Великая Война и Февральская Революция 1914-1917 годов (Том 2)

Догадкам и предположениям не было конца. Особенно интриговал всех арест Мануйлова. Директор Департамента Полиции Климович, ставленник Алексея Хвостова, как бы продолжал политику интриг своего провалившегося с таким треском патрона. Ухаживая подобострастно за "Старцем" и Вырубовой, Климович, в сущности, интриговал против них, направляя свои удары на их друзей: на Штюрмера и Мануйлова. Воспользовавшись отсутствием Распутина, он подстроил арест Мануйлова, которого своим непротивлением как бы предал Штюрмер. По плану Климовича, Хвостов, родственник уволенного Алексея Хвостова, договорился о каком-то деле за известный гонорар. Хвостов принес Мануйлову на квартиру несколько тысяч рублей, пронумеровав бумажки. Сделка состоялась. Но как только Хвостов вышел из квартиры Мануйлова, туда поднялась сидевшая в засаде полиция. Произведя обыск, нашли помеченные {122} деньги, составили протокол и арестовали Мануйлова. Дальше пошли показания Хвостова и т. д.
      Так был разыгран классический пример "провокации" для любой полицейской хрестоматии. Штюрмер понял, что арестом его чиновника "за взятку" били рикошетом по нему, и ополчился еще более на Климовича, от которого вообще уже давно хотел отделаться. Мануйлова хватил удар, а Климовичу пришлось расстаться с Департаментом Полиции после убийственного доклада Государю Штюрмера. Климович ушел, но ушел в Сенат, который ему в свое время был обеспечен, лишь бы он согласился быть при Алексее Хвостове директором. Но Мануйлов был тесно связан с Распутиным, был своим человеком в нескольких газетных редакциях, хорош с артистическим (хотя и не первой марки) миром, а главное, уже двадцать лет был чиновником Министерства внутр. дел и носил Владимира в петлице, который, действительно, заслужил за то, за что офицера армии наградили бы Георгиевским крестом. Не мудрено, что об аресте Мануйлова говорили все и вся, и во всю. Скромный по уму, хотя и хитрый, Климович не соображал, что скандалом Мануйлова он прежде всего подрубал тот сук, на котором сам сидел. Своим, не по разуму, усердием, он уже нанес вред правительству поддерживая некогда в Москве группу правых террористов, а позже он также навредил и Белому движению, при Врангеле, будучи одурачен большевиками с их трестами. Так уподоблялся он то Крыловскому медведю, дуги гнувшему, то его героине "под дубом вековым"...
      Но почти одновременно с Климовичем был уволен и министр Внутренних дел Александр Хвостов. Серьёзные круги волновались - кто будет назначен на этот важный пост, всегда имевший в России первейшее значение. Мне, благодаря новому назначению, пришлось тогда побывать во многих учреждениях, знакомиться с новыми людьми, много говорить о текущем моменте. Впервые, после десяти лет службы при Государе, со мной говорили просто про Двор, про Царское Село, не боясь, что я оттуда и подчинен Дворцовому коменданту. В этих, белее откровенных теперь со мной разговорах, имя Распутина упоминалось всегда, и всегда в {123} очень нехорошей окраске. Распутин лишь в первых числах сентября вернулся из Сибири, куда с ним ездили на богомолье его поклонницы. Ездили поклониться святителю Иоанну Тобольскому. В Петербурге много говорили про это богомолье, но в его серьёзный религиозный характер не верили, а он, безусловно, был. Оказывается, мы, царскоселы, гораздо серьезнее смотрели на всю идейную религиозную сторону "Распутинщины". Здесь на все, что было связано с ней, смотрели гораздо проще, чем мы. Для нас, во всех этих разговорах, Царица была Императрица и только.
      Здесь она понималась только, как женщина со всеми женскими недостатками характера. Мы знали больше, чем здесь. Мы знали всё нехорошее, что делал Распутин, но знали и то небольшое, что было у него хорошего; здесь верили только дурному, не желая знать ничего хорошего. Для нас А. А. Вырубова была его фанатичной религиозной поклонницей, здесь она считалась его любовницей и только. Да простит меня Анна Александровна за то, что я это говорю, за эту вульгарность, но, не веря ей, я только повторяю, что тогда "говорили" в столице, что передавалось в провинцию и что, с другими слухами и сплетнями, подготовило, в конце концов, необходимую для революции атмосферу, или, как говорят французы, - "ле климат". Здесь всё упрощалось, делалось более понятным, вульгарным, скверным.
      Образ жизни Распутина в Петрограде давал право смеяться над всеми этими религиозностями, богомольями по святым местам, над всем иным хорошим. К этому времени Распутин уже совершенно определился, как человек последних месяцев своей жизни. Распутин пил и кутил без удержу. Когда домашние в слезах упрашивали его не пить, он лишь безнадежно махал рукою и говорил: ,,все равно не запьешь того, что станется. Не зальешь вином того, что будет". Махал рукой и снова пил. Больше, чем когда-либо, он был окружен теперь женщинами всякого сорта. После ареста Мануйлова, его уже совершенно никто не сдерживал.
      Распутин осмелел, как никогда. Среди своих поклонниц и приятелей он высказывался авторитетно по всем вопросам, волновавшим тогда общество. Годы войны очень развили его {124} политически. Теперь он не только слушал, как бывало, а спорил и указывал. Спекулянты всех родов окружали его. За выбытием, поочередно, из строя, по разным причинам, князя Андроникова, Мануйлова, Комиссарова, его политическим осведомителем в этот последний период его жизни сделался доктор Тибетской медицины Бадмаев. Умный, опытный, старый человек, он знал многое в Петрограде. Но Распутин ему не доверял. Может быть, тут играла роль ревность, как бы он не начал лечить Наследника. Бадмаев был очень хороший врач, своеобразный, лечил по способам Тибетской медицины и имел большую в Петрограде клиентуру, большую популярность. Совсем же близким человеком к Распутину, к его семье стал услужливый, ловкий, когда-то совсем маленький комиссионер, а теперь разбогатевший при войне делец, еврей Арон Симанович. Он был обязан Распутину излечением сына и был предан "Старцу", пожалуй, искреннее, чем кто-либо другой. В деле заговора Ржевского он оказал Распутину большую услугу, был выслан Хвостовым, затем возвращен и остался верным при нем человеком.
      В это же время около Распутина, как при начале его карьеры, появляется окружение из духовных лиц. Но если десять лет тому назад то были хорошие, хотя и не совсем душевно здоровые люди, то теперь к нему приблизились люди духовного звания сомнительной нравственности. Сошелся с ним тогда приехавший с Кавказа некий епископ М. Театрально служивший, он позировал на отца Иоанна Кронштадского. Про него говорили много нехорошего, но, насколько то было верно, судить не берусь. Но совсем тесно сдружился тогда с Распутиным бывший епископ Вятский Исидор. За неподобающее сану поведение он был лишен кафедры. То был опустившийся, спившийся человек. Он пил с Распутиным. Оба эти духовных лица часто бывали у Распутина. Для придания себе соответствующей благочестию рамки, Распутин ввел их в домик Вырубовой. Анна Александровна, переставшая к этому времени вообще разбираться, с кем она знакомилась по делам и кому протежировала, представила новых духовных друзей Императрице. Они сумели произвести хорошее впечатление и поднимали в глазах {125} Царицы духовную ценность "Старца". Архиепископ Варнава и митрополит Питирим как бы закрепляли, санкционировали окончательно эту ценность Распутина.
      Атмосфера высокого религиозного настроения окутывала Императрицу. Над ней парил ,,Старец" с его молитвами. Это и обусловливало его влияние. Царица преклонялась перед "Старцем", как перед Божьим человеком. Всё, что через него - это от Бога.
      - Я всецело верю в мудрость нашего Друга, - пишет Царица Государю 4-го сентября, - ниспосланную ему Богом, чтобы советовать то, что нужно тебе и нашей стране. Он провидит далеко вперед и поэтому можно положиться на его суждение...
      Три дня спустя Царица пишет:
      - Слушай его - он желает тебе лишь добра и Бог дал ему больше предвидения, мудрости и проницательности, нежели всем военным вместе. Его любовь к тебе и к России - беспредельна. Бог послал его тебе в помощники и руководители и он так горячо молится за тебя...
      Распутин же в это время напористей, чем когда-либо, влиял на Вырубову, заставляя ее передавать Царице то одно, то другое его мнение.
      В такой-то момент Бадмаев и принял все меры, чтобы использовать влияние Распутина для назначения Протопопова министром Внутренних дел. Протопопов стал видеться с Распутиным, льстил "Старцу", и разыгрывал человека, уверовавшего в его святость. Тактика была совсем иная, чем у Алексея Хвостова. Хвостов шел от кабака, попойки и разврата, вместе с "Гришкой", Протопопов же - от мистики, от благочестия, от веры в угодность Богу "Григория Ефимовича". Пусть это было шарлатанство, но оно было более по душе, более понятно для высоких покровителей Царского Села.
      Бадмаев уверял Распутина, что Протопопов полюбил его. Он сам льстил Распутину и играл на его благочестии. Лесть правилась Распутину. Распутин угадывал в Протопопове несерьезного человека, но он чувствовал, что этот мягкий человек не предаст его, "не убьет", как тот "толстяк, разбойник".
      {126} Вырубову уверяли, что Протопопов сумеет обеспечить Распутину и личную безопасность и оградить его од нападок Гос. Думы. Ведь он там свой человек. Всё это Вырубова передавала Царице и Царица решила, что Протопопов подходящий человек. А когда Распутин стал стараться за него, как бы благословил выбор именно его, Царица решительно стала на сторону Протопопова. И, как раньше, настойчиво хлопотала она за Хвостова, так же настойчиво начала она советовать Государю назначить именно Протопопова. Государь, которому Протопопов понравился при свидании, которого советовал ему и Родзянко, но для министерства Торговли и Промышленности, остановил свой выбор на Протопопове.
      Петербург волновался, все ждали указа.
      Одновременно с хлопотами о Протопопове, Бадмаев хлопотал и за своего старого друга и клиента, за генерала Курлова. Еще Вел. Кн. Николай Николаевич назначил было его в Ригу, но "общественность" съела его; его отчислили, назначили ревизию, и хотя ничего дурного не нашли, приходилось доказывать, что он был прав. Курлов был хорош с Протопоповым: они были однополчане. Ожидаемое назначение Протопопова окрыляло его. Он начал действовать. Он заехал ко мне. Правая нога у него загребала. Видно было, что удар дал последствия. После убийства Столыпина, мы с ним не встречались. Приезд его удивил меня. Уселись в кресла. Павел Григорьевич закурил обычную сигару и стал пускать клубы дыма. Немного щуря один глаз, он рассказал, что министром Внутренних дел будет назначен Протопопов, его давнишний друг. Что сам он будет призван вновь к работе. Что директором Департамента полиции будет назначен его старый приятель А. Т. Васильев.
      Я ахнул. - Да что вы, Павел Григорьевич, да ведь он только пьет! Пьет и в карты играет. Какой же он директор Департамента полиции; да еще в теперешнее-то время... Курлов ухмылялся. Я вспомнил, что с Васильевым у него старые, денежные отношения. Наш разговор не клеился. Мы смотрели на вещи по-разному... Я знал, что он снова "стал варить кашу". Живые, острые глаза, слегка насмешливая улыбка из-за {127} дымившейся сигары напоминали мне прежнего умного генерала Курлова; но осторожная поступь и загребание ноги указывали на пережитый паралич... Нет, думал я, провожая его, пора в Сенат. Он думал иначе.
      Телефонировал мне и Белецкий. После ухода Хвостова, он старался сойтись со мной. Хотел перед моим отъездом повидаться. Не верил, что я долго останусь в Крыму. Он тоже говорил про Протопопова, как про своего старого друга. Как же, думалось мне, эти два врага Курлов и Белецкий, как же поделят они министра. Очевидно, метят оба попасть ему в товарищи... Белецкий сказал, что завтра привезут подписанный указ. Я высказал сожаление, что я завтра уезжаю, взят билет и, таким образом, я не увижу нового министра.
      Белецкий очень предупредительно предложил устроить наше свидание с министром завтра утром, хотя бы и до получения указа. Вскоре он протелефонировал, что Протопопов просил меня приехать завтра к нему на квартиру в 10 часов утра.
      Без пяти минут десять я звонил у входной двери в квартиру Протопопова. Меня попросили в кабинет. Навстречу мне быстро шел, улыбаясь, симпатичный блондин среднего роста, с усами. Он протянул мне обе руки со словами:
      - Я давно, давно знаю вас хорошо, хотя мы и не знакомы. Мой друг и однополчанин, Павел Григорьевич Курлов, так много говорил про вас хорошего. Я благодарил. Хозяин старался усадить меня поудобнее. Передо мною был удивительного шарма, преинтересный, красиво говоривший человек. Он сразу же начал про мое назначение в Ялту, сказав, что это только на время, т. к. он считает, что меня необходимо назначить Петербургским градоначальником.
      - Вы согласны, надеюсь?
      Я, конечно, благодарил. Он говорил про необходимость выбрать хорошего командира Корпуса жандармов и просил сказать откровенно, кого бы я считал пригодным для занятия этой должности. Я назвал генерала Герасимова и еще одного жандармского генерала, которого я не мог терпеть. Протопопов вскочил, смеясь. Да, ведь, они вас так не любят. Я ответил, что и я их не люблю, но ответил на его вопрос, {128} как начальника, - по совести, правду. Он стал превозносить Курлова, считая, что он будет идеальным командиром Корпуса жандармов, и что это назначение явится для него реабилитацией за все несправедливости, понесенные по делу Столыпина. С этим я не мог не согласиться. Затрещал телефон. Я сделал движение выйти в салон, хозяин радушно удержал меня и подошел к телефону. Невольно слыша разговор, я старался отвлечься рассматриванием кабинета. Богато, уютно, удобно. По-русски. Стены в фотографиях, в картинах. Выделяется большой фотографический портрет Гучкова. Ну, ну, - подумал я, - думцы, общественность.
      А хозяин оживленно беседовал с председателем Гос. Думы Родзянкой. Разговор кончился.
      - Вот, видите, - начал быстро, подойдя ко мне вплотную, хозяин, оказывается я не имел права принимать назначения от Его Величества, не спрося разрешения у Родзянко
      Протопопов волновался и стал передавать мне свой разговор с Родзянкой. Судя по разговору, в Думе уже узнали о состоявшемся в Ставке назначении и некоторые недовольны, что Протопопов входит в Кабинет Штюрмера. У нас уже начали играть в парламентаризм.
      - Да, ведь, Родзянко сам предлагал вас Государю на пост министра Торговли, - оказал я.
      - А вы знаете это? Ну да, сам предлагал. А вот, когда Государь захотел меня на пост министра Внутренних дел, не спросясь Родзянко, оказывается, я должен был отказаться...
      Разговор взволновал хозяина. Перейдя в столовую, где подали утренний кофе, хозяин понемногу успокоился и стал развивать планы на будущее. Он очень тепло и сердечно говорил об Их Величествах и особенно о Государе. - Я положительно влюбился в него. Какой шарм. Какое образование, как быстро схватывает каждый вопрос, его суть...
      Продержав меня более двух часов, любезный хозяин, наконец, проводил меня до передней, пожелав мне на прощанье еще раз доброго пути и мы расстались. Какой очаровательный человек, думал я про Протопопова, едучи домой. Но, как мало похож он на министра, да еще Внутренних дел... Да, в такое время...
      {129} Повидав еще кое-кого из тех, кто должен был писать мне в Крым и информировать меня обо всем, условившись о способе пересылки корреспонденции, чтобы она не попадала в нескромные руки перлюстрационных бюро, которые, к слову сказать, не имели ничего общего с жандармерией, я вечером выехал в Крым.
      Дивная служба по охране священной особы Государя Императора и Его Семьи, незабываемых десять лет оставались позади... Должен ли я был уходить оттуда, не следовало ли мне оставаться там? Кто знает! На все воля Божия!
      {133}
      ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
      На южном берегу Крыма с сентября по конец 1916 года. - Ялтинское Градоначальство. - Приезд в Ялту, первые шаги. - Еврейский вопрос. - Работа на раненых. - Вел. Кн. Мария Павловна Старшая. - Вел. Кн. Ксения Александровна. Вел. Кн. Павел Александрович. - Вел. Кн. Михаил Александрович. - Переписка с королевой Греческой. - Брак княгини Е. А. Барятинской с кн. Оболенским. Касса первой помощи. - Отзывчивость Государя. - У адмирала Колчака. - Генерал Эбелов. - Меры по продовольствию и транспорту. - Н. К. Денисов и его проекты. - Проект по улучшению Ялты. - Что удалось начать. - Оценка имения Форос Г. К. Ушакова. - Георгиевский праздник 26 ноября. - Приезд Милюкова и его интервью. - Отклики на убийство Распутина.
      Ялтинское Градоначальство было учреждено, по желанию Императора Николая 11-го, 18 июня 1914 года, и сразу же, после переворота 1917 года, было упразднено Временным Правительством.
      Оно занимало южный берег Крыма, от Байдароких ворот и мыса Ласпи до деревни Ускута, что восточное Алушты, включительно, что составляло полосу земли до ста километров длиною.
      Северною границею Градоначальства был горный хребет Крымских гор, высотою до 555-800 сажен, называемый в общежитии Яйла, хотя, собственно, слово Яйла (пастбище) обозначает плоскую верхнюю поверхность самого горного кряжам
      Вся Яйла, со своими вершинами: Ай-Петри (576 с.), Кемал-Егерек (716 с.), Демир-Капу (721 с.), Роман-Кош, самая высокая (723,4 с.), Зейтин-Кош (718,9 с.), Чатыр-Даг (714,5 с. - Эклиз-Бурун) и Демерджи представляет могучую, более ста, верст длиною стену, которая и защищает южный берег от северных ветров и холодов.
      У Байдарских ворот та могучая стена теснится к морю и даже обрушилась в него колоссальными скалами Фороса, но затем, как бы испугавшись утонуть, отступает от моря и отодвигается от него у Алупки на 4 версты, у Ялты - на 6 верст, а у Алушты - до 8 верст.
      За Яйлой же к Градоначальству относился Козьмо-Демьянский монастырь и находящаяся около него Царская охота, из-за которой вся эта местность и была отнесена к Градоначальству.
      Южный берег изрезан большими и малыми бухтами, часто с пляжами, и врезается в Черное море, считая с Запада {134} мысами: Лапси, Сарыч с маяком, Кикенеиз, Ай-Тодор с маяком, Никита, Аю-Даг и Плака.
      Это счастливое сочетание горного хребта, береговой линии и теплого моря создало, под горячими лучами южного живительного солнца, из южного берега Крыма благодатный край, титаническую теплицу, царство зелени, плодов и цветов, где созревали виноград и различные нежные фрукты, зрели оливки, винная ягода, раскинулись табачные плантации, круглую зиму цвели розы и фиалки, росли кипарисы, лавровое и масличное дерево, магнолии и олеандры.
      Громадная дача Южно-бережного лесничества, начавшись у Массандры, перекинулась через Яйлу на Север гигантским лесным ковром сосны, бука, тисса и орешника и соединяло Южный берег с великолепной, дикой Царской охотой, с горою Чечуль в центре.
      Великолепное шоссе, - гордость русских путейских инженеров, бежало через все Градоначальство от Севастополя до Алушты. А в Алуште и Ялте от него шли шоссе в Симферополь и Бахчисарай. Между Мисхором и Ориандой, Ялтой и Гурзуфом было хорошее и нижнее шоссе.
      На этой-то замечательной территории, бережно укрытой с Севера, согреваемой южным солнцем и ласкаемой теплым морем, были расположены два города: столица края красавица Ялта и ее ревнивая соперница Алушта, с их дворцами, виллами, громадными имениями, садами, парками, виноградниками и плантациями - города, о которых так много рассказано мною в моих предыдущих томах.
      Двадцать татарских деревенек с их садами, виноградниками и табачными плантациями, из которых упомяну лишь: Кикенеиз, Алупка, Кореиз, Ай-Даниль, Ай-Никита, Дегерменкой и Биюк-Ламбат.
      Большое количество местечек, разросшихся около культурных центров, около огромных богатейших имений, как например: Симеиз, Мисхор, Алупка, Кореиз, Гурзуф, Суук-Су, Профессорский уголок.
      Богатейшие имения частных лиц, перечень которых занял бы много места, из которых упомяну лишь: Тесели - имение Плаутиной, Форос - Ушакова, Алупку {135} Воронцовой-Дашковой, Кореиз - кн. Юсупова, гр. Сумарокова-Эльстона, имения Токмакова, кн. Долгорукой, кн. Трубецкой, гр. Паниной, за Ялтой же: имения Бекетова, Наумова, Денисова, Федосеева, Соловьевой, Партенит - Раевских и много других.
      Имения Великих Князей: Александра Михайловича - Ай-Тодор, Георгия Михайловича - Харакс, Николая Николаевича - Чаир, Петра Николаевича - Дюльбер, Димитрия Константиновича - Чикмене.
      Удельные имения - Ай-Даниль, Чукурлар, Кучук-Ламбат.
      Как венец всего частного землевладения, - принадлежавшие Государю Императору великолепные имения: Ливадия, Массандра и Орианда с их замечательными виноградниками, подвалами, парками, садами, цветниками.
      Удивительное упреждение Императорский Никитский сад, с его школами, лабораторией, питомниками и винным подвалом Магарача.
      Южнобережное лесничество, оберегавшее край от хищнического истребления и эксплуатации лесов.
      Все это вместе утопало в зелени виноградников, парков и садов и создавало нашу русскую Ривьеру, равной которой по красоте, природной роскоши и богатству нет в мире.
      Я высадился в Симферополе и поехал в Ялту на автомобиле через Алушту. В Алуште меня встретили с цветами, думая, что я еду с женой. Часов в шесть приехал в Ялту, отслужил молебен в соборе и устроился в ,,России", пока не приищу квартиру, т. к. Императрица просила не беспокоить семью Думбадзе на казенной квартире градоначальника.
      На следующее утро явился в Градоначальство. Во дворе стояло довольно много простолюдинов, в большинстве татар. Когда я подошел, все опустились на колени. Я был смущен, просил встать. То были "просители". В канцелярии мне объяснили, что таков обычай. Сказал, что я его категорически уничтожаю и прошу впредь мне такой встречи не делать.
      Познакомился со служащими, съездил в полицейское управление, принял полицию. Многих я знал, знал хорошо полицмейстера Гвоздевича.
      {136} Всех просил служить "по закону" и поступать по отношению публики тоже "по закону". Я заявил, что прежних обычаев по службе, укоренившихся в течение долгой болезни бывшего градоначальника, я не признаю, слышать про них не желаю, прошу их забыть и предупреждаю, что впредь всякий противозаконный проступок будет мною преследоваться наистрожайшим образом.
      В первые же дни моей службы прежний градоначальник генерал И. А. Думбадзе скончался. Похоронили его со всеми полагающимися ему военными и гражданскими почестями. От жизни ушел хороший по душе человек, верный слуга Царя и Родины, администратор безукоризненной честности. Со смертью его мне было легче приняться за искоренение тех неправильностей, что упрочились в Градоначальстве за время его болезни, без его ведома.
      Больным вопросом являлось отношение к евреям. Их заставляли периодически подавать прошения о праве жительства, оплачиваемые гербовым сбором. Пришлось объяснить, что этим как бы установили незаконный налог и т. д. Собрал приставов, напомнил мое требование - "всё по закону". Обещали. Но не прошло и нескольких дней, как приехавший в Ялту и остановившийся в "России" известный петроградский адвокат еврей, подвергся нажиму со стороны полиции. Адвокат послал две телеграммы в Петроград, разделывая, конечно, Градоначальство. Меня предупредили. Вызвал пристава. В чем дело? Тот бросился на колени. - Простите, больше не буду. - Предложил урегулировать дело. Закон был восстановлен. Адвокат послал телеграмму: - предыдущие считать недействительными.
      Вскоре ко мне явилась группа общественных деятелей и очень деликатно просила объяснить, как я буду относиться к евреям. Я не скрыл моего удивления подобным вопросом и ответил: "по закону".
      Визитеры думали, что я шучу. Я разъяснил, что для меня выражение "по закону" есть нечто серьёзное, это целая система. Основа всего. Я разъяснил, что и для меня и для самих евреев будет всё гораздо проще и яснее, раз мое отношение к ним будет регулироваться законом, и только законом.
      {137} - Ведь, посудите сами, господа, если я стану действовать до "усмотрению", то сегодня оно может оказаться удобным для евреев, а завтра я могу встать с левой ноги и мое усмотрение окажется для евреев невыгодным. А закон ясен. Будем руководствоваться законом и всё будет в порядке. - На меня смотрели с удивлением, но возражать не приходилось. Распрощались.
      Прошло несколько дней. В Градоначальстве стали выселять евреев из местечек, где они имели право по закону селиться, и предлагали переехать в Ялту, как город.
      Вдруг получаю письмо от Вел. Кн. Ксении Александровны, которая просила не выселять из Алупки одну еврейку и т. д. Оказывается, еврейка нашла ход к Великой Княгине через одного из бывших у меня визитеров по еврейскому вопросу и через одного доктора.
      Я был возмущен бесцеремонностью общественного деятеля. Я поехал к Великой Княгине, доложил всю деликатность моего положения по водворению в крае именно законности и т. д. Я обещал похлопотать об удобствах для еврейки, но только в Ялте. Великая Княгиня поняла меня и на своей просьбе не настаивала. Еврейка была перевезена в Ялту на моем автомобиле, водворена хорошо и т. д.
      Окончив с еврейкой, я пригласил бывших у меня визитеров и пристыдил их. Как же, господа, ведь согласились, что лучше действовать "по закону" А что же вышло? Дабы обойти "закон", обратились к Вел. Княгине. И я должен был не исполнить просьбы Ее Высочества. Что же вы думаете, господа, что это приятное и легкое для меня дело не исполнить просьбы Великой Княгини, не исполнить просьбы сестры Государя Императора?.. Что же это, хорошо с вашей стороны? Вот каковы вы, господа, общественники. Вот что такое "закон" для вас. - Много я наговорил тогда истин представителям общественности, хотя и с улыбкой. А на прощание их заверил, что и впредь в Градоначальстве всё будет делаться "по закону".
      По условиям войны весь наш чудный край представлял теперь как бы одну колоссальную лазарет-здравницу. Всюду были устроены госпиталя или Комитета Императрицы {138} Александры Федоровны или Красного Креста, Земгора или иных благотворительных организаций или частных лиц.
      Не было интеллигентной семьи, в которой бы кто-либо из дам не работал на раненых. Все, кто не мог устроиться на фронт, работали, как могли, на местах. Многие богатые люди имели у себя домовые лазареты. У многих жили выздоравливающие офицеры. В Ливадии был устроен большой лазарет, отчеты о котором, ежедневно отсылались Императрице Александре Федоровне.
      Будучи, по должности, представителем Верховного начальника Военно-санитарной части для моего Градоначальства, я представился в Петрограде принцу Ольденбургскому. Его Высочество дал мне руководящие указания и просил, при замеченном где-либо упущении, телеграфировать ему непосредственно. И, когда я воспользовался однажды этим разрешением по поводу одного лазарета Земгора, на администрацию которого ко мне поступило несколько жалоб офицеров и рапорт коменданта, принц не замедлил обрушиться по телеграфу строгою карою.
      Всё в крае жило для войны. Я окунулся в новое для меня дело, и оно вскоре захватило меня полностью.
      С первых же дней мне пришлось соприкасаться с членами Императорского Дома. Приехав в Ялту, я еще застал в Ливадии Вел. Кн. Марию Павловну Старшую. Великая Княгиня стояла во главе обширной организации по снабжению выходящих из госпиталей теплого одеждою. Организация охватила всю Россию. Но на Южном берегу Крыма было сосредоточено такое количество организаций, находившихся под покровительством Царицы, что возникло несколько вопросов о разграничении компетенции высоких покровительниц.
      Великая Княгиня тактично обошла подводные камни. Приняв меня величественно ласково в Ливадийском саду, в садовом кресле, среди цветов, Великая Княгиня объявила, что центр деятельности ее комитета будет устроен в Симферополе, а что в мое распоряжение все-таки будет передано пять тысяч рублей на нужды выздоравливающих. Великая Княгиня упомянула о широкой организации Ее Величества и пожелала мне всяческих успехов.
      {139} Сопровождавший Великую Княгиню сенатор Д. Б. Нейгард не замедлил передать мне деньги, причем подчеркнул, что район Градоначальства не входит в круг деятельности Великой Княгини, так как тут всё делается по указанию Ее Величества. Я понял всё. Еще в Петрограде я слышал, что пребыванием Вел. Княгини в Ливадии недовольна Императрица. Ее Величество была задета тем, что Великая Княгиня обратилась за разрешением остановиться в Ливадии не к ней, а к Государю Императору.
      Дня через два я приехал проводить Ее Высочество. Она уезжала на Север. А наши выздоравливавшие, перед отъездом на Север, снабжались отличными теплыми вещами из Комитета Великой Княгини в Алуште.
      В Ай-Тодоре, в своем имении, жила с детьми Вел. Кн. Ксения Александровна. Великая Княгиня приняла меня с чарующей мягкостью и простотой, что так напоминало добрую вдовствующую Императрицу. Ее свита - полковник князь Орбелиани с женой Верой Владимировной были на редкость симпатичны и предупредительны.
      Неподалеку, в Кореизе, жила дочь Великой Княгини - княгиня Ирина Александровна, по мужу Юсупова, с родителями своего мужа. Приезжал ненадолго и ее муж молодой князь Ф. Ф. Юсупов, граф Сумароков-Эльстон.
      В Мисхоре жил недолго, отдыхая после командования корпусом, Вел. Кн. Павел Александрович с супругой. Спросив по телефону, когда могу представиться, я был приглашен к чаю. Вел. Князь казался усталым, но готовился вновь работать по инспекции гвардии. Его жена, княгиня Ольга Валериановна, была женщина-дипломат. Приехав с мужем в Россию, она сумела из баварской графини Гогенфельзен стать русской княгиней Палей. Она пошла на героическое средство. Познакомилась с Распутиным и добыла от него личное письмо к Царице с просьбой исполнить ходатайство о даровании ей титула княгини Палей. Великий Князь, испросив аудиенцию у Императрицы, лично вручил то письмо "Старца". Государыня была так поражена неожиданностью, что с ней .случилось головокружение. Оправившись, Государыня лишь смогла сказать Великому Князю, довольно сухо, что просьба будет {140} исполнена. Утром 15 августа 1915 г. Ольга Валерьяновна была сделана княгиней Палей. "Старца" она почитала до его смерти, а после убийства не постеснялась заехать к семье убитого. И все-таки сердце Царицы она не покорила, и симпатии Ее Величества не завоевала, хотя принимала к тому все меры. Но высокое положение супруги дяди Государя Ольга Велерьяновна несла высоко, оставаясь для столицы дамой великосветского Петроградского общества.
      Одна из ее дочерей по первому браку была за графом Крейц, другая Марианна вторым браком была за Дерфельденом. Обе были знакомы с Распутиным, и в квартире графа Крейца состоялось знакомство Распутина с французским послом Палеологом. Лучшее доказательство, что никаких данных о прикосновенности "Старца" к какому-либо шпионажу не было.