Комиссар Мегрэ - Беглый

Рядом с ним на скамейке женщина тихонько покачивает уснувшего в коляске ребенка.

Ж. П. Г, не курит. Он забыл про папиросы, хотя они в кармане. Ему хотелось бы сидеть здесь с Мадо. Но не с сегодняшней, недоступной и строгой, как кассирша в универмаге, а с прежней, такой нежной, милой, слегка игривой.

— А помнишь, как Польти обкатывал в Спа свою новую машину, одну из первых моделей? Мы все были в замшевых куртках и больших очках…

Польти теперь, должно быть, очень богат. Вероятно, стал директором казино. Но как о нем узнаешь? Он наверняка переменил фамилию.

Солнце садится, с горизонта тянет прохладой. Молодая мамаша уходит, катя перед собой коляску. В семь вечера музыка в «Беседке» смолкает, и парочки направляются в город.

Ж. П. Г, не хочется шевелиться. И все-таки временами по телу у него пробегает дрожь. В конце концов он машинально наклоняется вперед, упирается локтями в колени и опускает подбородок на руки.

Очутись сейчас Мадо рядом с ним, он обязательно бы заплакал.

Что происходит дома? Собираясь к директору, г-жа Гийом надела костюм для торжественных случаев, серую вуалетку, черные лайковые перчатки, приколола на грудь камею с золотым ободком.

Элен дома. Помогла матери одеться, а теперь, вероятно, отвечает на письмо молодого человека. Но как дочь их переправляет? Она почти никуда не выходит. Не может же она просовывать письма через подвальное окошко.

Вот разве что… Да! Ж. П. Г, почти убежден, что Антуан относит письма на почту или оставляет в условленном месте. А может быть, молодой человек поджидает его по утрам, когда мальчик идет в лицей?

Сейчас г-жа Гийом уже вернулась. Раздевается, спрашивает:

— Отца еще нет?

Антуан задумывается, потом с обычной нерешительностью бормочет:

— Он сидит на скамейке, на набережной Майль.

Почему бы Ж. П. Г, не уехать отсюда? У него в кармане две тысячи. Надо лишь сбрить усы, изменить походку и фамилию. Он без труда найдет таких людей, как Бебер Итальянец, и раздобудет у них подложные документы.

Обосноваться можно, к примеру, в одном из отелей на Лазурном берегу. Он знает четыре языка, и место администратора ему обеспечено.

Ж. П. Г, всерьез подумывает об этом. Он представляет себя в просторном и роскошном холле гостиницы, видит конторку красного дерева перед доской с ключами, дежурных портье у вращающейся двери.

На Ж. П. Г, визитка. Его поминутно зовут к телефону, и он отвечает то по-английски, то по-немецки, то по-испански.

Комнату, как метрдотели и экономки, он получит наверху; есть будет вместе с ними в помещении для рассыльных.

Ж. П. Г, не обращает внимания на скрип шагов по гравию аллеи, не сразу замечает, что кто-то остановился перед ним, и поднимает голову не раньше, чем слышит:

— Ну как?

Перед ним с покрасневшим лицом и некоторым смущением в маленьких, всегда слезящихся глазках стоит на коротких ножках доктор Дигуэн.

— Что — как? — парирует Ж. П. Г.

— Я вижу, дышите воздухом? Но вы без пальто, а в этот час уже прохладно.

Ж. П. Г, хмурит брови и оборачивается, словно ищет кого-то у себя за спиной.

— Вы были у моей жены? — осведомляется он.

Доктор теряется и с запинкой отвечает:

— Почему вы задаете мне такой вопрос?

— Готов держать пари, что она позвала вас. Что она вам сказала?

— Ничего! Я сам заглянул на авеню Колиньи. В прошлый раз я нашел, что вы утомлены, вот и решил зайти узнать, как дела. Мне сообщили, что вы на набережной Майль.

Ж. П. Г, со вздохом встает. Доктор откусывает кончик сигары. Он не дипломат. Ясно, что на него возложили нелегкую миссию, и он не представляет, как с ней справиться.

— Может быть, пройдемся немного?

Румяна заката стерлись, и в синеющем воздухе рассыпались белые звезды зажженных фонарей. Где-то неподалеку, в пивной, убирают с террасы столики и стулья.

— Вам известно, конечно, что я считаю вас не только своим пациентом, но и другом. Если память не изменяет, я дважды принимал роды у вашей жены.

Ж. П. Г, смотрит на ходу в землю, и мозг его лихорадочно работает. Нет сомнения, директор и г-жа Гийом долго обсуждали случившееся. Разоткровенничались. Г-жа Гийом выложила ему все, в том числе историю с двумя тысячами франков. Тогда директор…

— Вам не кажется, что вот уже несколько дней вы находитесь в не совсем нормальном состоянии? Прошу вас об одном — задуматься над этим фактом. Быть может, у вас все-таки что-нибудь не в порядке? Пищеварение хорошее?

— Вполне.

— А печень, почки, мочевой пузырь?..

В этот час только они вдвоем прогуливаются по набережной Майль. Случайные прохожие торопливо шагают по тротуару — спешат домой.

— Я задаю подобные вопросы потому, что в вашем возрасте мужчины испытывают порой известное недомогание. Для них, как и для женщин, существует критический возраст, неприятный рубеж, который надо преодолеть…

Ж. П. Г, не улыбается. Он серьезно слушает, понимая, что вокруг него сплетен целый заговор. Этакий треугольник: жена — директор — старый идиот Дигуэн.

Доктор действительно идиот и уже с полудня настолько пропитан вином, что от него нестерпимо разит.

В то же время человек он неплохой: старается со всеми ладить, всегда успокаивает больных — ему легче дать им умереть, чем перепугать их, сказав правду.

— Простите, что вмешиваюсь в дела, которые меня не касаются. Но мне известно, что в последние дни вы совершили ряд необъяснимых поступков. Они еще не внушают опасения: их можно отнести за счет кратковременной нервозности…

Ж. П. Г, слушает это убаюкивающее мурлыканье, пытаясь угадать, откуда надвигается опасность. Доктор, попыхивая сигарой, придает лицу добродушное выражение и с дружеской фамильярностью кладет руку на плечо спутника.

— Между нами говоря, такое могло произойти и по другой причине. Например, из-за увлечения, которое вы переживаете в данный момент. Оно меня не касается.

Я не желаю о нем знать. Но я ведь тоже мужчина и…

Их подошвы одновременно вдавливаются в гравий, городские огни становятся ярче, а по сторонам сгущается мгла.

— Во всяком случае, мой долг — предупредить вас об опасности. Вам давно пора отдохнуть, полечиться. Я не решаюсь произнести слово «неврастения», но должен сказать, что лечить запущенную болезнь — нелегкая задача для врача. Вы — человек серьезный, глава семьи, занимаете видное положение, на вас лежит ряд обязанностей…

Пока Дигуэн произносит свою тираду, Ж. П. Г, смотрит на две темные фигуры, прижавшиеся к изгороди казино. Это влюбленная парочка.

— У вас должны быть родные в Юра. Ничто не ставит человека на ноги быстрее, чем горы. На вашем месте я съездил бы туда на недельку-другую, один, без детей, без всякого дела. У вас достаточно взрослая дочь — она присмотрит за домом.

— А моя жена?

— Разумеется, поедет с вами.

Доктор заговорил о Юра! Ж. П. Г, не ошибся, когда почуял опасность. Вопрос о его семье, о родных местах вставал после свадьбы десятки раз, но Ж. П. Г, неизменно выходил из положения, заявляя, что рассорился с близкими и не желает туда возвращаться.

Итак, новая атака.

— Вы из горной местности или из долины?

— Поговорим о чем-нибудь другом, — предлагает Ж. П. Г.

— Заметьте, я даю лишь дружеский совет. Поскольку в таких случаях рекомендуется перемена обстановки, я полагал…

— Дигуэн!

Ж. П. Г, так странно произносит фамилию врача, что тот вздрагивает.

— Что?

— Моя жена внушила вам, что я не в своем уме, так ведь?

Больше всего доктора удивляет, что подобное предположение словно приводит собеседника в восторг.

— Уверяю вас, нет.

— Лжете.

— Ее лишь поражают некоторые ваши причуды.

— А вас?

Они уже раз десять промерили набережную Майль по всей ее длине, воздух свежеет, и каждую минуту, отбеливая кусок небосвода, над их головами проскальзывает ослепительный луч маяка.

— Не пора ли нам домой?

Ж. П. Г, сам не знает, чего хочет. Он устал. Понимает, что ему необходимо все обдумать.

Он невозмутимо вставляет ключ в замочную скважину и открывает дверь. В кухне и столовой горит свет.

В гостиной темно. Значит, доктора не ждут.

Ж. П. Г, вешает шляпу и входит в столовую со словами:

— Сюда, пожалуйста, доктор. Сейчас зажгу свет в гостиной…

Жена, дочь и сын еще на несколько секунд сохраняют вид захваченных врасплох заговорщиков. Они не знают, что сказать, как поступить, да и застали их не на обычных местах. Легко догадаться, что перед приходом отца они вполголоса обсуждали, что с ним случилось.

— Элен, принеси нам по рюмочке аперитива.

Замешательство усиливается. Г-жа Гийом пытается подать мужу знак.

— Разве ты забыл? — говорит она наконец, — Аперитив кончился.

Доктор то закидывает ногу на ногу, то снимает. Стол накрыт на четверых. Кухонный запах разносится по всему дому.

— Подай что есть.

— Есть только водка. Ах да! По-моему, у меня осталась мадера…

Этой мадерой пользуются при готовке. Бутылка раскупорена месяца три тому назад, если не больше, но, несмотря на мутный осадок, ее подают к столу.

Ваше здоровье, доктор!

Ж. П. Г, замечает все. От него ничего не скроешь.

Жена вопросительно поглядывает на врача, Дигуэн всем видом как бы отвечает: «Не волнуйтесь и предоставьте действовать мне».

— Элен, — обращается Ж, П. Г, к дочери, — поставь прибор для нашего друга.

При этих словах обе женщины теряются еще больше.

Видимо, бифштексы к обеду куплены на четверых.

Это предположение вызывает у Ж. П. Г, улыбку. Он держит в руке рюмку с мадерой и маленькими глотками отхлебывает вино. Антуан, вопреки привычке, не уходит к себе наверх готовить уроки.

Во всей атмосфере чувствуется что-то неестественное, но что именно — сказать невозможно. Если бы столовая освещалась керосиновыми лампами, Ж. П. Г, решил бы, что они не в порядке: ему кажется, что в комнате темнее, чем обычно. Но ведь электрические лампочки всегда дают ровный свет.

Все в доме серо, словно всюду легла пыль. Г-жа Гийом замечает, что скатерть несвежая, вызывает дочь в коридор и шепчется с ней.

— Почему вы настаиваете, чтобы я пообедал с вами?

Почему? Не оставаться же одному с семьей, черт побери! Женщины открывают две коробки консервов — сардины и тунца, чтобы добавить закуски к обеду. Антуана зовут на кухню, и немного спустя входная дверь два раза хлопает: мальчишку послали в магазин за сыром.

Время от времени г-жа Гийом появляется в гостиной с улыбкой, которую всегда изображает при гостях.

И вот так Ж. П. Г, заставит ее улыбаться до самого вечера! Тем хуже для доктора.

Его считают сумасшедшим? Он докажет им противное! Ж. П. Г, в прекрасном настроении, разговаривает без умолку и не боится намекать на самые серьезные опасения близких. Заявляет, к примеру:

— Готов биться об заклад, что наш милейший директор не решится применить санкции и предложит мне две недели, а то и месяц отдыха.

— Это я добилась для тебя отпуска, — уточняет г-жа Гийом. — Но директор настаивает, чтобы ты обязательно лечился.

— Лечился? От чего?

— Полно! Полно! — вмешивается доктор, понимая, что дело принимает скверный оборот. — Мы прекрасно понимаем друг друга. Небольшая перемена обстановки…

Через несколько минут Ж. П. Г, опять берется за свое:

— Кстати, я забыл вернуть тебе две тысячи франков, что взял в банке.

Г-жа Гийом столбенеет, не находит, что сказать, встает и прячет деньги в железную коробку — старую коробку из-под галет, которая лежит в ящике буфета и заменяет сейф.

«Они хотят упрятать меня в психиатрическую лечебницу, — размышляет Ж. П. Г. — Для них это великолепный выход. Они получат мою пенсию. Ее хватит на безбедную жизнь, и бояться им будет нечего».

Ж. П. Г, устремляет на жену иронический взгляд.

Смущенная г-жа Гийом обращается к врачу:

— Вы ничего не едите, доктор. Простите, что так плохо принимаю вас. При мысли, что муж, возможно, болен…

На улице еле слышный звук. На него никто не обращает внимания, кроме Элен и ее отца. Их взгляды встречаются. Элен краснеет. Ж. П. Г, доброжелательно улыбается, словно хочет ее подбодрить.

Это в подвальное окошко влетело письмо и упало на уголь.

— Элен!

Девушка испуганно вздрагивает.

— Пойди в погреб, принеси бутылку бургундского.

Она во втором ящике слева.

— Я схожу, — вмешивается дуралей Антуан.

— Я сказал, пусть сходит Элен.

Тем не менее Ж. П. Г, невесел. Он чувствует, что все вокруг него неустойчиво, что его куда-то несет.

Элен возвращается с вином. Корсаж ее между грудями натянут туже, чем обычно, и она не решается смотреть на отца.

Думает ли еще Мадо о мужчине, приславшем ей две тысячи франков? Не жалеет ли, что вернула их?

«Еще один оригинал. Их немало в провинции», — говорит она себе. Нет, Мадо не скажет «оригинал».

Она всегда говорила: «Чокнутый».

Доктор скажет: «Больной».

А вот г-жа Гийом…

За столом один Ж. П. Г, ест за четверых.

8

В тот же вечер у жандармского капитана на улице Вильнев играли в бридж. На чайном столике громоздились ломтики кекса, испеченного хозяйкой дома.

Женщины рассматривали альбом с фотографиями.

За игральным столом сидели капитан, директор лицея, комиссар железнодорожной полиции и г-н Мартен, страховой агент, живущий по соседству: достаточно постучать в стенку, и он придет.

— Мне, кажется, знакомо это лицо, — сказала жена комиссара, маленькая толстушка, указывая на фотографию, снятую во время загородной экскурсии и запечатлевшую человек двадцать сразу.

Капитан, разливавший гренаш[6], наклонился над альбомом и стал всматриваться в карточку.

— По-моему, это кто-то из лицейских учителей, — продолжала жена комиссара.

— Уж не господин ли Гийом? — бросил с места директор.

— У него густые каштановые усы.

— В таком случае это он.

Несмотря на неприступный вид и волосы, подстриженные бобриком, директор держался у жандармского капитана непринужденно. Он отхлебнул из рюмки и, тасуя карты, признался:

— Я как раз размышлял, не помешался ли Гийом.

Сначала, несколько дней тому назад, он беспричинно набрасывается на ученика и яростно трясет его. Вчера возобновляет в лицее занятия и перед всем классом зажигает папиросу, хотя никогда раньше не курил. Его жена приходила ко мне, поделилась своими опасениями, и я решил послать Гийома на несколько недель в Юра, откуда он родом.

Комиссар, худой, низкорослый мужчина, был целиком поглощен картами.

В окрестности Доля? — тем не менее поинтересовался он.

— Да. Я только что просматривал его личное дело.

Он из деревеньки Серван.

— Любопытно!

— Почему?

— Ломтик кекса, господин Мартен?

— Потому что один из моих инспекторов тоже уроженец Сервана.

— Вам ходить, капитан.

В полночь гости распрощались на тротуаре, и вскоре голоса их затихли в глубине пустынных улиц под мелким и теплым весенним дождем.

В девять утра комиссар пришел на вокзал, в левом крыле которого, рядом с платформой отправления дальних поездов, находился его кабинет. Комиссар всегда здоровался за руку с обоими своими инспекторами.

Пожимая руку Гонне, он о чем-то вспомнил, наморщил лоб, и в голове его всплыла фамилия Гийом.

— Кстати, — сказал он, — в Ла-Рошели живет ваш земляк.

— Уроженец Сервана?

— Да. Это учитель немецкого языка в лицее. Зовут его Гийом, Жан Поль Гийом. Впрочем, говорят, на днях он спятил.

Жан Поль Гийом? — повторил Гонне, в свою очередь морща лоб. Потом тряхнул головой и отрезал:

— Не может быть.

— Почему?

— Потому что Гийом в Индокитае.

— Вы уверены?

— Он мой друг детства, мы с ним на «ты». Он чуть не женился на моей сестре, и только случайность помешала свадьбе.

Комиссар пробурчал что-то вроде: «Я здесь ни при чем», и проследовал к себе в кабинет. Немного погодя, принеся ему бумаги на подпись, Гонне переспросил:

— Вы уверены, что директор имел в виду Серван?

— Абсолютно. Позвоните ему, если желаете.

Дождь ночью шел всего два часа. Так продолжалось уже несколько дней, и каждое утро небо было совершенно ясным.

Рынок ломился от молодой спаржи, появились не, только красная и черная смородина, но даже корзинки с земляникой.

В семь утра Элен отправилась туда — она делала эта два раза в неделю. Когда она вернулась, Антуан кончал завтракать.

— Мама еще не спускалась?

— Только что ушла наверх.

— А отец?

— Кажется, еще в постели. Говорит, что устал.

Антуан утирает губы, надевает фуражку и берет книги. Элен застилает кухонный стол старыми газетами и раскладывает овощи. Чуть позже спускается озабоченная мать и отдает дочери распоряжение:

— Отнеси отцу чашку горячего молока.

Ж. П. Г, не болен. А если плохо спал, то лишь потому, что с вечера переел. Когда в семь часов он проснулся, под носом у него, дрожа от колыхания штор, играл на подушке солнечный зайчик, который каждое утро добирался сюда. Ж. П. Г, решил поспать еще.

Потом в комнату вошла жена. Сквозь полусомкнутые ресницы он видел, что она враждебно наблюдает за ним.

— Спишь?

Он сделал вид, что просыпается.

— Ты плохо себя чувствуешь?

— Не знаю. Думаю, мне лучше полежать.

Эта уловка поможет ему обрести покой. Кроме того, Ж. П. Г, не хватает духу снова мерить шагами улицы, а заглянуть в кафе «Мир» он не осмелится — там рискуешь встретить Мадо и ее сожителя.

— Доктора вызвать?

— Нет. Я хочу пить.

Теперь он опять один и ждет, глядя в потолок. Это состояние напоминает ему ежегодную ангину, которой он подвержен с наступлением первых холодов в конце октября — начале ноября.

Он и впрямь устал. Ноги под влажными простынями словно налиты свинцом. Он слышит, как открывается и закрывается за Антуаном входная дверь. Потом различает шаги Элен на лестнице.

Дочь входит с чашкой молока в руке и вносит с собой утреннюю свежесть улицы. Кожа у нее порозовела, волосы словно унизаны жемчужинками росы.

— Нездоровится? — спрашивает она.

— Да нет.

Он сидит в кровати, откинувшись на две подушки, улыбается дочери и пьет молоко. Когда у него ангина, в молоко добавляют две капли йода.

— Что говорит мама?

— Ничего не говорит. Расстраивается.

Элен оставила дверь полуоткрытой и держится довольно далеко от постели. Ж. П. Г, не спускает с нее глаз, и это, видимо, смущает ее, вызывает в ней невольную тревогу.

— Ты довольна?

— Чем?

Ж. П. Г, не решается объяснить. Просто не может.

Он отдает себе в этом отчет и, маленькими глотками отпивая молоко, смотрит на обнаженные руки дочери.

«А не рассказать ли ей все, как рассказывают подружке?» — мелькает у него мысль.

Пустая затея! Неосуществимая, как и желание поговорить с Элен о письмах, которые она подбирает в погребе на куче угля.

Девушке не по себе. Может быть, она догадывается о нависшей над ними опасности.

— Сейчас вернусь за чашкой, — торопливо объясняет она. — Тебе больше ничего не нужно? Окно открыть?

— Да.

Свежий воздух врывается в комнату. Ж. П. Г, ставит теплую чашку на ночной столик, забирается под одеяло.

Элен спускается по лестнице, и в столовой слышатся приглушенные голоса.

Ж. П. Г, забыл попросить принести ему какую-нибудь книгу. Правда, желания читать у него нет, но нет и желания думать. Он смотрит, как разрезает комнату пополам широкий солнечный луч, в котором танцуют миллионы крохотных пылинок. С таким же успехом они могли быть светилами, брошенными в бесконечность.

Хотя окно открыто, запах спальни не выветривается, и Ж. П. Г., сильно потевший ночью, чувствует, что все тело под пижамой у него влажное. Это ощущение стало особенно острым после прихода Элен, так посвежевшей на улице.

Он бесшумно встает, нащупывает домашние туфли, смотрится в зеркало и находит, что цвет лица у него желтый. По утрам, когда усы обвисают, а голова взлохмачена, он вообще нехорош собой.

Ж. П. Г, никогда об этом не задумывался, но теперь это его смущает. Он вспоминает о кружевных подушках Мадо, розовой ванне, где сверкали крупинки ароматической соли, о флаконах с духами, а также о том, какой гладкой была в те времена его грудь, безволосая, еле тронутая загаром.

— У тебя кожа испанца, — говорила ему Мадо, ни разу не бывавшая в Испании. — Видно, как под ней играют мускулы.

Он причесывается, смочив волосы одеколоном. Это одеколон жены. Ж. П. Г, слышит звонок молочника, шаркающие шаги в передней, стук захлопнутой двери и, наконец, голос Элен, сзывающей кур и бросающей им кукурузу:

— Цып-цып-цып!

Ж. П. Г, хочет посмотреть, как он будет выглядеть без усов. Прикрывает их рукой и пытается представить себя чисто выбритым.

Брови у него теперь гуще, чем прежде, но глаза не изменились. Тут с лестницы доносится легкий шум, и Ж. П.

Г., как застигнутый на месте преступления школьник, отшатывается. Однако наверх никто не поднимается.

Ж. П. Г, хочет запереться и идет в ванную. Он еще не пришел к определенному решению, вернее, не сформулировал его. Тем не менее, заперевшись на задвижку, он уже испытывает невольный страх, который охватывает его всякий раз, когда он намерен сделать глупость.

Г-жа Гийом помогает дочери чистить зеленый горошек. Обе сидят во дворе перед корзиной и ведром воды. Ж. П. Г, нужно лишь раздвинуть занавески, чтобы увидеть их.

Лучи падают прямо на поверхность зеркала, и солнечная радуга отчетливо вырисовывается на его гранях, превращая простой кусок стекла в драгоценность.

Ж. П. Г, чистит зубы, рассматривает себя, прикрывая рукой усы, опять бросает взгляд на обеих женщин: жена в светло-голубом халате, у Элен под передником розовое платье.

Когда Ж. П. Г, возвращается к туалетному столику, взор его устремлен в одну точку. Неожиданно он хватает ножницы, отрезает один ус, секунду ошалело смотрит на себя и, словно в дурмане, отрезает второй.

Ж. П. Г, бьет дрожь. Теперь ему не терпится провернуть все побыстрее. Он боится, как бы кто-нибудь не поднялся наверх, прежде чем операция закончится.

Несколько минут он намыливает лицо кремом для бритья. Машинально направляет бритву.

Для чего он это сделал? Возможно, в знак протеста?

Хватит с него быть Ж. П. Г., нудным учителем немецкого языка, над которым подсмеиваются ученики, на которого иронически посматривают горожане, когда он деревянной походкой идет по улице.

Жена никогда не любила его, никогда не думала, что он может быть не таким. Дочь тоже: недаром она отводит глаза, когда он на нее смотрит. А теперь они еще вообразили, будто он сумасшедший, в лучшем случае неврастеник, в общем, «чокнутый», и неуклюже сводят его с врачом.

Мадо — и та не узнала его. Правда, она долго наблюдала за ним, но так, как наблюдают за чем-то, составляющим часть пейзажа.

Бритва царапает кожу. Ж. П. Г, дважды вытирает ее, фыркает над умывальником, утирается и пугливо смотрит в зеркало.

Он настолько поражен, что не решается узнать себя.

Это он и не он. Глаза, правда, те же самые, но выражение в них иное. Особенно изменился рот. Неожиданно стало заметно, что расстояние между носом и верхней губой несоразмерно велико. Заметно также, что верхняя губа толстая и чувственная.

Ж. П. Г, не терпится переменить пижаму, и, надев чистую, он чувствует, что помолодел на десять-двадцать лет. Он и восхищен этим, и напуган. Он не смеет бросить взгляд во двор и удостовериться, что женщины по-прежнему там.

Ж. П. Г, кажется, что на лестнице слышен шум. Он бежит к кровати и ныряет под одеяло. Сердце у него стучит. Он понимает, что совершил поступок, чреватый серьезными последствиями.

Что теперь будет? Что он скажет жене? А директору?

Во всяком случае, если он опять встретит Мадо, она его узнает — в этом нет сомнения. Надо быть настороже. Нельзя больше беспечно прохаживаться по улицам.

Ж. П. Г, непроизвольно проводит рукой по верхней губе. Кожа жесткая. Он нащупывает две морщинки в уголках носа и рта.

Не похож ли он на престарелую накрашенную кокетку вроде Мадо?

Ж. П. Г, смущен, почти пристыжен. Ему хочется, чтоб кто-нибудь поднялся наверх, и в то же время он этого боится. Он может долго прождать. Жена придет переодеться не раньше, чем закончит хлопоты по хозяйству. А Элен занята внизу до самого завтрака.

Приподнявшись на локте, он кричит:

— Элен, Элен!

Во дворе отодвигается стул, двери открываются и закрываются. На лестнице шаги.

Ж. П. Г, собирается спрятать лицо под простыней, но поступает как раз наоборот. Когда дочь входит в комнату, он садится на залитой солнцем кровати и в упор смотрит на девушку.

— Тебе что-нибудь нужно?

Она так привыкла к отцу, что глядит на него, ничего с не видя, и проходит несколько секунд прежде, чем глаза у нее вылезают на лоб.

— Папа! — вскрикивает Элен.

Она пятится к двери. Ей страшно. Ж. П. Г, силится улыбнуться, но улыбка напоминает скорее кривую усмешку, гримасу, к тому же совершенно незнакомую, так как впервые появляется на губах, не прикрытых усами.

Он догадывается, что Элен хочет подбежать к окну и позвать г-жу Гийом.

— Папа!..

Грудь ее вздымается, губы оттопыриваются, глаза краснеют, и вот уже полились слезы, которые она утирает краем передника.

— Полно, Элен!

Ж. П. Г, тоже растерян. Ему кажется, что даже голос у него изменился. Он чувствует себя так же неловко, как если бы вышел играть на сцену.

— Подойди ко мне.

Элен отрицательно мотает головой. Она рыдает, еле сдерживаясь, чтобы не убежать.

Быть может, подсознательно Элен уже поняла, что ее отец больше ей не отец, что в постели, подзывая девушку к себе, лежит неизвестный мужчина. У этого мужчины странное лицо, и он для чего-то попытался его омолодить.

— Зачем ты эта сделал? — стонет она.

— Перестань! Успокойся!

Ж. П. Г, не знает, что сказать. Он раздосадован, пристыжен.

— Бреясь, я нечаянно охватил несколько прядок и вынужден был срезать усы.

— Элен! — кричит снизу г-жа Гийом.

Элен высовывается из окна.

— Что тебе?

— Отцу лучше?

Элен колеблется, поворачивается к Ж. П. Г, и опять выглядывает из окна.

— Мама; поднимись наверх.

Вновь слышен стук отодвигаемого стула. В ведро с овощами падает нож. Г-жа Гийом медленно взбирается по лестнице. Настроение у нее заранее плохое. Она открывает дверь и смотрит на мужа. На мгновение у нее перехватывает дыхание, потом она печально качает головой.

— Оставь нас, — говорит она дочери.

Г-жа Гийом закрывает за ней дверь. Взгляд ее, устремленный на мужа, выражает брезгливость.

— Послушай, Жан Поль…

Но Ж. П. Г, уже вне себя. «Если она скажет еще хоть слово, — думает он, — я взбеленюсь и выложу все, да, все что должен им сказать».

Жена приближается, переходит из тени на свет и со света в тень, отчего ее голубой халат словно меняет цвет.

— Ты обязан послушать Дигуэна и поехать куда-нибудь отдохнуть.

Ж. П. Г, еще сдерживается, но рот его уже приоткрылся, в глазах вспыхнули злые огоньки.

— Если хочешь, я поеду с тобой. Дети достаточно взрослые и побудут некоторое время одни.

Она замолкает. В коридоре звонит звонок. Молочник уже приходил. Это не поставщик и не почтальон с заказным письмом — не то время.

Г-жа Гийом направляется в комнату дочери, окно которой выходит на улицу. Теперь, когда наверху распахнуты два окна, возникает сквозняк. Шторы взлетают, дверь заклепывается.

Г-жа Гийом возвращается в крайнем возбуждении.

— Это директор, — объявляет она, оглядываясь, — С ним еще кто-то.

Она открывает дверь, выходящую на лестницу, прислушивается, слышит, как Элен вводит посетителей в гостиную, где еще не подняты шторы.

— Элен, — вполголоса зовет она.

Элен поднимается на несколько ступенек.

— Извинись за меня и скажи, что я сейчас спущусь.

О Ж. П. Г, жена даже не думает. Минут десять она мечется по комнате, распахивает платяной шкаф, дверь в ванную, снова зовет дочь.

— Зашнуруй мне корсет.

Потом осведомляется у нее:

— Кто это?

— Ты про кого?

— Про господина, который пришел с директором.

— Не знаю. Высокий, худой, очень высокий, очень худой, пиджак слишком длинный. Директор говорит, что пришел узнать, как отец. Когда я сказала, что папа в постели, спросил, можно ли его повидать.

Ж. П. Г, не шевелится. Он смутно различает жену, которая расхаживает взад-вперед в рубашке, корсете, панталонах и выбирает платье.

— Элен, сбегай к бакалейщику, купи что-нибудь выпить, портвейну, что ли.

Элен исчезает. Входная дверь хлопает.

— Что ты скажешь ему про усы?

Ж. П. Г, не знает. Он вообще о них не думает. Звонок, без всяких на то оснований, вызвал у него предчувствие надвигающейся катастрофы, и жена своим метанием по спальне и растерянностью обостряет это предчувствие.

— Почему ты не отвечаешь? Послушай, я скажу, что это я…

Она наспех приводит в порядок волосы. Лицо ее исчезает под седыми прядями, которые она расчесывает, потом привычным жестом закручивает в небольшой узел.

Элен, тоже, должно быть очень взволнованная, ждет своей очереди у бакалейщика, поглядывая на полки, где выстроены бутылки портвейна.

Снизу порой доносятся шаги. Посетители, вероятно, не садятся. Иногда слышен даже внушительный бас директора.

В гостиной по обе стороны камина выставлены две фотографии в золоченых рамках — Ж. П. Г, и его супруги.

— Это он, — говорит директор.

Инспектор Гонне качает головой.

— Может быть, он изменился?

Инспектор повторяет свой жест.

В спальне г-жа Гийом останавливается перед мужем в черном шелковом платье и спрашивает:

— Я прилично выгляжу?