Сломанная Головоломка

      Константин молча смеялся.
      Когда Мефодий уснул, он вылез из палатки и еще долго, отмахиваясь веткой от назойливых паннонских комаров, бродил по притихшему лагерю, присаживался у чужих костров, рассматривал, стоя на невысоком холме у реки, звезды на светлом весеннем небе. Звезды были те же, что и везде.
      Уснув наконец, он опять увидел старый знакомый сон.
      Вроде бы ничего и не изменилось, телеги катились и катились, колеса скрипели, погонщики пели, перекликались на своем жутком языке, так же сухо и громко щелкали бичи. Но Константин понял вдруг, что это - на самом деле уже другой сон!.. Вернее, другие, новые телеги. А те, из предыдущего сна, давно укатились куда-то. И прикатятся новые. И этот бесконечный караван без остановок будет тянуться и тянуться в сумерках по укатанной в камень дороге. Мимо маленького, затаившегося в кустах человека.
      Он опять вслушался в говор погонщиков, в слова их песен и опять ему почему-то стало страшно.
      В следующий раз телеги приснились ему уже в Моравии, в Велеграде, после первых уроков письма.
      На первый урок привели пятерых мальчиков: Лаврентия, Климента, Горазда, Ангелария и Наума.
      - Как тебя зовут? - спросил Константин у самого маленького, рыженького.
      - Наумом, - ответил тот.
      - Вот твое имя... - Константин нарисовал на вощеной дощечке
      Наум засмеялся: - Нет, - сказал он. - Меня Наумом зовут!
      - Повторяю, - грозно сказал Константин. - Теперь твое имя будет таким!.. - он опять вывел на доске те же знаки и торжественно произнес: Н-А-У-М !.. - мальчик не выдержал его холодного, торжественного взгляда и опустил глаза.
      - Твое имя?.. - спросил Константин у следующего.
      Сидящий в углу Мефодий, закрыв лицо руками, тихо смеялся.
      Через полгода каждый из этих мальчиков уже свободно читал с листа "Отче наш...". Вместо "Pater noster...", как приходилось до этого.
      А еще через долгих четыре года, когда научились писать и уже сами пробовали учить этому других ученики тех первых пяти мальчиков, Мефодий сказал вдруг жалобно Константину (дело было во дворе новой церкви, которую Мефодий только что освятил):
      - Слушай! Не могу я так больше! Руки опускаются. Давай, что ли, в Рим поедем?.. Отвезем твой мешок с костями. Потому, что уже измотали меня эти склоки. Я, кажется, начинаю Фотия понимать...
      Все было очень просто: "Отче наш..." вместо "Pater noster..." стало в последнее время многих вокруг раздражать. Жалобы, как недавно выяснилось, шли теперь в Рим почти каждый месяц...
      - Опять?!.. - возмутился Константин. Случившегося только что на крыльце церкви мерзкого скандала, устроенного каким-то случайно попавшим на сегодняшнюю службу проезжим итальянцем, он не видел, отходил по малой нужде. - Кто? Вот этот старый хрен?.. - Константин показал кулак удалявшемуся старичку.
      Мефодий грустно кивнул: - Пообещал - правильно! - написать в Рим... Лично папе. Опять. Ябеда. Слюнтяй!
      - Знаешь, а ведь поедем! - Константин встал. - Я им там устрою... Пойдем, и мы наконец напишем! Прямо сейчас.
      Шагая по комнате он еще продолжал возмущаться: - Сами же облопухались, а теперь шумят... Вон, Ульфила германцам буквы сделал? Сделал. И никто с тех пор не возмущается. А сейчас - опоздали. Так нечего и кричать.
      - Но и буквы у них - считай латинские, и службы остались на латыни. А тут - они же ничегошеньки не понимают. Ты им сразу: вместо "Dominus vobiscum" - какое-то "Господи помилуй"! Скандал!..
      - Так ведь так лучше!
      - Не, ну с этим никто не спорит...
      - Вот и пиши! "Проезжая через Херсонес..." Нет, стой. Начнем торжественнее. "Его преосвятейшеству папе Николаю I. Девять лет назад, выполняя поручение патриарха Фотия, я возглавил миссию, направленную константинопольским престолом в Хазарский каганат. По пути к хазарам мне довелось побывать в городе Херсонесе, где с Божьей помощью, обнаружены были мною мощи ученика святого Петра, четвертого архиепископа римского святого Климента, сосланного, как известно, в Таврию в сотом году от рождества Христова и мученически принявшего смерть в водах Черного моря. Теперь, спустя восемь веков, волею Господней, мощи святого великомученика Климента, автора знаменитых "Посланий к девственницам", вновь обретены!.." Константин вдруг остановился, рассеянно замолчал. - Вот только куда я их сунул? Кажется, в том сундуке, где книги...
      Мефодий опять тихо смеялся, склонившись над пергаментом.
      Папа Николай I до их приезда в Рим не дожил - о его смерти Константин и Мефодий узнали по дороге, ожидая корабля в Дубровнике.
      Но папа Адриан II, преемник Николая, тоже оценил подарок по достоинству. Уже в дне пути от Рима Константина и Мефодия встречала торжественная делегация: красивый зеленый холм, на который, вывернув из-за небольшой рощицы, стала взбираться дорога, сверкал издалека пестрой россыпью раззолоченных одежд духовенства. Ближе к Риму процессия вошла в плотную толпу горожан. Солдаты с трудом сдерживали натиск всех, ктопытался хотя бы коснуться золотых носилок, на которых лежали, покрытые расшитым драгоценными камнями покрывалом, чудотворные мощи святого Климента.
      За носилками следовал паланкин папы, потом - рядом - два паланкина поменьше, в которых сидели Константин и Мефодий, следом, пешком, архиепископы, епископы...
      - Ты хоть что-нибудь похожее мог себе представить? - весело спросил Константин, оглядываясь по сторонам.
      - Нет, приятно, а? Хотя даже как-то неловко немножко...
      - Отчего неловко? Мы же их не обманываем - они и вправду из Херсонеса...
      Какой-то увечный, проскочив между солдатами, с криком вцепился в край покрывала, чуть не опрокинув носилки с мощами, упал сам, забился в судорогах. Его отволокли за оцепление.
      Процессия приближалась к базилике святого Петра. Константин и Мефодий оглядывались по сторонам, рассматривали церкви, дворцы, вглядывались в лица людей.
      - Хороший город! - сказал Мефодий. - И люди самые обычные. Тоже хорошие.
      - И я тем более не пойму, зачем наш Фотий их прошлого папу низложил? - это произошло почти два года назад, но много говорили об этом скандале еще до сих пор. - Ты можешь мне это объяснить?
      - Да он, наверное, пошутил. Тем более, что кто ж тут его послушался бы? Что ты, Фотия, что ли, не знаешь?
      - С юмором у него всегда было неважно, - покачал головой, улыбаясь радостно кричащим людям, Константин.
      Аббат Анастасий, у которого они остановились - тоже, как когда-то и Константин при Фотии, библиотекарь - уже в первый свободный вечер собрал друзей: послушать в исполнении самого Константина рассказ об обретении мощей Климента.
      Посидели на удивление славно. Глупых вопросов почти никто не задавал. Эпизод с якорем (привязанным, как было известно, перед смертью к ногам Климента), который Константин тоже нашел недалеко от костей, окончательно удовлетворил затесавшихся зануд. Все остальные оказались прелестными людьми! И вино было отменным: Константин рассказывал вначале о чудаковатом хазарском Кагане, потом - о поездке в Сирию и забавной дискуссии с тамошними мусульманами, о Моравии, о новых буквах.
      А Мефодий влез со своей классической, уже десяток раз обкатанной, байкой о Фотии: так сказать, "кстати о хазарах". Сейчас, когда еще совсем недавно только о Фотии все в Риме и говорили (ругались папы с патриархами и раньше - но в этот раз, похоже, дело, действительно, слишком далеко зашло) - успех байки был потрясающим!
      Байка заключалась в том, что Фотий - из хазар. И в качестве подтверждения этого приводилась фраза императора Михаила. Выслушав однажды жалобу государственного секретаря на то, что Фотий распространяет учение о двух душах в человеке (вследствие чего прислуга требует двойной паек), Михаил, якобы, ужасно развеселился и сказал:
      - Так вот что проповедует эта хазарская рожа!.. - отсюда и пошло.
      - А он... Фотий... Он, что, и вправду так считает? Что... их две?.. испуганно спросил какой-то молоденький монах. - Я читал, что хазары, действительно, это говорят... Но Фотий же...
      Все захохотали.
      - За слова Михаила - я ручаюсь, - сказал Мефодий. - А остальное, так сказать, люди рассказали. Нет, конечно, может он и вправду так считает, я откуда знаю? На эту тему мы с ним, кажется, не говорили. Вот про его любимое "филиокве" - сколько угодно. А про две души - что-то не помню...
      - А вообще-то, он, несомненно, хазар, - подытожил Константин. - В душе, по крайней мере.
      Разошлись только глубокой ночью, Константин, усталый, но очень довольный первым проведенным в Риме днем, уснул, едва коснувшись головой подушки.
      Телеги продолжали катиться.
      Этот сон - один и тот же - снился Константину вот уже который месяц.
      Почти каждую ночь. Попытавшись однажды прикинуть, сколько за это время мимо него прокатилось телег, Константин испугался.
      По утрам, вспоминая сон, он становился мрачным. А со временем почувствовал, что уже просто болен. Мефодий тоже заметил перемену в Константине, но пока молчал. Ничего не говорил и сам Константин - пока было не до этого.
      Приближался ответственнейший богословский диспут. Этакий как бы экзамен... От него зависело - продолжатся скандалы в Моравии, или нет. Константин и Мефодий были уверены в успехе, но, все равно, как и положено перед экзаменом, немного волновались - два дня перечитывали, сидя во дворе, на солнышке, Василия Великого и Григория Богослова.
      Экзамен, как и ожидалось, оказался простой формальностью. Римские богословы, по сравнению с Константинопольскими, были как-то совсем уж простоваты...
      Анастасий, подслушивавший за дверью, крепко обнял вышедших Константина и Мефодия - он волновался гораздо больше их. И уже прикупил несколько кувшинчиков неплохого вина.
      Вечером опять собралась приятная компания - отметили успех. Очень хорошо посидели.
      Ночью, уже под утро, опять приснился сон с телегами. Константин заинтересовался наконец, что же в них лежит. Оказалось, что там камни. Или, может быть, даже простые кирпичи - большие, в каждой телеге помногу. Легче от этой новости ему не стало.
      Утром опять очень болела голова.
      С головной болью стоял Константин на службе в базилике святого Петра. Лучшего подтверждения прочности их теперешнего положения в Моравии нельзя было и придумать. Папа Адриан лично освятил подаренное ему Константином и Мефодием евангелие, написанное по-славянски, новыми значками. Он торжественно водрузил его в алтаре базилики, на специально сделанном по этому случаю позолоченном столике.
      - Очень мило с его стороны, - шепнул Константин Мефодию. - Особенно, если учесть, что он не знает славянского. И не понимает в книге ни одной буквочки. Мало ли, что я там понаписал! Может я коран переписывал... Нет, правда приятно. Значит, действительно доверяет... Славный человек. Мефодий кивнул, не поворачивая головы. Константин помолчал, а потом опять зашептал: - Я никогда и представить такого не мог... Что мои детские секретные закорючки - я же их придумал, чтобы никто понять не мог что написано! - и удостоятся вдруг... гм... такой высочайшей почести...
      Мефодий сурово покосился на Константина, но не удержался и чуть заметно ему подмигнул. Последнее слово папы стихло под сводом базилики и тут же, ниоткуда и отовсюду, со всех сторон, отраженный стенами, витражами, рассеченный колоннами, зазвучал торжественный гимн в исполнении хора мальчиков.
      Вечером приехал с письмами гонец из Моравии. Там дело шло полным ходом: школы работали, в деньгах нужды не было. Чуть-чуть неприятными были только два письма: от Горазда и Климента (тех самых, первых, учеников). Горазд жаловался на Климента, Наума и Ангелария, что они затеяли выдумать еще какие-то буквы!
      А Климент в своем письме успокаивал: мол, ничего страшного, чего он (Горазд) кляузничает? Делаем мы это, мол, просто так, для себя, никого не учим... И даже объяснял, что за буквы они придумали.
      Константин, посмотрев на эти буквы, скривился: - Никакой фантазии! Ну посмотри, - позвал он Мефодия, - ведь сразу видно, что простые такие ребята, ну разве так... тупо... можно делать?.. - он грустно отдал Мефодию письмо. - Тоже мне - славянские Ульфилы...
      Климент предлагал просто использовать греческие буквы и только для тех звуков, которых у греков как бы не было - придумал несколько новых значков. Да и те - слепил из греческих или вообще содрал из других языков.
      - И те, которые у меня взял - тоже спертые! Вот, букву для звука "Ш", - показал Константин, - я и сам в еврейском... гм... позаимствовал. Уже недавно, правда. Видишь, на "ШИН" похоже... Фу, - он отбросил письмо.
      Мефодий тоже поморщился.
      - ...Ну никакой фантазии! - обиженно повторил Константин.
      - А вроде такие были толковые мальчики... Напиши, поругай их, что ли, немножко?
      - Им же тоже хочется прославиться! - засмеялся Мефодий. - Вот они и стараются, как могут...
      Константин ничего не ответил, только пожал плечами, закрыл глаза...
      - Ты не болен? - спросил, наконец, Мефодий.
      Константин кивнул: - Помру, видать, скоро! - пошутил он.
      В тот же вечер, на закате, он в первый раз потерял сознание. Они втроем - с Анастасием - любовались, стоя на высокой площадке Башни Ангела, раскинувшимся внизу Римом, Анастасий перечислял, показывая пальцем, возвышающиеся повсюду вокруг купола церквей, говорил их названия. Вдруг Константин с тихим стоном повалился на пол.
      Пришел он в себя только на следующее утро.
      - Ты всю ночь бредил, - сказал сидевший рядом Мефодий. - Говорил... даже напевал... на каком-то тарабарском языке.
      - На каком?
      - На никаком! Похож, вроде бы, на какие-то: немножко на арабский, немножко на немецкий, на еврейский тоже, даже на славянский, но разобрать ничего не удается... Как будто бы я эти слова и знаю, но...
      Константин слабо улыбнулся: - Это все сон.
      Мефодий удивился.
      - Сон! - повторил Константин. - Мне уже очень давно снится один и тот же сон. В первый раз приснился еще в Константинополе. Помнишь, когда ты приперся ко мне среди ночи, а я спросил: "Если приснилась телега, то это к чему?"
      - Конечно помню! Я ответил...
      - Так вот тогда мне в первый раз это и приснилось. А теперь вот, уже, наверное, месяц - каждую ночь...
      И Константин рассказал свой сон - все, что смог выяснить за эти годы: сколько тысяч телег прокатилось, как часто опять проезжали знакомые телеги (одну, запряженную приметным быком с белыми ушами и белой кисточкой на хвосте, Константин видел три раза, правда, каждый раз с новым погонщиком).
      - ...А говорят они все на том языке, который я уже давно пытаюсь понять и который ты сегодня ночью услышал, когда я бредил, - закончил Константин.
      - А что ты говорил?.. - спросил Мефодий.
      - Я за ними пытался повторять, - Константин чуть не заплакал. - Я совсем чуть-чуть, совсем-совсем чуть-чуть не могу вспомнить! Я знаю, но забыл!.. Я все эти слова знаю! Точно знаю. Но почему-то забыл!..
      - А куда они эти камни везут? - спросил Мефодий.
      - Куда?.. - удивленно переспросил Константин. - А ведь действительно, давно пора узнать. Обязательно в следующий раз узнаю. Если до этого не умру...
      Он опять устало закрыл глаза. Потом, взяв Мефодия за руку, улыбнулся и тихо спросил: - Хоть сейчас, что ли, в монахи постричься, а, Мефодий? Давно ведь уже хотел...
      Через три дня, перед рассветом (став уже, в монашестве, Кириллом), Константин попросил срочно привести к нему брата:
      - Доброе утро, Кирилл! - улыбнулся, войдя, Мефодий.
      - Здорово, Мефодий! - улыбнулся тот в ответ; за эти три дня он сильно похудел и совсем ослабел - не мог теперь даже приподнять головы.
      Мефодий принес с собой новые письма из Моравии. Появилось следующее, четвертое, поколение учеников; Горазд не поленился посчитать, получалось, что писать и читать за все время научилось уже более пятисот человек! И почти у каждого из них уже были свои ученики.
      Кирилл улыбнулся: - Прижились-таки, похоже, мои закорючки! Пятьсот... Если каждый научит еще пятерых - две с половиной тысячи получится. Еще через годик - двенадцать с половиной тысяч... Уже лет через пять некого будет учить! Представляешь - туча народа сидит и мои закорючки рисует, рисует... Как, говоришь, их выдумали называть? "Глаголицей"? - он засмеялся. - Хорошо хоть не "письмицей" какой-нибудь...
      - Знал бы ты, как твой любимый Климент свои новые буквы назвал. Те, которые как греческие. С перепугу, наверное. Почуял, что они тебе не понравится...
      - Как?
      - В честь тебя - "константиницей" - торжественно произнес Мефодий.
      Кирилл чуть не умер от смеха раньше срока.
      Переведя наконец дух, он посмотрел на Мефодия: - Я тебя зачем позвал-то...
      Выглядел Константин теперь совсем плохо - похудел, осунулся. Мефодий сказал ему об этом, Кирилл улыбнулся: - Да я и сам чувствую! Что уж тут поделаешь. Устал. Три дня за ними шел.
      - Что?..
      - За телегами, говорю, шел. Выяснил я куда они кирпичи везут. Ни за что не поверишь.
      Мефодий молчал.
      - Два дня брел за ними по обочине - ровным счетом ничего. А потом вдалеке показалось... Еще целый день шел, пока понял что это за громадина. Обычная башня, кирпичная. Только очень высокая. Очень! Почти до самого неба... - Кирилл улыбнулся, глядя на вздрогнувшего Мефодия, потом сказал: - Ну, прощай... Мне обратно пора. Вот язык пойму - еще чуть-чуть и пойму! обязательно! я уже почти вспомнил! - и тогда... А если... Я им дорогу загорожу, вся стройка тогда остановится... - он говорил все тише, невнятнее.
      Вошел Анастасий. Он испуганно посмотрел на Кирилла - неподвижного, лишь почти беззвучно шевелящего губами, заметил, как он, с трудом двигая пальцем, чертит что-то на покрывале.
      - Бредит, - тихо объяснил Мефодий. Он заплакал.
      Потом вскрикнул вдруг: - Бычки!.. - Испуганно взглянул на замершего Кирилла. - Его же бычки задавят! Кирилл! - он затряс его за плечи. Кирилл!!!
      Но, похоже, было уже поздно. И что там на самом деле произошло - так никто и не узнал. И до сих пор никто не знает.
      Зато отпевали Кирилла очень торжественно, с подобающими для человека, нашедшего мощи святого Климента, почестями.
      С хором мальчиков из базилики Святого Петра.