Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Не знает заката

ModernLib.Net / Столяров Андрей / Не знает заката - Чтение (Ознакомительный отрывок) (стр. 1)
Автор: Столяров Андрей
Жанр:

 

 


Андрей Столяров
НЕ ЗНАЕТ ЗАКАТА

Глава первая

      За окном поплыла платформа, поезд мягко затормозил, проводник, громыхнув замками, открыл дверь вагона. В проходе зашевелились. Крупный мужчина, стоящий передо мной, повернул голову:
      – Я – на машине. Может быть, вас подвезти?
      Это был мой сосед по купе. Вчера вечером мы не обменялись с ним и десятком слов. Впрочем, как и с двумя другими, удивительно похожими на него. Где только таких производят? Все трое – нечеловеческих габаритов, все трое – в деловых плотных костюмах, все трое – не снимающие пиджаков даже в душноватом купе. В первый момент я было решил, что они из одного ведомства и что прав Сергей Николаевич, терпеливо беседовавший со мной всего час назад: пасти меня могут начать еще на вокзале. Вот вам и доказательство. Неприятное это было чувство, когда, заглянув из прохода внутрь, я натолкнулся на три обращенных ко мне тускло безразличных физиономии. Чувство, что влезаешь в капкан. Чувство, что все завершилось, еще не успев начаться. И только когда мужчины, отдав билеты проводнику, открыли портфели и деловито уткнулись каждый в свою газету, сердце у меня отпустило, и я тоже, щелкнув замком «дипломата», отгородился от них только что купленными «Московскими новостями».
      – Спасибо, меня встретят.
      Это было не так. Никто меня не встречал, и до квартиры, согласно договоренности, я должен был добираться самостоятельно. Однако вчера, уже около семи вечера, Борис действительно заявился ко мне домой с каким-то весьма осторожным, сдержанным, очень вежливым человеком – лет сорока, в таком же деловом плотном костюме – представил его как «специалиста в своей области», и тот, усевшись напротив и предложив обращаться к нему Сергей Николаевич, почти три часа накачивал меня всевозможными правилами и наставлениями. Причем я довольно быстро сообразил, что данный Сергей Николаевич, если только это было его настоящее имя, может быть, и является «специалистом в своей области», скорее всего является, иначе бы он здесь не возник, но вот реальную ситуацию, в которой мне предстоит очутиться, не представляет. Вероятно, Борис не счел нужным посвятить его в суть событий. И потому инструктаж по большей части сводился к вещам, которые мне очевидно не требовались. Чередовать, например, звонки с сотового телефона звонками из автоматов, автомат выбирать по принципу «третий – четвертый» от места, где производятся оперативные действия. Если же понадобится передать действительно важную информацию, то купить новую трубку, осуществить контакт, после чего трубку немедленно выбросить. По сотовому телефону, с которого сделан звонок, я берусь вычислить вас в течение часа, сказал Сергей Николаевич. Вот в таком духе, въедливым голосом, повторяя одно и то же по три – по четыре раза. Вчера меня это чрезвычайно злило. Я не понимал, зачем это нужно. И, главное, с какой стати Борис втягивает в эту историю новых людей? Ведь даже если предположить, что Сергей Николаевич в данном вопросе ни сном ни духом, выяснить кто мы и чем занимаемся, для него большого труда не составит. Круг посвященных таким образом расширяется, а это, в свою очередь, означает, что на поле появляются новые игроки. Ситуация нагружается дополнительными оттенками, становится непредсказуемой. Одни тянут туда, другие – сюда. Ну что? Нам это надо?
      В общем, я был ужасно зол на Бориса. В конце концов я не мальчик, чтобы меня подобным образом дрессировать. Я в этой системе уже почти пять лет, а за такое время невольно научишься выделять и оценивать каждый шорох. Каждую тень, которая откуда-нибудь на тебя упадет. Шорох – это только сегодня шорох, тень – это только сегодня лишь слабая тень, а завтра – это уже катастрофа, обвал, сдвиг политической почвы. Не успеешь моргнуть, как окажешься под тоннами мусора. Чутье здесь вырабатывается мгновенно. Тем более, что и смысла в подобной дрессуре нет. За три часа никакими специальными навыками не овладеешь. Не научишься ни стрелять, ни драться по-настоящему, ни избавляться от слежки, ни самому скрытно следовать за «объектом». Ни пользоваться служебной аппаратурой, ни защищаться от прослушивания и наблюдения. А, главное, мне это совершенно не нужно. Если там требуется профессионал, пусть посылают профессионала. Если же посылают меня, обычного человека, нечего забивать мне голову ерундой.
      Правда, мое раздражение, выражавшееся главным образом в том, что держался я с подчеркнутой вежливостью, на что, впрочем, ни Сергей Николаевич, ни тем паче Борис внимания не обращали, не шло ни в какое сравнение с тем зарядом враждебности, в который немедленно превратилась Светка. Кто-кто, а Светка подобного отношения не переносит. При всей ее светскости, позволяющей безболезненно выдерживать три-четыре фуршета в неделю, при всей ее страстной нацеленности на карьеру, при всем ее чисто московском умении отодвигать личную жизнь ради нужной встречи или знакомства, одно правило она таки соблюдает незыблемо: ее дом – это ее дом, ее крепость, ее бастион, никто не смеет вторгаться сюда без приглашения. В этом она, надо сказать, совершенно права. Когда, умотанный, точно цуцик, вваливаешься поздно вечером к себе в квартиру, то психологически очень важно знать, что вместе со щелчком дверного замка закончились на сегодня и все проблемы. Что бы там во внешнем мире ни произошло, какие бы пертурбации ни возникли, хоть президент, перекатавшись на лыжах, объявил бы себя императором Владимиром I, но ранее девяти часов следующего дня это ко мне отношения не имеет. Вся наша группа, включая Бориса, уже усвоила: звонить сюда с девяти вечера до девяти утра бесполезно, подойдет Светка, выслушает, непреклонным голосом скажет, что обязательно передаст. И все, настаивать бесполезно. Светка пожмет плечами и, вежливо попрощавшись, повесит трубку. Нет такого дела, которое нельзя было бы отложить на завтра; мне нужен муж, а не тряпичная кукла…
      Она нам даже чая не предложила. Вместо этого было продемонстрировано каменное лицо, скрипучий голос, плотно закрытая дверь в соседнюю комнату. Это проняло даже Бориса. Во всяком случае, по дороге на Ленинградский вокзал, когда мы, выскочив из-под развязки на набережной, остановились у красного огня светофора, он искоса поглядел на меня и сказал, смущенно похмыкав:
      – Будешь звонить домой, передай мои извинения…
      – Да, ладно… – махнул я рукой.
      Я бы и так передал – безо всяких просьб с его стороны.
      А Борис побарабанил пальцами по рулю и прищурился, будто свет встречных фар был ему невыносим.
      – Просто мне хочется, чтобы ты оттуда вернулся. И не просто вернулся, но обязательно – в целости и сохранности. Ты нужен мне здесь.
      – В самом деле? – переспросил я, поскольку ни о чем таком Борис раньше не заикался.
      Расточать похвалы сотрудникам – не его черта.
      – В самом деле. Имей это в виду.
      Кстати, примерно так же выразилась вчера и Светка.
      Дождавшись, видимо в последней степени нетерпения, пока Борис и Сергей Николаевич выйдут на лестницу, она опять-таки демонстративно, с треском захлопнула за ними дверь, а потом вдруг припала ко мне, так что перехватило дыхание.
      – Только возвращайся, возвращайся, пожалуйста…
      Будто я отправлялся не в Петербург, а в одну из «горячих точек».
      – Ты что, Светка?..
      – Пожалуйста, пожалуйста, возвращайся…
      Она была не похожа на саму себя. Растерянное лицо, глаза, полные слез, синеватые тени в мешках, как после недели бессонницы.
      Никогда раньше такого не было.
      – У меня – предчувствие…
      – Какое?
      – Что ты не вернешься…
      Голос у нее прерывался.
      Она дрожала.
      Я нагнулся и осторожно, насколько мог бережно, поцеловал ее в горячие губы.
      Интересно, что предчувствия возникли не только у Светки. Еще утром, когда детали поездки обсуждались на рабочем заседании группы, Аннет (между прочим полная светкина противоположность) навалилась на стол, так что тот скрипнул, и решительно заявила, что у нее есть принципиальные возражения.
      – Ехать должен кто-то другой, – сказала она, поочередно придавливая каждого неприязненным взглядом. – Мы не знаем, что там происходит. Мы не знаем, быть может, потребуются какие-то неординарные действия. И человек, который этим займется, от решений которого будет зависеть все, должен быть способен их предпринять. Я понимаю, почему была выбрана именно эта кандидатура, я понимаю также, что других вариантов у нас, вероятно, нет, но как раз те ее качества, которые в данный момент представляются положительными, в полевой обстановке могут сыграть негативную роль. В общем, я – против. – Она повернулась всем телом и перевела взгляд на меня. – Ничего личного, разумеется. Это – только работа…
      Я промолчал. Для меня не было новостью, что Аннет, пожалуй, единственная из всей группы, мне не вполне доверяет. Собственно, это не было новостью ни для кого. Аннет тем и отличалась от остальных, что вопросы, укутываемые обычно ватой иносказаний, могла сформулировать прямо и откровенно. Качество, надо признать, очень редкое. Особенно в той среде, где все разговоры, как правило, ведутся на полутонах, на полувздохах, на многозначительных паузах, где никто никогда ничего прямо не скажет, где принято лишь намекать на истинные намерения, чтобы потом, если понадобится, придать намеку абсолютно противоположный смысл. За это Борис ее и ценил. Это помогало реконструировать начальные координаты. И еще Аннет ценили за то, что в ее внезапных высказываниях действительно не было ничего личного. Не было подспудного желания задеть человека. Только потребности дела, только стремление отделить главное от второстепенного. И я, например, почти не обиделся, когда прошлой осенью, это уже, фактически, после пяти лет моего пребывания в группе, Аннет вдруг объяснила, почему она мне все-таки не доверяет. Ты – не наш человек, сказала она. Ты – не наш и по-настоящему нашим никогда не станешь. Ты смотришь на нас, как на ловкачей, торгующих пустотой. Такие, знаешь, смешные виртуальные персонажи. Покемоны, кривляющиеся по замыслу режиссера. Измысливающие трюки и фокусы, пускающие мыльные пузыри. Мы – это мы, а ты – это ты, единственный и неповторимый… Это, кстати, не значит, что на тебя нельзя положиться, сказала она. Наоборот, я считаю, что ты – один из самых надежных людей в нашей группе. Как раз положиться – в обыденном смысле – на тебя можно. Ты не предашь: для этого ты слишком чистюля, тебя не купишь: сама мысль о том, что можно продаться, кажется тебе абсурдной. Но я просто знаю, что может возникнуть некая ситуация, некий конфликт, предугадать который сейчас нельзя, где ты ни с того ни с сего скажешь «нет», и мы очутимся по разные стороны баррикад. Потому что мы для тебя – ничто… Это, кажется, конец ноября, спешка, сдача очередного проекта, поздний вечер, офис, залитый электрическим светом, мокрые хлопья снега, сползающие по оконным стеклам… Хотя, вру, конечно, обиделся. Нельзя не обидеться, если тебе говорят подобные вещи. И как бы потом я ни старался держаться с Аннет по-прежнему, слабая трещинка в наших отношениях все-таки появилась. Слабенькая такая, неуловимая, с волосок, ощутимая, тем не менее, почти в каждом слове.
      Вот и сейчас меня тоже – слегка кольнуло.
      Однако, самое любопытное оказалось не это.
      Борис положил карандаш, который он, взяв за кончик, задумчиво покачивал в воздухе, и чрезвычайно мягко, как он всегда обращался к Аннет, спросил:
      – Аннушка, ты могла бы это чем-нибудь мотивировать?
      – Нет, – сказала Аннет, прижав руки к груди, – мотивировать не могу. У меня только предчувствие.
      И вдруг опять всем крупным телом повернулась ко мне:
      – Откажись!.. Не езди!.. Прошу тебя!.. Ничего хорошего из этого не получится…
 
      Так что предчувствий с этой поездкой хватало. И если переживания Светки еще можно было пропустить мимо ушей: Светка просто ревновала меня к «петербургскому периоду» жизни, то от предчувствий Аннет отмахиваться не следовало. Не тот это был человек. Мы и в самом деле почти пять лет проработали вместе, я убедился – раз уж Аннет сочла нужным о чем-то предупредить, к этому стоит прислушаться. И вот тут я не мог не подивиться необычайной проницательности Бориса. Тому, как вчера он, будто снег на голову, свалился на нас вместе со своим вежливым Сергеем Николаевичем. Необычайно точный был ход. Ведь в противном случае мне сначала вымотала бы всю душу Светка, это уж непременно, она в такие минуты становится неуправляемой, а после этого я стал бы грызть себя сам – вспоминая утренней разговор и пытаясь соотнести высказывание Аннет, со сложившейся ситуацией. Есть у меня, к сожалению, такой недостаток. Вцепившись один раз в какую-либо тематику, я, как бульдог, уже не отпускаю ее, пока все на станет окончательно ясным. Думаю о ней дни и ночи, каждое событие, каждый документ, попадающийся на глаза, рассматриваю исключительно из этих координат. Ни на минуту не прекращается это шизофреническое, мучительное вникание в материал. Остановиться я уже не могу. И с одной стороны, это, разумеется, хорошо, еще не было случая, чтобы мне не удалось в результате представить проблему с предельной отчетливостью, умение выделить суть, как считает Борис, вообще – одно из главных моих достоинств, но с другой стороны, у такого способа размышлений есть и отрицательные черты. Непрерывное проникновение в суть, ежедневная, ежечасная концентрация на чем-то одном выматывает до крайности. На меня нападают бессонницы, длящиеся иногда по целой неделе, я перестаю есть, пить, нормально воспринимать окружающее, становлюсь раздражительным, вспыльчивым, могу на самый безобидный вопрос ответить ужасной грубостью. Светка это мое состояние уже знает и в такие периоды старается держаться от меня подальше; не отвечает, если я вдруг вспыхиваю, скрывается у себя в комнате, весь день не подает признаков жизни. Ей со мной бывает очень не просто. Вот так в мире всегда – с одной стороны, с другой стороны… Хочешь чего-то добиться, значит – плати…
      В общем, Борис молодец. Если бы не его отвлекающая терапия, бессонница в эту ночь была бы мне обеспечена. Я и так плохо сплю в поездах. Не знаю уж, что на меня действует, может быть, атавистический, с древних времен страх подсознания: новые земли – это новые непредсказуемые опасности, однако сам дымный запах вокзалов, крик поездов, пронзающий небо, уходящие в даль полосы рельсов, вызывают у меня ощущение безнадежности. Кажется, что я уже никогда не вернусь обратно, что уеду – и мир за моей спиной бесшумно развалится. В поездах я обычно сплю часа три-четыре. Даже, пожалуй, не сплю, а пребываю в некой расплывчатой дреме: лежу, слушая железное громыхание буферов, сигналы об отправлении, перекличку людей на ночных перронах, вижу за стеклами синеватые станционные тени, смутные окна домов, жмущихся к железнодорожному полотну, сыроватые просторы полей, черный лес, ужасно придвигающийся к вагонам. То, о чем коренной горожанин обычно не думает. Внезапно начинаешь догадываться, что мир не таков, как только что представлялось, что ты – вовсе не центр вселенной, не средоточие ее дум, и если вдруг ты по каким-то причинам исчезнешь, если уйдешь в никуда, в серое пространство за горизонтом, этого никто не заметит. Тебя нет, ты не существуешь, ты никому не нужен…
      Я был очень благодарен Борису. Он сделал вчера именно то, что следовало. Не только снял стресс, переключив меня на подробности нудного профессионального инструктажа, но еще и каким-то образом привел в рабочее состояние. Я чувствовал себя не манекеном, набитым тряпками, чего в тайне боялся, а отдохнувшим, свежим, встряхнувшимся, готовым к деятельности человеком. Легкий звон стоял во всем теле. Меня даже не слишком пугало то, о чем Борис поведал вчера напоследок. Вчера он вообще был не очень словоохотлив, не крутился, как заводной, не дергался, не частил, словно куда-то опаздывая, не рассказывал анекдотов, которых знал великое множество, не пробрасывал, посмеиваясь, истории о политиках, с коими имел дело. Казалось, у него кончились силы, отпущенные на жизнь. Паузы между репликами провисали на пять-шесть кварталов. И лишь когда мы, проскочив тень моста, притормозили у светофора, попав в молчание и наблюдая, как тащится через перекресток тяжелый гофрированный фургон, Борис, видимо, через силу, заставляя себя, объяснил, что ситуация складывается на редкость плохая, трудная складывается ситуация, давно мы в такие ситуации не попадали, и он не то чтобы ждет, что я поставлю все с головы на ноги, но без продвижения в этом вопросе будет еще труднее.
      – Злотникова что, в самом деле убили? – спросил я напрямик.
      И Борис, даже сморщившись, настолько ему, вероятно, не хотелось что-либо говорить, ответил, что официальная точка зрения еще не выработана. Дело запутанное, следов насилия нет, однако ничего другого предполагать не приходится.
      – У него рот был забит землей, – после некоторого молчания добавил он.
      У меня стянулась кожа на лбу. Повеяло холодом, будто мокреть из-за окна ворвалась внутрь салона.
      – Это еще зачем?
      – Откуда я знаю… Никто не знает… Наше российское вуду… Шучу, конечно…
      Видно было, что он не шутит. Светофор уже переключился с красного на зеленый, а он так и сидел еще пару секунд, не трогаясь с места.
      Хорошо час был поздний, и очереди машин за нами не выстроилось.
 
      Вот, даже это меня не слишком пугало. В Москве был дождь, водяной блеск проспекта, вспорхи красных огней, несущихся по нему к краю ночи. Лицо Бориса в полумраке салона имело цвет сырого картофеля. В голосе – глухота. Он точно уже смирился с роковой неизбежностью. Буквально чувствовалось, как бесшумно, не вызывая даже легкого дуновения, обваливаются целые пласты нашей жизни. Ничего нельзя было сделать… А в Петербурге, едва я ступил на перрон, вдруг хлынуло отовсюду такое яркое, такое пылкое, такое горячее солнце, дробящееся в стеклах вагонов, разогревающее асфальт, что все московские страхи показались мне вымышленными. Они не имели надо мной никакой власти. Они остались там – за дождевой, расплывчатой пеленой. Они как сон вытекали из памяти. Я был свободен, и ничто ни к чему меня не обязывало. Наверное, я был самым счастливым человеком на свете. Ведь хоть на неделю, хоть дня на три, хоть на сутки вырваться из Москвы! Из круговорота цепляющихся друг за друга текущих дел, из вереницы муторных обязательств, принимаемых то добровольно, то по служебной необходимости, из бесконечного крутежа бумаг, телефонных звонков, встреч, совещаний. Каждое последующее дело наслаивается на предыдущее, все – сверхсрочно, ничего нельзя отложить. Быстрее, быстрее! Так – день за днем, месяц за месяцем. Некогда вздохнуть, некогда оглянуться вокруг. Проходят годы, проходит жизнь.
      Это, наверное, одно из главных отличий московской жизни от петербургской. В Москве, если уж ты включился в деятельность какого-нибудь определенного сектора, перестаешь принадлежать самому себе, быстро встраиваешься в существующую жесткую иерархию, пусть не сразу, но начинаешь идти туда, куда тебя направляют. Есть, разумеется, в этом и свои преимущества. Почти исчезает, например, риск остаться один на один с распахивающейся впереди, пугающей пустотой, с неизвестностью, которая непонятно, что предвещает. Все за тебя решено, все определено, все указано. Прокрутился как следует – получил за это вкусную репку. А с другой стороны, если глянуть из более высоких координат, то картина вовсе не вдохновляет: как-то незаметно обрастаешь таким количеством постромков, что уже ни единого шага не можешь сделать самостоятельно. Перестаешь быть чем-то отдельным, становишься частью громадного механизма с фиксированными степенями свободы. Только успевай поворачиваться, чтобы не искрошили соседние шестеренки.
      Впервые за последние годы я был предоставлен самому себе. Никто надо мной не висел, никто, по крайней мере сейчас, не требовал немедленного отчета о моих действиях. Я был свободен, как птица, выпущенная из клетки. Сколько невероятных возможностей открывалось! Можно было познакомиться с девушкой, шествующей от меня на шаг влево: вероятно, москвичка, с толстой дорожной сумкой, оттягивающей плечо; предложить ей помочь, пригласить куда-нибудь, там посмотрим. Или можно было запеть «Гимн великому городу», его торжественные аккорды как раз выплывали из репродукторов, я и забыл, что у Петербурга теперь есть свой гимн. Или как мальчишке с гиканьем побежать по платформе, поддать ногой жестяную банку, брошенную кем-то из пассажиров – чтобы она сверкнула дугой, чтобы со звоном ударилась в угол при входе. Давно у меня не было такого приподнятого настроения. Надо, надо освобождаться иногда от гнета условностей. Ведь для чего пьют водку? Чтобы освободиться. Для чего устраивают карнавалы? Чтобы, сбросив тесную маску приличий, несколько часов побыть в другом измерении. Ведь задохнуться можно в том упорядоченном мирке, который постепенно смыкается вокруг тебя. Того нельзя, этого тоже нельзя. Туда не ходи, сюда не смотри, об этом даже не думай. Причем с каждым годом мирок все теснее, все меньше в нем воздуха, все реже соприкосновение с неизведанным. Словно пребываешь в пожизненном заключении.
      Ничего такого я, конечно, не сделал. Странно выглядело бы со стороны, если бы вполне респектабельный человек, типичный московский «фирмач», если судить по внешности: костюм, галстук, начищенные ботинки, вдруг с гиканьем наподдал бы ногой по банке. Боюсь, что меня неправильно поняли бы. Кстати, вот и ОМОН – четверо крепких парней в серой форме ощупывали глазами приехавших. Морды – будто вырубленные топором. Попробуй, объясни им насчет свободы. Сразу же схлопочешь дубинкой по ребрам. Так что, мальчишеский мой порыв был подавлен. Напротив, следуя инструкциям, которые весь вечер вбивал в меня Сергей Николаевич, я чуть ссутулился, придал лицу хмурое, озабоченное выражение и зашагал вместе со всеми, старясь ничем не выделяться из толпы пассажиров.
      На тот случай, если за мной все-таки наблюдают.
      Чувствовал я себя дурак-дураком: кому это надо организовывать за мной слежку? Не такая уж я значительная фигура. И вместе с тем исключить этой версии тоже было нельзя. «Хвост» мне мог прицепить загадочный Сергей Николаевич, он с Борисом, конечно, но у подобных людей, как правило, бывают и собственные интересы. «Хвост» мне могли навесить наши друзья-соперники из фирмы «Сократ», которые, вычислили, наконец, наш коннект с Петербургом – тут им представлялась возможность проверить некоторые догадки. «Хвост» по тем же самым соображениям могла пустить за мной одна из спецслужб – тоже ломают головы над нашим нынешним статусом: с чего бы это рядовая аналитическая группа получила выход на самый верх? И, наконец, «хвост» мне мог прицепить сам Борис, он ведь, как известно, не оставляет без внимания ни одной мелочи. Причем Борис объяснил бы это исключительно интересами дела: я же не затем тебя контролирую, чтобы на чем-то словить, просто со стороны виднее – где, какие могут быть совершены ошибки. Глаза, исполненные дружелюбия, проникновенный голос, лицо человека, озабоченного прежде всего твоей безопасностью. В самом деле, что здесь такого?
      Впрочем для себя этот вопрос я закрыл еще несколько лет назад. Я хорошо помню, как примерно месяца через три после моего появления в группе (эти три месяца были испытательным сроком, решалось – подхожу я им или нет), где-то в середине рабочего дня ко мне неожиданно заглянула Аннет и с непонятным смешком предложила немного проветриться: погода хорошая, что ты тут скрючился, как таракан? А в кафе на Сретенке, которое она выбрала, по-моему, «методом тыка», взяв пару кофе, а себе еще и пятьдесят коньяка, не понижая голоса, словно вокруг не кипела медленная толпа, объяснила, что поскольку мы работаем с политиками первого ряда, делаем документы, по которым потом, вероятно, будут приниматься стратегические решения, то скорее всего нас регулярно прослушивают. И не просто прослушивают, а записывают некоторые фрагменты «на перспективу». Ничего страшного, с улыбочкой сказала Аннет. Неприятно, конечно, но такова специфика нашей профессии. Хочешь жить спокойно – иди в парикмахеры… И затем, все также не понижая голоса, посоветовала соблюдать определенные правила: не употреблять при разговоре по телефону некоторые ключевые слова: «президент», «правительство», «министерство», «коллегия», «комитет», не называть никаких фамилий, имен клиентов, географических пунктов, не открывать в кабинете форточку, не снимать защитной решетки с окна, никогда не создавать деловых документов на том компьютере, с которого осуществляется электронная связь. Не обсуждать рабочие проблемы с женой.
      – В общем, все это – ерунда, – сказала Аннет в заключение. – Если тебя захотят записать, то все равно запишут. Никакие предосторожности не помогут. Другое дело, что они, разумеется, не всесильны. У них, как и у всех, нехватка денег, аппаратуры, хороших специалистов. Онине в состоянии отследить все на свете. Поэтому самые элементарные меры иногда оказываются эффективными. – Она снисходительно на меня посмотрела и затушила тонкую сигарету в крохотной пепельнице. – Да ты не переживай. Говорю – ерунда все это. Допивай кофе, пошли работать…
      Кстати, я не так уж и переживал. Видимо, интуитивно ждал чего-то такого. Однако, помню, что пару недель после разговора с Аннет держалось неприятное чувство. Будто меня окунули во что-то пахучее. Как раз незадолго до этого прошла по телевидению запись о развлечениях человека, «похожего на Генерального прокурора», и у меня была неплохая возможность примерить эту ситуацию на себя. Примерка оказалась не утешительной. Первые дни, даже просто целуя Светку, я буквально вздрагивал от того, что этот мой поцелуй может быть потом воспроизведен. Я уже не говорю про все остальное. Причем, бесполезно было бы, например, «чистить квартиру»: во-первых, дорого, а во-вторых, я отчетливо понимал, что микрофон и все прочее появятся здесь уже на следующий день. Техника слежения достигла ныне такого уровня, что бороться против нее – все равно что пытаться вычерпать океан. Усилий много, результат – нулевой. Это надо было воспринимать просто как плату за прикосновение к власти, как своеобразный налог на то, что теперь я зарабатываю раз в десять больше, чем любой мой бывший приятель из Петербурга. Никто ведь не заставляет. Не хочешь – не зарабатывай. Отойди в сторону, занимайся исключительно своими делами.
      Со временем я, конечно привык. Нет такой ситуации, к которой человек был бы не в состоянии приспособиться. Я тоже каким-то образом приспособился. Лишь иногда, вспоминая об этом, вдруг на пару мгновений деревенел, точно откуда-то, из другого мира, веяло на меня мерзким холодом. Что с тобой? – удивлялась Светка. Ничего-ничего, просто задумался…
      Это было, как прикосновение смерти. Как непроизвольная мысль о том, что помимо радостей жизни, существует еще и жутковатая чернота, проступающая из небытия в самый неподходящий момент. О ней можно забыть, от нее можно отгородиться тысячью пустяков, ее можно вытеснить куда-то на периферию сознания, но совсем избавиться от нее нельзя. Она, точно тень, сопровождает каждое наше движение. Вот и сейчас, несмотря на все мое приподнятое настроение, несмотря на солнце, на жаркий утренний воздух, меня точно пронизывал мокрый сквозняк. Он заставлял внимательнее вглядываться в окружающее, видеть во всякой мелочи проблески зловещих предзнаменований. Вон омоновцы в серой форме посмотрели на меня более пристально, чем на других: может быть, у них есть мой портрет, и они зафиксировали мое прибытие в город. Или вон бомж в затрапезной куртке, в пузырчатых брюках разглядывает коричневую пивную бутылку. Как попал бомж на охраняемую привокзальную территорию? Может быть, это вовсе не бомж, а оперативник из соответствующих органов. Сейчас он скользнет по мне деланно равнодушным взглядом, отвернется, продемонстрировав отсутствие интереса, дождется, пока я скроюсь за ближайшим углом, а потом поднесет бутылку ко рту и еле слышным шепотом сообщит, что «объект проследовал в направлении Лиговского проспекта».
      Я понимал, что таким образом искажаю реальность, привношу в нее смыслы, которых она в действительности не имеет. Занятие, между прочим, не безопасное. Начинаешь дергаться, вести себя не адекватно складывающейся обстановке, совершать рискованные поступки, иными словами, накликать на себя несчастья. Эту механику я хорошо представлял. И тем не менее, ничего не мог с собой сделать. В какой-то мере успокоился лишь тогда, когда, миновав турникеты, преграждающие доступ к перронам, прошел по относительно свободной площадке перед пригородными электричками и через короткий спуск, вдоль которого выстроились частники, предлагающие машины, вырвался наконец на простор Лиговского проспекта. К остановке посередине его приближался двухвагонный трамвай. Зажегся на другой стороне сигнал перехода. Бурный людской поток хлынул в направлении Невского.
      Только тогда я позволил себе немного расслабиться.
      Хотя в данный момент расслабляться как раз и не следовало.
      Именно сейчас мне предстояло пройти первый «репер».
 
      В науке это называется «критерием воспроизводимости». Считается, что какое-либо явление действительно существует, если оно проявляет себя всякий раз, когда для этого созданы соответствующие условия. Если яблоко, сорвавшееся с ветвей, будет каждый раз падать на землю, значит гравитация – это факт, а не выдумки досужих ученых. С другой стороны, существование Бога, во всяком случае в христианском его воплощении, подвергается постоянным сомнениям уже не первую тысячу лет именно потому, что его присутствие в мире проявляется далеко не после каждой молитвы. Если бы, скороговоркой произнося слова «Отче наш, иже еси на небеси…», мы в ответ каждый раз узревали бы неземное сияние, охватывающее свод небес, сверкающий трон из золота, где восседает белобородый старец, по шесть странных «с очами внутри» животных ошую и одесную, то, наверное, ничего сверх этого уже не потребовалось бы: уверовали бы самые непримиримые скептики, все человечество объединилось бы в одном мистическом откровении, не было бы больше ни войн, ни несправедливости, только «на земле – мир, а в человеках – благоволение».
      Правда, тогда это был бы уже другой мир и другие люди.
      С моими же намерениями это соотносилось следующим образом. Когда три недели назад, после первого трагического происшествия в Петербурге, происшествия, которое вызвало нечто вроде приступа паники в определенных кругах, туда, то есть в Санкт-Петербург, быть может, излишне поспешно откомандировали А. Злотникова, чтобы он на месте разобрался в чем дело, то Саша Злотников, вообще говоря, человек очень сдержанный, аккуратный, на квартиру, которая была ему предназначена, почему-то прямо с поезда не пошел, а точно так же, как я, выбрался из вокзала на Лиговку, пересек ее, свернул налево, направо и затем целый час провел в неком кафе, расположенном на углу тихого переулка.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4