Комиссар Мегрэ - Отпуск Мегрэ

Мне нужна другая жизнь, и в этом до некоторой степени твоя вина. Именно ты породила во мне первые амбиции, стремясь дать хорошее образование. Вместо того чтобы отдать меня овладевать каким-нибудь ремеслом, как делают с мальчиками в нашей среде, ты захотела, чтобы я продолжал учиться, и была горда, видя, как я выигрываю все призы.

Теперь слишком поздно возвращаться назад. Я задыхаюсь в нашем маленьком городишке, где для такого парня, как я, будущего нет.

Когда я пришел работать в типографию «Ларю и Жорже», ты решила, что моя жизнь обеспечена, а мне было больно видеть, как ты этому радуешься.

«Вот ты и при деле», — внушала ты мне.

Я же, как ты теперь понимаешь, нацеливался совсем на другое существование.

Когда мне доверили писать малюсенькие заметки в газету, ты ходила и гордо показывала их соседям. А когда, наконец, одна газета в Париже, издатель которой не знал, что я столь молод, назначила меня своим корреспондентом в Сабль, ты вообще не могла прийти в себя от радости.

Ты представляла, что я женюсь в нашем городишке и заведу себе маленький розовый домик в новом квартале.

Все это теперь причиняет мне боль, и я не нахожу больше слов, чтобы рассказать тебе, на что я решился.

Через несколько часов, моя бедная мамочка, я уже уеду. У меня не хватило мужества поговорить об этом с тобой и с отцом. Он все же, как я полагаю, поймет меня, поскольку, прежде чем потерял руку, тоже имел амбиции.

Итак, этим вечером я сяду в поезд, идущий в Париж.

Благодаря связям в газете я нашел себе довольно скромное местечко, но надеюсь на успех. Я никому ничего не сказал об этом, даже своим хозяевам. Но ничего не бойся. Дела свои я оставляю в полном порядке. Единственно, кто немного знает, так это Люсиль, поскольку мне нужно было иметь хотя бы одно доверенное лицо. Она хорошая девочка, и ты целиком можешь на нее положиться. Она очень любит вас обоих, и с нею вы мало-помалу забудете о моем отсутствии.

Я хотел бы тебя, по меньшей мере, расцеловать перед отъездом. И даже пытался это сделать, а ты все спрашивала меня, почему я тебя так крепко обнимаю.

Я не сказал до свидания, поскольку просто не хватило мужества.

За последние несколько месяцев я сильно повзрослел. Вы же этого не заметили. Родители всегда смотрят на взрослых сыновей как на детей даже тогда, когда те становятся мужчинами. Я попытаюсь, говорил я отцу, вести себя как мужчина. И если этого не произойдет, то станет доказательством, что жизнь слишком сложна.

Напишу вам, когда будут новости. Сообщу тебе адрес, по которому ты сможешь мне написать. А это письмо получишь завтра утром, до того беспокоиться обо мне не станешь, поскольку я предупредил, что буду работать всю ночь у своих хозяев.

Письмо опущу этим вечером на вокзале, когда будет отходить последний поезд. Билет у меня есть.

Испытаю свой шанс, мама, как и многие другие это делали до меня. Я слышал от тебя, что ты осуждала людей, которые поступают так. Поверь же мне, если я буду утверждать, что так лучше всего.

Пожелай мне удачи, несмотря ни на что. Иногда молись за своего сына, который идет навстречу судьбе.

Не буди отца. Пусть он хорошо выспится, прежде чем узнает эту новость. Я знаю, что ты человек более слабый и постоянно болеешь. Подозреваю, что уже несколько месяцев у тебя побаливает сердце. Но хочу надеяться, что ты будешь гордиться мною.

До свидания, моя милая мамочка.

Твой сын Эмиль».

Мегрэ схватил открытку, на которой была изображена площадь Конкорд и несколько слов на обороте, написанных нервным почерком:

«Все в порядке. Ты можешь писать мне до востребования на 26-е почтовое отделение в Париже. Целую вас всех троих. Эмиль».

Мегрэ вспомнил, что 26-е почтовое отделение находится в предместье Сен-Дени, неподалеку от Больших бульваров.

— Ему послали телеграмму?

— Только в полдень.

— Он еще не ответил?

— А вы полагаете, что он ее уже получил? Если он приедет, это будет большим утешением родителям.

И она со вздохом посмотрела на человека с пустым рукавом, который снова крепко заснул в своем кресле, и только от его дыхания шевелились седеющие усы.

— Вы останетесь с нею на ночь?

— Можете быть спокойны. Я пошлю за своими вещами племянника.

Она, конечно, не заснет, ибо не осмелится спать в комнате, где зарезали Люсиль. Будет ухаживать за мадам Дюфье. А вот пойдет ли ночью дежурить на верфь муж?

Мегрэ не стал задавать никаких вопросов. Медленно сложил письмо и убрал на место. Конечно, ему хотелось бы взять его с собой, но он знал, что этого ему не разрешат.

В спальне мадам Дюфье захныкала, как ребенок, толстая женщина с трудом поднялась.

— Извините меня, — проговорил Мегрэ, — мне нужно уходить…

В углу стояло пианино, на дубовом столе вышитая дорожка, а на стенах фотографии детей, выстроившихся по ранжиру, и надписи по годам. Это все были питомцы мадам Жадэн, ученики, которых она выпускала из года в год.

— Один из ваших коллег уже опрашивал меня, месье комиссар, такой высокий со шрамом.

Этот Пьешо свое дело знает.

— Действительно, была организована лотерея в пользу школ. Ну и школьники занимались распространением билетов. Мы разрешаем им заходить к коммерсантам и главным образом к людям, которых они знают. Наша Люсиль располагала лотерейными билетами, как и все остальные.

В понедельник утром дети должны были сообщать о нереализованных билетах и книжечках.

— Каждому школьнику поручался определенный квартал или улица?

— Нет. В выборе мест распространения они были свободны.

— Не расскажете ли мне о Люсиль?

Мадам Жадэн была маленькая и чернявая. В классе она, наверное, выглядела строгой, поскольку это требовалось, но здесь в ее взгляде угадывалась доброта к детям.

— Ваш инспектор задавал мне возмутительные вопросы в отношении детей, я так ему и сказала. И он вам наверняка доложит, что я его плохо приняла. Вы мне кажетесь более разумным и понятливым. А он все пытался узнать, встречалась ли Люсиль с мальчиками и насколько она была продвинута в вопросах секса. Вы только подумайте! Ей ведь едва исполнилось четырнадцать лет. На вид, правда, давали больше, поскольку она была рослая, разумная, может быть даже слишком рассудительная для своего возраста. Мы иногда имеем дело, и я этого не отрицаю, с преждевременно развитыми девочками, которые знакомятся с мальчиками на улицах, особенно зимой, когда уже темновато, а то и со взрослыми мужчинами. Но это — исключение.

— Люсиль была разумной девочкой?

— Я даже называла ее маленькой мамочкой, потому что на переменах вместо того, чтобы играть со старшими, она занималась с малышами. Однажды я очень удивилась, случайно услышав ее разговор с одной из подруг, у которой в семье только что появился маленький братик. Люсиль грустно так сказала: «Мне кажется, что моя мать больше не сможет иметь детей…» Скажу вам, месье комиссар, что, на мой взгляд, только в бедных семьях есть уже настоящие мамаши в четырнадцать лет.

— Полагаю, что в связи с каникулами вы ее в последнее время не видели?

— Нет. Я видела ее много раз, ибо, чтобы не предоставлять детей самим себе и улице, мы с теми, кого доверяли нам родители, организовывали разные игры, ходили на пляж или в сосняк…

— Вам не показалось, что Люсиль изменилась?

— Я заметила, что она стала несколько нервной, и спросила ее об этом. Не знаю, бывает ли такое в классах у мальчиков, но у нас есть свои любимицы. Такой любимицей Люсиль была для меня. На переменах во время школьных занятий она охотно покидала подруг, чтобы поболтать со мной. Как-то, помнится, я спросила ее, правда ли, что брат уехал.

— Это было несколько дней тому назад или много раньше?

— Всего три дня назад. Я услышала это от других девочек. И вот, вместо того чтобы мне прямо и откровенно ответить, она отвернулась и сухо так обронила:

«Да». — «Наверное, это большое горе для твоей мамы?» — «Я не знаю». — «Она получила от него какую-нибудь весточку?» — «Я не знаю». Ну, настаивать я, конечно, не стала, потому что почувствовала, как она вся напряглась и занервничала. Это все, что мне известно, месье комиссар..

— Вы даете уроки игры на пианино?

— Всего несколько частных уроков.

— Люсиль тоже брала у вас уроки?

Мадам Жадэн с некоторым смущением опустила голову. Это, наверное, означало, что родители Люсиль не могли позволить такого рода роскошь для своей дочери.

Когда Мегрэ добрался до улицы Сен-Шарль, где находилась типография «Ларю и Жорже», рабочие уже выходили оттуда. Он пересек мощеный дворик. Обогнул грузовик и толкнул застекленную дверь, на которой висела табличка с надписью: «Бюро».

Какая-то машинистка-стенографистка надевала шляпку, тоже собираясь уходить.

— Месье Ларю здесь? — спросил он.

— Месье Ларю уже два месяца как умер.

— Извините. Могу ли я в таком случае поговорить с месье Жорже?

Тот, находясь в соседней комнате, наверное, услышал, ибо крикнул:

— Впустите ко мне, мадемуазель Берта!

Этот державшийся скромно мужчина небольшого роста был занят корректурой своей газеты.

Газета «Эхо Сабль» выходила раз в неделю на четырех полосах и содержала местные новости, объявления и извещения, в частности нотариусов.

— Садитесь, месье комиссар. Не удивляйтесь тому, что я вас знаю. Я старый друг комиссара Мансюи, и он говорил мне о вас. А еще я каждый день вижу, как вы проходите по улицам. Очень сомневался, что вы зайдете повидаться со мной. — Поскольку Мегрэ продолжал молчать, слушая его, он продолжал: — Один из ваших коллег недавно заходил, зовут его… постойте-ка…

— Буавер.

— Совершенно верно. Клянусь, мне не удалось сказать ему что-либо важное. А правда ли, что вы со своей стороны ведете расследование?

— Это Буавер вам сказал?

— Вовсе нет! Просто по городу ходят слухи… Кстати, я сегодня утром был на похоронах, поскольку доктор Беллами — один из моих клиентов. Там по крайней мере двое сказали мне об этом. Сообщили, что у вас есть свое особое мнение, полиция Пуатье не согласна с вами, но вы готовите ей сюрприз…

— Слишком много болтают, — нетерпеливо проворчал Мегрэ.

— Вы хотите, чтобы я рассказал все, что знаю об Эмиле Дюфье?

Мегрэ кивнул, хотя и слушал рассеянно.

— Так вот, это уже второй парень подобного рода, который уплыл у меня из рук и которого, могу позволить себе так сказать, я обтесал. И этот второй прямо-таки проскользнул у меня между пальцев. Заметьте, что мне очень этого не хотелось. Тот, первый, сейчас работает журналистом в Ренне, и я каждое утро читаю его статьи в «Вест-Эклер». Что же касается Эмиля… Мы тоже в тот или иной день увидим его статьи, не так ли?

— Я очень на это надеюсь.

Месье Жорже вздрогнул — настолько сурово и хмуро прозвучали эти слова.

— В любом случае, комиссар, — это честный парень, единственный недостаток которого — некоторая подозрительность. Впрочем, это слово неточное. Просто у него тенденция замыкаться в себе. Говорили, что ироническая улыбка, грубое слово или снисходительная усмешка его просто пугали. В то же время на него очень давила бедность его семьи, однако он этого не стыдился. Когда его спрашивали о профессии отца, не задумываясь и не стесняясь, отвечал: «Ночной сторож». Он не давал себе труда объяснить, что Дюфье согласился на эту работу только после того, как ему ампутировали руку.

Не знаю, доходчиво ли все объясняю… Но он хотел состояться во что бы то ни стало. Для этого он трудился не покладая рук. Рано прочел тонны книг. Однако у него периодически чередовались сомнение и уверенность…

— Женщины?

Собеседник ткнул пальцем в сторону соседнего кабинета.

— Она ушла? — тихонько спросил он, намекая на машинистку.

Потом все же решил сам сходить удостовериться.

— Вы ее видели. Мадемуазель Берта красива и аппетитна. Все мои служащие пытались ухаживать за нею.

Но на самом деле она влюблена в Эмиля Дюфье и вспыхивает от раздражения, когда кто-либо пытается сказать что-то его осуждающее при ней. Она делала все, чтобы привлечь его внимание. Стала кокеткой, меняла платья по два-три раза в неделю. А я все задавался вопросом, заметит он это или нет… Он же шел к своей цели, и мне было ясно, что со временем он уедет в Бордо или Нант. А он махнул прямо в Париж, как и большинство наших честолюбцев.

— Он вас предупредил об этом заранее?

— Нет, прислал письмо.

— Которое вы получили на следующий день после его отъезда?

— Правильно. Как и его родители. Говорят, что он в последний момент побоялся, чтобы ему не помешали, как говорится, не сунули бы палку в колеса. Думаю, даже не стоит говорить о том, что все его счета оказались в полном порядке. Если хотите, можете прочесть письмо…

Мегрэ только бегло его просмотрел. В письме Эмиль очень вежливо просил извинения и не менее любезно благодарил хозяина за все, что тот для него сделал.

— Его сестра когда-нибудь бывала здесь?

— Что-то не припомню. Впрочем, в самой конторе Дюфье бывал мало. Последние дни по крайней мере.

Много времени тратил на подготовку газеты. На газетную хронику, на объявления, поскольку в таком маленьком издательстве нужно уметь делать все.

— Мне хотелось бы как можно подробнее разобраться с тем, как он проводил время.

— Приходил к девяти утра, а иногда и раньше, ибо на время не обращал внимания. Частенько задерживался до половины одиннадцатого. Затем отправлялся в комиссариат полиции, чтобы добыть последние новости, потом шел в мэрию и к супрефекту. Так он проводил время до полудня. Во второй половине дня правил материалы, а затем шел в цех заниматься набором. После всего этого совершал еще несколько выходов в город, звонил нотариусам, торговцам недвижимостью, управляющим кинотеатрами, рекламу которых мы печатали… Это я вам описываю обычный рабочий день… В пятницу, в день выхода газеты, он оставался со мной до девяти вечера…

Ничего особенного, обычная жизнь провинциального репортера.

— В общем, — подвел итог Мегрэ, — время на личную жизнь вне работы оставалось у него только утром.

Не знаете, звонили ли ему по личным вопросам?

— Это смотря что считать личными. Я знаю, что он еще был кем-то вроде собственного корреспондента одной парижской газеты. Но предварительно испросил у меня разрешения. Времени это у него отнимало немного, поскольку туда он направлял ту же самую информацию, что печаталась в нашей газете. Я позволил ему пользоваться одной из наших телефонных линий, и он составлял список своих разговоров, чтобы бухгалтер производил с ним расчеты в конце каждого месяца. Я никогда не слышал, чтобы он вел какие-то частные беседы по телефону с другом, например…

— Благодарю вас, — в очередной раз произнес ритуальную фразу Мегрэ. — Из Парижа ни он не писал вам, ни вы не звонили ему?

— Он дал родителям адрес до востребования. Это, конечно, может занять день или два…

Жорже, сам того не подозревая, подал комиссару некую мысль. Вернувшись в отель, Мегрэ связался с уголовной полицией в Париже.

— Алло! Люка на месте? Кто у телефона? Тоерэнс? Это Мегрэ. Да. Все еще в отпуске… Да… Что?.. Как с погодой? Не знаю, сейчас посмотрю… Солнца нет, но не капает. Жанвье в кабинете? Пусть подойдет. Да, спасибо. Это Жанвье? Не очень занят? Текучка? Ладно. Не против помочь мне? Я хочу, чтобы ты побывал в 26-м почтовом отделении. Если не ошибаюсь, это в предместье Сен-Дени? Да, правильно. Поговори со служащим, который занимается перепиской до востребования. Спроси его, нет ли писем на имя Эмиля Дюфье. Да, запиши… Эмиль Дюфье… Нет, «ф», как Фернан. Подожди! Важно выяснить, приходят ли за письмами. Да… Когда и в какие дни. Пусть он задержит посетителя на несколько минут, а ты тем временем подскочи на такси. Смотри только, чтобы без всяких оплошностей. Узнай его адрес. Если нужно будет, то проследи за ним. Подожди, не вешай трубку. Потом пройдешься по меблерашкам, посмотришь регистрационные карточки последних дней. Особенно обрати внимание на период тридцать первое июля — первое августа. Искать на то же, имя. Это все! Да нет, не слишком важное дело. Просто личная просьба. Спасибо, старина. Ну, да… Ей уже лучше… Передай от меня привет Мари-Франс…

— Эти господа уже сидят за столом… — прошептал месье Леонар, возникая за спиной комиссара с бутылкой в руке.

— Пусть там и сидят.

— Может, выпьете стаканчик?

Ну что же! Наверное, лучше согласиться, чтобы не огорчать хорошего человека.

— Я им нашел два номера, но в разных отелях. Они, правда, не слишком довольны. Но при чем же я-то здесь?

Ваше здоровье!

— И ваше, месье Леонар!

— Как вы считаете, схватят мерзавца, который зарезал малышку?

Было уже восемь вечера. Включили электрическое освещение. Оба они сидели в комнате, в глубине между кухней и залом. Официантки с подносами сновали у них за спиной.

Не фраза ли, которую произнес месье Леонар, заставила Мегрэ нахмуриться? Он задумался.

— Есть будете?

— Не сейчас.

Он готов был подняться в номер и сделать то, что ему редко приходилось делать. Может быть, только в самых серьезных случаях.

Мегрэ вспомнил о том страхе, который испытал вчера, пытаясь безуспешно установить и отыскать девочку, встреченную им на лестнице у доктора Беллами. Люди, которых он расспрашивал, с удивлением смотрели на него, даже полицейские агенты, находящиеся в охране, даже комиссар Мансюи. И тем не менее, если бы он вчера нашел Люсиль, она осталась бы жива.

А вдруг он ошибается во всех и во всем?

Однако же, если не ошибается, то опасность грозит и другим людям, в том числе и ему самому. Вот почему нужно подняться к себе в номер и изложить в письменном виде свои подозрения.

— Вы уходите?

— Всего на часок. Оставьте мне чего-нибудь поесть…

Он решил написать нечто вроде доклада, но в спокойной обстановке, вечером, прежде чем лечь спать. А теперь направился к вокзалу. Разве Эмиль Дюфье не сообщил матери, что приобрел билеты заранее?

Зал ожидания оказался почти пуст и был плохо освещен. На путях стоял всего лишь один поезд местного сообщения с вагонами старой модели. На каскетке человека, сидевшего за окошечком, было написано, что он помощник начальника вокзала.

— Добрый вечер, месье комиссар…

Решительно, слишком многие его знали.

— Хочу получить у вас некоторые сведения. Вы знаете молодого Дюфье?

— Месье Эмиля? Конечно, я его знаю. По своим репортерским делам он заходил сюда каждый раз, когда должна была приехать какая-нибудь важная персона.

Я сопровождал его на платформе.

— В таком случае вы можете мне сказать, покупал ли он в конце прошлого месяца билет до Парижа?

— Я даже могу сказать, что именно я ему их отдал.

Мегрэ автоматически отметил, что сказано было во множественном числе.

— Вы отдали ему несколько билетов?

— Два билета во второй класс.

— Туда и обратно?

— Нет, только туда. Днем, еще до полудня. Он хотел билеты на последний поезд, отходящий в десять пятьдесят две…

— Вы не знаете, успел он на этот поезд?

— Полагаю, что успел. На вокзале, правда, я тогда отсутствовал некоторое время. Работал ночной помощник.

— Он здесь?

— Должен подойти. Зайдите в кабинет.

Они добрались до платформы и вошли в кабинет, где трещал телеграф.

— Скажите-ка, Альфред! Я имею честь представить тебе комиссара Мегрэ, о котором ты слышал.

— Очень приятно.

— Комиссару нужно узнать, уехал ли молодой Дюфье на 163-м поезде в один из последних дней июля. Я ему выдал два билета второго класса в один конец до Парижа. Уехать он должен был в десять пятьдесят две.

— Что-то не помню…

— Полагаю, что, если бы он уехал на этом поезде, вы бы его увидели?

— Утверждать не могу… Иногда в последний момент вызывают к телефону или в почтовый вагон. Правда, сейчас я тоже удивляюсь, что не видел его…

— Есть ли возможность узнать, использовались ли полученные билеты?

— Конечно. Достаточно запросить Париж. Путешествующие, как известно, сдают билеты при выходе. Однако случается, что пассажиры выходят на промежуточных станциях. Другие по рассеянности, выходя в толпе, забывают сдать. Но это случается редко. Это против правил, но подумать и об этом стоит… — Потом, несколько задумавшись, он как бы про себя проговорил: — Что-то здесь странное…

Посмотрел на коллегу, как бы вспомнив о чем-то, выходящем за обычные рамки.

— Эмиль Дюфье несколько раз ездил на поезде в Нант, в Ла-Рош и в Ла-Рошель. И каждый раз у него был бесплатный проезд… — Он объяснил Мегрэ: — Журналисты имеют право на бесплатный проезд в первом классе. Стоит только это оформить у себя в газете. На этот же раз он не стал пользоваться льготой, хотя речь шла о довольно продолжительной поездке. Вот я и задаюсь вопросом, почему он решил ехать вторым, когда мог путешествовать первым, не заплатив к тому же за это ни гроша?

— Он был не один, — заметил Мегрэ.

— Конечно… И речь наверняка шла о даме. Однако, знаете ли, эти господа из прессы в таких случаях не столь уж осмотрительны.

Мегрэ как-то незаметно для самого себя очутился на улице. Чуть позже он проходил перед рыбной лавкой Попин. Ставни были закрыты, и лишь узкая полосочка света пробивалась из-под двери, ведущей в коридор.

В этот еще довольно ранний час Франсис, должно быть, сервировал обед в доме доктора.

Мегрэ продолжил путь по маленьким, плохо освещенным улицам и вздрогнул, услышав шаги в темноте позади себя.

Если он был прав в своих подозрениях в предвидении того, как будут развиваться дальнейшие события, то следовало ожидать новых жертв помимо Лили Годро и маленькой Люсиль. Правда, в его реконструкции событий оставались некоторые дыры…

Он вдруг сделал полуоборот и вошел в отель «Вандея».

— Скажите, мадам Годро все еще здесь? — спросил он у хозяйки отеля, одетой в черный шелк с большой камеей на корсаже, которая находилась в это время у себя в кабинете.

— Вы забываете, месье комиссар…

Он разозлился, что его опять узнали.

— Вы забываете, месье комиссар, что ее фамилия теперь не Годро, а Эстева. Она уже уехала с месье Эстева поездом в пять тридцать.

— Полагаю, — с едва заметным раздражением в голосе проговорил Мегрэ, поскольку уже заранее мог предугадать ответ, — что ее зять заходил повидаться с ней вчера вечером?

— Совершенно верно. Они долго просидели, оставаясь последними в маленьком салоне.

— Вместе с месье Эстева?

— Думаю, хотя и не берусь утверждать, что месье Эстева поднялся в номер первым.

— Благодарю вас.

Он как начал благодарить с самого утра, так и продолжал весь день до самого вечера.

Но чья-то жизнь находилась тем временем под угрозой, если он не ошибается в своих рассуждениях.

К несчастью, он не знал ни возраста следующей жертвы, ни профессии. Не знал, мужчина это или женщина.

Знал он только, что этот некто находится в городке, скорее всего в центре, а периметр мог бы даже очертить на плане.

Всем этим невозможно было заниматься в тот же вечер. Следовало дождаться наступления дня, когда откроются лавочки и кафе. Тогда он и отправится на охоту, пользуясь навязчивой идеей, как путеводной нитью, а свое «благодарю вас» будет опять повторять хоть целый день.

Но все это при условии, если позволит время!

Оба инспектора покончили с обедом и, прихлебывая коньяк, курили сигареты, когда комиссар уселся к ним за столик в почти пустом зале столовой.

— Ну как, патрон?

И он, более хмурый и ворчливый, чем когда бы то ни было, с неприятным привкусом во рту и ощущением усталости, как это бывает после длительной поездки по железной дороге, проворчал:

— Сплошное дерьмо!

Глава 8

В одиннадцать утра Мегрэ открыл очередную дверь, наверное уже седьмую по счету. На этот раз это был магазин кожаных изделий. А начал он часов в восемь, когда торговые дома тех, кто побогаче и поэлегантнее, еще закрыты. Заходил он в лавочки, которые чаще всего посещали домашние хозяйки конкретного квартала. Крупный и широкоплечий, он трогал ручки метел и губки, которые висели на веревочках, привязанных к потолку.

Рассматривал все эти хозяйственные принадлежности с хмурым видом, ожидая своей очереди пообщаться с хозяйкой лавочки. Наблюдатель снаружи мог бы заметить, как шевелятся его губы, неизменно произнося одни и те же слова.

Поначалу комиссар полагал, что ему нужно что-нибудь покупать в этих лавочках. В бистро было много проще. А вот в одной бакалейной лавочке ему пришлось купить пакетик молотого перца, поскольку он решил, что, возможно, придется много ходить, и не хотел обременять себя объемистыми пакетами.

В галантерейной лавке, где он купил катушку ниток/старая дева с пучком длинных волос на подбородке, тупо глядела сквозь него. Да и пахло в лавочке плесенью.

— Вы знаете мадам Беллами? — повторил Мегрэ, как заклинание.

— Старую или молодую?

— Молодую.

— Знаю ее, как и все.

— Вам приходилось видеть, как она проходит здесь по вашей улице?

Это и был тот ритуальный вопрос, который он задавал без устали всем подряд.

— Послушайте, месье. Мне хватает дел и здесь, чтобы еще успевать глазеть на творящееся на улице. Я посоветую вам поступать так же, как я, и заниматься своим делом.

Тем не менее он продолжал коротко спрашивать:

— Вы знаете жену доктора Беллами?

Но от дальнейших покупок комиссар отказался. Шли люди, которые уже узнавали его по внешнему виду или просто, даже не зная его, угадывали в нем полицейского.

Теперь он начал с северного угла, иначе говоря, с портового квартала, проходя по улицам, которые мадам Беллами могла выбирать для своих прогулок или визитов. Например, она могла бывать на рыбном рынке или в его окрестностях.

— Конечно, я ее знаю. Раньше частенько видела. Очень красивая. И видела, как она проезжает в машине со своим мужем…

— А просто гуляющей пешком, вы ее видели?

Мужья поворачивались к своим женам или жены к мужьям:

Тебе доводилось видеть, чтобы она ходила пешком?

Отрицательное мотание головой. Одетта Беллами не посещала этот квартал — ни церковь Богоматери, ни центр города.

— Извините, мадам, вы знаете жену доктора Беллами?

Он не ограничивался расспросами торговцев. Заводил разговор с женщинами, стоящими на пороге, и даже побеседовал с одним немощным старичком, который вынужден был проводить время, постоянно сидя у открытого окна.

Одним словом, это была довольно скучная, опротивевшая ему работа, которой он даже немного стыдился. Ему не трудно было представить, какими словами обмениваются люди у него за спиной.

В десять часов он уже одолел большую часть дуги вокруг дома доктора. Если Одетте Беллами и приходилось ходить пешком, он доказал бы, что она могла идти только по Рембле.

Туда он и вернулся. Магазины здесь в основном были богатые.

— Извините, мадам, вы знаете…

И вот наконец он был вознагражден за свои труды.

А началось все с кондитерской, находящейся почти рядом с огромным белым домом.

— После замужества она редко выходит. Однако несколько раз я ее видела по утрам.

Эта приятная, кругленькая, розовая женщина и подозревать не могла о той радости, которая вспыхнула в сердце Мегрэ.

— Может, она выходила выгуливать собаку?

— У нее разве есть собака? Вот никогда не видела.

И вообще удивительно, чтобы в доме доктора держали собаку.

— Почему?

— Не знаю. Просто мне кажется, что он не такой человек. Нет! Я полагаю, что она куда-то ходила по делам. Чаще всего была одета в костюм. Да и шла очень быстро…

— В котором часу она выходила?

— О, вы знаете, это было не каждый день. Я даже не могу сказать, что это случалось слишком часто… Если я и обратила внимание, то потому, что в этот момент выставляла товар в витрине. Где-то часам к десяти… Случалось, я видела, как она возвращается.

— Много позже?

— Может быть, час спустя. Поклясться не осмелилась бы. Знаете, вокруг так много всего происходит…

— За месяц хотя бы часто ее видели?

— Не знаю. Не хочу вас обманывать. Ну может быть, раз в неделю… Иногда два раза…

— Благодарю вас.

Эти самые слова он непрестанно повторял с самого утра, даже бородатому галантерейщику, которого застал на месте. А начиная с кондитерской он уже след не терял. И довольно долго. Хотя требовалось разбудить людскую память.

— В каком направлении она ходила?

— В сторону, где кончается Рембле.

— К молу или к соснам?

— В сторону сосен.

Опять получались пробелы в его схеме. Если она ходила в ту сторону, то опять придется пойти туда и удостовериться.

Оба инспектора, которые с утра хорошо отдохнули и перекусили, прошли в стороне от него свежие и розовые.

Они заметили, как Мегрэ вошел в парикмахерскую, и, должно быть, решили, что зашел подстричься. Издали комиссар хорошо видел окна большого белого дома. Почему же у него вдруг возникло ощущение, что за ним следят?

Была пятница, день, когда доктор проводил консультации: с утра до полудня он должен находиться в здании в углу сада.

Однако ему ничто не мешало оставить больных, не закончив приема, или наскоро проводить их, чтобы самому спрятаться за жалюзи в библиотеке. В бинокль он вполне мог наблюдать за теми, кто приходит в комиссариат и выходит оттуда.

Но занимался ли он этим?

«Или я ошибаюсь, или…»

Эта фраза занозой сидела в голове Мегрэ со вчерашнего дня, а в сознании сохранялось ощущение опасности не столько в отношении себя — по крайней мере, не в данный момент, — а в отношении другой личности, которую он еще не установил. Именно потому, не без внутреннего сопротивления, он позвонил комиссару Мансюи.

— Это Мегрэ. Скажите, у вас нет ничего новенького для меня? Нет никаких насильственных смертей? Никаких исчезновений?

Мансюи было решил сначала, что Мегрэ шутит.

— Я хотел бы попросить вас о личной услуге. Вы ведь знаете местную администрацию лучше меня…

Каждый раз, когда он звонил из отеля, мог быть уверен, что где-то неподалеку находится месье Леонар с бутылкой, поджидающий его, как верный пес.