Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Узники вдохновения

ModernLib.Net / Светлана Петрова / Узники вдохновения - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 5)
Автор: Светлана Петрова
Жанр:

 

 


На следующий день, когда арбатские жильцы еще лежали в прострации после завершения юридического марафона, судьба Ирины постучалась в дверь. С улыбкой или ухмылкой – кто ж знал заранее?

5

Неожиданного гостя звали Семен Яковлевич Левин. Молодой, подающий надежды филолог преподавал в МГУ и защитился по американскому писателю Джерому Сэлинджеру. Лет пятнадцать назад его направили в Йельский университет для обмена педагогическим опытом, где в него влюбилась гражданка США и одновременно поступило предложение поработать на кафедре славянской филологии. Тогда эмигрантов из России было мало, и они не вызывали подозрений, тем более евреи, поскольку никто не сомневался, что в СССР свирепствует скрытый антисемитизм.

Семен Левин женился и остался в Штатах насовсем, назвавшись на американский манер Сэмом Левайном и презрев то обстоятельство, что на социалистической родине его объявили предателем интересов народа. С начала 90-х, когда отечество освободилось от коммунистических фетишей, он из заклятого врага превратился в обычного профессора-слависта и поспешил посетить родителей, живших в Воронежской области. До обратного рейса из столицы в Нью-Йорк оставались сутки, их нужно было как-то скоротать, и Сэм вспомнил Леонида Григорьевича Ривкина, который в свое время помогал ему публиковать статьи, необходимые для защиты кандидатской диссертации. С тех пор на почве взаимных интересов они изредка общались, а потом переписывались, испытывая друг к другу приязнь, и теперь американский ученый решил осчастливить старого приятеля дружескими объятиями и бутылкой виски, купленной в московской гостинице «Интурист» на валюту.

– Америка – страна невероятных возможностей, – говорил Сэм, помешивая в стакане с чаем вишневое варенье домашнего приготовления.

Лариса Марковна с завистью разглядывала холеное носатое лицо поджарого мужчины лет сорока, его красиво подстриженную шевелюру, модную батистовую рубашку в тонкую полоску, но с белым воротничком и манжетами, а главное – костюм из тонкой шерстяной ткани, которая блестела, как шелковая! В таком костюме и ее Ленечка смотрелся бы полубогом.

Она тоже надела лучшее платье и намалевала ресницы остатками французской туши, купленной в «Березке» еще при советской власти. Неважно, что ей пятьдесят с небольшим хвостиком. Для современной женщины, которая следит за собой, возраст, можно сказать, несущественный, к тому же она не намерена соблазнять эту оглоблю, но выглядеть достойно и привлекательно обязана – никогда не угадаешь заранее, какие люди обернутся нужными. Тем более, человек приехал из самих Штатов! У нее там много знакомых москвичей, которые зацепились разными способами и очень по-разному теперь существуют, иные совсем даже неплохо, поэтому знакомство с приятелем Лени может оказаться не лишним.

Однако, как ни старалась Лариса, ей никак не удавалось привлечь внимание гостя к своей персоне и своим прожектам. Сэм был увлечен собственным рассказом о замечательной стране, где ему привалило счастье жить и работать, одновременно он пытался поймать реакцию очаровательной дочери хозяйки. Между тем Ирина безучастно, словно против воли, сидела за столом, почти ничего не ела и молчала, погруженная в себя, хотя мать постоянно к ней обращалась, надеясь вовлечь в разговор. Лишь однажды молодая женщина с раскосыми глазами неожиданно звонко рассмеялась какой-то незатейливой шутке, обворожительным движением отвела со лба роскошные темные волосы и откинула голову назад. Теперь залетный гость уже не мог оторвать от нее глаз.

Лариса Марковна жалела дочь, которая целыми днями, спасаясь от безделья, торчит у плиты, а по вечерам вместе с матерью и отчимом смотрит телевизор. Разве так должна проводить время тридцатилетняя женщина, здоровая и привлекательная? Ей нужен секс, компания сверстников, занятие наконец! Но в России все перевернулось: старая жизнь кончилась, а новая никак не наступит, вся страна чем-то торгует, и тюремный жаргон вместе с англицизмами вытеснил язык великих предков. Прежние газеты и журналы позакрывались, издательства развалились, Леонид лишился постоянной работы, а тут еще надо содержать взрослую падчерицу. Между ними опять начались размолвки. Родной папаша, конечно, и не подумает пригласить девочку к себе в Австрию хотя бы на время. Наслаждается со своей кралей вальсами Штрауса и не понимает, что в Москве достать пакет сухого молока или банку тушенки – сложнее, чем слетать в Космос.

Чувства самой Ирины после развода и гибели плода, в который Бог уже вдохнул душу, притупились. Она проживала день за днем по инерции, почти не вникая в события вокруг. Все в этом доме ее угнетало – разговоры о продуктах, о жлобстве высоких родственников, раздражал даже диван в гостиной, на котором она теперь сидела, потому что ночью он служил постелью матери и отчиму: Лариса настояла уступить крохотную супружескую спаленку дочери. Леню это злило, а для Иры комнатушка стала домашней тюрьмой – раз выделено отдельное помещение, приходится проводить в нем время, свободное от кухонных дел. Невысокое окно выходит на стену соседнего дома и пропускает мало света, а когда идет дождь или город накрывает смог, в комнате царит тоскливый полумрак. Даже если найти место для этюдника, то композиции при таком освещении выйдут унылыми, а краски тусклыми. Да и не хотелось ей рисовать, не находила она для этого в себе ни энергии, ни интереса.

– Доченька, очнись! – услыхала Ирина голос матери, прервавший ее тягучую однообразную думу. – Сэм любезно предлагает тебе некоторое время пожить у него в Америке.

– В Америке? – Ира выпрямила спину и глубоко вздохнула, потом повторила медленно, как бы обдумывая: – В Америке.

– Ну да! У Сэма и его жены Сарры большая квартира недалеко от Нью-Йорка, прямо на территории знаменитого университета. Развеешься, пообщаешься с нашими друзьями, за это время в России жизнь утрясется, тогда и вернешься!

Ирина застыдилась своих порозовевших щек.

– Я, конечно, с удовольствием, но это, наверное, хлопотно? И как-то неловко, мы незнакомы. Да и согласится ли ваша жена?

Сэм Левайн проследил, чтобы его радость осталась незамеченной. Неужели эта роскошная женщина появится в Нью-Хейвене? Сказал небрежно:

– В Штатах принято помогать соотечественникам, и моя Сарра – добрейший человек. Завтра же, до отлета, занесу в американское посольство вызов, а вы безотлагательно начинайте оформлять визу – это длинная канитель.

– Господи, Сэм, как я вам благодарна! – лепетала Лариса, видя, что дочь заинтересовалась и не возражает.

– Семен, ты настоящий друг, – поддержал жену Ривкин, которого перспектива расставания с падчерицей привлекла сильнее всех. Скорее всего, Ира найдет себе за океаном мужа и уже никогда не вернется.

Многоопытная Лариса сказала гостю:

– Мне доставит большое удовольствие сделать вашей супруге подарок. Не подскажете, чего бы ей больше всего хотелось?

Профессор Йельского университета ответил с ходу:

– Она мечтает иметь старинный самовар. Мне как иностранцу вывезти такой предмет не позволят.

Лариса знала, что закон в отношении антиквариата для всех един, но возможности разные. Ей такая задача по плечу. Она хлопнула в ладоши.

– Считайте, что самовар у вас на камине!

Когда заокеанский искуситель ушел, дочь позвонила отцу в Вену:

– Пап, как ты смотришь, если я поеду на полгодика в Штаты к друзьям? Жить в университетском городе, в профессорской семье, на всем готовом. Приветствуешь? Но у меня совсем нет денег. Оплатишь дорогу? Сразу туда и обратно с открытой датой? Ты самый замечательный в мире папка! Я тебя очень люблю!

Саржан тоже искренне обрадовался американской перспективе. Он знал о разводе Ирины, о тяжелой депрессии, как и Ривкин, рассчитывал, что там она выйдет замуж. Даже жуткие уродины, которые в России мыкались бы до конца дней в старых девах, в Америке создают прекрасные семьи, а его дочь – женщина знойная, экзотическая, такой товар не залежится. Там ей будет лучше, чем с себялюбивой мамашей и отчимом. Поэтому Саржан решил идею поддержать, правда, обойдется это недешево, но он любил Ирину, а скупым никогда не был.

Лариса Марковна уцепилась за предложение Левайна мертвой хваткой. Она все время жила в страхе, что дочь не выдержит одиночества и опять начнет пить или вернется к мужу. Уж за океаном-то Сергей девочку не достанет! Там она, без сомнений, найдет свою судьбу. Заграница! Америка! Именно то, что нужно ее Ирочке!

И она развила бурную деятельность. Получив дюжину справок, подготовив и сдав необходимые бумаги, Лариса в сопровождении мужа и дочери отбыла в Тарусу – визу можно ждать и на природе, а лето в городе проводят только бедные люди, которым совсем уж некуда деваться. Из-за политической нестабильности Чехословакия в этом году ей не светит, а Таруса достойное и замечательное место, где среди соседей много знаменитостей, и хотя большинство сейчас тоже в незавидном положении, но все же, но все же…

На даче Ирина, чтобы отвлечься от неприятных мыслей о прошлом и отвязаться от Лени, который неожиданно начал ее опекать, весь день бродила с этюдником по берегу Оки или по лесу. Этюдник был прикрытием. Прежде она делала для себя очень милые акварели – образы героев прочитанных книг, нынче изящные разводы прозрачных красок не сочетались с внутренним напряжением и ощущением личной катастрофы. В поездку за океан она поначалу не очень верила – так это казалось далеко и несбыточно. Потом выстроила цепочку: развод – больница – отчим – смута в России. Кто-то зачем-то выталкивал ее отсюда, и тут неожиданно явился Сэм. Сэм – это ключ. Если она уедет, наступит перелом в судьбе и начнется совсем другая, новая жизнь, очищенная от несчастий и неудач. Господи, а почему нет? Ей дан шанс, хотя еще не совсем ясно, какой. Впрочем, разве она не имеет права снова быть просто счастливой? Она страстно, до пупырышек на коже, хотела счастья, хотела иметь рядом мужчину, который понимал бы ее, а она уважала его и любила.

Ирина завела дневник и стала записывать туда свои мысли, но возбуждение не проходило, а напротив, все сильнее охватывало ее, будоражило и искало разрешения, сон бежал прочь, она места себе не находила. Наконец попросила отчима привезти из Москвы набор масляных красок, хранившихся в антресолях, и начала писать на готовых, небольшого размера загрунтованных холстах щетинными кистями, позволяющими наносить крупные мазки. Она стояла в мезонине у окна, но пейзаж за окном ее не интересовал – просто оттуда падал свет. Она клала мазок за мазком, то густой, приближающий изображение, то отдаляющий тонкий, пробовала разные сочетания цветов и находила те, что более всего отвечали внутреннему состоянию, – синий кобальт, который лучше соединять с цинковыми белилами, чем со свинцовыми, ультрамарин, изумрудная зелень, кадмий и краплак красный, темно-фиолетовая смесь и, конечно, желтая – ближе к оранжевой. Ах, как хорошо!

Душевный разлад, трагический слом семейной жизни, плотское томление – все это долго копилось, давило изнутри, не получая входа. Природный талант, несозвучный графике, дремал, и вдруг из пучины несчастий произошел выброс энергии, такой сильный, что изменил жизнь, направив силы самовыражения в новое русло – в живопись. Краски получили над Ириной странную силу, такую необоримую, что она сама вначале пугалась, но сделать ничего не могла и перестала бояться этой страсти, перестала сопротивляться и отдалась ей, как прежде отдавалась любви. Она впустила все цвета радуги внутрь, переболела ими, притерпевшись к ожогам, растворила в мистической глубине и теперь доставала из себя, когда было нужно. Она работала с утра до заката.

Мать заволновалась: к худшему или к лучшему новое увлечение дочери? Лариса приучена к классической живописи со светотенью, движением воздуха. Тут – ничего похожего: какие-то странные наброски мужских и женских фигур в сомнительных позах. Мужу она запретила тревожить девочку, но сама не удержалась, спросила осторожно:

– Это кто?

– Пока не знаю, – ответила Ира с готовностью, хотя обычно сердилась, когда ее отрывали от работы. – Меня влечет что-то, чему я не могу дать определение. Это что-то – во мне, даже глубже меня. Какая-то тайна, которую я не пытаюсь раскрыть, чтобы она не перестала быть моей. Образы живут во мне, они давят на мозг, на грудь, на глаза. Я пишу и не могу остановиться. Кистью водит не рука, а душа. Никогда не занималась масляными красками всерьез, да и прежняя техника забыта – так давно не брала в руки палитру. Но уже начинает получаться. Я так рада! Нет, ты пойми, мамуля, я просто счастлива!

Лариса Марковна поняла: дочь тяжело переживает развод и пытается рисованием укротить естественные призывы женского организма. Пусть отвлечется. Еще бы – столько пережить, страшно подумать! Бедная девочка!

Расстроенная мать прошла в столовую, открыла резную дверцу старинного цветаевского буфета с вставками из тяжелого зеленоватого стекла, вынула пузатую бутылку французского коньяка, подаренного кем-то из друзей еще в добрые, уже старые времена, и посмотрела на свет – жидкости осталось на два пальца. Обреченно вздохнув, Лариса вылила все до капли в большой фужер и выпила. Коньяк приятно обжег сначала пищевод, потом желудок. Голове тоже стало легче. «Все-таки жизнь имеет свои прелести. Ничего. С Иришей как-нибудь образуется. Если с визой не выйдет, вернемся в Москву, подыщу ей нового мужа. Теперь уже не из писателей или художников, а из бизнесменов».

Однако с тех пор, как живопись захватила Ирину целиком, она грезила только об Америке. Лишь бы не сорвалось! Там у нее будут все возможности, там она реализует свой потенциал. Она покорит Америку и станет известной на родине!

Весь июнь и июль Ира работала, читала биографии живописцев, записывала в дневник мысли о творчестве и снова работала. Иногда появлялось чувство полета, а порой – боязнь утратить вдохновение. Эти качели настроения преследовали ее всю жизнь, и бороться с ними было бесполезно. Если вещь шла хорошо, Ирина не прерывалась, поэтому мало плавала в реке, продолжала курить с мамой на пару, много и беспорядочно ела – в результате слегка поправилась.

В середине августа зарядили холодные дожди, и семья вернулась в маленькую московскую квартирку, но тут, как по заказу, подоспела долгожданная виза, осталось получить справку для таможни на вывоз красок. Ира сразу забыла, как нервничала и сомневалась в успехе. Иначе и быть не могло, цепочка и ключ – все решено и выверено свыше. Недаром, когда уезжали с дачи, ее слегка знобило и было странное чувство последнего прощания с Тарусой, подмосковной природой, Окой. Даже Сергей, узнав об отъезде Ирины в Америку, позвонил и вернул ее личные вещи.

Начались странные сборы: совершенно непонятно, что брать с собой. На восточном побережье, в Нью-Йорке, от которого до Нью-Хейвена всего сто двадцать километров, намного теплее, чем в Москве, поэтому зимнее пальто с чернобуркой решили продать ради денег, а норковое манто и дубленку пока сохранить. В чемодан попали пара лучших туфель и платьев, купальник, немного белья, плащ. Ирина целый ящик загрузила красками и еще упаковала тяжелый походный этюдник со складными ножками на винтах. Лариса Марковна спорить не стала, хотя сомневалась, что живопись станет для дочери призванием и произведет на американцев неотразимое впечатление. Впрочем, она не специалист и уже один раз ошиблась, когда Леонов сказал, что Ира – редкий талант. В любом случае дочь там устроится, там все как-то устраиваются. Однако ее единственная девочка, ее кровинка, уезжала в неизвестность, где может случиться непредвиденное. Лариса отобрала из своих ювелирных украшений самые ценные, но не самые любимые, присовокупила удивительной красоты браслет с изумрудами, который Раушан незадолго до смерти сама надела на руку внучке, и велела дочери спрятать подальше – на крайний случай. Выскребла из потайного места последние пятьсот «зеленых» (Ире на первое время) и заняла у подруг побольше «деревянных» – в аэропорту наверняка придется за что-нибудь доплачивать.

Между тем Ирина настроилась на быструю победу: полгода, от силы год – и о ней заговорят. Теперь или никогда. Но вот вещи упакованы, появилось время для размышлений, и вера в удачу опять сменялась приступами тревоги, беспокойным ощущением, что она совершает ошибку – такая неопытная, за границей никогда не была, языка не знает – куда и зачем она стремится? Не напоминает ли это погоню за синей птицей, живущей за морем? Правильно ли искать счастья на стороне? Хотя Гоген[19] поступил именно так и стал знаменитым.

Ирина опять потеряла сон, нервничала, и приступы астмы не заставили себя долго ждать. Она часто ходила на кладбище к маме Рае и Аташке, убиралась там, разговаривала с ними, и эти беседы действовали на нее благотворно, но что они, безгласные души, могли ей посоветовать? Пригласила друзей и приятелей из бывшей богемной тусовки в недорогое арбатское кафе на прощальный торт с бутылкой сухого вина. Все искренне завидовали ее предстоящему путешествию, говорили, что с таким умом, обаянием, азартом, с ясной целью – всего можно достичь. Но моральной поддержки она не нашла, компанию больше занимали пересуды бывших знакомых, уехавших в США, публикации в бульварной прессе. Ирина почувствовала себя неуютно, поблагодарила за внимание, за теплое напутствие и с тяжелым сердцем пошла домой. Наташа беленькая оказалась в отпуске, а черненькая – в командировке, им она написала по прощальной записке.

Позвонить Сереже долго не решалась, наконец предложила встретиться, но не дома, а в Александровском саду – на глазах у толпы вряд ли он затеет скандал. Опасения оказались напрасны: бывший муж явился абсолютно трезвым и настроенным доброжелательно. Он старался держать себя в руках, хотя развода простить так и не смог: она еще вспомнит, что потеряла. Раушан не позволила бы вытолкать внучку в чужую страну, без денег, без опоры. Кому она там нужна? Вряд ли Ира сможет вписаться в жесткую конкурентную среду США и обосноваться в статусе художника.

Но своих мыслей Сергей не озвучил, видел – Ирина и без того нервничает. Несмотря на обиду, он жалел ее, готовую сгореть на костре творчества. Как профессионал он это хорошо понимал. Ира ведь тоже жалела его, алкоголика с больной печенью, обреченного заниматься ремеслом. Сказал:

– Не волнуйся. В конце концов, прогуляешься и приедешь обратно.

Она покачала головой, и волосы всколыхнулись тяжелой волной.

– Я должна покорить Америку и покорю. Лишь бы не потерять вдохновение. У меня это бывает – не идет картина, хоть убейся. Перестаю ее видеть. Но нельзя расслабляться, мне уже за тридцать – время не ждет, оно так быстро движется и так незаметно исчезает! Мы прожили с тобой целых четырнадцать лет! Где они теперь?

– Да, – сказал Сергей и сделал паузу, чтобы Ира поняла – личной темы он касаться не намерен. – Если вещь не получается, не бейся над ней, приступай к следующей. Нужно иметь сразу несколько начатых полотен: когда переключаешься с одного на другое, восприятие освежается. Так делают многие мастера.

– Спасибо за совет. Надо попробовать, чтобы не было простоя. Да, я обязательно так и сделаю. Ты молодец.

Она почувствовала к нему острую нежность.

– Сережа, я не могу так уехать. Кто знает, когда мы увидимся? Я тогда ушла и ничего не сказала…

– …И подала на развод. Я не поверил! Поэтому не хотел отдавать твои вещи, – вдруг выпалил он и опять замкнулся.

Ирина погладила его по плечу.

– Пойми: я никогда не любила себя, только тебя. Я помогала тебе работать, вдыхала в тебя уверенность, но мой собственный талант, загнанный внутрь, взял верх. Я не от тебя ушла, я ушла от всего, что мешает работать. Вдруг стало страшно – умру и ничего не оставлю после себя. Я рождена для творчества, я не создана для семьи, прости.

– А я не хотел делить тебя с творчеством, мне страшно было думать, что ему ты будешь отдаваться так же, как и мне, целиком, и тогда для меня уже ничего не останется. Поэтому сопротивлялся, не давал тебе рисовать, – угрюмо признался он.

– И этим убивал мою любовь к тебе. А она была такая большая. Мы хорошо понимали друг друга и жили как сиамские близнецы. Помнишь?

– Мне жаль.

У него было такое страдание в глазах, что Ирина не могла этого вынести.

– Ладно, пора. Ты звони. Там мне не с кем будет посоветоваться.

– Обязательно. Ты тоже звони и ничего не бойся.

– Я готова к испытаниям. Но это перелом всей жизни, а новое всегда трудно.

– Понимаю. Желаю тебе мужества и успехов.

Они поцеловались и испуганно отпрянули друг от друга, словно страшась убедиться, что все еще неравнодушны.

Провожать Иру в Шереметьево поехали Лариса с Леней. Багаж сдали заранее, осталась ручная кладь, которая по правилам не должна превышать пяти килограммов. Какой-то знаток научил Ларису, что на личные вещи никто не обращает внимания, поэтому все берут в самолет, сколько могут поднять. Большую дорожную сумку Иры набили битком, однако дорогой антикварный самовар с липовой справкой «ширпотреб» никуда не лез.

– Возьмешь под мышку, – сказала мать дочери, – и понесешь вот так, непринужденно.

Лариса пыталась показать, как надо независимо улыбаться, но не смогла. Все трое находились в смятении, натужно шутили, обсуждали, как скоро будут здесь же встречать Иру из Нью-Йорка с цветами и шампанским. Однако в глубине души готовились к бессрочной разлуке, оттого нервничали, хотя друг с другом об этом не говорили.

Ожидание в зале аэропорта тянулось бесконечно. Наконец объявили посадку. Когда подошли к стойке, досужие контролеры, изучившие все уловки русских путешественников, потребовали взвесить ручную кладь. Резюме было кратким:

– Выгружайте до нормы или доплачивайте за лишний вес.

– Сколько? – дрожащим голосом спросила Лариса, соображая – хватит ли денег?

Денег хватило впритык.

– А у нас еще самовар в руках. Легкий. Пропустите, пожалуйста, – попросила она жалобно.

– Это отдельная вещь, а ручная кладь должна быть единственной.

Препирались долго, но ничего не вышло. Расстроенная Лариса чуть не плакала, прижимая к груди категорически отвергнутый подарок Сарре.

У Ирины лицо кривилось, словно зубы болели. Она сказала, сделав над собой усилие:

– По-моему, все это напрасная затея.

– Как тебе не стыдно! – воскликнула покрасневшая от огорчения мать. – Столько сил затрачено, столько денег! Я последнего здоровья лишилась, а ты не рада!

– Рада, рада, – отмахнулась дочь, но выражения лица не изменила.

– Документы, – коротко бросил контролер.

Ирина протянула билет. Паспорта не оказалось. Удивленно оглянулась на мать. Та испугалась:

– Что ты на меня смотришь? У тебя был.

– А я привыкла, что все всегда у тебя.

– Документы! Посадка заканчивается!

Паспорта нигде не было.

– Это знак. Значит, мне не надо ехать в Америку, – сказала Ирина, и лицо у нее разгладилось.

Мать похолодела: все рушилось! Заметалась у стойки – они же никуда не отходили, куда он мог запропаститься?! Лариса Марковна почти рыдала, но не сдавалась, продолжала искать. Сама не понимая зачем, бросилась к конвейеру, по которому уже плыла дорожная сумка, и там, на черной резиновой ленте, увидела синюю книжечку, которую обронила в суматохе. Схватила в последний момент, замахала дрожащей рукой:

– Доченька, ты летишь!

Судьба.

Ирина судорожно сжала в кармане куртки носовой платок с горсткой земли, которую перед самым отъездом взяла с могилы мамы Раи и Аташки. Опять озноб и это странное чувство, будто она уезжает навсегда.

Над табло посадок и взлетов светилась надпись: 14 сентября 1992 года. До необъявленной катастрофы оставался год, два месяца и четыре дня.

6

Аэропорт Кеннеди поразил Ирину стеклянной холодностью огромного, растянувшегося в длину пространства. Людей мало, все улыбаются, но как-то механически. Никакой суеты, никто не протискивается через одну открытую створку единственной двери, чтобы упасть прямо в руки ликующих родственников и знакомых.

Смешно и грустно. Уже в самолете она чувствовала себя неуютно от звуков чужой речи, которой не понимала. Как найти Сэма на этом инопланетном корабле из фантастического фильма? Вокруг непонятные надписи, табло, указатели… Ира шла, сгибаясь под тяжестью дорожной сумки, стараясь не терять из поля зрения спину человека, летевшего вместе с нею, – наверняка он знает, где выход. Если ее не встретят, она пропала.

Волнения оказались напрасными: эскалатор вынес пассажиров прямо на площадку, предназначенную только для прибывших данным рейсом. Носатый Сэм и не менее носатая сероглазая женщина, очень ухоженная и модно одетая, ожидали внизу, демонстрируя в улыбке ненатурально белые зубы.

Сэм на правах старого знакомого заключил гостью в объятия, и большие глаза женщины – а это, конечно же, была Сарра – мгновенно сделались стеклянными. Ирина почувствовала неловкость, которую поспешила загладить, сказав с обезоруживающей откровенностью:

– Спасибо вам огромное, что согласились меня принять и встретили, – я уже начала паниковать. К сожалению, старинный самовар, который мама купила для вас, задержали в России. Нет, таможенники не поняли, что это антиквариат, просто оказался лишний вес – у меня в багаже краски, они тяжелые. Я ведь намерена заняться здесь живописью. Но мама обязательно с кем-нибудь передаст.

Ответная улыбка Сарры выглядела кислой:

– Ерунда. Главное, ты благополучно добралась. Думала, в Америке нет красок? Это в России ничего нет, а в Америке есть все. Извини, сразу называю тебя на «ты» – нам будет проще общаться, тем более мы ровесницы.

Сэм отвел глаза – жене было за сорок, она даже старше его на несколько лет. Ира удивилась другому: «Образованная женщина, а не понимает – откуда у меня здесь деньги на краски?»

Сарра по-русски говорила с акцентом, скорее всего намеренно. Русских она сторонилась – дикари, грубияны и беспредельщики. Попав в Новый Свет с родителями в пятилетнем возрасте, с гордостью считала себя американкой, ну, может, еще немножко еврейкой. Сарра отличалась умом и практичностью, но никак не красотой, поэтому союз с Сэмом, молодым, обаятельным и коммуникабельным, быстро вошедшим в университетскую среду, находила удачным. Непонятно, зачем он пригласил эту русскую, которую описывал несчастной скуластой казашкой?

На фото, которое привез муж, девушка из Союза не выглядела даже смазливой, а сейчас перед нею стояла интересная женщина, высокая и стройная, с благородной осанкой. К тому же, оказывается, художница! Но дошлая американка увидела кое-что еще – гостья наивна и простодушна, поэтому обманывать и хитрить не станет. Ладно, пусть пока поживет, по крайней мере, будет кому убираться в комнатах. Накануне Сарра приняла выгодное приглашение нью-йоркской юридической фирмы и не только уже уволилась из Йеля, но и сняла в Нью-Йорке на 58-й улице небольшую и не слишком дорогую квартирку, благодаря местоположению считавшуюся престижной – почти в центре, который негласно очерчен с 34-й по 59-ю авеню. В выходные она собиралась приезжать к Сэму: лето в огромном городе – не большой подарок, а езды по автостраде до утопающего в зелени провинциального Нью-Хейвена всего час с небольшим.

Пока шли к подземной автомобильной стоянке, Ирина сняла замшевую куртку: сентябрь, а солнце греет по-летнему, и лучи его казались ярче, чем в России, отчего окружающие предметы приобретали теплые золотистые оттенки. В машине работал кондиционер, за руль села жена, а муж принялся просвещать гостью:

– Эта часть атлантического побережья называется Новой Англией. Мы уже пересекли границу штата Нью-Йорк и едем по Коннектикуту, знаменитому образовательными учреждениями. Когда-то это место являлось убежищем пуритан, поэтому тут сохранились остатки нравственности и везде много церквей, особенно в нашем городке. Скоро убедишься, какой он милый.

Дорога шла вдоль залива Лонг-Айленд. Далеко, в дымке, на острове с тем же названием, угадывались серые зубцы небоскребов Бруклина и Куинса, по мере продвижения на восток они сменялись виллами и песчаными пляжами. Гладкое широченное шоссе, по которому бесшумно, на огромной скорости неслись автомобили, бесконечные чужестранные надписи и рекламные щиты на обочинах, отсутствие колдобин и железных люков с гремящими крышками, бензоколонки через каждый десяток километров с услужливыми заправщиками, таксофонами, закусочными, чистыми туалетами, где висели рулоны нежнейшей бумаги, – все было непривычно.

На середине пути миновали Стемфорд.

– Промышленная дыра с дешевыми застройками, – прокомментировал Сэм. – Порт, машиностроительные и химические заводы, а главное, много негров. Тоже основан в семнадцатом веке, но наш город студенческий – целых три вуза, несколько культурных и религиозных центров, десяток музеев, пять театров, симфонический оркестр, своя хоккейная команда. Кроме того, Нью-Хейвен потрясающе красивый и знаменитый – в нем родились Ноа Вебстер и Эли Уитни, а актерский факультет Йеля окончила Мэрил Стрип.

Ирина не стала уточнять, кто эти люди. Потом узнает, если это вообще для нее важно.

– А художественный факультет есть? – спросила она почти машинально.

– Разумеется. И архитектурный, и музыкальный, всего десять – по всем областям науки и искусства, как есть собственная Художественная галерея и Центр британского искусства.

Ирина ликовала – это то, что нужно! Здесь можно многое увидеть и узнать, общаться и жить рядом с художниками! Она уже не слушала, о чем говорит Сэм, а он не замолкал:

– Тебе, наверное, будет интересно, что наш элитный университет – он входит в Лигу плюща – основали в тысяча семьсот первом году десять священников, выпускников Гарварда, разочарованных в полученном образовании. Поэтому Йель построен по принципу колледжей-общежитий, как английские Оксфорд и Кембридж, а название получил в честь уэльского купца Элиаху Йеля, который пожертвовал тогдашней Коллегиальной школе доходы от продажи девяти тюков товаров и четырехсот семнадцати книг. У нас одиннадцать тысяч студентов и две с половиной тысячи преподавателей. Самых лучших, – добавил Сэм не без хвастливой нотки в голосе и свернул с автострады в город.

Нью-Хейвен поразил Иру архитектурой – постройки от колониального стиля до суперсовременного, как, например, библиотека, напоминающая подшипники, уложенные друг на друга. Башни, внутренние дворики, арки, ворота из нетесаных вековых камней создавали ощущение близости к истории. Перед каждым факультетом, или колледжем, состоящим из группы разномастных зданий, обязательная тенистая лужайка, на которой – не на скамейках, а прямо на траве – сидят и лежат в непринужденных позах юноши и девушки, в джинсах, в мини-юбках, кто с книгой, а кто просто так, дремлет, сбросив обувь. «Настоящие сады Эпикура»[20], – подумала гостья.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6