Два ларца, бирюзовый и нефритовый

При этом следует заметить, что некоторые контурные образы, составляющие едва видимый слой мира, неплохо уживаются с другими типами очертаний, уступая свое место, когда померкло и саморастратилось отпущенное им время. Но есть и хищные образы, никого не допускающие на свою территорию, бдительно охраняющие поле возможного восприятия от сущностей иной природы. Мир восприятия, контролируемый оборотнями и привидениями, как раз таков; вероятно поэтому образованный человек не склонен допускать призраков в свое поле зрения. Можно сказать, что оборотни не навещают мудреца именно потому, что тот не приваживает и не подкармливает своих оборотней.

Решение Ляна Безбородого

Оборотни суть особые существа или, скорее, даже сущности, способные представать в самых разных обличьях. Облик их зачастую зависит от того, кого именно они вознамерились посетить, а хитрость и изворотливость, несомненно, помогает им сделать правильный выбор.

Стало быть, если человек, не чуждый образованности, не имеет дела с лисами, это еще вовсе не значит, что он не имеет дела с оборотнями. Эти хитрецы могут принимать образ мнимого наставника, а их чары прекрасно маскируются в формах ложной мудрости – и в этих формах они нисколько не уступают чарам лисицы.

Так что «свет знаний» способен отпугнуть разве что нечисть самого низшего ранга. Что же касается потусторонних сил высшего порядка, то свет знания, а в особенности страсть познания, наоборот, привлекают их. Особая извращенность их природы в том и состоит, чтобы извратить природу как можно более совершенную. Поэтому переступая очередной, более высокий порог знания и входя в покои мудрости, следует помнить, что мы можем запросто встретить здесь прежних оборотней в новых обличьях – но наверняка встретим также и тех, которые прежде нам не встречались, ибо им нечем было соблазнять невежд. Не стоит смеяться над рассказами о невесте, способной превращаться в лисицу, о ящерице, разбегающейся на все четыре стороны, лучше задуматься, куда порой заманивает нас любострастие и во что способны обращаться благие намерения.

Решение Мо Чи

Когда я слышу очередную историю про лису, обернувшуюся юной девушкой, чтобы обольстить какого-нибудь убогого брадобрея, я не верю в это даже не потому, что сомневаюсь в существовании сверхъестественного. В конце концов естественный порядок вещей кажется мне таким великим чудом, что любое сверхъестественное событие мало что к нему добавляет. Рассказы про оборотней неубедительны по причине крайней нелепости и ничтожности приписываемых им действий. Ознакомившись с ними, ни один судья не смог бы вынести никакого решения: он почувствовал бы необходимость непременно выслушать ту сторону.

Взять ту же лису, способную превращаться в прекрасную женщину. Речь идет о существе, которое использует трамплин перевоплощения, меняет стихии существования, проживая десятки и сотни жизней, пока некий перекупщик рыбы тянет лямку своего едва тлеющего бытия. Я почему-то думаю, что отталкивание от трамплина перевоплощения по своей чувственной интенсивности превосходит возможности самых изощренных любовных утех. Спрашивается, и зачем же этот злосчастный перекупщик лисице всех лисиц и женщине всех женщин? Пожалуй, легче представить себе могущественного наместника, который целыми днями следит за паланкинщиком, чтобы стянуть у него мелкую монетку… Подозреваю, что и у призраков есть цели поважнее, чем довести до икоты подгулявшего торговца редькой.

Уместно также предположить, что люди образованные значительно реже имеют дело с оборотнями не в силу своей образованности, а по причине большей скромности, которую дает воспитание. Им свойственно все же сомневаться насчет притягательности своей персоны для нашествия потусторонних сил.

39. Забота о царстве

В эпоху Сун конфуцианское воспитание наследников престола уже вошло в обычай. Однако властитель Цзян Милостивый, отличавшийся оригинальным умом и свободой нравов, обучение лишь одного из сыновей доверил последователям Конфуция, другой же сын прошел традиционное обучение в даосском храме под руководством самого Гун Ли.

По прошествии времени Цзян решил устроить своим сыновьям проверку знаний, задав им традиционный вопрос, в чем первопричина смут в Поднебесной и возможно ли избежать раздора с помощью искусного управления?

Принц, воспитанный в духе Конфуция, столь же традиционно ответил следующее.

Слишком мало людей в Поднебесной, которых волнует благополучие государства. И слишком много тех, кому нет дела до Поднебесной. Соответственно, искусство управления состоит в том, чтобы приумножить число воспринимающих невзгоды империи как свои личные проблемы и преуменьшить число тех подданных, которые способны говорить с государством лишь на языке хитрости и обмана. Сделать это насильственно невозможно, поэтому искусство управления неотделимо от искусства воспитания, оно требует терпения и самообладания.

Брат принца высказал иное мнение: искусство управления не в том, чтобы убеждать словами, а в том, чтобы подражать природе. Сплетения слов препятствуют естественному ходу вещей, и хотя человеческое существо само возникает из подобного рода препятствий, путь Дао позволяет обходить препятствия и всякий раз после отклонений восстанавливать естественный ход вещей. В этом и состоит искусство управления государством, и оно ничем не отличается от внимательного следования велениям природы.

ТРЕБУЕТСЯ решить, какой из ответов дает преимущественное право на престолонаследие и почему.

Решение Ца Дэна

Преимущественное право престолонаследия определяется не разумностью речей, а законом – тогда власть с самого начала будет окружена благоговением, которое останется лишь надлежащим образом использовать. То есть применить искусство управления.

Само это выражение – «применить искусство управления» в чем-то похоже на применение алмаза. Один резчик воспользуется алмазным острием более искусно, другой, возможно, менее. Но если в их распоряжении не будет самого алмаза, искусство его применения окажется бесполезным. Неоспоримость права на трон, принадлежащая Сыну Неба, – вот что такое алмаз. Умение добиваться наилучшего блеска граней – вот что такое искусство его применения.

Разумность речей, ясное дело, не повредит, она способна добавить сияния к сиятельному блеску, – но лишь если таковой имеется. И нет большой беды в том, что один из принцев следует книге «Луньюй», а другой – «Дао дэ цзин»; неоспоримость права на власть поможет истолковать их слова в правильном смысле, к выгоде всей Поднебесной. Отсутствие же такого права неизбежно даст повод для неверного истолкования и разумных речей, и самых благих намерений. Сотни варварских вторжений не смогли сокрушить империю, но если бы каждый ее подданный хотя бы допустил мысль, что при случае императором может стать и он, ничто не спасло бы устои Поднебесной.

Решение Удэя

Лучший совет, какой только можно дать властителю Цзяну, – продолжить обучение своих сыновей. Ибо в деле приобретения знаний опаснее всего произвольные остановки, когда познающий, оторвавшись от прежней, по-своему надежной опоры, еще не обрел новую.

Вот первый принц, следуя не столько самому Конфуцию, сколько его самозваным последователям почему-то полагает, что озабоченность простолюдина государственными делами пойдет на пользу как простолюдину, так и государственным делам. Конфуций вовсе так не думал, дух его учения совершенно иной. Вполне довольно того, что благородный муж уделяет время общему ходу дел в Поднебесной. Простолюдину же достаточно своих дел, пусть он и делает их исправно – он тем самым принесет пользу себе, а заодно и Поднебесной. Так же как избыток праздношатающихся не способствует спокойствию в городе, избыток праздномыслящих не способствует процветанию государства.

Конфуций говорил, что соблюдение ритуала, почтение к родителям и забота о детях – вот основы принципа жень. Проявляя истинную мудрость, философ не ставит непосильных задач, поскольку они неизбежно будут искажены теми, кто не готов ни к их исполнению, ни к пониманию. Бессмысленно было бы оспаривать подлинные слова великого философа, что «народ можно заставить повиноваться, но нельзя заставить понять почему».

Даже сюцай, участвующий в делах государства, например, исполняющий ту или иную должность в уезде, не всегда способен руководствоваться благом целого, и империя, которая полагалась бы только на это, не смогла бы устоять. У должностных лиц есть свои правила чести и предписанные им ритуалы: следовать предписанному и значит исполнять свой долг. Необходимо, чтобы Сын Неба рассматривал благо Поднебесной как благо собственного дома, для остальных достаточно, если благо собственного дома они будут рассматривать как благо Поднебесной.

Второй принц, говоря о следовании природе, тоже упустил кое-что существенное. Всякое существо, следуя собственной природе, поддерживает естественный ход вещей и тем самым существует в меру отпущенного ему времени. Всякое, кроме человека. Человек появляется там, где все сущее уже сдвинуто со своих мест, а потому он и не имеет собственной природы. Ему приходится выбирать или природу иного, или пустоту: пустота как раз помогает отличить иное от своего собственного. Искусство же управления состоит в том, чтобы предложить такое иное, которое наибольшее количество людей смогли бы принять за свое собственное – ведь их пустота в любом случае окажется чем-то заполненной.

Ясно, что человек, способный хранить внутреннюю пустоту под натиском всевозможных наполнителей, претендующих стать смыслом жизни, абсолютно беззаботен относительно происходящего в Поднебесной. И именно к этому стремится тот, кто воистину практикует слияние с Дао. Обитая в горах, он будет следовать природе гор и ручьев; плывя на корабле – природе ветров и морских глубин, но если поток Дао занесет его во дворец – мудрый без колебаний последует природе власти.

Не исключено, что продолжив образование, оба принца с разных сторон подошли бы к пониманию одного и того же.

40. Ради дружбы

Почтенный И Сан, отмечая празднество своего дома, созвал множество гостей, среди которых были его старые друзья и добрые знакомые, соседи и сослуживцы по уездной канцелярии. И Сан пользовался всеобщим уважением в городе, поэтому пришли все приглашенные, и все принесли подарки, подобающие на празднествах такого рода.

В числе первых И Сан пригласил и своего старинного друга Мо, с котором они в юности вместе занимались поэзией и музыкой. Они и по сей день сохраняли друг к другу самые лучшие чувства. Мо очень хотелось доставить радость И Сану, но тут возникла проблема: последние годы Мо жил в крайней бедности. У него не было ничего, что могло бы считаться достойным подарка, и в то же время он не мог себе позволить явиться с пустыми руками. И вот Мо, никогда из гордости ничего не просивший, решился на немыслимое для себя дело: он украл из лавки письменных принадлежностей свиток дорогой рисовой бумаги и начертал на нем стихи, в которые вложил всю душу.

Этот-то свиток Мо и вручил И Сану. И Сан был восхищен прекрасной каллиграфией и дивной поэзией: он несколько раз прочел гостям стихотворение, а затем распорядился повесить свиток у входа в дом, под специальными наличниками, где обыкновенно вывешиваются лучшие образцы каллиграфии.

Через какое-то время проходивший мимо владелец лавки опознал свой пропавший товар и подал иск городскому судье. Судья напомнил торговцу, какое суровое наказание его ждет в случае, если заявление окажется клеветой, однако владелец лавки продолжал настаивать на своем иске.

Пришлось провести расследование. Для этого судья сам отправился к И Сану и как бы между делом поинтересовался, откуда у него столь прекрасный образец каллиграфии. И Сан с гордостью сообщил, что это подарок его доброго друга Мо.

Мо был вызван в судебную управу и на вопрос о происхождении свитка сразу же сознался в краже. Никаких других объяснений при этом Мо не дал, и судья распорядился заключить его под стражу вплоть до судебного заседания. На следующий день Мо обнаружили в камере мертвым, волосы у него были совершенно седыми. ТРЕБУЕТСЯ определить, кто виноват в случившемся.

Классическое решение

Задача сама по себе очень проста, однако весьма искусно запутана, подобно некоторым задачкам на внимание, которые так любят простолюдины. В них требуется, например, узнать, сколько по реке проплывало крокодилов, но ответ вызывает затруднения, поскольку речь идет попутно также о лодках, гребцах, о сидящих на берегу зеваках и о последовательных промежутках времени, в котором разворачивались события. Стоит, однако, сосредоточить внимание на главном, не дать отвлечь себя посторонними, не идущими к делу подробностями, и ответ становится очевидным.

Главное же заключается в том, что Мо совершил преступление, а именно кражу, прекрасно сознавая при этом, что он делает. Рассказы о старинной дружбе, о беспросветной бедности, об искусстве каллиграфии – всего лишь отвлекающие маневры, подобно гребцам и лодкам, прикрывающим крокодилов.

Все перечисленные в задаче обстоятельства могут считаться смягчающими, но они не имеют прямого отношения к установлению вины. Люди, далекие от понимания смысла правосудия, могут, конечно, руководствоваться подобными душераздирающими историями, однако те, кто призван вершить суд, привыкли к попыткам запутать дело и выжать слезу, потому они и отводят им подобающее место. Если бы судьи попадались на такие рассказы, о правосудии в Поднебесной можно было бы забыть.

Решение Подобного птице

Деяние, наказуемое земным судом, и деяние, наказуемое судом небесным, – не одно и то же. Существуют преступления и прегрешения, неподсудные земному правосудию, но при этом наказуемые свыше. Есть, наоборот, наказания, безусловно справедливые по земным меркам, которые ничего или почти ничего не весят на небесных весах.

Дело о краже свитка как раз такого рода. Вот И Сан приглашает на торжество друга, которого не видел много лет, а если и видел, то вел себя по отношению к нему далеко не так, как подобает настоящему другу. Друзья жили в одном городе, но И Сан, несомненно, более преуспевающий, даже не поинтересовался положением товарища. По меркам земных законов Мо подвел И Сана, поставив его в весьма двусмысленное положение. Но в высшем смысле именно хозяин дома подвел несчастного Мо, оказавшись причиной его неподобающей смерти. Излишне говорить, что благородный муж никогда не допустил бы такого положения вещей.

За свой противозаконный поступок Мо был наказан и поплатился жизнью. Ни судья, ни торговец, ни И Сан гражданских законов не нарушали. Но симпатии всякого искреннего человека – если искренность вообще что-то значит в этом мире, – окажутся на стороне поэта и преступника Мо, а не на стороне судей, свидетелей и пострадавших. Да и кто из поэтов смог бы восславить дружбу своими стихами так, как Мо восславил ее своим поступком?

Решение Кэ Тяня

Дело поэта Мо представляется единичным или крайне редким в воображаемом списке всех преступлений в Срединной Империи. Но сама по себе ситуация, из которой не существует справедливого выхода, встречается время от времени – тем-то и поучительна история И Сана и его несчастного друга Мо.

И Сан приглашает друга юности, не расспрашивая его о том, что могло бы задеть гордость этого человека. Он помещает подаренный свиток на самом почетном месте в своем жилище. Мо ради друга и дружбы нарушает закон и делает то, чего не сделал бы ради себя самого. Торговец осуществляет законные действия по защите своего имущества. Судья исполняет свой долг. Но соединившись вместе, все эти поступки – объяснимые, простительные, благородные – порождают катастрофу, бурю, сокрушающую все вокруг. В списке потерь – и самоуважение, и человеческая жизнь, и доверие к закону, и сама справедливость. Все случившееся похоже на разрушительное землетрясение, не оставившее камня на камне, и никто из смертных не застрахован от таких потрясений, ибо им подвержена сама стихия человеческого.

Неясно лишь, способен ли нас утешить тот факт, что встречаются (пожалуй, даже чаще) и противоположные ситуации, когда каждый преследует свою злую или корыстную волю, а результат оказывается не просто благополучным, но и единственно спасительным в данной ситуации.

41. Кто такой поэт

Нехитрые риторические упражнения, в которых предлагаются различные уподобления для поэта и поэзии, существуют еще с цинских времен. При этом список избираемых уподоблений хорошо известен: поэта сравнивают с цветущей яблоней, с медоносной пчелой, с одинокой горой, возвышающейся посреди равнины, и со светильником, разгоняющим тьму. Все эти напыщенные метафоры давно уже потеряли всякий смысл и не вызывают ничего, кроме скуки.

ТРЕБУЕТСЯ подобрать более свежие сравнения, которые оказались бы подходящими для опознания фигуры поэта и самой сути поэзии.

Сравнение Гунна: поэт – это вор

Поэт всегда совершает кражу. Там, где человек не слишком внимательный не найдет для себя ничего, достойного поживы, наделенный поэтическим даром непременно сообразит, что можно стащить. Изучая стихи поэтов прошлого, современный поэт не задумываясь похищает образ или прием – притом так искусно, что крайне редко удается схватить его за руку. Если кража не удалась, если похищенное сразу обнаружено и опознано, значит, поэт не состоялся. Неудачливым воришкам нет места среди поэтов, их тут же изобличают и наказывают презрением. Признанным поэтом становится только вор, воистину обладающий ловкостью, владеющий необходимыми уловками и умеющий заметать следы.

Вор как таковой должен действовать незаметно; этой же добродетелью, только в превосходной степени, отличается и поэт. Ведь, пожалуй, поэту нет никакой пользы от накопленного собственного жизненного опыта: все имущество выстраданных знаний, ошибок, за которые пришлось расплачиваться, – все это пригодно для мудреца, дающего советы или обдумывающего трактат, но слишком тяжеловесно для поэзии.

Легкий опыт поэзии именно подсматривается и выкрадывается – и если обворованные даже не догадываются о своей пропаже, перед нами как раз высшее искусство. Например, когда рыбак лунной ночью выбирает заброшенные сети, поэт, присутствующий при этом, похищает у него выскальзывающую из ячеек луну. И в конечном итоге продает ее дороже, чем рыбак свою рыбу. Быстрый вороватый взгляд поэта выхватывает любую мелочь, оставленную без присмотра: выражение усталости на лице путника, сосредоточенность ребенка, ломающего нужную родителям вещь, стеснительность девушки, оказавшейся случайной свидетельницей собачьей свадьбы. Незаметно обокрав и знакомых, и первых встречных, поэт лишает их не таких уж и пустяков: ведь обворованные отныне теряют свои особенности, теряют непосредственность, после чего кажутся манерными, подражающими известным поэтическим образцам.

Сочинители комедий и жанровых сцен, выводя своих персонажей, тоже совершают своего рода похищение, но несравненно более грубое. Они могут быть уподоблены, скорее, грабителям-взломщикам: но случайно выведенные в комедиях люди нередко узнают себя, а опознав свое, предъявляют те или иные претензии к сочинителям. Поэт, конечно, не похож на взломщика, он искусный карманник, делающий свое дело мгновенно, словно на лету. Да и распоряжается он украденным виртуозно, без затруднений; собственным, дорого доставшимся жизненным опытом он не смог бы так распоряжаться.

Сравнение Бао Ба: поэт – это убийца

Сравнивать с убийцей можно только выдающегося поэта, и вот в каком отношении. И в больших и в малых городах то и дело возникают поэтические поветрия, когда чуть ли не все сколько-нибудь образованные люди пишут и читают друг другу стихи. В таких случаях всегда есть повод прибавить свое стихотворение к длинному списку уже прозвучавших; оно окажется лучше или хуже, но все-таки будет восприниматься как тоже стихотворение среди прочих. Активность сочиняющих стихи дает шанс и другим сочиняющим, ведь не стыдно заниматься тем, чем занимаются многие. Есть нечто приятное в том, чтобы считать себя стихотворцем, поскольку и другие считают тебя таковым.

И так обстоят дела до тех пор, пока не появляется настоящий поэт. Появившись, он создает, быть может, несколько стихотворений, и они становятся смертным приговором для целого полчища сочинителей. Разве не об этом говорил Се Линь Юй, один из великих поэтов Поднебесной:

Глубоко под землею дракон совершает свой ход,
Высоко в небесах журавлиные крики слышны.
Я стыжусь журавля за его легкокрылый полет
И дракона стыжусь, сокровенной его глубины^[1].

И вот, когда приходит поэт, сразу признанный на небесах, он ведет себя как искусный и безжалостный убийца. Его безупречная поэзия предстает как коготь тигра, разящий направо и налево, и от этого когтя, являющего собой отточенную строку великого поэта, гибнут целые выводки самозваных стихотворцев, иные из них просто погибают в зародыше, не успев родиться в качестве сочинителей каких-нибудь куплетов. И чем больше поэтов он убьет, тем долговечнее будет память о нем и тем прочнее место его в Поднебесной.

Сравнения Кэ Тяня: поэт – это слепой, который к тому же страдает расстройством слуха

Многие думают, что быть поэтом – значит уметь усматривать нечто особое, недоступное зрению других людей. Однако даже самая высокая степень наблюдательности никого еще не сделала поэтом, ведь взгляд человека наблюдательного устремлен туда же, куда и взоры всех прочих, к тому же внимательность такого рода можно и натренировать.

Глаз же истинного поэта в этом смысле, наоборот, подслеповат, поэт словно бы и не видит ясной картинки, застилающей другим поле зрения, картина будней для поэта расплывчата, на его долю остаются блики – зато их поэт и воспроизводит со всей возможной точностью. Он воистину как слепой в подлунном мире, порой даже не различает вещей в их отдельности, а усматривает только пересечения вещей, их смутные отражения друг в друге. Поэт ориентируется в своем воображаемом мире подобно слепому в мире здешнем: сам способ его ориентирования и именуется поэзией.

Но и со слухом у поэта дела тоже обстоят неважно. Он словно бы слышит слова с трудом, так, что ему не сразу дается их смысл. Поэту приходится подбирать смысл из нерасслышанности. И если обычный человек подбирает упущенное, неразборчивое для него слово по смыслу, то истинный поэт, скорее, подбирает упущенный смысл по созвучию. Но когда настоящий поэт решается поведать миру о том, что ему послышалось, его абсолютная речь создает столь же абсолютную слышимость, оглушающую новых поэтов.

Сравнение Ца Дэна: поэзия – это плесень

В таком сравнении есть моменты сходства и моменты несходства, однако первых больше, и главное – они важнее. Рассмотрим это по порядку. Плесень возникает на продуктах, хранившихся долго, точнее говоря, слишком долго. Покрывшиеся плесенью продукты, как правило, уже не пригодны в пищу и их выбрасывают. Уместно спросить: при чем же здесь поэзия? Но не будем спешить, мы не так далеки, как кажется от ухватывания ее сути. Ведь некоторые виды пищи, покрывшиеся плесенью, хоть и не пригодны больше для еды, пригодны зато для приготовления лекарства: многие даосские снадобья содержат плесень.

Если же обратить внимание на плесень как знак времени, то такое сравнение уже в полной мере подойдет для стихов. Мы знаем, что произведения великих поэтов прошлого редко оценивались по достоинству их современниками, но покрывшись плесенью или, как принято говорить, пылью веков, они приобрели качества истинной поэзии. Ведь и сегодня стихотворцу, победившему на состязании, окажут подобающую по случаю честь, но ведь никто не станет всерьез сравнивать его с великим Ли Бо. Между тем и Ли Бо доводилось побеждать на состязаниях такого рода, но пока его стихи были свежи и не покрыты плесенью, они удостаивались лишь скромных похвал и не считались великими.

Удивительную проникновенность творений прошлого и какое-то особое наше пристрастие к ним трудно вразумительно объяснить. Как будто заплесневелость и есть причина получаемого наслаждения – и действительно, что изменилось в произведении кроме того, что прошло время? Но это прошедшее время прибавило ценности едва ли не всему, что выдержало его напор. Мы ценим напевы за их старинность, трактаты, написанные столетия назад, хотя современники зачастую не видели в них ничего особенного, ценим кубки и шкатулки минской эпохи, несмотря на безыскусность их изготовления. И конечно же стихи. Ну как не сравнить их с плесенью?

Плесень, указывающая на то, что вещь появилась не сегодня и не вчера, может быть дополнена или оспорена в плане точности ржавчиной, и в особенности патиной, – известно, какую ценность придает патина, например, изделиям из бронзы. «Люблю все испорченное» – не раз говорил хорошо известный в Срединной империи путешественник и сочинитель Наль По. Но в пользу плесени говорит еще один аспект сравнения, для которого ни ржавчина, ни патина уже не подходят. Человек, живущий впроголодь и озабоченный поиском еды, не допустит образования плесени на имеющихся у него продуктах. Поскольку он всегда хочет есть, он просто не дождется ее появления. Плесень скорее можно встретить в кладовой того, кто не испытывает чувства голода, кто способен забыть о хранящихся продуктах. Плесень и нужда в каком-то смысле несовместимы.

Такова и поэзия – она приходит, когда нет острой нужды в чем-либо необходимом для поддержания жизни, когда можно отвлечься, забыть о неотложных делах. То есть условия появления поэзии и условия появления плесени, по большому счету, одни и те же.

Сравнение наставника Лю: поэзия – это гашиш. Кто же тогда поэт?

Сравнение поэзии с гашишем или опием, а поэтической очарованности – с одурманенностью зельем, конечно, не ново – оно напрашивается само собой. Общность этих состояний легко улавливается даже беглым взглядом и не стоит здесь задерживаться.

Возникает, однако, вопрос: кто же в таком случае сам поэт? Может быть, он и есть первый курильщик опия, показывающий, как ему хорошо, и подающий пример прочим? Нет, размышление показывает, что это не так. Если даже воздействие поэзии чем-то и похоже на воздействие набитой гашишем трубки, поэт все же окажется последним, кто к этой трубке прикоснется. Чтобы очаровывать других, его состояние должно принципиально отличаться от состояния поддающихся и поддавшихся чарам.

Сходный вопрос неизменно занимает и последователей Будды: испытывает ли просветление тот, кто дает просветление, причем в тот же самый момент, когда он его дает? Посторонние наблюдатели колеблются в ответе, но практикующие наставники чаньской школы единодушно отвечают: нет.

Относящееся к чаньскому монаху, относится и к поэту. Для того чтобы стать поэтом, совершенно недостаточно проникнуться поэтичностью окружающего мира и как бы раствориться в звучащей поэзии. Необходимо еще собраться для создания стихотворения, для приготовления чарующего зелья. Ибо стихотворение – это не блеск кристалла, а сам кристалл. Одно дело вырастить кристалл, совсем другое – наслаждаться блеском и переливом его граней.

Сказанное подтверждается тем, что истинные произведения искусства не создаются под воздействием гашиша и опиума. Причина в том, что для человека, пребывающего в состоянии золотого сна, каждое, даже самое маленькое действие, уже является чудесным приключением. Для такого человека спуск по ступенькам и выход в сад легко может обернуться творческим потрясением, соприкосновение босой ступни с землей для него неотличимо от соприкосновения души с чарующим созвучием – он полон желанием поделиться своей звенящей легкостью, но ему кажется, что едва ли не любые строки передадут это состояние. Будь такое возможным, вся Поднебесная воспарила бы, подобно дыму курительной трубки, и некому было бы ни сдавать, ни принимать экзамены. Но читатель лишь пожимает плечами.

Вот почему, хотя поэзия и похожа на гашиш, поэт нисколько не похож на курильщика – он из тех, кто приготовляет зелье и набивает трубки. Он радуется только отраженной радостью. Но не таковы ли и боги, и не для того ли создали они людей, чтобы отвести от себя опасность улета в небытие и безопасно наслаждаться нашим наслаждением и страхом?

Сравнение Мо Чи: поэзия – это осквернение трупов

Когда не для исправления неверно совершенного ритуала, а ночью, по зову дикой души, безумец вскрывает гроб, сможет ли поэт узнать в нем себя?

[Текст обрывается]

42. Загадка всемогущества.

Нередко случается, что скромный чиновник живет в свое удовольствие, полагая, что может позволить себе почти все, что считает для себя желанным. Он, конечно, мечтает о неожиданном возвышении и время от времени представляет себя доверенным лицом императора. Мечтая об этом, чиновник думает, что жизнь его пополнится множеством разнообразных вещей, что он сможет потакать своим вкусам и предпочтениям, баловать себя тем, в чем сегодня приходится себе отказывать. И вот чиновник действительно становится доверенным лицом Сына Неба (такое не раз бывало в Поднебесной). И что же? Вознесшийся мечтатель и домосед мгновенно меняет свои привязанности, находя каждому из прежних запросов лучшее применение.

У него появляется новый дом, обставленный совсем не так, как грезилось, иные одежды и иной выбор пищи, нередко и новые друзья. Исполнившиеся желания даже не опознаются, кажутся чужими и смешными. Прежней остается лишь семья и, странным образом, наложница.

ТРЕБУЕТСЯ ответить, почему, как правило, сохраняется связь с прежней возлюбленной, почему всегда возможная ссора с ней напрямую не связана с возвышением?

Решение Шэн Тяо

Перемена участи к лучшему вызывает радость только в том случае, если ты осознаешь, что все случившееся произошло именно с тобой. Если же, как иногда говорят, человек становится другим, то и поводы для радости появляются другие. Человеку, продвинувшемуся не по заслугам, а случайно, не хочется терять прежнюю радость, хочется радоваться ею тоже, вот почему он дорожит теми, кто искренне радуется его возвышению.

Верность жены и домочадцев не вызывает удивления, ведь они останутся при любом повороте судьбы, даже если ты уйдешь в разбойники, и только возлюбленная может по-настоящему почувствовать разницу. Следовательно, именно она позволит наилучшим образом этой разницей насладиться, и новоназначенный советник императора, продолжающий, несмотря на окружение блестящих придворных дам, навещать свою старую наложницу, делает это не из благородства и не по зову сердца, а, возможно, из самых эгоистических побуждений: он получает от нее то, чего не могут дать ему даже самые льстивые льстецы.