Удивительный луч профессора Комаччо

      И полковник и посол, обменявшись рукопожатием, разошлись.
      * * *
      Как-то раз я и Крус забирали кое-какие приборы из старой университетской лаборатории, вещи были отправлены и надо было ехать, но мне стало совестно, что я так долго не заходил к своим старикам.
      - Поезжайте, Байрон,- сказал я,- а я зайду к своим и позвоню, с каким поездом приеду.
      Пришел домой. Старики обрадовались. Рассказывали, какой любезный у них новый сосед. Он часто заходит, так что просил разрешения пользоваться моим телефоном, пока ему не поставят собственного. И вот уже пять дней, как телефон ему не ставят. Фамилия его Шаро.
      Забежал племянник, у него не клеится с математикой. Мы сели с ним и решили кое-какие задачки. Проводив его, я вышел в переднюю поговорить по телефону, и заметил, что племянник забыл лист с задачей, которую мы вместе решали.
      - Вот растяпа,- сказал я.
      Я прилег на час заснуть, а когда проснулся, спросил, был ли племянник. Мать сказала, что был и нашел свой лист на лестнице.
      - Как на лестнице? Лист лежал вот здесь на столе. Был кто-нибудь в комнате?
      - Никого. Только Шаро заходил поговорить по телефону.
      - Шаро, сосед?
      - Да.
      Странно.
      Чуть не опоздал на двенадцатичасовой поезд. Вскочил в последний пустой вагон. Вслед за мной в вагон ввалился представительный мужчина в пенсне, с наглыми рачьими глазами и ярко блестевшим во рту золотым зубом. Он уселся против меня и беспокойно стал шарить по карманам.
      - Черт возьми! Забыл папиросы!
      Я предложил ему открытую коробку. Он взял, поблагодарил, но продолжал шарить по карманам.
      - Здесь! - воскликнул он, радостно оскалившись,- позвольте вам отплатить -- и передо мной раскрылся серебряный портсигар.
      Я отказался, но он настаивал, утверждал, что у него превосходные папиросы, по особому заказу.
      Я взял. Он поднес мне спичку. Я затянулся.
      - Не правда ли, какие ароматные?
      - Да, очень.
      Кажется, я еще раз затянулся, и все поплыло у меня перед глазами.
      Когда я очнулся, кругом толпились кондуктора. Вагон качало. Мне было плохо. Я схватился за карманы. Они были пусты. Портфель пропал.
      На станции меня вывели из вагона под руки, уложили на носилки и доставили в лабораторию.
      Чувствовал себя сносно. Но ночью меня охватили слабость и одиночество. Я добрался до командного мостика и своей тетради. И теперь голова кружится и першит в горле.
      - Об охране вашей мне придется теперь позаботиться всерьез,- сказал мне на следующий день Вары.- Ваша охрана поручается персонально вот этому товарищу.
      Я оглянулся и увидел в углу развалившегося на стуле огромнейшего негра, с самой черной физиономией, с самыми белыми зубами и с самой удивительной улыбкой. Его ноги, обутые в грандиозные ботинки, каждый чуть поменьше детской ванночки, лежали на столе, Он, вскочив, подал мне руку величиной с диванную подушку.
      - Додди,- улыбаясь не только лицом, а почти всем телом, сказал он.
      - И что он будет делать? - спросил я у Вары.
      - Я буду стеречь и охранять вас,- отвечал Додди. Буду вашим сторожем. Вы будете в надежных руках,- и он показал ладонями вверх свои огромные руки, каждая величиной с небольшой поднос, на который можно поставить полдюжины чашек.
      - Благодарю за удовольствие,- со злостью сказал я Вары,- надеюсь, что и Додди вскоре возненавидит эту свою работу сторожа.
      - Почему,- все так же улыбаясь, сказал Додди.- Другие сторожа получают мало, а сторожат много. Мне же дают и хорошую зарплату, а объект охраны невелик, при опасности его всегда можно взять и унести в безопасное место.И он, взяв меня своими огромными руками, спокойно посадил на высокий шкаф.
      Вот с этой минуты у меня и появилась огромная темная тень, которая следовала за мной всюду. У нормальных людей тень исчезает ночью или в тумане, но моя была при мне и в полном мраке и в ненастье.
      В эти дни мы узнали, что силу зет-луча можно ослабить путем применения фильтров с растворами некоторых солей и магнитных сит. Первые - моя выдумка, вторые - учителя. Кроме того, я установил, что луч, брошенный на очень далекие расстояния, теряет свою силу и не опасен для человека уже за сто километров от аппарата.
      Решили произвести испытание сразу же. Перед самым опытом приехал Вары.
      - Сегодня я могу "угостить" вас новым зрелищем, посмотреть километров за 500,- сказал шеф. Попробуем луч на далекое расстояние. Интересно, что, например, делают в столице наших соседей, с территории которых к нам недавно устраивалась интервенция?
      Расчеты были приготовлены мною заранее. Сходил наверх установить аппарат. Как послушно и мягко движется на своей оси платформа башни. Хобот трубы покорно занял нужную высоту.
      Вернулся на мостик.
      - Начинаем!- сказал шеф в переговорную трубку.
      - Сейчас,- ответили снизу.
      Мы сидели и ждали, но никто не включал. Пришлось мне идти вниз. Электрик оказался в саду.
      - Ну что же вы, надо начинать,- сказал я.
      - Пожалуйста,- отвечал он,- я жду, когда скажут,- и пошел к себе.
      Я вернулся в кабину.
      - Ну что там? - спросил профессор.
      - Да ничего, он вышел.
      - Включать? - по переговорной трубке спросил механик.
      - Давайте! - отвечал я.
      И с радостным гулом пошли моторы. Долго мы с профессором искали и вот, наконец, экран побелел: по его полю помчались тени, словно дым.
      - Облака! Ниже! Зеркало, ломаем луч к земле.
      Я начинаю ломать луч, и вдруг, словно из разорвавшейся мглы на экране выплыла сеть улиц с мчащимися по ним точками.
      - Что это? - кричит Вары.
      - Столица Рэнэцуэллы, Сан-Серано!
      - Ниже! Ниже! Я опускаю еще.
      И вот под шум моторов, словно под морской прибой, плещет перед нами город. Вот большая артерия, по ней пульсируют, льются потоки автомобилей, толпы людей. Вот мчится поезд. Вот вокзал. Вот городской сад, аэродром.
      - Здорово! Здорово! - кричит Вары.
      - Довольно? - спрашиваю я.
      - Нет, еще. Погоди,- отвечает он.- Дай налюбоваться!
      Что-то лязгнуло. Свет погас. Я вырвал рубильники. Зажег люстру.
      - Что-то случилось внизу,- говорит профессор.- Но смущаться нечего. Это первая конструкция. Можем поздравить друг друга.
      У аппарата зет-луча оказались повреждения.
      - Так я и знал! - сказал Крус. - Пережгли конденсаторы. Аппарат может быть восстановлен в два-три дня, но для таких работ он не пригоден. Для них должен быть сконструирован более мощный.
      - Сколько времени потребуется для этого?
      - Трудно сказать. Месяца два.
      Я закашлялся и почувствовал неприятный вкус во рту. Приложив платок к губам, увидел, что он окрасился кровью. Меня уложили здесь же на стульях мостика, а когда стало легче - перенесли в мою комнату.
      Это было вчера. А сегодня я еду с матерью к морю. Я не грущу. Новый аппарат будет готов не ранее моего возвращения.
      Вот запечатаю в конверт тетрадку, запру сейф и точка.
      На два месяца!
      Санаторий, куда меня поместили, стоял высоко над морем, и лежать на террасе, любуясь его удивительной синевой, было так приятно. Я только здесь почувствовал, как устал.
      Все шло хорошо, но на пятый день пребывания в санатории я почувствовал тяжесть в груди, а вечером пошла кровь горлом. Я провел тяжелую ночь, а когда утром проснулся от тяжкого липкого сна, увидел близко перед собой темные бархатные глаза, они внимательно следили за мной. Заметив, что я прихожу в себя, глаза отодвинулись, и я увидел перед собой лицо молодой женщины.
      - Молчите, лежите спокойно.
      Так я пролежал несколько дней. Надо мной сменялись то ее "бархатные" глаза, то знакомые, испуганные - матери.
      Через несколько дней я возвращался в санаторий. Мне захотелось как-то отблагодарить внимательную сестру, ну, цветов ей послать что ли?
      - Как ее зовут? - спросил я у врача.
      - Долорес Кэрэчо.
      На следующий день автомобиль мчал меня в горы.
      * * *
      Я провел шесть недель в горном санатории, окреп, загорел. Припадки кровотечения не повторялись. Под конец стало скучно, потянуло к работе.
      И тогда, когда я стал входить в прежнее настроение, появились все более сильные и зовущие мысли о работе, я многое стал вспоминать.
      И между прочим вспомнил и стал думать о последнем дне в лаборатории. Тут было что-то не то. Во-первых, почему все-таки произошла авария? Байрон сказал - конденсатор. Может быть. Но кто отвечал тогда из машинного зала, если электрик был в саду за дверью? Или я что-нибудь путаю? Кто там мог быть?
      Сразу же по приезде пришлось работать по двум направлениям - с одной стороны - на старом отремонтированном аппарате изучали методы использования зет-луча для съемки карт; с другой стороны, бешеным ходом монтируем новый очень мощный аппарат, который будет видеть на большие расстояния. И в этом аппарате масса работы для меня, так как наиболее секретные узлы знают только учитель и я. Даже Крус на наиболее важные части не допущен. На картосъемке мы с Крусом бьемся над установлением принципа перехода с одного квадрата на другой. Когда нам удалось быстро переходить с квадрата на квадрат, позвали Щербо и сняли десять площадей. Понемногу будем теперь это делать ежедневно. Мне было неловко перед Байроном. Несмотря на мою антипатию к Щербо, должен сказать все-таки, что он на съемке работает хорошо. Снимки Байрона и Щербо даже сравнить нельзя.
      Примерно через двадцать дней работы новый аппарат зет-луча был готов. И это действительно очень совершенный аппарат, не только видящий далеко, но позволяющий перемещать и поворачивать зеркала на крайне незначительное расстояние.
      Проверив окончательно весь агрегат, я пошел доложить учителю, что все готово.
      Когда я вошел, профессор сидел за своим столом на капитанском мостике и писал. Большая, залитая солнцем зала и мертвая тишина. Я доложил. Он долго молчал.
      - Вары сообщил вам о причинах гибели сениоры Стефании?
      - Да.
      Пауза.
      - Вары говорит,- снова начал профессор,- что я обязан защищаться. И защищать всех наших.
      Я молча кивнул. Помолчали.
      - Я никого трогать не буду. Но больше ждать с закрытыми глазами какую еще низость они выкинут - не хочу. Не хочу новых интервенций. Довольно. И с этого момента, раз готова наша установка, мы начнем наблюдение за их центром, готовящим новый удар.
      Утром перед опытом пришел ко мне Щербо. Забегал из угла в угол и потребовал объяснения - почему его к новому аппарату не допускают и что Байрон ведет себя вызывающе.
      Я сказал, что распределение работ зависит не от меня, а в его отношения с Байроном вмешиваться я не могу.
      Насилу ушел.
      Потом мы с шефом проверяли щиты. Проверили костюмы, вызвали Щербо. Он установил киносъемочный аппарат, зарядил его и проверил управление от моего места. Нажимая педаль, я приводил его в движение.
      Затем вызвали Вары, и когда он вошел, спустили тяжелые полога, со всех сторон обступившие мостик управления. Это были наши вторые щиты.
      Позвонили Мюллеру.
      - Мюллер,- говорит в телефон Вары,- повторяю: в 12 новый опыт. Установить наблюдение, чтобы никто не поднимался на гору к дворцу. Охрану в убежища. В парке чтобы никого не было. В лабораторию никого не пускать.
      Капитанский мостик, закутанный пологами, похож на погребальный катафалк. Без десяти двенадцать звонит Мюллер и докладывает, что все меры по охране приняты.
      Поднялись на мостик. Уселись. Надели наушники.
      Мюллер сообщает, что он на месте. 12 часов.
      Гаснет свет, мы - в темноте. Освещены лишь приборы управления.
      - Начинаем? - спрашиваю я профессора.
      - Да,- слышу его голос из темноты.
      - Пошло!- кричу электрикам, и торжественный гул моторов плывет, ширясь в мощный вихрь. Привычною рукою поворачиваю рукоятки.
      Экран темен.
      - Усильте напряжение,- слышу я голос в наушниках и начинаю поворачивать реостат. Бледный свет подернул экран, кругом дрожит мгла, дрожит весь дворец от бешено работающих моторов.
      Вот яснее и яснее - и пред нами огромное живое тело города. Оно пульсирует всеми жилами. Блещет белесой полосой река, над ней дымы пароходов. Вот бежит катер. По мосту переливаются волны автомобилей, людей, заполняя артерии, заливая перекрестки, площади, скверы.
      - Берите ниже,- говорит Вары.- Видите пруд и вокруг него зелень? Это загородный парк. Теперь между ним и портом улица. Второй квартал отсюда. Берите средний двор центром и спускайтесь ниже. Так!
      Я опустил последнее зеркало, ломающее луч, почти у крыши дома.
      - Суживайте радиус и фиксируйте луч на входе,- говорит шеф.- Видите подъезд. Кино! Довольно! Теперь войдем в дом. Берите дополнительное зеркало. Дайте его на высоте труб.
      Я исполнил приказание, и вот все исчезло с экрана кроме чертежа стропил.
      - Спускайтесь в первый этаж,- говорит Вары. Вот перед нами прошли разрезы всех этажей до низу. Когда мы спустились в нижний этаж - на экране отразились ясные разрезы стен, двигающихся людей. Странное зрелище мечущихся в клетке разрезов живых существ.
      - Вот что нужно медицине,- говорит профессор. В наушниках голос Мюллера.
      - Тшетветь перво. Все благополушно?
      - Да! Да! - отвечаем мы.
      - Теперь комбинация. Зет и зет два,- говорит шеф.- Давайте поворот последнего зеркала и возьмите выше.
      И сразу вестибюль преобразился, по нему забегали живые люди, с высоты видны их головы, плечи.
      - Отдохнем.
      - Перерыв! - кричу я вниз.
      Дрожь моторов стихает. Зажегся свет. Мы сидим друг против друга, усталые и потные.
      - Устали? - спрашивает Вары.
      - Немного,- отвечает учитель.- Теперь последнее и самое точное усилие. Аппарат должен превратиться в человека, т. е. смотреть не сверху, а сбоку, как человек. Для этого мы делаем еще излом луча, вводим еще одно зеркало. Таким образом луч превращается в зрячего человека, мы сможет гулять по коридорам и быстро отыскивать кабинет руководителя.
      И действительно, через пять минут я уже уверенно вел аппарат по коридору. На первом же повороте мы прошли сквозь двери и попали в комнату секретаря с посетителями, чинно сидящими и ожидающими своей очереди.
      - Знаете, это даже смешно становится! - сказал я, проникая сквозь закрытую дверь в следующую комнату.
      - Смотрите! Неужели он?
      Я приблизил аппарат вплотную, и на экране предстала сидящая за столом фигура полковника. Он бесстрастно слушал джентльмена, небрежно развалившегося перед ним в кресле. Его худое энергичное лицо с холодными глазами и поднятой стеклышком монокля бровью ничего не выражало. Он смотрел прямо на нас, потом кивнул - должно быть в знак согласия, и сказал несколько слов. Его собеседник также кивнул, достал из кармана довольно объемистую фляжку, открутил и налил в крышку, а затем передал полковнику. Полковник отстранил ее, вынул из кармана пробирку с каким-то гомеопатическим лекарством и предложил собеседнику. Тот было отказался, но затем, выпив свою крышку, потянулся и взял из бутылочки полковника гомеопатический шарик и проглотил его в виде закуски.
      - Довольно! Дайте свет. Кино работает?
      - Конечно.
      - Теперь точнейшим образом запишем показатели всех приборов, чтобы больше не искать этого момента, а сразу ставить на него.
      Это заняло порядочно времени. Мюллер кричит:
      - Один часов! Благополушно?
      - Вполне!- отвечали мы.- Отдыхаем.
      Сделав получасовой перерыв, мы снова приступили к работе. Нашей целью было найти штаб, руководящий готовящейся интервенцией. Он должен находиться где-то рядом. Это было утомительное путешествие! Я изнемогал от непрестанных перемен и перестроек зеркал, блуждая по бесконечным коридорам, и уже приходил в отчаяние, когда наткнулся на дверь с надписью "Бюро по найму матросов".
      Мы вошли в эту дверь. Там сидел маленький седой человек, лысый и с виду добродушный, в штатском. Это был Гонзалис - руководитель готовящегося десанта.
      - Попробуем подняться над его головой и снять письмо, лежащее на столе.
      Я никак не ожидал, что можно будет с такою остротою навести аппарат! Он оказался точный до такой степени, что письмо мне удалось сфотографировать во весь экран.
      - Теперь вернемся к прежнему положению. Я привел аппарат в положение человека-зрителя. Старик, словно почувствовал наш взгляд, стал тереть себе щеки и лоб, начал чихать, потом сорвался со стула и так быстро скрылся, что я не смог последовать за ним.
      Я хотел погнаться за стариком, но что-то спутал и вышел не на соседнюю улицу, а куда-то на окраину порта. Возле белых длинных пакгаузов порта стояла большая толпа. Сквозь нее двойной ряд полицейских пропускал в заводские ворота автобусы и грузовики, наполненные людьми. Толпа волновалась, разевались рты, махали руки. Люди, сидевшие в грузовиках, смотрели себе под ноги. Все ясно. Забастовка. Полиция. Штрейкбрехеры.
      Когда замолкли звуки моторов и зажглась люстра, мы долго сидели молча.
      Явился Мюллер и поздравил с успехом.
      - А почему вы знаете?
      - Ошень просто. Ви так кричаль - все слишно.
      Черт возьми! Это нам и в голову не приходило! Я изнемог от усталости и ушел к себе.
      Но опять пришел Щербо и зашагал из угла в угол.
      - Почему меня не допускают? Если не верят, пусть скажут прямо!
      Он сидел возле моего стола, продолжая возмущаться, играл каким-то нераспечатанным письмом.
      Я лежал, смотрел в потолок и молчал. Внезапно его речь прервалась. Я перевел глаза с потолка на него. Он с жадностью рассматривал конверт.
      - Вы знакомы с Долорес?
      - Что-то не помню.
      - Это ее почерк. Я его отлично знаю. Вы давно с нею знакомы?
      - Это что, допрос?
      И взяв письмо, распечатал его. Действительно, это была благодарность за когда-то посланные цветы и просьба помочь ей в каком-то деле.
      - Простите мою нескромность. Я после смерти мужа потерял ее из виду.
      Я промолчал.
      Проводив Щербо, я вышел в сад и столкнулся с Байроном.
      - Погуляем,- предложил я.
      - Некогда. Пойдемте во вторую лабораторию. Я согласился.
      Был ясный солнечный день. Мы дошли тропинкой до густой стены из стриженых кустов и повернули вправо вдоль нее. На шоссе, там где кончалась стена, блестели крылья автомобиля. Возле него возился шофер. Когда мы огибали машину, я увидел Щербо, разговаривавшего с рыжим человеком, похожим на рабочего, в кепке и спецодежде.
      Незнакомец что-то сказал и указал рукою вдаль. Этот жест привлек мое внимание. Я оглядел незнакомца. Машинально прошел несколько шагов.
      - Подождите, Байрон, это...- я повернулся и пошел обратно. В этот момент шофер сел за руль. Я ясно видел перед собой "человека с золотым зубом".
      - Стойте! - крикнул я подбегая.- Стойте!
      Я видел, как он резко повернулся в автомобиле.
      - Ходу!
      Байрон пронесся мимо меня, стреляя вслед быстро уносящемуся автомобилю, я услышал ответные выстрелы, нас накрыла полоса пыли. Я хотел побежать вслед, но не мог, почувствовал боль в ноге.
      Черт возьми, ранен!
      Рана оказалась пустяшная, поверхностная, но крови я потерял порядочно. Щербо сказал, что он встретил "монтера" у автомобиля, стоявшего на шоссе. "Монтер" спрашивал, как проехать к строящимся вышкам. Все-таки это как-то странно, именно Щербо спрашивал "Золотой зуб".
      Меня уложили в постель. Чувствовал я себя превосходно. Должно быть, кровопускание проясняет голову. К вечеру я уже, полулежа, работал.
      Вары подтвердил, что в автомобиле был "человек с золотым зубом". Только он был рыжий, без золотого зуба и одет в прозоодежду монтера. Кстати, она была найдена в гостинице, где, оказывается, прожил несколько дней золотозубый; конечно, он исчез оттуда, как дым. И так торопился, что забыл в одном из карманов интересную записку. Это почти точное дневное расписание мое и профессора и даже предполагаемые поездки на сегодня и завтра. Почерк незнакомый. Но кто же все-таки работает у нас под носом? Я опять сказал, что считаю Щербо подозрительным. Но Вары не согласился с моими доводами.
      - Это все не основательно. У вас подозрение, а у меня факты. Щербо надежен.
      - Послушайте, Викунья,- вдруг вспомнил я,- а вот еще странная подробность,- почему-то когда все это произошло, Додди не было.
      - Не было Додди? Эх вы, научные слепыши! Да Додди две недели как нету, Додди по просьбе профессора отправлен в путешествие. Он должен добраться до вершин Кордильеров, до родины профессора, он должен набрать там смолы хуриско. А вот сейчас мы получили неприятные сведения, что Дрейк также отправился в высокогорья Кордильер. Не догадался ли он о чем-то? Так что нам, т. е. вам, нужно будет проследить лучом, как двигается Додди. Я, надеясь на вас, обещал ему это.
      Поговорив, мы с ним после решили прочесть письмо, которое в тот раз было в руках полковника. Ведь тогда мы не успели это сделать. Нашли нужный кадр и развернули письмо во весь экран.
      Что было на первой странице письма и что на третьей и четвертой - мы так и не узнали, но и содержание второй страницы было достаточно красноречивым. Там стояло: "...и мне вы грозите напрасно. Я не мальчик и вас не боюсь. Уничтожив или демаскировав меня, вы ничего не выиграете. Вы меня сможете уничтожить только тогда, когда чертежи или аппаратура будут у меня, т. е. у вас в кармане, а это рано или поздно случится. Но сейчас нет верного случая, чтобы взять все, что нужно, и благополучно убраться. Да, слушайте, что за серия грубых покушений. Какая топорная работа. И результаты соответственные. Стыдитесь, мой друг, вы стареете, и мне неловко за вас. Ваш Шредер осел, если он не сумеет разгадать вещество внутри конденсатора и его непрерывные требования уничтожить Комаччо, пока секрет не у нас в руках, просто нелепость. Скажите ему, что..." - дальше текст переходит на следующую страницу.
      Прочитав, мы долго сидели с Вары друг против друга. Кто же это, кто так хорошо знает все наши дела? Но думали, думали и додумались, что все же Байрона и Лавредо придется допустить к работе с большим аппаратом. Иначе не справимся.
      Теперь чуть не с утра поднимается гул моторов. Я научился владеть аппаратом в совершенстве. Вот когда мне пригодились мои математические способности.
      Полковника мы посещаем в часы, когда он подписывает корреспонденцию, и вместе с ним читаем ее. Это удобно - он сам услужливо поворачивает листы.
      Так что работы очень много. Вары обещал Додди, что мы будем в определенные числа в определенных местах находить его лучом и следить за его путешествием. Правда, мы ему ничего не можем сообщить, но он нам может. Так, первого мая в двенадцать, как было условлено, после недолгих поисков мы вышли лучом на реку Игуану. Но берег реки был безлюден. Мы спускались лучом все ниже и ниже, когда учитель, обладавший самым лучшим зрением, неожиданно вскрикнул:
      - Ниже! Ниже! Сужайте в тень под этой скалой. И мы все увидели группу людей - индейцы и европеец. В нем было что-то знакомое, что-то очень знакомое. Я снизил луч и спустился пониже. Мы увидели искаженное злостью лицо, он кричал на погонщиков, он орал, он замахивался на одного из них палкой.
      И...
      - Дрейк! - закричал я.
      - Конечно, Дрейк! - заорал Байрон.
      - Зачем он там?- мрачно спросил шеф.- Что он там делает? Неужели он узнал, что в конденсаторе? Раствор газовый был при большом участии эфирных масел из смол хуриско. Конечно, это им секрета не откроет. Конечно, в конденсаторе, кроме эфирного масла, много других компонентов, подбор которых дался мне после нескольких лет труда.
      - Но Додди! Там же Додди! - заревел Вары.- Этот негодяй способен на все, а мы не можем никак даже предупредить Додди!
      - Да, никак,- сказал я.
      На экране же действие протекало очень бурно. Дрейк просто начал лупить одного из проводников-индейцев.
      - Что же будем делать? - спросил я.- Нужно хоть присмотреть за Дрейком.
      И мы решили дежурить. И то, что мы видели вначале, было нам на руку. Дрейк разбил лагерь на этом месте и вечером избил еще одного индейца. А наутро, включив луч, мы увидели приятную картину. Лагерь был в порядке, все было цело, все мулы привязаны, но никого, кроме Дрейка, не было, проводники, видимо, сбежали.
      Но как появился здесь Дрейк? Мы узнали впоследствии, что Дрейк, получив неограниченные кредиты, долго кружился по равнинам предгорий и низкогорий, где были не только смолоносные растения, но и хорошие курорты, быстроходные машины, великолепные напитки и красивые женщины. Однако, убедившись через некоторое время, что нужных смол тут нет, он, ругая все на свете, высадился в порту Гведерико, оттуда было ближе всего до высокогорий Кордильер.
      Высадившийся в Гведерико, Дрейк остановился в гостинице "Королевская орхидея". "Королевская орхидея" размещалась чрезвычайно удобно на главных коммуникациях из порта в город. Ни один моряк, стремящийся к утехам суши, не мог миновать ее роскошной вывески, равно как ни один сухопутный житель, направляющийся к судам в порт, не мог обойти ее ярко освещенных окон. Немудрено поэтому, что все сделки по купле и продаже, по доставке из далеких стран на судах или из глубины страны караваном мулов - все совершалось на верандах этой гостиницы. Здесь за деньги можно было получить все - полный комфорт, любую еду, любые напитки, опиум или кокаин, любую компанию мужскую или женскую, любые справки, консультации и посредничество, и улыбки, и поклоны, и подобострастие на любую цену. Дрейк использовал гостиницу самым широким образом, он пил самые различные коктейли, торговался с комиссионером, который должен был предоставить ему мулов, снаряжение и проводников, и ругал порядки в этой богом забытой республике, где дикость населения настолько велика, что цветным разрешен вход в рестораны и театры.
      - Черт знает, в какое время мы живем,- хрипел он, обращаясь к своему не менее пьяному собеседнику- спившемуся португальцу, который готов был слушать, как ругают цветных, даже если это не сопровождалось выгодной сделкой или бесплатной выпивкой.
      - Черт знает! В этой вшивой республике я должен подавать руку поганым неграм и вонючим индейцам! Это я, Дрейк, потомок работорговцев! Какой дурак сказал, что люди равны? Неужели я равен вот этой черномазой обезьяне? - и он ткнул пальцем в направлении очень высокого негра, скромно обедавшего в углу веранды. Негр слышал все эти слова, но даже не подал вида, что что-либо слышал. Он, закончив еду, вышел во двор, быстро сговорился с двумя индейцами-проводниками, купил трех мулов и к вечеру уже, приобретя все необходимое, выехал из города в направлении к горам. Этого негра звали Додди.
      Прекрасен, но страшен тропический лес, густы, непроходимы его чащи, где, как башни, вынесены в небо вершины огромных деревьев, где все переплетено густейшей сетью лиан, где на каждом стволе, на каждом суку, на каждом листе десятки, сотни тысяч эпифитов, орхидей, мхов, лишайников. Где возле каждого цветка, причудливых как мечта орхидей, вьются, сверкая, как драгоценные камни, колибри, переливающиеся всеми цветами радуги. Стаи попугаев носятся среди ветвей деревьев, по которым снуют стада обезьян.
      Через этот лес идет Додди, он переправляется через бурные реки, где неосторожного путника стережет страшная анаконда, он проходит сквозь чащи, где с ветвей деревьев за ним следит ягуар, он осторожно раздвигает кусты, где притаилась гремучая змея. Но он все идет и идет, мы знаем, что его ничто не остановит.
      В продолжение нескольких дней мы видели Дрейка в пустом лагере, а затем он, бросив все снаряжение, уехал вверх в горы с каким-то бродягой. Додди, как мы узнали, проследив всю дорогу вверх, был уже дней на пять впереди его.
      Но в это время нам самим стало работать очень трудно. У нас чешется все тело.
      Все время чешусь, и тело покрылось какой-то гадостью вроде экземы. Сегодня эта чесотка мешала мне управлять аппаратом. Гляжу на экран и с недоумением вижу: чешется и полковник и его секретарь. У него завязаны голова и руки и он ежеминутно подергивается.
      Когда кончился сеанс,- вижу - мой Вары скребет себе обеими руками ногу.
      - Послушайте, товарищи, сознавайтесь, у вас у всех экзема?
      Оказывается, у всех, кроме Байрона.
      - Заметили ли вы, что у наших "друзей" тоже?
      - Это все, наверное, от зет-луча,- говорю я,- но как же вы избегли этого, Байрон? Неужели у вас нигде не чешется?! - с завистью спросил я.Надо принять меры. Загородимся еще одним рядом завес и сделаем двойными эти щиты.
      Утром 22-го мая Вары сообщил, что Щербо будет прикомандирован к лесной лаборатории.
      - Ваше дело! - ответил я.- Если не хотите совсем убрать, хоть держите подальше. А я ему не доверяю.
      - Факты есть?
      - Фактов нет, но будет поздно, если они появятся.
      Экзема наша все хуже. Никакие средства не помогают. Мы ежедневно рекомендуем друг другу новые снадобья, говорим только о ней. Инженер Лавредо ходит обсыпанный слоем пудры, за глаза мы называем его "клюквой в сахаре".
      Великолепную картину мы наблюдали во время сеанса. Полковник сидит в перчатках, лоб украшен очень изящной черной повязкой. Пришел посол великой державы. Когда полковник слушал посла, его лицо кривилось, он даже сжал губы от зуда, но монокля не роняет.
      Глаза его выражают страдание, он прижал локти к телу, сжал руки, начал двигать ими вправо и влево.
      Его секретарь, очевидно, не пришел на службу. Оглядев штат, мы пришли в ужас. Все они имели страдающий вид, и надо было видеть, как эти благовоспитанные идальго обманывали друг друга, чтобы улучить время почесаться.
      В отдельной комнате сидели клерк и машинистка. Она обратилась к нему, сказала что-то и показала на окно. И как только он отвернулся, изящная барышня начала чесаться, как блошливый пес. Через минуту она вышла из комнаты, и нужно было видеть, какие антраша выделывает клерк.
      А Байрон благодушествует.