Арабо-израильские войны

Уже десять дней прошло с момента первого и пока последнего штурма города в ночь с 17 на 18 мая. После этого положение защитников только ухудшалось, их позиции пали одна за другой, а удерживаемая территория сокращалась, как шагреневая кожа. К сожалению, радиообращения из Нового города "потерпеть еще четверть часа, и помощь придет", остались только пустыми заверениями. В результате из 200 человек, которые были в подчинении у Моше Русснака на начало месяца, в живых осталось только 35. У каждого имелось где-то по два-три десятка патронов для своей винтовки, а боезапас для единственного оставшегося ручного пулемета был практически исчерпан. Наутро того дня эти три дюжины людей контролировали жалкую территорию, в которую входили госпиталь, командный пункт и три старых синагоги, где в подвалах нашло убежище все гражданское население квартала.
      Запасов воды уже не оставалось, электроснабжение, естественно, вышло из строя, канализация не работала. Бытовой мусор, экскременты и любые остатки жизнедеятельности людей выбрасывались на улицы, скапливались в кучи и начинали гнить под жарким солнцем начавшегося лета. Тут же валялись окровавленные бинты, шприцы, пустые флаконы из-под кровяной плазмы и тому подобное. Все это привлекало мириады мух и тысячи крыс, что только усугубляло страдания осажденных.
      Более того, никто не занимался погребением мертвых, поэтому тела павших от обстрелов и скончавшихся в госпитале просто заворачивались в старые простыни и складировались во внутреннем дворике госпиталя, где они начинали разлагаться с сопутствующим тошнотворным запахом.
      Было ясно, что трагический конец Еврейского квартала уже близок и практически неизбежен.
      Единственным препятствием, что еще мешало легионерам ворваться внутрь треугольника, составленного из госпиталя, КП и трех синагог, являлась "Хурва" - храм евреев-ашкеназе, самая красивая синагога квартала, да пожалуй и всей Палестины.
      Ее элегантный купол доминировал над крышами Иерусалима точно так же, как силуэт базилики Святого Петра над крышами Рима.
      Накануне Абдулла Телль сделал ход такой же благородный, как и лукавый.
      Озабоченный, как бы не повредить это величественное здание в ходе предстоящего штурма, он обратился в "Международный Красный Крест" с предупреждением, что "Хурва" будет атакована, если евреи не эвакуируют ее заранее. Моше Русснак ответил категорическим "Нет!" и таким образом - сам не зная того - подписал ей смертный приговор.
      Естественно, он был в неведении того приказа, что отдал утром 27-го майор Телль: "Синагога должна быть наша еще до полудня".
      Ответствовал ему капитан Махмуд Мусса: "Слушаюсь! Приглашаю вас, майор-эффенди, туда на чашечку чая после полудня". - "Инш Алла!" (Все по воле Аллаха!) - заключил командир 4-го механизированного полка Арабского легиона.
      Сделать пролом в прочной ограде, окружавшей синагогу, было поручено Фавзи Эль-Кутубу. Под его контролем 200-литровую бочку набили взрывчаткой и к ней приделали две длинных рукоятки на манер погребальных носилок.
      И вот уже четверо подчиненных потащили бочку к стене. Чуть поодаль, с револьвером в руке и сигареткой в зубах, следовал Эль-Кутуб. Легионеры, еще не привыкшие к таким зрелищам, провожали эту процессию восхищенными взглядами.
      Бочка была благополучно поставлена у толстой кирпичной кладки. Не обращая внимания на посвистывающие пули, Фавзи затянулся еще раз и медленным, несколько картинным жестом отнял от губ дымящийся окурок и приложил его к бикфордову шнуру.
      Шнур стал тлеть вонючим дымком, и все пятеро "коммандосов" бросились в разные стороны. Грянул взрыв, и пролом был сделан, но еще три четверти часа евреи сдерживали напор легионеров. Последние не жалели ни патронов, ни ручных гранат. Наконец-то арабы ворвались внутрь, где обнаружили весьма необычный трофей - сразу пять брошенных винтовок. Это означало одно: количество еврейского оружия впервые превышало число его обладателей.
      Тем временем над куполом и хорошо видимый со всех сторон, развернулся флаг победителей, но это был не бело-голубой сионистский, как надеялся Шалтиель, а зелено-красно-черный палестино-иорданский. Его появлению сопутствовали крики горя и отчаяния со стороны беженцев и восторженные восклицания "Аллах акбар!" у легионеров и "Воинов джихада". Однако другие, более практичные, уже приступили к грабежу многочисленных лавок вокруг, тем более что нужно было поторапливаться.
      И вот уже новый, еще более оглушительный взрыв потряс окрестности. На месте изящного купола и грандиозного здания вырос еще более громоздкий по размеру шампиньон бело-грязного цвета, осыпавшийся осколками битого кирпича. Главная еврейская церковь была окончательно разрушена. (Само слово "хурва" в переводе означает "развалины", эта синагога была построена на месте еще более древней, разрушенной в Средние века.
      В конце концов, это был террорист (он же народный герой) Фавзи Эль-Кутуб, который выпил чашечку чая на развалинах "Хурвы" еще до наступления вечера 27 мая.
      * * *
      Сразу после 9 часов утра 28 мая телефон зазвонил на рабочем столе майора Телля в штабе "Рауда".
      Со своего передового НП капитан Мусса сообщил ему: "Два раввина вышли из расположения еврейских позиций и направляются к нам с белым флагом". "Ждите меня", - коротко ответил майор и направился к выходу.
      Абдулла Телль был весьма образованным для своего времени человеком, причем с особой склонностью к историческим наукам. Направляясь на НП капитана, он вспомнил рассказ своей матери, которая без малого 30 лет назад подносила его, годовалого младенца, к окну, показывая последних уходивших турецких солдат, закрывавших "эру оттоманов".
      Вспомнил он и про калифа Омара, арабского полководца, которому в 636 году вручили ключи от города. Наверное, он испытывал тогда те же чувства, что и Абдулла Телль сегодня. При этом майор держал в подсознании, как по-рыцарски благородно повел себя калиф по отношению к сдавшимся и какое почетное место он заслужил в силу этих качеств в арабской историографии.
      По прибытии на НП ему представили Зеева Минцберга, восьмидесяти трех лет, и Рев Хазана, семидесяти лет. Это были первые раввины, да и вообще евреи, с которыми встретился лицом к лицу иорданский майор (что вообще-то было объяснимо, так как свое детство он провел в арабской "глубинке", а юность в армейских лагерях и казармах, где никаких евреев, конечно, не было и в помине).
      В тот момент иорданец еще не знал, какая жестокая конфронтация предшествовала появлению еврейских богослужителей на другой стороне линии фронта. Начиная с самого утра целых два часа в штабе, где лицом к лицу встретились Моше Русснак и три раввина - а старшим из них был Мордехай Вайнгартен, - шел ожесточенный спор. Дело дошло до того, что Русснак, очевидно, утеряв контроль за своими действиями, выхватил пистолет и со словами "я пристрелю всякого, кто посмеет выйти с белым флагом", выстрелил почтенным старцам поверх голов. На это Вайнгартен заявил ему: "Ты можешь перестрелять нас всех, но это ничего не изменит. Нам уже все равно, убьют ли нас те или другие. Положение безнадежно, и конец у нас будет один".
      После этого Русснак сдался. Единственное, на чем он настоял, - раввины должны просить у арабов просто прекращения огня, чтобы убрать убитых и раненых. Таким образом, он надеялся потянуть время.
      Но Телль был слишком проницательным человеком, чтобы попасться на такую нехитрую уловку. Выслушав раввинов, он вежливо, но твердо заявил, что речь может идти только о капитуляции, а в отсутствие представителя "Хаганы" он вообще считает все разговоры бессмысленными.
      Парламентеры были отпущены с предупреждением, что легионеры воздержатся от стрельбы только на один час, а затем...
      Русснак еще раз собрал своих людей. Боеприпасы действительно были на исходе; вода, бинты, медикаменты - все кончилось. Арабам потребуется не больше часа, чтобы ворваться в "треугольник", а после этого уже никто не гарантировал бы, что в горячке боя "иррегуляры" не перережут всех подряд и до единого.
      Решение было принято. На ту сторону на этот раз пошли все три раввина, а с ними один из заместителей Русснака по имени Шауль Тевиль, который говорил по-арабски.
      Соответственно и место переговоров было перенесено с передового НП непосредственно в штаб Арабского легиона. К этому времени там собралась толпа любопытствующих "джихадовцев" и местных жителей, которые всего лишь за десять дней до этого натерпелись такого страха во время первого штурма города, что едва не сбежали из него через ворота Сент-Этьен. На этот раз у них было совсем другое настроение. Увидев трех раввинов и еврейского боевого офицера, у них непроизвольно сжались кулаки, а в глазах засверкали молнии торжества и злорадства. От диких криков и призывов линчевать парламентариев на месте их удержало только присутствие многочисленного вооруженного эскорта, который предусмотрительно был направлен Теллем на место встречи...
      Чтобы поднять уровень переговоров, а также обезопасить своих соплеменников от возможных "сюрпризов" в дальнейшем, Шауль Тевиль настоял на присутствии представителя "Красного Креста" швейцарца Отто Лернера и все того же посланника ООН испанца Пабло де Азкарате. Эти международные посредники оставили для потомков любопытные свидетельства того, что происходило у них на глазах: "...Арабский офицер мог служить образцом корректности, он не произнес ни одного слова, не сделал ни одного жеста, чтобы унизить своего противника. В свою очередь, еврейский командир демонстрировал абсолютный самоконтроль и достоинство, не показывая ни тени страха или угодливости..."
      Условия сдачи были просты и приемлемы для еврейской стороны: всем детям, старикам и женщинам будет позволено беспрепятственно уйти в Новый город, в качестве военнопленных будут задержаны только мужчины призывного возраста; все раненые - кто бы они ни были - будут отправлены в Новый город или им окажут помощь на месте, в зависимости от тяжести случая. "Хотя я знаю, что многие женщины тоже сражались в рядах "Хаганы", - добавил Абдулла Телль - пусть они тоже уходят в еврейский город вместе со всеми, я с женщинами не воюю..." Принципиально это ничего не меняло, тем не менее Тевиль от имени своего командира поблагодарил араба за столь благородный жест.
      В завершение Телль назначил час и место, куда он лично прибудет принимать капитуляцию комбатантов "Хаганы".
      Ботинки вычищены, униформы приведены в порядок: где-то три десятка последних оставшихся в живых защитников Еврейского квартала выстроились в небольшом дворике для церемонии сдачи своим арабским победителям.
      Когда вместе со своей свитой появился Телль, Русснак - насколько он смог сделать, потому что он вообще-то не имел никакой военной подготовки, даже начальной, - отпечатал ему навстречу несколько шагов, отдал военный салют и представился.
      Минуту, если не две, Телль молча разглядывал своего противника. Трудно с уверенностью сказать, что за мысли были у него в голове в этот момент. Русснак был всего лишь на несколько лет моложе тридцатилетнего майора. Этим бы молодым людям - чешскому еврею и иорданскому арабу - встретиться в другое время где-нибудь на бейсбольной площадке в Принстоне или в аудитории Оксфорда, но судьба распорядилась по-иному.
      После долгой паузы Абдулла сделал кивок головой, что, надо полагать, служило ответным приветствием, и, бросив взгляд на немногочисленную шеренгу, произнес: "Если бы мы знали, что вас так мало, то мы бы просто забили вас палками..." (Эти слова были записаны очевидцем и вошли в историю арабо-израильского противостояния.)
      Телль прошелся вдоль строя людей, уже сложивших оружие, и он физически ощутил их страх - эти закаленные, много испытавшие мужчины считали, что через несколько секунд их просто "перережут, как скот". Арабский командир, который несомненно испытывал чувство уважения к своему достойному противнику, сделал примирительный жест: "Не бойтесь, вы все останетесь живыми..." Абдулла Телль сдержал свое слово: единственными жертвами того дня стали не евреи, а арабы - несколько мародеров, которые слишком поторопились начать грабеж еврейского имущества и были без долгих разбирательств расстреляны тут же у городской стены...
      С детьми и узлами убогих пожитков на руках печальная процессия из 1700 гражданских лиц тронулась в свое самое короткое изгнание за всю историю еврейского народа. Им нужно было преодолеть всего лишь 500 метров до ворот Сиона, а затем еще через пару сотен они оказывались у своих. К этому времени вдоль всего маршрута уже собралась торжествующая толпа, послышались выкрики и оскорбления в адрес "проклятых ягуди" (евреев) и уже прозвучали, как мы сейчас говорим, три знаковых слова: "Деир Яссин" и "смерть!". Ситуация уже грозила выйти из-под контроля. И опять Телль сдержал свое слово (так и хочется провести аналогию с сегодняшним Арафатом. - Примеч. авт.). Он отдал приказ, и легионеры выстроились плотными шеренгами, отсекая беснующуюся толпу, моментами не стесняясь приложиться прикладами в бок своим слишком разошедшимся соплеменникам. Было даже произведено несколько выстрелов в воздух. Из числа беженцев никто не пострадал.
      Здесь же в толпе стоял и Фавзи Эль-Кутуб. На этот раз в руках у него не было бомбы. Его мечта сбылась. Не скрывая восторга, он наблюдал, как прямо на его глазах евреи убираются с его родной земли - ровно через 12 лет с того момента, как он метнул свою первую гранату в витрину еврейской лавки.
      В это время другие приступили к разграблению оставшегося жалкого еврейского имущества. Но грабеж не затянулся - наверное не случайно, а преднамеренно занялось сразу несколько пожаров, которые постепенно набирали силу. Обезумевшие мусульманские фанатики стали сжигать все подряд, намереваясь не оставить и следа от Еврейского квартала внутри Старого города. Образовавшийся огромный столб дыма был хорошо виден и в Западном Иерусалиме.
      Очень скоро госпиталь, где еще находилось 153 лежачих "ранбольных", оказался чуть ли не в очаге огненной воронки. Времени уже не оставалось, и группа легионеров, топая ногами и возбужденно переговариваясь по-арабски, ворвалась в большое сводчатое помещение.
      Некоторые из раненых закричали от ужаса, думая, что их тут же прикончат на месте. Другие не могли произнести ни слова, только безмолвно молились. Но солдаты стали срочно перегружать всех лежачих на носилки и сразу выносить их в безопасное место, в Патриархат соседнего Армянского квартала. Спасены были все.
      Меньше повезло другим. 290 мужчин возраста 18-45 лет были вывезены из города и затем отправлены в Амман в качестве военнопленных. В подавляющем большинстве они не имели никакого отношения ни к "Хагане", ни к каким-либо другим еврейским формированиям. За что они пострадали своим годичным заключением в иорданском концлагере - вообще непонятно. Ведь Моше Русснак был честен, предъявив Теллю всех своих комбатантов со всем их оружием. А в число этих 290 человек вошли отцы семейств и молодые люди - учащиеся церковных школ, которые не брали в руки оружие чисто в силу своих религиозных убеждений.
      Они вернутся в Израиль лишь спустя год, после подписания перемирия на острове Родос. Во всяком случае, эти люди могли благодарить судьбу, что хоть остались живы.
      А первые евреи вернутся в Старый город лишь 6 июня 1967 года, спустя ровно 19 лет и одну неделю. Правда, в руках у них будут не узлы с пожитками, а американские М-16 и скорострельные "Узи", но это уже будет предмет другого повествования.
      Странно или нет, но абсолютно сбылось предсказание, записанное в их священных книгах: "Иудея будет разрушена в крови и пламени, но она и возродится в крови и пламени..."
      Арабская сторона на тот момент одержала серьезную победу, правда, она была скорее морально-политической, чем военной. Арабы доказали окружающим и в первую очередь сами себе, что "евреев можно победить".
      Но переброшенные в Западный Иерусалим 1700 гражданских лиц только усугубили тяжелейшее положение осажденных, а несколько сот легионеров и ополченцев, освободившиеся после ликвидации этого фронта, конечно были нелишними в той завязавшейся схватке в районе Большого Эль-Кодса.
      Таковы были итоги этого завершившегося эпизода первой арабо-израильской войны.
      * * *
      Вечером 30 мая, спустя четверо суток после первой битвы Латрун-Один началось сражение Латрун-Два.
      Израильские командиры постарались извлечь уроки из своего первого поражения. Во-первых, заранее были оккупированы два арабских местечка Бейт Джиз и Бейт Сусин, что позволило приблизить их линии к позициям врага. После этого многочисленные патрули и группы разведчиков постарались собрать максимально возможный объем информации о гарнизоне подполковника Хабеса Маджелли. И в-третьих, был составлен весьма профессиональный план атаки, причем удар должен был наноситься одновременно в трех местах. При этом правофланговый отряд в случае удачи должен был вообще занять "самый важный перекресток Палестины" - место, где соединялись дороги, ведущие на Тель-Авив, Иерусалим и Рамаллах.
      Однако решающие события должны были произойти в центре - необходимо было занять или разрушить бывший пост английской полиции и таким образом "вскрыть замок Латруна".
      Для решения этой задачи была запланирована вторая за всю историю атака бронетанковых сил армии Израиля (а первая состоялась, напомним, в ночь на 18 мая у стен Старой крепости). В бой должны были вступить 13 "хав-траков", приобретенных в Бельгии, и 22 аутомитрайезы, изготовленных в местных мастерских Жозефа Авидара.
      В отличие от Латрун-Один, Латрун-Два начался вовремя, причем на этот раз евреи даже открыли артобстрел позиций Маджелли. В бой вступили несколько минометов "Давидка" и несколько действительно старых орудий, с которыми французы воевали в Мексике за 70 лет до этого и каждое из которых солдаты называли между собой "Наполеончик".
      Около полуночи сквозь достаточно редкие разрывы снарядов Маджелли различил какой-то непонятный - слитный, шелестящий - и одновременно металлически-позвякивающий звук. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять - это был звук траков, принадлежащих приближающейся израильской бронетехнике; а какого-либо другого там просто быть не могло. К этому ни он, ни его солдаты не были готовы. Маджелли почувствовал неприятный холодок между лопатками. Стараясь не показать испуга, он повернулся к стоящему рядом человеку и произнес: "Молитесь, чтобы Аллах даровал нам новую победу!" Этот человек в длинном одеянии и с тюрбаном на голове был имамом (полковым священником).
      Танковый командир Хаим Ласков, находясь на своем НП, испытывал в это время совсем другие чувства. Для него звук траков звучал просто воодушевляюще, тем более зная, что вслед за первым для арабов приготовлено еще два неприятных сюрприза. На передних двух БТР в состав экипажей вошла группа саперов, которым поручалось выгрузить перед бронированной дверью поста заряд тротила в 250 кг и взорвать его. А на следующих двух бронемашинах было установлено еврейское секретное оружие - два огнемета, которые вообще еще не применялись на этой древней земле. Как оценивал Ласков и другие, столб пламени, вылетавший из сопла на 25-30 метров, должен был повергнуть легионеров в такой ужас, что им оставалось только бежать без оглядки.
      "Хав-трак" № 3 был обозначен кодовым позывным как "Иона". Один из членов его экипажа имел пышные белокурые волосы и изящную фигуру, которую не смог изуродовать даже мужской танкистский комбинезон. Эту привлекательную 19-летнюю блондинку звали Хадасса Лимпель. Ее одиссея началась за 9 лет до этого, когда 1 сентября 1939 года германский вермахт взломал границы суверенной Польши. Брошенная на дороге, среди десятков тысяч таких же беженцев, десятилетняя девочка оказалась в конце концов в одном из лагерей Западной Сибири, а затем в группе таких же никому не нужных польских детей она попала в Иран, потом, следуя по маршруту Карачи Бомбей - Аден - Суэц - Порт-Саид, она наконец-то вступила на "землю обетованную". Она решила, что это был конец ее странствиям. Сначала работала в киббуце, а затем зимой 48-го года среди таких же молодых "палмахников" сопровождала конвои с продовольствием в Иерусалим, отстреливаясь из автомата от наседавших партизан Абу Муссы. Когда Иерусалим был отрезан, а в Хайфу прибыли первые "хав-траки", поступившие от Ксиеля Федермана, она освоила профессию радистки. В эту ночь ее миссией было постоянно поддерживать связь с КП Хаима Ласкова.
      ..."Мы преодолели линии колючей проволоки!" - было ее очередное сообщение. Чем ближе приближался рокот двигателей и позвякивание гусениц, тем большая дрожь охватывала капитана Иззат Хассана и его артиллеристов из приданной батареи орудий ПТО. В кромешной темноте они не видели ни одной цели, и открывать огонь из своих мощных 65-миллиметровых орудий (которые в свое время отбивали наступление танков фельдмаршала Роммеля под Эль-Аламейном), было бессмысленным.
      Наступила минута "М" часа "Ч". Саперы разместили свой фугас, и прозвучавший взрыв вдребезги разнес входную дверь участка. Спустя секунды ударный взвод "палмахников" уже был внутри поста полиции и стал вытеснять его защитников прочь.
      "Огнеметы готовы", - сообщила по радио Хадасса Лимпель. "Огонь!" скомандовал Ласков.
      То, что случилось секундой позже, показалось Иззат Хассану словно пришествием какой-то команды инопланетян. С громким шипением два ослепительно ярких столба пламени сошлись на фасаде полицейского участка. "Евреи режут входную дверь какой-то гигантской ацетиленовой газорезкой", сообразил Хассан. Свет был такой яркий, что на сотню метров вокруг он осветил все, вплоть до мельчайшего камешка. И этот свет так подвел атакующих! Место действия превратилось в ярко освещенную сцену, на которой в разных местах разместилось пять израильских бронемашин. Как позднее вспоминал Иззат Хассан, в переднем "хав-траке" была хорошо видна "белокурая женщина с радионаушниками на голове, которая что-то непрерывно говорила в микрофон". Едва веря в свою удачу, Хассан скомандовал "Огонь!". Британские бронебойные снаряды вновь подтвердили свое испытанное качество, и спустя секунды все пять БТРов превратились в пылающие остовы...
      ..."Иона, Иона!" - непрерывно вызывал Хаим Ласков. Но ответа не было. Последнее, что он услышал, было какое-то предсмертное хрипение в его наушниках - или это были звуки электростатических помех? Затем все смолкло... Одиссея Хадассы Лимпель, начавшись в Польше и пройдя по большой дуге через Сибирь - Тегеран - Бомбей - Суэц, закончилась в 50 метрах от поста английской полиции в Латруне.
      Применением своих огнеметов евреи переиграли сами себя, хотя, безусловно, они не рассчитывали на такой отрицательный результат. Потерпев столь неожиданную катастрофу в технике и людях, они вновь были вынуждены отступить. Битва за Латрун в очередной раз закончилась в пользу арабской стороны.
      * * *
      Термин "Бирманская дорога" хорошо известен на Западе. Он означает дорогу, построенную в годы Второй мировой войны китайскими кули из Индии через территорию Бирмы до Китая. Дорога пролегала через абсолютно непроходимые горные районы Бирмы, фактически это были дикие джунгли, и японцы считали, что "белый человек" никогда не сможет их преодолеть. Но это случилось. Англо-американские инженеры совершили этот технический и организационный подвиг, и это был один из факторов, обеспечивших победу союзников на Дальнем Востоке.
      Следующий эпизод получил название в израильской историографии как "Бирманская дорога". Чтобы не занимать много книжного места, даем лишь три маленьких "подэпизода"...
      ...Два джипа совершили две поездки в направлении Тель-Авив - Иерусалим и обратно, преодолев это расстояние и доказав, что арабские позиции в Латруне можно обойти по близлежащим горным склонам. Наконец, в ночь на 1 июня выехал член Генерального штаба Ицхак Леви. После семи часов какой-то умопомрачительной поездки прямо посреди лунного ландшафта его джип достиг местечка Реховот в 20 км от Тель-Авива. Теперь это вполне комфортабельный пригород их столицы, а тогда это было что-то вроде аванпоста цивилизации на "индейских" территориях.
      Запыленный офицер и двое его спутников вошли в придорожное кафе, заказав по чашечке кофе.
      "А вы откуда приехали?" - дежурно поинтересовался владелец кафе.
      "Йерушалаим", - коротко ответил Леви. "Иерусалим?!" - вскрикнул хозяин, и все присутствующие бросились к ним с расспросами. Под конец этой импровизированной пресс-конференции владелец кафе вынес для угощения огромное блюдо "клубники со сливками" (!). Для жителей оголодавшего Иерусалима это был словно подарок с небес, от Бога. В тот же день Ицхак Леви доложил о своей поездке Бен-Гуриону. "Дорогу - строить!" - заявил лидер сионистов и тут же присвоил название этому проекту - "Бирманская дорога".
      Ситуация в Иерусалиме стала настолько плохой, что потребовалось следующее: триста человек, все члены профсоюзной организации "Гистадрут", были вызваны на пункт сбора. Все они были в возрасте от 40 лет и выше, и это были клерки из банков и офисов, служащие торговых компаний, владельцы магазинов и лавок. Автобусами эту группу доставили в Кфар Билу, откуда ранее начинались дорожные конвои на Иерусалим. Там на их глазах женщины набивали муку, рис, сахар, сушеные овощи и шоколад в те самые рюкзаки, которые в новогоднюю ночь приобрел в Антверпене Ксиель по франку за штуку.
      Постепенно каждый рюкзак стал весить 30 кг. Наконец они были готовы. К собравшемуся отряду в 300 человек обратился Жозеф Авидар, сын русского мельника, которому в свое время оторвало руку в момент подготовки одной из бомб для "Хаганы". Голосом, срывающимся от эмоций, он произнес: "Сегодня вам поручается особая миссия. Каждый из вас будет нести за плечами груз, который позволит сотне ваших соплеменников и единоверцев выжить еще один день!.."
      Люди с рюкзаками погрузились в автобусы, которые доставили их в Бейт Сусин. Там Бронислав Бар Шемер, который 6 апреля привел в Иерусалим первый конвой в ходе операции "Нахсон", построил все триста человек в одну цепочку. Каждому было приказано взяться за рюкзак предшествующего. Колонна тронулась в путь. В полной темноте им пришлось карабкаться по горным склонам, по той тропе, которую знал только Бар Шемер.
      Среди них был и бывший английский офицер Вивиан Герцог, который позднее стал одним из самых видных государственных деятелей нового государства. Как вспоминал он позднее: "...Больше всего меня поразило полное и абсолютное молчание представителей самого болтливого народа на свете. За три часа в пути они не произнесли ни единого слова..."
      Наконец-то они достигли нужной точки, можно было остановиться и сбросить рюкзаки на землю. Здесь их ждали грузовики и джипы, прибывшие из Иерусалима. Водители обнимали пришедших носильщиков, а Бар Шемер объявлял всем: "Вы принесли питание, которое позволит тридцати тысячам евреев прожить еще один день!". И такие пешие конвои были повторены еще несколько раз в последующие дни, каждый раз спасая наутро очередные 30 000 из ста.
      А в это время совсем невдалеке единственный найденный в Тель-Авиве исправный экскаватор и несколько бульдозеров продолжали прогрызать очередные метры еврейской "Бирманской дороги", тут же в три смены трудились десятки рабочих, у которых в руках не было ничего, кроме примитивных кирок и лопат. Еврейские инженеры, рабочие, банковские клерки и продавцы магазинов совершили очередной подвиг.
      * * *
      Майор Телль вполне мог гордиться собой: на его взгляд, дело шло к логическому завершению.
      Та информация, которая поступала к нему из Западного Иерусалима, ясно указывала на критическое положение осажденных. Две отчаянных, но провальных атаки "Хаганы" на Латрун свидетельствовали о том, как остро нуждались евреи в подвозе припасов и до какой опасной черты они уже дошли.
      И наконец 5 июня, по поручению неких влиятельных лиц с той стороны, к нему обратился бельгийский консул. Он запрашивал условия капитуляции гарнизона города.
      Лишь один фактор несколько тревожил его: крестьяне из окрестностей Латруна уже несколько раз извещали арабское командование, что "евреи строят какую-то тайную дорогу на Иерусалим". Это же подтверждал и подполковник Маджелли. Рычание экскаватора и бульдозеров далеко разносилось вокруг, особенно в ночные часы. Стоило полковнику только отдать приказ, и находившиеся в его распоряжении мощные пушки и гаубицы разнесли бы на кусочки десятки еврейских рабочих, трудившихся в три смены в пределах досягаемости его артиллерии.
      Но Хабес Маджелли не имел полномочий отдать такой приказ от себя лично. Он руководствовался указаниями своего бригадного командира, полковника Т.Л. Аштона. К нему и был отправлен его заместитель капитан Махмуд Русан, который попытался объяснить англичанину суть вопроса. Однако Аштон повел себя несколько индифферентно. "Местность очень гориста и вообще непроходима. Евреям ничего не удастся там сделать". Когда Русан стал настаивать на другом решении, Аштон достал свой личный бланк и собственноручно начертал на нем письменный приказ Хабесу Маджелли: "Ни при каких условиях вам не позволяется растрачивать свои боеприпасы в секторе Бейт Джиз - Бейт Сусин".
      Догадывался об этом Т.Л. Аштон или нет, но еврейский Иерусалим был спасен этим листком бумаги.
      Но был еще один способ спасения Иерусалима. Это - перемирие. С первых дней июня Бен-Гурион от имени еврейской стороны настаивал, что перемирие вполне приемлемо для них. Арабы упрямились, и дело было отдано в руки местного посредника ООН, шведского графа Фолке Бернадотта.
      Утром в понедельник 7 июня Бернадотт отредактировал его очередной вариант, который представил в Лигу арабских государств и Тель-Авив.
      У Бен-Гуриона не оставалось никакого другого выхода, кроме как принять его. По его словам, в тот день "мы еще цеплялись за конец веревки, сброшенной в пропасть". Его силы только что претерпели поражения в двух битвах Латрун-Один и Два (а будет еще и третья, такая же провальная). Еврейский квартал в Старом городе был сдан (казалось бы навсегда, правда, как выяснилось, на последующие 19 лет). Египтяне подступили к Тель-Авиву где-то на 40 км.
      Даже иракцы взяли несколько серьезных позиций вокруг Дженина, и - как знать? - если бы их напор остался настолько силен и в последующие дни... Лишь на севере был захвачен город Акра, ливанцев отогнали к их границе, а сирийцев прогнали из Галилеи.
      Вновь сформированная бригада Шломо Шамира была разгромлена возле Латруна, а остальные восемь понесли серьезные потери и нуждались в передышке, чтобы "перевести дух", переформироваться и перевооружиться. Самой острой, однако, оставалась проблема Иерусалима. Все указывало на то, что город или падет сам, или будет вынужден сдаться на милость победителей. Реально только одно могло спасти сто тысяч жителей Иерусалима - перемирие. Прошептав молитву о спасении, Бен-Гурион распорядился дать телеграмму о согласии на прекращение огня.