Дары зингарцев

      И сталь снова опустилась на спину принца, срезав на лету прядь всклокоченных длинных волос.
      - Прочь!
      Пунцовый от стыда и злости, Римьерос еле увернулся от нового удара, перекатился через плечо и скрылся в кустах. Там он вскочил на ноги и, отбежав на почтительное расстояние, крикнул, потрясая кулаками:
      - Ты мне за это заплатишь, пожиратель козлятины! Моя плоть священна, за меня отмстит сам Митра, покровитель нашего рода! Тебя пожрет зловонная пасть Нергала, ты...
      Конан сплюнул и сделал шаг в сторону Римьероса. Тот незамедлительно повернулся и исчез за деревьями.
      - Ну и мокрица, - пробормотал киммериец, снова укладываясь у костра. - Надо было распороть ему рот от уха до уха, чтобы разевал его еще шире... Сразу видно, что никогда не спал на голой земле - не то знал бы, что каждый шаг отдается громом...
      Он не слышал, как зингарец подкрадывался по реке, но едва тот вылез на берег, Конан проснулся от гула его осторожных шагов и довольно долго лежал, выжидая, когда учащенное дыхание охотника раздастся над самым его ухом.
      До рассвета оставалось еще немного времени, и Конан, следуя мудрой повадке крупных хищников каждую свободную минуту использовать для сна, свернулся под одеялом и заснул, едва успел закрыть глаза.
      Глава 2. В пути.
      Голубь Тридцать Второй:
      "Высокородный принц Римьерос, герцог Лара
      своему брату, Кратиосу Третьему, королю Зингары и
      правителю Каррских островов.
      Государю и брату моему сообщаю, что мы наконец,
      после долгих и трудных странствий, вступили в земли
      Кхитайской Империи. Погибло еще трое, среди них
      достойный рыцарь Роккье да Вейзар. Они упали в
      пропасть, оступившись на жутком мосту - я еще
      дивлюсь, как сумели мы переправиться по нему, зыбкой
      паутиной висящему над пропастью. Сделан он из
      особого тростника, растущего только здесь, тростник
      этот на диво прочен, так что, завязав лошадям глаза,
      мы без труда перевели их по этому шаткому мостику.
      Но стоило кому-нибудь из людей глянуть вниз,
      балансируя на краю, как он падал ничком, не чувствуя
      ни рук, ни ног, и так сорвались мой оруженосец и
      помощник негодника Алонно, моего повара. О
      последнем я не пожалел бы, а ныне желаю ему вечно
      корчиться в когтях Нергала, ибо, пытаясь его
      удержать, сорвался и добрый Роккье. Мы не сумели поднять тела
      со дна пропасти - но сложили на краю ущелья
      высокое надгробие в память о славном рыцаре. да упокоит Солнцеликий его отважную душу! В остальном же путешествие наше проходит день ото дня успешнее, ибо начали уже попадаться на пути селения, возделанные земли, а с ними - дороги. Мы оставили горы и болота позади, ныне перед нами лежат бесконечные джунгли, полные уже испытанных и новых, неизвестных опасностей. Нам по-прежнему не везет с проводниками - негодяи сбегают ночью в страхе, едва услышат в зарослях свирепый рык тигра. Но эти благородные хищники еще ни разу не нападали на лагерь. Еще одна забавная мелочь, которая, льщу себя надеждой, способна вызвать у тебя, брат мой, недоверчивую улыбку: можешь себе представить, не в Аргосе и не в Зингаре, а здесь, на самом краю света, я наконец встретился с Конаном из Киммерии, известным у Черного Побережья под именем Амры. Встреча наша не была мирной, я столкнулся с ним в лесу случайно, почти безоружный. И все же он едва не поплатился жизнью за все свои бесчинства у наших берегов. Ему удалось улизнуть от меня, и с тех пор он рыщет вокруг нашего войска, надеясь застать меня врасплох - мы неоднократно натыкались на следы его стоянок. Я в ответ усилил ночные посты и еще не отчаялся заполучить его и привезти в Зингару тебе на потеху - если не всего, то хотя бы голову. Голубей в клетке осталось не более десятка, и потому я не рискну выпустить птицу, покуда мы идем под удушливой сенью здешних лесов. Едва я достигну хоть мало-мальски приличного города, я снова дам знать о себе. За сим остаюсь, преданный тебе принц Римьерос, герцог Лара.
      Тщательно запечатав тончайшую рисовую бумагу в два слоя кожи, Римьерос вынул из клетки голубя и приладил письмо на лапку птице. Здравый смысл подсказывал ему, что из пяти выпущенных голубей до Кордавы добирался в лучшем случае лишь один, но все же время от времени он отправлял новое письмо - не столько для брата, сколько для матери.
      Королева Теодорис была одной из тех троих, кого принц посвятил в свои честолюбивые замыслы свержения брата с королевского престола. Ради своего младшего сына она готова была перевернуть землю и небо, он же отвечал ей снисходительной привязанностью, позволяя обожать себя, лишь бы это не слишком ему докучало. Материнская любовь может оказаться весьма полезной вещью, если мать эта - вдовствующая королева Зингары.
      Узнав, что король посылает младшего брата с дарами к Императору Кхитая, королева сначала пришла в ужас, но, будучи женщиной мудрой, скоро рассудила, что если дать принцу надежный эскорт, ничто не помешает ему вернуться на родину живым и невредимым не позднее, чем через два года. К тому времени подозрения правящего брата - если у него таковые и возникли скорее всего рассеются, а принц Римьерос вернется народным героем, отважным рыцарем, побывавшем на краю света и преодолевшем несказанные опасности ради славы и процветания родной Зингары. Она изложила все это сыну, и он, хоть и нехотя, но сделал вид, что воодушевлен предстоящей поездкой и гордится возложенной на него миссией. Итак, королева осталась в самом сердце вражеского лагеря, но не преминула отправить с принцем второго участника заговора - барона Марко. У старого воина были свои счеты с нынешним королем Зингары: в самом начале правления тот дважды, отступая, провел неприятельские войска через земли барона. Заманивая аквилонцев вглубь страны и одновременно лишая их добычи, зингарские полководцы распорядились жечь за собою все поселки и деревушки. Аквилонцы, разозлившись, довершили разорение, равняя с землей все, что еще оставалось. Их небольшое войско удалось после этого разбить сравнительно легко, и король был в восторге от подобного метода изматывания противника. Однако старый воин, ветеран многих битв и походов, барон Марко открыто возмутился подобным безжалостным обращением правителя с собственным народом, а более всего - с принадлежащими лично ему землями... и тут же попал в немилость. После чего королеве, ценившей по достоинству его поистине собачью преданность, не стоило большого труда постепенно внушить опальному царедворцу мысль, что несправедливо обиженный Римьерос - настоящее воплощение всех заветных чаяний народа. В этом был тонкий расчет: убедить барона Марко в том, что для Зингары налучшим королем будет Римьерос, означало убедить почти всю армию. Авторитет старого воина среди простых солдат был огромен, и если бы королю вздумалось поднять против баронетства Ронно свои войска, он сначала столкнулся бы с бунтом окрестных мелких дворян, чьи владения находились под протекторатом баронства, а затем был бы вынужден подавлять если не восстание, то по меньшей мере недовольство собственной армии. Окажись король на одном холме, Ронно на другом, а зингарская армия посередине - больше двух третей пошли бы за бароном. Он умел быть и хозяином, и отцом, и полководцем, и верным псом. У благородного рыцаря Марко да Ронно был только один недостаток: в голове его, серебристой от седины, не могло уместиться более одной мысли за раз. Единожды уверовав в то, что Римьерос будущий благодетель Зингары, он более не думал об этом, и никакие вздорные выходки принца не могли разубедить его. Он приписывал их горячности, молодости, излишней любви к риску и опасности. Он порой даже называл принца _государь_, ничуть не стесняясь чужих ушей, и такова была сила его веры, что он заразил ею и тех, кем распоряжался. И если сам Римьерос был равнодушен к цели похода, то молодые дворяне немало гордились возложенной на них высокой миссией. Мать-королева с детства приучила сына никогда не вымещать дурное настроение на тех, кто тебе нужен или может оказаться полезен, и большая часть отряда не знала о его резких припадках ярости и раздражения. А в хорошем расположении духа принц был и великодушен, и щедр, и остроумен. Поход, столь бессмысленный и бесцельный с его точки зрения в начале, оборачивался неожиданной стороной: по завершении миссии Римьерос возвращался в Зингару с сотней рыцарей, закалившихся в нелегком походе и преданных ему до мозга костей. Третьим же из заговорщиков был Светлейший Распорядитель Двора, герцог Пастрелья. Этот ловкий и хитрый царедворец с давних пор был влюблен в королеву. В молодости слыла она женщиной редкой красоты, а зрелость придала ее облику истинное величие. Старый герцог боготворил ее - как она боготворила своего сына. Его обожание было тем сильнее, чем несбыточнее мечта обладать когда-нибудь предметом своей страсти. Королева дарила его своей дружбой и даже любовью, но ни разу не изменила мужу - ни до, ни после его смерти. Ей казалось - и казалось вполне справедливо, - что после ночи любви может герцог охладеть к ней, как только убедится, что возлюбленная его оказалась не богиней, но обычной смертной женщиной. Распорядитель Двора был третьей по значимости фигурой в государстве - после короля и Верховного Жреца Митры. Королева не раз убеждалась в том, сколь полезной может оказаться дружба герцога Пастрелья - и не хотела ее терять. Словом, как ни мал был круг заговорщиков, он включал в себя и членов королевской фамилии, и армию, и казну. Сам Римьерос не рассчитывал всерьез на успех, по крайней мере, в ближайшие годы. Но мать его придерживалась другого мнения и в отсутствие обожаемого сына продолжала готовить почву для переворота - причем небезуспешно. ...Принц вышел из своего шатра, держа птицу в руках. Послушал, как бьется ему в пальцы крошечное сердце и выпустил голубя, чуть подкинув его вверх. Лагерь расположился на ночь на небольшом плоскогорье. Эта возвышенность была лишь краткой передышкой, скалистым островом в море деревьев. За ним вновь начинались бесконечные леса, поделенные узкой ниточкой дороги, и наутро отряду опять предстояло погрузиться во влажную духоту и полумрак джунглей. - Неправда ли, жаль, государь, что до нас не могут добираться вот так же вести с родины, - раздался за спиной принца голос барона Марко. - Иногда я сожалею, что несведущ в магии. Вот уже год, как я не видел жену и дочь, и даже не могу узнать, все ли у них благополучно... Он с тоской следил за тем, как, набирая высоту, голубь кругами поднимается в небо и растворяется в свете заходящего солнца. - Чужой край, чужое небо, - пробормотал барон. Скоро наступит ночь и мы увидим чужие звезды... - Мне кажется, мой добрый друг, вы нынче не в духе? - с улыбкой обернулся к нему Римьерос. Сам он пребывал в великолепном настроении. За три дня пути встреча в лесу переплавилась в его воображении в славный подвиг, который не подтверждался трофеем лишь потому, что принц оказался перед разбойником безоружным. Добравшись до лагеря, он наорал на часовых, преградивших ему дорогу, не раздеваясь, бросился на постель и проспал почти до полудня. О своей встрече с Конаном он не рассказывал никому, пока воины не наткнулись в лесу на свежее кострище у лесного ручья. Земля вокруг воды была испещрена следами такого размера, что не оставалось никаких сомнений, что побывал здесь не щуплый малорослый кхитаец, а чистокровный хайбориец. Тем более, что следы оставлены были сапогами, а не плетеными или деревянными сандалиями, в каких здесь разгуливали все - от нищего монаха до жены деревенского старейшины. Барон Марко потребовал подробного рассказа, и Римьерос преподнес ему встречу у костра в таком свете, что старый воин счел нужным усилить ночные караулы и взял с принца слово, что тот больше не будет уходить в лес один, без собак. Вот и в этот вечер, прежде чем устраиваться на ночь, барон выслал несколько небольших отрядов прочесать местность вокруг лагеря - на всякий случай. - Вернулся отряд Ринальдо, - сказал мрачно да Ронно. - Они нашли еще следы стоянки того человека. Ринальдо утверждает, что варвар идет не один. Хотите посмотреть, мой принц? - Он говорил, что поджидает товарищей - вероятно, таких же разбойников, как и он сам, - отозвался Римьерос. - Давняя ли это стоянка? - Не более двух дней. - Тогда не стоит трудов. Что мы там увидим? Я подожду, пока он не окажется рядом - чтобы можно было спустить собак по его следу и затравить как матерого кабана... Полно хмуриться, барон, пойдемте лучше ко мне и выпьем вина - за то, чтобы этот голубь добрался до Кордавы живым и невредимым! Барон Марко просветлел и подкрутил седой ус. - Благодарю за честь, государь! Войдя в шатер, Римьерос почти силой усадил старого воина в складное кресло и, не обращая внимания на бурные протесты, собственноручно разлил по двум кубкам темно-красное аргосское вино. - Запасы наши подходят к концу, - с сожалением заметил принц, выливая последние капли из оплетенной бутыли толстого темного стекла. - В этом краю, как видно, не знают, что такое настоящий виноград. Правда, та штука - так и не помню, как они ее назвали - ну, которую мы пили во второй деревне, сразу за перевалом, была весьма недурна, хоть и крепковата. - Принц говорит о сакве? Похоже на то, что наши крестьяне делают из пшеницы. Неплохо, но, конечно, с настоящим вином это зелье не сравнить. Когда мы вернемся, я велю выкатить из наших замковых подвалов бочку с золотыми обручами. Ее зарыл в землю еще мой прапрадед, завещав опробовать вино через сто лет после своей смерти. - Оно должно быть божественно, - отозвался Римьерос, жмурясь, как кот. - Я могу надеяться присутствовать при вскрытии этого сокровища? Нет, нет, друг мой, не вскакивайте с места, мне довольно одного вашего кивка. Вступив наконец в земли Кхитая, я вдруг осознал, что миссия наша близится к завершению. Мне казалось совершенно бесконечным это странствие через весь материк, но ведь путь домой всегда втрое короче. Нам осталось лишь добиться приема у Императора и вручить ему вот это. - Он похлопал ладонью по крышке огромного сундука, в котором хранился ларец с даром правителю Кхитая. На стоянках сундук всегда помещался в шатер принца, а днем его везли в специально сооруженной для этих целей цели повозке. Повозка представляла собой еще один ларец из резного темного ореха, сложное ажурное сооружение на колесах, высотой в рост человека, и сама по себе являлась также немалой ценностью. - Я тоже буду рад завершить наше дело и повернуть домой, кивнул барон. - Но я рад этому испытанию, ибо на родине нас ждут испытания и свершения куда более грозные. - Тс-с, - приложил Римьерос палец к губам, - об этом ни слова. Сначала нужно вернуться. Итак, за благополучное возвращение - и нашего пернатого посланца, и наше.
      * * *
      - Эй, эй, эй, смотрите-ка, что я добыла!
      Силла бежала вприпрыжку сквозь заросли, воздев над головой свою добычу. Темные ее глаза сияли восторгом и гордостью.
      - Горлица! И какая жирная! Вы только гляньте - словно ее специально откармливали нам на ужин! - Она кинула на траву окровавленную тушку.
      - Горлица? В этих джунглях? - изумился Конан. Он взял в руки еще теплое птичье тело. - И впрямь жирная. Неужто сбежала из клетки? Что нам - привычно, здешним в диковинку, могли держать как редкую птицу... Что ты наделала, дрянная девчонка!
      В окровавленном комке взъерошенных перьев трудно было что-то различить, но острый глаз киммерийца мгновенно заметил темное кожаное кольцо, плотно облегавшее лапку птицы. Нащупав тонкую бечевку, он отвязал кожу, и на ладони у него оказался крошечный конверт с листом почти прозрачной, мелко исписанной бумаги.
      Силла дернула смуглым плечом.
      - А что такого? Подумаешь, чей-то голубь. Следить надо было получше, - надувши губы, ответила она.
      Сагратиус заглянул Конану через плечо и пробасил:
      - Великий грех, дочь моя! Но как бывший жрец Митры могу отпустить тебе его, ибо не знала ты, что творила.
      - Да в чем дело-то? - уже по-настоящему сердясь, топнула ногой девушка. - С каких это пор запрещено бить птицу в лесах?
      Конан, щуря глаза, разбирал убористый витиеватый почерк. Письмо было написано на одном из хайборийских языков, но с таким количеством росчерков, завитушек и прочих ненужных украшений, что у киммерийца, и без того не слишком складно разбиравшего буквы, вскоре зарябило в глазах. Кинда, хоть и вовсе не умел читать, тоже с любопытством разглядывал находку. Тем временем Сагратиус, наставительно тыча в мертвого голубя толстым пальцем, пояснял: - Это не просто горлица, это почтовый голубь. Он нес кому-то важное письмо за тысячу лиг, а ты его подстрелила. Теперь письмо никогда не дойдет - не возьмемся же мы сами доставлять его! Конан, разобрав наконец первые несколько слов, оглушительно расхохотался. - _Высокородный принц Римьерос, герцог Лара своему брату, Кратиосу Третьему, королю Зингары..._! - Нет, не возьмемся, клянусь Кромом! Пусть его послания сами о себе заботятся... - По-прежнему щурясь, он продолжал читать по складам, приговаривая: - И как же идут дела у нашего несравненного принца? Судя по всему, скверно. Когда идешь по висячему мосту, нужно смотреть вверх, а не вниз... О, а это что еще такое? _...мелочь... способна вызвать улыбку..._ Клянусь Белом, покровителем всех обманщиков! Да это же он обо мне! _...Встретился с Конаном из Киммерии, известным у Черных Берегов еще под именем Амры. Встреча наша не была мирной, я столкнулся с ним в лесу случайно, почти безоружный. И все же он едва не поплатился жизнью за все свои бесчинства в наших морях. Ему удалось улизнуть от меня, и с тех пор он рыщет вокруг моего войска, надеясь застать меня врасплох - мы неоднократно натыкались на следы его стоянок. Я в ответ усилил ночные посты и еще не отчаялся заполучить его и привезти в Зингару тебе на потеху - если не всего, то хотя бы голову..._ Вот ведь шакалий выродок! Ну, с меня хватит! Взяв письмо брезгливо, как дохлое насекомое, двумя пальцами, он бросил его в костер. Тонкий листок взвился вверх в потоке горячего воздуха, вспыхнул - и мгновенно рассыпался в прах. Конан обернулся к Силле. - Напрасно я бранил тебя, малышка. И в самом деле, знатная добыча! Значит, он где-то поблизости, этот несчастный слизняк! - Это ты о ком? - поинтересовался Сагратиус. Конан сел, скрестив ноги и принялся ловко ощипывать птицу. - На всех, конечно, не хватит, но ты, моя смуглая охотница, полакомишься всласть! - приговаривал он. - Я не стал рассказывать, а со мной, между прочим, приключилась забавная история, пока я дожидался вас за перевалом. По здешним дорогам идет зингарское войско - сотня молодых головорезов, именующих себя рыцарями, а к ним - еще два раза по столько оруженосцев, конюших и слуг. Едут они в столицу, с каким-то драгоценным даром Императору... Киммериец говорил, а пальцы его проворно трудились над тушкой. Трое его товарищей уселись было вокруг послушать интересную историю, но Конан живо призвал их к порядку: - Вы чего расселись? Займитесь пока костром и ужином. Слушать-то можно и так. - Ты рассказывай, не отвлекайся, - отозвался Сагратиус, но все же поднялся с места и, подвесив котелок, принялся раздувать уголья. Силла задумчиво остругивала прутик. - У реки я просидел несколько дней, дожидаясь вас и вконец извелся от безделья. И как-то вечером вывалился к моему костру из бамбуков зингарец - тощий, скуластый и носатый. А мне так надоели эти желтые рожи, что я был рад даже и зингарцу. У меня как раз козленок пекся на угольях, хватило бы на троих. Подошел зингарец к костру, сел. И смотрит на меня так, как будто я его собирался поджарить. Ты кто таков, спрашиваю я. А он мне - принц, мол, зингарский, возглавляю посольство брата-короля к Императору Поднебесной. Ну принц так принц. Я его накормил. Он поел и к своим засобирался - я ему сказал, что видел лагерь выше по реке. Ушел он, вроде бы даже поблагодарил. Луна еще не села, как он вернулся - воткнуть мне нож в спину... - А что это он так? - с неудовольствием поинтересовался Сагратиус. - Или ты обидел его чем? - Да вроде бы нет, - пожал плечами Конан. - Чем я мог его обидеть? Просто за мою голову в Зингаре и Аргосе хорошие деньги назначены. Видно, принц решил прославится. А вместо славы получил хорошего пинка от меня на прощанье... А вот и голубок-то наш зингарский готов! - Он приподнял за ногу ощипанную тушку. Силла протянула ему заостренный прут, Конан насадил на него птицу и подвесил на распорках над костром - сбоку, где пламя потише, а уголья пожарче. - В общем, вытянул я его клинком пониже спины на прощание, да благородный принц и был таков. Думал, на том дело и кончится - а оно смотри как обернулось! Суровое, точно из камня высеченное лицо киммерийца казалось в этот миг обиженно недоуменным, точно он и сам в толк не мог взять, с чего так оскорбился его непрошенный гость. Он, разумеется, был отнюдь не столь наивен, сколь хотел казаться сейчас - но в такие минуты, в компании приятелей, за шутками-прибаутками, в ожидании сытного ужина, да еще в обществе славной малышки, варвар не прочь был подурачиться немного, скинув с плеч груз прожитых лет, кровавых боев, чужой подлости и предательства. В такие минуты мир казался совсем юным и чистым, и ему хотелось смеяться. Спутники его, однако, думали каждый о своем. - Драгоценный дар Императору, говоришь? - задумчиво протянул Сагратиус. - Хотелось бы знать поточнее, что это за дар такой. Клянусь милостивым Митрой, зингарский король не пошлет триста человек охранять какую-нибудь безделицу! - И думать забудь! - оборвал его мечтания Конан. - Ни за какие сокровища не пойду я вчетвером на хорошо обученное войско в триста человек. Я смотрел за ними потом весь следующий день. У них толковый начальник. И острые мечи. А нас ждут сундуки столичных ротозеев, и не пристало нам уподобляться аквилонским сокольничим, которые, едва выехав, набрасываются на первую же добычу, будь это хоть годовалый заяц. - Он, ухмыляясь, посмотрел на аквилонца. Сагратиус покраснел, набрал в грудь побольше воздуха и начал: - Древнее искусство аквилонской соколиной охоты... - Сколько это - триста? - спросил вдруг Кинда. Он смотрел на свои растопыренные пальцы, пытаясь, видимо, соотнести впервые услышанную цифру с чем-то знакомым. - Сколько у твоей матери было детей? - спросил в ответ Сагратиус, слегка раздраженный тем, как бесцеремонно прервали его едва начавшуюся речь. - Вот, - показал птулькут две руки - пять пальцев, и еще три. - Вот если бы их было два раза по столько, то у них на ногах и руках было бы пальцев... нет, ровно на одного человека меньше. Ну, в общем, почти столько, сколько людей у Римьероса. - Много! - отозвался Кинда и покачал головой. - Вчетвером никак. - Кинда дело говорит, Сагратиус! - рассмеялся Конан. - И потом - откуда такая страсть к наживе? Где же твой обет нестяжательства, нерадивый жрец Митры? Сагратиус Мейл, изгнанный из святой обители отшельников за слишком большую податливость зову плоти, чревоугодие и просто веселый нрав, горделиво выпрямился. - Истинный слуга Солнцеликого везде найдет себе достойное поприще. Помимо сбора средств к существованию, я свершаю богоугодное дело, путешествуя с вами, дети греха! Я еще не отчаялся обратить в истинную веру эту вот поклонницу лжепророка туранского Эрлика, чью бороду она поминает слишком часто! - заявил он. - А равно как и вот этого сына степей, низкого ростом, но высокого духом, который верует, что весь его род пошел от демона песчаной бури... - Великого бога Ша-Трокка, - сурово поправил его Кинда. - Каждая песчинка, которую он несет с собой - один из нас, вернувшийся к отцу, - добавил он нараспев, на своем языке, однако поскольку эти слова он произносил довольно часто, все его поняли. - Вот-вот, - продолжал несостоявшийся монах. - Я уже не говорю о тебе, Конан. - А что я? - весело поинтересовался киммериец. Такие разговоры возникали у них довольно часто и успели превратиться в некое подобие игры, где Сагратиус был многотерпеливым пастырем, а остальные - упрямыми еретиками. - Я чту Солнцеликого Митру. Но у каждого народа - свой бог. Поди разбери, какой сильнее и лучше. Сагратиус уже воздел вверх указательный палец и раскрыл рот для очередного веселого поучения, но тут Силла задумчиво сказала: - А по-моему, главное, с чьим именем на устах ты родился, и с чьим умрешь. А кому молился все остальное время - совсем неважно. Уж как-нибудь боги разберутся между собой. Конан взглянул на девушку с искренним восхищением. - Как она тебя, а? Поди-ка, возрази что-нибудь! Меня при рождении встретил Кром, и после смерти примет Кром, на чьи бы алтари не возлагал я приношения! Молодец девчонка, даром что в кости выиграна! Это тоже была игра, и Силла, в полном соответствии со своей ролью, зашипела на киммерийца, словно змея, которой наступили на хвост: - Да лучше бы меня продали в рабство стигийцам! Или тому богатому купцу из Шема! Уж у него бы мне не пришлось бегать полуголой по лесам и самой добывать себе пропитание! Сагратиус был прав: каждый из них чтил своего бога, и разные боги вели каждого из них. Но похожеЁ на сей раз боги сговорились меж собой свести четверых своих детей для каких-то непостижимых для смертного целей. Ибо странными и запутанными путями шли эти четверо, чтобы в конце концов оказаться вместе. Силлу, своенравную и непокорную, но в то же время наивно-доверчивую девочку, родом из горной деревушки на окраине Турана, Конан и в самом деле выиграл в кости в трактире Аграпура. Родители ее, не в силах прокормить всех пятерых детей, продали двух дочерей в рабство. Коре, старшей, повезло: ее купил заезжий нобиль из Немедии. А Силла, девушка дерзкая и своенравная, ни у одних хозяев не задерживалась подолгу. Ее передавали с рук на руки, пока наконец последний хозяин не проиграл ее в кости заезжему северянину - причем, как подозревал Конан, проиграл вполне намеренно. В бесконечных странствиях Конану редко нужны были спутники, а уж двадцатилетняя девчонка, озлобленая и несдержанная на язык, была и вовсе обузой. В первый же день она наговорила новому хозяину столько, что менее терпеливый к женским выходкам человек наутро постарался бы сбыть ее с рук. Но ночью, свернувшись в клубочек под одеялом Конана, она превратилась в маленького, напуганного и несчастного ребенка. Она вздрагивала и всхлипывала во сне, прижимаясь к боку варвара, так что он почти не спал ни в эту, ни в следующую ночь. Силла не поверила своим ушам, когда северянин объявил ей, что они отправляются на восток добывать ей приданое. Сначала она подумала, что новый хозяин шутит. Но очень скоро поняла, что он и в самом деле решил устроить ее судьбу. _Придется потрудиться, раз уж иначе мне от тебя никак не избавиться_, - прибавил он со смехом. После этого в ближайшую же ночь, проведенную не под открытым небом, а в постели - это было приблизительно на десятый день их путешествия - она постаралась выразить ему свою признательность тем единственным способом, что был ей доступен. Конан почти засыпал, и потому не сразу понял, что вытворяет его новая собственность. А когда понял, остановиться уже не мог. Девчонка, такая молоденькая и хрупкая с виду, оказалась выносливой, умелой и изобретательной любовницей. Ее ничуть не смущала их разница в десять лет, более того, она умела обратить себе на пользу по-отцовски покровительственное отношение Конана. Длинное и звучное ее имя - Дартомарика - киммериец быстро заменил прозвищем Силла - _козочка_ в переводе с туранского языка. Вдвоем они направились в Вендию, и по дороге Конан учил девушку всему, что считал необходимым: умению подолгу оставаться без пищи и воды, стрелять из лука и метать ножи, прятаться в густой траве и врачевать раны. Силла, словно стараясь оправдать новое имя, день ото дня прыгала все резвее. Иногда она с ужасом думала о том часе, когда Конан вручит ей мешочек драгоценностей, выкраденых из сундука какого-нибудь вендийского либо кхитайского богача и скажет: _Возьми и будь счастлива, а у меня своя дорога._ Но золото и драгоценности, попав в их руки, словно растворялись в воздухе. Это немного утешало Силлу, ибо давало надежду, что на приданое ей они наберут не скоро. Втайне она мечтала, что Конан, восхитившись ее талантами разбойницы и искушенной любовницы, оставит ее при себе навсегда. Но в то же время что-то подсказывало ей, что вздумай она сказать ему об этом, он рассмеется ей в лицо. Сагратиуса Мейла, аквилонца, они подобрали на восточной границе Вендии. Причем подобрали в буквальном смысле слова, потому что бывший смиренный служитель Митры валялся на дороге мертвецки пьян. Какими путями он попал в Вендию, Сагратиус вспомнить не мог. Помнил только, что когда Верховный Наставник, наскучив его бесконечными нарушениями устава, выгнал нерадивого собрата из Обители, Мейл направил стопы к друзьям - ученикам Королевской Школы Ремесел - и пил беспробудно десять или двадцать дней, заливая свое горе. Очнулся он в цепях, в караване невольников, следовавшем в Стигию. По словам его хозяина, продать его не было никакой возможности - едва Сагратиус трезвел, он становился буен. А пока был пьян - не интересовал никого, несмотря на гигантский рост и большую силу. Поэтому работорговец избавился от него, сбыв за бесценок скупщикам жертв Сету, Великому Змею Ночи. И предупредил, что аквилонца надо постоянно подпаивать, иначе убытки будут неисчислимы. Те не вняли совету. И напрасно: сообразив, что действовать надо быстро, Сагратиус выждал подходящий миг, порвал цепи, разметал обрывками сторожей, вскочил на спину ближайшей кобыле и был таков. Но на юге рисунок созвездий совсем иной, чем на севере, и потому, пытаясь попасть на северо-запад, Мейл после долгих блужданий оказался в Вендии. По его словам, правда, выходило, что он отправился в Вендию нарочно, задумав отыскать в горах легендарную Долину Лунного Света. Правда, Долины так и не нашел да и мудрено было отыскать ее, странствуя от кабака к таверне, а от таверны к трактиру. Конан взял Сагратиуса с собой, предполагая за хорошее вознаграждение пристроить его к какому-нибудь каравану, идущему на запад. Но вскоре обнаружилось, что несостоявшийся жрец Митры, обладатель бездонного вечно голодного чрева и вечно пересохшего горла, задира и весельчак, - спутник полезный и приятный. Силла ворчала несколько дней, но быстро успокоилась после того, как в результате их с Конаном совместной вылазки оказалась с ног до головы увешана золотыми украшениями. Сагратиус добыл ей полный свадебный наряд рани Саватери, младшей дочери князя тех земель. И последний их спутник, Кинда, оказался в маленьком отряде так же случайно, как и все остальные. Конан и Сагратиус отбили карлика у его соплеменников. На границе гирканских пустошей и поросших лесом предгорий все еще обитал древний народ птулькутов, Людей Степи. Мужчины и женщины этого племени были некрасивы, низкорослы, с длинными, чуть ли не до колен руками, с плоскими, но очень выразительными лицами.