Максим Перепелица

Но солдат начал толкать бочку к берегу. Тогда посред­ник ему крикнул: «Вы убиты!»

А мы все стреляем по окопам «противника». Пулемет­чик уже второй диск холостых патронов дожигает. Нако­нец, бочка наша подплыла к понтонам, потерлась о рези­новый бок большой надувной лодки, стукнулась о дере­вянный настил и как ахнет! Сработали все наши пакеты. Верхнее дно бочки подпрыгнуло – и в воду. А в небо – туча дыма и песку.

После взрыва из-за реки донеслось протяжное «ура!». Это наши перешли в атаку.

И в самый раз. Увидели мы, что к понтонному мосту, который считается взорванным, приближается колонна пехоты «противника». Даже пыль столбом, так спешит она. Но какой толк? На тот берег ей теперь не попасть, к атаке не успеть.

А нам как быть? Ясное дело – отходить вдоль берега. Ведь свою задачу выполнили, обхитрили – победили.

ТРЕТЬЯ ВСТРЕЧА

Первый раз встретился я с ним при таких обстоятель­ствах…

Заканчивалась лагерная учеба. В поле уже было скучно. Убраны хлеба, местами поднята зябь, сиротливо мокло под дождем жнивье. А у солдат продолжалась страдная пора: учения, походы, стрельбы.

Наша рота заночевала в долине Сухого ручья. Я спал, как и все, на земле, одетый в шинель, подняв воротник, а кисти рук спрятал в рукава. Подушкой служил вещмешок.

Казалось, не успел я как следует улечься, а чья-то рука уже тормошит меня.

– Перепелица, твоя очередь заступать на пост, – узнал я голос Али Таскирова.

Вскочил я на ноги, поежился. Затянул потуже ремень, расправил под ним складки шинели и взял лежавший у козел свой автомат.

Рассветало.

Осматриваюсь. Справа по лощине темнеет лес. В той стороне где-то полевой караул от нашей роты. Чего доб­рого, из леса «противник» может нагрянуть. Слева ло­щина раздваивается. Один конец ее загибает на север, другой – пологий – переходит в широкую равнину, убе­гающую в серую муть.

Я обратил внимание на то, что серое небо перед восхо­дом солнца предвещает добрую погоду. От этого даже настроение поднялось.

Хожу, караулю спящих товарищей и их оружие. По ту сторону козел с оружием бродят часовые из соседних взводов. Вдалеке, на равнине, покрытой стерней, замечаю всадника. И куда несет человека в такую рань, да еще не по дороге? Провожаю его взглядом, пока он не скрывается из виду за скатом долины.

Время от времени поглядываю на ручные часы. А часы, когда на посту стоишь да зябнешь, не торопятся. Но как бы ни ленились часы, а время идет. Вижу, стрелка к че­тырем тридцати подкралась. Сигналист играет подъем.

Миг, и солдаты на ногах.

С подъемом моя служба на посту закончилась.

В походе распорядок известный. Первым делом умыться, затем крепко позавтракать, попить чаю.

Мы с младшим сержантом Левадой из одного котелка едим…

Хорошо завтракать и смотреть, как выплывает из-за серой каймы горизонта слепящее солнце. Красивый вос­ход. Застывшие на небе тучи огнем вспыхивают. А стерня точно битым стеклом усеяна: это роса на ней загорается серебряными искрами. Серебрятся также капельки влаги на нитках паутины «бабьего лета», которой стерня опу­тана.

Сидим мы со Степаном Левадой, уминаем кашу с мя­сом и глаз не отрываем от всей этой красоты. Не заметили даже, как ложки о дно котелка заскребли.

После каши – сладкий чай с сухарями. А потом – самое неинтересное – котелки чистить.

Иду вдоль Сухого ручья, выбираю, где песок получше, чтобы в минуту посуду свою надраить. Нашел такое место – тут же за изгибом оврага. Присел, «Путь далек…» насвистываю и чищу алюминий. Вдруг слышу, гупнуло что-то о землю, точно конь ногой. Оглядываюсь… Действительно, из-за недалекого куста виден круп рыжей лошади.

– Кто там? – спрашиваю.

– Свои! – отвечает хрипловатый голос, а потом к ло­шади: – Ну, пошла, чтоб тебе! Поела листьев, и хватит.

Вижу, всадник, наверное тот, которого я на рассвете заметил. Подъезжает ко мне.

– Чи не видели вы случайно моей коровы? – спраши­вает. – Вчера вечером, окаянная, отбилась от стада и как сквозь землю провалилась!

– Не видел, – отвечаю и разглядываю всадника. Передо мной человек лет тридцати пяти, широкий в плечах и животик выпирает из-под туго подпоясанной телогрейки, вроде дядька этот поваром в ресторане работает. Сам чер­нявый, лицо полное, нос немного горбатый, а глаза чуть навыкате. И такой смешливый! Говорит:

– Вот беда. Сказала жена, что если коровы не найду, чтоб домой не возвращался. Как же быть? Может, в сол­даты записаться? Примете? – А сам: «хо-хо-хо» да «хе-хе-хе».

– Куда уж вам в солдаты с таким хозяйством? – го­ворю я ему и показываю на живот. – Из-за него никакого равнения в строю не будет.

– А я, – говорит, – спиной наперед встану. Чай, не горбатый.

Потом вдруг сделал испуганные глаза и спрашивает:

– А не сварил ли ты, солдат, мою корову в котелке? Я засмеялся, сполоснул котелок водой из ручья и к роте иду. Дядька за мной едет и охает, как ему теперь на глаза жинке показаться. Просит:

– Разузнай у товарищей, может кто из них мою ко­рову где заприметил.

Раз просит, спрашиваю у солдат. А Василий Ежиков (колючий же парень!) отвечает:

– Не эта ли случайно «корова» интересует вас? – и указывает на брезент, которым покрыто орудие.

Дядька метнул взгляд на брезент и говорит:

– Эта штучка мне знакома. Аль, думаете, я не солдат? Ого-го. Три года с фашистами воевал. Еще кое-кого из вас могу поучить, как с ружьем управляться.

– А паспорт у вас есть? – неожиданно спрашивает. Ежиков.

Дядька засмеялся и сказал:

– Шутник солдат. Кто же в поле с паспортом ходит? Но у меня как раз есть. Вчера ездил в город за запасными частями для колхозного двигателя. А там документ нужен был. Вот смотри, – и полез рукой под фуфайку.

Поглядел Ежиков в паспорт, потом Леваде дал по­листать и вернул дядьке. А тот засмеялся, спрятал доку­мент и хлестнул своего рыжего коня. Уже на ходу крикнул:

– Если увидите бурую корову – выгоните ее на до­рогу. Сама домой придет.

Переглянулись мы с Ежиковым. Вижу, недоволен Ва­силий, косится на младшего сержанта Леваду – что тот скажет. А Степан говорит:

– Не нравится мне этот балагур, хоть документы его в порядке. Если еще раз появится близко, задержать нужно.

В это время на гребне ската показались наши офи­церы. Видно, командир роты ставил им задачу. Мы заторо­пились. Ведь нет ничего хуже, когда солдат не готов вы­полнить команду: «Становись!»

С тех пор прошло, может, с неделю, может, с полторы. Перед возвращением из лагерей заступила наша рота в гарнизонный караул. Мне выпало нести службу возле очень важного объекта – склада. И вот какой произошел случай.

Днем это было. Заступил я на пост. Прохаживаюсь между стеной склада и высокой каменной оградой. Слышу, на улице мотоцикл трещит. Увидеть же его не могу. Думаю себе: чего он пыхтит здесь, почему не едет? А мотоцикл уже под самой оградой. Проехал он по улице и свернул вправо, в переулок, который огибает склад. От переулка он только колючей проволокой отгорожен, сквозь нее все видно. Заехал мотоцикл в переулок и начал в нем разво­рачиваться. Караулю я склад и за мотоциклом слежу. Мало ли что может быть! Повернул он мотоцикл передним колесом к складу, и тут я узнал дядьку, который искал в поле корову. Отворачиваюсь и снова двенадцать шагов вперед, двенадцать шагов назад. Не сообразил я тогда, что мне надо незаметно для дядьки нажать кнопку сигнализа­ции, а самому усилить наблюдение.

Думаю себе: «И чего его в будний день в город понесло за сорок километров?» А мотоцикл: «тыр-тыр» – и за­глох.

Дядька сошел с него и заохал:

– Что ж ты капризничаешь? Чи совести у тебя нет?..

Заводит мотор и так смешно приговаривает:

– Ну, миленький, р-ра-з!.. Эх-ма! Осечка. Еще, р-ра-з! Так-так-так!..

Мотоцикл зачихал и зататакал, как пулемет. Я успел заметить, как дядька тронул рукой ключ зажигания. Ясное дело, мотоцикл опять заглох. А дядька хлопочет:

– Вот нечистая сила!..

Потом кинул взгляд в мою сторону, и точно током меня от этого взгляда ударило. Уловил я в глазах этого «дядьки» страх и понял, что неспроста он здесь с мотоцик­лом возится. Оглянулся я вокруг и бросился к углу склада. Командую:

– Стой, ни с места! Стрелять буду!

Дядька вскинулся всем телом, но делает вид, что не слышит моего окрика. Тронул рукой ключ зажигания, и мотоцикл опять затарахтел. Теперь мне кричи не кричи, ни­чего не слышно. Я поднял автомат и дал одиночный вы­стрел в воздух. Это подействовало. Дядька оглянулся и за­стыл на месте. Но тут, как на грех, грузовая машина по переулку едет. Шофер ничего не замечает и газует так, что проволока, которой склад обнесен, дрожит. Я и сообра­зить не успел, а машина уже заслонила дядьку. А он не зевал. Вскочил на мотоцикл и ходу! Но от меня не уйдешь.

– Стой! Стреляю! – опять кричу. И тут же присел да под машину из автомата – прямо по колесам мотоцикла. Дядька кубарем на землю. А шофер грузовика услышал, что я стреляю, решил, что это по скатам его машины. Так затормозил с перепугу, что грузовик завизжал и целую тучу пыли поднял.

Подбежал я к проволоке и опять командую:

– Стой!

А шофер поднял руки вверх в кабине и вопит:

– Да я ж стою, не стреляй больше…

– Держи, – кричу ему, – мотоциклиста!..

А мотоциклиста и след простыл.

Будто растаял вместе с тучей пыли.

Только мотоцикл на дороге валяется.

Говорю шоферу (он из нашей части):

– Газуй на улицу, может поймаешь этого типа! – а сам сигналю в караульное помещение. Но какой толк! Шофер с машиной вернулся, когда уже наряд караула прибыл. Нигде не видно дядьки. Сиганул куда-то во двор. Не пожалел даже свой мотоцикл бросить.

И знали б вы, что то был за мотоцикл!.. Оказалось, в переднейего фаре фотоаппарат вмонтирован. Когда про­явили пленку, увидели на ней склад, подходы к складу и… Максима Перепелицу на посту!

Одним словом, прославился Перепелица. Спать не мог после этого случая. Попробуй усни, когда в тебя каждый пальцем тычет: шпиона упустил.

Конечно, всем ясно, что положение мое было трудным. Ведь переулок тот не закрытый. Мало ли за день по нему людей пройдет, машин проедет. И дядька тот не перешаг­нул же запретной границы. Но, с другой стороны, на то ты часовой, чтобы не дать себя одурачить, на то и задержание шпиона подвигом называют, раз дело это нелегкое. Да и с умом устав нужно выполнять, а не только «двенадцать шагов вперед, двенадцать шагов назад»…

Потом меня вызвал капитан из штаба. Фотоснимок по­казывает и спрашивает:

– Он?

Вглядываюсь в карточку и с трудом узнаю на ней дядьку. С усами, с бородой, в шляпе, в кожаном пальто. Ничего не понимаю. А капитан смеется. Говорит:

– Эту птицу мы знаем. Вот только след ее потеряли. Но найдем…

Даже во сне стал я дядьку видеть. Черный да горбо­носый, смеется надо мной. И так обозлился я! Иду по улице и прохожим в лицо заглядываю: вдруг встречу его. А сколько мечтал о том, как буду действовать, когда столкнусь я с дядькой. Но все получилось не так, как мечтал.

Известно, что некоторых солдат хлебом не корми, а дай сфотографироваться и карточку домой послать. При­знаться, такой слабостью и я страдаю. Как прохожу мимо фотографии, так и тянет туда завернуть. И тем более по­вод появился к фотографу наведаться – из лагерей мы возвратились загорелые, возмужалые.

Начал я уговаривать своего друга Степана Леваду под­держать компанию. Степан согласился. Тут я ему ставлю условие: сниматься будем у одного старичка фотографа. Хвалят его хлопцы. Да я и видел: как сделает карточку, ахнешь! И похож на себя, и так красив, что любая девушка заглядится. Да еще и приловчился этот старичок на фото­графии портупею командирскую дорисовывать, если кто пожелает. А один солдат явился к нему в пилотке, ему же хотелось в фуражке на карточке красоваться. Так фотограф и фуражку сделал. Вот до чего умелый че­ловек!

Степан отвечает:

– Веди куда знаешь. Только я сниматься буду в той форме, какую ношу.

– Это твое дело, – говорю ему, – а Перепелице и ремни через плечо не помешают. Больше серьезности в лице будет.

Фотография эта находится в такой кривой уличке, что и отыскать ее трудно. Заходим. Две тесные комнаты. В одной зеркало большое, в другой – коробка на треноге стоит – фотоаппарат. Встречает нас сам знаменитый фотограф – неказистый такой старичишка, в клеенчатом фартуке. Рыжая козлиная бородка, такие же рыжие усики, лысина во всю голову. Лицо хоть и в морщинах, но розовенькое. Одним словом, бодрый старичок. А язык у него точно мельница. Уж на что я поговорить люблю, но до него мне далеко.

– Уважаю, – говорит, – военных клиентов. Орлами на снимках получаются. Только девушкам такие карточки дарить. Вы небось, – на меня указывает, – хотите увидеть себя на фотографии с портупеей и в фуражке.

Степан, на что серьезный хлопец, и то рассмеялся. Ведь так раскусил мои мысли этот старик!

Сфотографировались мы, расплатились и ушли.

В следующее воскресенье за фотографиями иду я один. Степана Леваду дела задержали. Встречает меня фотограф, как старого знакомого.

– Получайте свои снимки, – говорит, – и товарищей ко мне присылайте. Глядите, какой герой!

Смотрю, действительно геройский у меня вид на фото­карточке. Ремень через плечо, весь подтянутый. В самый раз Марусе Козак такую карточку послать.

Говорю фотографу:

– Давайте карточки моего дружка, Левады. Вот его квитанция.

– Пожалуйста, – отвечает старик. – Предъявите слу­жебную книжку, чтобы я знал, кому вручил свою работу.

Подумал я и говорю:

– Книжку показать не могу, а фамилию мою за­пишите, если нужно.

Лицо фотографа вдруг сделалось официальным.

– Молодой человек, вы получили свои снимки? Идите. Ваш товарищ сам явится. Или предъявите документ.

Меня даже потом прошибло от такой категоричности. Зачем, думаю, ему документ мой понадобился? Не потому ли, что в нем номер войсковой части указан?

В это время зашли две девушки, и фотограф начал рыться в ворохе снимков, отыскивая их фотографии.

– Куда они запропастились? – ворчал старик. Потом хлопнул себя рукой по лысине и приоткрыл дверь в сосед­нюю комнатку, где, как оказалось, художник-ретушер работал.

– Борис, не у тебя ли копии этих двух красавиц? Борис загремел стулом и высунулся в дверь, чтобы взглянуть на девушек.

– На столе, готовые, – ответил он хрипловатым голосом.

У меня точно оборвалось все внутри. В художнике я узнал «дядьку». Только теперь он был не черный, а рыжий, как и старый фотограф. Но тот же голос, то же полное лицо с горбатым носом и выпученными глазами.

Пока старик отыскивал снимки девушек, я выскользнул на улицу. Ну, думаю, теперь маху не дам… А сам за угол к телефонной будке. Быстро набираю номер коммутатора нашей части, связываюсь с дежурным. Так и так, говорю, нашел я человека, который склад фотографировал. Доло­жил – и сам опять к фотографии. Стою недалеко от ее дверей и дожидаюсь.

Не прошло и десяти минут, как примчались на грузо­вике солдаты во главе с капитаном, который мне фотогра­фию «дядьки» показывал.

Захожу я с капитаном в комнату, где художник-рету­шер работает. Вижу, сидит «дядька» над стеклом каким-то и ножичком царапает.

– Здравствуйте, – говорю ему. – Скажите, нашли вы тогда свою корову или не нашли?

Вскочил «дядька», смотрит на меня очумелыми гла­зами. А когда заметил капитана и двух автоматчиков в дверях, побледнел, съежился.

Вижу, есть тут работа капитану. А я свое дело сделал. Мне пора в роту.

Так прошла моя третья встреча с «дядькой». Понял я, что нужно было бы закончить знакомство с ним на первой. Прав был тогда Василий Ежиков.

СЛАВА СОЛДАТСКАЯ

Кто из нас, солдат, не мечтает о боевой славе? Верное слово – каждый. Всяк хотел бы совершить подвиг.

Но слава, она не каждому солдату дается. Если лен­цой ты страдаешь или прячешься за спину товарища, не видать тебе славы. Не видать! И в бою она не подружится с нерадивым солдатом и обойдет его в мирные дни. Это – закон, и никакая сила не изменит его.

Но если ты всю душу будешь вкладывать в свои сол­датские дела, если служба и учеба станут сердцевиной твоей жизни – честь и слава тебе!

Эту истину узнал я на собственном опыте. А ведь раньше считал Максим Перепелица, что для подвига имеется место только в бою. Но то раньше было…

Наша жизнь полна интереснейших событий! Вот, к примеру, одна только ночь прошла (не день, заметьте, а ночь!), но какая перемена в судьбе Перепелицы насту­пила! Лег спать рядовым, а утро встретил уже без пяти минут сержантом. Не подумайте только, что приснилось это Максиму. Утро-то встретил я не в постели, а далеко от казармы – в поле.

Вот как все произошло. Среди ночи, когда солдаты спали крепким сном, вдруг раздалась команда:

– Подъе-е-м! Тревога!..

Ничто не может так подстегнуть нашего брата-солдата, как слово «тревога». Услышал я это слово сквозь сон, и точно кто в мою постель кипятком плеснул. Один миг – и Перепелица на ногах. Еле успеваю портянки намотать, а ноги уже в сапоги рвутся, потом несусь к вешалке за шинелью. Гимнастерку на ходу надеваю.

А вокруг что делается! Не суетня, нет. Если кто по­сторонний заглянул бы в такую минуту в казарму, то по­думал бы, что скоро должен потолок рухнуть и поэтому все вылетают на улицу. Но солдат не просто выбегает из казармы, а лишь после того, когда на его поясном ремне займут свое место лопатка, подсумки с обоймами или чехлы с магазинами, а за плечи усядется вещмешок. Само собой разумеется, и оружие должно быть в руках.

Но по этой «тревоге» одним оружием, видно, не обой­тись. Дежурный по роте объявляет:

– Строиться с лыжами! Взять маскировочные ко­стюмы.

Значит, тревога серьезная. А может, что-нибудь случи­лось?.. Эта неизвестность еще больше подстегивает.

Не прошло и четырех минут, как я в полной боевой го­товности, с лыжами в руках, выбегаю из казармы.

На улице такой мороз, что в ноздрях закололо. Ти­шина небывалая. Вроде все вокруг вымерло. От этого, на­верное, снег не скрипит под ногами, а прямо кричит, как живой. Сделаешь шаг, и земля звенит. И звон тот до са­мых звезд достигает. А им, звездам, мороз нипочем. Перемаргиваются, точно подсмеиваются над нами, что спешим мы закрыть уши от холода – торопливо отвертываем свои шапки. Может, звездам весело оттого, что солдаты не знают, какое дело предстоит им в эту глухую ночь?..

Двери в казарму уже не закрываются. Оттуда народ валом валит.

Замечаю, что командир роты и командиры взводов уже здесь. Офицерам нашим тоже нет покоя. Всегда на­чеку.

Старший лейтенант Куприянов подает команду:

– Рота, в линию взводных колонн, по четыре – ста­новись!

Построились мы в колонну и побежали через плац к артиллерийскому парку. За парком, где начинается наше учебное поле, стали на лыжи и двинулись к Муравьиному яру – месту сосредоточения по тревоге.

Вот и Муравьиный яр. Его покрытое кустарником дно прячется в потемках. Темно так, что от головы ротной ко­лонны трудно разглядеть замыкающие ряды.

Спустились мы по склону яра к заснеженным кустарни­кам, и здесь началась проверка готовности взводов к маршу. Командиры дотошно осматривают каждого сол­дата: все ли из оружия и снаряжения имеется налицо, не сунул ли кто случайно ноги в сапоги без портянок… Вся­кое может быть.

Потом лейтенант Фомин подозвал командиров отделе­ний своего взвода, чтобы отдать приказ. А между нами, солдатами, уже пронесся слух, что где-то в двадцати кило­метрах к северо-востоку от города «противник» высадил авиадесант. Придется с ним повозиться, и каждому инте­ресно, как оно все там будет.

Надеваем мы белые маскировочные костюмы, осматри­ваем крепления лыж. Возбуждены, даже мороза никто не замечает.

Подошли сержанты. Левада отвел наше отделение в сторону и начал объяснять задачу. Оказывается, задача нелегкая. Будем действовать мелкими группами. Млад­ший сержант Левада говорит, что успех зависит от уме­ния владеть компасом. Ведь нашему отделению предстоит пройти по прямой, по бездорожью восемнадцать километ­ров. Легко сказать – восемнадцать! И это через заснежен­ные поля, кустарники, овраги… К восходу солнца нужно сосредоточиться на южных скатах высоты с тригономет­рической вышкой. К этой же высоте, только с разных сто­рон, подойдут другие отделения нашего взвода.

Закрепляем мы визиры своих компасов на заданный азимут. Теперь никакая карта не нужна. Впрочем, карт на этот раз нам и не дали.

И только приготовились тронуться в путь, как старший лейтенант Куприянов вдруг крикнул:

– Воздух!

Мы замерли на месте. «Почему командир роты тре­вожится? Ведь темно. Пусть сто самолетов в небе, нам что до них?»

В это время в чаще кустарника кто-то пальнул из ра­кетницы. Не успела ракета разгореться над яром, как все мы, не сходя с лыж, кувырнулись в снег. И если бы ока­зался в небе настоящий противник, вряд ли ему удалось бы рассмотреть что-нибудь на дне Муравьиного яра.

Но все вышло по-иному. Близ нас стали рваться взрывпакеты – началась «бомбежка». Я даже не разглядел, кто те пакеты бросил. Наверное, командиры взводов.

Когда взрывы прекратились, командир роты дал такую вводную:

– Взвод лейтенанта Фомина понес потери! Выведены из строя командиры второго и третьего отделений и пуле­метный расчет первого отделения! Самолеты «против­ника» делают новый заход для «бомбежки»! Нужно рас­средоточиться. Каждое отделение действует самостоя­тельно.

Справа и слева послышались команды. Это сержанты уводят своих подчиненных из-под «удара». А наше отде­ление лежит, хотя в небе вот-вот опять может вспыхнуть ракета.

И тут только я смекнул, что мы остались без коман­дира: наш Левада-то зачислен в «убитые».

Вскакиваю на ноги и подаю голос:

– Второе отделение, слушай мою команду! Встать!.. За мной, бегом – марш!

Пустилось наше отделение по дну яра к его северному отрогу. А когда достигли расщелины, остановились и за­легли.

Рядом со мной лежит в снегу Василий Ежиков и шепчет:

– Молодец, Максим, здорово у тебя получилось, как в боевой обстановке.

Я наклонился к Ежикову и отвечаю:

– Товарищ рядовой Ежиков! На занятиях никаких Максимов! Есть заменивший командира рядовой Перепе­лица, есть рядовой Ежиков! Ясно?

Ежиков шмыгнул носом и ответил:

– Ясно…

Замечаю, что к расщелине подходит лыжник. Узнаю в нем лейтенанта Фомина. Подъехал он и говорит:

– Рядовой Перепелица, постройте отделение. С лыж не сходить.

Подал я как положено, команду, выровнял строй и до­ложил командиру взвода. А он спрашивает:

– Задачу отделения знаете?

– Так точно, – отвечаю.

– Действуйте. Время не терпит.

Я тут немного растерялся.

– Как, – спрашиваю, – действовать? Вести отделение по азимуту?

– Не только вести, – говорит лейтенант. – Кто в бою заменяет выбывшего командира, тот берет на себя полную ответственность за выполнение всей задачи. Командуйте.

Приказано – никуда не денешься. Но ведь впереди возможен бой с «противником». А чтобы командовать в бою, большое умение требуется. Командовать без уме­ния – все равно что слепому грибы собирать.

Но тут же подбадриваю себя: «Не робей. Перепелица, не зря тебя столько учили. Лейтенант знает, кому доверил отделение».

– Слушаюсь, – ответил я.

…Поднялись мы из Муравьиного яра, прошли завод­ской поселок и оказались на окраине города. Отсюда оп­ределен азимут на высоту с тригонометрической вышкой. Здесь, так сказать, печка, от которой танцевать начнем.

Вскоре цепочка отделения достигла железнодорожной насыпи. По ту сторону железной дороги перед нами раски­нулся заснеженный простор. Но этот простор только уга­дывался. Над полем стояча ночь.

Назначаю Ежикова и Самуся дозорными и приказываю им двигаться впереди отделения.

– Только не отрывайтесь далеко, – напоминаю солда­там, – будьте на виду.

В ответ Ежиков кинул на меня колючий взгляд. Зачем, мол, учишь ученых? Каждому солдату известно, что если дозор не имеет связи с ядром, то от него мало толку. Наткнется на противника, а просигналить не сумеет. Разве только шум поднимет. Но напомнить обязанность дозорных – не лишнее. Суть всякого учения – в повторе­нии. Повторишь лишний раз, крепче в мозгу засечется.

…Идут Ежиков с Самусем впереди, лыжню проклады­вают, а я по этой лыжне веду отделение. Мороз все креп­чает, лютует. Дерет щеки, нос. Капюшон маскировочного костюма около подбородка ледяной коркой покрылся. Иней серебрит брови солдат. Но шагаем легко. Наст твер­дый, припорошенный мягким снежком. Лыжи хорошо скользят по нему, даже посвистывают.

Вокруг мгла. Время от времени из этой мглы высту­пают кустарники, деревья да овраги встают на пути.

Причудливым все выглядит ночью. Каждый куст надел на себя снежную шапку и сидит под ней, не шелохнется. Приближаешься к нему, и мерещится, что впереди взды­бился какой-то здоровенный зверь. Глядишь и думаешь, что он от тебя далеко, но сделаешь шаг-другой, и уже вровень с ним. Одно слово – зимняя ночь. Только на фоне неба очень хорошо видны деревья – близкие и далекие.

Но мне некогда ими любоваться. Дозорные собьются с направления – кто в ответе будет? Ведь в такую ночь пройдешь мимо этой высоты с вышкой и не подумаешь, что она рядом. Вот и надо Перепелице сходить с лыжни, останавливаться на несколько секунд и подносить к гла­зам руку с компасом. И тут не просто нужно взглянуть на компас. Требуется точно совместить светящиеся стрелки, указывающие на Юг и на Север, с этими же надписями на циферблате и проверить, не отклоняемся ли мы от азимута, на который указывает визир компаса. А чтобы точнее выдерживать направление и реже сходить с лыжни, засекаю ориентиры. Подниму компас к глазам и по линии визира прицеливаюсь далеко вперед, на какое-либо дерево, выделяющееся на фоне неба. Потом повернусь кру­гом и в тылу засекаю приметное дерево. Вот и движемся по линии между этими ориентирами, потом новые засе­каем.

Вроде и немудреное дело – идти по компасу, осо­бенно когда он тебе не впервые в руки попал да местность ровная. Но попробуй не потеряй направление, если то и дело приходится петлять: то кустарник, сквозь который не продерешься, обходи, то обрывистый овраг. Тут надо точнее засекать ориентиры, потом, не упуская их из виду, брать в сторону. А как препятствие останется позади, опять выходить на линию между ориентирами.

Ох, эти овраги! Кажется, сколько ни есть их, все на нашем маршруте. А ночью даже дно поганой канавы трудно разглядеть, не то что глубину оврага. А вдруг он обрывистый? Сорвешься в прорву и шею свернешь, в луч­шем случае лыжи сломаешь. Или помчишься на лыжах вниз, а там – колючий кустарник, каких здесь много. Вре­жешься в него и так себя разукрасишь, что мать родная не узнает. Да мало ли какие неожиданности подстерегают лыжника, который, летит по крутому склону, не видя ни­чего впереди!

Но солдат на то и солдат, чтобы любая неожиданность была ему нипочем. Попадется овраг, седлаем свои палки от лыж и несемся вниз, во все глаза вперед смотрим. За­метил опасность – сигнал товарищам и нажим на палки (даже садишься на них, если нужно). Тормоз работает безотказно, не зевай только.

Так и двигались…

Через полтора часа на нашем пути оказалась дорога. Это, наверное, та, которая идет из села Кувшиново в го­род. А проверить не могу – нет карты.

Приблизились наши дозорные к дороге и вдруг сигна­лят – поднимают над головой автоматы. Приказываю от­делению залечь, а сам быстро выдвигаюсь вперед.

– Машина с пушкой, – докладывает Ежиков.

Действительно, слева на дороге виднеется машина. Возле нее толпятся люди. Можно, конечно, тихо перемах­нуть через дорогу и двигаться дальше. У нас своя задача. Но что за люди? Шепчу Ежикову:

– Подползем.

Так и сделали. Рядом оказался кустарник, и мы, укры­ваясь в нем, подобрались к машине совсем близко.

Различаю перед машиной мост. Значит, верно, эта дорога – на Кувшиново, а мост – через Сухой ручей. Группа солдат стоит перед мостом и кого-то уговаривает. Слышу голос:

– И где же твоя сознательность? Мы же на задание едем.

– Сказано, мост взорван, проезда нет. Приказано ни­кого из полка не пропускать, кроме одной машины с офи­церами.

– Это ошибка, – убеждает тот же голос, – наверное, приказано нашу машину пропустить.

– Нет, не приказано…

Ежиков наклоняется ко мне и шепчет:

– Да это наши соседи-артиллеристы. Их тоже по тре­воге подняли.

Я уже и сам об этом догадался.

А раз перед нами свои – чего скрываться? Подни­маемся с Ежиковым и выходим на дорогу.

– В чем дело? – спрашиваю.

Артиллеристы притихли, удивились нашему появлению.

– Саперы бузят, – отвечает потом командир орудия – высокий такой сержант, фамилии его не знаю. – Мы едем по своему маршруту, а здесь, оказывается, мост «взо­рвали».

Догадался я, что не зря «бомбили» нас в Муравьином яру, не случайно «выведены» из строя два командира от­деления. Не зря и саперов послали на эту дорогу и мост перекрыли. Шевели, мол, солдат мозгами, смекай. Боевая обстановка и не такие гостинцы может приготовить. Ищи выход.

Смекаю. Допустим, думаю, снег в стороне от моста по обе стороны реки можно расчистить. Но через реку как переберешься? Лед-то выдержит машину с пушкой, но спуститься на него с крутого берега метровой высоты не легко, а подняться на другой берег совсем невозможно. И речушка не широкая – каких-нибудь пять метров! Но выход все же есть.

Отозвал я в сторону сержанта артиллериста и спраши­ваю, был ли он на прошлой неделе в клубе на вечере встречи с фронтовиками. Сержант, оказывается, был там, но никак не поймет, к чему я веду разговор.