Ранчо

Жизнь Тани его волновала меньше, чем надеялась Мэри Стюарт. Ей лучше других известно, как нелегко живется подруге, как ей бывает одиноко, как напряженно она трудится и как жестоки порой требования неистовых поклонников, какую боль причиняют предательства. Как ни странно, Таня редко жаловалась на жизнь, чем вызывала у Мэри Стюарт еще большее восхищение. Правда, миссис Уолкер раздражала самоуверенность Тони перед телекамерой, когда они шествуют за очередным «Оскаром» или «Грэмми». Казалось, в радостные моменты он тут как тут, а в трудные до него не докричишься. Об этом Мэри Стюарт вспомнила и сейчас, когда Таня упомянула жену инструктора, вздумавшую угрожать ей судом.

– Тони тоже не в восторге, – тихо проговорила Таня. Мэри Стюарт встревожил ее тон. В нем угадывались тревога и одиночество. Слишком долго ей приходилось вести одни и те же бои, а бесконечная война изматывает силы. – Всякий раз, когда газеты или журналы клевещут, будто я завела любовника, он начинает нервничать, говорит, что я компрометирую его перед друзьями. Что ж, его можно понять.

Она обреченно вздохнула. Здесь подруга совершенно бессильна: унять клеветников нет никакой возможности. Пресса обожала ее травить. Продажные репортеришки отказывались верить, что Таня – обычная женщина, предпочитающая шампанскому заурядный «Доктор Пеппер», – ведь такая информация не способствует повышению тиража их желтых листков.

Таня долгие годы оставалась блондинкой с роскошными волосами, огромными синими глазами, потрясающей фигурой и с помощью косметики сохраняла облик юной грешницы. В настоящий момент она представлялась тридцатишестилетней, ей удалось зарыть где-то восемь лет, но Мэри Стюарт, ее ровесница, не винила подругу – такова жизнь на виду.

– Мне самой не слишком нравится, когда про меня болтают, будто я меняю любовников. Да и те, кого мне сулят в ухажеры, такие чудные, что я махнула бы на все это рукой, если бы не Тони. И дети. – Клевета ставила в трудное положение всех, но борьба за свою репутацию заведомо обречена на поражение. – Такое впечатление, что компьютерный перечень возможных кавалеров давно исчерпан, вот они и называют кого попало.

Таня положила ноги на кофейный столик и прикрыла глаза, представляя себе Мэри Стюарт. Подруги не болтали уже несколько месяцев. Из их компании они сохранили самые тесные связи. Мэри Стюарт много лет назад потеряла след Зои, да и Таня почти тоже, Она и Зоя перезванивались раз в год, а то и в два, посылали друг другу рождественские открытки. Таня знала, что Зоя работает врачом-терапевтом в Сан-Франциско. Так и не вышла замуж, не родила детей. Она целиком ушла в работу и даже в свободное время вела прием в бесплатной клинике для неимущих пациентов. Именно такая жизнь влекла ее с ранней молодости, Таня не виделась с ней вот уже пять лет, то есть с последнего своего концерта в Сан-Франциско.

– А ты как? – поинтересовалась вдруг Таня у Мэри Стюарт. – Как тебе живется? – Вопрос был задан проникновенным тоном, но Мэри Стюарт была наготове.

– Все в порядке. Занимаюсь прежними делами; благотворительные комитеты, собрания, помощь гарлемскому приюту. Сегодня провела весь день в Метрополитен-музее – обсуждали большое мероприятие, запланированное на сентябрь. – Голос ее звучал ровно, тон хладнокровен. Но Таня достаточно хорошо знала подругу, и Мэри Стюарт не питала на сей счет никаких иллюзий – она многих могла ввести в заблуждение, порой даже Билла, но Таню – никогда.

– Я не об этом. – Последовала длительная пауза: обе не знали, что сказать. Таня ждала ответа Мэри Стюарт. – Я о том, как тебе живется. По правде.

Мэри Стюарт вздохнула и посмотрела в окно. На улице уже совсем стемнело. Она была одна в квартире. Так в одиночестве она провела уже больше года.

– Все в порядке. – Ее голос дрожал, но чтобы распознать эту дрожь, надо было обладать тончайшим слухом и чутьем. Год назад, встретившись с Мэри Стюарт в ужасный дождливый день, Таня увидела женщину, готовую поставить крест на собственной жизни. – Помаленьку привыкаю.

Сколько же всего переменилось! Гораздо больше, чем она ожидала.

– А Билл?

– Он тоже ничего. Наверное. Я его почти не вижу.

– Звучит не слишком бодро. – Повисла новая продолжительная пауза. Впрочем, рассудила Таня, они давно к этому привыкли. – Как Алиса?

– Надеюсь, хорошо. Ей очень нравится в Париже. Через несколько недель я полечу к ней. Мы вместе немного отдохнем в Европе. У Билла крупный процесс в Лондоне, он проведет там все лето. Вот я и решила съездить к дочери.

Эта тема придала голосу Мэри Стюарт больше бодрости. Таня улыбнулась. Мало к кому она относилась так хорошо, как к Алисе Уолкер.

– Ты будешь с ним?– спросила Таня со своим тягучим южным акцентом.

Мэри Стюарт помялась, потом быстро ответила:

– Нет. Во время таких процессов он бывает слишком занят, чтобы обращать на меня внимание. К тому же здесь у меня масса дел.

Масса дел... Она знала все правильные слова – язык прикрытия, язык отчаяния: «Обязательно надо как-нибудь встретиться... Нет, все просто отлично... Дела идут великолепно... Билл сейчас просто утонул в работе... Он в отъезде... У меня совещание... Надо составить список комитета... Еду в центр... Еду обратно... В Европу, к дочери...» Тактика игры в прятки, умение произносить нужные слова, потребность в одиночестве, в молчании. Так она забивалась в угол, чтобы молча горевать, не привлекая к себе внимания и не напрашиваясь на жалость. Так она отталкивала от себя всех, чтобы не объяснять, как худо обстоят дела.

– Не очень-то у тебя ладно, Мэри Стюарт. – Таня вцепилась в нее мертвой хваткой. Упорство – главная ее черта. Она не поленится перевернуть все камни до одного, чтобы отыскать истину во всем. Одержимое стремление к правде – общее свойство ее и Зои. Впрочем, Таня всегда шла к ней обходным путем и, найдя искомое, сразу смягчалась. – Почему ты не говоришь мне правды, Стью?

– Я говорю тебе правду, Тан, – стояла на своем Мэри Стюарт.

Стью, Тан, Танни... Как далеко в прошлом остались эти дружеские имена! Там же остались все обещания, надежды. Там было начало. Настоящее больше всего походило на конец: все паруса обвисли, руки опускаются, вместо того чтобы сжиматься в кулаки. Мэри Стюарт ненавидела свою теперешнюю жизнь.

– У нас все в порядке, честное слово.

– Ты говоришь неправду, но я тебя не виню. Ты вправе.

В этом и состояла разница между Зоей и Таней. Зоя ни за что не позволила бы ей лгать, прятать голову под крыло. Она сочла бы своим долгом вывести ее на чистую воду, пролить беспощадный свет на омут ее боли, воображая, что этим ее исцелит. Таня по крайней мере отдавала себе отчет, что так ничего не добиться. К тому же ей самой сейчас несладко. Любовная интрига, конечно, выдумана желтой прессой, но журналы близки к истине, утверждая, что у нее с Тони появились нелады. Раньше он получал удовольствие от огласки, но теперь стал ежиться в бесстыжих лучах прожекторов, направленных на них, стыдился лжи, негодовал от угроз, преследования, судебных исков, стараний разных жуликов любыми средствами нажиться на имени его жены и втоптать его в грязь. Это доводило до безумия и напрочь лишало спокойствия. Настоящая Таня неминуемо должна была потонуть в этом мутном потоке.

В последнее время Тони все настойчивее жаловался на происходящее, и жена не могла ему не сочувствовать. Единственный способ покончить со всем этим – сойти со сцены. А этого от нее не требовал даже он. Все другое приносило облегчение ненадолго. Время от времени им удавалось улизнуть, но путешествия – хоть на Гаваи, хоть в Африку, хоть на юг Франции – не решали проблему, являясь короткой приятной передышкой. Весь ее феноменальный успех, огромная слава, миллионы обожателей и поклонников – в общем, жизнь звезды превращала ее из триумфаторши в жертву. Мало-помалу Тони это надоело. Она могла пообещать ему лишь одно: стараться как можно меньше быть на виду. На прошлой неделе она даже не навестила в Техасе мать, хотя собиралась, – до того боялась, что, уехав, только подкинет хворосту в костер слухов. В последнее время муж без устали повторял, что он и дети больше не в силах терпеть такое, причем тон, которым это говорилось, ужаснул Таню – ведь она отдавала себе отчет, что не может изменить ситуацию: все их мучения проистекали извне.

– На следующей неделе я буду в Нью-Йорке, потому и звоню, – объяснила Таня. – Зная, как ты занята, я решила заранее договориться с тобой о встрече, иначе ты удерешь ужинать с губернатором, чтобы выжать из него деньжат на свои благие дела.

Много лет Таня с поразительной щедростью жертвовала на подопечных Мэри Стюарт, дважды, не жалея времени, давала концерты. Впрочем, с тех пор утекло уже немало воды. Теперь она слишком занята. У нее не оставалось минутки даже на себя. Ее теперешние импресарио и менеджер жестче предыдущих: те хотя бы немного ее жалели, а эти только и делают, что заставляют выступать. Ведь можно сколотить несметное состояние, продавая альбомы с записями концертов, права на куколок и духи, выпуская новые компакт-диски и кассеты. Таня шла нарасхват. Дельцам, спешившим погреть на этом руки, нет числа. Но сама она в данный момент склоняется к тому, чтобы еще раз сняться в кино.

– В Нью-Йорке у меня телевизионное шоу, – известила она Мэри Стюарт, – но главное – переговоры с агентом насчет книги. Позвонил издатель и предложил мне написать книгу. Это не слишком интересно, но выслушать их предложения я готова. Разве обо мне еще можно сказать что-то новое?

Ей уже были посвящены четыре биографические книжки, написанные невесть кем, – злобные и по большей части неточные, – но Таня относилась к авторам снисходительно. Только после первой она позвонила Мэри Стюарт среди ночи в истерике. Много лет они утешали друг друга в трудную минуту и не сомневались, что так будет всегда. В зрелые годы столь верных друзей уже не завести. Такая дружба вызревает медленно, ее холишь, как крохотный саженец, которому требуются десятилетия, чтобы превратиться в раскидистый дуб. Более поздние годы не так благоприятны для корней. Дерево их дружбы укоренилось давно и теперь на удобренной почве могло выдержать любой ураган.

– Когда ты появишься? Давай я встречу тебя в аэропорту, – предложила Мэри Стюарт.

– Лучше встретимся по пути и вместе поедем в отель. Там и поговорим. Во вторник. – Таня собиралась, как всегда, воспользоваться самолетом компании звукозаписи. Ей это было очень легко, все равно что сесть в попутную машину. Мэри Стюарт всегда восхищало, как запросто ее подруга летает по свету. – Я позвоню тебе из самолета.

– Буду ждать. – Внезапно Мэри Стюарт почувствовала себя маленькой девочкой. У Тани неподражаемая манера подхватывать ее на лету и брать под крыло, не давая упасть, отчего ей снова становилось легко и радостно. В предвкушении скорой встречи Мэри Стюарт заулыбалась. С прошлой минула целая вечность. Она уже не помнила, когда виделись в последний раз, хотя Таня наверняка ответила бы сразу, спроси ее об этом.

– До скорого, подружка. – Таня тоже улыбнулась и добавила серьезно и так ласково, что Мэри Стюарт зажмурилась: – Я тебя люблю.

– Знаю. – У Мэри Стюарт выступили на глазах слезы. Эта доброта невыносима. Вытерпеть свое одиночество не в пример проще. – Я тебя тоже люблю, – проговорила она из последних сил. – Прости... – Она зажмурилась еще крепче, борясь с волной переживаний.

– Не надо, деточка. Все хорошо, Я знаю, знаю... – Хотя в действительности она ничего не знала. Никто ничего не знал. Никто не смог бы понять, что она сейчас чувствует, даже ее собственный муж.

– Значит, увидимся на следующей неделе. – Мэри Стюарт взяла себя в руки, но Таню трудно провести. Мэри Стюарт возвела дамбу, чтобы сдержать поток боли, но Таня сомневалась, что это сооружение продержится долго.

– До вторника. Надень простые джинсы. Мы съедим по гамбургеру, а может, закажем еду в номер. Пока.

Она пропала. Мэри Стюарт стала вспоминать, какой она была в Беркли. Тогда, в самом начале, все виделось так просто... Простота кончилась со смертью Элли. И они вошли в настоящий мир. Вспоминая, она смотрела на фотографию у себя на ночном столике. Вся их четверка на первом курсе – дети, младше даже ее собственной дочери... Длинноволосая блондинка Таня, сексапильная, глаз не оторвать; Зоя с длинными рыжими косами и честным пристальным взглядом; неземная Элли с нимбом белых кудряшек; сама Мэри Стюарт – глазастая, высокая, с длинными каштановыми волосами, уставившаяся в камеру... Казалось, с тех пор минуло целое столетие. Так и есть. Она долго вспоминала былое, пока не уснула, как была, в джинсах и тенниске.

Билл вернулся в одиннадцать и застал ее спящей. Он долго смотрел на нее, потом выключил свет. Не разбудив и не дотронувшись до нее, позволил проспать в джинсах всю ночь.

Утром, проснувшись, она обнаружила, что он уже уехал на работу. Снова скользнул по ее жизни, как чужой человек, каковым теперь, собственно, и был.

Глава 2

Когда Таня проснулась на следующий день в своей спальне в Бель-Эр, Тони уже находился в душе. У них была общая спальня и две отдельные просторные гардеробные, каждая со своей ванной. Спальня большая, в старофранцузском стиле, с пышными гардинами из розового шелка и обилием розовой ткани с цветочным орнаментом. Ее гардеробная и ванная выложены розовым мрамором, здесь тоже хватало светло-розового шелка. Зато у Тони в ванной преобладая черный цвет: мрамор и гранит, даже полотенца и шелковый занавес черные – настоящая мужская ванная.

Она купила этот дом много лет назад и все в нем переделала, когда вышла замуж за Тони. Ему тоже сопутствовал успех в делах, но она знала, как он гордится ее успехами. Да, это связано с головной болью, но он все равно любил напоминать людям, что женат на самой Тане Томас. Голливуд всегда обладал для него притягательной силой, и, проведя много лет на обочине, а потом очутившись в самом сердце, он почувствовал себя счастливчиком, сорвавшим небывалый куш. Ему нравилось посещать голливудские тусовки, болтать со звездами, присутствовать на церемониях присуждения «Оскаров» и «Золотых глобусов», в особенности на гала-вечерах Барбары Дейвис. Он наслаждался всем этим куда больше самой Тани. Отдавая работе по восемнадцать часов в день, она с радостью оставалась дома, отмокала в горячей ванне и слушала музыку в чужом исполнении.

Пока он одевался, она накинула поверх кружевной ночной рубашки розовый атласный халат и спустилась вниз – приготовить ему завтрак. В доме и без нее нашлось бы, кому о нем позаботиться, но Таня любила готовить сама, зная, какое значение этому придает Тони, Всякий раз, когда у нее появлялась возможность, она готовила и детям. У нее хорошо получался бифштекс, она познакомила мужа и детей с овсянкой, и они полюбили это блюдо, хоть и осыпали ее насмешками. Еще ей нравилось кормить мужа макаронами. Она много чего любила для него делать. Ей нравилось заниматься с ним любовью, оставаться наедине, путешествовать вместе, открывая новые места. Впрочем, ей вечно не хватало времени: бесконечные репетиции, звукозапись, съемки, концерты, бенефисы, невыносимое корпение в обществе юристов над контрактами и прочими заковыристыми документами. Теперь Таня являлась не просто певицей и актрисой, – она превратилась в отдельную отрасль индустрии и была вынуждена многое узнать про бизнес.

Дожидаясь его, она налила в стаканы апельсиновый сок и разбила над сковородой яйца, когда зашипело масло. Заложив в тостер ломти хлеба и поставив варить кофе, она открыла утреннюю газету. При виде заголовка на первой странице она чуть не вскрикнула. Бывший ее сотрудник подал на нее в суд вроде бы за сексуальное домогательство. О таком она еще не слышала. Прочитав статью, вспомнила своего телохранителя: он прослужил у нее в прошлом году всего две недели и был уволен за воровство. Мерзавец дал газете пространное интервью, в котором утверждал, что она пыталась его соблазнить и выгнала с работы без всяких объяснений, когда он не поддался на соблазн. Ей стало тошно: это дело, подобно всем предыдущим, завершится уплатой ему крупной суммы в обмен за отказ от иска. Иного способа защитить репутацию не существовало. Она никому не могла доказать свою невиновность, убедить, что все это ложь, заурядный шантаж. К счастью, муж знал цену подобным обвинениям и первым советовал ей не доводить дело до суда, каким бы абсурдным ни был наговор. Это действительно было проще всего. Но одновременно она представила, как побледнеет Тони, увидев газету. Она тщательно сложила ее и убрала с глаз долой. Спустя несколько секунд он вошел в кухню, одетый для игры в гольф.

– Ты не едешь на работу? – спросила она как ни в чем не бывало, с невинным видом нарезала авокадо и аккуратно расставила тарелки на столе.

– Где ты была последние три года? – спросил он удивленно. – По пятницам я всегда играю в гольф.

Тони Голдмэн – интересный, хорошо сложенный брюнет на исходе пятого десятка. Он активно занимался теннисом и гольфом, тренировался в гимнастическом зале, пристроенном к дому сзади, с личным инструктором – не тем, которого недавно вытащила из небытия бульварная пресса.

– Где газеты? – поинтересовался он, садясь и озираясь. По утрам Тони просматривал «Лос-Анджелес таймс» и «Уолл-стрит джорнэл». Он был удачливым бизнесменом и заработал состояние торговлей недвижимостью во времена, когда она еще чего-то стоила. Но его деньги Таню не интересовали. Она польстилась в свое время на его доброту, детей, преданность семейным ценностям. Для нее он был честным тружеником, ежедневно отправляющимся на работу и по выходным гоняющим с сыновьями мяч. Больше всего ей нравилось то, что он не имеет отношения к ее бизнесу. Но Таня проморгала другое: он оказался куда более падким на голливудские ловушки, чем она сама. Его устраивала мишура, но не цена, которой за все это приходилось расплачиваться. Таня в отличие от него сознавала, что одно не существует без другого, а Тони жаловался на неприятности, которые на них обрушиваются, и на безобразные выдумки журналистов.

«Любишь кататься – люби и саночки возить», – втолковывала она ему когда-то. Пьянящая слава обязательно приносит похмелье. Когда газеты – впервые после их свадьбы – вылили на нее очередной ушат помоев, припомнив всех ее прежних приятелей, она обмолвилась об уходе со сцены. Тог-. да муж настоял, чтобы она оставила эти мысли. Он полагал, что ей будет скучно сидеть без дела. Она предложила: «Давай все бросим и заведем лучше ребенка». Но где там! Ему нравилось иметь жену-звезду. Поэтому она осталась звездой и по-прежнему подвергалась нападкам, выслушивала угрозы и выступала ответчицей в суде. Она отказывалась нанимать постоянного телохранителя и прибегала к услугам охраны, только когда появлялась на приемах во взятых напрокат драгоценностях.

– Так где же газета? – снова спросил он, приступив к яичнице и поглядывая на нее. Выражение Таниных глаз сразу ему подсказало, что дело неладно. – Что случилось?

– Ничего, – безразлично ответила она, наливая себе кофе.

– Перестань, Таня. – Он уже не на шутку встревожился. – На твоем лице все написано. При такой игре «Оскара» тебе не видать.

Она грустно улыбнулась и обреченно опустила плечи. Все равно новость от него не скрыть. Просто ей не хотелось портить ему настроение за завтраком. Она молча подала мужу газету и стала наблюдать за ним. Вначале напряглись его лицо и шея, затем, молча дочитав статью, он отложил газету и поднял на нее потухшие глаза.

– Это выльется в кругленькую сумму. Я слышал, что иски о сексуальных домогательствах стали выгодным бизнесом. – Тони произнес эти слова бесстрастным тоном, но она видела, как муж рассержен. – Что ты ему наговорила? – Он впился в нее взглядом.

Таня была ошеломлена этим вопросом:

– Что я ему наговорила?! Ты спятил! Неужели принимаешь этот бред на веру? Я сообщила ему, где студия и когда я должна быть на репетиции. Больше ни единого слова! Как ты вообще смеешь задавать мне такие вопросы? – В ее глазах появились слезы.

Тони смущенно заерзал и поставил чашку с кофе на стол.

– Просто хотел узнать, не сказала ли ты чего-нибудь такого, на чем он может выстроить свое обвинение, только и всего. Ведь этот парень столько всего наплел!

– Все они много плетут, – грустно ответила она, не сводя с Тони взгляда. – Этот ничем не отличается от остальных. Его, как и предшественников, обуяли алчность и зависть. Увидел деньги – и захотел запустить в них лапы. Решил, что сможет меня смутить и заставить раскошелиться, чтобы он соизволил заткнуться.

Она через все это прошла не один раз. Ей предъявляли иски и за дискриминацию, и за незаконное увольнение, и за нарушения ярм приобретении недвижимости, и за виновность в несчастных случаях с бывшими сотрудниками. Все истцы надеялись погреть руки. Это давно стало обычным делом и в Голливуде, и других местах, но всякий раз, когда это случалось, ответчик испытывал горькое чувство. Муж понимал, откуда дует ветер, но Таня отказывалась привыкать к этой мерзости. Да и он не мог с этим свыкнуться и твердил, что это плохо отражается на детях, семье, превращает его в объект насмешек и дает пищу для обвинений его первой жене. Зачем ему все это? Таня отлично изучила реакцию Тонн на подобные скандалы. Сначала он клялся, что ему наплевать, потом начинал все больше беспокоиться и в конце концов вместе с адвокатами оказывал на нее давление, чтобы дело кончилось миром. Причем вел себя как пострадавшая сторона. Потом, заставив ее расплатиться и немного выждав, он радовал ее своим прощением. Все это, естественно, не доставляло ей ни малейшего удовольствия.

– Ты собираешься заплатить ему отступное? – озабоченно спросил Тони.

– Я еще не говорила со своим адвокатом, – ответила она недовольно. – Как и ты, я только что прочла эту чушь в газете.

– Если бы год назад, выгоняя его, ты действовала с умом, этого бы не случилось, – заметил он у двери, надевая пиджак.

– Ничего подобного! Ты прекрасно знаешь, как это делается. Мы все это уже проходили. Просто плата за славу. Хоть на уши встань, все равно клеветы не избежишь. – Таня всегда была так осторожна, даже щепетильна, но никому не приходило в голову воздать ей за это хвалу. Никогда не отличалась неразборчивостью в связях, не буянила, не употребляла наркотиков, не третировала своих сотрудников, не пьянствовала в общественных местах. Но при всех ее стараниях она вела жизнь, попросту подразумевавшую дикие поползновения со всех сторон, которым неискушенная публика склонна верить. Иногда им верил даже Тони.

– Прямо на знаю, чего еще от тебя ожидать! – рассерженно бросил он. Муж всегда твердил, что она ставит его в неловкое положение. Развернувшись на каблуках, он покинул кухню. Через минуту она услышала, как отъезжает от дома его машина.

Как только Тони уехал, она позвонила Беннету Пирсону, своему адвокату, но тот встретил ее звонок извинениями: они получили бумаги только вчера, под конец дня, и не успели поставить ее в известность.

– Хорошенький сюрприз к завтраку! – произнесла она с сильным техасским акцентом. – В следующий раз желательно получать заблаговременное предупреждение. Тони все это не слишком одобряет.

На прошлой неделе – инструктор в «Энквайер», теперь – охранник... Она являлась не просто мишенью для многомиллионных исков и всяческих шантажистов, но еще и секс-бомбой. Понятно, почему газеты так любят копаться в ее грязном белье. Со слезами на глазах она повесила трубку. Охранник утверждал, что она донимала его неприличными предложениями, постоянно вгоняла в краску и привела к эмоциональному срыву. У него был наготове психиатр, готовый дать свидетельские показания в его пользу. По словам адвокатов, иск относился к разряду заурядных, однако Таня помнила истца – порядочная дрянь, лишенная всякой совести. В былые времена она бы расплакалась, но за двадцать лет привыкнешь и не к такому. Она понимала, почему это происходит. Причина – в ее успехе и влиятельности, в способности оставаться в первых рядах благодаря упорному труду и необыкновенной решительности. Неудивительно, что люди толпятся в очереди, лишь бы отщипнуть от нее кусочек. В Голливуде, как и повсюду, не счесть разочарованных, готовых бороться с чужим счастьем. К сожалению, это явление стало обычным.

На ее вопрос, как поступить с новым иском, адвокат посоветовал ей махнуть рукой на подобную ерунду. Он пообещал все уладить. Наделав шуму, истец будет только рад пойти на мировую. Видимо, его цель с самого начала в этом и состояла, ведь в наше время уплата за отказ от иска по делу о домогательстве может достигать нескольких миллионов.

– Чудесно! Как же мне быть? Может, просто подарить ему мой дом в Малибу? Вы его спросите, как он относится к солнышку и загару. Или он предпочтет дом в Бель-Эр? Тут, правда, поменьше места, – Ей трудно было удержаться от цинизма, еще труднее не раскричаться, не почувствовать себя жертвой насилия, предательства со стороны людей, только и ждущих, как бы сделать ей больно, поживиться за ее счет, пусть даже они никогда с ней не сталкивались. Все нападки на нее были настолько дикими, что очень напоминали отстрел дичи из движущегося автомобиля.

Было девять утра, когда явилась ее секретарша – нервная девушка по имени Джин, работавшая прежде у президента компании звукозаписи и прослужившая у Тани уже больше года. Девушка работящая и вполне заслуживающая доверия, но Тане не нравилась ее чрезмерная торопливость, тогда как Тане хотелось, наоборот, чувства успокоенности.

В течение часа Джин приняла три звонка из Нью-Йорка, два из журналов, просивших об интервью, и один из телепередачи, в которой ей предстояло принять участие. Дважды звонил адвокат, один раз – агент, требовавший поскорее принять решение о следующем концертном турне. Она еще не дала согласия, и на нее наседали, иначе в турне уже нельзя будет включить Японию. Звонил также ее британский агент насчет какого-то контракта. Был звонок с предупреждением о предстоящем очередном скандальном разоблачении, еще один, касающийся технической проблемы с ее новой записью.

На следующий вечер у нее был назначен благотворительный концерт, и ей звонили с приглашением на репетицию к полудню. Киноагент изъявлял желание поговорить с ней об участии в новом фильме.

– Что это сегодня с ними со всеми? Уж не полнолуние ли? Или все разом посходили с ума? – Таня откинула с лица свои длинные светлые волосы, принимая у Джин чашку с кофе и выслушивая напоминание, что до половины пятого она должна дать ответ по поводу турне. – Ничего я не должна, черт возьми! Не включат Японию – тем лучше. Не позволю давить и вытягивать из меня решение до того, как я буду к этому готова сама! – Говоря это, она хмурилась, что было ей несвойственно. Обычно с ней с удовольствием общались, но сейчас на нее навалилось сразу столько всего, что это трудно выдержать.

Она не сверхчеловек, когда же наконец это уяснят?!

– Как насчет интервью для «Вью»? – спросила неутомимая Джин. – Сегодня утром они ждут вашего ответа.

– Почему бы им не позвонить тем, кому я плачу за то, чтобы они занимались паблик релейшнз? – Раздражение увеличивалось с каждым мгновением. – Нечего звонить мне напрямую! Вам следовало их предупредить.

– Я хотела, но они и слушать меня не пожелали. Вы же знаете, Таня, как это бывает: стоит людям заполучить ваш номер, как у всех появляется охота побеседовать с вами лично.

– Как у меня. – Это Тони. Он вернулся из гольф-клуба и стоял у дверей кабинета с несчастным видом. – Можно с тобой поговорить?

– Конечно. – Ей сделалось не по себе. Через полчаса ее ждали в студии, но она не хотела отказывать ему. Видно, у него к ней весьма срочное дело.

Джин вышла. Таня подождала, пока муж сядет. Он определенно задумал сообщить ей что-то важное, только она не была уверена, что готова к этому.

– Что-то случилось? – спросила она тревожным шепотом.

– В общем-то нет. – Он вздохнул, отвернулся и стал смотреть в окно. – Все как обычно. Главное, мне не хочется, чтобы ты меня неверно поняла. – Он опять взглянул на нее, и она увидела, как он разгневан, каким обманутым себя чувствует.

Дело не столько в ней или в глупой болтовне телохранителя, сколько в том, что сама их жизнь невозможна без таких передряг, от которых некуда скрыться. Да, знаменитости не имеют права ни на частную жизнь, ни даже на элементарную порядочность по отношению к ним – ведь каждая высосанная из пальца история, каждая выдумка о ней под защитой закона.

– Меня не рассердила сегодняшняя газетная статейка, – солгал он, видимо, скорее самому себе, чем ей. Ему нравилось думать, что он к ней справедлив, даже когда этого не было и близко. – Она ничуть не хуже всего того, что уже успели про нас насочинять. Я очень тебя уважаю, Тан, и просто не представляю, как ты проглатываешь все эти гадости. – Оба знали, что гадостей про них понаписали огромное множество. На прошлое Рождество им пришлось приставить телохранителей ко всем троим детям, поскольку поступила весьма серьезная угроза, касавшаяся всей семьи, особенно самой Тани. У бывшей жены Тони в связи с этим случился нервный припадок. – Тобой нельзя не восхищаться.

Ей стало не по себе от того, с каким видом он все это произнес. В его глазах читалось что-то недоброе. Что ж, весь последний год она чувствовала, что рано или поздно это случится. Он смертельно устал, но по крайней мере еще мог отойти в сторону. Разница между ними заключалась в том, что ей некуда отходить. Даже если бы она решила сегодня же закончить свою карьеру, ее еще долго, очень долго, может быть, до самой смерти не оставили бы в покое. Она хорошо это понимала.

– Что ты хочешь мне сказать? – Она прилагала усилия, чтобы ее голос не звучал цинично, но это плохо получалось, как всегда. С ней такое часто происходило – с разными людьми по-разному. Она твердила себе, что готова ко всему, но в глубине души знала, что это иллюзия. На самом деле всегда хочется надеяться, что теперь-то все сложится иначе, что близкий человек проявит силу духа, сумеет войти в твое положение и оказать помощь. Вот чего ей всегда больше всего хотелось – даже больше, чем детей: настоящей прочной связи с мужчиной, который не струсит и не отойдет в сторону в критический момент.