Зона сумерек

В комнате висела душная жара, Солнце, должно быть, уже добралось до самого шпиля, щекочущие лучи его с трудом пробивались сквозь плотно задернутые, выгоревшие шторы. Она села — панцирная сетка жалобно скрипнула, обтерла лицо и шею простыней. Волосы слиплись от пота, голова кружилась, а во рту было сухо, как в Сахаре. В принципе, она ненавидела пьянство, и от души презирала людей, топивших свои проблемы в стакане. Но иногда на нее вдруг накатывало необоримое желание нагрузиться до зеленых чертей, причем такой реактивной смесью, чтобы память отшибло напрочь, а чувства — по меньшей мере наполовину, а если повезет, то и на две трети.

Вчерашний вечер, по ее собственной классификации, был суперудачным — вместо вечера в памяти зиял провал размером с Море Ясности. Она встала — земля покачивалась, но держала. Заправлять кровать не было никаких сил — ни физических, ни моральных. Розали попыталась отдернуть занавеску. Слабые «крокодилы» защелкали, и плотный шелк накрыл ее как паранджа, какие все еще носили пожилые женщины здесь, в Халибаде и в соседней Мешхаре. Свет обрушился на нее, как лавина, небо с размаху ударило по глазам…

Сунуть гудящую голову в раковину под струю холодной воды, обтереться мокрым полотенцем и влезть в дежурные брюки и блузу — было делом одной минуты, но она провозилась целых десять, и все это время усиленно занималась самобичеванием.

В комнате царил настоящий "закат Европы вручную". Розали потянулась, со вкусом зевнула, и подумала, что у одиночества есть и положительные стороны — не надо никому доказывать, какая она домовитая хозяйка. Аккуратно закрыв дверь на два с половиной оборота и, испытывая злорадное, почти мазохистское удовольствие от бесполезной процедуры, она повесила ключ на гвоздик, вбитый тут же, рядом с дверью. И вышла.

На улице было немного прохладнее. Легкий, почти неощутимый ветерок не освежал, но все-таки давал дышать. Одуряюще пахло дикой смесью цветущих роз и лаврового листа. Первое время ее чуть наизнанку не выворачивало от такой комбинации, потом ничего — привыкла. Дай человеку время — и он привыкнет ко всему… или почти ко всему. Над входом в гостиницу слабо трепыхался ярко желтый флаг Халибада с огромной черной птицей посредине. Из распахнутой форточки хрипел — надрывался магнитофон:

"Позови меня с собой, я приду сквозь злые ночи.

Я отправлюсь за тобой,

что бы путь мне не пророчил,

Я приду туда где ты нарисуешь в небе солнце, Где разбитые мечты Обретают снова силу высоты"…

— Мисс Логан!

Она обернулась. Ее окликнул давешний знакомый в потрепанной «болотного» цвета майке и «хаки», закатанных до колен. Очки он снял, и глядя на нее против солнца близоруко щурился. Светлые волосы были мокрыми, майка потемнела от пота. Дышал он ровно, но как-то слишком глубоко, и Розали взглянула на него с уважением. И подумала, что сама под расстрелом не стала бы делать зарядку на такой жаре.

— Вы сегодня выходная? — спросил он, подходя.

— Что-то вроде этого, — она пожала плечами, — Вчера Боря автобус доломал. Сейчас чинит. Жалко, конечно, да и хозяину не понравится, но я даже не расстроилась. Раз в неделю выходной должен быть. А сегодня — праздник, туристам хватит развлечений и без моих «экспресс-лекций». Так что у вас свободный тур по местам боевой славы, ленинским и злачным.

Он ответил мимолетной улыбкой, достал из заднего кармана очки, одел. И сразу стал похож на себя — вчерашнего: смесь любопытства и самоиронии.

Подбородком он указал на нависавшую над городом громаду Шлосс-Адлера:

— А почему туристов внутрь не пускают?

— Замок очень старый. 800 лет и, фактически, ни разу не реставрировался. Сейчас от него мало что осталось, а то, что осталось — в аварийном состоянии. Хуже. В катастрофическом. В среднем раз в 5–7 лет обязательно случаются обвалы. Бывает, и люди гибнут. В основном — мальчишки. От них же никакими заборами не отгородишься. Для них это — дело чести, побывать в подземельях замка и оставить свой автограф на стене. Чего там только не понаписано: от банального "здесь был Миша" до цитат Ницше и доктора Геббельса.

— Вы бываете там, Розали? Часто?

Она хмыкнула:

— Набиваетесь на внепрограммную экскурсию?

— Набиваюсь, — с улыбкой подтвердил он.

— А я вам разве не сказала, что это очень опасно?

— Роз, — он замялся, — возможно, я и не выгляжу «суперкрутым», но я мало чего боюсь. Так уж получилось, я в этом не виноват… Жизнь приучила…

Она впервые внимательно оглядела нового знакомого. В книге он записался как Павел Корзун. Инженер-электронщик. Зрение посадил не иначе — за компьютером… Ежедневная зарядка, рельефные мускулы, видавшие виды теннисные туфли и спокойный, упрямый взгляд за стеклами очков…

— Постарайтесь остаться в живых, — сказала она со вздохом, — иначе меня посадят. И не в подземелья Шлосс-Адлера, а гораздо севернее.

Замок располагался на возвышенности, и острый готический шпиль был виден в городе, практически, из любой точки. С подножия скалы, где под тонким слоем дерна все еще просматривались остатки вынесенных за стену сооружений (об их внешнем виде и назначении оставалось только догадываться), наверх вела козья тропа, петлявшая среди лохматых дикорастущих лавров и бурой, высохшей на солнце травы. Паша шел следом за Розали, стараясь смотреть исключительно под ноги, и не потому, что боялся упасть. Замок присутствовал рядом, на всем, что попадалось на глаза или под ноги лежала его тень, и как то не очень тянуло разглядывать эту ветхую громаду. Он поднял глаза только тогда, когда крутая тропа сделалась пологой, когда совсем рядом он ощутил запах нагретого камня. Паша выпрямился и оглянулся назад. Город остался внизу — ровные квадраты ухоженных кварталов, одинаковые домики, пересекающиеся под прямым углом асфальтовые дорожки — все это он разглядел очень отчетливо. По объездной дороге в тучах пыли ползла кавалькада микроавтобусов, пронзительно сигналя. На здании мэрии, торопясь, вывешивали еще один флаг — какой, Паша не разобрал, да и не стремился. А рядом поднималась желто-серая стена, поросшая белесым мхом, вся в разлохмаченных плетях неистребимого кустарника. За века она почти разрушилась. Должно быть, именно здесь проходила партизанская тропа в замок халибадских мальчишек. Пока он раздумывал о бренности всего земного, его спутница, как кошка, цепляясь пальцами, когтями и носками босоножек за все, что торчало из стены и не грозило оторваться прямо сейчас, всцарапалась на стену, и, подтянувшись, втащила гибкое тело в широкую трещину в кладке.

Уперлась спиной и ногами и протянула руку. Он улыбнулся, покачал головой и жестом прогнал ее наверх. Для того, чтобы одолеть эту твердыню, не требовалась сверхловкость. И помощь экскурсовода не требовалась.

— А у тебя неплохо получается, — признала она, когда Паша в три гибких, экономных броска, оказался рядом.

Повинуясь какому-то неотчетливому чувству он задержался на стене. По правую руку был город. А слева — нагромождение каменных блоков в порядке, ведомом лишь древним зодчим. Во всяком случае — зримо никакого порядка не прослеживалось, как будто что-то затрудняло восприятие. Паша даже снял очки, протер и снова одел, но легче от этого не стало. Есть такие места, где человека вдруг охватывают вроде бы беспричинные радость и покой. А есть места, которые просто дышат недоброй силой, нормальных людей, даже вездесущих мальчишек туда не заманишь и поясным портретом Шварценеггера. Только чокнутые туристы, да еще более чокнутые ученые рискуют переступить границы такого места, наплевав на протест собственной природы. Ничего хорошего из этого, обычно, не выходит. Шлосс-Адлер казался каким-то насквозь нейтральным, но, тем не менее, идти туда почему-то не хотелось.

Он спрыгнул вниз, на огромную каменную плиту, расколотую по диагонали, протянул руки и осторожно подхватил Розали. И огляделся вокруг.

Причудливые тени образовывали странный узор, Паше показалось, что он стоит в центре розы. Серо-рыжая стена, выверенная по струне, уходила вверх, разглядывая двор чередой стрельчатых окон. Половина арки и узкий карниз над ней, видимо, когда-то служили проходом в одну из сторожевых башен… а может и нет. Но остатки галереи начинались именно отсюда, и было бы вполне логично по ним пройти.

— Пойдем, — в полголоса спросила Розали. Он помедлил с ответом, безотчетно чего-то ожидая… потом кивнул. Она шагнула под арку… и пропала. Растворилась, исчезла в причудливой игре света и тени, словно ее и не было здесь никогда. Он испытал острый, по-настоящему болезненный приступ страха, и, почти бегом заторопился следом. Ее спина и грива ярко-рыжих спутанных волос внезапно оказалась совсем рядом, и Паша чуть не налетел на свою спутницу. Что-то все время сбивало его с толку, и уже в следующее мгновение он понял — здесь было слишком тихо. Эхо шагов! Его просто не было.

Старые стены обступили их с двух сторон, пряча небо, но оно то и дело проглядывало сквозь узкие щели в полукруглом своде, и было таким далеким, словно Паша смотрел из колодца. Потом камень внезапно кончился, и с обрушенного края по глазам ударило настоящее небо — голубое и теплое.

Паша старался смотреть только под ноги. Плиты, которыми был вымощен двор, растрескались причудливо, как панцирь черепахи, брошенный в огонь. Как Роз умудрилась не сломать здесь не только ногу, но даже каблук?.. Не отдавая себе отчета, этими прозаическими мыслями он старался создать "шумовую завесу", чтобы хоть немного отгородиться от здешней тишины. В местах, подобных этому нельзя делать очень многое, но самое главное — нельзя хранить внутреннее молчание, иначе можно услышать то, что лучше не слышать. Он и в самом деле не испытывал страха, вот только оглядываться назад не хотелось.

Розали оглянулась, словно хотела поторопить, или сделать какое-нибудь замечание, но передумала, и только мотнула головой, задавая направление.

Полуразрушенный проход и в самом деле вывел к лестнице, ведущей на галерею, и она поднялась, тихо постукивая каблуками по рыжему камню, звук показался Паше слишком громким, так странно подействовало на него безмолвие, царившее под древними стенами. Наверное оттуда, с галереи опять можно было увидеть город, объездную дорогу, пылящие автобусы, пост ГАИ на въезде… Но не успев согреться этой мыслью, он уже понял, что никакого города не увидит.

Город остался с другой стороны. В Халибаде лето началось уже давно, солнце прожаривало камень целыми днями, до дна, до самой сердцевины его, в городе на камнях можно было жарить яичницу, а здесь, на пыльной галерее была тень, и камень дышал холодом. Строго вертикальная стена с темными окнами глаз загораживала солнце.

К угловой башне они подобрались почти вплотную. Дальше пути не было. Во времена давние то ли неприятельское ядро, то ли время обрушили изрядный кусок галереи, а ветры довершили остальное…

Паша подумал «ветры» и сам усомнился…

— Как мы попадем туда? — спросил он больше для того, чтобы отогнать непрошенные ассоциации. Он не сомневался, что способ есть. Розали шла сюда целенаправленно, он мог бы поклясться, что спутница уже бывала в башне.

— Помоги мне, — негромко и лаконично отозвалась она.

Внизу, на галерее, Паша даже не сразу заметил его, лежал железнодорожный рельс.

— Как он попал сюда? — кряхтя спросил он, выволакивая тяжелый металлический брус.

— Пацаны притащили, — ответила Розали, — осторожно, не урони… Ну вот и все, — она выпрямилась, отряхивая руки, — мост готов.

— Ты хочешь сказать, что мы пойдем туда по этой жердочке, — потрясенно спросил Паша, — я, по-твоему, кто? Тибул?

— Не хочешь, подожди здесь, — она была явно не настроена вступать в пререкания и, разом обрывая дискуссию, поставила ногу на рельс.

— Подожди, — он решительно шагнул вперед и придержал ее за руку, — не уверен, что это зрелище мне по плечу. Я пойду первым и подам тебе руку. И, ради того, кто всех нас сотворил, сними ты эти жуткие шпильки…

…Розали усмехнулась, но смолчала. Ею был исползан здесь каждый квадратный сантиметр, и "на этих жутких шпильках", и без них, и каждый раз эта давящая тишина, глухая, немая, беспробудная… Но почему?! Ей был обещан ветер. Она ли не жила праведно! Она ли не страдала!? Что же еще нужно потерять, чтобы получить ответ на один простой вопрос? Вот, честное слово, она уже почти созрела, чтобы вырвать ответ силой.

Теплая рука коснулась запястья, возвращая ей день нынешний, и она мотнула головой, задавая новое направление.

У здешнего эха, наверное, была способность появляться и пропадать вместе с небом. Хотя, возможно, небо тут было не при чем, просто, видя над головой нечто привычное было как-то легче и проще воспринимать всякие непонятности. А здесь, меж трех стен, что еще остались от башни, лежал седой сумрак, плотный, как застоявшийся воздух. Казалось, что по меньшей мере тричетыре столетия его никто не тревожил. Паша шагнул вперед, наступив на странно — четкий, не заметенный пылью узор на полу: желтое поле и черная птица с мощным размахом крыла. Древний герб города. И, вместе с тем, нечто большее…

Здесь было прохладно, даже в июльскую жару. Паша невольно поежился. А вот спутница его, похоже, ничего не заметила. Сунув руки в задние карманы джинсов она сосредоточенно разглядывала потолок. Ни поза, ни лицо — запрокинутое вверх, напряженное, почти вызывающее, не предполагали мыслей о молитве, но Паша отчего-то знал, что она именно молиться.

Да, ей нужна была помощь неба, и срочно. Чтобы говорить ТАК в месте, где наверняка услышат, нужно было дойти до последней грани отчаяния, за которой уже нечего беречь и не на что надеяться. Но как помочь тому кто утопая, всерьез утопая, сочтет протянутую руку оскорблением? У кого осталось совсем мало сил, но и они уходят не на то, чтобы спастись, а на то, чтобы никто не заметил что спастись сама она не может?

— Пойдем, — сказал он и тронул ее за плечо, обрывая слишком дерзкую молитву. Как ни странно, она послушалась сразу, и только миг спустя Паша сообразил, что ничего не говорил. По крайней мере вслух.

Потолок терялся в немыслимой выси. Глаза видели его, но отсюда он казался обманом, над головой было небо в белых, пенных облаках, и скрытые дымкой трещин лики святых смотрели не с потолка, а именно с неба. Не ощущалось и стен. Они были, но их как будто и не было. Вокруг был мир. А внизу, под ногами плотно пригнанные друг к другу каменные плиты вздыбились в самом центре, словно сдерживая нечто такое, чему не могло, не должно было найтись места в этом изначальном мире. Но оно было здесь. И оттого царил полумрак под сводами, и темен был алтарь, и над разбитыми дверями раскинул руки беспомощный, распятый бог.

— Это храм? — вполголоса предположил Паша, озираясь по сторонам, и, как никогда чувствуя себя маленьким и ничтожным.

— Совершенно справедливо, — сухо ответила она.

— Такой огромный? Раньше здесь был большой город?

Меньше, чем сейчас. В средние века церковь была центром города и храм строили с таким расчетом, чтобы вместить всех жителей. С учетом прироста населения… — Розали отвечала неохотно, подчиняясь лишь профессиональной привычке. Странен и дик был звук собственного голоса, не подхваченный эхом.

— Но ведь Халибад — мусульманский город. Или я не прав?

— Прав, — кивнула она, — но в двенадцатом веке здесь жили христиане. Католики. В основном — германцы. Пока халиф Мердек с шестидесятитысячным войском не смел их поселение с лица земли. Устоял только Шлосс-Адлер, Гнездо Орла. Существует старая легенда, что халиф загнал всех жителей — христиан в этот храм и предложил принять веру пророка. И тому, кто бы согласился сделать это, обещал жизнь и высокий пост рядом с собой. Думаю, он не лгал.

— И много нашлось таких, — спросил Паша отчего-то шепотом, словно боясь оскорбить невидимые тени, может быть еще витающие под высоким сводом.

— Ни одного, — ответила Розали.

После этих слов как то сразу расхотелось спрашивать. Они стояли в центре огромного зала в молчании, вдыхая запах пыли и старого — старого камня, в тишине. Их окружали стены, которые видели смерть, но это как будто не отразилось на них. Полуразрушенные временем, они сохранили первозданное совершенство и отстраненность. Паша протянул руку, кончиками пальцев, как будто касаясь одной из них. И отчетливо ощутил невидимый ток силы.

— Что это? — спросил он, и опять, только миг спустя понял, что не спросил, лишь подумал. И снова был понят.

— Здесь много загадок. Ответа не знает никто.

После короткого, но богатого впечатлениями перехода по крепостной стене, вернее по тому, что от нее осталось, Розали привела его на развалины северной башни, от которой остался только круглый каменный венец и полустершийся узор на полу. И шахта колодца, в котором не было воды.

— Странное место, — тихо сказала Розали, — очень странное… Гляди…

Чувствуя странное нежелание это делать, Паша наклонился, и заглянул вниз. Колодец оказался неглубок. При ярком солнце он отчетливо видел дно.

— Теперь снова гляди, — Розали подобрала некрупный камень, подбросила на руке и, немного рисуясь, отпустила в колодец. Паша замер, неизвестно почему. Секунда… другая… Колодец не возвращал звук. Это было очень странно. Но не более, чем это место вообще. Паша выпрямился и подумал, что есть ошибки, за которые раз совершив их, расплачиваешься всей жизнью, и добро, если только своей. Создатель этого места бесспорно заслужил свой костер, но лучше бы это случилось до строительства, а не после. Есть двери, которые обязательно надо запирать, и очень опасно оставлять их открытыми.

Поняв, что спутник ничего не скажет, она кивнула и отчужденно улыбнулась:

— Ты прав. В каждом доме есть свой скелет в шкафу. Пойдем отсюда.

Здесь, действительно, не бывает тишины, здесь все время звучит голос, но слышать его дано не каждому. Я пыталась…

— Я тоже, — вырвалось у него.

— Вот как? — Розали усмехнулась, — ну значит мы с тобой недостаточно святы… Что меня совсем не удивляет. Пойдем отсюда и постараемся закончить этот день лучше, чем начали.

За время их прогулки город никуда не делся, и, взглянув на часы Паша с изумлением понял, что прошло лишь полчаса…

Глава 2.

На окраинах праздник совсем не чувствовался. Сонная тишина лежала на чисто выметенных тротуарах, домики казались игрушечными, словно в каждом из них жила кукла Барби. Но, чем ближе они продвигались к центру, тем заметнее было разлитое в воздухе нервное возбуждение. Прохожих по прежнему не было, но в отдалении послышалась музыка: не Пугачева, и даже не Стиви Уандер, а нечто совсем особенное — торжественный, протяжный гимн города, древний, как сам Шлосс-Адлер. Удивительная это была музыка — под нее хотелось встать на колени и молиться, но лишь для того, чтобы потом вынуть меч из потертых ножен и обрушить его на врагов старинной городской вольности. Чувство было настолько сильным, что Розали пришлось напомнить себе — это всего лишь музыка.

До самого центра они так и не встретили ни одного человека, зато по выходе из переулка буквально уперлись в сплошную стену. Гудящую, жующую мороженое и поп-корн, местами не слишком трезвую, но непрошибаемую. То там, то здесь мелькали синие мундиры и черные береты, временами в величавую мелодию врывался хриплый собачий лай.

— Успели, — выдохнула Розали, — только вряд ли мы что тог здесь увидим.

— А здесь и вправду может быть что — то любопытное? — усомнился паша.

— Еще бы! — рассмеялась Розали. Хорошее настроение вернулось к ней, хотя причин для этого паша пока не видел. Возможно, он плохо смотрел.

— Говорили, что будут "живые картины"…

— «Картины» — это прошлый век, — она привстала на носки, вытягивая шею, — тут каждый год такое бывает, какого больше нигде не увидишь.

— И что же это такое? — с улыбкой спросил Паша, — в роли зеваки Розали была забавна.

— Здешний мэр каждый год по центральной улице на скейте едет. С сопровождением, понятно, с милицией и под мигалкой, однако сам шпарит на роликовой доске. И говорят, неплохо у него получается.

— Неплохо?! — пацан в майке до колен и кепке, козырьком на бок, развернулся и смерил ее презрительным взглядом, — Пузо — лучший скейтбордист на двести километров вокруг.

Нога паренька, в потрепанной кроссовке, прижимала такой же потрепанный красный скейт. Приглядевшись, Розали заметила, что он такой не один. Здесь собралась целая стайка. Кто-то возразил, кто-то поддержал. В толпе образовался маленький водоворот и Розали нырнула в него, как гибкая змейка.

Паша едва успел ухватить протянутую руку. Усиленно работая локтями, они пробивали путь в густой плотной массе, которая, к тому же, отчаянно сопротивлялась. Кто-то наступил Розали на ногу и был немедленно наказан за опрометчивость острой шпилькой, да по косточке! Взмыленные, как лошади на беговой дорожке, они выбрались к дороге, и тут наткнулись на плотную цепь ограждения. Сзади на них надавили недовольные, и в спину полетел энергичный заряд непарламентских выражений. Розали была глуха и нема. Музыка приближалась.

Из-за поворота выполз милицейский «бобик», музыка лилась из колонки, установленной на крыше, а на капоте… На капоте сидела невероятная, длинноногая блондинка в бикини и механически поворачивая голову направо и налево посылала в толпу ослепительные улыбки. Блондинку встретил одобрительный гул. Мужчины возбужденно скалились, показывая большой палец и "О, кей".

— Шикарно, — рассмеялась Розали.

Внезапно толпа просто взревела. За «бобиком» выписывал синусоиды невероятно толстый, бурой масти, мужик в белой майке и шортах. Розали вцепилась в него глазами, забыв дышать. Необъятное пузо колыхалось в такт древнему гимну, белый, фирменный скейт ловил солнце гладкой поверхностью, и отбрасывал назад, в небо. Мэр Халибада "демонстрировал класс". Розали мельком заметила выражение его лица — он действительно получал удовольствие. И выходило у него чертовски хорошо.

Не совладав с собой она возбужденно завопила, засвистела и захлопала в ладоши…

"Чтоб он так с городом управлялся…"

И словно ушат холодной воды плеснули за шиворот. Опьянение праздником схлынуло. Она вдруг заметила напряженные лица парней в черных беретах, растерянных овчарок, полуоглохших от шума и нервных от лавины запахов пота, духов и перегара…

Размалеванный "под кока-колу" трактор тащил длинный поезд, сразу напомнивший фильмы об освоении Дикого Запада. На открытой платформе везли "благородных дам" в платьях с высокими талиями. Они кланялись и приседали с грацией заводных кукол, натянуто улыбаясь. Благородные рыцари с метровыми мечами, в шлемах, рогатых и безрогих, выглядели несколько более раскованно.

Внезапно они развернулись, грохнули щитами, и наверх взлетел лохматый, грязный черт с веревочным хвостом и чумазой мордочкой. В толпе заржали и заулюлюкали — черту было лет семь — восемь. "Поднятый на щит", он довольно смеялся, почесывался. Потом встал на четвереньки и продемонстрировал, как крепко и аккуратно пришит хвост. И, под одобрительные крики, скрылся в повозке. Потом протащили трехголового дракона, который вращал шеей и бряцал навешенными на него огнетушителями, провезли "ракетную установку", которая стреляла конфетти… Музыка затихала вдали.

— Что они хотели этим сказать, — задумчиво произнесла Розали, когда толпа выплеснула их на узкую улочку и, наконец, оставила на обочине.

— Да ничего, — предположил Паша, — развлекались…

— Не думаю, — возразила она, глядя под ноги, — не думаю… Хотя… дорого бы я дала, чтобы ошибиться сейчас.

— Поясни, — попросил он.

От земли поднималась сухая жара. Хотелось пить, но один вид чудовищных очередей к палаткам «кока-колы» мог убить наповал. Жевательная резинка, говорят, тоже помогала, но где ж ее взять в праздник, да без очереди? Разве что соскрести с асфальта.

— Это ребята из военно-исторического клуба «Витязь», — ответила она, — люди смелые и с мозгами. В прошлом году, когда городу грозило присоединение к Мешхаре, под протекторатом ее правительства, они все были на баррикадах. И это не те люди, которые дергаются по пустякам, или ищут проблемы на свою шею. Поверь мне, они что-то хотели сказать этому городу… Или кому-то другому.

Паша ничего не ответил. А что тут можно было ответить. Ему не было нужды верить или не верить, он просто знал.

На Старой Площади давка немного ослабла. Большинство горожан, полюбовавшись, как Пузо рассекает на скейте, разбрелось по углам, затариться пивом и чем-нибудь к пиву. Розали без труда протолкалась к первым рядам, где поспешно устанавливали длинные скамейки и кресла для почетных гостей.

— Здесь не загромождайте, Халибадское телевидение будет, — услышала она и невольно поморщилась. Голос был из категории тех, которых век бы не слышать. Эти безапелляционные нотки и убойная энергетика принадлежали Марине Броневицкой, директору театра-студии «Подмостки», дочери Пуза и, по совместительству, жены его зама по культуре, со всеми, как говориться, вытекающими… Эта встреча была сомнительным везением для обеих сторон.

Розали уже сделала шаг назад, намечая, в какую сторону ей "смыться поанглийски, не только не прощаясь, но и не здороваясь", но Марина, словно почувствовав ее взгляд, обернулась. И расцвела кислой улыбкой:

— Мисс Логан. Большая честь для нас. Вы уже видели наших «рыцарей» на параде?

— Да, впечатляют, — кивнула Розали.

— Этот молодой человек с вами? — Марина с сомнением глянула на Пашу, но, видно вспомнила, что на прогрессивном западе в моде андеграунд, и поспешно "сделала лицо"., - Ду ю спик инглиш?

— Ес, но хреново, — невозмутимо ответил Паша, и, заметив отвисшую челюсть жены, дочери и директора, поспешно добавил, — с мисс Логан мы друзья по переписке.

— В таком случае пристроишься где-нибудь, — отмахнулась Марина, — только кресла не занимай, будет администрация и гости из Мешхары.

— На дне независимости города? — удивилась Розали вслед спине Марины.

Та резво обернулась:

— Мисс Логан, простите, но это — внутренние дела Халибада и Мешхары, — она подарила еще одну неискреннюю улыбку, — вы слишком мало прожили здесь, чтобы разобраться во всех тонкостях наших взаимоотношений. В любом случае, желаю вам хорошо провести время.

Марина энергично перелезла через скамейку и голос ее загремел рядом со сценой.

— Решительная дама, — заметил Паша, — а за что она тебя так любит?

— За Шлосс-Адлер, — нехотя пояснила Розали, — я отправила письмо в международный фонд охраны культуры, что с попустительства городских властей разрушается уникальный памятник древности, единственный в своем роде. Мэра две недели осаждали звонками и факсами. В конце концов он сдернул за город «отдыхать», а вместо себя посадил дочку. Когда она оттуда вышла, с ней невозможно было разговаривать без бронежилета… Черт, пить хочется, хоть стреляйся.

Не говоря ни слова Паша исчез. Розали осталась в одиночестве. Впрочем, в одиночестве весьма относительном.

На огромной афише небритый Арлекин в красно-синем трико лихо вскинул витой рог, намереваясь то ли протрубить сбор, то ли опрокинуть его одним глотком. Со скрежетом зубовным врубилась музыка в середине ноты, но тут же смолкла, и в адрес какого-то Гены полетела суперинтеллектуальная брань с рифмовкой на букву «ять».

Внезапно Розали почувствовала на затылке чей-то настойчивый взгляд и обернулась, словно под действием некоего безмолвного приказа.

Он стоял за последним рядом скамеек. В толпе — но один. Вокруг образовалось небольшое пустое пространство, замкнутый круг, который никто не смел нарушить. На него косились, в основном женщины, и Розали их вполне понимала — такого красивого мужчину ей видеть еще не приходилось, даже в голливудских суперхитах. Выступающие скулы, греческий нос, твердый подбородок, широко расставленные глаза, в которых метались темные искры.

Волна русых волос, именно того чистого цвета, без малейшего намека на рыжину, которое сообщало им металлическое свечение. Он почти на целую голову возвышался над толпой. Узкие темные джинсы и белая рубашка шли ему невероятно и он это отлично знал. Розали опустила глаза — его губы были готовы улыбнуться, но чего-то ждали. Взгляд ее скользнул ниже… и замер, отметив темное кольцо на пальце незнакомца. В голове словно что-то взорвалось, она вспомнила пьяный вечер, черное небо с высокими звездами, и эту руку с кольцом на своем плече. Кровь бросилась ей в лицо, но так же быстро отхлынула. Она покачнулась, словно ее ударили.

Никто не понял, что произошло дальше. Незнакомец просто исчез из своего заколдованного круга и очутился рядом с ней — одним прыжком он преодолел разделяющее их расстояние, или двумя, она не сказала бы и под расстрелом, просто не успела ничего заметить, только почувствовала, что поблизости возник небольшой ураган.

— Что с тобой? — в низком голосе прозвучало не наигранное беспокойство.

Розали показалось, что все, кто собрался на площади, смотрят исключительно на них. Она поспешно отодвинулась и в замешательстве взглянула на незнакомца.

— Мне очень неудобно, но…

— Вы не помните моего имени? — он улыбнулся и Розали почувствовала эту улыбку, как мягкое, осторожное прикосновение, — вы и не должны его помнить. Вчера я забыл представиться. Глеб Мозалевский, и я очень рад с вами познакомиться.

— Розали Логан, — произнесла она, не зная, куда девать глаза, — вообще-то, со мной такое редко случается…

— Со мной «такое» случается гораздо чаще, и я благодарю судьбу, что вы не нарвались на меня в мой не лучший день. Это было бы далеко не так безобидно. И совсем не безопасно, — с подкупающей откровенностью сказал Глеб, Вам не за что извиняться, Розали. И не из за чего беспокоиться. Ваш самоконтроль был безупречен.

— Наверняка это не так, — вздохнула она, и сдалась, ответив мягкой улыбкой, — но придется поверить вам на слово. Выхода у меня все равно нет.

— У тебя большая беда, — тихо спросил он и смолк, ожидая ее реакции на второе «ты».

— Это так заметно?

— Нет, — успокоил он.

— Это хорошо.

— Я могу помочь? — еще тише спросил он.

— Нет.

— Но это — дело прошлое?

Она заколебалась. Это был самый странный разговор из всех, которые могли начать среди праздничной толпы два почти незнакомых человека. Но толпа куда-то пропала, Глеб словно и ее окружил своим незримым полем. Единственное, что она видела — карие глаза с темными всполохами в глубине.