжьей колючки. Военнослужащим в целях профилактики серьезных инфекционных заболеваний, которые в Туркмении было подхватить так же легко, как грипп в России, запрещалось пить воду. Только отвар. Его они носили во фляжках, и командиры строго следили за этим. Что, впрочем, не гарантировало сохранения здоровья. Инфекционное отделение медсанбата никогда не пустовало.
      Тимохин согласился:
      – У баков, так у баков. Только немного и быстро!
      – Как скажешь! В рот лишнего заливать не собираюсь.
      – У тебя и не получится.
      Офицеры расположились на лавке у баков. Шестаков достал фляжку, разлил спирт по кружкам. Разбавил отваром колючей жидкости. Выпили. Тимохин почувствовал облегчение, груз размышлений давил не так сильно, как прежде. Александр, закурив, спросил:
      – Ну, как вчера отдохнул?
      Лейтенант махнул рукой:
      – Да никак, можно сказать!
      – Что такое?
      – Не прет мне, Саня! Пошел в клуб как человек. Подзарядился, но в меру. С Пашкой Карчевиным еще пузырь сухого раздавили, за столом его аппаратуры. Гляжу, Катька появилась, с библиотекаршей, Сайфулиной Верой. Танцевать начали. Я попросил Пашу медленную музыку поставить. Карчевин врубил медляк. Подкатываю к Катьке. Все чин по чину, разрешите, мол, на танец пригласить. А она, представляешь, накрашенную свою физиономию в сторону и говорит – с пьяными не танцую. Иди лучше проспись. Я ей – охренела совсем? Какой я тебе пьяный? Нет, действительно, ведь почти трезвым был. Она – от тебя сивухой на километр разит, отстань. Найди другую подружку, вон в углу стоят, из микрорайона прикатили. Ну, тут меня злость и взяла. Спрашиваю – ты чего борзеешь? Чего целку-то из себя строишь? Короче, погнал по полной. А тут замполит наш откуда-то вынырнул. В чем дело, лейтенант? А в чем дело? Да ни в чем. Отвали, говорю. Василенко глаза выпучил – ты в своем уме или пропил его к чертовой матери? Ну, я послал на хер замполита. Тот словно язык проглотил. Смотрит на меня, глазами моргает, а сказать ничего не может. Не ожидал подобного. Я до кучи Катьку вслед за замполитом в том же направлении отправил и – на выход. Автолавка еще стояла, но Марат-Кули уже закрыл ее. Я к нему – дай пузырь. Дал. Из кабины. С пузырем обратно в клуб и прямиком к Карчевину. Тот все вино свое тянул, а я водочки принял. Думал, нажрусь. А тут вдруг к столу бабенка из микрорайона подваливает. Рядом со столом встала и стоит, не танцует. С виду ничего. Я Пашке – объяви, мол, белый танец. Ну, ты Карчевина знаешь, свой мужик. Объявляет. И бабенка ко мне. Приглашает.
      Тимохин попросил:
      – Короче, Вадик, можно?
      – Ну, если короче, то уже через полчаса мы с ней были у тебя на хате. У нее в сумочке еще водка с собой. Выпили. Потом только помню, как платье с нее снял, лифчик оборвал, не мог расстегнуть. И кранты. Память отключилась. Просыпаюсь часов в шесть. Подруга рядом голая. На столе полбанки водки. Встал, похмелился. Голый. И она голая, простыня сползла. Гляжу на нее и думаю, а было ли чего? Ведь не помню ни хрена. А главное, даже не представляю, как зовут-то ее. Она тоже проснулась. Улыбнулась, повернулась ко мне, голову на ладонь положила и спрашивает – ну, как тебе, хорошо со мной было? А я знаю? Но, значит, было. Отвечаю – не то слово. Ты девочка – класс. А она как заржет. Да откуда тебе знать, если я так и не смогла тебя возбудить? И ты уснул. Въезжаешь, Сань? Каково мне было? Но до конца-то погоны опозорить не мог! Наваливаюсь на нее – вчера не было, сейчас будет. И тут понеслось! Ух и страстной баба оказалась. Неизвестно, кто кого поимел. Скорее она меня.
      Старший лейтенант спросил:
      – Но имя-то ее узнал?
      – Потом, конечно! Ленка. Лена Митрофанова. Живет в микрорайоне на своей хате, служит прапором на зоне, в Управлении, разведена, детей нет, а вот желания иметь мужичка стоящего хоть отбавляй. Свои надоели, да и бестолковые они, одно слово тюремщики, захотела с настоящим офицером познакомиться. Поэтому с подругами и приехала в гарнизон.
      – Так, значит, ты теперь при даме?
      – А чего? Я ее обслужил по всем правилам. Часа три отработал.
      – Так ты ее или все же она тебя?
      – Да какая разница? Главное, довольна осталась. Сегодня будет ждать у себя. Думала, что хата, где кувыркались, моя, а как узнала, что я в общаге обитаю, позвала к себе.
      Александр спросил:
      – Поедешь?
      – Ясный палец! А чего? Баба она, конечно, тертая, не одного такого кавалера, как я, имела, а мне-то что, жениться на ней, что ли? Погуляем, пока не надоест, да и разбежимся.
      – А если любовь взыграет?
      – Вот если взыграет, тогда и думать будем.
      – Надеюсь, на хате после себя бардак не оставили?
      Лейтенант поднял палец вверх:
      – Нет! Ленок такой порядок на хате навела, что ты свою берлогу вечером не узнаешь. Чистюлей оказалась. И в этом ее очень большой плюс! Я терпеть грязнуль и неопрятных не могу! А эта чистюля.
      – Хорошо! Она старше тебя?
      – Наверное! Но разве я мог об этом спросить? Кто ж у женщины возраст спрашивает. Но, думаю, старше. Ненамного. Ей где-то лет двадцать семь, двадцать восемь. Самое то! Еще глотнем?
      Старший лейтенант отказался:
      – Нет, Вадим! Мне еще обед контролировать, смену готовить, бумаги заполнять.
      – Слушай, а чего у тебя с бойцом каким-то ночью произошло? Кто-то что-то из ребят сказал, а что конкретно, не врубился!
      Тимохин ответил:
      – Ничего особенного! Ерунда!
      – Да? Ну и ладно! Пойду к себе в общагу, просплюсь, потом костюмчик новый летний отглажу, душ приму и, с последней маршруткой в поселок! На встречу со страстной Еленой!
      – Ты смотри, поаккуратней в микрорайоне. Один по улице не шатайся!
      – Да ладно! Кого бояться? Ментов, что ли? Или верблюдов местных? Видал я тех и других. Тем более что Лена ждать меня на остановке будет, а дом ее, как она говорила, рядом. И с остановкой, и с магазином.
      – Цветы купи!
      – Цветы?
      – Да! Сейчас съезди на рынок и купи.
      – Чтобы они до вечера в веник превратились? Нет уж, я лучше попозже медсанбатовскую клумбу у КПП разорю. Она как раз напротив круга маршрутки!
      – Ну, как хочешь! Ладно! Удачи тебе. Пошел в столовую. Это ты сегодня птица вольная, я же закольцованная по рукам и ногам. Да еще завтра комдив приезжает. Опять на рандеву идти.
      Шестаков спросил:
      – Тебя тоже к генералу тащат?
      – Что значит «тоже»?
      – А то, что и мне следует завтра ожидать вызова к комдиву. Опять всех раздолбаев гарнизона собирает. Уму-разуму учить. Вот только тебя за что? Ты вроде последнее время не влетал. Хотя у политруков в записных книжках компромат на всех имеется! И что у них за должность паскудная такая?
      – Должность-то нормальная. Нужная. Только кое-кто под собственные интересы ее подстраивает. Тем более что это сделать очень просто!
      – Хрен с ними! Чего о плохом думать. Плохое, оно завтра само проявится, а сегодня все ништяк. Давай, Сань! Удачно тебе закончить наряд!
      – Давай, Вадик! Не забудь утром в часть вернуться. А то зависнешь у Елены на неделю!
      – Не забуду!
      Офицеры пожали друг другу руки и разошлись.
      Дождавшись 18-00 и сдав наряд, старший лейтенант Тимохин пришел домой и, действительно, с трудом узнал в своей запущенной квартире вполне приличное, уютное помещение, где еще витал запах, видимо, дорогих французских духов новой знакомой лейтенанта Шестакова. Приняв душ и включив кондиционер, Александр упал на кровать и тут же уснул. Крепко, без сновидений.

Глава четвертая

      В понедельник 11 июня Тимохин проснулся ровно в 6-00. Так было всегда. Во сколько бы и каким ни ложился Александр спать, в шесть часов он вставал. Настроение по-прежнему было плохое. Старший лейтенант побрился, помылся остатками воды в баке уличной душевой, оделся. На завтрак в офицерскую столовую не пошел. Аппетит отсутствовал напрочь. Решил пойти в казарму. На улице столкнулся с Шестаковым. Тот вышел к дому Тимохина со стороны общежития. Невыспавшийся, что бросалось в глаза, но чисто выбритый, в отглаженной форме и трезвый:
      – Привет, Саня! В столовую направляешься?
      Тимохин ответил:
      – Привет! Не в столовую, завтракать нет никакого желания. А ты неплохо выглядишь. К приему комдивом подготовился? И запах от тебя приятный, что за одеколон, где взял?
      Шестаков довольно улыбнулся:
      – Ты же знаешь, у кого и где я провел ночь.
      – Знаю, ну и что?
      – А то, Саня, что Елена оказалась чудом. Я и не ожидал, что она так примет меня. И встретила, и домой провела, и накормила, а уж что было дальше, просто сказка. Выпили немного, думал, по трезвяне ни хрена путного в постели не получится. Не будет азарта. А оказалось все наоборот. Такого кайфа я еще ни разу в жизни не получал. Наши бабы по сравнению с Ленкой ерунда. Часов до трех кувыркались. И заметь, без подзарядки спиртным. Форму мою она еще с вечера постирала, а в пять уже встала, погладила все, завтрак приготовила. Встал как человек. Башка не болит, на душе легко, жизнь светла. И одеколон она мне подарила. В общаге оставил. Такие вот дела. Нет, что ни говори, а бабы годами постарше лучше молодняка. Потому что знают, как мужика ублажить.
      Тимохин похлопал товарища по плечу:
      – Короче, Вадик, влюбился ты в очередной раз по уши!
      – Почему в очередной раз? Обижаешь!
      – Не ты ли то же самое говорил о близости со связисткой, которая потом замуж за майора пехотинца вышла?
      – Э-э, Саня, то о близости, о сексе. А тут вообще об отношениях. Анька-связистка, базара нет, тоже в постели хороша была. Но мы с ней только вино пили да любовью занимались. С Еленой же совсем другое. Мы с ней и кувыркались, и о жизни между делом разговаривали. Она мне о себе рассказала, я ей о себе. Причем не приукрашивая, а правду. Мог приврать, но не стал. Спросишь, почему? Отвечу, а хрен его знает? Потянуло ни с того ни с сего выложить ей о себе все как есть.
      Тимохин взглянул на Шестакова:
      – Прям-таки все?
      – Сань! Не веришь, что ли? Сказал, все, значит, все. И что в лейтенантах пять лет хожу из-за характера своего упертого, и что водку жру до беспамятства иногда. И что перспектив по службе у меня нет никаких. И даже о всех бабах, с которыми спал, как на духу рассказал.