Кьяра достала из кармана радиопередатчик и пробормотала в микрофон несколько слов. Еще немного, и вдали замигали ходовые огни яхты.
– Вон они, – сказала девушка. – Твой транспорт до дома.
Она изменила курс и переключилась на полный ход. Лодка запрыгала по белым гребням волн. Когда до яхты осталось не более пятидесяти футов, Кьяра заглушила двигатель, и они бесшумно проскользнули к корме. И только тогда девушка повернулась и посмотрела на своего спутника.
– Я с тобой.
– Ты о чем?
– Я с тобой, – со значением повторила она.
– Но я возвращаюсь в Израиль.
– Никуда ты не возвращаешься. Ты собираешься в Прованс. Хочешь найти дочь Регины Каркасси. Так вот, я с тобой.
– Нет. Ты доставишь меня на яхту и вернешься к Пацнеру.
– Даже имея канадский паспорт, ты не сможешь сейчас разъезжать по Европе. Не сможешь взять напрокат автомобиль. Не сможешь купить билет на самолет. Без меня тебе не обойтись. И потом, что, если Пацнер соврал? Что, если на борту два человека, а не один?
Подумав, Габриель решил, что в ее словах есть смысл.
– Но тебе нельзя это делать, Кьяра. Глупо портить себе карьеру.
– Я ничего не испорчу. Объясню, что ты заставил меня. Принудил сопровождать тебя.
Габриель взглянул на яхту. До нее оставалось совсем немного. Надо отдать должное, Кьяра точно рассчитала время своей ловушки.
– Но зачем? Зачем тебе это нужно?
– Мой отец не говорил, что его дедушка и бабушка попали в число тех евреев, которых отправили из гетто в Аушвиц? Он не рассказал тебе, что они погибли там вместе с тысячами других?
– Нет, он не упоминал об этом.
– А знаешь почему? Потому что даже сейчас, через столько лет, он не может заставить себя говорить об этом. Он помнит наизусть имена всех венецианских евреев, которые умерли в Аушвице, но не может говорить о своих родственниках. – Кьяра достала из кармана «беретту» и сдвинула предохранитель. – Я пойду с тобой. Мы найдем ту женщину.
«Зодиак» ударился о корму яхты. Какой-то человек перегнулся через перила. Габриель ухватился за конец, удерживая лодку, а Кьяра первой поднялась на борт по веревочной лестнице. Он последовал за ней. Капитан стоял на палубе, подняв руки вверх, его лицо выражало полнейшее недоумение.
– Извините, – сказал Габриель, – но, боюсь, в наших планах произошли некоторые изменения.
Кьяра принесла шприц и пузырек со снотворным. Габриель отвел капитана в одну из свободных кают внизу и связал ему руки и ноги куском веревки. Когда девушка закатала ему рукав, капитан попытался было оказать сопротивление, но Габриель надавил ему на локоть, и тот затих, позволив Кьяре сделать укол. Когда мужчина потерял сознание, Габриель проверил узлы, убедившись, что они достаточно надежны, но и не слишком туги, чтобы нарушить кровообращение.
– На сколько рассчитано действие снотворного?
– Часов на десять. Но парень он крупный, так что через восемь я вколю вторую дозу.
– Только не убей беднягу. Не забывай, что он на нашей стороне.
– С ним все будет в порядке.
Кьяра поднялась на мостик. На столе лежала карта вод западного побережья Италии. Девушка быстро уточнила их положение по дисплею «джи-пи-эс»
и внесла изменения в уже заданный курс. Потом включила двигатель и развернула яхту в нужном направлении.
Теперь они направлялись на север, к проливам, разделяющим Эльбу и Корсику. Повернувшись к восхищенно наблюдающему за ее маневрами Габриелю, Кьяра сказала:
– Было бы неплохо выпить по чашке кофе. Как ты, выдержишь?
– Постараюсь.
– Постарайся продержаться до вечера, ладно?
– Есть, сэр.
Шимон Пацнер неподвижно стоял на берегу, похожий на древнюю статую, постепенно выступающую из воды вместе с отливом. Брюки намокли до колен, в ботинках хлюпала вода. Наконец он поднял радиопередатчик и в последний раз попытался вызвать Кьяру. Ответа не последовало.
Она должна была вернуться еще час назад. Пацнер видел два возможных варианта, и ни один не доставлял ему ни малейшего удовольствия. Первый – с ними что-то случилось. Второй – Аллон…
Резидент со злостью швырнул рацию в набегающую волну, повернулся и медленно зашагал к фургону.
Времени у Эрика Ланге было вполне достаточно, чтобы успеть на ночной поезд до Цюриха. Когда они выехали на тихую улочку недалеко от железнодорожного вокзала, он попросил Азиза выключить двигатель. Палестинец озадаченно посмотрел на него:
– Почему ты хочешь выйти именно здесь?
– Римская полиция занята сейчас поисками Габриеля Аллона. Вокзалы и аэропорты взяты под усиленное наблюдение. Не стоит лишний раз попадаться им на глаза.
Объяснение, похоже, вполне устроило араба. С вокзала только что тронулся поезд, и Ланге, оставшись в кабине, ждал, пока состав пройдет мимо.
– Передай Хусейни, что я свяжусь с ним в Париже, когда ситуация прояснится.
– Жаль, что не повезло сегодня.
Ланге пожал плечами:
– Сегодня не повезло, но шанс еще представится. Подождем.
Поезд был уже совсем рядом. Лучшего случая могло и не представиться. Ланге открыл дверцу и вышел из «ланчии». Азиз наклонился и что-то сказал вслед, но его слова утонули в стуке колес.
– Что? – Ланге приставил ладонь к уху. – Повтори, я тебя не слышу.
– Пистолет. Ты забыл вернуть пистолет.
– Ах да.
Ланге вынул пистолет из кармана куртки и протянул его Азизу. Палестинец подался вперед. Первая пуля пробила ладонь и вошла в сердце. Вторая оставила аккуратный темный кружок над правым глазом.
Ланге положил оружие на сиденье и направился к вокзалу. Посадка на цюрихский поезд уже началась. Он прошел в свое купе в спальном вагоне первого класса и вытянулся на удобном диванчике. Через двадцать минут, когда за окном замелькали северные пригороды Рима, Ланге закрыл глаза и моментально уснул.
21
Тиверия, Израиль
Звонок Льва отнюдь не разбудил Шамрона. После первого экстренного сообщения из Рима об исчезновении Габриеля и девушки он практически не сомкнул глаз. Шамрон лежал на кровати, держа трубку подальше от уха, и слушал стенания Льва, а рядом ворочалась во сне Гела. Вот она, доля стариков, думал он. Совсем недавно Лев был зеленым новичком, послушно выслушивавшим крики самого Шамрона. Теперь же последнему ничего не оставалось, как держать язык за зубами и терпеливо ждать.
Тирада закончилась, связь оборвалась. Шамрон опустил ноги на пол, накинул халат и вышел на террасу, откуда открывался вид на озеро. Близкий рассвет уже окрасил восточный край неба бледно-голубым, но солнце еще не вынырнуло из-за гряды холмов. Он опустил руку в карман, надеясь, что Гела не нашла припрятанные там сигареты. Когда пальцы нащупали смятую пачку, Шамрон испытал такое чувство, словно только что одержал победу над личным врагом.
Он закурил сигарету, наслаждаясь резким вкусом крепкого турецкого табака. Взгляд его скользнул по глади озера и ушел вверх. Вид этого кусочка принадлежащей лично ему Земли обетованной всегда наполнял старика гордостью. И то, что терраса выходила именно на восток, не было случайностью. Шамрон ощущал себя вечным, недремлющим стражем, зорко следящим за врагами Израиля.
В воздухе чувствовалось приближение бури. Скоро придет дождь, и потоки воды снова побегут по его земле. Сколько еще раз суждено ему увидеть эти весенние потоки? Иногда, когда дух его погружался втемную пучину пессимизма, Шамрон спрашивал себя: а увидят ли дети Израиля приход следующей весны? Подобно большинству евреев, он жил под неотступным страхом того, что его поколение окажется последним. Один человек, намного превосходивший Шамрона мудростью, назвал евреев вечно умирающим народом, народом, постоянно пребывающим на грани исчезновения. Миссия Шамрона состояла в том, чтобы рассеять этот страх, привить людям ощущение безопасности и уверенности. Мысль о том, что он не достигнет поставленной цели, наполняла его ужасом.
Шамрон посмотрел на часы в корпусе из нержавеющей стали. С момента исчезновения Габриеля и девушки прошло восемь часов. Операцией руководил он сам, но последствия неудачи могли сказаться на Льве. Габриель приблизился к разгадке тайны убийства Бенджамина Штерна, но Лев и слышать не желал о продолжении расследования. Не Лев, а жалкий львенок, презрительно подумал Шамрон. Малодушный, трусливый бюрократ. Человек, чье врожденное чувство осторожности так резко контрастировало с отвагой и дерзостью самого Шамрона.
– А мне это нужно, Ари? – кричал Лев. – Европейцы и так обвиняют нас в том, что мы ведем себя подобно нацистам на оккупированных территориях, а тут еще одного из твоих головорезов подозревают в подготовке покушения на папу! Скажи, где его найти? Помоги мне притащить его сюда, прежде чем разразится такой скандал, что вся твоя любезная служба разлетится на кусочки. Раз и навсегда.
Возможно, Лев был прав, хотя от одной мысли об этом у Шамрона сжималось сердце. Проблем у Израиля хватало всегда, а сейчас особенно. Шахиды взрывали себя на рынках. Багдадский вор все еще пытался выковать ядерный меч. Не самое лучшее время затевать ссору с Римско-католической церковью. Не самое лучшее время возобновлять давний спор.
Перед его внутренним взором встала картина из давнего детства. Захолустная деревушка неподалеку от Кракова. Бушующая толпа. Разбитые витрины магазинов. Горящие дома. Люди с перепачканными кровью палками. Изнасилованные женщины.
Христопродавцы!
Еврейская мерзость!
Смерть жидам!
Такой осталась в памяти ребенка польская деревня. Мальчика послали в Палестину, к родственникам, жившим в Верхней Галилее. Родители предпочли остаться. Мальчик подрос и, вступив в «Хагану», принял участие в войне за возрождение Израиля. Когда государство начало создавать собственную систему безопасности, мальчика, уже ставшего молодым человеком, пригласили на службу. Он стал почти мифической личностью, когда в бедном пригороде к северу от Буэнос-Айреса схватил за горло человека, отправившего его родителей, как и еще шесть тысяч человек, в лагеря смерти.
Шамрон поймал себя на том, что крепко зажмурился и вцепился в железные перила балюстрады. Он сделал глубокий вдох и медленно, один за другим, разжал пальцы.
В голове сама собой возникла строчка из Элиота: «В моем начале мой конец».
Эйхман…
Как могло случиться, что этот убийца миллионов, этот кровавый бюрократ смерти, составлявший графики движения поездов геноцида, оказался в тихом и спокойном пригороде далекого Буэнос-Айреса? Кто позволил ему жить после несметных злодеяний? Кто простил ему гибель шести миллионов? Конечно, Шамрон знал ответ, потому что каждая страница досье Эйхмана отпечаталась в его памяти. Подобно сотням других убийц, он ускользнул по так называемому монастырскому маршруту, пролегавшему через цепь монастырей и других церковных учреждений, протянувшуюся от Германии до итальянского порта Генуя. В Генуе он нашел убежище у францисканцев, а потом с помощью церковных благотворительных организаций получил фальшивый паспорт и стал беженцем.
14 июня 1950 года Эйхман покинул приютивший его францисканский монастырь и взошел на борт «Джованны С» – корабля, отправляющегося в Южную Америку… Чтобы начать там новую жизнь, подумал Шамрон. Глава католической церкви не нашел слов, чтобы осудить убийство шести миллионов, но его епископы и священники дали кров величайшему преступнику. Этого Шамрон понять не мог. Для такого греха не существовало прощения.
В памяти снова всплыл истеричный голос Льва, распинавшегося в своем кабинете в Тель-Авиве. Нет, подумал Шамрон, он не станет помогать ему в поисках Габриеля. Он сделает наоборот – поможет Габриелю узнать, что случилось в монастыре у озера, и найти тех, кто убил Бенджамина Штерна.
Легкой и уверенной походкой принявшего решение человека он вернулся в дом и прошел в спальню. Гела лежала на кровати и смотрела телевизор. Шамрон достал чемодан и начал собирать вещи. Жена то и дело поглядывала на него, но ничего не говорила. За сорок лет совместной жизни она видела такое не раз. Собрав вещи, Шамрон сел на кровать и взял Гелу за руку.
– Ты ведь будешь осторожен, Ари, правда?
– Конечно, любимая.
– Ты не будешь курить, правда?
– Никогда!
– Возвращайся поскорее.
– Я вернусь скоро.
Он поцеловал ее в лоб.
Что его угнетало, так это необходимость отправляться с визитом в офис на бульвар Царя Саула. Там его ожидала неприятная и крайне унизительная процедура: расписаться в служебном журнале в фойе и приколоть дурацкую бирку к карману рубашки. Он не мог больше пользоваться своим старым личным лифтом – теперь эта привилегия перешла ко Льву – и был вынужден втискиваться в кабину обычного вместе с мальчишками и девчонками из секретариата и архива.
Шамрон поднялся на четвертый этаж. Ритуальное унижение на этом не закончилось – Лев вымещал на нем свое раздражение. Никто не принес Шамрону кофе – пришлось тащиться в столовую и довольствоваться жидкой бурдой из автомата. Потом он прошел по коридору к своему «кабинету» – голой комнате размером не больше кладовки, с сосновым столом, складным металлическим стулом и пахнущим дезинфектантом телефоном с отколотым уголком.
Шамрон сел, открыл портфель и достал присланную из Лондона фотографию, ту самую, которую сделал Мордехай у дома Питера Мэлоуна. Он просидел над ней несколько минут, положив локти на стол, прижав пальцы к вискам. Дверь то и дело открывалась, в кабинет заглядывала и тут же исчезала чья-нибудь голова. Широко раскрытые глаза смотрели на него с нескрываемым любопытством, как на некоего экзотического зверя. «Да, точно. Старик снова бродит по коридорам Конторы». Шамрон ничего не замечал. Все его внимание занимал человек на фотографии.
Наконец он поднял трубку телефона и набрал номер архива. Ему ответила девушка, судя по голосу – только что окончившая среднюю школу.
– Это Шамрон.
– Кто?
– ШАМРОН, – раздраженно повторил он. – Мне нужны материалы по кипрскому похищению. Если не ошибаюсь, 1968 год. Вас тогда, возможно, еще и на свете не было, но уж постарайтесь.
Он швырнул трубку на рычаг и стал ждать. Через пять минут в дверь постучали, и в комнату протиснулся молодой парень с выцветшими глазами. Его звали Йосси.
– Простите, босс. Девчонка новенькая. – Он подал папку. – Вы это хотели посмотреть?
И Шамрон, как нищий, протянул руку.
Дело было из числа тех, которые не давали повода для гордости. Летом 1986 года министр юстиции Израиля Меир Бен-Давид отправился из Тель-Авива в трехнедельный круиз по Средиземному морю на собственной яхте с двенадцатью гостями и пятью членами экипажа на борту. На девятый день круиза, во время стоянки в порту Ларнаки, яхта была захвачена группой террористов, которые заявили, что представляют организацию под названием «Палестинские боевые ячейки».
Об операции по освобождению пленных не могло быть и речи – кипрские власти хотели, чтобы проблема была урегулирована как можно быстрее и без лишнего шума. У израильского правительства не осталось иного выхода, как пойти на переговоры, и Шамрон открыл канал связи с руководителем террористов, который говорил по-немецки. Все закончилось через три дня. Заложники были освобождены, террористы получили возможность беспрепятственно уйти, а еще через месяц из израильских тюрем были отпущены более дюжины закоренелых убийц из ООП.
Публично Израиль всегда отрицал, что состоялся элементарный обмен по принципу
quid pro quo –услуга за услугу, но этим заявлениям, разумеется, никто не верил. Для Шамрона тот случай стал унизительным поражением, горечь которого ощущалась и теперь, спустя годы, когда он стал перелистывать страницы документов. На глаза ему попалась фотография руководителя террористов. Сделанная с большого расстояния, нечеткая, зернистая, она не имела практически никакого значения – просто лицо, скрытое солнцезащитными очками и шляпой.
Шамрон положил рядом с ней другую, сделанную из машины слежения в Лондоне, и потратил несколько минут на сравнение снимков. Один и тот же человек? Сказать определенно было невозможно. Он поднял трубку и снова набрал номер архива. На этот раз ответил Йосси:
– Да, босс?
– Принеси мне досье на Леопарда.
Он был тайной, загадкой, ребусом. Некоторые говорили, что он немец. Другие – что австриец. Третьи называли его швейцарцем. Лингвист в Тель-Авиве, прослушавший записи его разговоров с Шамроном, которые велись на английском, предположил, что он уроженец Эльзас-Лотарингии. Западные немцы, имевшие к нему особый счет, окрестили его Леопардом. Он был наемным террористом, человеком, работавшим на любую группу, на любую из конфликтующих сторон, если только это соответствовало сути его убеждений: на коммунистов, антизападников, антисионистов.
Именно Леопард стоял, как считалось, за захватом на Кипре; именно Леопард по заданию Абу Джихада убил трех израильтян в Европе. Шамрон желал его смерти. До сих пор его желание осталось нереализованным.
Он пролистал досье, оказавшееся безнадежно тонким. Рапорт французской разведки; депеша из Интерпола; донесение из Стамбула, где якобы видели Леопарда. Три фотографии неизвестного лица, предположительно Леопарда. Первая сделана в Ларнаке, вторая – в Бухаресте, третья – в аэропорту Шарль де Голль. Шамрон положил рядом с ними снимок из Лондона и посмотрел на стоявшего рядом Йосси.
– Я бы сказал, босс, эта и эта.
Шамрон сдвинул лондонскую и бухарестскую фотографии. Один и тот же наклон головы, слегка повернутый влево подбородок.
– Может быть, я и ошибаюсь, Йосси, но мне кажется, что на них один и тот же человек.
– Трудно сказать, босс, но, возможно, стоит проверить на компьютере.
– Прогони их, – бросил Шамрон и закрыл папку. – Это я оставлю у себя.
– Вам надо написать расписку.
Шамрон посмотрел на Йосси поверх очков.
– Я сам ее напишу, – поспешно исправился Йосси.
– Молодец.
Шамрон снова взялся за телефон, но на сей раз позвонил в отдел поездок. Закончив разговор, он положил документы в портфель и направился вниз.
Я иду, Габриель. Только вот где ты?
22
Средиземное море
Скалы мыса Корее показались на рассвете. Обойдя остров, Кьяра взяла курс на северо-запад. Небо затянуло тяжелыми, цвета пороха тучами, обещавшими дождь. Ветер усилился на несколько узлов, стало заметно холоднее.
– Мистраль, – объяснила Кьяра. – Боюсь, приятной прогулки не получится.
Слева появился паром, идущий от острова Русс к французскому берегу.
– Он держит курс на Ниццу, – сказала девушка. – Будем придерживаться того же направления, потом, когда подойдем ближе к береговой линии, свернем к Каннам.
– Еще долго?
– Часов пять-шесть, может быть, больше с учетом мистраля. Подержи-ка штурвал, а я спущусь на камбуз и посмотрю, нет ли чего на завтрак.
– Проверь, как там наша Спящая Красавица.
– Хорошо.
Завтрак ограничился кофе, несколькими тостами и куском засохшего сыра. Они едва успели поесть, как налетел шторм. Следующие четыре часа яхта упорно противостояла накатывавшим с севера волнам и обрушившемуся с неба дождю, который сократил видимость до нескольких десятков метров. В какой-то момент они потеряли из виду паром, хотя это и не имело большого значения, потому что Кьяра ориентировалась по компасу и «джи-пи-эс».
Дождь прекратился в полдень, но ветер продолжал дуть с неослабевающей силой. Вслед за штормом нахлынула масса холодного воздуха, а в последний час солнце то появлялось из-за облаков, то снова пряталось за ними. Цвет воды менялся вместе с солнцем – с серо-зеленого на синий.
Наконец прямо по курсу показались Канны: знакомая линия белых отелей и жилых домов, протянувшихся вдоль набережной Круазетт. Кьяра повернула от набережной к Старому порту, находящемуся в другой части города. В летние месяцы улочки этого района переполняли толпы туристов, а в бухте теснились роскошные яхты. Сейчас же большая часть ресторанов была закрыта, а в гавани покачивались на воде лишь с полдесятка суденышек.
Габриель остался на борту, а Кьяра сошла на берег, чтобы взять напрокат автомобиль. Пока она отсутствовала, Габриель развязал все еще не очнувшегося капитана. За четыре часа до этого девушка сделала ему второй укол, так что бедняге предстояло проспать еще несколько часов.
Убедившись, что внизу все в порядке, Габриель поднялся на палубу и стал ждать Кьяру. Минут через десять на стоянку набережной Сен-Пьер вкатился хэчбэк «пежо». Девушка не стала выходить из машины, а только приоткрыла дверцу и помахала Габриелю рукой. Спустившись с яхты, он сам сел за руль.
– Все в порядке?
Она кивнула.
– Нам нужна одежда.
– О, поход по магазинам! После этой чертовой болтанки! Как раз то, чего мне сейчас не хватает. Надо только решить, кто мне нравится больше: Гуччи или Версаче?
– Я имел в виду что-то более ординарное. Что, если вместо Круазетт заехать на бульвар Карно, где покупают себе одежду простые люди?
– Как прозаично.
– Вот именно.
Они проехали по старому городу и через несколько минут выбрались на бульвар Карно – главную улицу города и одновременно магистраль, связывающую Канны с другими городами побережья. Выл ветер. Немногие смельчаки, рискнувшие выйти из дома, передвигались полусогнувшись, удерживая обеими руками шляпы. В воздухе носились пыль и клочья бумаги. Возле автобусной остановки Габриель заметил небольшой магазин и, свернув на пустую стоянку, дал Кьяре пачку денег и назвал свои размеры. Девушка нахмурилась, но взяла деньги, вышла из машины и направилась к входу.
Габриель не стал глушить мотор и включил радио. По-прежнему никаких следов подозреваемого в подготовке покушения на папу. Итальянская полиция усилила проверку в аэропортах и на пограничных пропускных пунктах. Он выключил приемник.
Кьяра вышла из магазина через двадцать минут с большими пластиковыми пакетами в обеих руках. Ветер бил ей в спину, сдувая волосы на лицо.
Она забросила мешки на заднее сиденье и села рядом с Габриелем. Минут через десять они доехали до кольцевой развязки и свернули в направлении Грассе. Четырехполосное шоссе плавно уходило вверх, туда, где начинались Приморские Альпы. Кьяра опустила спинку сиденья, сняла шерстяную рубашку и стащила плотные непромокаемые брюки. Габриель не отводил глаз от дороги. Порывшись в мешке, девушка вытащила только что купленные белье и бюстгальтер.
– Не смотри.
– И не думаю.
– Неужели? А почему?
– Пожалуйста, одевайся поскорее.
– Впервые слышу такое от мужчины.
– Теперь я вижу почему.
Она хлопнула его по руке и быстро натянула джинсы, свитер с высоким горлом и модные черные сапожки с квадратными носами и надежными каблуками. Теперь Кьяра снова напоминала ту привлекательную молодую женщину, которую он впервые увидел в венецианском гетто. Закончив, она повернулась к нему.
– Твоя очередь. Остановись, я сяду за руль, а ты переоденешься.
Габриель так и сделал. То, что предназначалось ему, выглядело не столь нарядно: синие облегающие брюки с эластичным поясом, шерстяной рыбацкий свитер грубой вязки, коричневые холщовые туфли. Он походил на бездельника, проводящего большую часть времени на городской площади за игрой в буль.
– Я выгляжу по-идиотски.
– А мне нравится. Главное, теперь ты можешь пройтись по любому городку в Провансе, и никто не примет тебя за чужака.
Минут десять они ехали по петляющей между эвкалиптами и оливковыми деревьями дороге, пока не достигли сохранившего средневековое очарование Вальбона. Оттуда повернули к городку Опио, а затем к Руру. Остановились у табачного магазинчика. Оставив Кьяру в машине, Габриель вошел внутрь. За прилавком стоял смуглолицый мужчина с жесткими курчавыми волосами, по виду алжирец. На вопрос Габриеля, знает ли он, где живет итальянка по фамилии Каркасси, продавец пожал плечами и посоветовал обратиться к Марку, бармену расположенной по соседству пивной.
Бармен занимался тем, что протирал стаканы грязным полотенцем. Услышав тот же вопрос, он покачал головой. Никакой Каркасси в деревне нет, но итальянка действительно живет на улице, идущей к парку. Перебросив полотенце через плечо, бармен вышел вместе с Габриелем на улицу и показал, куда ехать. Габриель поблагодарил его и вернулся к машине.
– Туда, – сказал он. – По главной улице, мимо жандармерии и вверх по холму.
Дорога была узкая, практически однополосная, и довольно крутая. Между оливковыми и перечными деревьями мелькали виллы. Некоторые представляли собой весьма скромные жилища местных, другие, ухоженные и огражденные высокими стенами и кустарниками, явно принадлежали приезжим.
Вилла, в которой предположительно жила итальянка, подпадала под вторую категорию. Это был старинный особняк с башенкой над главным входом. Уходящий террасами вверх сад окружен каменной стеной. Никакой таблички с именем владельца на устрашающего вида железных воротах не оказалось.
Стоило Габриелю надавить кнопку интеркома, как откуда-то со двора послышался громкий лай, а еще через пару секунд к воротам подлетели две бельгийские сторожевые. Псы злобно скалились, рычали и прыгали на ворота, пытаясь достать Габриеля из-за решетки. Он поспешно отступил и положил руку на ручку дверцы. Во-первых, ему никогда не нравились собаки, а во-вторых, не так давно схватка с немецкой овчаркой закончилась для него переломом руки и парой дюжин глубоких царапин.
Подождав, Габриель осторожно шагнул вперед и еще раз нажал кнопку звонка. На этот раз ему ответил женский голос, едва слышный из-за непрекращающегося дикого лая.
–
Oui?
– Мадам Каркасси?
– Теперь моя фамилия Губер. Каркасси я была до замужества.
– Ваша мать Регина Каркасси из Тольмеццо, на севере Италии?
Короткая пауза.
– Извините, а кто вы?
Собаки, услышавшие нотку беспокойства в голосе хозяйки, разошлись еще сильнее. Ночью, в море, Габриель так и не решил, какой тактики стоит придерживаться в разговоре с дочерью Регины Каркасси. Теперь, стоя под сбивающим с ног ветром перед неприступными воротами, из-за которых его пытались достать рассвирепевшие псы, он чувствовал, что терпение на исходе. Еще один звонок.
– Меня зовут Габриель! – крикнул он, стараясь перекричать собак. – Я работаю на правительство Израиля. Думаю, что знаю, кто и почему убил вашу мать.
Интерком молчал, и Габриель подумал, что, пожалуй, перешел к делу слишком быстро. Он снова протянул руку к звонку, но остановился, увидев, что передняя дверь открылась и во двор вышла женщина. На секунду она остановилась, сложив руки под грудью, потом подошла к воротам и внимательно посмотрела на Габриеля через железные прутья. По-видимому, удовлетворенная увиденным, женщина взглянула на собак и произнесла несколько слов по-французски. Псы замолкли и убежали на задний двор, а хозяйка достала из кармана пульт дистанционного управления и нажала кнопку.
Ворота медленно открылись, и гости, следуя жесту женщины, прошли в дом.
Она подала кофе и горячее молоко в прямоугольную гостиную с вымощенным плитками полом и обитой парчой мебелью. За окнами бушевал мистраль, и двери немного поскрипывали под натиском ветра. Габриель несколько раз выглядывал в окна, но видел только ухоженный сад.
Ее теперь звали Антонелла Губер. Итальянка, вышедшая замуж за немецкого бизнесмена и живущая на юге Франции – представитель того не имеющего корней класса европейских богачей, которым уютно во многих странах и которым не чужда любая культура. Она была красива, с темными, до плеч, волосами и смуглой кожей. На вид– лет сорок с небольшим. Темные, умные глаза. Взгляд открытый и прямой, без страха. Габриель заметил, что пальцы у нее слегка перепачканы глиной. Оглядевшись, он увидел, что комната украшена керамическими вещицами. Антонелла Губер была умелым гончаром.
– Извините за собак, – сказала она. – Мой муж часто бывает в отъезде, так что я порой подолгу остаюсь одна. Здесь, на Лазурном берегу, преступность все еще большая проблема. Нас грабили несколько раз, а потом мы купили этих сторожевых. Теперь нас оставили в покое.
– Понимаю.
Она улыбнулась. Воспользовавшись моментом, Габриель перешел к делу. Наклонившись вперед, он коротко рассказал Антонелле Губер о событиях, приведших его в ее дом. Его друг, профессор Бенджамин Штерн, узнал, что во время войны в монастыре Святого Сердца в Бренцоне происходило нечто необычное. В этом же монастыре жила в то время Регина Каркасси. Профессор был убит теми, кто хотел сохранить тайну происходивших в монастыре событий. Регина Каркасси не единственная, кто пропал без вести в Италии. Примерно в то же время исчезли два священника – Феличи и Манцини.
Итальянский детектив по имени Алессио Росси, предположивший, что все три исчезновения связаны друг с другом, получил приказ прекратить расследование после того, как полиция испытала давление со стороны Карло Касагранде, работающего на службу безопасности Ватикана.
В течение всего рассказа Антонелла Губер оставалась неподвижной, но внимательно слушала Габриеля, положив руки на колени. У него сложилось впечатление, что он не сообщил ей ничего такого, о чем бы Антонелла уже не знала или не догадывалась.
– Ваша мать ведь ушла из монастыря не только потому, что решила выйти замуж, не так ли?
Долгое молчание.
– Нет, не только.
– В монастыре что-то случилось. Что-то такое, после чего она утратила веру?
– Вы правы.
– Она обсуждала это с Бенджамином Штерном?
– Я умоляла ее не делать этого, но она не вняла моему предупреждению и рассказала ему, что знала.
– Чего вы боялись?
– Того, что ей этого не простят. И я была права, верно?
– Вы сообщили итальянской полиции?
– Если вы разбираетесь хоть немного в итальянской политике, то знаете, что их полиции в таких делах доверять нельзя. Вы упомянули об Алессио Росси. Не тот ли это человек, который погиб позавчера в Риме? А заговор против папы? – Она покачала головой. – Боже, они готовы на все ради того, чтобы сохранить свои грязные тайны.
