Физика (Рассказы)

      Он выходит шумно, хлопая дверью. Дзинь-бум.
      А через час уже Левина очередь ломать замки и косяки. Но он выходит очень тихо. Бесшумно покидает кабинет Лапина. Звон только в ушах.
      Хорошо же начинаете, Лев Петрович... Хроническое недофинансирование... Дисбаланс... Кто вас научил таким речам?... Ваш друг Кораблев? То-то рекомендовал... С себя надо начинать, позвольте вам заметить, а не искать виноватых там, где их по определению нет... И быть не может, Лев Петрович... Додумались... Отверток им недодали...
      В приемной на ходу Вероника сует Васильеву в руку листок. Левина собственная служебная записка. Премии сотрудникам технического отдела по итогам года. Слева сверху резолюция Лапина: "Считаю процент завышенным, а список необоснованно раздутым, пересмотреть".
      У себя в кабинете Лева сначала одевается, потом присаживается к столу, снимает шапку и быстро пишет. Генералиссимусу? Дуче? Почетному клиенту "Сибирь Форд Моторз"? Нет. Просто "Заявление..."
      В приемной никого. Дверь в комнату отдыха открыта. Оттуда плывет запах ветчины и апельсинов. Лева кладет бумагу на стол Веронике и выходит.
      "В принципе, вы, может быть, и правы, Мирра Моисеевна, - думает Левка. - Наверное. Разницы, может быть, и нет. Есть просто граница. Черта. С той стороны нужен, а с этой нет. Здесь больше не ждут, а там - с трех часов. Девочка. Которую одинаково не хотелось ни Лиле, ни Леве, ни Свете. Но она получилась, и это, наверное, не просто так".
      Через две минуты он уже сидит в машине. Снежинки вечерней метелицы бьются в лобовое стекло. Мелкий зимний гнус. Бьются и разбегаются. Опрометью.
      "Вот же глупые, - удивляется Васильев, - Чего испугались-то? Ничего страшного. Завтра сначала высплюсь, а потом позвоню Высоцкому в Южэнерго. Начну с хорошего".
      В ухо ударяет Петр Ильич. Привычно вставленный наушник выпиливает "Крысиное озеро". Забыл включить автоответ.
      - Лев Петрович, это Павел. Восстановили питание на двадцать второй. Поедем, переключимся?
      - Давайте, конечно. Только Сибкредит предупредите.
      - Обязательно. А еще хотел спросить. Мне можно... Можно сегодня уже не возвращаться?
      - Можно.
      "Надо бы самому предупредить Демина, - мелькает мысль. Приходит в голову: двухминутный перерыв связи, даже не заметите... Надо бы. Было бы правильно, конечно."
      Но вместо этого Васильев включает первую скорость.
      - Вы сами себя превзошли, - говорит ему Антонина Гавриловна, открывая дверь. - Я была уверена, что опоздаете. Какое приятное исключение. Даже раньше обещанного.
      Между тем Лизка уже в колготках и кофточке. Через полчаса точно была бы в сапожках. С книжкой в руках на маленьком стульчике в прихожей.
      - Вас подбросить?
      - Нет, спасибо, тут же дворами два шага, да и в магазин надо зайти.
      Тем лучше.
      - До свидания. Спасибо, что посидели.
      Поземка перебегает улицу Марковцева на красный свет. Белые суслики за белыми мышами. Полки. Орда.
      Домой не хочется. Совсем.
      Лиза, слушай, а давай поедем в Сосновый бор. Посмотрим белок.
      - Они, наверное, уже все в домиках, - говорит ребенок. Отражается в зеркальце.
      - А вот мы поедем и посмотрим.
      Как можно дальше. Как можно дальше.
      На часах без двадцати семь. Лева представляет себе кабинет Лапина. Буква Т стола и О двери. Как игра "виселица". Угадай пропавшую букву.
      Бреславская, Чертков, Данилов, Гусев... Тоже мне проблема.
      Чайковский настигает у въезда на заправку. За деревней Красной. Наушник вытащил, а вот прибор не обесточил. Сам виноват.
      - Лев Петрович, - голос Лапина необычайно ласков, - ну и что это за детская выходка? Какую-то бумажку накатал, хорошенькое поздравление. Несерьезно. Рабочий разговор. Обмен мнениями. Надо привыкать. За вами же коллектив, целое направление. Ай-ай-ай. Я тут переговорил с нашим новым коммерческим, Олегом Анатольевичем. Посоветовались. Резервы есть, думаю, сможем скорректировать ваш план развития. А то действительно, все Гусеву или Данилову. Загордятся, особенно Алексей Витальевич. В общем, давайте, завтра ровно в десять жду. Готовьте предложения. Договорились?
      "Вот же козел, хитрая бестия! - думает Лева. - Действительно два фокуса. С колесами и без. Чертяка".
      - Договорились. Завтра в десять.
      - Ну и молодцом.
      - Вас с днем рождения, - говорит Васильев в уже оглохший, отбившийся пластик. И сам себе изумляется. И краснеет от стыда. А потом поднимает глаза и видит в зеркальце - ничего. Никто ничего не заметил. Обошлось. Как всегда. Ребенок дышит. Лизка спит. Он, Лева, тормознул. Остановился на повороте. Не вышло. Застрял. До следующего раза. А она едет. Летит к веселым белкам в расписных домиках. По небу. На облаке. И ничего ей не мешает.
      Елизавета Львовна.
      Васильева.
      ТЕПЛО
      Крестики и нолики.
      Прутики кустов и мелкие полыньи. Полупрозрачность теплого воздуха над ними.
      - Папа, а кто в реке курит?
      - Русалки, наверное, - говорит Лева.
      - Нет, русалки хорошие, - не хочет соглашаться Лизка, - про них мультфильм есть.
      - Тогда водяной.
      "Про него тоже мультфильм есть", - вспоминает Лева. Но ребенок молчит. Значит, еще пока не видел. Верит на слово.
      А оно у Левы надежное. Когда-то дал сам себе. Пообещал не курить. И все. Уже шесть лет хороший. Золотой.
      На середине реки, за заснеженным островом, рыбаки. Черные точки. Птичий помет. Про них точно мультфильма нет. Только про серого с хвостом.
      - Папа, а почему мама звонила медленно-медленно?
      Лева останавливается. Полозья санок перестают скрипеть.
      - Это как медленно-медленно?
      - Она ведь в Новосибирске?
      - Конечно.
      - Когда мама звонит из Новосибирска, то всегда бегом-бегом, а сегодня шагом. Медленно-медленно. Почему?
      "Оказывается, ребенок различает город и межгород. Надо же!" - думает Лева.
      - Смотри, - говорит он, - птица опять улетела!
      Скульптура называется "Река-труженица". Кажется, так. Возлежит. Ковано-сварной каркас на высоком камне. В том месте, где набережная переламывается. Ухает вниз к воде и ивам. В Левином детстве это место звалось извозом. Только девка еще не протягивала руку к зениту. И медную птаху никто не отрывал от ее железной ладони. Удивительное постоянство.
      - Правда. - Лизка привстает с санок. - У нее там птенчики, наверное.
      - Где? - изумляется Левка.
      - Ну там. - Дочь взмахивает рукавицей. - Там, куда она летает. На небушке.
      Последний мартовский снег, как драгметалл. Отражает свет и луны, и солнца. Слепит. Скольжения не будет никакого, но, может быть, и к лучшему. Настоящая скорость пугает Лизку.
      Крестики превращаются в кресты. А нолики - в нули. Устье Искитимки цепь перекатов. Вода сверкает внизу. В авоське стволов и веток. Журчит, впадая в Томь. Круглый год. Кто и где льет в нее кипяток? Какие эльфы и гномики?
      - Папа, а почему никто сегодня не пришел? Даже собачки не гуляют.
      Лева смотрит вверх. Туда, где тополя, дома и нимфа - мать полей. На белой девственной глади - три параллельных линии. След - "аргомака", санок с рулем. И больше ничего. Первопроходцы.
      - А все уже настроились на оттепель. Переоделись. Только мы с тобой морозов не боимся.
      - Собачки не переодеваются, - подумав, говорит Лизка. - Они всегда в шубке. Ты бы хотел стать собачкой? Понарошку?
      День вопросов и ответов. У самого Левы был только один. Да и то позавчера, в четверг.
      - Разве в субботу хоронят? - спросил он у Светки.
      - Теперь делают все, - ответила жена и заплакала. Узнала от матери, как умирала тетя Калерия. Она просто сказала: "Скоро весна". Сказала и закрыла глаза.
      Маленькая и очень терпеливая женщина, Калерия Гавриловна. Думала, еще чуть-чуть перенеможется - и будет свет. Но зима оказалась выносливее. Теперь вот черная студеная земля лежит на боковой аллейке Южного кладбища. Как раз, наверное, сейчас посыпалась. На красную крышку. Падает.
      А Лева уже второй день с Лизкой. Ведь мама на курсах в Новосибирске. И вернется только завтра.
      - Ну что? Катаемся? Кто первый забежит на горку?
      - Лиза! Лиза!
      Ага, сейчас истопчем снежный покров. Манную кашу без примеси варенья. Как всегда. Ложкой истычем, а есть не станем. Дети.
      Смешного колобка в синем комбинезоне хватает ровно на полгоры. Возле пары старых карагачей она останавливается. И ждет сани. Экипаж.
      Ладно, карета подана.
      Закладывать виражи, заворачивать у последнего столбика чугунной ограды и съезжать к самой воде Лизка не очень любит. Ведь неизвестно, кто там прячется. Кто живет под ветками и наледью. Но после трех проходов по прямой, строго вперед, Лева уговаривает дочку скатиться. По белому, еще не тронутому. К живому перекату, незамерзающей воде.
      Техника старинная, пионерская. Работает левая нога, пятка. Ныряет, зарывается. В лицо летят снежинки, а в ухо - ветер. Но получилось. Вписались. И санки скатываются. Только рулем довернуть немного. Летят вдоль берега. По кромке.
      - Ну как? Здорово?
      - Папа, - вместо ответа Лизка встает и быстро прячется за Левину спину, - там бабушка с палочкой. И собачка.
      Впереди, метрах в тридцати от санок зеленое пятно. И рыжая стрелка. Семь ног. Одна деревянная. Местная старушка с клюкой. Из бывших, советских. Живут еще такие в доме наверху. Сталинском, желто-красном. С колоннами и эркерами. Ничего примечательного, тем более пугающего. Всем хочется глянуть на воду. Полюбоваться жизнью. Особенно в конце зимы.
      Между тем болонья за спиной Левы деликатно шуршит.
      - Папа, а можно мне залезть на коника?
      Это значит - сесть на шею. Ножки свесить. Высоко подняться над землей. Много выше ушастого коккер-спаниеля. Симпатичная мордашка. И не из дешевых.
      - Давай! - говорит Лева. Два раза Лизке повторять не надо. Есть.
      Лева встает. Собака воюет с воробьем. Обыкновенным, вкусным. Не латунным. С ветки на ветку прыгает. А собака с кочки на кочку. Мимо летит. Не останавливается. Зато бабка любопытна. Живые серые глаза и лисья шапка.
      - Здравствуйте. - Лева кивает головой и Лизкой. Ходока проще пропустить. Тропка узкая, и тащиться по колено в снегу не хочется. По щиколотку лучше. Гуськом, один за другим.
      - Здравствуйте, - отвечает бабка и смотрит на Васильева. Долго и внимательно. Фотографирует. Без вспышки. А потом показывает остренькие вставные зубки.
      - А ведь я вас знаю, молодой человек. Вы зять Калерии Гавриловны Росляковой? Правильно?
      Левка не знает, кем он приходился покойной сестре своей тещи. Зять? Ну, пусть зять. Звучит получше деверя и шурина.
      - Да. Именно так.
      - То-то я смотрю на вас. Думаю, видела. Видела тогда в онкологии Калерию с каким-то молодым человеком. Мы с ней вместе работали. В Энергоснабе. Очень плохо она тогда выглядела. Очень плохо. Прямо никакая. Оклемалась? Нет?
      "Ах, ты, старая, гнусная грымза! - думает Лева. - Вылезла погулять. По лестнице спустилась от площади Пушкина. Приковыляла. Ни раньше, ни позже. И ведь, действительно, могла видеть. Возил. И не один раз. Возил Калерию Гавриловну на химию. Было. Пока Светка сама не сдала на права".
      - А у меня сынок - зав. отделеньем в онкологии. На капельницы к нему ходила, - не умолкает бабка, лопочет. - А Калерия у него-то и наблюдалась. Только, сказал, чудо поможет вашей подруге. Только чудо. Господи Исусе".
      А рожа - такое солнышко. Лучики - морщинки. И губы накрашены. Слюна розовая и, кончики клыков. Словно сама воробья съела. Живьем. Только сейчас заметил. Плохой ты, Лева, физиономист. И вообще не наблюдателен. Учись у ребенка. Учись, пока не поздно.
      - А вот чудо и случилось! - бухает Лева Васильев, говорит решительно и вдохновенно. - Произошло. Оно самое. Все нормально. Обливания помогли. Рассосалось. Вчера как раз уехала к подруге в Германию. На полгода.
      - К Заре Михайловне? - темнеет бабка. Зеленеет. Под стать пальтишку становится. Драпу в рубчик. - Да вроде бы никогда особенно и не была близка с Вайнштоками? Ну надо же!
      Лева разводит руками. Вернее, одной. Второй крепко держит Лизку за коленку. Уж извините.
      - Чапа! - кричит бабка. - Чапа, немедленно вернись! В реку упадешь, глупая ты псина!
      Палка орудует, как шило. Дырокол. Ходко пошла старушка. Обиженно сдавать страницу берега в архив.
      - Чапа!
      Лева с Лизкой на плечах тоже выходит на запорошенную тропинку. Санки сзади. Широкими полозьями зализывают дыры в снегу. Большие и маленькие.
      Медленно, не торопясь. Пусть все исчезнет. И снова воздух станет прозрачным. Без цветных примесей. На все четыре стороны света.
      А мартовское солнце старается вовсю. Желтые блики играют в мелкой воде Искитимки. Бесполезные золотые рыбки.
      "Вот так и попрощался с Калерией, - думает Лева. - Вместе со всеми. Получилось. Само собою. Действительно, Господи, прости".
      - Папа. - Лизка пригибает голову и шепчет прямо в ухо. - Папа, а почему ты обманул чужую бабушку?
      - Разве обманул?
      - Да. Баба Лера ведь никуда не уехала. Она же дома. Мы же ее не провожали. Не отвозили в аэропорт. И на вокзал не отвозили.
      Лева молчит. Чужую бабушку - это цветочки. А вот собственную дочь - уже целое искусство. Но выбора нет.
      - Знаешь, малыш, - говорит Левка, - это не обман. Это сказка. Ты думаешь, только детям рассказывают волшебные истории? Нет. Бабушкам и дедушкам тоже.
      - Но они же не верят. Ни в Железного дровосека, ни в Буратино.
      - Вот поэтому им и рассказывают сказки друг про друга.
      За спиной тишина. Ребенок задумался. Лева чувствует холодок. Вокруг своей собственной шеи. Циркуляцию воздуха, а не крови.
      Угловой дом на вершине крутого склона смотрит на Васильева всеми своими черными окнами. Можно подумать, тоже осуждает. Заодно с парой, что телепают там. Все еще тащатся вверх по извозу. Все меньше делаются и меньше. Но совсем исчезнуть не торопятся. Не спешат.
      Вообще остановились. Мальчишки помешали старушке. Точно! Какой-то там воспитательный момент. У чугуна и камня, возле "Реки-труженицы".
      - А давай не на мне поедешь, а на санках, - предлагает Лева. Поднимает двумя руками дочь и ставит на снег.
      Лизка садится на сиденье, как Емеля. К Искитимке передом, а к рулю задом. Лева бы охотно присоединился. Но кто-то должен бдить. Всегда. Смотреть в оба.
      А на вершине, на изломе Притомской набережной, в воздухе палка. Старушка из Энергоснаба лютует. Мать эскулапа, убийцы Калерии Гавриловны. Кого-то и она хочет достать. Лично, сама. Бабанька в зеленом, луговом пальто.
      Одного хорошо видно. Стоит у ограды в черной куртке. Ногу задрал, положил на железные перила. Прыгун, гимнаст. Брумель и Андрианов. В полной готовности. А второй мелькает. Красная куртка. То появится из-за плеч рукотворной русалки, то исчезнет. Что-то еще отламывают. Определенно. Два малолетних хулигана. Попались, акробаты.
      Клюка трясется. Собака и человек - то в унисон, то в разнобой. Но слов не слышно. Зато видно. Старуха резко подалась вперед. Палка проткнула воздух. Бесенок в красной куртке спрыгнул с камня, слетел, сорвался - и по снегу, по крутому склону, снарядом, бомбочкой - к реке. Его товарищ в черном сигает следом. Через ограду перемахивает - и в том же направлении, но только колбасой.
      Кто победил, не ясно.
      - Я вас достану... негодяи! - уже доносятся отдельные слова. И подозрение оправдывается. Десять очков у хулиганов. Что-то там красное прилипло. Светится. Осталось на теле "Реки-труженицы". Еще пара шагов вверх, в гору - и Лева оборачивается.
      - Лиза, смотри, твоя птичка-невеличка прислала Речке-Весне шапочку с небес. Как в этом... как в мультфильме...
      Лизка бросает взгляд через плечо. Разворачивается всем телом, встает и все равно не верит своим глазам.
      Правда, старая лыжная шапка. На ковано-сварном металле головы. Олени и стрижи. Узорчатая. Чудесная, с игольчатым помпоном. Шариком на ниточке.
      - Ой, - говорит Лизка, - как у гномика! Только этих нет...
      Она показывает руками.
      - Да, - понимает Лева, - полей. Но их и не должно быть. Это же шапочка эльфов, а не гномов.
      - Каких эльфов?
      - Ну эльфов... сказочных, волшебных... которые воду в Искитимке зимой греют.
      - Какое безобразие! Нет, вы видели? - Старуха ждет сочувствия, а может быть, и помощи.
      - Простите, мы очень торопимся, - отвечает Лева. - Извините.
      И мимо. Не останавливаясь. Под ветки рябин Притомской набережной.
      - Молодой человек, имейте совесть! - доносится из-за спины, Остановитесь. Одна минута же. Снимите это безобразие. Мне не достать.
      Под ногами бесконечная белая лента широкой дорожки. Справа черная невысокой ограды. Высоко и хорошо. Вся река видна и даже рыбаки за белым языком острова. Словно ветер раскидал мерзлую ягоду. И некому склевать. Счастье.
      - Эта бабушка с палочкой, - говорит Лизка, когда замолкает вдали голос и лай глохнет, - она очень плохая. Очень.
      Лева останавливается и оборачивается.
      - Папа, - продолжает ребенок и встает на сиденье, - а давай посмотрим на реку. Может быть, мы увидим этих эльфов, которые шапку принесли. Или гномиков. Может быть, они еще не убежали обратно. К своим печкам. Это же они дымки пускают? Да?
      - Конечно, конечно. Давай, - легко соглашается Лева. Посмотрим.
      Он берет дочку на руки, поднимает и подходит к самой ограде.
      Теплый воздух над ближними полыньями, словно тончайший шелк. Радужные нити. Одежда невидимых кочегаров. Кузнецов и косарей. Они славные. Не курят и не дергают девчонок за косички.
      Лизка молчит. И Лева молчит. Очень красиво.
      - Папа, - неожиданно говорит ребенок, - папа, ты не сказал, почему мама звонила медленно-медленно.
      - Не сказал? - переспрашивает Лева.
      - Не сказал. - Лизка поворачивает свою головку и смотрит ему прямо в глаза.
      - Потому, что думает о нас с тобой. Просто думает о нас с тобой - и все.
      На лице ребенка появляется удивительное выражение. Оно светится. Оно греет. Внезапно Лизка обхватывает Левину голову руками. В одно мгновение. Как мяч. Притягивает к себе. Прижимает и целует. В нос, в щеки, в губы. Горячо.
      Дурацкий ком подкатывает к горлу Васильева.
      - Скоро наступит весна, - говорит он. - Очень скоро. И в этих полыньях будут плавать уточки. Большие и маленькие. И мы их обязательно придем смотреть. Обязательно.
      - Да, - отвечает Лизка, - да, очень скоро.
      На белом снегу берега и реки тени. Бесконечная полоска крестиков ограды. И над ними два шарика. Два нолика. Две головы-головушки.
      Папа и дочь.