Мегрэ и Клошар

      Лаборатории Рене Русселе.
      Они находились в Четырнадцатом округе, в районе Порт д'Орлеан. А ниже был напечатан адрес, по которому проживал их хозяин: бульвар Сюше, в Шестнадцатом округе*.
      ___
      * XVI округ Париже: в нем проживают очень состоятельные люди.
      Два часа тридцать минут. Порыв ветра вздыбил было с тротуаров клубы слежавшейся там пыли, вроде бы обещая скорую грозу, но как-то быстро стих, и погода по-прежнему оставалась восхитительной.
      - Алло!.. Я хотел бы поговорить с мадам Русселе, пожалуйста...
      Женский голос низкого тембра, звучавший весьма приятно, спросил:
      - Кто просит ее?
      - Комиссар Мегрэ из Уголовной полиции.
      Последовала пауза, затем:
      - Вы не можете мне сказать, в чем дело?
      - Вопрос сугубо личный.
      - Я и есть мадам Русселе.
      - Вы родились в Мюлузе и ваша девичья фамилия Келлер, верно?
      - Да.
      - Мне хотелось бы встретиться с вами и чем скорее, тем лучше. Могу ли навестить вас?
      - Придете с какой-нибудь дурной вестью?
      - Нет, нужны всего лишь кое-какие сведения.
      - Когда вы намерены прибыть?
      - Через столько времени, сколько понадобится, чтобы добраться до вас с места службы.
      - Не мешай мне, Жанно...
      Чувствовалось, что мадам Русселе удивлена, заинтригована, обеспокоена.
      - Хорошо, жду вас, месье комиссар. Мы живем на четвертом этаже.
      До чего же любил Мегрэ атмосферу парижских набережных по утрам, которая пробуждала в нем столько воспоминаний, в частности, о совместных с мадам Мегрэ прогулках, когда они вдвоем, случалось, проходили вдоль Сены с одного конца столицы до другого. Ему нравились также и тихие авеню в богатых кварталах с зажиточного вида домам и тянувшимися по обеим сторонам деревьями; туда-то и доставил его небольшой автомобиль Уголовной полиции, за рулем которого сидел инспектор Торранс.
      - Мне подняться с вами, патрон?
      - Думаю, лучше не стоит.
      - Вход в нужное ему здание был двойной - решетка из кованого железа и стеклянная дверь, а входной холл выстлан белым мрамором, просторный лифт двигался абсолютно бесшумно, плавно и без скрипа. Стоило ему нажать на кнопку электрического замка, как на пороге вырос камердинер в белой куртке и тут же принял у него шляпу.
      - Сюда, пожалуйста.
      У входа валялся красный мяч, на ковре - кукла, и через проем он успел заметить, как няня подталкивает в глубину коридора маленькую девочку в белом. Открылась ещё одна дверь, на сей раз будуара, ведущего в просторный салон.
      - Входите, месье комиссар.
      Мегрэ ожидал, что мадам Русселе должно быть лет тридцать пять. Но она выглядела моложе. Брюнетка, одета в легкий костюм. Взгляд был столь же нежен и бархатист, что и голос, и пока слуга удалялся, в нем уже нетерпеливо бился вопрос к Мегрэ.
      - Садитесь. С тех пор как вы позвонили, я все время гадаю...
      Но вместо того, чтобы сразу приступить в главной теме беседы, он машинально спросил:
      - У вас несколько детей?
      - Да, четверо. Одиннадцати, девяти, семи и трех лет.
      Наверное, это был первый в её жизни визит полицейского, и мадам не сводила не сводила с комиссара глаз.
      - Сначала я подумала, не случилось ли чего с мужем.
      - Он в Париже?
      - Сейчас нет. Участвует в конгрессе в Брюсселе, и я немедленно ему позвонила...
      - Вы помните своего отца, мадам Русселе?
      Она, похоже, слегка расслабилась. В комнате всюду стояли цветы, а через широкие окна виднелись деревья Булонского леса.
      - Конечно... Хотя...
      Она запнулась, не зная, стоит ли продолжать.
      - Когда вы его видели в последний раз?
      - О, очень давно... Мне тогда было тринадцать лет.
      - Вы ещё жили в Мюлузе?
      - Да, в Париж я переехала только после свадьбы.
      - А с мужем вы познакомились в Мюлузе?
      - В Ля Боль*, куда я с матушкой выезжали отдыхать каждый год.
      ___
      * Ля Боль: известный курорт на Атлантическом побережье.
      - В этот момент раздались детские голоса, кто-то кричал, в коридоре поскользнулись.
      - Извините, я на минутку отлучусь...
      Закрыв за собой дверь, она довольно решительно, хотя и тихо, что-то сказала.
      - Прошу прощения. Детям сегодня не нужно было идти в школу, а я обещала погулять с ними.
      - Вы узнаете при необходимости отца?
      - Надеюсь... Пожалуй, да...
      Он вынул из кармана удостоверение личности Тубиба. Судя по дате его выдачи, фотография была сделана лет пять тому назад. Один из тех моментальных снимков, что изготавливают в автоматах, расположенных в крупных магазинах, на вокзалах и даже в Префектуре полиции.
      По сему случаю Франсуа Келлер не соизволил ни побриться, ни хоть как-то позаботиться о внешнем виде. Подбородок и щеки украшала борода сантиметра в два-три, которую он, надо полагать, время от времени постригал ножницами. На висках уже появились залысины, взгляд - безразличный, не выражал никаких эмоций.
      - Это он?
      Она держала документ в немного подрагивавшей руке, и слегка наклонившись, чтобы получше рассмотреть фото. Должно быть, мадам Русселе страдала близорукостью.
      - В моей памяти он сохранился не таким, но я почти уверена, что это мой отец...
      Она нагнулась ещё ниже.
      - Я могла бы сказать определенное, посмотрев в лупу. Подождите. Сейчас найду её.
      Оставив удостоверение на одноногом столике, она отлучилась и через несколько минут вернулась с увеличительным стеклом.
      - У него над левым глазом был небольшой, но глубокий шрам. Ага! На этом снимке он не очень хорошо виден, но все же, кажется, на месте. Взгляните сами...
      Мегрэ также посмотрел на физиономию Келлера через лупу.
      - Я хорошо помню об этой ранке потому, что он пострадал тогда из-за меня. Было очень жарко, и вдоль пшеничного поля росло множество маков.
      Мне очень хотелось нарвать букетик. Но попасть туда мешала колючая проволока. Помнится, мне тогда было всего восемь лет. Отец взял и раздвинул её, чтобы я могла пробраться к макам. Причем нижнюю струну он придерживал ступней и чуть склонился вперед... Странно, но я преотлично вижу эту сцену, хотя о многом другом позабыла... Нога отца, наверное, соскользнула и проволока с железными колючками внезапно распрямилась, стегнула его по лицу.
      Мать очень беспокоилась, как бы не оказался задет глаз. Обильно текла кровь. Пришлось спешно добираться до ближайшей фермы, чтобы промыть там глаз и наложить повязку.
      А шрам так и остался.
      Рассказывая эту историю, она продолжала с беспокойством рассматривать Мегрэ, и могло даже создаться впечатление, что мадам Русселе как бы оттягивала момент, когда тот изложит ей причину и цель своего визита.
      - С ним что-нибудь случилось?
      - В эту ночь его ранили и опять в голову, но врачи не считают, что его жизнь в опасности.
      - Это произошло в Париже?
      - Да. На берегу Сены. Тот или те, кто на него напали, швырнули его затем в воду.
      Он не сводил с неё глаз, подстерегая реакцию на сообщение, но она и не пыталась как-то укрыться от его пристального внимания.
      - Вам известно, как жил в последнее время ваш отец?
      - Не совсем.
      - Что вы хотите этим сказать?
      - Когда он нас покинул...
      - Вам было тринадцать лет, это вы уже говорили. А помните, как это произошло?
      - Нет. Просто однажды утром его дома не оказалось, а когда я удивилась этому, маман сказала, что он уехал в длительное путешествие.
      - Когда вы узнали, где он находится?
      - Спустя несколько месяцев она сообщила мне, что он где-то в Африке, в джунглях, лечит негров.
      - Это соответствовало действительности?
      - Полагаю, да. Впрочем, позднее люди, встречавшие отца там, рассказывали о нем. Жил он в Габоне, на медпункте в сотнях километров от Либревилля.
      - Как долго он там пробыл?
      - Во всяком случае несколько лет. Некоторые люди в Мюлузе его почитали чуть ли не как святого. Но другие...
      Он ждал. Она пребывала в нерешительности.
      - Ну, они называли его сумасбродом, полусумасшедшим...
      - А ваша мать?
      - Думаю, она смирилась с этим раз и навсегда.
      - Сколько ей сейчас лет?
      - Пятьдесят четыре. Нет, пятьдесят пять. Теперь-то я знаю, что он оставил ей письмо - она никогда мне его не показывала, - в котором писал, что, вероятно, не вернется и выражал готовность сделать все необходимое, чтобы облегчить ей расторжение брака.
      - И она развелась с ним?
      - Нет. Маман стойкая католичка.
      - Ваш муж в курсе этих событий?
      - Разумеется. Мы от него ничего не скрывали.
      - Вы не знали, что отец вернулся в Париж?
      Она быстро сморгнула и чуть не солгала - Мегрэ был уверен в этом.
      - Да и нет. Собственными глазами я его не видела с тех пор. И полной уверенности в том, что он вернулся, ни у меня, ни у маман не было. Тем не менее один знакомый из Мюлуза как-то рассказал ей, что случайно встретил на бульваре Сен-Мишель человека-сандвича, до странности похожего на моего отца. То был её давний друг. Кажется, он добавил, что когда окликнул этого человека по имени: "Франсуа", тот вздрогнул, но затем сделал вид, что не узнал его.
      - Ни вашей матери, ни вам лично не пришла в голову мысль обратиться в полицию?
      - Зачем? Он сам избрал себе такой путь. Видно, он не был создан, чтобы жить с нами вместе.
      - Вы сами не спрашивали себя, что с ним все же могло случиться?
      - Мы с мужем не раз говорили на эту тему.
      - А с вашей матерью?
      - Ей я, естественно, задавала вопросы как до, так и после свадьбы.
      - И какова её точка зрения?
      - Ее трудно выразить вот так, сразу и в нескольких фразах. Она жалеет его. Я тоже. Хотя порой и задаюсь вопросом, а не более ли он счастлив в том положении, в котором находится сейчас...
      Она добавила чуть тише и с некоторым смущением:
      - Есть люди, которые не могут приноровиться к той жизни, что мы ведем. Затем маман...
      Она поднялась, явно нервничая, подошла к окну, на мгновение выглянула наружу, а потом вновь повернулась лицом к комиссару.
      - Я не должна плохо о ней отзываться. У неё тоже есть своя точка зрения на жизнь. Думаю, как и у каждого. Назвать её по характеру властной женщиной, пожалуй, будет чрезмерным, но то, что она хочет, чтобы все вертелось по её желанию, это неоспоримо.
      - Вы ладили с матерью после отъезда отца?
      - Более или менее. Все же я была счастливы, когда вышла замуж и...
      - И избавились от её авторитарности?
      - В известной мере...
      Она улыбнулась.
      - Это не так уж и нетипично, и многие девушки находятся в таком же положении. Маман любит выходить в свет, принимать гостей, встречаться с видными людьми. В Мюлузе именно у неё собирались все те, кто что-либо действительно значил в городе.
      - Даже когда она ещё жила с вашим отцом?
      - Да, последние два года.
      - Почему именно они?
      И тут Мегрэ припомнил продолжительный разговор своей супруги с сестрой, и ему стало несколько неловко узнавать тут несколько более, чем смогла это сделать она.
      - А все потому, что маман получила наследство от тетушки. До этого мы жили довольно умеренно, в скромном домике. И он даже не был в роскошном квартале города, а клиентуру отца составляли в основном рабочие. Никто такого богатства и не ожидал. Потом мы сразу же переехали. Маман купила особняк возле собора, и она отнюдь не возражала, что над порталом теперь красовался резной герб.
      - Вы знали семью вашего отца?
      - Нет. Лишь несколько раз видела его брата до того, как он погиб на войне, если не ошибаюсь, в Сирии, во всяком случае не во Франции.
      - А его отец? Мать?
      Опять послышались детские голоса, но на сей раз мадам Русселе даже не обратила на него внимания.
      - Его мать умерла от рака, когда отцу было пятнадцать лет. А отец был мелким предпринимателем по плотницкой и столярной части. Как говорила маман, он держал что-то около десятка рабочих. В одно прекрасное утро, когда отец ещё учился в университете, обнаружили, что он повесился в своей мастерской, а потом выяснилось, что он был на краю банкротства.
      - Но ваш отец, тем не менее, смог завершить учебу?
      - Работая у аптекаря.
      - Каким он был?
      - Очень мягким и добрым. Понимаю, что это не тот ответ, который отвечает на ваш вопрос, но именно такое, в основном, впечатление осталось у меня от отца. Очень ласковый и немного печальный.
      - Ссорился ли он с вашей матерью?
      - Никогда не слышала, чтобы он повышал голос. Правда, если он не принимал больных в кабинете. то основную часть оставшегося времени тратил на то, чтобы посещать их на дому. Помню, как маман упрекала отца в том, что тот совершенно не заботится о своей внешности, постоянно носит один и тот же невыглаженный костюм, порой по три дня не бреется. А я говорила ему, что он колется своей бородой, когда обнимает меня.
      - Мне кажется, вы ничего не знали об его отношениях с коллегами?
      - Все, что мне известно по этому поводу, рассказывала мне маман. Беда лишь в том, что с ней трудно подлинное отличить от почти верного. Она не лжет, нет. Она просто так подстраивает правду, чтобы та становилась тем, что ей угодно. Раз уж она вышла замуж за отца, то ей обязательно нужно было, чтобы это была значительная особа.
      - Твой родитель - лучший специалист в городе, - говорила она мне, наверное, даже один из самых выдающихся во Франции. Но, к несчастью...
      Она вновь улыбнулась.
      - Вы догадываетесь, что следовало дальше. Он не умел приспособиться. Отказывался поступать, как все остальные. Маман давала мне понять, что если мой дедушка повесился, то не по причине неминуемого банкротства, а потому что был неврастеником. К тому же, у него была ещё и дочь, которая провела некоторое время в психушке.
      - Что с ней стало?
      - Не ведаю. Считаю, что и маман не в курсе. В любом случае эта женщина уехала из Мюлуза.
      - А мамаша там осталась?
      - Нет, она давно уже в Париже.
      - Можете дать её адрес?
      - Пожалуйста: набережная Орлеан, двадцать девять "б".
      Мегрэ вздрогнул, услышав это, но мадам Русселе ничего не заметила.
      - Это на острове Сен-Луи. С тех пор, как это место стало считаться одним из самых изысканных для проживания в Париже...
      - А знаете, что ваш отец подвергся нападению?
      - Конечно, нет.
      - Под мостом Мари. В трехстах метрах от дома, где обитает ваша мать.
      Она забеспокоилась, насупив брови.
      - Но это же на другом рукаве Сены, не правда ли? Окна маман выходят на набережную Турнель.
      - У неё есть собака?
      - Почему вы об этом спрашиваете?
      В течение нескольких месяцев, когда чета Мегрэ жила на Вогезской площади в связи с ремонтом их квартиры, он с мадам вечером частенько прохаживались вокруг острова Сен-Луи. И как раз в этот час владельцы собак выгуливали свои питомцев вдоль берегов Сены или за них это делала прислуга.
      - У маман только птички. Она не переносит ни собак, ни кошек.
      И поспешила сменить тему разговора:
      - Куда отвезли отца?
      - В Отель-Дьё, ближайшую больницу.
      - Возможно, вы захотите...
      - Не сейчас. Не исключено, что я попрошу вас подъехать туда, чтобы его опознать, дабы иметь полную уверенность в том, что речь идет именно о не, но ока что его голова и лицо полностью забинтованы.
      - Он сильно страдает?
      - Он в коме и не отдает себе отчета ни в чем...
      - Почему с ним такое случилось?
      - Это я и пытаюсь выяснить.
      - Была драка?
      - Нет. Его ударили в тот момент, когда он, по всей вероятности, спал.
      - Под мостом.
      Он в свою очередь поднялся.
      - Предполагаю, вы намерены отправиться к маман?
      - Мне трудно поступить иначе.
      - Вы не возражаете, если я позвоню ей и сообщу эту новость?
      Мегрэ колебался. Ему хотелось бы застать мадам Келлер врасплох. Но настаивать он не стал.
      - Благодарю вас, месье комиссар. В газетах появится сообщение об этом происшествии?
      - О самом факте нападения в этот час уже написали в нескольких строчках, но фамилия вашего отца, наверняка, не названа, ибо я сам узнал её только поздним утром.
      - Маман будет настаивать, чтобы не поднимали шума по поводу случившегося.
      - Сделаю все, что в моих силах.
      Мадам Русселе проводила его до двери, в то время как по пути возникла девочка, тут же уцепившаяся за её юбку.
      - Сейчас пойдем гулять, малышка. Пойди скажи Нана, пусть та начинает одевать тебя.
      Торранс ходил взад-вперед по тротуару возле дома. Маленький черного цвета авто Уголовной полиции бледно выглядел среди длинных и блестящих частных машин господ, проживающих в этом квартале.
      - На набережную Орфевр?
      - Нет. Остров Сен-Луи. Набережная Орлеан.
      Особняк был древний, с громадными воротами, но его бережно сохранялся как нечто ценное и роскошное. Медные пластинки и ручки, перила лестницы, её ступеньки, стены блистали чистотой, были, где нужно, отполированы, нигде ни следа пыли; даже консьержка была одета в черное платье с белым передником и выглядела как служанка в состоятельной семье.
      - У вас назначена встреча?
      - Нет. Но мадам Келлер ожидает моего визита.
      - Позвольте минуточку.
      Дворницкая смотрелась скорее как небольшой салон и пахла скорей воском для паркета, нежели кухней. Консьержка взяла трубку телефона.
      - Ваша фамилия, пожалуйста?
      - Комиссар Мегрэ...
      - Алло! Берта?.. Будь любезна, сообщи мадам, что некий комиссар Мегрэ хотел бы её видеть... Да, он здесь. Может подниматься? Спасибо... Вы можете пройти. Третий этаж, направо.
      Мегрэ, вышагивая по ступенькам, невольно подумал, стоят ли ещё фламандцы у причала набережной Селестэн или же, подписав протокол допроса, уже спускаются вниз по течению в направлении Руана. Дверь в нужные ему апартаменты открылась сама, не потребовалось даже звонить. Прислуга, молодая и симпатичная девушка, осмотрела комиссара с головы до ног, как если бы впервые в жизни видела живьем комиссара.
      - Сюда... Давайте вашу шляпу.
      Помещение, куда он вошел, имело очень высокие потолки и было декорировано в стиле "барокко" с изобилием позолоты и щедро украшенной резьбой мебелью. Уже с порога слышалась трескотня попугайчиков, а через открытую дверь салона просматривалась огромная клетка, где резвилось с десяток парочек этих птичек.
      Ему пришлось подождать минут десять, кончилось это тем, что Мегрэ в знак протеста закурил трубку. Но, правда, тут же вынул её изо рта, как только показалась мадам Келлер. Его поразило, насколько она оказалась одновременно маленькой, хрупкой и молодой. Ее невозможно было счесть старше дочери более, чем на десять лет, одежда была выдержана в черно-белых тонах, кожа светлая, свежая, глаза - цвета незабудок.
      - Жаклин мне звонила, - тут же выпалила она, указывая Мегрэ на кресло с высокой прямой спинкой, предельно неудобное для сидения в нем.
      Сама же мадам села на пуфик, обитый старинной декоративной тканью, и держалась так, как её, должно быть, научили ещё в монастыре.
      - Так значит, вы обнаружили следы моего мужа...
      - Вы его вовсе не разыскиваем, - бросил он реплику.
      - Догадываюсь. Не вижу, с какой бы стати вы начали это делать. Каждый волен жить так, как захочет. Верно ли, что его жизнь вне опасности или же вы сказали так моей дочери, чтобы не расстраивать ее?
      - Профессор Маньен ручается на восемьдесят процентов, что он выздоровеет.
      - Маньен? Я его хорошо знаю. Он неоднократно тут бывал.
      - Вы знали, что ваш супруг в Париже?
      - Не могу сказать однозначно. После его отъезда в Габон около двадцати лет тому назад, я получила от него всего-навсего две почтовые открытки. И то в самые первые месяцы его пребывания в Африке.
      Она ничуть не ломала перед ним комедию неутешной печали, открыто смотрела прямо в лицо с видом женщины, привыкшей к самым различным ситуациям.
      - Вы хоть, по меньшей мере, уверены, что речь идет именно о нем?
      - Ваша дочь его узнала.
      И комиссар в свою очередь протянул ей удостоверение личности с фото Тубиба. Она подошла к комоду, чтобы взять очки, внимательно всмотрелась в снимок, при этом на её лице нельзя было прочитать ни малейших следов какого-либо волнения.
      - Жаклин права. Он, несомненно, изменился, но я тоже готова поклясться, что это Франсуа.
      Она подняла голову.
      - Верно ли, что он проживал всего в нескольких метрах отсюда?
      - Под мостом Мари.
      - А я-то прохожу по нему несколько раз в неделю, поскольку как раз по другую сторону Сены живет моя подруга. Ее зовут мадам Ламбуа. Фамилия должна быть вам знакома. Муж...
      Мегрэ не стал дожидаться сведений о том, какое высокое положение занимает супруг мадам Ламбуа.
      - С тех пор, ка кон уехал из Мюлуза, вы с мужем больше не встречались?
      - Ни разу.
      - Он вам не писал и не звонил?
      - За исключением упомянутых двух открыток, никаких известий от него я не получала. Во всяком случае непосредственно.
      - А косвенно?
      - Как-то довелось у друзей повстречать бывшего губернатора Габона Периньона, который интересовался, не родственница ли я доктора Келлера?
      - И что вы ему ответили?
      - Правду. Он почувствовал себя вроде бы неловко. И мне пришлось все у него выведывать. Тогда-то он и признался, что Франсуа не нашел там того, что искал.
      - А что именно?
      - Понимаете, он был идеалистом. Не создан для нынешней жизни. После разочарования, испытанного в Мюлузе...
      Мегрэ, казалось, удивился.
      - Разве дочь не говорила вам об этом? Конечно, она тогда была совсем ещё юной и так мало видела своего отца! Вместо того, чтобы обзавестись клиентами, которых он заслуживал... Не хотите чашечку?.. Нет? Извините тогда, но я выпью, ибо настал час, когда я всегда это делаю.
      Она позвонила.
      - Мой чай, Берта.
      - На одного человека?
      - Да. Что бы вам предложить, комиссар? Может, виски?.. Ничего? Ну, как хотите. Так о чем это я вела речь? Ах, да! Не помните, сдается мне, что кто-то написал роман, озаглавленный "Врач бедняков"? Или же "Сельский врач"? Так вот, мой муж и был такой разновидностью доктора, пользующего малосостоятельных людей, и если бы не завещание моей тетушки, по которому мне отошло крупное наследство, мы бы сделались такими же нищими, как и они. Заметьте, я не упрекаю его ни в чем. Такова уж у него натура. Его отец... Впрочем, это неважно. В каждой семье - свои проблемы.
      Заверещал телефон.
      - Позвольте?.. Алло!.. Да, это я... Алиса? Да, моя дорогая... Но я чуть-чуть опоздаю. Но нет!.. Напротив, все преотлично. Ты встречалась с Лаурой?.. Она будет там? Все, не могу дольше говорить, ко мне пришли... Конечно, расскажу. До скорого.
      Она, улыбаясь, вернулась на свое место.
      - Это жена министра внутренних дел. Вы знакомы с ней?
      Мегрэ удовольствовался тем, что отрицательно покачал головой и машинально опять сунул трубку в карман. Попугайчики выводили его из себя. Раздражали и постоянные перерывы в беседе. Вот опять: служанка принесла чай.
      - Он вбил себе в голову, что должен стать врачом в больнице, а не частным медиком и два года готовился, изводя себя, к конкурсу. Если бы вы знали Мюлуз, вам бы непременно сказали, что была допущена вопиющая несправедливость. Франсуа, спору нет, был наилучшей кандидатурой, наиболее подготовленным специалистом. И думаю, там, куда он стремился, наверняка оказался бы на своем месте. Так нет же, как всегда, взяли протеже одной крупной шишки... И все же это не причина, чтобы взять и все бросить.
      - То есть в результате этого жестокого разочарования...
      - Думаю, так и было. Но я нечасто видела его в ту пору! Когда он бывал дома, то запирался у себя в кабинете. Он всегда был диковат, но с этого момента, так сказать, сошел с рельсов. Не хочу говорить о нем плохо. Мне тогда не пришло в голову развестись, хотя в своем письме он предлагал такой вариант.
      - Он пил?
      - Дочь рассказывала об этом?
      - Нет.
      - Да, стал прикладываться к рюмке все чаще и чаще. Хочу подчеркнуть, что я никогда не в видела его пьяным. Однако у себя в кабинете Франсуа всегда держал наготове бутылочку, и частенько стали замечать, что он выходит из забегаловок, которые людям его положения не положено посещать.
      - Вы упомянули о Габоне...
      - Мне представляется, что он захотел стать кем-то вроде доктора Швейцера*. Понимаете? Его захватила идея уехать в джунгли, лечить там негров, основать больницу, видеть, как можно реже, белых людей и лиц своего круга.
      ___
      * Альбер Швейцер (1875-1965 гг.) - известнейший французский гуманист, пастор, теолог, органист, музыковед и врач. Движимый человеколюбием, отправился в Габон и много лет лечил там местных жителей в основанном им госпитале. Лауреат Нобелевской премии мира за 1952 г.
      - И он разочаровался?
      - Судя по тому, что очень нехотя поведал мне губернатор, он сумел восстановить против себя колониальную администрацию, а также крупные компании. Вероятно, из-за мерзкого климата он стал все больше и больше выпивать. Не думайте, что я говорю вам это потому, что ревную. Никогда не знала этого чувства. Там он жил в туземной хижине с какой-то негритянкой и даже, вроде бы, имел от неё детей.
      Мегрэ взглянул на попугайчиков, порхавших по клетке, которую в этот момент пронзил солнечный луч.
      - Ему дали понять, что он был не на своем месте.
      - Вы хотите сказать, что его выслали из Габона?
      - Более или менее. Не знаю точно, как происходят подобные вещи, и правительство не очень-то на этот счет распространялось. Но факт налицо: он убыл оттуда.
      - Как давно один из ваших друзей встретил его на бульваре Сен-Мишель?
      - Об этом, очевидно, вам рассказала Жаклин? Кстати, у меня нет полной уверенности, что это был он. Человек, который таскал на спине панно-рекламу одного из ресторанов квартала, был похож на Франсуа и, будто бы, вздрогнул, когда его окликнули по имени.
      - Он с ним не разговаривал?
      - Франсуа на него посмотрел так, как если бы перед ним стоял совершенно незнакомый ему месье. Это все, что я знаю об этом случае.
      - Как я уже сообщил вашей дочери, сейчас я не могу попросить вас подойти в больницу, чтобы опознать его из-за повязок, полностью закрывающих ему лицо. Но как только пострадавшему станет лучше...
      - А вы не думаете, что это будет тягостно?
      - Для кого?
      - Я его имею в виду.
      - Но нам необходимо точно установить его личность.
      - Я уверена почти на сто процентов. Хотя бы из-за этого шрама. Произошло это в воскресенье, в августе месяце...
      - Мне рассказали.
      - В таком случае не вижу, что ещё могла бы вам сообщить.
      Комиссар поднялся, ему не терпелось очутиться на свежем воздухе и не слышать больше трескотню этих попугайчиков.
      - Полагаю, что пресса...
      - Обещаю, что в газетах появится лишь минимум информации об этом происшествии.
      - Я беспокоюсь не столько за себя, сколько за зятя. В деловом мире всегда неприятно, когда... Заметьте, он в курсе всего и отнесся с большим пониманием. Вы и правда не хотите что-нибудь выпить?
      - Благодарю вас.
      Уже на тротуаре он заметил Торрансу:
      - Где тут поблизости какое-нибудь тихое бистро? Так мучит жажда...
      Какое же удовольствие - осушить бокал очень свежего пива с пышно шапкой пены!
      Они недолго искали тихую, в густой тени, отвечающую их пожеланиям кафеюшку, но пиво там, увы, оказалось тепловатым и безвкусным.
      Глава четвертая
      - Список у вас на столе, - сказал Люка, поработавший, как всегда, старательно и тщательно.
      Впрочем, таковых там оказалось даже несколько, все они были отпечатаны на машинке. Сначала шел перечень различных предметов, - специалист из Службы криминалистического учета поместил их под рубрикой "отбросы", составлявших размещавшееся под мостом Мари движимое и недвижимое имущество Тубиба. Старые ящики, детская коляска, дырявые покрывала, газеты, сковородка, котелок, "Надгробные речи" Боссюэ и остальное - все это валялось теперь наверху, в углу лаборатории.
      Во втором фигурировали предметы одежды клошара, изъятые Торрансом в Отель Дьё, в третьем под номерами значились вещи, обнаруженные в карманах Келлера.
      Мегрэ не стал читать последний список, а сразу приступил к делу, и было забавно наблюдать, как в свете заходящего солнца он вскрывал конверт из коричневой бумаги, куда бригадир сложил все эти мелкие предметы. Не напоминал ли он немного в этот момент ребенка, нетерпеливо разрывавшего врученный ему пакет-сюрприз в ожидании бог весть какого спрятанного там сокровища?
      Первым попался стетоскоп в скверном состоянии, он вытащил его и положил его на свой бювар.
      - Он находился в правом кармане пиджака, - прокомментировал Люка. - Я справился в госпитале. Аппарат неисправен.
      Но почему тогда Франсуа Келлер постоянно таскал его при себе? В надежде однажды починить? А не скорее ли как последний символ его профессии?
      Затем последовали перочинный ножик с тремя лезвиями и штопор, чья костяная ручка треснула. Как и все прочее он, по всей вероятности, был подобран в каком-нибудь мусорном баке.
      Трубка из вереска с черенком, перетянутым железной проволокой.
      - Левый карман, - бубнил Люка. - Она ещё влажная.
      Мегрэ непроизвольно фыркнул, втянув в себя.
      - Табака не было? - поинтересовался он.
      - На дне обнаружите несколько сигаретных окурков. Они настолько размокли, что превратились в кашицу.
      Перед внутренним взором сразу предстал образ человека, останавливающегося на тротуаре и нагибающегося, дабы поднять остатки сигареты, распотрошить гильзу и выдавить табак. Мегрэ не показывал виду, но где-то в глубине души ему стало приятно, что Тубиб тоже курил трубку. Об этой детали не упоминали ни его дочь, ни супруга.
      Гвоздики - винтики. Для чего? Клошар подбирал их во время своих прогулок и совал в карман просто так, не задумываясь об их практической пользе, наверное, рассматривая их как своеобразные талисманы.