Комиссар Мегрэ - Отпуск Мегрэ

Большинство инспекторов были небриты. Должно быть, они уже давно здесь. Может быть, кое-кто по дороге успел перехватить чашечку кофе в каком-нибудь открытом пораньше баре.

Отворилась дверь, и на пороге появился Мансюи, услышавший, как подъехал комиссар. Он так изменился, что Мегрэ даже был удивлен. Впрочем, возможно, ему это показалось. Комиссар полиции бы небрит. Его подняли первым. Первым же он и прибыл сюда. Его пухлые щечки покрывала густая клочковатая щетина, еще более рыжая, чем волосы на голове.

В светло-голубых глазах уже не было и намека на робость, а сквозило откровенное беспокойство. Мегрэ прошел в кабинет, и дверь за ним закрылась. Маленький комиссар уставился на него с немым вопросом во взгляде.

Но Мегрэ слишком был занят своими мыслями, чтобы беспокоиться о реакции других. А маленький комиссар, казалось, испытывал благоговейный страх перед этим плотным человеком, который накануне, когда еще жива была девочка, как-то настойчиво занимался ею и давал тщательное описание ее внешности, едва ли не за несколько часов до того, как она была зарезана в собственной постели.

— Полагаю, что вы хотите отправиться туда? — спросил он охрипшим голосом.

В Сабль еще не приходилось наблюдать подобного зрелища, и он никак не мог прийти в себя. Об этом можно было догадаться по тому, как он произнес туда.

— Я говорил по телефону с прокурором из Ла-Рош-сюр-Йон. Он пошлет прокурорских работников, которые должны подъехать к одиннадцати часам, если не раньше.

И еще поднял по тревоге мобильную бригаду из Пуатье.

Они должны прислать двух инспекторов. Я не сказал им, что вы здесь. Правильно поступил?

— Очень даже правильно.

— Вы будете заниматься расследованием?

Мегрэ, не отвечая, пожал плечами и почувствовал, что разочаровывает Мансюи. Но что он мог сказать?

— Несмотря на раннее время, вокруг домика толпился народ. Весь квартал состоит из маленьких домишек с садиками. Он располагается хотя и в границах города, но ближе к окраине. Папаша Дюфье работает ночным сторожем на верфи. Перешел он на эту работу после того, как ему ампутировали руку. Вы его увидите. Для него все случившееся — кошмар, — рассказывал маленький комиссар, упершись локтями в крышку стола. — Он ушел с работы в шесть утра, когда прибыла первая смена. Утром все шло как обычно. Человек он спокойный и педантичный. Хозяйки, которые рано встают, могут проверять по нему часы, когда он проходит мимо их домиков. Возвращается к себе, стараясь не шуметь, в шесть двадцать. Он мне все это рассказывал, как сомнамбула. Входя в домик, сначала попадаешь в кухню. Слева стоит стул, а в глубине другой, плетенный из лозы. Возле того приготовлены Домашние туфли.

В общем, вы сами все увидите. Так вот, он снял уличную обувь тихонько, чтобы никого не разбудить. Сунул горящую спичку в плиту, где уже были подготовлены лучина, бумажки и поленья.

Молотый кофе засыпан в фильтр, вода приготовлена.

Налить кипяток и положить сахар в чашу с цветочком — вот и все дело. На стене часы с медным маятником.

Стрелки показывали половину седьмого, когда он с чашкой в руке, как всегда бесшумно, вошел в спальню к жене. У них так заведено уже много лет.

Мегрэ открыл окно, несмотря на то что утро было довольно свежим.

— Продолжайте…

— Мадам Дюфье — женщина худая и бледная, плохо себя чувствует после последних родов, что не мешает ей с утра до вечера сновать по дому. Она довольно нервная, всегда в напряжении. В общем, из тех нервных особ, которые всю жизнь проводят в ожидании каких-то неприятностей, если не катастроф.

Она одевалась, пока муж снимал рабочую одежду. Сказала: «Дождь прошел, лило целый час…»

Как раз при этих словах Мегрэ взглянул на небо, которое так и оставалось серым.

— Вдвоем они провели с полчаса. Это было единственное их интимное, так сказать, время. Потом мадам Дюфье пошла разбудить дочь. Было ровно семь.

Домик у них маленький, ставней нет. Как всегда широко открытое окно выходит в садик за домом.

Люсиль лежала в постели мертвая с каким-то бледно-голубым лицом и перерезанным горлом.

Так вы пойдете туда?

Однако, говоря это, он из-за стола не встал. Но ждал.

Все еще надеялся. Мегрэ опять промолчал.

— Пошли, — вздохнул Мансюи.

Улица в предместье была точно такой, как он ее и представлял по рассказу Мансюи. Именно на таких улицах жили девчонки вроде Люсиль. На углу лавочка, где торгуют овощами, бакалеей, керосином и конфетами. На порогах женщины, на тротуарах играющие дети. Сейчас эти женщины стояли группками у порогов в пальто, наскоро накинутых поверх ночных рубашек.

Человек пятьдесят топталось у маленького домика, похожего на все остальные, вход в который охранял полицейский в форме. Машина остановилась, и оба комиссара вышли из нее.

Уже тогда Мегрэ почувствовал, что у него сжалось сердце.

— Войдете?

Он кивнул. Толпа любопытных расступилась, пропуская их. Мансюи тихонько постучал в дверь. Открыл мужчина. Хотя глаза у него и не были красны, вид был ошеломленный, а движения машинальными. Глянул на Мансюи, которого узнал, и больше не обращал на них внимания.

В этот день собственный домик как бы ему не принадлежал. Дверь в одну из спален была открыта, и на постели вытянувшись лежала женщина, монотонно стеная и всхлипывая, как скулящее животное. У изголовья сидел врач из квартала, а в кухне у плиты хлопотала какая-то старая женщина с большим животом, видимо соседка.

Чашки, наполненные кофе с молоком, так и стояли на столе. Одну из них мадам Дюфье, вероятно, и несла в семь часов утра дочери.

Домик состоял из трех комнат. Справа кухня, которая служила и гостиной, поскольку была достаточно велика, чтобы вместить всех, одно ее окно выходило в садик, другое — на улицу.

Слева две двери спален, одна родителей, с окном на фасад, другая с окном в садик.

Стены были увешаны фотографиями. Некоторые в рамках стояли на полке.

— У нее только один ребенок? — тихонько спросил Мегрэ.

— Есть еще сын, который, как я полагаю, сейчас отсутствует в Сабль. Признаюсь, что у меня не хватило совести их подробно расспрашивать. Скоро приедет прокурорская группа и еще бригада из Пуатье. Они и сделают все, что следует…

Таким образом, Мансюи еще раз засвидетельствовал, что не рожден для такой профессии. Он украдкой поглядывал на Мегрэ, который тоже, казалось, испытывал колебания, прежде чем войти в спальню.

Там ничего не трогали? — машинально спросил он, поскольку это была стандартная профессиональная фраза.

Мансюи жестом показал, что нет.

— Ну что ж, войдем…

Он открыл дверь и сразу же удивился, поскольку из комнаты пахнуло табаком. Но тут же заметил на фоне открытого окна человека, который обернулся к ним.

— Я из предосторожности, — объяснил комиссар, — оставил здесь одного из своих людей.

— Вы обещали сменить меня, — напомнил тот.

— Потерпите, Ларруи.

В комнате стояли две железные кровати, а между ними ночной столик. Тень от железных прутьев спинок рисовалась темными полосами на голубоватых обоях. Кровать у левой стены была не разобрана. На другой, покрытое простыней, лежало съежившееся тело.

У противоположной стены высился большой платяной шкаф и стол, покрытый салфеткой, а на нем белый эмалированный таз, гребень, зубная щетка и мыло в мыльнице. Под столом находились белое эмалированное ведро и кувшин для воды. Вот и все. Это была комната Люсиль, которую она делила с братом.

— Вам известно, кто эта старая женщина на кухне?

— Сегодня утром ее не было, или я ее просто не заметил, поскольку набилось полно любопытных и нам с трудом удалось выставить их.

— Мать ничего не слышала?

— Ничего.

— Судебный врач уже был?

— Должен подойти, я ему звонил прежде, чем пришел сам. Вызову его потом к себе в кабинет.

Мегрэ наконец сделал то, чего от него ждали: медленно поднял простыню у изголовья трупа. Длилось это всего несколько секунд, и он вернулся к окну.

Мансюи присоединился к нему. Все трое, включая инспектора, заглянули в садик, огороженный кольями, связанными колючей проволокой. В углу находился крольчатник, в другом — сарайчик, где Дюфье, должно быть, держал свои инструменты и что-нибудь мастерил в свободное время. На песчаной почве торчали ростки каких-то овощей, салат и капуста. Небольшая груша с редкой листвой. Краснели плоды на помидорных кустах, привязанных к подпоркам.

Говорить было не о чем. В садик легко мог проникнуть любой, перешагнув через проволоку, а уж в комнату через подоконник пролезть было совсем легко. За садиком простирался пустырь. На горизонте виднелись какие-то ветхие строения, там раньше был заводик.

— Если он и оставил следы, — негромко заметил инспектор, — то их смыло дождем, который шел все утро сегодня. Мой коллега Шарбоне уже там искал.

Они ожидали реакции Мегрэ, но тот даже не шевельнулся. Выходит, отпечатки его не интересовали?

Потом он выбрался в садик, но не через окно, а через кухню.

Небольшая, выложенная плоскими камнями дорожка вела к пустырю. Кролики, шевеля ушами и носиками, смотрели на него. Он поднял несколько листов капусты и бросил им через сетку.

Вот в таком сером и унылом окружении проводила свои дни худая, испытывающая недомогание мадам Дюфье, впрочем как и многие здешние женщины, считая каждый су.

— Сколько сейчас времени? — спросил Мегрэ, не доставая из кармана часов.

— Без пяти девять.

— Похороны в половине одиннадцатого?

Мансюи как-то не сразу понял, время похорон у него ассоциировалось с маленьким телом на постели, которое они только что видели. Потом вспомнил о другой умершей и посмотрел на Мегрэ более внимательно.

— Вы туда пойдете?

— Да.

— Вы считаете, что существует связь?…

Слышал ли его Мегрэ? Трудно сказать.

Они вернулись на кухню. Старуха, уголком фартука беспрерывно вытирая глаза, рассказывала о драме вновь прибывшим, брату Дюфье с женой, которых о трагедии известили соседи.

Выглядело все довольно странно. Эти люди говорили громкими голосами, произносили какие-то грубо звучащие слова, не думая о том, что в соседней комнате, дверь в которую оставалась открытой, лежит мать убитой девочки. Доносящиеся оттуда стоны и всхлипы как бы аккомпанировали рассказу старухи.

— А я и говорю Жерару: это мог сделать только сумасшедший. Я знала девчонку, может быть, даже лучше, чем кто-либо другой. Она совсем маленькой приходила ко мне, и я давала ей поиграть куклу моей безвременно умершей дочки…

— Извините меня… — Мегрэ тронул ее за плечо.

Она вдруг напыжилась, преисполненная важности.

Для нее все, кого она видела сегодня утром в доме, являлись официальными лицами.

— Сына предупредили?

— Эмиля?

Она бросила быстрый взгляд на висящую на стене фотографию молодого человека с приятным лицом, одетого с некоторым шиком.

— Разве вы не знаете, что Эмиль уехал? И это было большой неожиданностью для его несчастной матери, месье… Он уехал неделю тому назад. Да еще дочь, которую…

— Он уехал в свой полк?

Могло ли это быть несчастьем для такого рода людей?

— Да нет же, нет, уважаемый месье. Для военной службы он еще молод. Подождите… Ему ведь сейчас девятнадцать с половиной. Он зарабатывал на жизнь здесь.

Хозяева его ценили. И не понятно, с чего бы это вдруг на прошлой неделе ему вздумалось уехать жить в Париж? Уехал-то тихонько! Никого не предупредив! Он даже записки никакой не оставил. Сказал только, что будет работать ночью. Марта ему поверила. Она из тех, кто верит, что бы ей ни говорили. Утром, увидев, что он не возвратился, она из любопытства заглянула в шкаф и обнаружила, что его вещей там нет. Уже потом пришел почтальон и принес от него письмо, в котором Эмиль просил у нее прощения и сообщал, что уехал в Париж, что начнет новую жизнь, в этом его будущее и все такое прочее… Она мне его прочитала. Письмо и сейчас лежит в буфете.

Женщина дернулась было пойти поискать письмо, но Мегрэ жестом ее остановил:

— Вы помните, в какой это было день?

— Подождите… Сейчас скажу…

Она тихонько поговорила с Дюфье, который посмотрел на комиссара, как бы не понимая. Наверное, спрашивая себя, зачем это тому надо. Явно пытался вспомнить и наконец что-то ответил:

— Это случилось во вторник. В ночь со вторника на среду.

— Поступали ли какие-нибудь новости от него? Ну, с тех пор?

— Марта показала мне цветную открытку, которую получила из Парижа.

Комиссар Мансюи больше не старался вникнуть в этот разговор. Он с беспокойством смотрел на Мегрэ, как бы подозревая, что тот обладает каким-то сверхъестественным даром. Он почти готов был поверить, что в течение дня получит сведения, будто и сын Дюфье тоже мертв.

Когда они выходили из домика, рослый парень в габардиновом плаще прокладывал себе дорогу сквозь толпу любопытных.

— Это журналист, — сообщил Мансюи.

Мегрэ предпочел побыстрее убраться. Начиналась обычная канитель: журналисты, фотографы, прокурорские работники, потом еще эти специалисты по опознанию из Пуатье, которые битком набьются со своей аппаратурой и будут фотографировать мертвое тело под разными углами.

— Вы ожидали, что это случится? — наконец осмелился спросить маленький комиссар в машине, которая везла их в комиссариат.

Мегрэ ответил ему, как бы вернувшись откуда-то издалека:

— Кое-чего я действительно ожидал…

— Поднимемся ко мне. в кабинет?

Комиссариат между тем принял свой обычный вид, наполнился людьми, которые хотели получить всякого рода свидетельства, подписи или бумаги. Сидели на скамьях разные типы, ожидая, когда начальство обратит на них внимание. Требовали Мансюи — нужен был сразу в нескольких кабинетах, но он поднялся в первую очередь наверх.

— Пуатье на проводе, — сообщил ему инспектор. — Нам послали Пьешо и Буавера. Они уже час назад выехали на машине и прибудут к десяти. С ними эксперт по идентификации. Они попросили, чтобы мы поставили заслоны вокруг города и проверяли всех подозрительных.

— Это уже сделано, — проговорил Мансюи.

При этом он посмотрел на Мегрэ, но без всякой гордости, что означало: «Что я еще мог сделать? Обычная рутина, и я должен ей следовать».

— Доктор Жама звонил?

— Нет еще.

— Свяжитесь-ка с ним по телефону. В это время он должен находиться в больнице. Это судебный медик, который совмещает работу со службой в муниципальной больнице. Доктор Жама? Это Мансюи… Да… Да, я понимаю… Прокуратура будет здесь около одиннадцати. Я полагал, что не стоит вас беспокоить, поскольку поднял рано утром. А эти могут опоздать. Я тогда вам позвоню и подошлю машину. Конечно… Когда случилось?.. Между одиннадцатью вечера и двумя часами утра. Благодарю вас. Нет, я не руковожу расследованием. Жду специалистов из Пуатье. Что? — Взглянул на Мегрэ и на мгновение заколебался. — Не думаю, что он этим будет заниматься. Во всяком случае, официально.

— Правильно, — подтвердил Мегрэ, кивнув.

Он все понимал. Мог бы дословно повторить фразы судмедэксперта, хотя и не слышал, как тот их произносил.

Точное время смерти после внешнего осмотра установить трудно, можно только сделать это приблизительно.

Итак, значит, между одиннадцатью вечера и двумя часами утра.

— Вы уходите?

— Иду на похороны.

— Я попытаюсь попасть туда, приду или в дом, или в церковь. Однако не знаю, как у меня будет со временем.

Извинитесь за меня перед доктором Беллами.

Опять этот тревожный взгляд в сторону Мегрэ, когда он произносил последние слова, но комиссар оставался непроницаемым.

— До встречи.

— А если те господа спросят о вас?

— Скажите им, что я в отпуске.

Было еще рано идти в дом, где готовились к похоронам, и он отправился вдоль по набережной. Но не для того, чтобы выпить вина. Хотя, впрочем, зашел, чтобы пропустить стаканчик, но, главное, он хотел увидеться с Попин.

В ее лавочке было полно народу.

Засучив рукава, любовница Франсиса погружала свои розовые пухлые руки в корзины с рыбой и другой морской живностью, взвешивая и щелкая кассовым аппаратом.

— А вам что, моя крошка?

Так она называла всех своих клиенток. Смотрела на них ясным взглядом и выглядела столь же свежей, как и те продукты, которые ее окружали.

— Что ты мне говоришь, девочка! Да этому мерзавцу, который такое сотворил, я бы глаза вырвала, да и еще кое-что.

Тут она заметила Мегрэ, перестала взвешивать, вытерла руки о фартук и позвала помощницу:

— Замени-ка меня на минутку, Мелани. Проходите сюда, месье Мегрэ.

И наконец, в маленьком помещении гостиной, куда доносились кухонные запахи, заговорила:

— Вы считаете, что Это он ее убил? Кто бы мог вчера подумать, а? Мы в то время как раз болтали втроем.

Если бы вы мне вчера сказали, что речь о дочке Марты. Мы ведь вместе с ней ходили в школу. Правда, это было очень давно…

— Вы знаете горничную мадам Беллами?

— Жанну? Полагаю, что знала ее еще тогда, когда она бегала по улицам босоногой девчонкой. Ее мать работала в цехе по переработке сардин. Лет в тринадцать Жанну тоже туда пристроили. Но она потом сумела перебраться в господский дом. С тех пор и работает горничной у доктора. Теперь даже глядеть ни на кого не хочет. Не верите, спросите у Франсиса.

— Не знаете, где бы я мог с ней поговорить?

— Это довольно трудно, разве что в самом доме доктора. Она ведь даже со своей матерью не встречается после того, как та вторично вышла замуж. На танцульках тоже не бывает. Сходит с ума по своей хозяйке, просто влюблена в нее. Холит и лелеет, даже спала бы, как собачонка, на коврике у ее двери, если бы позволили.

Разговаривает со всеми надменно, особенно с Франсисом. Скажите, пожалуйста, какая цаца! А вы что, хотите арестовать доктора?

— Не думаю, чтобы вопрос так стоял. Благодарю вас.

— Вы еще зайдете к нам, да? Просто сейчас мало времени, чтобы поболтать. А то приходите сегодня вечерком.

Выпьем по стаканчику. Мне очень хочется узнать, чем же все кончится.

Несмотря на свое чувствительное сердце, она действительно бы наказала убийцу именно так, как говорила в лавочке, если бы он попался ей в руки.

А отдыхающие на пляже ни о чем не подозревали.

Все так же там находились мамаши с детьми в купальных костюмчиках, торчали зонтики, катались разноцветные мячи, а на волнах колыхались головы купающихся.

В Рембле же была видна череда людей, направляющихся к дому доктора Беллами. Все это были коренные жители Сабль, одетые в черное. Останавливаясь на тротуарах, они здоровались друг с другом за руку, образовывали небольшие группки, смотрели на часы и переступали порог затянутой черной материей двери.

Среди них Мегрэ узнал Лурсо, Перретта и других завсегдатаев пивной, которые уже исполнили свой долг и теперь беседовали, стоя снаружи.

Он тоже вошел в дом. Не было необходимости устраивать прощание в одном из траурных залов, поскольку вестибюль достаточно вместителен.

Ни лестница, ни другие двери больше не видны были, только сплошная чернота, в которой горели свечи вокруг богатого гроба, окруженного морем белых цветов.

Один только доктор Беллами стоял неподвижно, и каждый по очереди проходил перед ним, склоняя голову, после чего мочил пальцы в сосуде со святой водой.

Доктор производил сильное впечатление выделяющейся на общем черном фоне белизной своего пластрона, воротничка и манжет. Черты его лица, казалось, еще больше заострились. Принимая соболезнования, он отвечал легким поклоном, выпрямлялся и смотрел уже на следующего.

Мегрэ прошел, как и остальные, поклонился и поймал обращенный на него взгляд. В этом взгляде не было ни намека на тревогу или волнение. Ничто не указывало на то, что для доктора Беллами комиссар был кем-то иным, нежели все остальные.

Супрефект приехал на своей машине, оставив ее за несколько домов до жилища Беллами, там же. поставил машину мэр со своими помощниками и кое-кто еще.

Прибыли похоронные дроги. Понадобилось некоторое время, чтобы образовался кортеж, длинная вереница, тянущаяся до церковной паперти. Мужчины занимали места справа, доктор Беллами стоял один в первом Ряду. Во втором Мегрэ заметил человека неопределенного возраста, который накануне сопровождал мадам Годро. Сама же она держалась слева, одетая в траур, с черной вуалью на лице. Без конца подносила к лицу маленький носовой платочек, чтобы промокнуть глаза.

Запах духов, которыми платочек был пропитан, доносился до комиссара.

Заиграл органист, приглашенный из Ла-Рош-сюр-Йон.

В отпевании участвовал баритон в сопровождении детского церковного хора. Церковь мало-помалу заполнилась. Отпевание длилось с четверть часа.

Из-за катафалка Мегрэ плохо видел мать Беллами, которая держалась рядом с мадам Годро, и лишь доносился стук ее палки по плитам.

Одетта Беллами отсутствовала. Франсис в процессии участвовал, как и кухарка. Горничная Жанна, наверное, осталась подле хозяйки.

Когда вышли из церкви, из-за облаков появилось солнце и улицы приняли свой обычный вид, так что понадобилось некоторое время, чтобы вновь к этому привыкнуть.

Во время медленного шествия к кладбищу Мегрэ издали заметил своего коллегу Мансюи, потного и все еще не бритого. Он все-таки сумел ненадолго вырваться сюда.

Несколько близких сопровождали Беллами до ограды кладбища.

Потом он сел в машину доктора Буржуа, который, наверное, должен был отвезти его домой.

Имел ли место семейный сбор? Принимали ли в белом доме в Рембле мадам Годро с ее спутником?

Мегрэ потерял Мансюи из виду и вынужден был добираться до центра города пешком. Взглянув на часы, он обнаружил, что уже десять минут первого. Он кое о чем запамятовал, нарушил некий ритуал…

Он и представить себе не мог, что эта его забывчивость станет причиной настоящей маленькой драмы.

На самом деле мадам Мегрэ в клинике в первый раз получила разрешение покинуть постель. Она еще не ходила, но все же на час, не более, как требовал доктор, ее поместили в кресло с колесиками.

Впервые она могла прокатиться по коридору, взглянуть на другие палаты, на лица тех, чьи голоса и оханье иногда доносились до нее.

С сестрой Мари-Анжеликой они устроили целый заговор. Говорили шепотом, чтобы не вызывать чувства зависти у мадемуазель Ринкэ, которая и так была более холодной и недовольной, чем обычно. Но им хотелось преподнести сюрприз Мегрэ, который ранее неизменно звонил в одиннадцать. Телефонный аппарат находился в конце коридора в переговорной с широкими оконными проемами, которую здесь называли солярием.

Сестру Аурелию предупредили. Когда месье номер шесть позвонит, она, вместо того чтобы ответить, должна переключить телефон на переговорную. Он явно будет ошарашен, услышав голос жены.

Кресло на колесиках стояло наготове четвертью часа ранее. Однако в половине двенадцатого сестра Мари-Анжелика настояла на возвращении в палату.

Таким образом, в полдень мадам Мегрэ вынуждена была занять свое место в постели, а монахиня безуспешно пыталась ее утешить, в то время как на лице мадемуазель Ринкэ светилась торжествующая улыбка.

— Вас тут ожидают двое господ. Кажется, ваши друзья. Поскольку они торопились, я их посадил за ваш столик. Они просили у меня номера, но, к сожалению, свободных нет… — И месье Леонар, прямо-таки умоляюще, добавил: — Может быть, выпьете аперитив, а?

Те двое, что еще ели за столиком Мегрэ, были инспекторами мобильной бригады из Пуатье, Пьешо и Буавером, с которыми комиссару уже приходилось работать ранее. Они одновременно встали, держа в руках салфетки.

— Извините, патрон. Сейчас как раз время перекусить До прибытия прокурорских.

— Я полагал, что они должны приехать в одиннадцать?

— Так бы и случилось, если бы нашли следователя. Но он находился где-то за городом у знакомых, а у тех там нет телефона. Пришлось посылать курьера. Короче говоря, все будут здесь через час. Вы примете участие в расследовании?

Кто-то, может быть даже Мансюи, видимо, уже сообщил им о той позиции, которую занял Мегрэ, поскольку они переглянулись как заговорщики.

— Зачем?

— Вы, конечно, в отпуске. Мы это знаем. Правда, Буавер?

Одному из них было тридцать, другому — тридцать пять. Оба опытные полицейские, люди, о которых на набережной Орфевр говорили как о тех, кто разбирается в своем ремесле. Пьешо, тот, что постарше, вполне мог в свое время расстаться с собственной шкурой во время ареста одного поляка, в память об этом у него на правой щеке остался шрам от револьверной пули.

Мегрэ рассеянно сел за стол, расправил салфетку. Он положил себе на тарелку закуску и вполуха слушал то, что ему говорили.

— Вы ведь знаете, что убитая не была изнасилована?

Мы-то поначалу об этом подумали. Садистское преступление, как нам сказали в Пуатье. Местная полиция арестовала с полдюжины бродяг. Для этого района такое преступление довольно скверная реклама. Впрочем, будь это дело простым, вы бы вряд ли стали им заниматься накануне, не так ли?

Эти хитрецы старались выудить из него хоть какую-нибудь информацию.

— Будет, конечно, так, как вы пожелаете. Но месье из прокуратуры знают, что вы здесь… в общем… Короче…

Видя, что Мегрэ молчит, они уж и не знали, что еще сказать.

— Я в отпуске, — повторил Мегрэ, наливая себе воды.

— Конечно…

— Если я что-нибудь узнаю, то сообщу вам.

— Вы всегда были человеком правильным и обязательным…

При этих словах он даже не улыбнулся, лицо его продолжало оставаться хмурым. Ко всему прочему, он плохо себя чувствовал, как если бы начинался грипп.

— Во всяком случае, если вам нужно будет установить за кем-то наблюдение или что-нибудь еще…

— Спасибо.

— Нам пора. Уже время.

В коридоре месье Леонар посоветовал им остановиться в маленьком отеле, где, может быть, повезет с номерами.

Уже на пороге Пьешо обронил:

— А ведь патрон не шутит!

Глава 6

Он позвонил в дверь клиники тогда, когда еще не было и половины третьего, не дожидаясь звона колокола и не вынимая часов из кармана.

Сестра Аурелия удивленно и даже как-то недоуменно смотрела на него, колеблясь, снимать ли трубку. Он адресовал ей механическую улыбку, что, впрочем, не смягчило хмурого выражения ее лица.

— Это не касается моей жены, — объявил он. — Я сначала хотел бы поговорить с сестрой-настоятельницей.

— Вы уверены, месье номер шесть, что вам нужна именно настоятельница? Что касается больных и клиники в целом, как и жалоб, этим занимается сестра-экономка, которая…

— Не могли бы вы предупредить настоятельницу, что с ней хочет поговорить комиссар Мегрэ?

Сестра Аурелия предпочла не настаивать, и, пока она звонила, Мегрэ с чем-то вроде раздражения смотрел на гладкие стены и чистую лестницу.

— К вам сейчас выйдут, — объявила монахиня.

— Спасибо.

Он мерил шагами вестибюль вдоль и поперек, держа руки за спиной, заранее сердясь при мысли, что его долго заставят ждать. И был очень удивлен, когда увидел перед собой благочестивую сестру, которую раньше не Встречал. Она его ждала.

— Не хотите ли проследовать за мною, месье?

Они прошли не по лестнице. В глубине находилась дверь, украшенная блестящими головками гвоздей.

Пройдя через нее, они оказались совсем в другом мире, еще более напоминающем вату, еще более мягком и тихом, чем клиника. Должно быть, у монахинь туфли были на войлоке или мягкой резине, поскольку он не слышал шума шагов.

Дважды, когда они вступали в сложную сеть коридоров, он оборачивался, заслышав позади слабое шуршание широких юбок, перестук четок и вообще шелест, похожий на поток воздуха. Благочестивые сестры перемещались так, что сразу думалось о полете летучих мышей.

Он заметил часовенку с искусственными цветами на алтаре. Потом они вошли в приемную, где вдоль стен стояли черные кресла с бархатной малиновой обивкой.

— Преподобная матушка сейчас придет…

Опять все тот же шелест юбок и звук перебираемых четок, перемещение в воздухе накрахмаленных чепцов.

— Месье?..

Он вздрогнул, поскольку другие монахини были для него просто монахинями, когда эта, которая, хотя и носила такую же одежду, держа, как и они, руки в широких рукавах, была женщиной, явно занимающей иное социальное положение.

Высокая, сероглазая и породистая, она спокойно смотрела на него.

— Речь не идет о моей жене, — начал он, — мне необходимо было увидеться с вами, сестра…

Мегрэ подозревал, что следует сказать «преподобная мать» или что-то в этом роде, но у него не получалось.

— Нужно ваше разрешение для того, чтобы переговорить с сестрой Мари-Анжеликой.

Может быть, ему показалось, что она вздрогнула, но смотрела все так же спокойно и невозмутимо, а он уже снова стал раздражаться.

— Вы знаете, месье, что существует правило…

— Извините меня, сестра, но в данный момент вопрос о правилах не стоит.

Он покраснел, потому что вспылил первым.

— Я собиралась вам сказать, месье, что правила, — продолжала она все тем же ровным голосом, — позволяют вам встретиться с одной из наших сестер только в присутствии другой сестры.

— Даже если я приду с ордером от следователя?

Он обещал себе быть дипломатом, но эта породистая дама очень его раздражала, хотя причину объяснить он бы не смог. Просто чувствовал, что в это время господа из прокуратуры топтались вместе с инспекторами в маленьком домике Дюфье. А супруги Дюфье, которые всю жизнь работали, собирая по грошу, ничего не могли с этим поделать. Маленькая покойница лежала на постели, и, вместо того чтобы остаться со своею болью, они должны были отвечать на вопросы о своих самых интимных делах. А в это же время любопытные плющили носы о стекла окон, и журналисты слепили их своими вспышками магния.

— Сестра Мари-Анжелика очень молода, месье, и очень эмоциональна.

Он ограничился тем, что пожал плечами.

— Я сейчас пошлю, чтобы ее позвали.

Она вышла и что-то сказала одной из монахинь, находившихся за дверью, потом вернулась к нему.

— Я ожидала вашего визита. Сестра Мари-Анжелика вчера исповедовалась мне. Она серьезно нарушила правила, написав вам записку, не посоветовавшись со мной.