Кукла маниту

Вздохнув, Рой покосился на Ровену, но она с отсутствующим видом смотрела в потолок — очевидно, не следила за разговором родителей. Пожалуй, сейчас на ярмарку не выбраться. Может быть, попозже.

— Мы еще не нашли куклу Ровены. — Рой всматривался в лицо жены. — Первым делом надо поискать в номере.

— Я искала. — Лиз на миг подняла глаза. — В обеих комнатах.

— Она должна быть где-то там. Ровена брала ее к себе в кровать.

— Так вот, ее там нет! — В голосе Лиз звучала истерическая нотка. — Ради Бога, перестань. Может, она забудет.

“Нет, не забудет, — мысленно возразил Рой. — Ни она, ни мы с тобой”.

— Могу предложить морскую прогулку. Здесь ходят катера с крытыми палубами.

— Очень мило. Самое время. В такую качку Ровену обязательно затошнит.

Угрюмое молчание длилось секунд десять, наконец его расколол грохот близкого выстрела — от него в столовой все вздрогнуло, задребезжало оконное стекло. Постояльцы обернулись к окну, но ничего не увидели в плотном утреннем тумане.

— Что это? — Лиз побледнела, увидев людей, спешащих к пристани по Променаду.

— Береговая пушка. — Рой вскочил на ноги. — Кто-то попал в беду, в море выходит спасательный катер.

Лиз встала. В глазах у нее помутилось. Казалось, близится обморок. Едва вдали затихло эхо выстрела, в ее сознание вторгся другой звук — пронзительный крик, точь-в-точь как тот, что она слышала на берегу. Оборвавшийся так же внезапно.

— Пойдем в гавань. — Рой попытался улыбнуться. — Может, увидим, как причалит спасательный катер.

У Лиз подкосились ноги: она почувствовала, что несчастье в море случилось по ее вине. Но логического объяснения этому чувству она не находила.

Вскоре после рассвета Стюард Мидлтон неохотно вышел из своей палатки в кемпинге “Вид на закат”. Шагая по берегу в одних ярко-синих плавках, он пытался внушить себе очень многое: что кожа у него — не бледного, свойственного конторским служащим, оттенка, что живот не свисает складками, что дождя нет, а если и есть, то к тому времени, когда он, Мидлтон, достигнет воды, утреннее солнце окрасит полоску песочного пляжа в золото, а серый металлический цвет моря сменится мерцающей голубизной. Он сплавает до мыса и обратно, затем, пышущий здоровьем, вернется в кемпинг и зажарит себе роскошный бифштекс, не боясь пополнеть, потому что заплыв отнимет очень много калорий.

Внушение не удавалось. Мидлтон со стоном отбросил иллюзии и зашлепал по мокрому песку. Сегодня он сделает этот чертов заплыв, который откладывает с самого вторника. А то еще два дня, и придется укладывать шмотки в багажник старенького “моррнса-1000-тревелера” и убираться восвояси. А проклятый дождь так и будет лить до скончания века.

У самого моря песок насквозь пропитан водой. Распроклятый туман, из-за него даже мыс в полумиле не виден. Дрожащий, покрытый гусиной кожей, Мидлтон вошел по бедра вводу — ледяную, как в конце апреля, когда он приезжал сюда на денек отдохнуть.

Он окунулся по шею и поплыл энергичным кролем, взбивая вокруг себя пену. Прошло, наверное, минут десять, прежде чем он почуял неладное и поплыл стоя, чтобы оглядеться. Он полагал, что находится всего в тридцати-сорока ярдах от суши. Даже с семидесяти ярдов Мидлтон смог бы различить берег, но сейчас он не видел ничего, кроме серых с белыми барашками волн и тумана, висящего тяжелым грязным занавесом.

Мидлтон не поддался панике. Не мог он заплыть далеко от берега. Все дело в том — (эта мысль заставила содрогнуться) — в какой стороне суша. Ага, сейчас отлив, значит, надо плыть против течения. Ничего, скоро он вернется. Пустяки. В море опасна не вода, а страх.

Но плыть против течения оказалось гораздо труднее, чем он ожидал. Через некоторое время он подумал, что не продвинулся вперед ни на ярд. Он нырнул, оттянув носки книзу, но не достал дна. И тогда ему стало по-настоящему страшно. Здесь очень глубоко!

Что-то коснулось его ноги под водой. Он повернулся налево, вглядываясь в темную толщу воды, и мельком заметил нечто маленькое, плавучее, скорее всего, кусок дерева. Это “нечто” снова приблизилось и на сей раз очень больно, словно намеренно, ударило в лодыжку. Мидлтон вскрикнул, хлебнув воды. Господи, какое твердое! Как железное. Но железка бы утонула. Стараясь не обращать внимания на загадочный предмет и пульсирующую в ноге боль, он высматривал берег в тумане.

Внезапно он опять увидел маленький (с пивную жестянку) предмет, и опять не успел его рассмотреть. Наполовину погруженный в воду, он появился прямо перед глазами Мидлтона. Что за ерунда! Его должно уносить отливом…

Мидлтона захлестнуло волной, большей, чем все предыдущие. Когда она схлынула, он задрал голову, отплевываясь, и отчетливо увидел крошечную фигурку, вращающуюся в воде: глазки сверкают, лицо искажено злобной гримасой. Она снова плыла к Мидлтону!

Он опрокинулся на спину, брыкаясь что есть силы, и на несколько секунд деревяшка скрылась от него за брызгами. Возможно, она отлетела назад, даже утонула. Сокрушительный удар в правую голень убедил его в обратном. Крошечная деревянная кукла, превратясь в берсерка, выбрала Мидлтона своей жертвой.

Подтянув к туловищу ушибленные ноги, Мидлтон ушел под воду и увидел призрачный зеленый свет — как в аквариуме. И ни одной рыбы, только… О Господи!

Стюард Мидлтон снова обнаружил фигурку. Она увеличилась в размерах. Не могло быть сомнений в том, что она живая. Лицо носило печать злобы. Тварь ухмылялась, зная, что Мидлтон беззащитен перед ней, играя с ним в кошки-мышки.

Он рванулся вверх, но фигурка опередила, нырнув навстречу и ударив в лицо. Оглушенный, он вяло барахтался; казалось, легкие вот-вот разорвутся. Перед глазами расползался цвет бордо, постепенно сменяясь розовым. Он ощутил во рту соленый вкус. Похоже, на лице рваная рана, и сломан нос.

Он слабел. Врага не видать, он где-то позади. Страшный удар в затылок на миг ослепил Мидлтона. И снова удар — на этот раз сбоку, в шею. В легкие попала вода, он задыхался. Но боролся.

Тварь, словно разъяренный шершень, вновь и вновь набрасывалась на него. Каждый удар был сильнее предыдущего; на поверхности воды лопались багровые пузыри. Мидлтон погружался все глубже, в изобилии глотая воду и постепенно теряя сознание. Красные разводы перед глазами на миг исчезли, и он увидел лицо своего врага, который увеличился почти до размеров человека, — даже не лицо, а злобную, с оскаленной пастью морду подводного хищника.

Мидлтон перестал сопротивляться. Казалось, давление проглоченной воды разрывает внутренности, мучительная боль отзывалась в мозгу слепящими красными вспышками. Наконец вокруг него сомкнулась уютная тьма, гасящая боль и все остальные чувства.

Маленький частный смэк[6] “Катрона” всю ночь простоял на якоре. Улов оказался невелик, впрочем, экипаж из трех человек давно привык к тому, что доходов с ловли макрели едва хватает на пропитание и топливо для суденышка. Всю неделю удача их не баловала, а в последние три часа — самые лучшие для рыбака утренние часы — и вовсе о них забыла. По какой-то необъяснимой причине рыба исчезла из гавани.

— Ни черта не понимаю, — пробормотал шкипер Том Левине, когда они выбрали последний невод. — В бухте хоть шаром покати, ни дать ни взять — хищник к нам пожаловал. Но в этих водах с семьдесят шестого не бывало акул. Ежели это акула, нам крышка. При таком ветре нечего и мечтать о пассажирах.

— Дак он ненадолго. — Старик в непромокаемом костюме, стоящий у другого борта, скривился. — Небось, как в ноябре.

— Давай прямо к берегу, — крикнул Левине третьему члену команды — рулевому. — Ни разу еще не катал по гавани отдыхающих. Да в вряд ли при такой погоде найдутся охотники…

Оживший двигатель завыл, затарахтел, затряс смэк. А за кормой стелился длинный ковер пены. В тумане, лениво крича, появлялись и исчезали чайки. Одна из них кинулась в воду и вынырнула без рыбешки в клюве. Никому не везло в это утро.

Смэк шел на трех узлах — большей скорости он развить не мог. Экипаж остро чувствовал тишину, нарушаемую только гулом мотора. Вы бы тоже ее ощутили — она была почти осязаемой. Даже ветер унялся, капли дождя падали вертикально, от волны осталась только рябь. И отлив, казалось, готов был замереть в любую секунду.

“Жуть-то какая, — подумал Левине. — Как будто все кругом — мертвое. Так и будем плыть веки вечные по пустому морю. В никуда”.

Занавес тишины поднялся так же внезапно, как и опустился. Далекий жалобный зов вырос в пронзительный стон. Морские птицы скрылись с глаз, судно прибавило ходу, словно услышав их клич. Смутные силуэты чаек с распахнутыми крыльями пикировали к воде, взмывали и улетали, чтобы где-то собраться в стаю.

На воде, то появляясь, то исчезая, покачивался маленький предмет.

— Это что еще за хреновина? — Левине напряг зрение.

— Жратва какая-то, — отозвался старик. — Вон как чайки над ней бесятся.

— Не похоже. Ладно, сейчас увидим.

Волна от “Катроны” откинула предмет прочь, другая, встречная, подтолкнула к судну. Рыбаки пригляделись: вроде бы детская игрушка, хотя наверняка этого сказать нельзя. Стая вернулась, описав в небе круг, одна из птиц бросилась вниз и свирепо ударила клювом о твердое. Тотчас с протяжным криком, в котором безошибочно угадывался страх, она взлетела и скрылась в тумане.

Беда пришла так внезапно, что экипаж смэка не успел ее осознать. Огромная тень, острый нос, появившиеся прямо перед ними, серая краска, делающая корабль невидимым на фоне тумана и воды. Стальной таран.

Оглушительный треск. Беспощадная расправа большого корабли над маленьким. Летящие в воду щепки и окровавленные, изувеченные тела. Кто-то еще жив и пытается удержаться на плаву, но водоворот, оставленный утонувшим смэком, затягивает его под воду.

Поединок длился несколько секунд. Победитель, серый сторожевик, неуклюже описал круг, словно утка с подрезанными крыльями. Сквозь пробоины в его бортах хлестала вода. На палубе два моряка торопливо отвязывали спасательный плотик.

Чудовище встало на дыбы в предсмертных судорогах, воздух с клекотом вырывался из раны. Медленно, ярд за ярдом, катер уходил под воду. Побледневшие моряки гребли что было сил, спеша удалиться на безопасное расстояние от корабля, способного увлечь их за собой на дно. Они заметили окровавленную руку, поднятую над водой в жесте отчаяния. Рука исчезла, прежде чем они успели разглядеть ее.

Потрясенные моряки молча посмотрели друг на друга. “SOS” ушел в эфир, и теперь им оставалось только сушить весла в ожидании помощи и глядеть на плавающие в тумане обломки, до которых отливу, кажется, нет никакого дела. Только один кусок дерева быстро плыл по течению, словно где-то вдалеке его ждало неотложное дело.

Маленькая самодельная кукла повернулась и посмотрела назад. Ее лицо хранило бесстрастное выражение, только в глазах — двух круглых бугорках — угадывалось недоброе веселье.

Где-то вдали раздался выстрел, и гулкое эхо отразилось от прибрежных скал.

9. Четверг. Вторая половина дня

Дождь, казалось, выбился из сил — от него осталась жалкая морось. По-прежнему с моря наползал туман, и небо было затянуто тучами, но они висели ниже, чем прежде. Невеселая картина, но повод для оптимизма все же есть: не надо до конца недели сидеть под крышей.

Мокрые пляжи были усеяны отдыхающими, самые закаленные из них разделись до купальных костюмов; большинство прикрывалось непромокаемыми накидками. Ноги, обутые в высокие резиновые сапоги, пинали пластиковые мячи; дети увлеченно, как из чистого рассыпчатого песка, лепили из грязи замки. Все пытались дать выход энергии, накопившейся за эти дни.

Ровена молча шагала перед Роем и Лиз, всем своим видом демонстрируя неприязнь к ним. Даже презрение.

— Опять на нее нашло, — проворчала Лиз.

— Да, очевидно. — Рой вздохнул, подумав: “И не притворяйся, будто не знаешь, почему. Из-за куклы, о которой ты «позаботилась"“.

— Ничего, отвлечется. Не в первый раз. Надо дождаться возвращения спасателей.

— Это извращение. Все равно что бежать к месту автокатастрофы, чтобы полюбоваться на кровь. — Рой не сумел сдержать усмешку.

— Сам ты извращенец, выдумываешь всякие ужасы. Я уверена, больше мы об этом столкновении ничего не услышим. Разве что завтра прочтем две-три строчки в утренней газете.

— Все репортеры в городе, пишут об убийствах на ярмарке, — заметил Рой. — Убийцу прозвали Ярмарочным Призраком — утром я прочел об этом на Променаде, на газетном стенде. Так вот, я не желаю читать ни о каких мертвецах. Хочу только одного: дождаться субботы и — домой, в старую добрую лямку. Смотри, Ровена слишком далеко ушла вперед.

Рой прибавил шагу, неосознанно радуясь поводу оставить Лиз позади. Дочь, сняв сандалии и носки, шла по воде, отскакивая на берег от больших волн.

— Ровена, погоди! — Наверняка не услышит, зато Лиз подумает, что Рой в самом деле хочет остановить дочь. Девочка вприпрыжку бросилась вперед, будто услышала отцовский окрик, но решила поступить наперекор. Она все утро отмалчивалась, но Рой не сердился, понимая, что Ровена обижена за пропажу Куколки.

Восторженно взвизгнув, она вдруг забежала в море по пояс. Протянула руки, пытаясь что-то схватить, но оступилась и едва не упада. Наконец схватила и, прижимая к груди, выскочила на песок.

— Ровена! — завопила Лиз на весь пляж. — Да ты что?! В одежде…

Рой побежал — не хотел, чтобы его догнала жена. И еще оттого, что ощутил тревогу. Дети любят подбирать на пляже всякий мусор, но было что-то странное в том, как Ровена держала свою находку. Будто не хотела, чтобы ее увидели посторонние.

— Ровена, что это у тебя?

Она повернулась с выражением торжества на лице, секунду помедлила, словно не решаясь показать, затем подняла в руке опутанный черными водорослями, но все же легко узнаваемый предмет.

— Куколка…

Лиз втянула голову в плечи; пропитанная влагой резная фигурка сразу приковала к себе ее взгляд. Даже на таком расстоянии Куколку нельзя было спутать ни с чем другим. Лиз закрыла глаза и снова услышала обрывающийся вопль. Боже, этого не может быть! Море отторгло мерзкую куклу, в считанные часы вынеся ее на берег!

Лиз разомкнула веки; игрушка смотрела на нее в упор. Это невероятно! Она — всего-навсего неумело обработанная деревяшка. Она не может видеть! И все-таки…

— Мой Куколка… Куколка… Куколка! — Ровена плясала, как мокрая балерина, не замечая прилива, который дотянулся до ее ножек, словно требуя награду за возвращение игрушки.

— Лиз! Тебе нездоровится?

— Нет. Все в порядке.

— Не похоже. Пожалуй, тебе надо прилечь. Может, вернемся в гостиницу?

— Нет! Сейчас все пройдет. — “Никуда не хочу, только домой, подальше отсюда. И от этой гадости”. — “Не надейся, Ровена все равно возьмет куклу с собой”. — “Ничего. Я найду способ от нее избавиться”. — “Ничего подобного, ты уже пыталась, а что толку? Такое зло даже мировой океан не пускает в свои владения”.

— Хорошо хоть, что нашлась эта чертова кукла. — Рой дождался, когда Лиз поравняется с ним, и пошел дальше, глядя на Ровену, которая бежала вприпрыжку и распевала нечто совсем немелодичное — песню мира, где нет места музыке. Он покосился на Лиз, подметив закушенную нижнюю губу и напряженную осанку — верные признаки неуверенности в себе. “Ты кое-что утаиваешь, — подумал он, — иначе с чего бы тебе обмирать от страха при виде этой куклы? Возможно, Джейн сумеет пролить свет на твою тайну”.

И Рой задумался о том, как бы ему снова встретиться с индианкой.

Короткий перерыв в охоте на убийцу не доставил удовольствия инспектору Ленденнингу. Ужин в вегетарианском ресторанчике сразу стерся из памяти, запомнились лишь женины упреки: “Опять думаешь о работе! Сколько можно? По уши в ней увяз! Не пойму, зачем вообще ты меня сюда привез?”

Но как, черт побери, не “думать о работе”, повидав труп в “пещере призраков”? Инспектор почти не сомневался, что будет помнить эту кровавую сцену до конца своих дней. Как не “думать о работе”, если судьба только что нанесла следователям жестокий удар: погиб горбатый карлик, подозреваемый номер один. За ним сыщики следили с особым вниманием, причем исходили не из улик (которые отсутствовали), а из интуиции. Двум филерам было поручено днем и ночью не спускать с него глаз. Они видели, как он вошел в фургон гадалки сразу после ухода “другого парня” (проживающего в отеле “Бьюмонт”; через несколько часов после происшествия на него было заведено досье) и слышали крик. Салина обнаружили на полу фургона: разбитый параличом, он корчился в конвульсиях. В больнице он скончался, не успев ответить на вопросы приставленного к нему офицера полиции. Проклятое невезенье!

И теперь Ленденнингу необходимо вернуться на ярмарку Джекоба Шэфера и начать все сначала. Но на сей раз он не будет миндальничать с обслугой. Индейская гадалка что-то знает, и инспектор сумеет развязать ей язык.

Выходя из машины возле “комнаты смеха”, Ленденнинг испытал знакомое чувство. Да перестаньте же пялиться на меня, черт бы вас побрал! Он постоял, оглядываясь по сторонам. Моросил дождь, с брезентовых навесов капало. Отовсюду на инспектора были устремлены недобрые взгляды. Среди карусельных коней недоставало одного, на его месте валялись щепки. Значит, сломали. Жаль, что не всех.

Бессвязный гомон (словно детские голоса с грампластинки) заставил инспектора резко повернуться. Испуг прошел, едва вновь зазвучала музыка, и в ней утонули голоса. “Панч и Джуди. Начало спектакля. Боже мой! — подумал он, покрываясь гусиной кожей. — А ведь я и впрямь недалек от психушки, если всякие пустяки так действуют на нервы”.

Человек в форме констебля, охраняющий место преступления, в присутствии старшего по званию явно испытывал неловкость. Но Ленденнингу уже давно не доставляло удовольствия видеть, как подчиненные вытягиваются перед ним в струнку. В конце концов, он и его люди — одна команда, и неважно, кто в каком чине. Важен результат.

— Я на одну минуту, констебль, — сказал он. — Просто хочу посмотреть.

— Пожалуйста, сэр. — Констебль заметно успокоился, даже вздохнул с облегчением.

Ленденнинг неторопливо зашагал к шатру гадалки. Половинки полога свисают, значит, внутри кто-то есть. Подойдя ближе, он услышал голоса:

— Будешь делать, что я прикажу. Не хочешь — собирай манатки и проваливай.

— По дереву работать не буду! — Хриплый, злой женский голос.

— Почему?

— Потому что не могу. Во всяком случае, сейчас. Слушай, оставь меня в покое, а?

— Мне не нужны на аттракционах увечные фигуры. Нынче ночью кто-то снова поразвлекся, отшиб голову коню. Надо починить. Я заплачу, не беспокойся.

— Нет! — почти крик.

Ленденнинг решительно вошел в шатер. Навстречу обжигающему взгляду Шэфера и испуганному — индианки.

— Извините за вторжение. — “Вряд ли следует извиняться, но ни к чему с первой минуты настраивать их против себя. Это едва ли поможет делу”.

— А, инспектор! — На твердом, словно высеченном из камня лице — улыбка, но взгляд враждебный, пронизывающий. — Чем обязаны?

— Я бы хотел поговорить с мисс… — “О черт! Как же ее зовут?”

— Пожалуйста. — Шэфер отступил на шаг, но уходить явно не собирался. На щеках его набухли желваки, глаза перебегали с инспектора на индианку и обратно.

— Я бы хотел поговорить с ней наедине. С вами, возможно, мы тоже потолкуем. Чуть позже.

— Прекрасно. — Шэфер с присвистом выпустил из легких воздух и медленно двинулся к выходу. — Не желаю препятствовать вашим поискам, инспектор.

— Спасибо, мистер Шэфер. — Выждав, когда владелец ярмарки отойдет подальше, Ленденнинг повернулся в Джейн и снова увидел безумный ужас в ее глазах. — Вы чем-то встревожены… Джейн?

— Пустяки. — Она потупилась. — Просто немного повздорила с мистером Шэфером.

— Насчет чего? Не хотите больше работать по дереву? — “Уж за что — за что, а за это я тебя не осуждаю”.

— Вот именно. Не желаю ничего вырезать.

Ленденнинг подождал, пока она снова заговорит, и, не дождавшись, спросил:

— Потому что… с вашими изделиями творится что-то странное, да?

— Не понимаю.

— Ну, ладно. — Инспектор решил, что ничего не выиграет, если поддастся раздражению. — Продажей поделок вы зарабатываете на жизнь. Допустим. Я хочу спросить о другом: почему Салин приходил к вам в такой поздний час?

Снова она занервничала, плотнее запахивая одеяла на своем стройном теле. Словно неосознанно пытаясь отгородиться от мира коконом.

— Салин был странным. Мне он не нравился. Ходил тут везде… Может, хотел с кем-нибудь поговорить. Но не успел — его хватил удар.

— Кто он, откуда здесь взялся?

— Просто ярмарочный бродяга вроде меня. Нынче здесь, завтра там. Никто его не любил, даже звери, за которыми он присматривал.

— А что вы можете сказать о парне, ушедшем из вашего фургона как раз перед визитом Салина?

Джейн напряглась.

— Вы и об этом знаете?

— Да. И боюсь, вам придется рассказать.

— Он… просто мой друг.

— Как его зовут?

— Рой. — Она помолчала, вспоминая фамилию. — Кэтлин. Он здесь отдыхает. У него глухая дочурка. Иногда он приходит ко мне поболтать.

— А зачем он приходил на этот раз?

— По той же причине, что и многие мужчины, тайком по ночам навещающие женщин. — Сказав правду, Джейн почувствовала облегчение. Но уж никак не стыд.

— Ясно. У вас связь?

— Нет! Мы с Роем, наверное, больше не увидимся.

— Ладно, может, он и впрямь тут ни при чем. Проверим. Жаль, карлик умер. Похоже, он многое мог бы нам поведать.

— Инспектор… — Она помедлила в нерешительности. — Я бы хотела уехать отсюда. Но это совсем не просто, и, возможно, мне снова придется мастерить фигуры для мистера Шэфера. Видите ли… я понимаю, что здесь происходит. Но какие бы существа ни стояли за этим, они настолько злобны и могущественны, что даже вы беспомощны перед ними.

— Знаю. — Инспектор кивнул, посмотрев на девушку совершенно иными глазами. Она не из тех, кто сует полиции палки в колеса. Она хочет помочь, но не видит способа. — Сам это ощутил. И сейчас ощущаю, с того самого момента, как вышел из машины. Надеюсь лишь добраться до сути.

— Я тоже надеюсь. — Взгляд затуманившихся глаз проводил Ленденнинга до выхода. Затем он приняла решение и взяла со стола небольшой нож. Выхода нет, придется подчиниться Шэферу, хотя сама мысль об этом ужасна. Руки Джейн будут работать — но так, будто обладают собственной волей.

Билли Фримен искал способ отделаться от Сильвии. Она засела в его жизни, как заноза в заднице, а он-то, дурак, не предвидел с самого начала, что со временем эту связь будет почти невозможно разорвать. В первый же вечер, когда она привела Билли к себе домой, ее старики стали называть его “зятьком”. И теперь, глядя на нее, он понимал, почему: в двадцать три она вряд ли нашла бы себе другого жениха. Возрастные прыщи, по всей видимости, решили остаться на ее физиономии на всю жизнь; за последний год она набрала по меньшей мере стоун[7] (я ни намека на решение соблюдать диету!). И вот теперь ей приходится, и не только на работе, носить очки. Прогрессирующее ухудшение зрения. А ведь она и Билли еще даже не женаты!

Года назад он решил порвать с Сильвией и заявил ей об этом. Он закатывала истерики, угрожала самоубийством, но он оставался неумолим — до тех пор, пока она не принялась у него на глазах глотать таблетки. Обычный аспирин — только для того, чтобы напугать. Это подействовало: Билли размяк и подарил ей кольцо “в знак помолвки”, а на самом деле — чтобы выиграть время. Но любые хитрости бессмысленны, когда ты на крючке, и чем быстрее осознаешь неизбежность женитьбы, тем лучше для тебя.

Играя с “одноруким бандитом”, он покосился на Сильвию. Как всегда, она не спускала с него глаз, словно боялась, что ее суженый выскочит из аркады аттракционов и исчезнет. Да, можно рвануть отсюда — но куда? В ее взгляде сквозило нечто похожее на обожание, и от этого по коже Билли побежал холодок. Господи, какого же дурака он свалял! Ведь предупреждала мать: не бросишь ее — пожалеешь. В первые месяцы их встреч Сильвия корчила их себя недотрогу, но после того, как отдалась, ее будто подменили. Теперь она готова трахаться каждую ночь, и то и дело намекает Билли, что может забеременеть. Она впилась в него клыками и когтями, приучила есть с ее ладони и ненавидеть себя за это. Одна-единственная попытка освободиться (та самая, связанная с аспирином) — и снова все по-прежнему, и по ночам он просыпается в холодном поту, услышав во сне свадебные колокола.

В конце концов он смирился с судьбой, но ненавидел каждую унцию перекормленного тела, прилипшего к нему, как банный лист. Никак от этой дуры не отвяжешься, разве что…

За широкими, забрызганными дождем окнами он увидел “американские горы”. Маленькие кабинки на безумной скорости взмывали по пологой кривой, затем летели под уклон; пассажиры судорожно вцепились в поручни; девушки визжали от страха. Кое-кого, похоже, затошнило, но наверняка сказать этого было нельзя, очень уже быстро люди проносились мимо. Пожалуй, Сильвии не повредит прокатиться на этих “горках”. Может, тогда с ее пухлой физиономии слетит самодовольная ухмылка. А уж трахаться после такого приключения она неделю не захочет.

— Вот о чем я всю жизнь мечтал! — Билли достал расческу и провел ею по густым рыжевато-коричневым волосам — так он делал каждые десять минут.

— О чем? — В ее голосе звучало беспокойство — похоже, она угадывала ответ.

— Покататься на “американских горках”. Это как мотогонки на пересеченной местности. Только тут ничего не надо делать, держись покрепче, и все. — В юности родители не согласились купить Билли мотоцикл, а позже он связался с Сильвией и не смог накопить денег, чтобы исполнить свое самое заветное желание.

— Это же курам на смех! — Она уже не ухмылялась.

— Ничего подобного, полезно иногда встряхнуться. Впрочем, я тебя не заставляю. Не хочешь кататься — стой здесь, мокни и смотри. Видишь девчонок в очереди? Они не боятся. Пойду, проветрюсь вместе с ними.

— Нет! — Ревнивый возглас, почти вопль. — Билли, ты же знаешь, я не хочу, чтобы ты болтал с другими девчонками.

— А я и не собираюсь болтать; Там такой шум — ни слова не разберешь. Просто посижу с ними в приятной тесноте.

— Ты псих! — Она задвигала желваками, зрачки, и без того большие за линзами очков, расширились от страха. — Почему бы нам не покататься на электромобильчике?

— Потому что я хочу на “горках”! — Раздражение, презрение, решимость и наслаждение каждой секундой спора. — До скорой встречи, дорогуша.

Позванивая мелочью в кармане джинсов, Билли Фримэн повернулся к двери. В стекле он увидел отражение Сильвии. Отчаянная и тщетная попытка задержать его:

— Подожди! Я с тобой.

Она догнала его у вращающихся дверей, схватила за руку. Ей пришлось бежать, чтобы не отстать от жениха.

— Давай, если не трусишь, — усмехнулся Билли. — Отговаривать не буду.

Она промолчала, ступая в лужи; парусиновые туфли на легкой подошве мигом промокли. В желудке возник ком: чего доброго, ее вырвет прямо на “горках”. Ну и пусть — она готова на любые муки.

Она слепо брела за Билли, вцепившись в пояс его плаща. Два билета. Очередь. Школьницы хихикают, но о чем они болтают, не разобрать. Две из них уставились на Билли, зенки и так и маслятся, ах вы, глупые самодовольные сучки! Сильвия сжала кулаки — хотелось надавать нахалкам по физиономиям. Как они смеют! Ладно, кокетничайте, маленькие потаскушки, лезьте из кожи вон, но пока я рядом с Билли Фрименом, вы его не получите!

Кабинки замедляют ход, останавливаются. Пассажиры выбираются на землю, им трудно удержаться на ногах. Одного мальчишку рвет. Сильвия отворачивается — боится, что и ее вырвет от этого зрелища.

А пигалицы опять таращатся на Билли! И не только они… Непривычное ощущение, будто ты — в центре внимания. Актриса, которая забыла роль и выставила себя на посмешище. Сильвия затаила дыхание при виде пары глаз, немигающих, неподвижно глядящих на нее. Хотела рассмеяться вслух — не получилось. Потому что с топа мачты ближайшей кабинки-лодочки на нее смотрел похожий на гаргулью деревянный барельеф.

Плоский грубый лик, в каждой черточке — отпечаток дьявольской злобы. Рот растянут в усмешке, зубы сломаны — кажется, будто от них исходит гнилостный запах. Под этим пронизывающим взглядом Сильвия пятится.

— Ну, в чем дело? — выкрикнул Билли, перекрывая шум музыки. — На попятную? Нет, уж, дудки, за билет заплачено! — Он схватил Сильвию за запястье и потащил за собой. К барельефу.

Сильвия не могла бы сказать, кричала она или нет. Если и кричала, то никто ее не слышал. У нее кружилась голова, хотелось упасть в обморок — тогда Билли оставит ее в покое. Но помутнение сразу прошло. Они продвигались к кабинкам.

“Нет, только не в эту! Я не хочу садиться в лодочку с ужасной деревянной головой на мачте! Куда угодно, только не сюда!”

Билли до боли выкрутил ей запястья, Сильвия уперлась ногами в землю, но подошвы скользили на мокром гравии. В конце концов она оказалась в кабинке на влажном сиденье — плащ, платье и трусики сразу промокли. Она закрыла и снова открыла глаза: деревянный затылок находился прямо перед ней. Крепись, Сильвия! Это все нервы и боязнь потерять Билли. Да еще погода. Выбраться отсюда уже не удастся, так что сиди тихо и молись, чтобы все кончилось побыстрее.

Похоже, никто не торопится. Кабинки заполнены пассажирами, изрядно окрепший дождь почти забыт… И все же люди напряжены — чтобы понять это, достаточно посмотреть на соседа напротив, увидеть в его глазах отражение твоего собственного неосознанного страха.

Пассажиры переглядываются и смущенно отворачиваются. Поездка предстоит волнующая — глазом моргнуть не успеете, как вас понесет вверх и вниз по миниатюрным рельсам. Все быстрее, быстрее — и вот вы уже вопите от страха и хотите спуститься на землю, но что-то вас удерживает. Мазохизм: сиди, раз уж забрался. Садизм: прислуга балдеет, видя вашу бледную физиономию, и честно отрабатывает пятьдесят пенсов, стараясь, чтобы вас вырвало.

Ожидание. Человек в поношенном пиджаке, собрав деньги, скрывается в будочке. Наверное, он один обслуживает американские горы. Если это так, нельзя сказать, что он трудится в поте лица.