Её запретный рыцарь

«Возможно, он это сделает… скажет мне, когда…» После этого девушка по обыкновению краснела, даже неоформившаяся мысль вгоняла ее в краску, и она была не в силах продолжать.

Ноултон мало говорил о себе. Сама же Лиля вскоре после знакомства поведала о своей жизни — как осталась одна, почти без средств к существованию в восемнадцать лет, как трудно ей пришлось, как она была близка к отчаянию, как избегала соблазнов и злачных мест большого города. Но в ответ на ее откровенность он ничего не рассказывал. Казалось, он что-то закрыл в себе наглухо, выстроил какую-то крепость, и Лиля никогда не пыталась взять ее штурмом.

Потом, упомянутым выше вечером в ресторане «Люси», он наконец решил немного отодвинуть завесу тайны. Они минут тридцать ждали, когда им подадут жаркое. Ноултон был как-то странно молчалив и вдруг сказал:

— Сегодня я начал работать.

Лиля посмотрела на него. На ее лице отобразилось откровенное удивление, а он сначала улыбнулся, а потом смутился. Затем продолжил, стараясь говорить непринужденным тоном:

— Да, я наконец-то нашел работу. Настоящую. Я этим никогда раньше не занимался, но, по-моему, мне понравится.

— А… что это за работа?

— Она связана с недвижимостью. Распродажа болотистых участков в двадцать пять сотен квадратных футов для строительства домов. Хотя, надеюсь, что сначала они будут осушаться.

Лиля ничего не ответила, и он добавил:

— Но тебе вроде бы не очень интересно.

— Интересно, — возразила она. — Но обычно, когда юной леди задают слишком сложный вопрос, она отвечает: «Это так неожиданно…» Я слишком плохо в этом разбираюсь.

Ее слова прозвучали почти вызывающе, и теперь настала очередь Ноултона погрузиться в молчание. Потом он наконец обрел дар речи, и скоро Лиля уже непринужденно смеялась над его рассказами об участках, которые он предполагал продать.

— Но кто же их купит? — усомнилась она.

— Да любой, — уверенно заявил Ноултон. — На Манхэттене живут два миллиона человек. Из них один миллион девятьсот шестьдесят пять тысяч пятьсот сорок два человека полагают, что там они смогут зажить припеваючи в домике с садиком и парой курочек.

— А остальные тридцать с лишком тысяч?

— О, это агенты по недвижимости. Они лишены иллюзий.

Тут Лиля вдруг перестала смеяться, сделалась серьезной и сказала:

— Но это непорядочно — использовать человеческое невежество.

После этого Ноултон еще полчаса объяснял тонкости его новой работы и ее этику, но с весьма относительным успехом. Лиля продолжала утверждать, что покупатели станут жертвами обмана, и так твердо стояла на своем, что Ноултон не на шутку встревожился.

Неожиданно Лиля его прервала.

— Но, конечно, мое мнение не имеет никакого значения, — проговорила она и больше не касалась этого больного вопроса.

Ноултон слегка покраснел и открыл было рот, чтобы возразить, но ничего не сказал. Это только увеличило смущение Лили, и напряжение снял лишь подошедший официант, который опрокинул на скатерть одну из чашек с кофе.

После ресторана они отправились на концерт.

— Как-нибудь, когда доведу это дело до конца, возьму тебя с собой и покажу участки, — пообещал Ноултон, когда они через три часа расставались у дверей дома Лили. — Твое мнение много для меня значит. Ты это знаешь. Доброй ночи.

Затем они, как и было между ними принято, дружески пожали друг другу руки.

После этого их встречи стали менее частыми. Ноултон говорил, что его новая работа отнимает у него больше времени, чем ожидалось, и горько сетовал, что решение всех вопросов с участками сопровождается трудностями.

Но его внешний вид противоречил этим утверждениям: в глазах появился незнакомый блеск, походка сделалась пружинистой, голос стал более звучным. Лиле это нравилось.

Он по-прежнему старался встречаться с ней два-три раза в неделю, и на первый взгляд могло показаться, что он потерял работу, а не нашел новую. Вместо такси они пользовались теперь надземкой и метро. Вместо орхидей он дарил Лиле розы и фиалки. Вместо изысканных коробочек его подарки теперь были завернуты в простую бумагу.

— Откровенно говоря, я вынужден экономить, — объяснил он однажды вечером.

— Я этому рада! — воскликнула Лиля.

Всю дорогу в жилую часть города Ноултон пытался выяснить причину такой ее реакции, но она упрямилась и ничего не отвечала. В действительности она и сама толком не знала, в чем дело, но ясно чувствовала, что и само по себе это, и его откровенность их сблизили.

Это и означает счастье, говорила она себе, — единственное счастье, которое могло у нее быть.

Что касается Ноултона — проблемы агента по продаже недвижимости имели комедийный характер. Так уж обстояло дело. Но называть вещи своими именами в присутствии такого агента было бы небезопасно.

Ноултону пришлось испить эту чашу до дна, да у него были и свои собственные неприятности. Этот месяц надолго остался в его памяти.

Прежде всего, он был совершенно уверен, что за ним следит Шерман. Иногда это казалось ему шуткой, порой вызывало серьезное беспокойство.

Он не раз порывался пойти в «Ламартин» и выяснить, направляют ли действия его недруга Странные Рыцари или это собственная инициатива Шермана, но что-то его удерживало. Возможно, воспоминание о том, как тот блефовал при их первой встрече. Насколько много ему известно?

Но таинственная деятельность этого доморощенного детектива не приводила ни к каким последствиям, и Ноултон стал думать о нем все меньше и меньше.

Кроме того, ему было не до Странных Рыцарей. Он занимался продажей недвижимости. Не пытался ее продавать, а на самом деле продавал.

Однажды вечером, когда Ноултон зашел за Лилей, она увидела, что у дверей, как в их лучшие времена, ждет такси.

— Понимаешь, — объяснил Ноултон, когда они с комфортом устроились на сиденье и машина тронулась с места, — я родился бизнесменом. Правда, я и не думал, что это во мне сидит. Я быстро становлюсь жирным буржуем. Скоро ты будешь мною гордиться.

— Только не поэтому, — сказала Лиля.

— Значит, я потерял свой последний шанс! — рассмеялся Ноултон. — Бог свидетель, больше мне нечем гордиться — за исключением того, что ты мой друг, — добавил он, вдруг посерьезнев.

Но Лиля, у которой было хорошее настроение, не оценила его юмор.

— Так я твой друг? — задумчиво спросила она.

— А разве нет?

— Я просто пытаюсь разобраться. Я ведь словно часть тебя. Когда ты весел, с тобой удивительно хорошо. А когда ты серьезен, то делаешься невыносимым.

Мне иногда кажется, что если бы я где-нибудь поучилась искусству щекотки, то могла бы заметно оживить нашу дружбу.

— Ты уже на ком-то практикуешься?

— О, на моей кошке — она такая важная, что ее просто нельзя не пощекотать. И если это действует на нее…

— Кошки никогда не смеются, — важно изрек Ноултон.

— Вопиющее невежество! — воскликнула Лиля, изобразив безмерное презрение. — Ты что, никогда не слышал о Чешире?

— О сыре?

— Нет, о Чеширском Коте из «Алисы в Стране чудес».

— Но это же сказка! А настоящие коты и кошки никогда не смеются. Отличие небольшое, но важное.

— Ну все равно, — вздохнула Лиля, — на тебя-то это должно оказать действие.

— Но почему ты думаешь, что я в этом так уж нуждаюсь?

Они потихоньку препирались, без особой страсти и смысла, пока такси не остановилось у ресторана.

После ужина молодые люди пошли на концерт в одном из роскошных залов. Программа была короткой, и они приехали к Лиле в половине одиннадцатого, а в их сердцах звучала магическая музыка Гайдна.

— Еще рано, — обернулась Лиля в дверях. — Ты не зайдешь и не почитаешь мне что-нибудь? Или мы просто поговорим…

Ноултон сказал, что у него в полночь деловая встреча и в его распоряжении лишь час свободного времени, он хотел бы провести его с ней больше, чем с кем-либо еще, и если она уверена, что он не будет ее раздражать…

— Заходи, — улыбнулась Лиля, начиная подниматься по ступенькам.

Ноултон последовал за ней.

Они поговорили о концерте. Потом Ноултон прочитал ей отрывок из «Отгона Великого»[5]. Лиля в это время полулежала в кресле с закрытыми глазами.

Он то и дело останавливался и тихо спрашивал: «Ты не спишь?» Лиля приоткрывала глаза, улыбалась ему и отрицательно покачивала головой.

Его тихий голос наполнял комнату музыкальными интонациями Поэта чистой красоты.

В конце второго действия Ноултон посмотрел на часы и вдруг захлопнул книгу, обнаружив, что в его распоряжении остается лишь двадцать минут, чтобы добраться до нужного района.

— Ты что, собираешься заняться продажей своих участков? — спросила Лиля, поднимаясь с кресла. — В такой час?!

Ноултон ничего не ответил, схватил свое пальто и шляпу и пожелал девушке доброй ночи. В дверях он обернулся. Теперь в его голосе появились новые нотки — серьезность и нежность:

— Завтра я тебе кое-что скажу. Трудно было удержаться, чтобы не сказать тебе это раньше, но думаю, что у меня не было на это права. Теперь же, слава богу, я стану свободным. Но я не хочу ждать до ужина. Ты не пообедаешь со мной?

— Да, — просто ответила Лиля.

— Я зайду за тобой в «Ламартин» к двенадцати, если это не слишком рано. До завтра — до обеда.

Он повернулся и торопливо вышел, не оставив ей времени для ответа.

В дверях Ноултон взглянул на часы — было без четверти двенадцать. Такси он отпустил раньше и теперь поспешил к станции надземки на авеню Колумбус, едва не опоздав на поезд.

По пути он нетерпеливо подглядывал на часы. Рядом с ним на сиденье лежала вечерняя газета. Он взял ее и попытался читать, но не мог сосредоточиться. Судя по всему, на полуночное свидание его ждал вовсе не потенциальный покупатель.

На Двадцать восьмой улице он вышел из поезда, направился на восток по Бродвею и зашел в одно кафе на углу.

Оно было точно таким же, как и тысяча других на этой и соседних улицах. Посетителей было мало, зато табачного дыма — в излишке. Справа была барная стойка. В задней части — ряд помещений за перегородками и дверей, ведущих в другие комнаты. Слева стояли столы и стулья и ряд отгороженных друг от друга кабинетиков с кожаными диванчиками вокруг деревянных столов.

Ноултон быстро огляделся, увидел, что стрелки часов показывают четверть первого, потом медленно прошел мимо кабинетиков, осматривая сидевших там людей.

У пятого он остановился. Расположившийся за столом человек поднял глаза и при виде Ноултона встал, протянув ему руку.

— Опаздываешь, — грубовато заметил он.

Ноултон, ничего не ответив, протиснулся в угол и сел.

Человек удивленно на него посмотрел.

— В чем дело? — спросил он. — Ты что-то бледный.

— Не говори так громко, — сказал Ноултон, поглядывая на группу из трех человек, которые остановились в нескольких футах от них.

— Ладно, — добродушно согласился его собеседник. — Да нам и не о чем долго говорить.

Сунув руку во внутренний карман пальто, он достал оттуда завернутый в коричневую бумагу плоский предмет размером с сигарную коробку.

— Денежки здесь, — сообщил он, кладя сверток на сиденье рядом с Ноултоном. — Забирай быстро. Как обычно — две сотни по десятке.

— Мне они не нужны.

Эти слова Ноултон произносил шепотом и с видимым усилием, но держался он невозмутимо и спокойно.

Его знакомый даже немного привстал.

— Не нужны! — воскликнул он, но рухнул вниз под предупреждающим взглядом Ноултона и продолжил шепотом: — Что случилось? Наложил в штаны? Я всегда думал, что ты мальчишка. Ты должен их взять.

Ноултон с твердой решимостью повторил:

— Мне они не нужны. С меня хватит.

Так они пререкались с четверть часа. Ноултон был спокоен, но тверд; его знакомый нервничал и настаивал.

Ноултон несколько раз просил его говорить потише, так как группа мужчин по-прежнему стояла неподалеку и мимо постоянно проходили другие посетители.

Наконец, убедившись, что Ноултон непоколебим, его приятель безнадежно вздохнул, взял сверток и положил его себе в карман.

— Не хочешь — как хочешь, — буркнул он. — А теперь, приятель, позволь, я тебе кое-что скажу: ты гораздо умнее, чем я думал. Мы на крючке. Я это понял, когда ехал сегодня тридцать первым монреальским.

— И тем не менее… — возмущенно начал Ноултон.

— Нет, все в порядке, — прервал его приятель. — Я бы не дал тебе распространять их здесь. Мне только нужны были две сотни, а потом я бы принес тебе следующие. Но следующих уже не будет.

Ноултон улыбнулся, понимая, что объяснять свои мотивы ему бесполезно, и поднялся, чтобы уйти. Его знакомый, заявив, что ему пора на вокзал, тоже поднялся, и они вместе вышли из кафе. На улице они расстались, улыбнувшись друг другу и тепло попрощавшись. Ноултон зашагал домой с легким сердцем, думая и мечтая о завтрашнем дне.

Двадцать минут спустя, в доме не более чем в двадцати кварталах от того, где мирно спал Ноултон, вполголоса возбужденно беседовали два человека.

Один из них, высокий, с дьявольским огоньком в глазах, сидел, одетый в пижаму, на краю кровати. Второй, держа в руке пальто и шляпу, стоял перед ним.

— Он провел двадцать минут в кафе на углу Двадцать восьмой улицы и Бродвея, беседуя с Рыжим Тимом, — сказал один.

— А кто такой этот Рыжий Тим? — спросил человек в пижаме.

— Фигура, хорошо известная в определенных кругах. Его знают от Фриско[6] до Нью-Йорка. Сейчас он, кажется, заделался фальшивомонетчиком. Он пытался передать вашему человеку сверток, но тот сказал, что с него хватит, и не взял. Очевидно, однако, что у него что-то такое уже есть — я имею в виду, у вашего человека. Я бы мог забрать Рыжего Тима с поличным, но решил подождать, чтобы узнать для вас побольше. По-моему, лучше пока вашего человека не беспокоить.

Мужчина в пижаме был спокоен и задумчив. Он задал несколько вопросов, и, когда получил на них ответы, его глаза удовлетворенно заблестели.

— Хорошо поработал, Харден, — наконец сказал он. — Я это подозревал, а теперь, думаю, мы его прижмем к ногтю. Приходи завтра с утра пораньше. Возможно, ты мне понадобишься. Здесь десятка. Доброй ночи.

Второй, повернувшись, чтобы уйти, остановился в дверях и сказал:

— Доброй ночи, мистер Шерман.

Глава 9

Преданный

Странные Рыцари в течение двух месяцев были разделены на два лагеря в соответствии с двумя разными доктринами.

Одну группу составили Дюмэн, Дрискол и Дженнингс. Они считали, что незачем защищать Лилю от самой себя. Если она не хочет внимать их серьезным предупреждениям относительно Ноултона, пусть поступает как знает.

Другая группа, в которую входили Догерти, Бут и Шерман, заявляла, что они имеют моральный долг перед мисс Уильямс и что Ноултона надо сбросить с небоскреба, или разрезать его на мелкие кусочки, или привязать его к скале на дне нью-йоркской бухты.

Все они оживленно между собой беседовали, много времени провели в спорах, которые возобновлялись всякий раз, когда Ноултон появлялся в вестибюле и уводил Лилю с собой. Они разработали множество стратегий и однажды даже начали склоняться к тому, чтобы принять предложение Шермана и обратиться за помощью к одной из местных банд.

Но на практике они никогда ничего не делали — только очень много говорили.

Это, однако, не было совершенно бесполезным — своей болтовней они доставляли массу удовольствия красотке из табачного ларька.

Как только Догерти приближался к ней, чтобы купить сигару или прикурить, она таинственно шептала:

«Он уже мертв?» — и изображала радость, когда слышала, что ему подарен еще один день жизни. А для того чтобы вызвать у Дюмэна очередной поток красноречия, ей нужно было всего лишь мрачно промолвить:

«О, у наш француз есть такой крепкий нервы!»

Наибольшего успеха она добилась, когда задала им головоломку: «Почему это Странные Рыцари любят Республиканскую партию?»

Ответ, который удалось выжать из нее после нескольких дней дьявольских усилий и угроз, гласил: «Потому что и у тех, и у других система защиты — как в немецкой армии».

Но самим Странным Рыцарям было не до шуток.

Они спорили, выдвигали аргументы, строили планы.

Дюмэн и Дрискол проявляли выдержку и старались удерживать остальных в рамках приличия. Временами, когда остальные становились совсем безрассудными, дело доходило даже до того, что они угрожали выступить в поддержку Ноултона. Но агрессивность Бута и Догерти, а особенно Шермана, не убывала, и решимость их антагонистов стала слабеть.

Утром дня, последовавшего за событиями, изложенными в предыдущей главе, Догерти вошел в вестибюль раньше обычного и увидел, что Дюмэн и Дженнингс беседуют с мисс Хьюджес. Подойдя к табачному ларьку, он приветственно хрюкнул, кивнул красотке за прилавком и указал пальцем на свой любимый сорт сигар.

— Что-то здесь не так, — покачала головой мисс Хьюджес, ставя коробку с сигарами перед ним на прилавок.

— Конечно, не так, но это лучшее, что у тебя есть! — осклабился Догерти, выбирая сигару.

— Я имела в виду тебя! — усмехнулась мисс Хьюджес. — С сигарами все в порядке. А ты выглядишь так, будто всю ночь боролся за титул в бильярдном турнире.

— Ха! — выдохнул Догерти.

— Оставь его в покой, — улыбнулся Дюмэн. — У него есть такой темперамент! Он может быть очень опасный.

Догерти от этих слов чуть не подпрыгнул.

— Заткнись! — взорвался он. — Когда я такой, как сейчас, со мной лучше не шутить.

Дюмэн хихикнул, и Дженнингс тоже что-то пробурчал. Догерти набросился было на них, но они ретировались в направлении кожаного дивана в углу.

Вскоре появился Дрискол. Увидев, что Догерти уныло смотрит в окно, он позвал его с собой, и они пошли к своим приятелям, приостановившись по пути, чтобы сказать «доброе утро» Лиле.

— Нарядилась! — заметил Догерти, кивнув в сторону телеграфного столика, когда они присоединились к Дюмэну и Дженнингсу.

— Кто?

— Мисс Уильямс. Вся сияет как купол кафедрального собора. Вы понимаете, что это значит?

Услышав, что никто ничего не понимает, он продолжил:

— Она ждет Ноултона. И ничего мне не говорите.

Я это вижу. А если этот тип сегодня или на днях тут появится, я начну действовать. Поверьте, он меня достал.

Это произвело на них впечатление. Одного слова «Ноултон» было достаточно. Когда через десять минут пришел Бут, он обнаружил, что Догерти мужественно сдерживает натиск Дюмэна, Дрискола и Дженнингса.

Бут весь кипел от ярости.

— Вчера вечером я видел Ноултона, — выпалил он и, увидев, что его слушают, добавил: — С мисс Уильямс.

Странные Рыцари уставились на него и потребовали разъяснений.

— Это произошло случайно, — продолжил Бут. — Один мой приятель сказал, что у него есть билеты на шоу, и пригласил меня с собой. И я пошел с ним.

Мама дорогая! Какое там шоу! Дело происходило в концертном зале — сам по себе он очень хороший, на Сорок второй улице. Четверо итальяшек извивались под звуки скрипок, и целых два часа мы на них смотрели как дураки! Что они играли? Следите за мной.

Это звучало как…

— А что с Ноултоном-то?

— О да! Ну, когда мы вошли, кого я увидел через два ряда впереди? Мистера Джона Ноултона и мисс Лилю Уильямс, рука об руку! Когда эти итальяшки издавали какой-нибудь особенно ужасный звук, они поворачивались друг к другу, словно чтобы сказать: «Эту мелодию мне довелось услышать в последний раз на небесах!» И это называется «шоу»!

— Это лишний раз доказывает, что я был прав, — заметил Догерти, поднимаясь на ноги и глядя сверху вниз на Дюмэна. — Может, он ходит к ней домой каждый вечер, а мы сидим тут как истуканы. Он появляется в отеле раз в месяц, и мы поэтому подумали, что он и с ней видится так редко. А на самом деле… Ну, теперь я с ним разберусь.

Дюмэн и Дрискол были явно шокированы. Они и правда думали, что Ноултон видит Лилю не чаще, чем когда бывает в отеле, после рассказа Бута у них буквально открылись глаза. Кроме того, они немного устали поддерживать Ноултона. Но возможно, теперь было слишком поздно.

— А где Шерман? — первым заговорил Догерти. — На него можно положиться.

— И на нас! — хором заявили остальные.

— Погодите-ка минутка, — сказал Дюмэн. — Вот что я вам поговорю. Мы в моральном долгу перед мадемуазель Лиля. И я пойду и спрошу ее — а вы не беспокойтесь что. В любом случае подождите. Это будет занять у меня только одна минута. Идите пока в бильярдную.

— Это бессмысленно, — возразил Догерти.

Но остальные убедили его, что Дюмэн прав, и увели боксера в бильярдную, а коротышка-француз, набравшись храбрости и сжав зубы, направился к столику Лили.

Лиля была возбуждена, как выразился Догерти — «вся сияла». На ней было платье из очень мягкой темно-коричневой ткани со свободными рукавами и воротником, украшенное на груди кремовыми кружевами.

Ее глаза поблескивали, а губы были полуоткрыты, словно в предвкушении чего-то необыкновенно приятного. Должно быть, она как раз думала о том, что в двенадцать часов будет обедать с Ноултоном.

Когда к ее столику приблизился Дюмэн, она подняла голову и мило улыбнулась.

— Вы — сама элегантность, — промолвил коротышка, восхищенно ее оглядывая.

— Какой же француз может обойтись без комплиментов? — парировала Лиля.

— Нет, действительно так, — возразил Дюмэн и напрямик спросил: — Вы были дома вчерашний вечер?

Лиля изобразила на лице удивление и ответила:

— Отчего же — нет. Была на концерте.

Дюмэн не стал откладывать дело в долгий ящик:

— Я знай, с этим Ноултон.

Лиля ничего не ответила. О Ноултоне Рыцари с ней уже много дней не говорили.

— Так или нет? — продолжал настаивать Дюмэн.

— Да, — призналась она.

Коротышка-француз продолжил:

— Вы должны извинить меня, что я говорить так откровенно. Когда-то давно мы сказаль, что он не ошень хороший, но вы продолжает с ним встречаться. Дорогой мадемуазель, вы думаете, мы не знаем? Мы же только о вас позаботиться.

— Но зачем? — возмутилась Лиля. — Знаете, мистер Дюмэн, если кто-то еще будет говорить со мной таким образом, я не на шутку рассержусь. Но я знаю, что вы делаете это из добрых чувств, и поэтому пока не стану вас обижать. Но буду вынуждена сделать это, если еще раз речь зайдет о Ноултоне. Он тоже мой друг.

— Только это? — требовательно спросил Дюмэн.

— «Только» — что вы имеете в виду?

— Только друг?

— А кем еще он может быть?

— Мой бог! — взорвался Дюмэн, возмущенный ее деланым притворством. — Кем еще? Что, по-вашему, может хотеть шеловек вроде Ноультон от такой симпатишный девушка, как вы? Дружбы! Ха! Это такой дружба, что…

Но, увидев побледневшие щечки Лили и ее сверкнувшие глаза, он осекся. Она ничего не говорила, да в этом и не было необходимости. Дюмэн в течение нескольких секунд выдерживал ее взгляд, а потом стремительно обратился в бегство.

Приятели ждали его в бильярдной, которая в это время — в одиннадцать часов утра — была почти пустой. Они окружили француза и стали требовать отчета о его успехах.

— Остается сделать только одна вещь, — вздохнул Дюмэн, — приконшить этот Ноультон. Она ошень рассердилась. Последние два месяца я думаль, что лучше повременить, но сейчас — она его любит. Это видно по ее глазам. Он есть большой негодяй!

— Впервые за долгое время услышал от тебя нечто разумное, — сделал вывод Догерти.

— Думаю, и я тоже, — кивнул Дрискол.

— И я, — добавил Дженнингс.

— Что она сказала? — спросил Бут.

— Ничего. Только посмотрела. И во мне словно дырка образовалась от ее взгляда. Не есть хорошо с ней говорить.

В этот момент в бильярдную вошел Шерман.

— Тебя-то обращать в другую веру не надо! — воскликнул Дженнингс, поздоровавшись с ним.

— В чем дело? — нахмурился Шерман.

— Ну, этот Ноултон. Мы решили с ним разобраться. Он вчера вечером был с мисс Уильямс.

— Думаете, это для меня новость? — хмуро заметил Шерман.

— А откуда ты знаешь?

— Я его видел. Думаете, все такие слепые, как вы? Он также проводил с ней вечера среды и понедельника.

— Где? — требовательным тоном спросил Догерти.

— Не важно где. Так или иначе, они были вместе.

Полагаю, теперь вы готовы меня выслушать, — оскалился Шерман. — Когда все будет сделано и я устрою ему ловушку, вам самим захочется захлопнуть мышеловку.

— Не гони лошадей, — посоветовал Догерти. — Что за ловушка? И что ты подразумеваешь под словом «сделано»? Если ты такой умный, то почему нас не посвятишь в курс дела?

— Чтобы Дюмэн и Дрискол побежали к Ноултону и все ему рассказали? — усмехнулся Шерман. — Нет уж.

Я не из таких. Теперь я могу накрыть Ноултона, когда захочу. Играю с ним, как с обезьянкой, — осталось только затянуть петлю. А тем ребятам, которые его так любят, лучше поспешить к нему, чтобы не опоздать с ним попрощаться. — С этими словами Шерман внимательно оглядел своих приятелей и не заметил на их лицах симпатии или жалости к Ноултону.

— Да о чем ты тут толкуешь? — продолжали они наседать.

— Вы думаете, я вам расскажу? — мрачно спросил Шерман.

Они стали протестовать и говорить, что Ноултон и у них сидит в печенках и что их помощь может оказаться весьма полезной. Шерман признал, что они, возможно, на правильном пути.

— Ну тогда в чем дело? — не умолкали Рыцари. — Что за ловушка?

Однако Шерман все еще колебался. Он прекрасно понимал, что может реализовать свои замыслы без посторонней помощи, но у него была причина, и веская, ввести Странных Рыцарей в курс дела. Вопрос был лишь в том, не предупредит ли кто-нибудь из них Ноултона. Он снова внимательно оглядел окружавшие его лица и кинул пробный шар:

— Я знаю о нем достаточно, чтобы упрятать его за решетку.

— Чем он промышляет? — нахмурился Догерти.

— Фальшивомонетчик, — ответил Шерман.

— Монеты?

— Нет. Купюры.

Его тут же засыпали вопросами:

— Десятки? У него их всегда было навалом.

— Откуда ты узнал?

— Он связан с большими шишками?

— Он сам печатает или только распространяет?

— Он получает их от одной западной банды, через парня, которого зовут Рыжий Тим, — объяснил Шерман. — Мои ребята висели у него на хвосте последние два месяца, но прошлым вечером Тим заметил слежку. Сегодня утром его уже не найти, хотя еще вчера его можно было встретить на Бродвее. Это осложняет дело.

— Почему? — осведомился Догерти.

— Возможно, Ноултона видел только Рыжий Тим, — объяснил Шерман. — Он бы раскололся в минуту, но теперь он в бегах, а единственный способ заполучить что-нибудь на Ноултона — это взять его с поличным.

В любом случае нужно воспользоваться теми крохами информации, которые у нас есть. Если Ноултона хорошенько прижать, он может все рассказать.

— Но нам тут нечего делать, — решил Догерти. — Мы вовсе не хотим его сдавать.

— Нет. Я полагаю, что мы хотим заставить его убраться прочь, — усмехнулся Шерман.

Догерти уставился на него.

— А что же еще? — свирепо спросил он. — Ты думаешь, что мы собираемся навести на его след копов?

Нет, спасибо. Все мы, возможно, не ангелы, но никого не собираемся подставлять, кто бы он ни был. Мы просто хотим, чтобы он отвязался от мисс Уильямс.

А потом пусть убирается отсюда ко всем чертям. Все, что нам нужно, — это чтобы он сделал ноги.

ИЗ

На лице Шермана отобразилась задумчивость. Он был полон досады оттого, что просчитался, и пылал яростью в предвидении, что его планы могут рухнуть.

Он с трудом себя сдерживал.

— И вы думаете, это сработает? — дрожащим голосом спросил он. — Как вы это сделаете?

— Легко, — вступил в разговор Дюмэн. — Мы говорить, что или он уберется подобру-поздорову, или мы его сдадим. Скажем, что нам все известно. Докажем ему это. И потом он уйдет. Больше нет Ноультон.

— Ну да, — усмехнулся Шерман. — Как просто!

И больше нет Ноултона, да? Знаете, что он сделает?

Пойдет домой, сожжет все свои красивенькие бумажки, вернется и пошлет всех нас к дьяволу.

— Это есть ошень хорошо, — закивал Дюмэн. — Тогда мы заставим его уйти. Мы больше не будем с ним то, что ты говоришь «дураки». Потому что теперь мы знать, что он для нее не подходит.

— Вы уже раз пробовали. И он что, ушел? Не окажись там я и не припечатай его этой бронзовой статуэткой, он бы вообще над всеми нами посмеялся, — нашелся Шерман. — Говорю вам, нам остается лишь одно — засадить его за решетку.

Но тут Странные Рыцари совсем расшумелись. По этому вопросу все, кроме Шермана, придерживались одного мнения. Стукачами они не будут.

То, что они задумали сделать, тоже, возможно, было шантажом — но тут мы углубляемся в слишком сложные материи. Они не отличались щепетильностью в этических вопросах, просто у них было инстинктивное ощущение, что благая цель оправдывает средства.

Шерман обнаружил, что он находится в меньшинстве, и даже один против всех. Он выдвигал аргументы, взывал и угрожал, но они оставались непоколебимы. Он слишком поздно понял, что ошибся, посвятив их в свои тайны, и, стараясь потянуть время, лихорадочно обдумывал, как теперь выйти из этого положения.

Если он будет упорствовать, они просто объединятся против него и предупредят Ноултона. Он хотел обманным путем вернуть утраченные позиции.

Шерман начал делать вид, что уступает их доводам, и понял, что они поддались на его удочку.

— Мне надо от него не больше, чем вам, — ответил он на вопрос Дюмэна.

— Тогда почему тебе так хочется засадить его за решетку? — спросил Догерти.

— Да вовсе я этого не хочу! — Шерман сделал вид, что обиделся. — Я только хочу, чтобы он отсюда убрался. Просто мой способ надежный, а ваш — нет.

— Неправда, — прервал его Дрискол. — Дюмэн и я ответственны за то, что это продолжается по сей день, но ты думаешь, что все повторится снова? В любом случае какое имеет значение, чего ты хочешь? Мы будем действовать по своему усмотрению.