ELITE SERIES - Маски времени (сборник)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

      То, на что смотрел Гандерсен, внешне походило на человека, и, может быть, когда-то это действительно был Джефф Курц. На кровати лежало невероятно длинное тело, раза в полтора длиннее нормального человеческого роста, будто кто-то вытянул позвоночник и грудную клетку. Череп напоминал Курца: высокий лоб, надбровные дуги, выступавшие еще сильнее, чем помнил Гандерсен; они возвышались над закрытыми глазами Курца, словно баррикады, защищающие от некоего проникновения с севера. Однако густые черные брови и длинные, почти женские ресницы исчезли.
      Лицо ниже лба исказилось до неузнаваемости. Оно выглядело так, как будто все его черты были расплавлены в тигле и растеклись. Прекрасный орлиный нос Курца теперь напоминал стоптанную галошу, вытянутый, как рыло тапира. Из-за отвислых приоткрытых губ виднелись беззубые десны. Подбородок был сдвинут назад, как у питекантропа, а плоские и широкие скулы полностью изменяли облик лица.
      Сина сняла покрывало, чтобы показать остальное.
      Тело на кровати, полностью лишенное волос, длинное и розовое, напоминало гигантского вареного слизняка. Под высохшей пергаментной кожей выпирали ребра и кости. Пропорции тела были искажены: поясница находилась не правдоподобно далеко от грудной клетки, и ноги, хотя и длинные, тоже выглядели не так, как следовало. Казалось, что лодыжки соединяются с коленями. Пальцы ног срослись и заканчивались звериными когтями. Зато пальцы рук, может быть, в качестве компенсации, имели дополнительные суставы, из-за чего стали длинными и тонкими, как ноги паука: они постоянно изгибались и сжимались. Соединение рук с туловищем тоже выглядело необычно, хотя Гандерсен заметил это лишь тогда, когда Курц повернул левую руку на триста шестьдесят градусов. Его плечевой сустав, вероятно, был устроен по принципу шарового сочленения.
      Курц отчаянно пытался что-то сказать, но лишь бормотал какие-то слова на неизвестном Гандерсену языке. Нечто вроде состоящего из трех частей адамова яблока поднималось и опускалось в его гортани. С большим усилием он изогнулся так, что кожа натянулась на странно сплющенных костях. Он все еще пытался говорить. Иногда среди его бормотания удавалось различить отдельные слова по-английски или на языке нилдоров.
       «Река… смерть… потеря… ужас… река… пещера… тепло… потеря… тепло… катастрофа… черно… иди… бог… ужас… рожден… потеря… рожден…»
      — Что он говорит? — спросил Гандерсен.
      — Никто не знает. Даже когда нам понятны отдельные слова, они не имеют никакого смысла. А чаще всего и слов не разобрать. Он говорит на языке того мира, в котором сейчас пребывает.
      — Он хоть раз был в сознании с тех пор, как он здесь?
      — Полностью — никогда, — сказала Сина. — Иногда у него открыты глаза, но он ни на что не реагирует. Смотри.
      Она подошла к кровати и приподняла веки Курца. Гандерсен увидел глаза без белков — глазные яблоки были целиком черными, блестящими, с голубыми прожилками. Гандерсен провел ладонью перед глазами Курца, но тот не обратил на это внимания, даже когда пальцы приблизились к самым глазам. Однако, когда Гандерсен хотел убрать ладонь, Курц поднял правую руку и схватил его за запястье. Гротескно вытянутые пальцы оплели руку Гандерсена, и Курц медленно, но с огромной силой подтянул его к кровати. Теперь Курц говорил только по-английски. Видно было, с какими страшными мучениями он пытается извлекать слова из какой-то бездны. Он говорил монотонно и непрерывно:
      — Вода сон смерть спасение сон сон огонь любовь вода мечта холод сон план взлет падение взлет падение взлет взлет взлет.
      Потом добавил:
      — Падение!
      Затем он начал произносить разные бессмысленные слоги, и его пальцы отпустили руку Гандерсена.
      Первой заговорила Сина.
      — Похоже, он хочет нам что-то сказать, — заметила она. — Я никогда не слышала, чтобы он подряд произнес столько понятных слов.
      — Но что он говорил?
      — Не знаю. Однако это что-то значило. Гандерсен кивнул. Несчастный, измученный Курц передал им свое завещание и благословение: « Сон план взлет падение взлет падение взлет взлет взлет. Падение».Может быть, это даже имело какой-то смысл.
      — И он отреагировал на твое присутствие, — продолжала Сина. — Он увидел тебя и взял за руку!
      Скажи ему что-нибудь. Может быть, он снова обратит на тебя внимание.
      — Джефф? — прошептал Гандерсен, опустившись на колени. — Джефф, ты помнишь меня? Эдмунд Гандерсен. Я вернулся, Джефф. Ты слышишь, что я говорю? Если ты меня понимаешь, подними снова правую руку.
      Курц, однако, не поднял руку. Он издал приглушенный стон, низкий и страшный. Потом закрыл глаза и замер неподвижно. Мускулы под кожей судорожно дернулись, из пор выступил едко пахнущий пот. Гандерсен встал и отошел в сторону.
      — Как долго он здесь? — спросил он.
      — Почти полгода. Когда я уже поверила в его смерть, два сулидора принесли его на чем-то вроде носилок.
      — Он был уже такой?
      — Да. И с тех пор он здесь лежит. А изменился он больше, чем тебе кажется, — сказала Сина. — Внутри у него тоже все другое. У него почти нет пищевода. Он не может есть никакой твердой пищи, я даю ему только соки. В его сердце есть дополнительные камеры, а легкие вдвое больше нормальных. Диагностат здесь бесполезен, поскольку его организм не соответствует параметрам человеческого тела.
      — И это произошло при повторном рождении?
      — Да, при повторном рождении. Тогда они принимают наркотики, и это их изменяет. Наркотики эти действуют и на людей. Впрочем, мы применяем их и на Земле для регенерации некоторых органов. Но здесь они принимают более сильные дозы этого яда, и тогда изменения в организме выходят из-под контроля. Если ты туда пойдешь, Эдмунд, то же будет и с тобой.
      — Откуда ты знаешь, что это последствия повторного рождения?
      — Знаю, — твердо сказала она.
      — Но откуда?
      — Он говорил, что для этого туда идет. И сулидоры, которые его принесли, говорили, что он возродился.
      — Может быть, они лгали. Может быть, повторное рождение — это одно, а есть еще что-то другое, опасное, что проделали с Курцем, поскольку он был очень плохим человеком.
      — Ты сам себя обманываешь, — настаивала Сина. — Там свершается только один обряд, и вот его результат.
      — Возможно, разные люди по-разному на него реагируют, если там действительно происходит только один обряд. Но ты не можешь быть уверена в том, что он стал таким после повторного рождения.
      — Ты говоришь глупости!
      — Я говорю серьезно. Может быть, какие-то внутренние особенности Курца привели к тому, что он так изменился, а я могу измениться по-другому. Может быть, в лучшую сторону.
      — Ты хочешь измениться, Эдмунд?
      — Я бы рискнул.
      — Ты можешь перестать быть человеком!
      — Какое-то время я пытался быть человеком. Может быть, пришло время попробовать что-то другое?
      — Я не пущу тебя! — Сина была в отчаянии.
      — Не пустишь? А какое ты имеешь право?
      — Я уже потеряла Джеффа, и если ты пойдешь туда…
      — То?
      — Ну ладно, — она поколебалась. — Я не могу тебя удержать, но прошу тебя, не ходи!
      — Я должен.
      — Ты такой же, как он! Ты сам выдумал свои грехи и вообразил, что обязательно должен их искупить. Это безумие, разве ты не понимаешь? Ты просто сам хочешь повредить себе, и так сильно, как только возможно, — она быстро дышала, глаза ее блестели. — Послушай, — возбужденно говорила она. Если тебе так необходимо страдать, я тебе помогу. Хочешь, чтобы я тебя отхлестала кнутом? Пинала ногами? Если тебе хочется быть мазохистом, я буду садисткой. Я доставлю тебе любые мучения, какие только пожелаешь. Ты сможешь просто купаться в них. Но не ходи в Страну Туманов. Игра зашла слишком далеко, Эдмунд.
      — Ты ничего не понимаешь, Сина.
      — А ты?
      — Может быть, пойму, когда вернусь.
      — Ты вернешься в таком же состоянии, как он! — крикнула она и подбежала к кровати Курца. — Посмотри на него! Посмотри на его ноги! Посмотри на его глаза, рот, его нос, пальцы, все остальное! Это уже не человек. Хочешь лежать, как он — бормотать непонятные слова, постоянно пребывать в чудовищном бреду?
      Гандерсен задумался. На Курца действительно было страшно смотреть. Отважится ли он на риск, зная, что подобное может произойти и с ним?
      — Я должен идти, — заявил он, однако не столь решительно, как прежде.
      — Он сейчас в аду, — сказала Сина. — Ты тоже там окажешься.
      Она подошла к Гандерсену и прижалась к нему. Он почувствовал, как ее горячие груди и бедра касаются его кожи. Сина судорожно обняла его. Гандерсена охватило чувство грусти и сожаления. Он думал о том, чем когда-то была для него Сина; о том, какая она была и какая теперь стала, и чем должна быть ее жизнь с этим чудовищем, о котором ей приходилось заботиться. Его угнетали воспоминания о безвозвратно потерянном прошлом, темном и неопределенном настоящем и угрюмом, пугающем будущем. Он снова заколебался, однако все же мягко отодвинул ее от себя.
      — Прости меня, — сказал он. — Я ухожу.
      — Почему? Почему? — по ее щекам текли слезы. — Если тебе нужна какая-то религия, — говорила она, — то выбери земную. Нет причин, чтобы…
      — Есть причины, — прервал ее Гандерсен.
      Он снова прижал ее к себе и мягко поцеловал в веки, а потом в губы. Он поцеловал ее между грудями и отпустил. Подойдя к Курцу, он посмотрел на него, пытаясь как-то примириться с чудовищным преображением этого человека. Теперь он заметил то, чего не замечал раньше: утолщения кожи на спине Курца походили на маленькие черные пластинки, росшие по обе стороны позвоночника. Наверняка были и другие, с трудом замечаемые изменения. Курц открыл глаза, и черные, блестящие глазные яблоки пошевелились, как бы ища взгляд Гандерсена. Он начал говорить, но Гандерсен среди неясных звуков уловил лишь несколько слов, которые мог понять: « Танцевать… жить… искать… смерть… смерть».
      Пора было идти.
      Гандерсен прошел мимо стоявшей неподвижно Сины и вышел из комнаты. Оказавшись на веранде, он увидел, что пятеро нилдоров собрались в саду, а робот беспокойно следил, не начнут ли они обрывать листья редких растений.
      — Я готов, — крикнул Гандерсен. — Можем отправляться, я только возьму вещи.
      Он нашел свою одежду и начал собирать рюкзак. Пришла Сина, одетая в облегающее черное платье, с обвившимся вокруг левой руки оболочником. Лицо ее было бледным.
      — Хочешь что-нибудь передать Седу Каллену, если я его найду? — спросил Гандерсен.
      — Мне нечего ему передавать.
      — Ладно. Спасибо за гостеприимство, Сина. Я был по-настоящему рад снова увидеть тебя.
      — В следующий раз, — сказала она, — ты меня не узнаешь. Или сам не будешь знать, кто ты.
      — Может быть.
      Он оставил ее и пошел к нилдорам. Срин'гахар опустился на колени, и Гандерсен взобрался ему на спину. Сина стояла на веранде, глядя им вслед. Ни он, ни она даже не помахали друг другу на прощание. Вскоре она скрылась из виду.
      Процессия двигалась вдоль берега реки. Они миновали место, где много лет назад Курц танцевал целую ночь с нилдорами.
      Курц… Закрыв глаза, Гандерсен снова увидел стеклянный, невидящий взгляд, высокий лоб, сплющенное лицо, изможденное тело, скрученные ноги, деформированные ступни, и вспомнил прежнего Курца, красивого, симпатичного молодого человека, высокого и гибкого, замкнутого в себе. Какие демоны сумели заставить Курца отдать свое тело и душу жрецам, совершающим таинство повторного рождения? Как долго длилось преображение, и чувствовал ли он во время его боль? Осознает ли он, в каком он сейчас состоянии? И что, собственно, Курц сказал нилдорам? Я тот Курц, который забавлялся с вашими душами, а теперь отдаю вам свою собственную? Гандерсен никогда не слышал, чтобы Курц говорил иначе, чем сардонически-безразличным тоном. Я, Курц, грешник, делайте со мной что хотите. Я, Курц, падший во грехе. Я, Курц, всеми проклятый. Я, Курц, и я ваш. Гандерсен представлял себе, как Курц лежит в какой-то туманной долине на севере, кости его размягчены под действием эликсира сулидоров, мышцы исчезают, он превращается в розовую, студенистую массу, которая должна принять новую форму, должна очиститься от дьявольских наклонностей.
      Не было ли чересчур самонадеянным ставить себя на место Курца, приписывать себе те же грехи и самому стремиться навстречу той же ужасной судьбе?
      Не была ли Сина права, говоря, что в его случае это лишь жалкая игра, что он драматизирует ситуацию и, имея склонность к мазохизму, строит из себя героя какого-то трагического мифа, которого преследует навязчивая идея отправиться в это чудовищное паломничество? Однако он ощущал подлинную, не притворную тягу. Я пойду туда, сказал сам себе Гандерсен. Я не Курц, но пойду, поскольку должен идти.
      Издалека доносился шум водопадов, приглушенный, но все еще мощный. Падающие массы воды ударялись о скалы, и казалось, что сквозь гул звучат слова Курца. Слова предостережения и благословения, слова угрозы, пророчества и проклятия: « вода сон смерть спасение сон сон огонь любовь вода мечта холод сон план взлет падение взлет падение взлет взлет взлет».
       «Падение».

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

      Во времена оккупации Мира Холмана земляне произвольно провели административные границы, обозначая параллели и меридианы, ограничивавшие тот или иной регион или сектор. Сам Белзагор ничего не знал ни о параллелях и меридианах, ни о других человеческих мерах и границах, так что демаркационные линии существовали теперь лишь в архивах Компании и в памяти уменьшающейся группки остававшихся на планете землян. Была, однако, граница, которой никто не проводил, однако она до сих пор существовала: естественная линия, отделявшая тропики от Страны Туманов. По одну сторону простиралась тропическая низменность, плодородная и залитая солнцем; отсюда начинался центральный пояс буйной растительности, тянувшийся до знойных экваториальных джунглей. По другую же, на расстоянии всего в несколько километров, клубились тучи, создавая белый северный туманный мир. Переход был внезапным и для новичка даже ошеломляющим. Его можно было достаточно прозаически объяснить наклоном оси Белзагора и влиянием этого наклона на таяние полярных снегов. Можно было с ученым видом говорить о больших ледяных шапках, столь далеко вторгавшихся в более теплые пояса планеты, что тепло тропиков растапливало их, освобождая огромные массы водяного пара, который поднимался вверх, конденсировался у полюсов и вновь возвращался на полярные шапки в виде снега. Можно было говорить и о столкновении климатов и о возникновении граничных зон, которые не были ни жаркими, ни холодными, поскольку над ними всегда висел саван облаков. Подобные объяснения не подготавливали, однако, путешественника к потрясению, которое он испытывал, пересекая эту границу. На других планетах один климат плавно переходил в другой или царил на всей планете. Здесь же трудно было примириться с внезапным переходом от тепла и солнца к холодной, пасмурной погоде.
      Гандерсен и сопровождавшие его нилдоры находились еще в нескольких километрах от границы между зонами, когда из зарослей вышла группа сулидоров и остановила их. Это были стражники — хотя на Белзагоре не было ни формальной пограничной охраны, ни какой-либо иной правительственной или квазиправительственной организации, сулидоры охраняли свою территорию и допрашивали всех, кто намеревался пересечь границу. Даже во времена Компании законы сулидоров уважали — слишком много усилий пришлось бы приложить, чтобы их обойти, так что земляне, отправлявшиеся на станции в Страну Туманов, послушно останавливались и сообщали о цели своего путешествия, прежде чем двигаться дальше.
      Гандерсен не участвовал в разговоре. Нилдоры и сулидоры отошли в сторону, оставив его, погруженного в созерцание белых клубящихся облаков на северном горизонте. Похоже, возникли какие-то проблемы — высокий молодой сулидор с гладким мехом несколько раз показал на человека и что-то прорычал. Срин'гахар односложно отвечал, а сулидор приходил все в большую ярость, переступая с ноги на ногу и сдирая куски коры с деревьев ударами могучих когтей. Срин'гахар снова заговорил, что-то ему объясняя, и наконец они пришли к согласию. Разгневанный сулидор ушел в лес, а Срин'гахар кивнул Гандерсену, что можно ехать дальше. Сопровождаемые двумя оставшимися сулидорами, они продолжили свой путь на север.
      — Что случилось? — спросил Гандерсен.
      — Ничего.
      — Он, кажется, очень разозлился.
      — Это неважно, — сказал Срин'гахар.
      — Он не хотел, чтобы я пересекал границу?
      — Он считал, что ты не должен ее переходить, — согласился Срин'гахар.
      — Почему? Ведь у меня разрешение многократно рожденного.
      — Он испытывал к тебе личную неприязнь, мой любезный попутчик. Он утверждал, что ты когда-то его обидел. Он давно тебя знает.
      — Этого не может быть, — запротестовал Гандерсен. — Тогда у меня не было почти никаких контактов с сулидорами. Они никогда не покидали Страны Туманов, а я там не бывал. Сомневаюсь, что за восемь лет на этой планете я обменялся хотя бы парой слов с сулидорами.
      — Этот сулидор не ошибался, утверждая, что сталкивался с тобой, мягко сказал Срин'гахар. — Должен тебе сказать, что есть заслуживающие доверия свидетели этого события.
      — Когда? Где?
      — Это было давно, — сказал Срин'гахар. Он казался удовлетворенным этим ответом и не вдавался в дальнейшие подробности. Несколько минут было тихо. Потом Срин'гахар добавил:
      — Я считаю, что у этого сулидора были причины для обиды, но мы сказали ему, что ты хочешь покаяться за все свои прошлые поступки, и в конце концов он согласился. Сулидоры хорошо помнят зло и часто бывают мстительны.
      — Что я ему сделал! — требовал объяснений Гандерсен.
      — Не будем об этом говорить, — ответил Срин'гахар.
      Нилдор замолчал, а Гандерсен начал размышлять над смыслом его слов. Исходя лишь из их значения, это можно было понимать как «об этом бесполезно говорить», или «мне трудно об этом говорить», или «об этом неуместно говорить», или «об этом бессмысленно говорить». Лишь с помощью дополнительных жестов, движений гребня, хобота или ушей, нилдор мог уточнить свои слова, а Гандерсен никогда не в состоянии был понять этих жестов. Он ломал голову, но не припоминал, чтобы обидел какого-то сулидора, даже невольно; наконец он пришел к выводу, что Срин'гахар намеренно выражался не слишком ясно и, возможно, пользовался намеками слишком специфичными и чуждыми для того, чтобы их мог понять землянин. Так или иначе, сулидор в конце концов перестал возражать против дальнейшего путешествия Гандерсена. Страна Туманов была уже рядом. Пейзаж начал меняться: деревья росли редко, были намного темнее, ниже и листва их была не столь густой, как у деревьев в джунглях. Все чаще появлялись облака. Во многих местах желтая песчаная почва была полностью обнажена. Воздух был теплым и чистым, а на небе ярко светило солнце. Здесь еще царил мягкий и ласковый климат.
      Внезапно Гандерсен почувствовал порыв холодного северного ветра. Тропа вела вниз по склону, а потом снова поднялась на холм. Гандерсен охватил взглядом большую, угрюмую, безлюдную территорию — ничейную землю между джунглями и Страной Туманов. Здесь не росло ни одно дерево или куст, даже мох — только желтый песок и разбросанные по нему тут и там камни. За этой пустой зоной сверкала на солнце обледеневшая скала, высотой в несколько сотен метров, на огромном пространстве преграждавшая путь. Вдали грозно маячила вершина уходившей в небо горы, иззубренная, с выступающими утесами и каменными уступами, бледно-розовая на фоне серо-стального неба. В этом далеком краю все казалось неизмеримо крупным и массивным, просто чудовищным.
      — Теперь ты должен идти сам, — сказал Срин'гахар. — Мне очень жаль, но таков обычай. Я не могу нести тебя дальше.
      Гандерсен слез с нилдора. Смена способа передвижения не казалась ему неестественной, напротив, он считал, что до места повторного рождения должен дойти собственными силами. Он испытывал легкое смущение оттого, что много сотен километров проехал на спине Срин'гахара. Однако, пройдя метров пятьдесят рядом с нилдорами, он начал задыхаться. Они шагали медленно и размеренно, но, видимо, воздух здесь был более разреженным. Он заставлял себя не показывать виду, что устал. Он пойдет дальше. Гандерсен считал, что сумеет преодолеть сердцебиение и пульс в висках, тем более, что дул свежий холодный ветер. Они прошли половину пути через нейтральную зону, когда он заметил, что то, что казалось монолитной белой скалой, на самом деле было стеной густого тумана. Он чувствовал его холодное прикосновение на лице, что наводило на мысль о ледяном дыхании смерти, о саванах, гробах, могилах и черепах, но как ни странно, мысли эти не были ему неприятны.
      Внезапно тучи рассеялись, и солнце осветило вершину далекой горы огромный снежный купол; Гандерсену показалось, что на него смотрит оттуда изменившееся, безмятежное лицо Курца.
      Из белой пелены, вставшей перед ними, появилась фигура огромного старого сулидора. На-синисул сдержал свое обещание, что будет их проводником. Сулидоры, сопровождавшие их до сих пор, обменялись парой слов с На-синисулом и ушли обратно к границе джунглей. На-синисул дал знак, и процессия двинулась вперед.
      Через несколько минут их окутал туман. Гандерсен заметил, что туман не столь густой, как казалось. Почти все время видимость была достаточно хорошей, метров тридцать-пятьдесят в любом направлении. Иногда, правда, появлялись значительно более плотные завихрения, и тогда он едва различал зеленое туловище Срин'гахара, шагавшего рядом; однако они быстро рассеивались. Небо было серым и пасмурным; лишь изредка можно было различить солнечный диск, слабо просвечивавший сквозь облака. Пейзаж был суровым: голая земля, немного валунов, низкие деревья, совсем как в земной тундре. В воздухе, однако, чувствовалась приятная прохлада, и не было по-настоящему холодно. Многие из росших здесь деревьев можно было встретить и на юге, но их местные разновидности были карликовыми и деформированными; иногда они вообще не походили на деревья, а стелились по земле, словно лианы. Те деревья, что стояли вертикально, ростом были не выше Гандерсена, и клочья серого лишайника свешивались с каждой ветки. Капли вдали покрывали листья, камни и все вокруг.
      Они молча шли уже по крайней мере час. Гандерсен уже не мог распрямить спину, ноги его одеревенели. Дорога незаметно поднималась в гору, воздух становился все более разреженным, а температура резко падала, по мере того как день подходил к концу. Кошмарный туман, бескрайний, покрывавший все, ложился тяжким грузом на душу Гандерсена. Когда он смотрел со стороны на эту полосу тумана, ярко сверкавшую в лучах солнца, зрелище казалось ему восхитительным, но сейчас, очутившись внутри нее, он не испытывал особой радости — впечатление было таким, словно Вселенная лишилась всех красок и тепла.
      Он шагал, как автомат. Иногда приходилось бежать, чтобы не отстать от нилдоров. Темп ходьбы На-синисула нилдоры выдерживали без труда, для Гандерсена, однако, он был почти убийственным. Ему было стыдно, что он тяжело дышит, хотя никто не обращал на это внимания. Он с тоской мечтал об отдыхе, но не мог решиться на то, чтобы попросить нилдоров сделать минутный привал: ведь это было их паломничество, а он сам к ним напросился.
      Опускались угрюмые, мрачные сумерки. Серое становилось еще более серым. Анемичное и едва видимое солнце полностью скрылось. Видимость ухудшилась, резко похолодало. Гандерсен, одетый в тропический костюм, весь продрог. Внезапно его начало донимать то, на что он до сих пор не обращал внимания — стало неприятно дышать. Воздух на Белзагоре, не только в Стране Туманов, но и во всех регионах, не вполне соответствовал нормам земной атмосферы — в нем было несколько больше азота, но меньше кислорода. Разница была заметна только для очень чувствительного обоняния. Гандерсен, привыкший к местному воздуху за годы службы на Белзагоре, ее практически не ощущал. Однако сейчас в ноздри ему ударял едкий, металлический запах, и казалось, что горло забито пылью. Он знал, что это лишь дурацкая иллюзия, вызванная усталостью, но несколько минут спустя обнаружил, что старается вдыхать как можно меньше воздуха, пытаясь не дать вредным веществам попасть в легкие.
      Проблемы с дыханием и тяжесть пути столь поглотили Гандерсена, что он не заметил, как остался один.
      Нилдоров нигде не было видно, исчез и На-синисул. Все тонуло в тумане. Он осознал, что прошло уже несколько минут с тех пор, как он потерял из виду своих спутников. За это время они могли его значительно обогнать или пойти другим путем.
      Он не кричал, не звал.
      Его охватило непреодолимое желание отдохнуть. Он присел на корточки и прижал ладони к лицу, потом оперся руками о холодную, влажную землю и, опустив голову, сделал несколько глубоких вдохов. Хорошо бы лечь и забыться… Может быть, утром его найдут спящим. Или замерзшим. Он попытался встать, что удалось лишь с третьей попытки.
      — Срин'гахар? — прошептал он. Звать на помощь уже не было сил.
      Голова кружилась, но он все же двинулся вперед, спотыкаясь и налетая на деревья. В какой-то момент он увидел слева нечто, напоминавшее нилдора, и, почувствовав внезапный прилив сил, побежал в ту сторону, но, коснувшись твердой, мокрой обледеневшей поверхности, понял, что это всего лишь большой валун. Он повернулся и вдруг увидел ряд массивных фигур: мимо шли нилдоры.
      — Подождите! — крикнул он и хотел их догнать, но внезапно споткнулся и упал, приземлившись на руки и колени в мелком, но очень холодном ручье.
      Когда он выполз на берег, оказалось, что он принял за нилдоров низкие, развесистые деревья, шевелившиеся на ветру. «Ну ладно, — подумал он, — я потерялся; подожду до утра». Он присел, пытаясь выжать воду из промокшей одежды.
      Наступила ночь; серое стало черным. Он поглядел на небо в поисках лун, но их не было. Его мучила страшная жажда. Он пытался ползти обратно к ручью, но не мог его найти. Губы его потрескались, а пальцы одеревенели. Несмотря на безнадежность и страх, он ощущал странное спокойствие, повторяя про себя, что все происходящее, в сущности, не опасно, даже в какой-то степени неизбежно.
      Он не знал, сколько прошло времени, когда появились Срин'гахар и На-синисул.
      Сначала Гандерсен почувствовал мягкое прикосновение хобота Срин'гахара к щеке. Он в ужасе прижался к земле, и лишь потом постепенно расслабился, осознав, что именно коснулось его кожи.
      — Вот он, — послышался откуда-то сверху голос нилдора.
      — Жив? — спросил На-синисул. Голос его доносился сквозь туман, как с того света.
      — Жив. Мокрый и замерзший. Эдмундгандерсен, ты можешь встать?
      — Да. Со мной все в порядке, — его охватило чувство стыда. — Вы все время меня искали?
      — Нет, — мягко ответил На-синисул. — Мы дошли до селения и там обсудили, почему тебя нет. Мы не были уверены, потерялся ли ты, или намеренно удалился от нас. Потом мы со Срин'гахаром вернулись. Ты хотел нас покинуть?
      — Я потерялся, — грустно признался Гандерсен. Даже сейчас ему не позволили сесть на нилдора.
      Он брел между Срин'гахаром и На-синисулом, то и дело хватаясь за густую шерсть сулидора или опираясь о гладкий бок нилдора. Наконец сквозь тьму и туман стали пробиваться слабые огоньки, а потом Гандерсен заметил очертания хижин в селении сулидоров. Не ожидая приглашения, он ввалился в первое попавшееся из ветхих бревенчатых строений. Пахло гнилью. С перекладин свешивались пучки сушеных растений и связки звериных шкур. Несколько сидевших сулидоров посмотрели на него, не проявляя никакого интереса. Гандерсен согрелся и высушил одежду. Кто-то принес ему миску сладкой густой похлебки, а потом несколько кусочков сушеного мяса. Их трудно было разжевать, но на вкус мясо оказалось великолепным. Сулидоры постоянно входили и выходили. Один раз, когда кожаный лоскут, закрывавший вход, отодвинулся в сторону, он увидел стоявших перед хижиной нилдоров. Маленький зверек с острой мордочкой, белый как снег, подбежал и презрительно поглядел на него. Какое-то животное с севера, которое, вероятно, служит сулидорам для забавы, подумал Гандерсен. Зверек цапнул его за все еще влажную одежду и издал звук, напоминавший хихиканье. Он пошевелил ушками, в которых торчали пучки волос, и стал с любопытством исследовать рукав острыми коготками. Длинный гибкий хвост ходил из стороны в сторону. Потом зверек вдруг вскочил Гандерсену на колени, схватил лапками его руку и вонзил зубки в тело. Укус был не болезненнее комариного, но Гандерсен боялся, что зверек мог занести какую-нибудь инфекцию. Однако он даже не пошевелился, чтобы прогнать его. Внезапно могучая лапа с втянутыми когтями обрушилась на зверька и отшвырнула его через всю хижину в угол.
      На-синисул присел рядом с Гандерсеном; зверек возмущенно стрекотал в дальнем углу.
      — Мунзор сильно тебя укусил? — спросил он.
      — Не очень. Это опасно?
      — Нет, с тобой ничего не случится, — ответил сулидор. — Мы накажем этого зверька.
      — Не надо. Он просто играл.
      — Он должен знать, что гость — это святыня, — твердо сказал На-синисул и наклонился ближе. Гандерсен почувствовал горячее дыхание сулидора и увидел могучие клыки в его пасти. — Селение даст тебе приют, пока ты не наберешься сил, чтобы идти дальше. Я должен сейчас отправиться с нилдорами на Гору Возрождения.
      — Это та большая красная гора на севере?
      — Да. Их время уже близко, мое тоже. Я проведу для них церемонию повторного рождения, а потом придет моя очередь.
      — Сулидоры тоже возрождаются?
      — А разве может быть иначе? — удивился На-синисул.
      — Понятия не имею. Я так мало знаю об этом.
      — Если бы сулидоры не возрождались, — объяснил На-синисул, — как бы могли возрождаться нилдоры? Одно неразрывно связано с другим.
      — Каким образом?
      — Если бы не было дня, не было бы и ночи. Гандерсену это казалось не слишком понятным, и он пытался узнать у На-синисула больше подробностей, но тот больше не хотел говорить на эту тему. Его заинтересовало нечто иное.