Джек Восьмеркин американец

      — Ну, и ты, конечно, отказался?
      — И не подумал!
      Чарли крякнул.
      — В таком случае я предсказываю, что ты сядешь в грандиозную калошу. Как же ты, умная голова, думаешь справиться с этим делом?
      — А сколько нас человек работает, Чарли? Ты позабыл? Я и на тебя рассчитываю.
      — Я-то, конечно, помогу. Вот приеду, побреюсь и стану на работу. Только, сказать по совести, что такое я один, когда хозяйство величиной чуть ли не с Панамскую республику? Это не наша покойная ферма в коровий носочек. Лошади-то фуражом обеспечены?
      — Средне.
      — Я так и думал. Теперь позволь задать тебе нескромный вопрос, старик. Ведь с осени под зябь пахали здесь мало. Сколько же вы осилили новой пахоты на сегодняшнее число?
      — Вчера к вечеру было восемьдесят процентов.
      — Как же это вы сумели?
      — А ты подумай хорошенько.
      — Неужели вам удалось раздобыть немножко машин, Джек? — спросил Чарли очень робко.
      — Ну конечно.
      — Подцепили десяток тракторов?
      — Нет, с десятком тут не управишься.
      — Что же, два десятка?
      — Не угадал.
      — Полсотни! — закричал Чарли с восторгом.
      — Поднимай выше. Если считать с нашими, то будет шестьдесят пять.
      — Брось!
      — А вот представь себе.
      В эту минуту они въехали во двор коммуны, и Чарли увидел перед собой не старый, знакомый двор, а что-то совершенно новое, словно они ошиблись адресом.
      Там, где раньше бродили белые куры, где была площадка для тенниса, вытянулся длинный дощатый сарай под толевой крышей, и искры кружились над его железной трубой. Очевидно, здесь были мастерские. Вокруг теснились в очереди на ремонт самые разнообразные машины. Здесь были и рондали со своими отполированными дисками, носастые сеялки, широкие железные бороны. Даже один комбайн, как дом, выглядывал с заднего плана. Его время работать еще не пришло, и он стоял пока тихо за другими машинами — новый, лаковый, многообещающий.
      Чарли заметил также на дворе несколько грузовых автомобилей, цистерну для керосина и пяток триеров. Двое незнакомых рабочих возились у огромного гусеничного трактора — катерпиллера. Трактор был похож на утюг, на лодку, на танк, и высокое сиденье тракториста на нем было покрыто хорошей кожаной подушкой.
      Джек остановил машину у катерпиллера. Чарли выскочил и ударился коленкой о гусеничную передачу.
      — Ой! — закричал он весело. — Честное слово, здесь ничему не знают меры! Раньше была пустыня, а теперь невозможно повернуться, чтобы не разбиться о машину. Как же, Джек, называется вся эта благодать?
      — Машинно-тракторной станцией, Чарли. По счастливому стечению обстоятельств, ее развернули здесь экстренно, в середине апреля.
      — Но почему же именно на нашем дворе?
      — По десяти причинам, Чарли. Во-первых, все наши коммунары умеют работать на тракторах, что они сейчас и делают. Во-вторых, у нас электричество. В-третьих, мастерская. В-четвертых, мы оказались в центре участка. В-пятых, у нас артезиан. В-шестых…
      — Понимаю, понимаю, — перебил Чарли. — О причинах довольно. Мне бы хотелось узнать теперь, откуда же все это взялось? Ведь тракторы не падают с неба, тем более катерпиллеры. А мы за них не выплачивали.
      — Да, но каждую осень мы возили зерно на пункт. Помнишь, я еще протестовал один раз, и мы уехали с тобой из коммуны. Так вот теперь это зерно вернулось к нам в виде машин. И нам будет легче работать, дружище.
      — Понятно. Идем здороваться с товарищами.
      — Но все они на работе, сказал я тебе. В такую пору здесь никого не бывает. Впрочем, директор станции — вон он…
      — Где?
      Чарли оглянулся, но не увидел никакого директора. Правда, из конторы огромными шагами, вернее, даже прыжками к нему приближался улыбающийся Николка Чурасов. Но он нисколько не был похож на директора.
      — Здорово, Ифкин! — закричал Николка. — Ну как?
      — Да вот поправился.
      — Поздравляю! Я, брат, директорствую здесь, разрываюсь, а все-таки остался тебя подождать. Когда можешь стать на работу?
      — Минут через двадцать выйду. Мне хочется только помыться и посмотреть наших кур и свиней.
      — Успеешь, там все благополучно. А вот здесь похуже. Эта «катя», — Николка потрепал рукой катерпиллер, — все время из строя выходит, не управляются с ней. А машина новая. Можешь ты образец ударной работы показать? Знаешь, так, чтобы всех обогнать, новый рекорд установить и без единой поломки. Можешь?
      — Постараюсь, — ответил Чарли конфузливо.
      — Мы тебя бригадиром в пичеевскую группу назначим. Она у нас позади плетется в соревновании, прорывчик там, скрывать нечего. Подкулачники еще не вывелись и бузят. Новую лазейку себе нашли: против сдельщины возражают. Надо нам все преимущества высокой выработки показать. Так как же, можешь?
      — Я бы хотел сначала все посмотреть, — коротко ответил Чарли.
      — Да я тебе все в двух словах расскажу. Положение на сегодня у нас такое. Десять бригад тракторных, двадцать три лошадиных. Бригадиры все тебе знакомые: наши, из Починок, чижовские. И Советкин работает и Козловы. Катерина Восьмеркина за бригадира ездит. Во как закрутили! Встречный мы выставили: пятнадцать процентов сверх плана. Как будто невелика цифра — пятнадцать, а по вашим теперешним масштабам это полторы тысячи гектарчиков. И мечтать прежде не могли, а справимся. Мы с Яшей, как две руки, сработались. Теперь твоя очередь пришла себя показать. Берешься?
      — Берусь, — ответил Чарли смело. — Ладно, берусь. Только я еще не совсем представляю себе план и организацию работ.
      — Ну, это дело несложное. Вот закусим и поедем. Агроном тебе все разъяснит.
      — А разве у нас теперь есть агроном?
      — А то как же! Мишка Громов, старика Громова сын. Не знаешь его?
      — Не знаю.
      — Скоро узнаешь. Парень подходящий. Главное, все места кругом изучил. Да ты сам увидишь.
 
      Через час Джек, Николка, Громов и Чарли выехали на автомобиле в сторону Пичеева.
      — Эх и пригодилась нам твоя машина, Ифкин! — сказал Николка, наклонясь к уху Чарли. — Без нее нипочем бы не управились. На лошади нашего комбината не обскачешь — падет. А на машине каждый день все бригады объезжаем.
      Они ехали по пичеевской дороге и миновали уже, не останавливаясь, две бригады трактористов, которые кончали свои участки. Чарли только помахал рукой Капралову, который стоял недалеко от дороги, у трактора. Капралов закричал что-то вслед, но что — нельзя было разобрать. Дальше дорога шла в гору, и автомобиль замедлил ход. Николка попросил остановить машину на перевале.
      Отсюда с горы все было видно на много километров вперед. Как бы огромный план раз вернулся под ногами. Черные, недавно запаханные квадраты, озимь, и еще не запаханные, серые участки. Горизонт был подернут дымкой, и за ней скрывались дальние края полей.
      Маленькие тракторы внизу ползали, как жуки, и земля под их плугами из серой делалась черной. Некоторые работали стайками, по пять-шесть штук, и полоса запашки за ними была широкая, как река. Все это было покрашено солнцем, свежая зелень рябила в глазах. Но воздух был душен. Огромная, пузатая туча голубиного цвета подползала с севера на тонких ножках дождя.
      — Эх, помочила бы посевы! — сказал Николка мечтательно. — Но так, чтоб пахоту не тронула.
      — Так и будет, — произнес Джек, оглядывая небо. — Она ближе к линии прольется.
      — Здесь упадет! — крикнул Громов.
      Николка подошёл к Чарли и показал вперед.
      — Вот туда тебе надо. Сейчас я тебя с работниками познакомлю и в курс дела введу. Участок отстающий, не скрываю, но я на тебя рассчитываю.
      — Чарли не подгадит, — сказал Джек и обнял приятеля. — Ему трудодни выколачивать надо. Да и «катя» ему поможет: ведь в ней четыре трактора сложено.
      — Видишь теперь наш план? — спросил Николка и ткнул Чарли в бок.
      — Вижу! — ответил Чарли. — Вижу ваш план и план всего СССР — идти все время вперед. И если: мы будем так двигаться дальше, то…
      Чарли не кончил. Угловатая, злющая молния запрыгала в туче, как бы силясь вычеркнуть ее с небес. Гром ударил неожиданно близко и оглушительно. По земле побежал ветер.
      — Что — то? — закричал Николка.
      — Честное слово, мы в пять лет действительно перегоним старую Америку.
      Чарли сказал это и покраснел. Николка захохотал:
      — Нашел чем пугать! Это в нашем плане значится. Помяни мое слово, Ифкин: придется тебе еще домой, за океан, бригадиром ехать, чудеса показывать.
      Гром ударил опять. Туча опустила перпендикуляры на ближние поля, и с земли туманом поднялись мельчайшие брызги. Тракторы один за другим скрывались из глаз. Джек побежал поднимать в машине верх.
      А через минуту автомобиль покатил навстречу водяной стене. Люди, сидевшие в машине, не боялись дождя.
      Миллионы этих крупных капель сулили победу, радость, урожай.

Владимир Фалеев
УТОПИЯ ИЛИ АНТИУТОПИЯ?

      Читая роман «Джек Восьмеркин американец», волнуешься: а сможет ли главный герой Яшка-Джек прижиться на советской почве? Яшка родом из села Починки, провел восемь лет в США, там возмужал, приобрел опыт наемного рабочего и цель жизни — купить клочок земли, чтобы стать на нем фермером, — возвращается на Родину, в СССР… Это не американец-миллионер, это американец-рабочий, трезвый, энергичный, дисциплинированный и целеустремленный. Сможет ли он существовать у нас? Захочет ли работать, если ему отказать в праве купить свою маленькую ферму? Будет ли энергично и смекалисто трудиться, если его лишить личной заинтересованности?
      «Джек Восьмеркин американец» впервые издан в 1930 году, с той поры имя русского американца Джека стало нарицательным, хотя сам образ привлекает не столько литературоведов, которые как бы опасаются его сложности, сколько социологов и экономистов. Недавно этот необыкновенный персонаж весело прошел по экранам нашей страны в одноименном фильме, еще раз обращая всеобщее внимание на то, что он, Яшка, однажды став Джеком, уже никогда не сможет обернуться снова в Яшку… Американский рабочий инороден советскому образу жизни, более того, не поддается «перевоспитанию». Не странно ли?
      Прежде чем приступить к анализу характера этого героя, к «разборке и сборке» романа, вспомним об авторе книги — Николае Григорьевиче Смирнове (1890–1933), который, прожив короткую жизнь, всего сорок три года, десять лет из них отдал детской литературе. Он родился в Вязьме. В 1912 году окончил юридический факультет Московского университета и еще до Октябрьской революции оказался в петербургском театре «Кривое зеркало», для которого сочинял пьесы, настораживавшие царскую цензуру. По складу своего таланта он не был сатириком, а скорее — аналитиком судеб, видевшим тайные мотивы поступков, умел весело рассказывать об этом, с грустным подтекстом, в той манере, которая дорожит принципом: «один пишем, два в уме».
      После революции Николай Смирнов организовал в Калуге революционный театр сатиры, стал его режиссером, а затем увлекся литературным творчеством для детей и юношества; лучшими его книгами признаны историко-приключенческая повесть «Государство Солнца» (1928) и роман «Джек Восьмеркин американец» (1930), хотя читатели не без интереса встречали и другие его произведения.
      Уже сам выбор героев — незаурядных, отважных, авантюристов и романтиков, искателей приключений и странников — позволял писателю вместе с ними обсуждать проблемы переустройства общества и перековки личности.
      «Джек Восьмеркин американец» написан вслед за повестью «Государство Солнца»; уже в ней поставлен великий вопрос, над которым ломали головы могучие мыслители: как и зачем перестраивать общество?
      Государственная структура делает людей несвободными; одни оказываются богатыми, другие бедными. Как быть? Куда звать людей? В рай или в ад? Если в стране ад, то возможен ли рай? И вот теоретики, сидя за письменным столом, конструируют разные модели общественного жизнеустройства. Утопия — сказочная модель, антиутопия — разоблачительная. Обе модели неосуществимы. А возможны ли другие варианты? И какой из них считать за наилучший?
      Повесть «Государство Солнца» рассказана от имени жителя Камчатки Леньки Полозьева, невзначай ставшего сподвижником отважного практика-утописта Августа Беньовского, который в конце XVIII века, начитавшись «Утопии» Томаса Мора (1478–1535) и «Города Солнца» Томмазо Кампанеллы (1568–1639), попытался на Мадагаскаре воплотить утопическую идею в жизнь, основав государство равных — город Солнца (город Здоровья). Ясно, что из затеи ничего путного не вышло, но герой на то и герой, чтобы смело произвести эксперимент.
      «Он приехал сюда для тех сотен тысяч черных, которых скрывала от нас стена тропического леса. Он не знал этих черных, и они не знали его, но он верил в то, что они поймут в конце концов, в чьих интересах высадился он на этом сыром берегу, объединятся, забудут свою дикарскую лень и примутся за работу по плану, который он составил в Париже. К этому он решил двигаться хитростью, насилием, уговорами, но неуклонно. Он совершал малое, имея в виду большое. Он не стукнул бы пальцем о палец, если бы это было безразлично для его основного дела. Только один он из всех нас умел видеть среди бедствий и нищеты ростки Государства Солнца».
      Затруднения для Августа Беньовского вышли от того, что окружавшие его люди не хотели быть лучше самих себя, медленно и плохо учились тому, что им предписывалось и предназначалось. Беньовский «начал формировать из мальгашей огнестрельную роту, и это нам удавалось. Но с пушками мальгаши не могли справиться. После каждого выстрела они падали на землю. Мы напрасно тратили порох. Всякий раз повторялась та же история.
      — Привыкнут! — говорил Беспойск.
      — Да, но тогда у нас не будет пороха, — говорил я.
      И туземная артиллерия не была создана».
      Умирая от раны, отважный утопист, названный президентом, произносит: «Не зови меня президентом. Зови дураком. Проиграть такое дело…» Рассказчик заключает: «Но будь у него хоть семь пядей во лбу, он не смог бы осилить того дела, за которое взялся! Мы слишком рано приехали на Мадагаскар».
      Неудача с устройством государства по утопическому чертежу объясняется в повести не тем, что идея была иллюзорна, а тем, что герой с единомышленниками поторопился со своим энтузиазмом. Впрочем, это мнение высказывает Ленька Полозьев; сам же писатель Николай Григорьевич Смирнов мягко усмехается.
      «Государство Солнца» можно назвать повестью о кризисе несбыточных иллюзий и фантастических представлений смельчаков-утопистов, которые взялись не только в корне перестроить общежитие мальгашей, но и просветлить им головы. Тут уместно сказать, что социалисты-утописты пришли к благородной идее просвещения людей, с тем чтобы потом просвещенными силами собраться в гармоничные общины — фаланги и построить великолепные дворцы — фаланстеры.
      Отрицательные результаты экспериментов социалистов-утопистов навели других мыслителей на другую идею: первоначально разрушить старое гособщежитие, а потом на развалинах возводить по новым чертежам светлый дворец справедливости, в ходе строительства освобождая людей от частнособственнической психологии. Итак, начать не с ломки характеров, а с ломки здания; строя новое жилище, переделывать несознательных. Логично?
      Тут уместно вспомнить древнюю мудрость, которую исповедуют американские прагматисты: «Если тебе кто-то не нравится, хочется его изменить, то приступай к этому немедленно и начни с себя». Каждый, кто произносит слова «начни с себя», обязан помнить, что он говорит их только самому себе!
      Переделывать себя или «несознательных»? Вопрос принципиальный! Николай Смирнов, приступая к роману «Джек Восьмеркин американец», отлично знал революционные преобразования, которые начались в российской деревне в конце 20-х годов. В качестве новой крестьянской организации предлагалась модель коммуны. Русский американец Яшка-Джек оказался председателем группы коммунаров, которые назвали себя «Новая Америка». Как видим, Джек Восьмеркин внес элемент личного опыта даже в название общины; он не только хотел ввести в практическую жизнь коммунаров американскую инициативу, жесткий ритм труда, экономическую целесообразность и прибыльность производства, но и принципы личной заинтересованности. Однако его «американизм» коммунарам не нравится; они сами были готовы переделать психологию Джека!
      Множество конфликтов, сливающихся в многослойный поток романа, — поверхность, зеркало которого светлым юмором отражает внешние события жизни, а глубинные течения — трагические и грустные движения судеб, и составляют объемную картину происходящего и пророчествуют о будущем. Роман легко обвинить в несерьезности, в намеренной усмешливости, но он почти нигде не переходит в фельетон; улыбки его не ядовиты, смех не переходит в хохот и сатиру, даже беды не подаются как драма или трагедия. Зато под верхним слоем приключений и разговоров всегда угадывается темная глубина раздумий. Вот, например, Джек обращается к своему американскому другу Чарли:
      «— Каким же образом можно получить бесплатную ферму?
      — Да очень просто: после революции в России раздают землю даром.
      Джек недоверчиво покачал головой:
      — Наверное, какие-нибудь солончаки или пески?
      — Да ничего подобного, жирнющий чернозем! Прямо как черная икра, какую в Нью-Йорк привозят с Волги и продают по двадцать долларов за жестянку. Намазывай на хлеб и ешь за обе щеки. В России почвы лучшие в мире. И пахотной земли в десять раз больше, чем во всех наших штатах».
      Что же тут «подводного»? А то, что на земном шаре площадь черноземов составляет около 240 миллионов гектаров, из них 130 миллионов гектаров принадлежат Молдавии, Украине, Поволжью, Северному Кавказу, Западной Сибири… В России почвы лучшие в мире… Это невероятно, но факт! Прав оказывается американец Чарли; жаль только, что мы не можем питаться черноземом, не обрабатывая его под урожай, а употребляя прямо в пищу… И вернувшись на Родину, увидев нищий Мурманск, несчастные свои Починки и заселенную густо клопами и тараканами избу, в которой бедствуют его мать и младшая сестра, Яшка-Джек решает преобразовать сперва личное хозяйство матери по образцу американской фермы. Он по-своему реформатор, но его никто не понимает. В чем дело? Да в том, что тут, в селах, уже изобретены свои варианты-модели новой жизни.
      «— А правда, Яша, сказывают, что в Америке крестьянство все поголовно вверх ногами ходит?
      — Этого не замечал.
      — Как же ты самого главного не заметил? Сколько лет прожил, а на ноги внимания не обратил».
      Фельетонный прием? Да нет. Джек привез из Америки в родное село мечту о культурном хозяйствовании, но большинство крестьян, да и не только крестьян, но и горожан, не бывали за границей, малограмотны; тут скопился, как поется в «Интернационале», «мир голодных и рабов»; организовавшись, они хотят быстро и без больших усилий получить для себя рай. В коммуну как в средство избавления от голода верят искренне, даже студент из Москвы Мишка Громов прямо-таки уговаривает Яшку: «…научился ты добру в Америке. Только для себя одного ты это добро бережешь. Ты посмотри кругом-то сначала. Ведь мучается деревня, форменно мучается. Бедность страшная, со свиньями дети спят, мылом только по праздникам моются».
      В селе можно услышать и другое: «коммуны эти в городе придуманы, за письменным столом», — слова принадлежат зажиточному по тому времени единоличнику Скороходову, но большинство крестьян — не на его стороне, так что отговоры от вступления в утопическую организацию хозяйствования на Джека не действуют, он поверил в коммуну. Даже дочь бывшего адмирала, помещика Кацаурова, Татьяна становится коммунаркой. Джек избирается председателем «Новой Америки». Он, конечно, сомневается и задает себе вопросы: «Правильно ли сделал он, что вошел в коммуну?
      Безусловно, правильно. За год он понял, что Советская Россия не Америка. В СССР нужно работать сообща…»
      Однако скоро его мечты и энергия пришли в противоречие с предложенным вариантом организации коммуны. Помещичья усадьба отдана коммунарам не за так, государство требует хлеб. «Пшеницы хватило на возврат ссуды и на семена. Коммуна свезла и на ссыпной пункт сколько полагалось. Остальное зерно пока не мерили и не делили, но, по расчетам Капралова, тонны три приходилось на нужды коммуны, в неделимый фонд.
      Вот из-за этого неделимого фонда и разыгрался в коммуне скандал».
      Надо было переселяться в большой дом, да не было у него ни окон, ни дверей. Для Джека ясно, что если дом до зимы не отделать, не продав часть зерна, не купив на вырученные средства стекол и не застеклить рамы, то в дом никто не заселится, а значит, все разбегутся по своим избам, разберут скот и запасы, зиму будут бездельничать, — коммуна развалится. Секретарь партячейки Николка Чурасов с ним не согласен, он решил дать Джеку бой, одновременно проверив «сознательность членов».
      Вот на идее «сознательности» коммуна и лопнула! Понимая, что Джек может покинуть коммуну, Николка предлагает Татьяне почитать «политграмоту» о продовольственном положении в стране, о значении коммун, а затем своими словами все это внушить Джеку.
      Николка малограмотен, но и Джек малообразован. Впрочем, Джек — хозяин и экономист. Он не принимает призывов секретаря партячейки: «Не может быть несознательных коммунаров, а тем более председателей». Рамы в окна дома не вставлены, а Николка «красный обоз составил», отправил зерно государству. И тут звучит мягкая ирония писателя: «Большой кусок красной материи на двух палках тормозил движение».
      Бывший деревенский шалопай Николка Чурасов, возглавив партячейку, стал «совсем другим человеком», он в кармане носит наган. И это не ирония. Дело в том, что каждый социальный слой в романе (помещик Кацауров и его сыновья, которые, разорившись, играют в поле в шахматы; зажиточные крестьяне, объединившиеся в свой «лжеколхоз» «Умная инициатива»: бедняцкая группа, имеющая шесть лошадей, слившаяся в коммуну «Новая Америка»; союз бедняков-артельщиков «Кулацкая гибель») имеет свои интересы! Вот эти-то интересы и раздирают на части Чижи, Починки и Кацауровку.
      Даже в коммуне отношения складываются не просто. Один любит спать безпросыпа, другой фантазер, третий выпивоха, четвертый занят множеством своих детей, а некий Чувилев «был задумчив, и казалось, что мысли его далеко от коммуны. Иногда он говорит, что думает все время о социализме, когда в каждой деревне появятся тротуар и зверинец и можно будет летать на аэропланах хоть каждый день. Чувилев очень боялся, что не доживет до этого времени, поэтому жалел свое здоровье и от трудных работ отказывался».
      К этому можно добавить еще интересы настоящего американца Чарльза Ифкина, уборочного рабочего, недавно приехавшего в СССР, готового за три года создать здесь рай по-американски, но он за всю жизнь ни разу не имел дела с косой или серпом, привык работать только на машинах, поэтому убирать урожай в коммуне вручную не хочет и, по существу, уклоняется от помощи коммунарам.
      В романе очень точная социологическая раскладка, и нет примитивного деления людей на героев и антигероев, на друзей и врагов. События большого масштаба — войны, революции, социальные потрясения и преобразования — вызываются к жизни не вождями и не героями, а засухами, перенаселениями, косностью управленческих структур и накоплением взрывоопасного бедняцкого слоя; не революционеры породили экономический кризис в царской России, не они довели страну до технически убожеской отсталости, — одряхлевший аппарат самодержавной власти, но и новые методы руководства, будучи революционно-командными, не смогли вывести российскую деревню из вековой отсталости, а раскулачивание и другие научно необоснованные мероприятия даже усугубили многие проблемы села…
      «Что ж, товарищи, пришла пора показать, кто мы есть — советская коммуна или волки-хищники в коммунарской шкуре! По-Яшкиному выходит, что самое для нас подходящее дело спекуляция в компании с Пал Палычем Скороходовым…» — эти слова секретаря партячейки звучат вроде бы актуально и в наши дни. Да, при отсутствии реальных результатов труда всякая самоотверженность со временем выдыхается, энтузиазм иссякает, и тогда возникает подозрение, что кто-то вредит…
      А кто может вредить коммунарам? Джек страшно удивился: хлопотал не за себя, а за большинство, но его никто не хочет поддержать. Джек привез из Москвы подаренную ему писателем Летним собаку Боби Снукса, которую приспособили «искать следы врага». Людьми все более овладевают мысли: «Откуда могут быть призраки у нас в СССР?» Подозрение, в данном случае обоснованное, падает на хитрого хозяина Петра Скороходова, возглавляющего «лжеколхоз» «Умная инициатива»; предлагается ударить его в бок электрической искрой, то есть не давать ему электричества. Люди «друг другу не говорили, но чувствовали, что, если не открыть тайного врага, успех и радость общего дела будут всегда под угрозой и что теперь можно ждать любого несчастья».
      Специалисты из США приехали смотреть коммуну. Но голос профессора Иллинойского университета не доходит до сознания не только крестьян, но и руководителей: «Продуктивен ли труд, когда нет личной заинтересованности? Я хочу сказать, что результаты труда здесь ведь не принадлежат вам».
      Крестьяне разорили помещика, отставного адмирала, у которого было только двадцать лошадей и сорок коров, а в США на фермах по 500 и более коров. Отнятые у адмирала кони и коровы никого в селе не сделали богатыми, потому что дележ не увеличивает производительность труда, чужой хлеб и мясо съели, — и опять голодно. Очередь доходит до дележа кулацких хозяйств, а затем и середняцких… В такой ситуации достаточно искры-слова обреченного на раскулачивание Скороходова: «По его словам получалось так, что Советская власть очень нуждается в хлебе и мясе. Чтобы получать все это, мужиков насильно будут загонять в колхоз».
      Все разбежались по дворам, схватились за ножи, начали резать скот. Паника охватила село. Несколько членов «Кулацкой гибели» побежали по дворам и стали уговаривать крестьян бросить дикую затею. Но уговоры не действовали. Каждый орудовал у себя на дворе по своему усмотрению, «страшное бедствие произошло в деревне».
      «— Бить вас в морду надо, коммунаров! Продали вы деревню городу! Гнать вас отсюда надо по шеям! Страдания вы мужиков увеличиваете!» На такие речи есть управа; Павла Павловича Скороходова решено выселить из села за контрреволюцию. Бегают коммунары, ищут врагов, пускают по следам собаку, которую кто-то убивает. Татьяна и Пелагея пытаются уберечь Скороходова от раскулачивания, но «борьба сейчас обострилась, сам знаешь», — разговаривают в Москве редактор газеты и писатель Егор Летний — Джека ранят, а его жену убивают…
      Писатель закончил свой роман на описании весны 1931 года. Село готовится к новому грандиозному эксперименту — к объединению крохотных коммун и артелей в большой колхоз «Правильный путь»…
      Сейчас, более пятидесяти лет спустя после коллективизации, появились разные суждения о ее целесообразности или темпах; дескать, она проводилась «вопреки ленинским принципам», Сталин преднамеренно все трудности приписывал врагам: «Мы имеем врагов внутренних. Мы имеем врагов внешних. Об этом нельзя забывать ни на одну минуту». «И средства преодоления трудностей виделись ему в беспощадном уничтожении врагов, среди которых на первом месте стояли кулаки» (см.: «Коллективизация: как это было», «Правда», 26 августа 1988 г.).
      Хочется перечитать концовку романа, последнюю страницу, написанную зорким и мудрым человеком:
      «— Видишь теперь наш план? — спросил Николка и ткнул Чарли в бок.
      — Вижу! — ответил Чарли. — Вижу ваш план и план всего СССР — идти все время вперед. И если мы будем так двигаться дальше, то…
      Чарли не кончил. Угловатая, злющая молния запрыгала в туче, как бы силясь вычеркнуть ее с небес. Гром ударил неожиданно близко и оглушительно. По земле пробежал ветер.
      — Что — то? — закричал Николка.
      — Честное слово, мы в пять лет действительно перегоним старую Америку.
      Чарли сказал это и покраснел. Николка захохотал;
      — Нашел чем пугать!..»
      Читая роман сегодня, мы воспринимаем его как притчу, где герои-романтики (в большинстве своем люди без образования, не видавшие в жизни никакой техники) берутся с энтузиазмом построить жизнь по «светлым идеалам»; действуют они с задором и оптимизмом. Судьба Джека, Чарли и других персонажей легко предсказуема, а карьера Николки Чурасова, «борца за сознательность», даже очевидна… И на какой бы гром ни намекал писатель Николай Смирнов, он понимал, что малокультурный слой людей, джинном вырвавшийся в период революционного разлома из недр народа, продиктовал условия социально-экономических преобразований. В. И. Ленин добивался введения новой экономической политики, но командно-административная сила приказала готовиться народу к мировой революции, к иллюзорным целям. Упорствовать в заблуждениях и шагать за иллюзорными лозунгами беднейших слоев, а не приобщать их к научному и техническому, социальному и экономическому творчеству — это гибельно для народа, и это было понятно писателю Николаю Смирнову еще в конце 20-х годов. Но кто, какая сила перехватит управленческую инициативу у малокультурных бедняков? На этот вопрос роман ответа не дает.