Война балбесов - Оно

— А я вот именно не люблю ни Скандинавию твою, ни Африку. Там холодно, а там жарко.

— Хорошо, возьмем Италию.

— И Италию не люблю. Я ничего не люблю. Я люблю свою родину. Свой дом. И своего мужа.

— А кто он у тебя?

— Тренер.

— Ясно.

Он сказал это с анемичной иронией интеллектуала, презирающего физическую силу.

А я, ляпнув, поняла, что имела в виду Александру.

В самом деле, как отвязаться от мужчины, не травить же его насмерть? Покажу ему Александру и скажу, что это мой молодой человек.

Позвонила Александре, спросила, как идет жизнь.

Она сказал (шутка — ?), что жизнь идет нормально, схоронил отца. Сидит в одиночестве, выпивает.

— Ну и хорошо, — сказала я, — теперь ты свободна, никто не морочит голову. (Я стала вообще какой-то бессовестно искренней и получаю от этого удовольствие. Наверно, об этом говорил Сотин).

Она сказал, что в точку, что выпивает именно с радости, а не с горя. Рад, что я его понимаю.

Я пригласил ее выпивать ко мне.

Она ответил, что сегодня уже навыпивался, завтра.

19.09.91.

Сегодня я мужчина и женщина.

Встретил Александру мужчиной — он привык к этому моему виду.

Потом признался, что увлекся переодеваниями. Развлекаюсь. Просто так. Переоделся.

Александра оценил, ему понравилось.

— С такой телочкой пройтись бы! — сказал он.

— Давай пройдемся.

Он загорелся и даже заволновался.

— А я не в виде. У тебя вон какой прикид, а я...

— Решаемо!

Пошли с ним в комиссионку. Купили отличный костюм, плащ, даже шляпу. Он совсем стал похож на мужчину, поэтому никто не удивлялся. А по моему поводу тем более.

Выбросили старье в урну возле магазина, пошли.

Я направила его так, чтобы несколько раз пройти мимо редакции. Рассчитывала, что появится Павловский. Расчет наугад, но мне повезло, он появился. Причем с Салыкиным. Я забеспокоилась, что Салыкин меня опознает, но нет. То есть он пялился, но не узнал.

Я сказала: познакомьтесь, это мой муж.

Павловский растерялся, надо было видеть. Побледнел. Вернее, посерел. А Салыкин стоит тут же. Тоже мне интеллигенты, никаких манер.

Павловскому бы пройти дальше, а он начал разговор. Какие-то пустяки.

А Александра изображал ревнивого мужа. Спросил:

— Откуда это вы друг друга знаете?

Я говорю: познакомились на почве журналистики, я давала туда заметки, разве не помнишь? (Это правда, Павловский вербовал меня, просил писать, хотел, чтобы я тоже стала журналисткой. Чтобы общаться чаще).

— Это я понял, — сказал Александра. — Я не понял, чё он так с тобой разговаривает? Ты чё, мужик, глаз, что ли, на мою жену положил? Допрыгаешься!

В Павловском взыграла гордость. Он сказал, что не надо хамить.

— Я не хамлю, а говорю по делу, — сказал Александра и вдруг пинает Павловского ногой. Тоже по ноге, норовя в колено. Любимый прием.

Павловский отскакивает, а сам выставляет кулаки. Дурак. Александра обрадовался — ты руками машешь? Нарываешься? И началось.

Сходу дал ему несколько раз по морде и тут же ногами в разные места. Павловский согнулся. И пропыхтел:

— Спасибо, Леня, за помощь!

То есть: спасибо друг, что на твоих глазах бьют твоего друга, а ты стоишь!

Салыкин, умница, развел руками и сказал:

— Леш, о чем речь? Во-первых, двое на одного — нехорошо! И потом, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. Мне даже приятно, что тебя побили. Спасибо, — сказал он Александре, — ему давно этого не хватало.

А сам смотрит на меня. Александра это видит, и уже на него.

— Ты тоже не очень-то!

А Салыкин:

— А что я? Я ничего. Мне просто кажется, что я где-то видел вашу жену. Если она жена. Если она вообще — она. Как жизнь, Валя?

Догадался все-таки!

Павловский, разогнувшись, смотрел то на меня, то на Салыкина.

Тот объяснил:

— Тебя, Леня, угораздило влюбиться в женщину, которая мужчина. Нет, Валя, я не считаю, что это плохо, просто товарищ должен знать.

— Почему нельзя было сказать раньше? — спросил ошарашенный Павловский.

— А потому, — ответила я.

Взяла Александру под руку и ушла.

Как-то сразу все стало скучно.

И непонятно вообще, действительно, зачем мне это было нужно?

43.

Пропуск:

Большинство дневников пусты и многословны. Одному из моих друзей, тоже писателю, кто-то принес толстую тетрадь, гроссбух в ледериновом переплете; массивная обложка тяжело хлопается о стол и поднимает пыль времен, когда ее откидываешь. На обложке: "Промышленнаго и Торговаго товарищества Братьевъ А. и Н. Мамонтовыхъ ПАМЯТНАЯ КНИГА МАТЕРИАЛОВ 1915-1916, II". Материалов братьев Мамонтовых там не оказалось, вместо них — дневник некоего человека. Видимо, тот нашел эту тетрадь где-то на родительских антресолях, на чердаке, в бабкином сундуке, увидел чистые листы и соблазнился их девственностью: не он первый, не он последний имеет единственный повод для того, чтобы начать писать — наличие бумаги (теперь — компьютера). Этот человек стал вести дневник, записывая дни свои сперва подробно, потом все реже — и бросил. Так оно обычно и бывает. Другу-писателю сказали: «Вот — готовый роман». Но он не увидел романа и вручил гроссбух мне: может, я увижу? Я тоже не увидел. Тем не менее, сейчас процитирую этот дневник, сохраняя орфографию и пунктуацию и изменив единственное имя, которое там упоминается, а потом скажу, для чего я это сделал.

"5.8.86. Встали рано. Позавтракали. Настроение было хорошее, но потом испортилось из-за недоразумений. Она сказала, что я виноват во вчерашнем разговоре которого могло не быть если бы я сдержался. Я сказал, что я бы сдержался если бы она не давала повода...

...

6.8.86. Приехал ее не было. Скоро пришла ходила в магазин. Попили кофе и пошли в магазин. Ходили в мебельный, но ничего не нашли. Пришли. Кто-то звонил и молчал подходила она...

...

7.8.86. Пришла в 19.45. Принесла мясо, чай, ложки и вилки и балончики для сифона. Поели, посмотрели кино. Позвонила Раисе спросила на кого она собирается оставлять кошку на выходной спросила буду ли я дома. Я сказал, что может быть и нет, раз она собирается к Раисе. Сказала, что к Раисе не едет, а собирается к сестре кроить халат. Спросила, а как же быть с кошкой если она уедет в отпуск. Держится очень неопределённо и сдержано. Спросила, когда ложились спать, что я себя плохо чувствую, я сказал, что нормально, как обычно...

...

11.8.86. Пришел была дома, делала котлеты. Пообедали, пошли в магазин, зашли в булочную, купили хлеб, конфеты. Пришли в 19.00. Кому-то звонила, но непонятно кому...

...

12.8.86. Пришел домой в 19.00. Она мылась в ванне. В 19.15. был звонок молчали. Я подошел. Больше не звонили. Едет в Тулу сказала что билеты возьмет сама. На юг сказала поедем в следующем году. Легли спать, сказал, что будет плохо без нее. Сказала, чтобы я не обольщался, она ничего не решила. Я попросил не говорить об этом, не добавлять в бочку меда ложку дегтя. Сказал, что она мне напоминает Бастилию во Франции. Сравнение понравилось. Сказала, что подумает обо всем, что было хорошего и плохого за 8 лет и сделает выводы. Сказал, что очень хочу ребенка. Она сказала, что я взрослею. Сказала, что тоже хочет. Я сказал, в чем дело, все в наших руках. Она сказала, что этим надо заняться серьезно и жить каждый день. Я согласился. Берет с собой 150 рублей и паспорт с записной книжкой...

...

14.8.86.

19.41. Звонил телефон.

19.57. Звонил телефон.

20.00. Звонил телефон. Долго!!

20.35. Звонил телефон.

20.38. Звонил телефон.

20.58. Звонил телефон.

20.59. Звонил телефон.

21.12. Звонил телефон.

...

15.8.86. Звонков не было.

16.8.86. 17.08. Звонил телефон. Долго!!

18.24. Звонил телефон.

20.14. Звонил телефон.

...

19.8.86. Пришла в 21.20. Принесла 2 арбуза. Звонила Раиса завтра собирается на суд...

...

20.8.86. Огурцов не купила была на Рижском рынке хотела купить мне куртку, но не досталось. Держится спокойно. Сказала, что мне надо поправляться. Я сказал, что поправлюсь, если не будет трепать мне нервы. Спросила, разве она себя плохо ведет. Я ответил, что я этого не сказал. Поели, посмотрели телевизор, легли спать...

...

21.8.86. Были у Раисы. Разговоры нормальные. Вполне нормальная женщина. Вернулись, попили кофе, посмотрели телевизор, легли спать. Я сказал, что очень хочу ребенка. Она сказала, что потом продолжит разговор слишком серьезно на ночь...

...

22.8.86. Приехал была дома. Попили кофе, поехали в Лосинку в хозяйственный. Купили кошке рыбу, комплект белья за 41 руб. Пришли домой поели. Стали готовить икру из баклажанов. Посмотрели телевизор и легли спать. Телефон отключает даже днем...

...

23.8.86. Встретил ее в 19.30. Привезла зелень, помидоры, черноплодную рябину, купила у метро печенье и яблоки. Сказал, что пора думать о наследнике, а то время идет, а мы не становимся моложе. Согласилась. Сказал что есть благоприятные дни только надо знать ее цикл а то она его скрывает. Сказала а что ты не видишь, и ты даже это знаешь. Попросила подождать. Я спросил еще 8 лет. Нет лет 5, смеется...

...

24.8.86. Приехал она говорила по телефону перестала как, только я вошел. Сказала ничего особенного. Положила трубку. Телефон перезвонил я взял там молчали..."

И т. д.

Нет, не такой уж он пустой, этот дневник, но, согласитесь, одну страницу читаешь с любопытством (нескромным), вторую с некоторой скукой, третью с тоской.

Ибо все понятно с первых строк. При желании из подобных текстов можно слепить роман (бывало — иные лепливали), но, если все сразу понятно, то зачем? Чтобы после сотни-другой страниц стало еще понятней? Не станет.

Поэтому я и делаю пропуск.

А теперь продолжим.

44.

13.03.92.

Сегодня я мужчина.

Время идет быстро.

Наш быт наладился, мы привыкли жить с Сашей.

Мы стали «челноками»[29]. Сначала ездили в Москву, потом решили в Турцию: кожаные куртки, плащи. Летаем туда, само собой, в соответствии с паспортом — я мужчина, он женщина. Чтобы было удобней (документация и т. п.) пошли в загс и зарегистрировались, я как муж, он как жена. Много смеялись по этому поводу. Он взял мою фамилию, Милашенко: женщины (а он формально женщина) чаще берут фамилии мужей. Вот он и взял, чтобы не было подозрений.

— Был бы рад мой папаша! — смеялся он. — Дочка замуж вышла! А на самом деле — женилась!

Дела идут неплохо.

Об истории моего разоблачения все уже забыли, да я ни с кем и не вижусь из прежних знакомых.

А сегодня вот тормознули на таможне, вспарывают тюки, хотя кому надо, было дадено. Саша дремлет, я записываю.

...

04.09.92.

Сегодня я женщина и мужчина.

Мы уже год живем с Сашей. Поменяли квартиру (мою и его отца) на трехкомнатную. Новостройка (одна из последних, сейчас никто ничего почти не строит), окраина, зато свежий воздух. У нас машина, с поездками нет проблем. Нас тут никто не знает, держат за мужа и жену. То есть меня за мужа, его за жену. А дома мы переодеваемся — я в женское, он в мужское.

Образцовая семья, если посмотреть. Дружно работают, дружно сидят по вечерам дома. Готовим вместе. Смотрим телевизор. Спим отдельно, конечно. Иногда он просится ко мне. Потому, что всегда мечтал спать с кем-то, а ни с кем не спал. Просто спать, без фокусов. Но иногда обнимает, целует.

— Если тебе неприятно, скажи.

— Мне все равно.

— Ну вот. А мне приятно. Я не тебя целую, а так, воображаю. Будто ты девушка. Хотя ты иногда очень на девушку все-таки похожа.

— Успокойся, спи.

— Вот заработаем денег, я сделаю операцию и стану мужчиной в полном смысле. А ты станешь женщиной. И я тебя тогда полюблю.

— Не стану я женщиной.

— Почему?

— Не хочу.

Я действительно не хочу. Меня устраивает.

11.11.92.

Сегодня я никто.

Саша в поездке, а я лежу с гриппом. Очень тяжелый какой-то грипп. Температура не спадает.

12.11.92.

Опять никто.

Вызвал участкового врача. Тетка послушала и сказала: надо в больницу. Похоже на воспаление легких. Вызывайте «скорую». Я пообещал.

Никаких «скорых», никаких больниц. Попросил старушку-соседку сходить в аптеку за лекарствами, дал ей за это немного денег. Отказывалась, странная. Из интеллигенток. Интеллигенты сейчас бутылки на улице собирают, а она отказывается. Но все-таки взяла.

13.12.92.

Не только никто, а в минусе просто.

Совсем худо. И Сашка не едет, гад, а обещал.

14.12.92.

Превращаюсь в человека.

Саша приехал, всполошился. Позвал друга покойного отца, старичка. Весь какой-то пятнистый, как мухомор. То есть и на лице, и на руках большие родимые пятна, и одежда в каких-то пятнах. Выписал лекарства, посоветовал в больницу, но Саша у него выспросил, как что делать, и начал.

И вот мне уже получше.

Саша рассказал, как в купе к нему пристала подвыпившая казашка. Две подруги-челночницы: одна казашка, вторая блондинка, симпатичная. Саша рассказывал про казашку, а я вижу, что он думает про блондинку. Я обиделась:

— Ты лучше расскажи, как ты с блондинкой общался.

— Никак.

— Ты же сам сказал: они три полки заняли, кроме вас, никого не было.

— Ну и что?

— И сказал, что казашка свалилась и заснула.

— Ну, заснула.

— А блондинка-то не заснула?

— Тоже заснула.

— Сразу же?

— Ну, не сразу, ну и что?

— Ага. И вы сидели и молчали?

— Да нет, говорили о чем-то.

— В этом и дело. Про то, как с казашкой общались, ты мне целый вечер рассказываешь, а про блондинку молчишь. Значит, есть о чем молчать.

Сашка удивился:

— Не понял, тебе-то что? Я понимаю, я мог бы ревновать, а ты-то ничего не чувствуешь!

— Смотря в каком смысле! В человеческом обычном смысле я могу что-то чувствовать?

— В человеческом смысле тебе должно быть все равно, с блондинкой я общался или с блондином. Или не все равно?

Саша заглядывал мне в глаза с надеждой. Будто хотел разглядеть: вдруг во мне что-то такое прорезалось? Ему бы это было интересней.

Но ничего не прорезалось.

— Все равно, — сказала я. — Просто я болею, вот и капризничаю. Извини. Страшно рада тебя видеть.

Ничего не прорезалось. Но он был прав: если бы с блондином, я бы так не обиделась. Почему? Может, во мне все-таки есть остаточный инстинкт — женский, получается?

Ну — и что в этом хорошего?

Вот он уже спит, выпив с устатку бутылку водки, а я сижу на кухне и пишу. И понимаю, что, как только поднимает в человеке голову пол, т. е. sex, так начинаются мучения. Сидит дура-баба, когда муж в командировке, и мучается, и фантазирует, и представляет, с кем он там, как он там...

А может, это просто чувство собственности? Ну, как — к собаке? Моя собака, поэтому неприятно, когда она ластится к кому-то еще.

Точно.

Можно на этом успокоиться.

Заодно открытие: можно жить без полового влечения, без смысла жизни (ну, в философском смысле, вообще-то какой-то смысл всегда найдется), без всякого удовольствия и без чувства долга, а держаться на одном чувстве собственности.

А еще стихи пишу — вот сейчас написала тут же. Гораздо хуже, чем раньше. Без аллитераций и фокусов. От души, как говорится. Смешно.

Привязанность от слова привязь?

Согласен. Но ведь не к столбу,

не к конуре. Так мне открылись

иные виды на судьбу.

Привязанность быть может — к небу,

к улыбке, к капельке дождя,

где видишь альфу и омегу,

а следовательно и себя.

31.12.92.

Сегодня я человек праздника.

Новый год. Мы с Сашей вдвоем, нам хорошо. Слушаем музыку, смотрим телевизор. Разговариваем. Мечтаем.

Я читала ему свои стихи, а он спел мне новую песню. Голос его все больше похож на настоящий мужской.

Птица сказала: я птица,

вылупиться пора.

Птица упорно биться

взялась в скорлупу с утра.

Птица упрямо билась

из всех своих птичьих сил.

И, разрывая горло,

вырвалась в этот мир.

Мокрая и нагая,

вырвалась из яйца.

И полетела птица,

стряхнув скорлупу с лица.

Я умилилась, хотя и добродушно посмеялась насчет скорлупы с птичьего лица. Саша обиделся. Потом признал, что излишняя искренность часто получается глуповатой[30]...

07.01.93.

Все отдыхали эти дни, мы работали.

А вчера вечером решили отдохнуть — так, как Саше нравится. То есть я одеваюсь женщиной, он мужчиной и едем в ресторан «Север». Для приличных людей это край и глушь, наших клиентов тут не бывает, узнать некому.

Саша танцевал со мной.

А потом его пригласила тетка. Белый танец, видите ли. Она же его и заказала, как я поняла.

Тетке лет сорок. Может и меньше, выглядит неплохо. Хорошая фигура, все вообще ничего. Особенно формы. Грудь — четвертый номер, не меньше. В общем, 140 на 100 на 140. Мечта вахтового нефтяника[31], отдыхающего после напряженного труда. Такой подсел ко мне, когда Саша танцевал с мечтой. Рассказал о напряженном труде, за который он получает зато бешеные башли. Может напоить всех в этом ресторане. Я слегка с ним заигрывала, но потом отшила. Саша все равно начал предъявлять претензии. Я в свою очередь указала на мечту. Он сказал, что та сама его пригласила. Я ответила, что вахтовик тоже сам ко мне подсел.

— Могла бы сказать: занято!

— А ты мог бы сказать: не танцую!

— Слушай, не указывай мне. Я буду у тебя разрешения спрашивать? Я мужик, в конце концов!

— Какой ты мужик?! Не смеши!

— Я хотя бы в будущем мужик! А ты вообще — никто!

Наверно, я просто была пьяной. И ударила его. И он ушел. Он подошел к тетке, они о чем-то поговорили — и ушли.

Ночь. Его нет. Я с ума сойду.

Два часа. Его нет.

Пятый час. Ложусь спать. Пусть он хоть сдохнет.

...

08.01.94.

Сегодня мне хорошо.

Пришел часов в десять. Просил прощения. Удивлялся, зачем он пошел с этой дурой? Главное, что он мог с ней сделать?

Мне все равно, мог он с ней сделать или не мог. Мне просто надо, чтобы он был дома, вот что я поняла. Дома и рядом, и все.

Нет, это не чувство собственности.

Это всего-навсего привычка.

...

13.07.96.

Саша в больнице, его избили до полусмерти.

Много чего было за это время.

Приватизировали квартиру, потом купили другую, в центре.

Открыли магазин. Специализация — детские вещи. Для самых маленьких. Потом оборудовали цех для пошива, наняли девушек, купили две грузовых машины и подержанную «ауди» для себя.

Он больше занимался организацией, я финансами. Хотели купить еще одно помещение, он этим занимался.

Все классически: встретили у подъезда, спросили закурить и избили.

16.07.96.

Боже, какое счастье, ему лучше.

17.07.96.

Опять хуже.

28.07.96.

Все нормально. Три операции позади, одна под наркозом. Трепанация черепа, не шутки.

02.08.96.

Все отлично.

22.08.96.

У меня праздник: Саша дома.

Обсуждаем, как будем жить дальше. Он очень изменился — похудел. Волосы отросли. Опять стал похож на женщину.

В больнице три человека знают (пришлось на это пойти), что он женщина. Им всем хорошо заплачено. Но в любой момент могут начать шантажировать. Не перебраться ли в Москву?

...

06.02.97.

Мы в Москве. Двухкомнатная квартира на Стромынке.

Писать некогда, как и что, слишком много дел.

...

24.09.97.

Это шок.

Началось давно — после больницы, после операции. Что там делал хирург (который узнал тайну Саши), неизвестно. Но Саша начал меняться. Во многом. В отношении ко мне. И вообще.

И вот наконец вчера (то есть сегодня, но днем — пишу ночью) сказал, что он теперь не хочет быть мужчиной. После больницы он постепенно возвращался к своей женской сути (к своему естеству, так он сказал), и окончательно вернулся. Он стал опять женщиной. То есть стала. Обратила внимание на то, что поглядывает на мужчин.

Еще она сказала, что у нее последняя возможность завести семью и даже ребенка. Ей еще сорока нет.

Поэтому надо разойтись и жить отдельно.

Я была в истерике.

Я уговаривала ее этого не делать.

Ведь она мне нужна в любом виде — мужчина, женщина, все равно. Это предательство!

Она твердила, что все решила.

Тогда я предложила: хорошо, я соглашаюсь на операцию, я делаю себя мужчиной — и нет проблем.

Она сказала:

— Проблемы будут. Я тебя любила — как женщину. А как мужчину я тебя полюбить не могу. И вообще, ты мне будешь напоминать о прошлом. А я не хочу. Я хочу забыть прошлую жизнь.

— Она пока настоящая!

— Она уродская, — сказала Саша.

Я еще долго плакала, умоляла, даже теряла сознание.

Бессмысленно.

Она меня предала.

Единственный человек, ради которого я жила.

Неужели в этом мире нет ничего, на что можно положиться?

Глупые бабские вопли.

10.10.97.

Пью вот уже который день.

То есть сегодня уже не пью.

Поняло (это я о себе) одно: умереть еще не хочу.

Я о многом думало в это время.

Я проклинаю все свои мучения и все свои надежды.

Я буду еще жить и получать удовольствие от всего, от чего смогу. Я полно энергии, я умно, талантливо, мне всего только сорок лет.

Все еще впереди.

45.

Я закрыл тетрадь и спросил Стеллу:

— Откуда это у тебя?

— Он сам принес. Приезжал из Москвы по каким-то делам, позвонил, потом пришел. Вот, говорит, я обещал Саше — я записал, хоть и не все. Пусть диссертацию сочинит. Он не знал, что Саша умер. Я сказала об этом, он странно так усмехнулся и говорит: «Соболезнования не выражаю». И ушел, но тут же вернулся: все равно, говорит, возьмите, мне не нужно. Вот и валялась у меня эта тетрадь. Забирай, если хочешь.

— Зачем?

— Пригодится. Может, напишешь что-нибудь.

— Вряд ли, — сказал я, зная, что на самом деле попытаюсь, но таков у меня обычай: отрицаю, чтобы не спугнуть.

И через некоторое время попытался, что-то узнав (в частности от Салыкина, с которым близко знаком), что-то домыслив, и доведя эту историю до процитированных выше дневников (именно процитированных — не подряд и не всегда близко к тексту, ибо подлинные дневники, повторяю, вещь часто скучная, с обилием ненужных подробностей и, напротив, с умолчаниями о чем-то очень важном).

Дальше — застопорилось.

И дело не в том, что мне позарез надо было узнать, что именно сталось с Валько в последующие годы: человек стал персонажем, а персонаж живет уже своей логикой, надо только эту логику понять.

И обычно мне это дается, обычно персонажи сами подсказывают, сами идут куда-то, остается им просто следовать.

Но в случае Валько было возможно слишком многое.

И требовалось понять, что окажется наиболее характерным.

Я перебрал множество вариантов.

46.

Например:

Валько наконец решается на операцию.

Он становится мужчиной.

Он впервые в жизни чувствует, что такое влечение.

Оно начинает мучить его еще в клинике, но — нет возможностей, нет способов, он с нетерпением ждет выписки.

Он идет, с великой жадностью осматривая каждую женщину — так откровенно, что они чуть ли не шарахаются от него. И некая девица, хоть и отработавшая смену, но решившая не упускать верный заработок, встает на его пути и безошибочно спрашивает:

— Ищем?

— Да! — выдыхает он.

— К тебе или ко мне?

— Все равно!

Идут к ней.

Две ее заспанные подруги недовольны, она гонит их на кухню пить кофе и обрабатывает клиента, удивляясь его жуткому нетерпению и неестественному восторгу.

— Ты будто сорок лет на необитаемом острове жил, — говорит она.

— Именно! — отвечает Валько.

Ему невтерпеж продолжить эти занятия, но уже на третий день выясняется, что он болен. Приходится лечиться, лечение неприятно.

Вылечившись, приступает к делу жарко, но уже рассудительней, принимая меры безопасности. Ночные клубы, случайные знакомства, вызовы продажных девушек — он наверстывает, он ни с кем не встречается больше одного раза.

Собственная ненасытность начинает его пугать. Мешает работать — а нужны ведь деньги, много денег. Пускается ради денег в сомнительные аферы, пока все сходит с рук. Решает завести одну партнершу, желательно страдающую (если это можно назвать страданием) нимфоманией. Находит. Ночью безумие, днем работа. Девушка, на что уж неуемна, и то начинает просить передышки. Он передышки не дает. Девушка сбегает.

Валько понимает, что нужно что-то делать. Идет к сексопатологу. Тот советует: десять сеансов психотерапии (у самого сексопатолога, естественно, и за большие деньги), потом — безвредные, но эффективные лекарства.

Но не помогают ни сеансы, ни лекарства, Валько еще пуще ударяется в безумства.

Он попадает в связи с этим в неприятные переделки, он все время на грани финансовой катастрофы и очень близок к уголовщине. Это его пугает.

Очередная проститутка делится с ним задушевным: ей повезло, у нее бурный темперамент, она занимается любимым делом — да еще за деньги.

Валько задумывается над этими словами.

И, заработав энное количество денег, решается на новую операцию. Вернее, на две: еще и пластическую.

Теперь он женщина, да еще и выглядящая от силы лет на двадцать восемь.

Идеальная фигура, красивое лицо, хорошие манеры, умная речь, все это вкупе дает то, что называется VIP-проституткой. Не менее 300$ за два часа.

Она снимает квартиру в центре, среди ее клиентов банкиры, политики, крупные бизнесмены. Один миллионер берет ее с собой на отдых — круиз по Средиземноморью на собственной яхте, это был прелестный месяц.

Тут в нее влюбляется юнец, скопивший или заработавший денег на единственную встречу. Это бы не беда, но беда то, что и она в него влюбляется. Месяц угарного романа, юнец охладевает, а она только разгорается. Слезы, сцены ревности, муки, бессонница, наркотики и наконец попытка самоубийства.

После больницы — тяжкие размышления. Осознание того, что миновавшие два года, если разобраться, были сплошной суетой, чередой больших и мелких неприятностей, ощущением вечной неутолимой жажды — и в финале горя. Воспоминание о жизни, которая была спокойной и размеренной. Желание вернуться в эту жизнь.

Третья операция: возвращение себя.

И несколько месяцев покоя и умиротворения.

Но вот на улице встретился молодой человек, похожий на коварного юнца, что чуть ее не убил, и в душе вспыхивает непреодолимая тоска по любви. Лучше умереть, чем не любить, думает Валько с пафосом, над которым некому смеяться.

Валько решается еще на одну операцию.

— Кем хотим быть? — спрашивает врач.

— А можно и тем, и другим?

— Можно. Сейчас все можно. «Би» это называется.

— Хорошо! — говорит Валько и засыпает от наркоза.

Операция произведена не вполне удачно. Сделали все, что смогли.

На похоронах не было никого.

47.

Или:

Валько по-прежнему не хочет быть ни мужчиной, ни женщиной. То есть хочет, но отвлеченно. Не желая предпринимать для этого никаких шагов.

Страдает от одиночества, но тоже отвлеченно, не хочет ни с кем жить.

Оно затевает безобидную игру: возвращаясь вечером, одевается в женское, готовит ужин, мурлыча песенки под радио, потом встречает мужа, т. е. переодевается в мужчину, чмокает жену и вручает ей маленький букетик цветов, садится ужинать. Во время ужина — обмен новостями, скопившимися за день. Тон задушевный, но иногда бывает легкие стычки:

— Ты меня совсем не слушаешь!

— Извини, задумался.

— Ну и думай дальше!