Комиссар Мегрэ - Помолвка мсье Гира

— Извините…

Он сделал шаг вперед, шаг назад, по-прежнему держа перед собой газету. Но не двинулся с платформы. Двери закрылись, поезд тронулся. А в одном из вагонов, пробегавших мимо мсье Гира, какой-то человек тщетно пытался открыть дверь и выскочить на платформу. Тот самый, что в трамвае, что в привратницкой, что сорвал пластырь!

Поверх газеты мсье Гир смотрел, как поезд погружается во тьму; затем обернулся, поднялся из метро на поверхность, пересек площадь и зашел, наконец, в маленькое кафе, где уселся поближе к окну и заказал чашку шоколада погорячее. Колени у него были ватными, как после долгого бега. Когда официант принес шоколад, он поблагодарил его слабой улыбкой.

В полдень он все еще сидел здесь, в тепле, и смотрел, как мимо окон проходят люди, тысячи людей идут, бегут, останавливаются, догоняют друг друга, перегоняют, кричат, шепчутся, а в маленьком баре официанты, как будто нарочно, громко звякают блюдечками.

Глава 3

В пять часов дня мсье Гир вошел в четвертое по счету бистро, все там же в районе Порт д'Итали. Из первого маленького бара он перешел в ресторан твердых цен, отстоявший от бара всего на три дома. Выйдя оттуда, остановился было перед кинотеатром, но передумал и уселся в кафе на углу той же улицы.

Все эти переходы, вместе взятые, не составили и двухсот метров. И вот теперь он оказался в широко известной закусочной на площади Итали, как раз когда музыканты поднимались на эстраду.

— Кофе со сливками, — заказал он.

С самого утра он не снимал пальто. Нигде не старался расположиться поудобнее. Садился на край диванчика, будто забежал на минутку-другую, и просиживал так часами, не проявляя нетерпения или скуки. Но мысль его, вероятно, трудилась безостановочно и яростно. Иногда его светло-карие глаза останавливались на какой-то точке, по лбу пробегала мгновенная дрожь, губы еле заметно шевелились и руки судорожно сжимались в карманах или на мраморе столика.

Он столько передумал с утра, что теперь голова не соображала. Кругом были люди, они ходили мимо туда-сюда, до него доносились какие-то звуки, обрывки разговоров. На столе перед ним лежала сложенная вдвое газета, и на одной стороне он прочел: “Происшествие в Вильжюифе”.

Официант принес кофе со сливками, мсье Гир улыбнулся ему и отпил полчашки, после чего взгляд его опять упал на газету. Затем он встал и пошел в туалет с одной только целью — перевернуть по дороге газету, как бы нечаянно. Но воспользовался этим, заодно чтобы поправить пластырь и подкрутить кончики усов.

Вернувшись на место, он отсчитал ровно пять минут до того, как решился бросить взгляд на длинную заметку в газете.

“…Вот уже две недели.., следствие идет с трудом.., значительный шаг вперед, благодаря опознанию трупа.., по-видимому, некая Леонида Паша, по прозвищу Лулу, уличная девица.., предполагается преступление садиста.., вполне возможно.., но исчезла сумочка убитой.., по имеющимся сведениям, в момент преступления в сумочке было две тысячи франков…”, “…новый след.., решающая фаза следствия.., необходимость временного умолчания…”

Оркестр заиграл “Голубой Дунай”. Мсье Гир, взяв чашку, уронил газету на пол. Его соседка наклонилась, чтобы поднять. Он сказал: “Извините.., извините…” И положил газету на стол, но другой стороной.

— Вы здесь один?

Он не смотрел на женщину, но видел, как она сидит на диванчике перед столом с пивной кружкой. Она чуть-чуть повернула к нему лицо, стараясь поскромнее держаться, открыла черную лакированную сумочку и подняла ее к лицу, чтобы напудриться.

— Нам, может быть, в другом месте было бы лучше, чем здесь, — добавила она, почти не шевеля губами, но поглядывая на него поверх зеркальца. Он постучал по столу монетой в пять су, сделал знак официанту.

— Сколько с меня?

— Один франк пятьдесят. За пиво мадмуазель тоже?

Он положил пять франков на мраморную столешницу и ушел. Улица горела яркими огнями, они скрещивались, вычерчивали вертикали и горизонтали. Мсье Гир шел к Порт д'Итали подпрыгивающей походкой, держа портфель под мышкой и ничего не видя, кроме верениц фонарей, неясных очертаний витрин и идущих навстречу людей.

Он миновал Порт д'Итали, вышел за городскую черту, и сероватое облачко пара от его дыхания летело впереди. Огней здесь было гораздо меньше, а когда он свернул направо, уж совсем редкими светлячками поблескивали кое-где газовые фонари. Он продолжал идти в том же темпе, и пустынная улица гулко вторила его шагам. Теперь он повернул налево, навстречу ряду недостроенных домов — их было немного, и каждый из этих высоких новеньких домов был отделен от другого пустырем. Улицу еще не замостили, но успели посадить чахлые деревца, обернутые соломой.

Вдоль одного из заборов поодиночке бродили какие-то люди, главным образом арабы, и все поглядывали в одну и ту же сторону, на ярко освещенный прямоугольник тротуара. Это было единственное световое пятно на улице, и потому оно казалось сказочным. Свет лился из очень большого, удивительного дома, выложенного сверху донизу блестящими плитками, как стены колбасных магазинов. Весь дом был белый, с лунными отблесками. Казалось, что внутри кроется что-то розовое и вкусное. Яркий свет струился из всех окон сквозь неплотно затянутые занавески.

А мсье Гир все шел да шел, повернул, не замедляя шага, поднялся по трем ступенькам, стал на соломенный коврик, и тотчас же раздался веселый звон.

Вот только тогда он остановился, чуть задыхаясь, и подмерзшие усики его оттаяли. Сама собой открылась, со щелчком, вторая дверь, и он внезапно очутился на ярком свету, просто окунулся в это сияние, такое яркое, такое щедрое, такое радостное, что казалось неземным.

Стены были белые, такие же блестящие и гладкие, как и наружные. Воздух насыщен ароматным паром. Женщина в черном атласном платье с лицом спокойным и приветливым, обрамленным седыми волосами, на мгновение нахмурила брови, но тут же улыбнулась:

— Вам Жизель, так ведь?

И он кивнул в подтверждение. Говорить не было необходимости. Женщина коснулась пальцем кнопки звонка. Звон наполнил все помещение. В приоткрывшуюся дверь заглянула молоденькая девушка в черных чулках.

— Проводи в шестнадцатый.

И она улыбнулась, поклонившись мсье Гиру. Раздались еще звонки. Мсье Гир пошел за горничной вдоль коридора, мимо дверей с номером на каждой. Пар стал гуще. Дверь 7-го номера была распахнута, и за ней виднелась ванна, наполненная горячей водой, из нее-то и шел пар, оседая капельками на стеклах и стенах.

Из 12-го выскочила женщина в голубой рубашке, на бегу она обеими руками придерживала груди. В 14-м кто-то нетерпеливо стучал изнутри, и девчонка-горничная крикнула:

— Сейчас, сейчас! Минутку!

Пол был выложен плиткой, и чувствовалось, что на него не жалеют воды и мыла. Все кругом сияло чистотой. Передник служанки был крепко накрахмален.

— Сейчас принесу все, что нужно.

Мсье Гир вошел, уселся на узкую плетеную кушеточку лицом к ванне — служанка, перед тем как выйти, открыла оба крана. Вода бурно хлестала из них с оглушительным шумом. А в самой ванне она становилась бледно-зеленой, как драгоценный камень.

Вода шумела и в других кабинках, может быть в десяти, а может, сразу и в двадцати.

— Жизель сейчас придет. А вы пока что купайтесь. Горничная прикрыла за собой дверь. На полочке уже лежали принесенные ею два белых полотенца, маленький кусочек мыла, розовый, как конфетка, и крохотный флакончик одеколона.

— Иду, иду! — отозвалась она на голос, позвавший ее с другого конца коридора.

А в соседней кабинке женский голос говорил:

— Давно тебя здесь не было!

Было жарко; ровный жар этот пропитывал поры, тело, и мозг. Голова сразу начинала гудеть, уши горели, горло сжимала едва ощутимая тревога.

Мсье Гир сидел неподвижно, держа портфель на коленях, глядя, как вода постепенно наполняет ванну, и вздрогнул, когда в дверь постучались.

— Готово?

В дверях мелькнуло лицо, очень темные волосы, голые плечи.

— Ладно! Приду через пять минут.

Только тогда он стал медленно раздеваться. На двух стенах были зеркала, и поэтому перед его глазами три-четыре раза повторялось его постепенно обнажавшееся тело, очень белое, гладкое и нежное по очертаниям, как женское. Но он опустил глаза, торопливо залез в ванну и, вздохнув, погрузился в воду.

За дверью ходили, бегали, без конца трезвонили, с одного конца коридора на другой выкрикивали женские имена. Но все это тонуло в шуме воды и запахе мыла, одеколона, банной влажности. Парная духота поглощала все. Каждую минуту запотевали зеркала. Временами, неизвестно откуда, вырывалась струя пара, воздух сгущался, и все двигались будто в облаках. Это приводило на память большую стирку.

Но сквозь весь этот шум и грохот упорно пробивались тихие, стыдливые, придушенные шепоты, вздохи, невнятные звуки поцелуев.

Мсье Гир стоял во весь рост в ванне и намыливал тело, вдруг распахнулась дверь — и вошла женщина со словами:

— Это ты? Здравствуй!

И едва успев прикрыть дверь, она уже сбросила халатик и стояла перед ним обнаженная, и казалось, что нигде не может быть такой особой наготы, как здесь, в этой банной обстановке.

Она была пышной, розовой и тоже мытой-перемытой, как все вокруг, пропитанной насквозь паром, мылом, духами. Все ее существо дышало здоровьем и силой. Она ткнула пальцем в кнопку душа, и вырвавшиеся на свободу струи смыли пену с тела мсье Гира и серой накипью сбежали в воду ванны.

— Иди сюда!

Она обхватила его приготовленным махровым халатом и принялась растирать. Груди ее подпрыгивали при каждом движении, касаясь его лопаток.

— Ты что, дрался?

Это она спросила о ранке на лице, а сама все растирала его, иногда касаясь махровой тканью своей мокрой груди.

— Нет, брился, — смиренно ответил он.

От жары, от ее крепких рук лицо его покрылось багровым румянцем и задрожали ноги. Женщина плашмя улеглась на диван, высоко подняв колени.

— Иди сюда.

Он чуть было не послушался, но ему не хватило решимости, и он присел на краешек дивана.

— Нет, не это…

— Как хочешь.

Она выпрямилась, села рядом с ним, и пальцы ее пробежали по его жирной груди. Не глядя на него, она спросила:

— Одеколон ты мне оставишь?

Он вяло пробормотал “да”, приник головой к груди женщины и закрыл глаза. В уголках его губ пряталась тень улыбки и едва заметная страдальческая гримаса.

— Вот так?

Она чуть отодвинулась, потому что он слишком придавил ей грудь, но он потянулся за ней, как младенец. Наконец она встала, и он тоже с трудом распрямился, пряча глаза.

— Одевайся поскорей.

Она обернула вокруг бедер купальный халат, как полотенце, и в таком виде вышла за дверь, ничем не прикрыв грудь. Мсье Гир медленно натягивал трусы, брюки. В дверь уже стучали.

— Можно убирать?

Вошла горничная с тряпками, ведром, щеткой. Пока он одевался, она мыла ванну, вытирала плиты, меняла простыню на плетеном диване.

— Ну как, вы довольны?

Он не ответил, отыскал в кармане мелочь, а затем, сунув портфель под мышку, пошел тем же путем, только в обратную сторону, встретив по дороге негра, которого вела другая служанка. На улице ему сразу стало зябко, болезненно зябко из-за влажности, пропитавшей все тело. Какие-то тени опять бродили вдоль забора, может быть, они не решались войти, а может, это была полиция нравов?

На последней из неосвещенных улиц, меньше чем в пятидесяти метрах от магазинов, стояла пара, прижимаясь к двери в таком тесном объятии, что белые пятна лиц слились в одно и прохожий невольно чувствовал на губах вкус их поцелуев. На девушке был белый фартук — должно быть, она работала в мясной или молочной лавке.

Было восемь часов. Мсье Гир снова оказался возле Порт д'Итали и чуть было не пошел к трамваю, стоящему на остановке. В каком-то баре играл аккордеон. Мсье Гира грубо толкнули трое парней с красными бумажными цветами в петлицах.

Он дошел до ресторана и пообедал, сидя в одиночестве за столиком и выбирая блюда помягче и послаще. Однако он едва к ним прикоснулся. В половине десятого вышел и остановился перед маленькой гостиницей на одной из поперечных улиц.

О чем-то он все думал и думал, и от этих непрестанных размышлений взгляд его стал рассеянным, и он вздрагивал от испуга, когда кто-то случайно задевал его, или раздавался неожиданный гудок машины, или уличная девица касалась его рукой.

Он вернулся на авеню д'Итали. Большая часть магазинов уже закрылась, но улица была по-прежнему ярко освещена и в самом ее конце, над площадью, полыхали в небе отблески огней карусели.

Когда его в очередной раз толкнул какой-то прохожий, мсье Гир выронил портфель и нагнулся за ним, а выпрямившись, вздохнул от усталости и решительно направился к трамваю; увидев, что привычное место занято, он остался стоять на площадке.

В четверть одиннадцатого он сошел на конечной остановке в Вильжюифе. На перекрестке было пусто. Только в двух кафе еще виднелись посетители, и машины мчались мимо по блестящим плитам мостовой.

Входная дверь была заперта. Он позвонил. Консьержка включила механизм, открывающий дверь, зажгла свет. Он прошел мимо привратницкой, стараясь не глядеть туда, но все же заметил там мужчину, сидящего верхом на стуле перед печкой, — или их было двое? Но он знал, что один из них — тот, кто сорвал у него с лица пластырь, а утром следил за ним.

Тяжелой походкой поднялся по лестнице, свет погас, когда он еще не дошел до своего этажа. Но к этому он привык. Нащупал замок, вставив ключ, и комната дохнула на него холодом. Когда мсье Гир запер дверь и зажег свет, брови его были нахмурены, а лицо испуганно: взгляд что-то искал.

Он не курил, а между тем в воздухе застоялся слабый запах табачного дыма. Мсье Гир прежде всего подошел к ящику, где держал грязное белье, закрыл его усталым движением, бросил на кровать кожаный портфель и повесил шляпу на вешалку.

Окровавленное полотенце исчезло.

Он потушил свет и встал у окна, не сняв пальто, засунув руки в карманы. Служанка из молочной лавки улеглась в постель до его прихода, но еще не спала. Она читала уже другой роман, выпростав голые руки поверх одеяла и держа во рту сигарету.

В доме было тихо, только кто-то молол кофе прямо над комнатой мсье Гира.

Девушка не распустила волосы, ложась в постель. Казалось даже, что она напудрилась и чуть-чуть подкрасилась. Иногда она поднимала голову; взгляд ее отрывался от страниц и останавливался на окне с прозрачными кисейными занавесками.

На что же она смотрела? На черную стену в противоположном конце двора? Она слегка повела головой, как будто подавала кому-то знак. Но может быть, у нее просто затекла шея?

Мсье Гир стоял не шевелясь. Он ясно видел, как ее пухлые губы приоткрылись в улыбке. Но кому она могла улыбаться? И почему? Она немного отодвинула одеяло, потянулась, выпятив грудь, на которой вздулась белая ткань рубашки. И все улыбалась сытой улыбкой умиротворенной плоти.

Может быть, она улыбалась, потому что хорошо согрелась в постели? Может быть, она улыбается герою книги, которую читала?

Девушка приподняла колени под одеялом, а мсье Гир тяжело оперся лбом о ледяное стекло.

Она зовет его! Вне всякого сомнения! Она опять кивнула! Она явно послала улыбку в окно! Он не шевельнулся, а она встала, обнажив на миг розовые ляжки. А когда лампа оказалась позади нее, он увидел ее тело, просвечивающее сквозь рубашку.

Это означало, что она зовет его? Да, она указывает на дверь! Она отодвинула задвижку и снова легла, так сладострастно, так многообещающе раскинувшись, и опять потянулась, обеими руками подняв грудь.

Мсье Гир сделал несколько шагов назад. Он все еще видел ее, но теперь она была дальше от него. Он наткнулся на стол, потом, все еще не зажигая света, открыл ящик, поискал что-нибудь белое, все равно что, и нашел платок.

Девушка уже не смотрела в окно. Наверно, она думала, что он пошел вниз, и теперь поправляла волосы перед карманным зеркальцем и подкрашивала губы.

Мсье Гир действовал бесшумно. Над его головой стонали пружины матраца и чей-то голос что-то жалобно приговаривал. Мсье Гир с помощью палки от швабры прижал платок к окну, к тому месту, куда раньше прижимался лицом, потом открыл дверь на лестницу, прислушался.

На нем были мягкие матерчатые туфли, но ступеньки все же скрипнули. Чей-то голос за дверью спросил:

— Это ты?

Он двинулся дальше, не отвечая. Там жила семья с тремя детьми. В привратницкой было темно, он прошел мимо и, едва не ударившись о звонкие мусорные баки, вышел во двор.

Двор был длиной в три метра, а шириной — в два, и в него выходили окна дома, но сейчас освещены были только три, из них два на верхнем этаже, у тех, кто молол кофе. А его окно было как раз под ними. Мсье Гир поднял голову. На черном пятне выделялся, как призрак, белый платок, и был он так же заметен, как было заметно каждый вечер его лицо. Во дворе, напротив, лестница Б, вела к девушке. Мсье Гир в нерешительности поглядел на нее и бросился опрометью к своей лестнице, тяжело дыша.

Внизу, в коридоре, что-то за это время успело измениться. Горел свет. Кто-то включил его. А ведь никто не позвонил у входа. И шагов не было слышно.

Мсье Гир шел на цыпочках, наклонившись вперед всем телом. Он дошел до застекленной двери привратницкой и тут остановился. В полутьме за этой дверью стоял человек, спокойно смотрел на него и курил трубку. В лице его не было ничего страшного, или угрожающего, или насмешливого. Ничего не было! Он курил трубку, будто было совершенно естественно курить здесь в такой час, стоя в привратницкой, освещенной только отблеском коридорных лампочек.

Человек не проявил никакого удивления при виде мсье Гира, уставившегося на него широко раскрытыми глазами. Он сделал какое-то движение — попросту поднял руку, вынул изо рта трубку и выдохнул густой клуб дыма, который закрыл собой стекло, отчего лицо исчезло, будто стертое резинкой.

Мсье Гир потянулся было к дверной ручке, но передумал и, с трудом сдвинувшись с места, пошел вверх по лестнице, держась за перила.

Придя к себе, он уселся, но и отсюда ему было видно окно напротив, видно, как девушка запирает дверь на задвижку, видно, как она резким движением распустила волосы и потушила сигарету о край эмалированного таза.

Потом, поглядев в окно, высунула язык и погасила свет.

Глава 4

О том, что сегодня воскресенье, мсье Гир узнал в восемь часов утра благодаря радио, ибо по утрам в воскресенье оно играло, разговаривало и свистела в каком-то неопределенном углу дома, где он жил. Взглянув в окно, он увидел, что комната служанки не убрана, а это тоже было признаком воскресенья. В час дня девица пулей влетит к себе в комнату, кое-как приведет в порядок простыни и одеяло и примется одеваться в лихорадочной спешке.

Дров у мсье Гира по-прежнему не было. Вода в кувшине покрылась пленкой льда, и мсье Гир, в комнатных туфлях и без воротничка, вышел на лестницу.

На улице казалось еще холоднее, чем вчера, может быть, потому, что народу было куда меньше. Шоссе было почти пустынным. Трамвай тронется с места не ранее чем через четверть часа. По улице, под белесым небом и режущим ветром, наклонясь вперед, шли люди, большей частью в трауре, с цветами в руках, направляясь на новое кладбище. Это был их час. Проходя мимо привратницкой, мсье Гир увидел только девчушку, которая мылась, стоя в одних белых трусиках. А ступив за порог дома, он сразу заметил на перекрестке инспектора — тот беседовал с регулировщиком и притоптывал ногой, пытаясь согреться. Инспектор тоже его увидел, но даже глазом не моргнул, и мсье Гир свернул налево, к бакалейной лавке.

Несмотря на то, что он надел пальто прямо на ночную рубашку и поднял воротник, он выглядел, в этот ранний час, франтоватым и даже несколько торжественным. Терпеливо, с достоинством дождался своей очереди, отобрал нужный товар.

— Дюжину… Полфунта… Сколько с меня?

Его здесь все давно знали и тем не менее бросали на него смущенные и любопытные взгляды. Он купил растопку для печки, сыр, масло, вареные овощи, а в колбасной — холодную котлету и корнишоны. Руки были нагружены кучей небольших белых пакетиков, и ему пришлось выпятить живот, чтобы поддержать их.

Инспектор, стоя в центре перекрестка рядом с регулировщиком, одетым в форму, наблюдал за мсье Гиром, подобно тому как учитель на школьном дворе наблюдает за учениками, беседуя с директором.

Примерно в двухстах метрах от перекрестка несколько человек теснились у забора, на котором красовалась яркая желто-красная реклама полотерных работ. Это была уже другая улица на противоположной стороне, и вначале она выглядела как любая другая, но чуть подальше домов уже не было, а шли только ряды складов да пустыри.

Если идти там вечером, к тебе непременно прицепится женщина и кивнет на пустые склады, те самые, где две недели тому назад был найден изувеченный труп. Да и теперь еще люди ходили воскресным утром поглазеть на то самое место и бурые пятна, до сих пор заметные на тесаных камнях.

Мсье Гир, нагруженный покупками, прошел мимо молочной лавки как раз в тот момент, когда служанка выходила оттуда с бутылками молока. Она остановилась на пороге и улыбнулась, а он опрометью метнулся в подъезд и налетел на консьержку, которая стояла к нему спиной и обернулась, подскочив от испуга.

Он все ускорял да ускорял шаг, споткнулся на первой ступеньке, выронил один из пакетиков, не разобрав какой, и не остановился, чтобы подобрать его, а только крепче прижал к груди остальные, и когда наконец добрался, задыхаясь, до пятого этажа, то уже не шел, а бежал.

Войдя к себе, он не остановился и постарался не глядеть в зеркало. Став на колени перед печкой, он разжег огонь, и тот сразу же весело затрещал. Потом снял пальто, обвязался полотенцем вместо фартука и приступил к уборке жилища.

Дом был наполнен звуками, причем мужских голосов было гораздо больше, чем в будни; журчала вода, кричали дети, которых шлепали. Радио бормотало безостановочно, то ли у рабочих на шестом этаже, то ли на четвертом, угадать было невозможно, настолько равномерно звук растекался в пространстве.

В половине одиннадцатого мсье Гир окинул взглядом чистую комнату, застеленную кровать, теплую, начищенную пастой печку, газовую плитку, на которой певуче булькал кипяток.

Он побрился, оделся, только отложил на последнюю минуту галстук и пристежной воротничок.

Все было сделано. Оставалось только посидеть и подумать. Время от времени он кидал взгляд на окно напротив, где, как он догадывался, стоял таз с мыльной водой. Раскрыв газету, он тотчас же узнал, чем займется днем служанка, так как там было объявление о многообещающем футбольном матче. В половине второго она подойдет к остановке автобуса, который ходит только по воскресеньям, а чуть позже туда явится ее кавалер.

Если матч окажется неинтересным, они поедут в город, в кинотеатр “Сплэндид”. Как обычно — либо то, либо другое.

Раздался долгий гудок кареты “Скорой помощи”. Как всегда по воскресеньям. В тот же миг скрипка мальчика поглотила звуки радио.

Мсье Гир завел будильник, еще раз почистил уже начищенные башмаки, выставил на стол все яства и сел завтракать. За завтраком удалось убить целый час. Взяв кусочек в рот, он долго жевал, глядя в окно и так глубоко задумываясь, что на пять минут забывал отправлять в рот следующую порцию. Он сварил кофе, и тут младенец на верхнем этаже залился таким отчаянным ревом, что казалось, ему не будет конца, пока он не угомонится, уткнувшись в материнскую грудь.

И все-таки было еще только двенадцать. А в четверть первого со стола уже было убрано, клеенка начисто вымыта, остатки еды спрятаны в стенной шкаф.

Ровно в час служанка поднялась к себе, и при свете пасмурного дня он видел, как она швыряет через всю комнату рабочую обувь, фартук и юбку и встает перед зеркалом в рубашке и трусиках.

Мсье Гир не подошел к окну. Он смотрел на нее издалека, а сам в это время надевал галстук и башмаки на пуговках. Он знал, что об ее уходе возвестит громовой удар, — это она распахнет окно, чтобы проветрилась комната.

Впрочем, он не стал этого ждать, вышел за дверь и с такой быстротой миновал привратницкую, что консьержке пришлось выскочить оттуда, дабы убедиться, что это действительно он. По улице люди все еще шли на кладбище — это был восходящий поток, приезжие из Парижа направлялись вверх, к кладбищу.

Но еще гуще был нисходящий поток из Жювизи, из Кораблей, из других, еще выше расположенных мест — эти неслись в Париж в фургончиках, в воскресных автобусах, на велосипедах, пешком.

Инспектор стоял тут же, метрах в десяти от дома, не дальше, и мсье Гир прошел мимо своей обычной походочкой враскачку и вприпрыжку, грудью вперед. При ходьбе жирное тело его подпрыгивало на коротких ножках.

Предстояло пройти около ста метров в густой толпе, запрудившей тротуар возле цепей у трамвайной остановки, а потом перебраться на другую сторону, и он дважды останавливался на мостовой, пропуская машины, под окрики регулировщика:

— А ну живей, поднажмем!

Мсье Гир с трудом переводил дыхание. Нервы были напряжены. Он нарочно замедлил шаг у противоположного тротуара, прислушиваясь к уличному шуму, чувствуя в нескольких шагах за собой инспектора в штатском.

Наконец раздался натужный рев мотора, неистовое дребезжание звонка — воскресный автобус шел из Жювизи переполненным и поэтому норовил проскочить остановку. Мсье Гир стиснул зубы, чуть повернул голову, скосил глаза на поравнявшуюся с ним переднюю площадку, наудачу вцепился на правый поручень, и тут же чьи-то руки втащили его на площадку. Он не смог сдержать взволнованной улыбки, и это выглядело смешно и трогательно. Кондуктор, находившийся в глубине вагона, его не заметил. Пассажиры на площадке, которым и без того было тесно, все-таки еще потеснились, окинув его недовольными взглядами. А инспектор остался там, на перекрестке.

На сердитое брюзжание женщины, которую кто-то случайно задел локтем, мсье Гир пробормотал:

— Я сейчас выхожу…

И когда стало ясно, что автобус проскочит следующую остановку тоже, мсье Гир встал на подножку, повернул голову по ходу движения и отпустил поручень. Пассажиры, сгрудившиеся на площадке, с любопытством смотрели, как он долго еще по инерции семенил по шоссе.

Было четверть второго. Он пошел обратно быстрым шагом, но не по главной улице Вильжюифа, а по параллельной и таким образом вернулся к перекрестку, не решаясь, впрочем, открыто там показаться.

Он остановился на углу и прижался к стене, угрюмый и сосредоточенный, словно сыщик, высматривающий преступника.

Служанка пришла первой, затянутая в зеленое пальто с поднятым воротником, лицо ее свело от холода. Вскоре явился и молодой человек в серой шляпе, и она, поднявшись на цыпочки, поцеловала его в щеку, а затем повисла у него на руке.

Они разговаривали, но слов было не разобрать. Автобус на Коломб подошел к остановке, и мсье Гир увидел, что девушка, прежде чем подняться в него, обернулась, ища кого-то глазами.

Тогда он, в свою очередь, полез в автобус. Мест не было, но всех желающих впустили. Нельзя было шевельнуть ни рукой, ни ногой. Автобус трясло.

Парочка стояла в двух метрах от мсье Гира. Иногда их взгляды встречались, как встречались взгляды всех этих людей, безразличные, пустые, равнодушные. Автобус, подпрыгивая по камням, подъехал в Порт д'Итали, где погрузил еще немало народу.

Ухажер был тощий и выглядел болезненным. В глазах его мелькала насмешка, когда он встречался взглядом с мсье Гиром, но первым отводил глаза, потому что мсье Гир мог надолго уставиться на кого угодно, без какой-либо цели, без любопытства, просто так.

Тогда парень подталкивал свою спутницу локтем, что-то шептал ей на ухо, нарочито посмеиваясь, и мсье Гир чуть-чуть краснел.

Но это случалось редко. Слишком много народу их разделяло. Кондуктор, отбиваясь локтями, протискивался между пассажирами, требовал плату.

Автобус шел по пустым улицам и пустым площадям, где изредка возникали одинокие прохожие с посиневшими от холода лицами, а ветер вздымал вокруг них тучи пыли.

Потом внезапно — толпа, крики, музыка; в отчаянной давке все вывалились из автобуса, увлекая за собой мсье Гира. С большим трудом ему удалось приостановиться, обернуться, убедиться, что парочка тут, в самой гуще.

Билетных касс было не то десять, не то двадцать. Какие-то люди в толпе совали ему пестрые билеты, крича в ухо:

— Забронированные трибуны.., двадцать пять франков…

Его лицо по-детски горестно скривилось, когда он потерял парочку из виду, он завертелся на месте, как волчок, и широко раскрыл рот от радости, когда увидел вдалеке зеленое пальто.

— Извините… извините…

Он добрался до окошка кассы почти одновременно с ней и купил билет за десять франков. Она в это время покупала апельсины, за которые ее спутник расплачивался с надменным видом. Вокруг толпились люди, каждый кричал что-то свое, а из-за ограды доносился нетерпеливый топот зрителей на трибунах.

Прорезался солнечный луч, оранжевый, как эти апельсины, глядя на него, становилось кисло во рту. Но стоило войти на стадион, как навстречу, с поля, налетал ветер, срывал шляпы, примораживал лица.

Кавалер держал руки в карманах, пиджак его был распахнут. Служанка висела у него на руке, будто девочка, которая боится затеряться в толпе. Повернувшись боком, они пробирались между тесными рядами скамеек, а за ними следовал мсье Гир, в котелке и черном пальто с бархатным воротником.

— …Извините… извините…

Большинство мужчин были в кепках, почти все что-то жевали: арахис, апельсины, горячие каштаны; перекликались со знакомыми. Мсье Гир пролезал между ними, улыбаясь с виноватым видом.

— Извините…

Он нашел место как раз над парочкой, в следующем же ряду, и так как скамьи были без спинок, его колени касались поясницы девушки.

Зрители топали ногами в унисон, а духовому оркестру не под силу было бороться с северным ветром, который относил звуки прочь от трибун.

Наконец на огромное поле выбежали маленькие человечки, одни в желто-синих полосках, другие в красно-зеленых. Выйдя на середину, они о чем-то посовещались, потом раздался свисток — и толпа дружно взмыла.