Клан двурогих

Сергей Владимирович Шведов
Хроника меченых

Книга 1 Клан двурогих

Часть 1 Поражение

Глава 1 Владетели

      Замок Ож принимал гостей. Более сорока владетелей со всех концов Лэнда собрались под его кровом в это холодное зимнее утро. Воины толпились во дворе, изредка перебрасываясь ничего не значащими словами. Говорить, в общем-то, было не о чем. Какие уж тут разговоры, когда судьба забросила их на край Лэнда, за сотни верст от родного дома. Да и родного дома у большинства уже не было. А была только бессильная ненависть к врагам, разорившим край, да отчаяние в разбитых сердцах. И еще растерянность: как же такое могло случиться? Сотни лет стоял Лэнд как крепость, недоступный своим врагам, и вдруг все рухнуло в одночасье. Никогда лэндцы не терпели поражений от чужих, тем более таких сокрушительных поражений. Старики вспоминали, правда, о нашествии желтых шапок почти полторы сотни лет назад, но ведь тогда устояли и отбросили врага. А сейчас – беда. От всего Лэнда осталось только Приграничье, но – надолго ли? По слухам, гуяры вновь скапливаются у Расвальгского брода, а значит, опять война без всяких шансов на успех. Зимой даже Черный колдун не поможет – стая спит в Южном лесу. Эх, дожили – стаи ждем как спасения.
      – Стая-то как раз неплохо поработала, – заметил молодой Тейт, дружинник вестлэндского владетеля Свена Холстейна.
      – Стая – не спасение, – покачал головой пожилой воин. – Вохру ведь все равно, что гуяр, что наш брат нордлэндец. Еще один такой прорыв стаи и от Нордлэнда ничего не останется. Смерды вымрут, а с ними погибнут все.
      – А по мне, уж лучше вохры, чем гуяры, – упрямо тряхнул светлыми кудрями Тейт, – ни им, ни нам.
      – Это ты хватил. Свою землю в любом случае возвращать надо – прадеды там лежат.
      – Вернешь, – огрызнулся Тейт. – Гуяры соберутся с силами да двинут через Мгу. Куда побежишь? Сил-то кот наплакал.
      – Гуярам тоже солоно пришлось.
      – Из Вестлэнда идут слухи: уже несколько десятков кораблей причалили к берегу. Гуяры призвали своих на помощь.
      – Не устоять нам, – согласился с Тейтом пожилой. – Разве что степняки нам помогут?
      – Степняку не совладать с гуяром, их панцири даже наши мечи не берут.
      – Зато под клинками меченых эти панцири разлетаются как стеклянные, – вздохнул пожилой воин. – Клинки у меченых не чета нашим. Видел я как они у Расвальгского брода рубились. Да только мало было тех меченых.
      – Погорячился, выходит, ярл Гоонский в свое время, разрушив Башню. Меченые не раз били гуяров прежде.
      – Все мы горячились, – обреченно махнул рукой пожилой воин. – Кровь по Лэнду лилась рекой и без гуярских мечей. Враги уже на берег высадились, а мы все разбирались, кто из нас виноватее. Каждый владетель сражался только за свой кусок.
      – В Лэнде всегда так было, чего уж там.
      – Не успел Гарольд в свое время головы владетелям снести, вот и расхлебываем теперь.
      – Но вы, болтуны, – владетель Арвид Гоголандский приподнялся на стременах и окинул грозным взглядом притихших воинов, – это чей паскудный язык просится под нож?
      Одетый в цвета нордлэндского королевского дома слуга помог благородному владетелю спешиться. Гоголандский погрозил плетью говорунам и направился вслед за проводником к господскому дому.
      – Грозится еще, гнида, – бросил кто-то ему в спину. – Прогуляли страну…
      Арвид сделал вид, что не расслышал последних слов. Не то сейчас время, чтобы затевать ссоры. А дальше наверняка будет еще хуже. И уж конечно начнут искать виноватых. Это как водится. Вот только вряд ли гуяры дадут разгореться внутренней усобице.
      Владетели собрались в парадном зале Ожского замка. Некогда блиставший неземными красками чудо-пол был затоптан и поцарапан сотнями сапог. Зря, выходит, старался Бьерн Брандомский, украшая свое логово, не ко двору пришлись чужие диковины суровому краю.
      Столы были завалены вином и закусками, но оживления среди пирующих не наблюдалось. Да и какой живости можно ждать от древних старцев, чьи сыновья и внуки пали на поле брани. Способных твердо держать в руке меч и кубок можно было по пальцам пересчитать. Дорого обошлась Лэнду эта война, ох дорого.
      Гоголандский поздоровался с присутствующими и низко склонил голову перед королевой Сигрид, сидевшей во главе стола. Сигрид была бледнее обычного, но держалась твердо. Владетеля она приняла дружески, почти ласково. Справилась о здоровье сына благородного Арвида, раненного у Расвальгского брода.
      Гольфдан Хилурдский подвинулся, освобождая Гоголандскому место рядом с собой.
      – Не густо, – тихо заметил Арвид, имея в виду собравшихся за столом старцев.
      – Чем богаты, – вздохнул Гольфдан.
      По левую руку от Сигрид сидел старый Рекин Лаудсвильский, насупленный как сыч во время линьки, а по правую – Кеннет Нордлэндский, король Приграничья, желторотый птенец, последняя ветвь когда-то развесистого нордлэндского королевского древа. Сомнительная, прямо скажем, ветвь. И главный виновник этих сомнений, Бес Ожский, расположился сейчас неподалеку от Гоголандского, рядом с владетелем Гауком Отранским. Та еще парочка. Несколько месяцев назад эти люди глотки бы перегрызли друг другу при встрече, а сейчас сидят за одним столом – коршун да ястреб.
      – Я предлагаю, провозгласить Кеннета королем всего Лэнда, – продолжил свою речь Свен Холстейн, – и объединить под его знаменем наши силы.
      – А Бьерн? – крикнул Хилурдский. – Наследником нордлэндской короны является Бьерн, сын короля Рагнвальда.
      – Если мне не изменяет память, – покосился в его сторону Холстейн, – ты, благородный Гольфдан, так и не принес присяги королю Рагнвальду.
      – Я просто не успел, – огрызнулся Хилурдский, – как и многие другие. Не гоже обходить малолетнего принца, ни к чему хорошему это не приведет.
      Владетели зашумели. Нордлэндцы поддержали Хилурдского. Приграничные владетели – Холстейна. Остлэндцы пока помалкивали.
      – Какой смысл делить шкуру неубитого медведя? – подал голос Отранский. – Приграничье за Кеннета, а когда вырвем из рук гуяров остальные наши земли, тогда и подумаем на чьи головы водрузить короны.
      – Решать нужно сейчас, – возразил ему Рекин Лаудсвильский. – Не будет единого для всех знамени – мы еще до победы погрязнем в раздорах.
      Большинство владетелей поддержало Рекина. У всех еще свежи были в памяти прежние усобицы, и, похоже, лэндовскую кровь даже поражение не остудило.
      – Благородный Рекин прав, – вмешался в спор Гоголандский, – Лэнду нужен один король. Вопрос только в том, кто будет этим королем. Нордлэндцы стоят за Бьерна, Приграничье – за Кеннета. Пусть свое слово скажут Остлэнд и Вестлэнд.
      – В Вестлэнде сидит Оле Олегун, большинство вестлэндских владетелей уже признало его королем.
      – Олегун холуй гуяров! – Ярл Мьесенский грязно выругался и виновато покосился на Сигрид, но та даже бровью не повела.
      – На виселицу Олегуна! – поддержал Мьесенского старый Эйнар Саарский.
      – Я думаю, мы не о том спорим, благородные владетели, – вступила в разговор Сигрид. – Гуяры нападут если не этой зимой, то летом наверняка. Что сможем противопоставить им мы, благородный Гаук?
      – Под моей рукой четыре тысячи человек, – неохотно отозвался Отранский.
      – С такой силой против гуяров не пойдешь, – вздохнул Саарский. – Нас сомнут в первом же сражении.
      Саарскому никто не возразил. Действительно, до корон ли теперь. Каждый думал о себе, о своей семье. Не было за столом человека, не испытавшего горечи потерь близких на этой войне. Кто поведет в бой дружины – старики да их малолетние внуки?
      – Мы можем собрать и десять, и двадцать, и тридцать тысяч, но из смерда не сделаешь воина за один день.
      – Возможно, следует послать человека к Олегуну, – осторожно предложил Гоголандский, – узнаем, какие цели у гуяров?
      – Союзники нужны. – Саарский с надеждой покосился на Беса Ожского.
      Меченый поднял голову и холодно оглядел собравшихся:
      – Я не знаю силы способной остановить гуяр сегодня.
      – И что ты предлагаешь, владетель Ожский? – спросила Сигрид.
      – Я предлагаю, избрать короля и сдать Приграничье гуярам без боя.
      Мертвая тишина воцарилась в зале, слышно было, как льется вино из опрокинутого Рекином Лаудсвильским кубка.
      – Трус! – выкрикнула Сигрид.
      Бес засмеялся. Смех меченого жутковато зазвучал под сводами Ожского замка. Казалось, что вместе с ним смеется и все его проклятое и истребленное племя. Владетели в ужасе переглянулись.
      – Я не трус, благородная Сигрид, – владетель Ожский оборвал смех, – просто я привык принимать жизнь такой, какая она есть. В Приграничье скопилось несколько сотен тысяч беженцев. Даже если гуяры не нападут этой зимой, нам уже к весне нечем будет кормить эту ораву. Начнутся голодные бунты. Чем это обернется в разоренной стране, вы знаете не хуже меня. Владетель Рекин уже сказал, что мы потеряли треть населения Лэнда, если будем сопротивляться, то потеряем половину или более того. Лэнд, это не земля, благородные владетели, – Лэнд, это люди. Потеряем землю – рано или поздно, вернем ее обратно, а потеряв людей, потеряем все.
      Ледяное молчание было ответом Бесу Ожскому. Бледная Сигрид поднялась с места, губы ее шевелились в бессильном проклятии. Бес с холодной улыбкой на устах встретил ее ненавидящий взгляд. Этот человек, похоже, не знал, что такое сострадание. Сигрид, гордо вскинув голову и не сказав больше ни слова, покинула почтенное собрание.
      – Зачем же нам король, если не будет королевства? – горько спросил Саарский.
      – Король – это знамя, – ответил ему Арвид Гоголандский. – Народ должен помнить, что свой король у него есть, и что в один прекрасный момент он поднимет всех на борьбу с поработителями. Я согласен с владетелем Ожским: надо сдаваться и сдаваться на возможно более выгодных условиях.
      – Я против, – резко заявил Мьесенский, – мы должны драться, пока живы.
      – Не о наших головах речь, – угрюмо отозвался Холстейн. – Что после себя оставим – пепелище?
      Сигрид металась по комнате, не в силах совладать с душившим ее бешенством. Как она могла поверить этому человеку?! Поверить в то, что он спасет ее Лэнд? Чужак, выросший в Храме, холодный палач и убийца. Какое ему дело до этой земли. Разве он сможет понять ее боль. Боль за убитых сыновей, боль за разоренную страну, боль за народ, врученный ей Богом. Разве Гарольд допустил бы такое. Они убили короля, а потом разорили его страну. Это она, Сигрид, виновата во всем. Этот человек только ее грех, так за что же Бог наказал Гарольда? А может это Бог ее наказал, забрав мужа и детей и дав взамен Беса Ожского. Хромого дьявола с кривой улыбкой на изуродованных губах. Сигрид Брандомская сама поведет воинов в сечу. Даже если все оставят ее, она умрет королевой.
      Сигрид упала ничком на постель и зарыдала от бессилия. А Кеннет? А маленький Бьерн? Что будет с ними? Она обещала Рагнвальду сохранить его сына. Да разве важно, кто виноват? Все погибло, все рухнуло, и осталось только отчаяние в сердце.
      Она почувствовала, что кто-то присел на край постели и резко подняла голову?
      – Как ты мог, Бес?
      Меченый молчал. Он смотрел в окно, где умирал в муках день, бесплодно начатый, бесплодно прожитый. И никто не смог бы ответить ему, сколько таких дней осталось в его жизни или в жизни этой женщины.
      – А я бы прыгнул, Сигрид, если бы ты меня тогда не поцеловала.
      Господи, о чем это он? Конечно, Сигрид его поцеловала, хотя готова была скорее укусить. Но он прыгнул бы тогда из окна – Бес Ожский той поры ничего не боялся.
      – Я и сейчас не боюсь, во всяком случае, за себя.
      – Может быть, ты действительно не боишься, – согласилась Сигрид. – Просто эта земля тебе чужая. Бесу Ожскому некого и нечего защищать.
      Сигрид хотела сделать ему больно и ждала взрыва. Должны же быть у этого человека хоть какие-то чувства. И должна же остаться в этом черном сердце хотя бы капля света.
      – Я не люблю этот край, Сигрид, – спокойно сказал Бес. – Здесь похоронены мои друзья, моя юность и моя любовь. Здесь я похоронил своих сыновей. Их было пятьдесят. Пятьдесят – это слишком много для одного сердца. А кладбище не любят, Сигрид, его просто не отдают чужим. Ничего еще не кончено, все еще только начинается и для тебя, и для меня.
      – Я не верю тебе, Бес Ожский!
      – Тебе придется поверить, Сигрид, если не Бесу Ожскому, то хотя бы капитану меченых, который будет мстить за своих до конца.
      Капля в этом сердце была, но не света, а яда, и этой капли хватит, чтобы отравить весь мир. Кто занес эту отраву в его сердце? Кто заставил гореть ненавистью эти глаза? Неужели Сигрид Брандомской придется отвечать и за его душу? Душу, которую нельзя отмыть и отмолить у бездны.
      – Тебе будет страшно умирать, Бес, с таким именем тебя даже в чистилище не пустят.
      Меченый засмеялся:
      – Это всего лишь прозвище, Сигрид.
      – А имя? У тебя же есть имя?
      – Имя меченого знает только его мать.
      – Но почему?
      – Должен же кто-то просить Бога и за меченых.
      Кривая, столь ненавистная ей улыбка вновь изуродовала его лицо. Он презирал и Бога, этот меченый. Не просил ничего у Создателя сам и не хотел, чтобы за него просили другие. Странный человек. Странный и непонятный. Наверное, следовало бы держаться от него подальше, но, кажется, Сигрид уже запоздала с принятием этого решения.
      Рекин Лаудсвильский неспеша прохаживался по комнате. Дышал он с трудом, ходьба утомляла его, но и просто сидеть сложа руки было, видимо, выше его сил. Отранский сочувственно наблюдал за старым владетелем. Благородный Рекин здорово сдал за последние месяцы. Впрочем, и сам Гаук тоже не помолодел. Двух его сыновей унес Расвальгский брод в тот страшный день. Но даже не это самое ужасное – безнадежность, вот отчего поседела голова Гаука Отранского. Даже пожертвовав сыновей, он не спас Лэнд. И жалел он теперь только о том, что не пал там же, у Расвальгского брода, как и подобает воину и владетелю. Почему все так обернулось? Отранский был уверен, что Лэнд мог отразить нашествие гуяров, если бы встретил их единым фронтом. Возможно, Гарольду бы это удалось. Надо отдать должное гуярам, они удачно выбрали время для нападения. Наверняка заморские купцы, обнюхав Лэнд, помогли советом морским разбойникам. Ну и конечно отличились свои. Гаук не считал раньше Олегуна подонком. Да и глупым человеком благородный Оле не был. И все-таки продался гуярам – за призрачную власть, за тень короны над головой. Отранский тоже был честолюбив, и его усиление королевской власти тревожило не на шутку. Гарольд был крут порою, но, как теперь выясняется, прав был все-таки он. Дедовские обычаи и старинные привилегии дорого обошлись Лэнду, помешав объединиться. Мир менялся, границы лопались под напором своих и чужих, а Лэнд не успевал за этими переменами. Вот и наступил час расплаты.
      – Нордлэндцы не признают Кеннета, – тяжело вздохнул Лаудсвильский, опускаясь в кресло.
      – Гоголандскому и Хилурдскому все едино – что Кеннет, что Бьерн, – поморщился Отранский. – Они будут ловить рыбку в мутной воде.
      Лаудсвильский кивнул головой, соглашаясь:
      – Вестлэндцы и остлэндцы посматривают на королеву Кристин, вдову покойного короля Рагнвальда и дочь покойного короля Ската.
      – С Кристин будут еще проблемы, – согласился Отранский. – Получивший ее руку, обретет права на Вестлэндский престол. Только к чему вся эта возня – вряд ли гуяры станут считаться с нашими правами и обычаями.
      Лаудсвильский закашлялся и засмеялся одновременно:
      – Владетель Гоголандский уже закидывал удочку в сторону Кристин.
      – Но ведь Арвид женат, а его сын Стиг ранен, и ему сейчас не до свадьбы, – удивился Отранский.
      – Гоголандский ищет пути к сердцу Олегуна, а Кристин в этой ситуации ценный подарок.
      – Не думаю, что Олегун нуждается в такой подпорке своему положению, уж скорее он женится на дочери гуяра.
      – Не скажи, дорогой друг, каждый авантюрист, дорвавшись до трона, ищет оправдания прежде всего в своих глазах. А благородный Оле не какая-нибудь рвань.
      – Думаешь, у Олегуна могут возникнуть нелады с гуярами?
      Лаудсвильский вздохнул:
      – Олегун честолюбив. Роль марионетки ему скоро надоест. Рано или поздно, он начнет свою игру.
      – И ты хочешь воспользоваться этим?
      – Я не хочу упускать ни малейшего шанса. А потом, гуяры ведь только на поле брани выступают монолитом, но вряд ли они столь же едины в обычной жизни. Честолюбцы есть везде, надо только подобрать к ним отмычку. Нам бы продержаться два-три года, а там что-нибудь наклюнулось бы.
      – Все может кончится уже весною.
      Лаудсвильский словно бы и не расслышал владетеля:
      – Пожалуй, мне уже не дожить до светлого дня, но кое-что я еще в силах сделать и непременно сделаю.
      – Что именно?
      – Сыграю свадьбу.
      Отранский с изумлением уставился на собеседника – похоже, последние события не прошли бесследно для здоровья благородного Рекина. Что, впрочем, и не удивительно. В его-то годы думать о свадьбе!
      Лаудсвильский задребезжал мелким старческим смехом:
      – Не пугайся, благородный Гаук, речь идет не о моей свадьбе. Мы обвенчаем Кеннета и Кристин, а потом Кеннет усыновит Бьерна.
      Отранский тупо уставился на Рекина:
      – Кеннет совсем мальчишка, ему не исполнилось еще и пятнадцати лет. Да и зачем все это нужно, о свадьбах ли нам сейчас думать?
      – Если не подумаем сейчас, то потом будет уже поздно. Этим браком мы объединим все земли Лэнда. И сможем короновать Кеннета одной короной. С гуярами предстоит долгая борьба, в которой Лэнд должен выступить единым фронтом.
      – Не знаю, – покачал головой Отранский, – по-моему, это уже не имеет никакого значения.
      Лаудсвильский помрачнел и съежился, его иссохшее за последние месяцы тело почти утонуло в массивном глубоком кресле.
      – Все может быть, Гаук, – сказал он глухо, – но пока у меня есть хоть капля надежды, я буду бороться. Для начала мы отправим посольство к гуярам.
      – А они согласятся вести с нами переговоры?
      – Другого выхода у нас все равно нет. Бес Ожский прав: война нас погубит.
      – Поедем сдаваться?
      – Не сразу, Гаук. Для начала попробуем поторговаться.

Глава 2
Свадьба

      Нельзя сказать, что благородная Сигрид с ликованием восприняла предложение Лаудсвильского. В течение нескольких весьма неприятных минут Рекин имел возможность наблюдать прежнюю нордлэндскую королеву. Впрочем, запал у Сигрид быстро пропал. Она была нездорова, и владетель от души пожалел ее.
      – Кеннет еще ребенок, – сказала она почти жалобно.
      – Ему скоро будет пятнадцать, – не согласился Рекин.
      – Мы изуродуем ему жизнь.
      – Сигрид, – владетель старался говорить как можно мягче, – ты же знаешь, как я люблю Кеннета, но у нас нет выхода.
      – Бес Ожский не согласится. – Она цеплялась за этого человека, как утопающий за соломинку, и уже в который раз он ее подводил.
      – Я разговаривал с владетелем Ожским, он согласен с моими доводами.
      Лицо Сигрид пошло красными пятнами:
      – Этот человек смеет распоряжаться судьбой моего сына? Кто дал ему право? Как ты посмел его спрашивать, Рекин?
      Лаудсвильский вздохнул:
      – Я опрашивал всех владетелей, в том числе и его.
      Сигрид вдруг заплакала:
      – Я не хочу, слышишь, не хочу. Оставьте мне хотя бы Кеннета.
      Рекин покачнулся и сел, морщась от боли в истрепанном сердце. Сигрид даже головы не повернула в его сторону.
      – Я уже стар, Сигрид, – глухо проговорил Лаудсвильский, – мне осталось жить считанные недели. И тогда я оставлю в покое и тебя, и твоего сына. Боюсь только, что его не оставят в покое другие. Короля не спрячешь за юбками. Многие будут использовать этих детей в своих интересах. Они уже соединены невидимыми нитями – это судьба.
      Кеннет выслушал Рекина Лаудсвильского молча, не перебивая. Надо полагать, мальчишка, много переживший за эти месяцы, повзрослел до срока. Темные брови сошлись у переносицы – привычка, которую он то ли перенял, то ли унаследовал от Беса Ожского.
      – Это так необходимо, благородный Рекин?
      – Брак короля – дело государственное, – развел руками Лаудсвильский.
      – Ты думаешь, что мы еще можем хоть что-то исправить?
      – Мы обязаны сделать все, что в наших силах, а там – как Бог даст.
      – Хорошо, я согласен.
      Кеннет поднялся и ушел, не сказав больше ни слова. Рекин долго смотрел ему вслед. С этим мальчиком отныне были связаны все его надежды, воплощение в жизнь которых он, пожалуй, уже не увидит. А жаль. Жаль, что жизнь всегда короче надежды на ее благополучных исход.
      Венчание состоялось через неделю в небольшом городишке Хольцбурге, в самом сердце Приграничья. Никогда еще его жители не видели такого наплыва благородных господ. Казалось, что Лэнд находится в расцвете могущества, а не на краю гибели. Все, что уцелело после разгрома, явилось в этот день изумленным взорам горожан. В глазах рябило от алых владетельских плащей. Остлэндцы, вестлэндцы и нордлэндцы соперничали друг с другом статями коней, богатством отделки доспехов и оружия. И только придирчивый взгляд отмечал стариковские согбенные плечи под алыми плащами, да мальчишеские глаза, растерянно взирающие на мир из-под тяжелых отцовских шлемов.
      Все население города, сильно увеличившееся к тому же за счет беженцев, высыпало на улицу. Каждый счел своим долгом принарядиться в лучшие одежды и поприветствовать блестящую процессию. Толпа бурлила и волновалась. На короткое время были забыты и горечь поражения, и голодная зима, и надвигающееся еще более голодное лето, и даже война, стоящая у порога. В сердцах вдруг вспыхнула надежда: не может Господь навсегда отвернуться от Лэнда, пройдут тяжелые времена, и жизнь вернется в привычную колею.
      – Да здравствует король Кеннет! Да здравствует королева Кристин! Да здравствует принц Бьерн!
      Толпа бурлила и напирала, латники Гаука Отранского с трудом сдерживали ликующих обывателей, давая возможность жениху и невесте вместе со свитой проехать к собору.
      – С ума посходили, – покачал головой Хилурдский, – до свадеб ли нам сейчас.
      – Не скажи, благородный Гольфдан, – усмехнулся Гоголандский в начинающие седеть усы, – ни один из присутствующих на этой церемонии не забудет, что королем Лэнда коронован Кеннет Нордлэндский, а этого как раз и хочет старый лис Рекин Лаудсвильский. И он прав – память иной раз творит чудеса.
      – Нам-то какой от всего этого прок, благородный Арвид. Даже если Кеннет утвердится когда-нибудь на престоле, то мы вряд ли доживем до этой счастливой минуты.
      – С тобой трудно спорить, благородный Гольфдан, – криво усмехнулся Гоголандский. – Рекин готовит посольство к гуярам, почему бы нам с тобой не предложить ему свои услуги. Быть может, мы не принесем пользы королю Кеннету, зато поправим свои дела.
      Мальчишка Кеннет выглядел растерянным, судя по всему, предстоящий брак не слишком его радовал. Надо полагать, и благородная Кристин не в восторге от будущего мужа.
      – По-моему, ты, благородный Гольфдан, смотрелся бы на месте жениха куда лучше.
      Хилурдский засмеялся:
      – Я человек обремененный семьей, благородный Арвид. А Кристин лакомый кусочек, тут ты прав. Жаль только, что пока мальчишка подрастет, она уже, пожалуй, состарится.
      – Оле Олегун будет огорчен этой свадьбой.
      – У Олегуна хороший вкус, когда дело касается женщин, но в этот раз он не ошибся и в отношении мужчин.
      Кеннет придержал коня и помахал в воздухе рукой, приветствуя толпу. Народ, обрадованный вниманием короля, разразился радостным ревом, едва не прорвав при этом оцепление. Тах послал вперед своего коня, загородив собой Кеннета. Меченый никогда никому не доверял – и в ликующей толпе может найтись один мерзавец, способный натянуть тетиву арбалета или просто метнуть нож. Кеннет вздохнул: он не боялся толпы, то, что ожидало его впереди, казалось неизмеримо страшнее. Кристин не смотрела в его сторону. Окруженная кольцом благородных женщин, она терпеливо поджидала жениха на ступенях храма. Кеннет спрыгнул на землю и нерешительно шагнул вперед.
      – Не робей, Кеннет, я с тобой, – засмеялся Тах.
      Сын ярла Мьесенского Эйрик подвел Кристин. Кеннету казалось, что женщина вот-вот готова повернуться к нему спиной, а то еще хуже – просто рассмеяться. Но ничего страшного не случилось, Кристин подала ему свою руку, и он осторожно сжал ее ладонь подрагивающими пальцами. Наверное все вокруг смеются над его робостью. Кеннет вскинул голову и обвел окружающих надменным взглядом. Никто вокруг даже не улыбался: лица пожилых владетелей были суровы и сосредоточены. Кеннет набрал в грудь побольше воздуха и нырнул под свод собора как в омут.
      Церемония тянулась долго. Тах откровенно скучал. Маленький Бьерн, видимо, тоже заскучал, но, в отличие от молчавшего меченого, выразил свой протест криком. Кристин вздрогнула и обернулась. Епископ Буржский растерянно умолк. Тах взял Бьерна из рук Марты Саарской и несколько раз подбросил его в воздух. На меченого зашикали, но Бьерн притих, очарованный полетом, и епископ Буржский спохватился.
      Слава Богу, больше ничего не случилось. Кеннет взял из рук Таха Бьерна и понес его под скрещенные мечи королевской дружины. Народ разразился радостными криками. Кеннет ожил, даже румянец появился на щеках, а Бьерн и вовсе ликовал, похоже, звон мечей над головой пришелся ему по душе больше, чем церковный ладан. Смех Бьерна посчитали хорошим предзнаменованием.
      – Да сгинут проклятые гуяры. Да воцарится мир и покой на наших землях.
      Кристин села в карету, запряженную шестеркой лошадей, Кеннет передал ей Бьерна и обернулся к своему коню.
      – Твое место рядом с женой, государь, – негромко подсказал ему старый Рекин.
      Кеннет нехотя полез в карету. Народ, уже предвкушавший дармовое угощение, проводил королевскую чету даже более тепло, чем встретил. На узких улочках Хальцбурга появились телеги с бочками суранского вина, как поговаривали, из Ожских подвалов, и благодарный народ не жалел глоток.
      После свадебного пира, затянувшегося едва ли не до утра королевская чета отправилась в Ожский замок. Кеннет растерянно покосился на Кристин, в голове у него шумело от выпитого вина и дружеских пожеланий владетелей. Хорошо еще, что никто даже не пытался оставить их в эту ночь наедине. Кристин рано ушла в свои покои, сославшись на усталость, а он тупо сидел за столом, выслушивая длинные речи подгулявших гостей. Но ведь рано или поздно это случится. Кеннет даже глаза зажмурил от такой перспективы, и холодок страха пробежал у него вдоль хребта. Он прожил рядом с этой женщиной под крышей королевского дворца несколько лет, но ничего их не связывало в той уже полузабытой и почти нереальной жизни. Кристин была женой его брата Рагнвальда, а теперь вдруг стала его женой. Кеннета бросило в краску, и он поспешно уставился в окно на унылые, заснеженные, неприглядные в своей наготе деревья, равнодушно проплывающие мимо. Почему она молчит? Недовольна, что он сидит рядом? Но ведь Кеннет и сам непрочь убраться отсюда. Тах гарцует на гнедом жеребце в пяти шагах от кареты. Гильдис Отранская строит ему глазки из окна, а Ингрид Мьесенская дуется на подругу. Марта Саарская укачивает расшалившегося Бьерна, напевая ему что-то под скрип полозьев. Никому нет дела до благородного короля Кеннета. Может быть, стоит набраться смелости и, сославшись на головную боль, пересесть на коня. Или, на худой конец, поменяться местами с Гильдис Отранской, иначе горячее бедро благородной Кристин прожжет дырку в его штанах. Черт бы побрал старого Рекина с его государственной необходимостью. Конечно, владетель Лаудсвильский проверенный друг, но, будем надеяться, государство не пострадает, если Кеннет пересядет в седло. Хорошо благородному Рекину давать советы, а попробовал бы он сам наладить отношения с женщиной, которая сидит отвернувшись в сторону и молчит, словно один Кеннет виноват во всем, что происходит в этом мире. А тут еще вредные девчонки, которые улыбаются да перешептываются, кося смешливыми глазами на короля Кеннета.
      Кеннет вспомнил отца и тяжело вздохнул. Был бы жив благородный Гарольд, ничего бы этого не было – ни поражения, ни бегства, ни этой унылой кареты с обиженной Кристин. А может быть, Кристин сердится вовсе не на Кеннета? Она просто не в силах забыть Рагнвальда. Рагнвальд был настоящим воином. Отец, король Гарольд, любил его куда больше, чем младшего сына. Наверное, на это были свои причины. Как-то Кеннет случайно услышал несколько весьма опечаливших его слов. Он не рискнул расспрашивать мать и обратился за разъяснениями к Лаудсвильскому. Благородный Рекин ничего не ответил, просто подвел Кеннета к зеркалу. Кеннет был похож на отца, так ему тогда показалось, быть может меньше, чем Рагнвальд, но все-таки больше, чем Оттар. Оттар был похож на мать, благородную Сигрид, и не слишком огорчался по этому поводу. Потому что Оттар не знал своего отца благородного Гарольда Нордлэндского, а был очень привязан к Бесу Ожскому и ко всем этим странным меченым. Кеннет был по мальчишески влюблен в Ивара, который потом оказался Тором. И Атталид ему тоже нравился. Тах, правда, называл его Волком и лейтенантом. Они долго искали их тела на поле брани и нашли на берегу реки. Король Нордлэнда Рагнвальд и лейтенант меченых Волк лежали рядом. Дана заплакала, увидев мертвого брата, и Кеннет тоже не сдержал слез, а Тах только сжал кулаки, и его темные глаза стали просто черными. Там они и поклялись отомстить гуярам за смерть своих братьев. И, даст Бог, сдержат свою клятву. Наверное стоит рассказать об этом Кристин, может быть, ей станет легче. Она любила своего первого мужа и сейчас не может простить Кеннету того, что он жив, а Рагнвальд мертв. Рекин сказал, что этот брак заключен и ради самой Кристин, и ради Бьерна, а главное, ради блага всего Лэнда. И тут уж Кеннет ни в чем перед Кристин не виноват, будь его воля, этого брака не было вовсе. К сожалению, все владетели поддержали Лаудсвильского.
      – Хорошо, что все закончилось, – сказал Кеннет, неожиданно даже для себя.
      – А я думала, что для благородного Кеннета все еще только начинается, – сладким голосом пропела Гильдис Отранская. И все девчонки прыснули от смеха. Даже благородная Кристин повернула в его сторону голову и чуть заметно улыбнулась. Или ему это только показалось? Глаза у Кристин оставались грустными, чтобы не сказать тоскливыми.
      – Мне жаль Рагнвальда, – совсем уж невпопад бухнул Кеннет и тут же пожалел, что вообще открыл рот. Потому что Кристин уткнулась лицом в стену кареты и плечи ее затряслись. Девушки растерянно притихли, с осуждением поглядывая на расстроенного Кеннета.
      – Это он виноват во всем, – с неожиданной ненавистью выдохнула Кристин.
      – Кто он? – удивилась Ингрид Мьесенская.
      – Бес Ожский.
      Больше Кристин ничего не сказала, плечи ее перестали вздрагивать, и только тонкие пальцы сжались в кулачок. Кристин ненавидела Беса Ожского, и ее ненависть разделяли многие. И многие его боялись. А Кеннет не знал, как ему относиться к этому человеку. Бес Ожский убил его отца короля Гарольда, но ведь и король Гарольд убил мать меченого и всех его друзей. А ведь они были родными братьями по отцу. Рекин Лаудсвильский рассказал Кеннету эту страшную историю еще в первый их приезд в замок Ож. Хотя Кеннет подозревал, что Рекин рассказал ему не все. Наверное, Кеннет тоже возненавидел этого человека, если бы не мать. Благородная Сигрид поселилась в Ожском замке, хотя могла выбрать любой другой, и словно чего-то ждала от капитана меченых. И Кеннет, удивленный и сбитый с толку, ждал вместе с ней. Вот только способен ли этот человек сделать хоть что-нибудь для спасения Лэнда, или все надежды благородной Сигрид пойдут прахом. И тогда Кеннету придется посчитаться с этим человеком и за убитого отца, и за обманутую мать. Правда, препятствием в этой мести были Тах и Дана. Кеннет покраснел и покосился на Кристин. Наверное, нельзя теперь думать о Дане, если он женился на другой женщине? Впрочем, думать можно, а вот вслух говорить об этом не стоит, чтобы не обидеть ненароком и без того сердитую жену.

Глава 3
Гуяры

      Благородный Рекин сам решил возглавить делегацию на переговорах с гуярами. Никто ему не возразил. Лаудсвильский уже достаточно пожил на свете, в его годы глупо бояться смерти, да и кто лучше хитрого владетеля способен провести подобные переговоры. И хотя в успех миссии мало кто верил, но чем черт не шутит. Однако охотников сопровождать благородного Рекина в лагерь гуяров нашлось немного. После долгого раздумья да и то нехотя дал свое согласие Фрэй Ульвинский, и уж совсем неожиданно для многих – Бес Ожский. Владетели удивленно переглянулись: если меченому сам черт не брат, то пусть едет. Вслед за Бесом Ожским сопровождать Лаудсвильского вызвались Хилурдский и Гоголандский. Благородный Рекин был эти решением огорчен, но и отказать владетелям повода не нашлось.
      – О чем вы будете договариваться? – горько усмехнулся Мьесенский. – Да и с кем? С Оле Олегуном?
      – А хоть бы и с ним, – Лаудсвильский окинул вызывающим взглядом благородное собрание. – Владетель Олегун прислал мне письмо, в котором согласился на встречу.
      – Гуярам, видимо, нужно время, чтобы подтянуть свежие силы, – предположил Саарский.
      – Очень может быть, – согласился Лаудсвильский, – а разве нам не нужна передышка? Стоит, наверное, обнюхать друг друга перед тем, как снова бросаться в драку.
      Собственно, никто с благородным Рекином и не спорил: ехать так ехать, чего уж там. Хуже чем есть, все равно не будет. Хуже, пожалуй, уже просто гибель. Но с мыслью о скором конце все почти свыклись.
      После завершения нелегкого разговора Лаудсвильский отвел в сторону Фрэя Ульвинского:
      – Я уладил твое дело, владетель. Бес Ожский не возражает против передачи замка Ингуальд твоему внуку.
      Владетель Фрэй был приятно удивлен, хотя по нынешним временам и радость не в радость.
      – Они не состояли в браке, – все-таки осторожно заметил он Лаудсвильскому.
      – Браку помешала смерть Тора Ингуальдского. Излишняя щепетильность в нашем нынешнем положении ни к чему, благородный Фрэй. Да и кому какое дело? Ты согласен, Бес Ожский тоже. Кеннет уже подписал владетельскую грамоту на имя Тора сына Тора, а епископ Буржский ее заверил. И да здравствует новый владетель Ингуальдский. Будем надеяться, что из него вырастет такой же отважный воин, каким был его отец, упокой, Господи, его душу, ибо пал он за правое дело.
      Гаук Отранский проводил посольство до реки Мги. Владетели ежились от мороза, но держались бодро. Шутили, но сдержанно. Переправа предстояла нешуточная. За неширокой заледенелой полосой их ждала неизвестность, быть может смерть. Да и унылый зимний пейзаж не располагал к шумному веселью. Все владетели были в алых плащах, отделанным беличьим мехом, и только Бес Ожский облачился в черный как сажа бараний полушубок. Витые рукояти мечей угрожающе торчали над его широкими плечами, а оскалу белых зубов меченого мог бы позавидовать и матерый волк. Странную компанию собрал под свое крылышко благородный Рекин. Ни Хилурдскому, ни Гоголандскому Отранский не верил – продадут при первой же возможности. Рекину, конечно, все равно помирать, а вот благородного Фрэя жаль. Хотя – днем раньше, днем позже, какая разница. И сам благородный Гаук, скорее всего, недолго задержится на этом свете.
      Свита у владетелей была внушительной. Отранский сам подбирал самых рослых и сильных дружинников. И облачены они были в крепкие доспехи: пусть гуяры знают, что силы у лэндцев еще есть, и они дорого продадут свои жизни. На пыль в глаза и была вся надежда, да еще, быть может, на длинный язык благородного Рекина. Этому опыта не занимать. Вот только доедет ли старый владетель, сил-то кот наплакал. Не поймешь, в чем у него душа держится.
      – Прощаться не будем, – сказал Лаудсвильский, глядя на окружающих слезящимися глазами, – плохая примета.
      И первым послал коня с пологого берега Мги на лед.
      К удивлению Рекина, владетель Олегун встретил прибывших лэндцев приветливо, чтобы не сказать сердечно. Захудалый нордлэндский городишко Клотенбург, расположенный в полусотне верст от Расвальгского брода, нисколько не пострадал во время последних трагических событий. Уцелели даже городские стены, сложенные из камня. По словам вестлэндского дружинника Свена, сопровождавшего владетелей в роли то ли переводчика, то ли соглядатая, именно здесь гуярская верхушка укрылась от разгулявшейся стаи. Со стаей гуяры в конце концов справились, но людей при этом потеряли немало. Особенно страшен был первый натиск, когда ошалевшие от сна гуяры и вестлэндцы никак не могли понять, что же это за сила на них навалилась. Более трети уцелевших в Расвальгской битве гуяров полегло от когтей и клыков монстров, а у остальных боевой пыл упал настолько, что они поспешили укрыться за стенами ближайших городов и замков. Похоже, пережитый ужас не оставил вестлэндца и сейчас, во всяком случае, он то и дело бросал на Беса Ожского испуганные взгляды.
      Лаудсвильский слегка приободрился. Похоже, у гуяров возникли проблемы, и хорошо бы увеличить список этих проблем за счет удачно проведенных переговоров. В Клотенбурге, по расчетам Рекина, было не более четырех-пяти тысяч гуяров. Остальные, видимо, были разбросаны по городам и замкам Нордлэнда. Это означало, что зимой гуяры не собираются вести войну. Что не могло не радовать владетеля.
      Оле Олегун широким жестом пригласил прибывших к столу, за которым уже сидели владетель Свангер и четыре гуяра, широкоплечих, с хмурыми обветренными лицами. Лэндцы сели за стол, не отстегивая мечей.
      – Я думаю, что нет смысла, предъявлять друг другу претензии за прошлое, – холодно сказал Лаудсвильский, – не за тем собрались.
      Владетель Олегун надменно усмехнулся. Гуяры сидели с каменными лицами, и пока что ничем не выразили интереса к разговору.
      – Я слышал, что благородный Оле коронован в Вестлэнде? – осторожно поинтересовался Хилурдский.
      Олегун важно кивнул головой:
      – Владетели Вестлэнда уже присягнули мне.
      – А как же Нордлэнд? – вступил в разговор Гоголандский.
      – Нордлэнд и Остлэнд отошли к гуярам, – отрезал Олегун. – Или кто-то собирается оспаривать у них права на эти земли?
      Владетель Свангер засмеялся, правда не слишком весело. На лицах гуяров не дрогнул ни один мускул. Гоголандский поморщился:
      – Речь идет о владетельских землях.
      – Благородному Арвиду не терпится присягнуть гуярскому королю? – Олегун улыбнулся. – Что ж, пока человек жив, ему не следует терять надежды.
      Новоявленный Вестлэндский король со значением посмотрел на Гоголандского. Благородный Арвид отхлебнул вино из кубка и закашлялся. То ли вино попало не в то горло, то ли пытался скрыть смущение. Уж слишком откровенно благородный Оле его покупал.
      – Хотелось бы узнать мнение твоих союзников, владетель, – Рекин покосился в сторону гуяров. – Или они не знают нашего языка?
      Отозвался на его вопрос самый старший по виду из гуяров:
      – Мое имя Родрик из Октов, и я говорю на твоем языке.
      Надо полагать, этот человек много повидал на своем веку, об этом говорили и седина в рыжеватых волосах и несколько рваных шрамов на худом вытянутом лице. Серые его глаза смотрели на притихших владетелей спокойно и чуть насмешливо.
      – Ты король гуяров? – спросил Лаудсвильский.
      – Во всяком случае, я уполномочен вести переговоры.
      – Переговоры о чем?
      – О перемирии, – пожал плечами Родрик. – Надо полагать, вы приехали именно за этим.
      – Ваши условия? – Лаудсвильский поднес к губам кубок и неспеша отхлебнул глоток.
      – Никаких условий, – отозвался Гуяр. – Мы не трогаем вас, вы не трогаете нас, в течении года.
      – А потом?
      – Потом видно будет.
      – Как быть с беженцами из Остлэнда и Вестлэнда?
      – Они могут вернуться.
      – На каких условиях?
      – На наших.
      Этого Родрика из Октов нельзя было отнести к числу слишком разговорчивых людей, а уж о его товарищах и говорить нечего, они молчали, время от времени прикладываясь к кубкам.
      – Я слышал, что ты служил Храму? – Родрик неожиданно повернулся к Бесу. – И что это именно ты бросил на нас монстров?
      – Допустим, – холодно отозвался меченый, – и что из этого следует?
      – Из этого следует, что ты колдун, а колдунам не пристало сидеть за одним столом с благородными воинами.
      – Какой я воин, мы можем проверить сию же минуту, Родрик из Октов. В свое время мои предки, меченые, выдубили ни одну гуярскую шкуру.
      – Нам дали гарантии, – попробовал остановить закипающую ссору Лаудсвильский, – или гуяры не держат слово?
      Родрик удивленно покосился на Рекина:
      – Никто не собирается вас убивать, старик. Перемирие остается в силе, как и вызов на поединок меченому колдуну.
      – Ты мой ответ уже получил, – холодно заметил Бес.
      – Отложим поединок на завтра, – Родрик поднялся из-за стола, гуяры последовали его примеру. – Завтра же и распрощаемся, с кем-то на год, а с кем-то навсегда.
      Гуяры покинули зал, негромко переговариваясь на своем языке. У самого порога Родрик из Октов обернулся и засмеялся тихим зловещим смехом. Смех предназначался меченому, но тот даже головы не повернул в сторону гуяра.
      – Зря ты приехал сюда, владетель Ожский, – небрежно бросил Свангер. – Брат Родрика побывал в лапах у вохра и умер в страшных мучениях. Окт поклялся отомстить тебе.
      Бес спокойно посмотрел в глаза нордлэндцу:
      – Я сам устраиваю свои дела, владетель, и не нуждаюсь ни в советах, ни в предостережениях.
      Благородный Гаенг поежился под взглядом черных глаз меченого и передернул плечами. Охота к разговору на этом у вестлэндцев иссякла.
      – Ну что же, – сказал Лаудсвильский, когда Олегун и Свангер покинули зал вслед за гуярами, – год мира – это не так уж мало.
      – Гуярам требуется время, чтобы утвердиться на наших землях, призвать своих из-за моря, а уж потом двинуться в Приграничье и далее – в Суранские степи, – заметил Ульвинский.
      – А может им стоит помочь в этом? – Хилурдский покосился на Лаудсвильского. – Гуяров не так уж много, а Суран велик, глядишь, они там заблудятся.
      – Этот Родрик показался мне неглупым человеком, – вздохнул Рекин и не удержался от укора в сторону Беса, – стоило ли затевать с ним ссору?
      – Ссору затеял гуяр, – возразил Ульвинский, – похоже, нас проверяют на прочность. В такой ситуации нельзя давать слабину.
      Утро выдалось на редкость холодным даже для этого времени года. Налетевший с севера ветерок заставил благородного Рекина плотнее запахнуть алый подбитый мехом плащ. Заснеженная поляна у стен Клотенбурга была запружена народом. Пар поднимался над толпой клубами, вырываясь из тысяч глоток вместе с приветственными криками. Кричали в основном гуяры при виде своих вождей. Жители Клотенбурга помалкивали, переминаясь с ноги на ногу и переглядываясь. Видимо, не слишком доверяли мирному настроению завоевателей, которые явились на место поединка в полном вооружении, словно драться предстояло именно им. Вестлэндцы Олегуна, числом не менее сотни, стояли поодаль от гуяров, не смешиваясь с ними. Среди зеленых плащей вестлэндских дружинников выделялись несколько алых. С их обладателями Лаудсвильский успел этой ночью переброситься несколькими словами. Поговорили о том, о сем. Вспомнили короля Ската, который, конечно, умом не блистал, но человеком был добрым. Благородный Рекин сообщил вестлэндцам, что Бьерн внук короля Ската жив-здоров и обещает вырасти крепким мужчиной, под стать своему отцу королю Рагнвальду. Вестлэндцы больше помалкивали, но и предавшегося воспоминаниям старого владетеля не прерывали. О гуярах они говорили откровенно, хотя и с некоторой опаской. Рекин с удивлением узнал, что единого правителя у гуяров нет, все решения принимает совет старейшин кланов, но реальная власть находится у вождей, которые добились авторитета доблестью в бою. Родрик из Октов был одним из таких вождей. С ним реально соперничали двое: Конан из Арверагов и Рикульф из Гитардов. Арвераги, гитарды и окты были самыми мощными гуярскими кланами и часто ссорились между собой. Всего же в гуярском войске было до сотни различных кланов. Слабые кланы примыкали к сильным, признавая их вождя своим и давая ему клятву верности в бою. А уж потом вожди сильных кланов выбирали единоначальника, которого называли императором. Последним гуярским императором, возглавлявшим поход против Лэнда, был Кольгрик из Октов, погибший у Расвальгского брода. Именно соперничеством вождей за верховенство над гуярским войском да ожиданием подкрепления из-за моря и объяснялось нынешнее миролюбие гуяров. Вероятно, Родрик из Октов решил, что Бес Ожский подходящий оселок, чтобы поточить меч для вящей своей славы. Победа над Черным колдуном, ставшим пугалом для рядовых гуяр, подняла бы его авторитет на недосягаемую высоту. Благородный Рекин полагал, что Родрик из Октов здорово ошибся в расчетах. Для ступеньки к возвышению владетель порекомендовал бы ему выбрать спину похлипче и руки послабее.
      Новый взрыв ликования среди гуяр отвлек Лаудсвильского от размышлений. Из ворот Клотенбурга выехал горделивый всадник в сопровождении пышной свиты. Один из вестлэндцев опознал в нем вождя арверагов. Конан из Арверагов был, видимо, весьма популярен среди рядовых гуяр, во всяком случае кричали почему-то особенно долго. Арверагский вождь, статный воин лет двадцати пяти, светловолосый и голубоглазый, расположился в двух шагах от посольства, так что Рекин мог налюбоваться им вволю. Будь Конан в алом плаще, владетель принял бы его за вестлэндца, да и поздоровался он с Лаудсвильским любезно. Какое-то время вождь арверагов рассматривал Беса Ожского уже сбросившего полушубок и, наконец, не выдержав, обратился к Рекину:
      – Почему этот человек без панциря?
      Владетель охотно объяснил, что стальная кольчуга вшита прямо в стеганную куртку меченого, и что эту кольчугу не берут ни стрелы, ни лэндовские мечи. Пожалуй, и гуярскому мечу она будет не под силу. Видимо, Конан из Арверагов был вполне удовлетворен объяснением, он вдруг улыбнулся благородному Рекину широкой белозубой улыбкой.
      Закованный в сталь Родрик из Октов наконец-то появился на импровизированной арене, встреченный громкими воплями одобрения. Конан из Арверагов нахмурился, судя по всему, их с Родриком отношения оставляли желать лучшего. Такой расклад вполне устраивал Лаудсвильского: он от души пожелал, чтобы эти псы грызлись бы между собой и дальше.
      Рекин нисколько не сомневался в превосходстве меченного над гуяром. И оказался прав в своем оптимизме. Бес Ожский без труда отбил удар широкого меча Родрика своим левым мечом, а правым нанес сокрушительный удар по корпусу противника. Стальной наплечник гуяра разлетелся словно стеклянный. Похоже, этого вождь октов, надеявшийся на крепость своих доспехов никак не ожидал. Щит вылетел из его поврежденной руки и загремел по заледенелой земле. Родрик покачнулся, но удержался в седле. Вздох разочарования вырвался из гуярских глоток. Лаудсвильский покосился на Конана, но лицо арверага осталось непроницаемым.
      Родрик, однако, не собирался признавать себя побежденным. Бойцом он был опытным и не бесталанным. Меч его со свистом взлетел над головой Беса, и тот с трудом отвел удар. Но гуяр, видимо, ожидал такого развития событий и, прочертив мечом плавный полукруг, вдруг резко упал на шею лошади и нанес колющий удар прямо в открытую шею меченого. Наверное, это был хорошо отработанный прием, не раз приносивший успех гуяру, но в этот раз он ошибся, не взял в расчет того, что в руках меченого два меча, и тот одинаково успешно рубится и левым и правым. Бес отбил выпад противника без особого труда и, бросив вперед вороного коня, рубанул мечом теперь уже по правому плечу Родрика. Вновь хрустнули гуярские доспехи, и меч гуяра покатился в снег. Меченый мог бы убить вождя октов, но не стал этого делать. Не стоило облегчать Конану из Арверагов путь к власти.
      Гуяры сдержанно прореагировали на поражение своего предводителя. Ни угроз, ни ругательств в адрес победителя не последовало. Похоже, эти люди умели не только побеждать, но и проигрывать с достоинством.
      – Хороший воин, – спокойно сказал Конан, глядя в глаза Лаудсвильскому, – но у Родрика будет шанс расплатится с ним через год.
      Рекину оставалось только головой кивнуть в знак согласия.

Глава 4
Сигрид

      Сигрид с трудом подняла пылающую голову от подушки и прислушалась. Кто-то плакал совсем рядом. Ребенок? Но почему он здесь, в ее комнате. Она с удивлением посмотрела на спящую в кресле рядом девушку-служанку. Зачем она принесла в ее спальню чужого младенца? Разве Сигрид уже не королева? Господи, как он кричит, этот ребенок. Или их двое? Зачем они собрали в ее спальне всех младенцев? Кто посмел? Если этим потаскухам дать волю, то они выживут из дворца королевскую семью. Где Гарольд?
      Сигрид обвела воспаленными глазами ложе. Гарольд умер, вспомнила она вдруг. Его убил Бес Ожский, а она, Сигрид, забыла об этом. Забыла настолько, что позволила убийце любить себя. Но это было давно, очень давно. Он украл у нее Оттара, а этого оставил взамен. Но почему их двое? Сигрид наморщила лоб, пытаясь вспомнить. И она вспомнила все. Вспомнила, как он приходил к ней еще один раз. Это случилась здесь, в Ожском замке. Девять месяцев тому назад. Ей тогда было страшно. Кровавые призраки окружали ее. У нее просто не хватило сил, чтобы отказать ему. Это она, Сигрид, та самая потаскуха, которая разбросала младенцев по замку. Этих двоих надо спрятать. Унести и спрятать. Тогда никто не узнает о позоре Сигрид Брандомской, которая спуталась с убийцей мужа. Как-будто мало ей было Кеннета и тех мук, которые пришлось вынести. Меченый ведь не человек, а бес. Сначала он взял ее силой, а потом колдовством.
      Но это ведь ее, Сигрид, дети. Господь сжалился над ней и послал их вместо Рагнвальда и Оттара. И она не отдаст Бесу этих детей. Она их спрячет от всех. От Беса, от Рекина, от ненасытных владетелей, от гуяров.
      Сигрид принялась лихорадочно натягивать на себя одежду. Служанка, наконец, проснулась и растерянно уставилась на нее.
      – Помоги мне, – приказала Сигрид, – быстро.
      Лицо ее горело от возбуждения, движения были порывистыми, но держалась она уверенно. И это поначалу ввело служанку в заблуждение.
      – Тебе нельзя двигаться, государыня, – прошептала она испуганно. – Роды были тяжелыми.
      – Замолчи! – зашипела в ужасе Сигрид. – Об этом никто не должен знать. Особенно он.
      – Кто он?
      – Бес Ожский.
      – Но владетеля Ожского нет в замке, – попыталась ее успокоить служанка. – Я позову твоего сына Кеннета.
      – А Оттара ты можешь позвать?
      Служанка в ужасе отшатнулась от Сигрид и покосилась на дверь. Младенцы заходились в крике на руках обезумевшей женщины, но она, кажется, не замечала этого.
      – Дай мне шубу, я сама поговорю и с Оттаром и с Рагнвальдом.
      – Отдайте мне детей, – попыталась остановить Сигрид служанка.
      – Хорошо, ты проводишь меня.
      – Куда?
      – Здесь недалеко, я покажу.
      Это была дверь, о существовании которой служанка до сих пор не знала. Растерянно озираясь по сторонам, она шла вслед за Сигрид с единственной надеждой, встретить в этих сумрачных коридорах хоть одну живую душу. Королева шла впереди, безошибочно находя дорогу в полной темноте. Испуганная служанка боялась отстать от нее хотя бы на шаг, чтобы окончательно не раствориться в обступающем ее со всех сторон ужасе и мраке. То, что Сигрид бредит, девушка не сомневалась, не знала она только одного, как остановить эту рослую и сильную женщину. Кричать? Но она и так уже кричит в полный голос. И никто не слышит ее, никто не бежит ей на помощь с факелом в руках. А уж от плача детей и мертвые должны были бы проснуться. Из очередного проема, открывшегося в глухой на вид стене, пахнуло сыростью и плесенью, девушка отпрянула назад и в ужасе уставилась на королеву.
      – Дальше я пойду одна, – Сигрид взяла из рук растерявшейся служанки младенцев и решительно шагнула вперед. Камень глухо ударил о камень, стена сомкнулась, и девушка закричала от ужаса. Никто не отозвался на ее крик, и она заметалась в узких переходах, то и дело натыкаясь на глухие преграды, не в силах отыскать выход из этого невесть кем построенного лабиринта.
 
      Бес не внял уговорам Фрэя Ульвинского и не стал останавливаться в его замке. Ульвинский не обиделся, видимо догадался, почему так спешит вернуться домой владетель Ожский. Впрочем, догадались уже, кажется, все, но вслух своего мнения никто не высказывал. В конце концов, благородная Сигрид женщина зрелая и сама способна решить, от кого и когда ей рожать. Все считали Беса Ожского любовником Сигрид Брандомской, но это было не так. Они провели вместе только одну ночь, а на утро у Сигрид был такой вид, словно между ними ничего не было. Даже когда ее беременность стала очевидной для всех, и Бес пытался осторожно заговорить с ней на эту тему, он встретил ледяной прием. Глаза Сигрид вдруг сверкнули такой ненавистью, что Бес умолк, расстроенный и потрясенный. Она приняла его телом, но не захотела простить и принять душой. Если, конечно, преступления Беса Ожского попадают под понятия прощения и не прощения.
      С каждым шагом гнедого коня, приближающего Беса к Ожскому замку, беспокойство его не только не уменьшалось, но даже нарастало, словно снежный ком, катящийся с крутого склона. Копыта коня гулко простучали по подъемному мосту, и десятки людей бросились навстречу вернувшемуся в родной замок хозяину. Бес довольно скоро уяснил, что в замки случилось несчастье.
      – Сигрид пропала, – сказал ему Тах. – И дети тоже.
      – Какие дети? – не сразу понял Бес.
      – Ваши, – Тах удивленно посмотрел на отца. – Сигрид родила близнецов.
      Кеннет стоял в нескольких шагах позади Таха и в глазах его промелькнуло нечто очень похожее на ненависть. Но Бесу сейчас было не до Кеннета.
      – А ты куда смотрел?
      – Ну, извини, – возмутился Тах. – Чем я-то мог помочь?
      – А куда смотрели ее служанки?
      – Она ушла по подземному ходу. Мы пробовали пройти за ней следом, но в этом лабиринте сам черт ногу сломит.
      – Подземный ход ведет к оврагу на окраине Ожского бора. Ты отправил туда людей?
      – Собираюсь.
      – Долго копаешься. Всех на коней, и в Ожский бор. А мне факел. Быстро.
      Тах засунул пальцы в рот и пронзительно свистнул. Два десятка всадников поскакали следом за ним к воротам. Бес проводил их глазами и круто развернулся к Кеннету:
      – Ты пойдешь со мной.
      Кеннет вскинул голову, собираясь резко возразить, но в последний момент передумал – время для ссоры было самым неподходящим.
      Бес уверенно двигался вперед, безошибочно выбирая направление. Судя по всему, в хитросплетениях подземных Ожских переходов для него не было тайн.
      – Запоминай, – бросил он на ходу Кеннету, – пригодится. По этому подземному ходу мать вынесла меня на руках из Ожского замка, спасая от головорезов Брандомского. И по этому же ходу я вернулся сюда, чтобы отомстить твоему деду Бьерну за ее смерть.
      – Зачем ты мне это рассказываешь? – зло прошипел Кеннет. – Я и без того знаю, что руки у тебя по локоть в крови. И это кровь моих близких.
      – Не много же ты знаешь. – Бес даже не обернулся на этот задохнувшийся от ненависти голос.
      – Достаточно, чтобы при случае сунуть тебе кинжал под ребра.
      В этот раз меченый обернулся и даже поднял факел, чтобы получше рассмотреть лицо Кеннета.
      – Зачем же дело стало? – спросил он насмешливо. – Кинжал у пояса, спина в двух шагах.
      Кеннет молчал, закусив губу от бешенства и бессилия. Этот человек легко взял над ним верх только потому, что был бессердечнее и подлее. Уж он-то не задумываясь вогнал бы нож в спину своему врагу.
      – Я король, а не убийца, – холодно сказал Кеннет. – И должен судить по закону, а не по сердцу. Сердцем я тебя давно уже осудил.
      – По крайней мере честно.
      Бес круто развернулся и решительно зашагал вперед. Кеннет, хмуря густые брови, несколько долгих мгновений оставался на месте. Шаги меченого гулом отдавались под каменными сводами подземелья, словно колокол звонил в неурочный час, предупреждая о грядущем несчастье. Не будь там впереди матери, Кеннет не задумываясь повернул бы назад, но судьба Сигрид теперь, пожалуй, неразрывно связана с судьбой этого человека, а значит, и Кеннету придется идти за ним следом. Во всяком случае до тех пор, пока он сам не научится выбирать дорогу. И тогда он поговорит с меченым уже по другому.
      Сигрид засыпала или уже спала. Силы покинули ее сразу, как только она вырвалась из проклятого замка. Рыхлый снег провалился под ее отяжелевшим вдруг телом, и она обессиленно опустилась у ближайшего дерева, прислонившись к нему спиной. Даже младенцы перестали плакать, а может быть, она просто перестала слышать их голоса. Как не слышала злобного карканья ворон над своей головой и громких криков приближающейся погони.
      – Сигрид!
      Она не хотела слышать его голос. Другие голоса ее уже не волновали, но этот заставил подняться и рвануться вперед из последних сил. Она упала на самом краю оврага, вернее Бес успел перехватить ее в шаге от бездны, в которую она так жаждала провалиться навсегда. Она вновь услышала жалобный плач своих детей и вздрогнула всем телом в его объятиях. Вырваться, у нее уже не хватило сил. Не было сил бороться, не было сил сопротивляться этому человеку, шептавшему ласковые слова, и она повисла на его руках безвольной куклой, предоставив ему решать и свою, и ее судьбу. Все, что было в человеческих силах, она сделала, но Бог не принял ее жертвы.
      Кеннет со страхом заглянул под одеяльца на лица младенцев и вздохнул с облегчением. Оба были живы-здоровы и довольно активно сопели, соревнуясь друг с другом в желании жить и наслаждаться запахами пробуждающегося от зимнего сна Ожского бора. Эти два таких похожих друг на друга человечка вбирали в себя и всю любовь, и всю ненависть Кеннета Нордлэндского. Любовь к матери, к родной земле, к бескрайнему небу над головой, и ненависть ко всему подлому, кровавому и грязному, ко всему тому, что он мог бы назвать именем Беса Ожского. И этот человек без страха шел сейчас впереди Кеннета, словно в насмешку подставляя ему для удара спину, уверенный, что удар никогда не будет нанесен, ибо руки его злейшего врага связаны любовью, пересилившей ненависть.

Глава 5
Рекин

      Поездка к гуярам окончательно подорвала силы благородного Рекина. С трудом дотащился он до Ожского замка и здесь занемог, уже, пожалуй, без всякой надежды на выздоровление. Как ни странно, надвигающаяся смерть не испугала Лаудсвильского. Быть может потому, что жизнь не сулила ему ничего хорошего. Почему все обернулось так страшно? Жизнь ушла в пустоту. И кто в этом виноват? Он сам? Бес Ожский? Гарольд? Ярл Гоонский? Владетели, с их жадностью и непомерным самомнением? Наверное, виноваты все понемножку. Каждый защищал свое. Но, защищая свое, одновременно разрушал чужое. Очень может быть, что это и есть жизнь. Рано или поздно рушится все, что человек создает в горделивом самомнении. Храм и тот рухнул. А уж по уму, по знаниям, по умению управлять людьми горданцам не было равных в нынешнем мире. Да и тот, прежний мир, о котором так любил поговорить посвященный Чирс, тоже ведь разрушился под бременем человеческих страстей. И не спасли его ни знания, ни опыт государственных мужей. Так что не стоит, пожалуй, Рекину посыпать голову пеплом, его участь не лучше, но и не хуже, чем у других. Да и вина относительная.
      Жизнь прожита. Много было в этой жизни и удач, и поражений, но никогда владетель Лаудсвильский не сдавался на милость обстоятельствам, не плыл как бревно по течению. Он всегда боролся, и сделал все, что от него в этой жизни зависело. Хотя, быть может, не все сделал верно. Но для того, чтобы исправить допущенные ошибки, ему понадобится еще одна жизнь, которой, увы, никогда не будет. Тем не менее, благородный Рекин, хитрая лаудсвильская лиса, как его называют «доброжелатели», должен сделать кое-что чужими руками, обманув при этом смерть. Пусть жизнь этого мальчика станет в какой-то степени его второй жизнью, в которой Рекин Лаудсвильский добьется победы.
      – Забудь все, что было, благородный Кеннет. Я не знаю, любит ли твоя мать этого человека или ненавидит, но она сделала правильный выбор и за себя, и за тебя. Прежний мир умрет вместе со мной, Кеннет, и нет смысла копаться в его обломках, отыскивая повод для новой свары. Тебе придется отстроить Лэнд заново, и дай Бог, чтобы он был лучше нашего. Строить будешь ты, Кеннет, но площадку под это здание должен расчистить для тебя Бес Ожский. Такой, каков он есть: жестокий, коварный, безжалостный и беспощадный, повидавший мир во всей его отвратительной наготе.
      – Его ненавидят.
      Благородный Рекин едва не захлебнулся мелким старческим смехом и закашлялся до слез на потускневших от боли глазах.
      – Ненавидят, потому что боятся. И правильно делают. Но тебя этот человек любит.
      – Это я уже успел заметить, – криво усмехнулся Кеннет, – он вообще неравнодушен к нашей семье.
      – Если ты имеешь в виду свою мать, то напрасно иронизируешь, – Лаудсвильский посмотрел на Кеннета почти зло. – У благородной Сигрид ума и сердца больше, чем у болванов, сплетничающих за ее спиной. Бес Ожский полюбил твою мать, когда ему было столько же лет, сколько сейчас тебе, и сумел пронести свое чувство через такие испытания, которые другим не снились. Не суди их, Кеннет. Это я тебе говорю, Рекин Лаудсвильский, на пороге смерти. Нет у тебя права их судить.
      Обессиленный старик упал на подушки. Может и стоило рассказать молодому королю правду о его настоящем отце, но в этом случае Сигрид, пожалуй, проклянет Рекина Лаудсвильского. А зачем лишнее проклятие и без того грешной душе.
      – Бес Ожский будет защищать тебя всю жизнь.
      – Почему? – Кеннет требовательно смотрел на старого владетеля. Рекину стало не по себе от этого взгляда. Кто знает, быть может, мальчишка догадывается об истинном положении дел?
      – Видишь ли, – мягко сказал Лаудсвильский, – твоим дедом был Тор Нидрасский, капитан меченых, а значит, в глазах Беса Ожского ты тоже меченый.
      – Я думал, что все это пустая болтовня.
      – Нет, – глаза Рекина неожиданно блеснули весельем, – твоим дедом был Тор Нидрасский, за это я ручаюсь.
      – Тах тоже считает меня меченым и даже подарил мне мечи убитого Волка.
      – Носи, – коротко посоветовал Рекин.
      – Я король Лэнда, – надменно произнес Кеннет. – Разве не ты, благородный Рекин, сам без конца твердишь мне об этом?
      – Именно поэтому Кеннет. Башня владела Приграничьем более пятисот лет, а Нордлэнд от силы двадцать. Не говоря уже о том, что весь Лэнд жил когда-то под рукой Башни.
      – И ты предлагаешь, чтобы я ее возродил?
      – Покойников не воскресить, – усмехнулся Рекин. – Но меченые умели побеждать, и память об их победах будет вдохновлять многих.
      Кеннет молчал долго. Рекин, откинувшись на подушки, пристально наблюдал за выражением его нахмуренного пока еще мальчишеского лица. Этот молодой человек умеет скрывать свои чувства даже от близких, что, пожалуй, к лучшему. Врагов у Кеннета Нордлэндского будет много. И Рекину хотелось верить, что этот потомок меченых, владетелей и королей сумеет оправдать возлагаемые на него надежды.
      – Не знаю, – сказал после долгого молчания молодой король, – иногда мне кажется, что мы уже все проиграли.
      – Каждый вправе сомневаться, Кеннет, – спокойно отозвался Лаудсвильский, – но мы должны выполнить свой долг до конца, а там уж как Бог даст.
      – Я свой долг выполню, можешь не сомневаться, благородный Рекин.
      – Пригласи ко мне Отранского, – крикнул в спину уходящему Кеннету Лаудсвильский.
      Боль отступила, но он знал, что это ненадолго. За отпущенное короткое время Рекину предстояло еще многое сделать. Хотя если бы его спросили, а зачем так хлопочет старый больной владетель, которому осталось жить всего несколько дней, он, пожалуй, не сразу нашел бы, что ответить. Слишком долго он управлял делами Лэнда, чтобы уйти просто так, не оставив последних распоряжений.
      Гаук Отранский был удивлен и бодрым голосом, и оживленным видом казалось бы уже окончательно угомонившегося владетеля. Но как старый боевой конь из последних сил рвется в битву, так и Рекин Лаудсвильский до последнего вздоха не желал выпускать нити интриг из своих рук.
      – Рад видеть тебя, благородный Рекин, – искренне приветствовал Отранский старого знакомого.
      Да, много было пережито-прожито, всего сразу не упомнишь. Были они и друзьями и врагами, и вновь друзьями. Одно слово – жизнь. Она и сведет, и разведет, а конец для всех один. Благородному Рекину выпала не самая трудная смерть, будем надеяться, что так же повезет и Гауку Отранскому.
      – Владетель Хилурдский сбежал к Олегуну.
      – А Гоголандский?
      – Арвид на месте. Его раненный сын держит.
      – Ты присмотри за Гоголандским, может, его не сын держит, а желание услужить гуярам.
      – Не знаю, – покачал головой Отранский, – все-таки Арвид никогда не был отпетой сволочью.
      – А благородный Олегун был? – усмехнулся Рекин. – То-то и оно. Жди, за Хилурдским другие потянутся.
      – На кой они сдались гуярам? Придется землей и замками с ними делиться.
      – Можно и поделиться, а потом отобрать, – поморщился Рекин.
      – Во всяком случае, перемирие не сделало нас ни честнее, ни сильнее, – вздохнул Отранский.
      – Я и не надеялся, что перемирие поможет нам укрепить силы.
      – А на что ты надеялся, благородный Рекин? – в голосе Отранского послышалось раздражение.
      – Надо сохранить людей, Гаук, – Лаудсвильский поднял на гостя спокойные глаза. – Бес Ожский прав: Лэнд – это люди, а не земля. Сохраним людей, сохраним обычаи и веру, значит рано или поздно вернем и землю. Гуяры согласны принять беженцев из Остлэнда, Вестлэнда и Нордлэнда. Эти люди должны вернуться домой. Но перед возвращением в них надо вселить веру, что гуяры – это временно, и что скоро в Лэнд вернется законная власть. Эту уверенность в людях надо поддерживать и потом, даже если вам придется оставить Приграничье.
      – Я уходить не собираюсь, – холодно заметил Гаук.
      – Не о тебе речь. Своей жизнью мы вольны распоряжаться, как нам заблагорассудится, но мы не вправе рисковать судьбой Лэнда.
      – Чтобы содержать такое количество агентов, нам потребуется много золота. Нужны базы в Ожском бору, и на островах у духов. Придется подкупать и гуяр, и вестлэндцев Олегуна. У меня таких денег нет. Нет и людей, способных все это организовать.
      – Зато и деньги, и люди есть у Беса Ожского. Я уже не говорю о том огромном опыте, который приобрел этот человек, противоборствуя Храму и Лэнду. Тебе не грех у него поучиться.
      – Никто не знает, что у Беса Ожского на уме.
      – Я знаю! Действуй через Сигрид, через Кеннета, через Таха.
      – С этого меченого мальчишки где сядешь, там и слезешь.
      – Ты меня удивляешь, благородный Гаук, – Лаудсвильского даже повело от огорчения, – женщина способна приручить любого мужчину, хоть меченого, хоть не меченого.
      – А где я возьму эту женщину? – возмутился Отранский. – Я не сводня, в конце концов,
      Лаудсвильский зафыркал жеребцом в ответ на отповедь благородного Гаука.
      – Почему бы тебе не выдать за Таха свою дочь?
      – Ну знаешь ли… – Отранский даже руками развел.
      – Этот Тах внук посвященного Вара и правнук посвященного Ахая.
      – Мне-то какое до всего этого дело, владетель?
      – Тебе-то никакого, благородный Гаук, но в Суране сей факт может оказаться немаловажным.
      – Храм разрушен до основания, – неуверенно возразил Отранский.
      – Храм разрушен, но осталась легенда об ушедших благословенных временах. Ибо ушедшие времена всегда благословенны, благородный Гаук, всегда они лучше нынешних. Уверяю тебя, если Тах заявит о своих претензиях на власть, то в суранских городах найдется немало людей, готовых поддержать его притязания.
      – Нам-то какая от всего этого радость?
      – Неужели ты, благородный Гаук, собираешься одолеть гуяров в одиночку?
      – Не знаю, – покачал головой Отранский. – Я человек простой, Рекин, для меня все эти суранские города – темный лес.
      – Зато для Фрэя Ульвинского там нет тайн. Пусть Сураном займется он.
      – А деньги? Где я возьму столько денег? Если нам не поможет Бес Ожский, то Приграничье будет голодать этим летом.
      – Деньги есть у Сигрид. Бьерн Брандомский немало нахапал в свое время. Золото Башни и Храма наверняка прибрал к рукам Бес Ожский. Меченый не просто богат, он сказочно богат. Да и его сын Тах отнюдь не нищий.
      – У мальчишки-то откуда?
      – В последнем письме ко мне посвященный Халукар посетовал мимоходом, что ему так и не удалось обнаружить золото посвященного Вара, который был самым богатым человеком в Храме. А из всей многочисленной семьи Левой руки Великого уцелела только его дочь, мать Таха. Теперь ты понимаешь, благородный Гаук, почему так важно, чтобы интересы Лэнда не были совсем уж чужими меченому мальчишке. Конечно Бес Ожский не оставит Кеннета пока жив, но ведь и он не вечен. Кстати, дочери Беса тоже следует подыскать жениха из наших.
      Гаук усмехнулся:
      – По-моему, ты, благородный Рекин, собрался переженить всех в Приграничье…
      – Во всяком случае, я сделаю все, что в моих силах, для укрепления союза владетелей с Бесом Ожским.
      – Мне кажется, Рекин, что ты самый большой оптимист во всем Лэнде.
      – Будем надеяться, что этот оптимизм не на пустом месте, – отозвался Лаудсвильский.

Глава 6
Кристин

      Рекин Лаудсвильский умер в первый день лета, и эта смерть потрясла Кеннета даже больше, чем он мог предположить. Неугомонный владетель наконец успокоился навсегда в фамильном склепе Хаарских ярлов, взяв напоследок клятву с Кеннета, перезахоронить его в развалинах Лаудсвиля, по возвращении на трон нордлэндских королей. Кеннет обещал, но отнюдь не был уверен, что ему удастся выполнить взятое на себя обязательство.
      В Приграничье пока все было спокойно. Условия перемирия соблюдались и лэндцами, и гуярами. Никто не сомневался, что это затишье перед бурей. Но грянет буря или нет, а жить надо было, именно поэтому еще по весне, как только просохли дороги, Бес Ожский и Фрэй Ульвинский, в сопровождении полусотни дружинников, отправились в Суран. О целях этой экспедиции особенно не распространялись, да и знали о ней немногие. Приграничью нужен был хлеб, чтобы прокормить многочисленных беженцев из Лэнда, и хотя в последнее время их количество значительно уменьшилось за счет возвратившихся к родным очагам, но немало было и таких, которым возвращаться было просто некуда. В основном это были жители Бурга и других крупных городов, разрушенных гуярами. Обустройство этих беспокойных людей стало головной болью и Гаука Отранского, и оправившейся после долгой болезни Сигрид. Кеннету тоже пришлось вникать в дела Приграничья: принимать делегации от купечества, от ремесленников и, как говорил Тах, надувать щеки, хмурить брови, расточать благосклонные улыбки.
      Приграничные дороги с приходом весны сделались небезопасными. Банд, орудовавших в Ожском бору, день ото дня становилось все больше и действовали они все наглее и наглее, подбираясь порой к стенам укрепленных замков. Буржский сброд активно осваивался в Ожском бору, тревожа не только окрестных крестьян, но и нападая на хлебные обозы, которые под усиленной охраной дружинников направлялись в городки Приграничья для скопившихся там беженцев. Гаук Отранский обратился за помощью к королю Кеннету. В замке Ож было до сотни дружинников из личной охраны короля, кроме того сильные гарнизоны были расположены в ближайших замках, Брандоме и Ингуальде. Кеннет вызвался было сам навести порядок в окрестностях, но тут запротестовали и старый владетель Саарский, и благородная Сигрид: негоже королю в нынешней ситуации воевать со своими подданными, даже если эти подданные встали на путь разбоев и грабежей.
      Очистку ближайших лесов поручили Таху. Меченый с большим рвением принялся за дело, тем более что человеку, выросшему в Южном лесу, Ожский бор казался родным домом. Опытные дружинники, участники многих сражений и стычек, поражались умению этого мальчишки ориентироваться на местности, его звериной хитрости и коварству, когда следовало заманить врага в ловушку, и той веселой беспощадности, с которой он преследовал разбойников. Вот уж действительно, истинный сын Черного колдуна.
      Тах довольно быстро навел порядок в округе, заслужив благодарность и владетелей и крестьян. Кеннет завидовал меченому, но старался держать свои чувства в узде, да и зависть была глупой, мальчишеской, которую не следовало выставлять на показ. Оказалось, что быть королем в разоренной стране хлопотно и скучно. То и дело приходилось разбирать свары между владетелями, которых даже поражение не смогло излечить от высокомерия и неуживчивости. Что делили эти люди, все, казалось, потерявшие, Кеннет понять не мог, но владетели без конца припоминали вековой давности обиды, плели интриги, создавали недолговечные союзы, заключали браки. И весь этот странный хоровод вытанцовывал вокруг Кеннета, требуя внимания и денег. Однако средств в королевской казне не было вовсе. Кое-что перепадало остлэндским и нордлэндским владетелям от королевы Сигрид, но эти скромные пожертвования не столько утихомиривали, сколько разжигали страсти. И добро бы речь шла о юнцах, но многие владетели годились Кеннету в отцы, а то и в деды. Конечно, трудно было ждать от людей потерявших все, в том числе и своих близких, спокойствия и рассудительности, но хотя бы на каплю понимания Кеннет Нордлэндский мог, казалось бы, рассчитывать с их стороны. Появились обиженные, которые втихомолку, а кое-кто уже и открыто, искали связи с Оле Олегуном, благо в агентах самозваного вестлэндского короля недостатка не было. Следом за Хилурдским отъехал к Олегуну еще несколько владетелей со своими уцелевшими дружинниками. Все усилия Отранского и Мьесенского, сплотить оставшихся владетелей, закончились практически ничем. Нетерпеливый Мьесенский ругался, Гаук Отранский только плечами пожимал. Рекин Лаудсвильский и здесь оказался прав – владетели уже созрели для измены, дело было только за гуярами, которые, однако, не спешили возвращать хозяевам земли и замки, что заставляло многих пока держаться друг за друга и короля Кеннета. Кто его знает, как в конце концов повернется дело. Поговаривали, что Бес Ожский и Фрэй Ульвинский ведут переговоры со степняками и суранцами о совместном выступлении против гуяров. Словом, рвать отношения с Кеннетом, не договорившись с гуярами было просто глупо. К тому же прибыли первые хлебные обозы из Сурана, а значит, появилась надежда дожить до нового урожая, пересидеть еще одну зиму, а там как Бог даст.
      Шум во дворе вывел Кеннета из задумчивости. Судя по всему, это Тах вернулся из очередной карательной экспедиции в Ожский бор. Кеннет подошел к окну и некоторое время наблюдал за поднявшейся суетой. Если судить по довольному виду дружинников, по их уверенным голосам, то экспедиция и на этот раз прошла успешно. Около десятка понурых людей со связанными руками жались у стены. Надо полагать, это и были захваченные в плен разбойники. Тах оставался пока в седле, скаля белые крупные зубы в сторону высыпавших во двор фрейлин королевы Кристин. Впрочем, и сама Кристин была здесь же, в легком светлом платье, очень выгодно подчеркивающим достоинства ее фигуры. Она о чем-то пересмеивалась с меченым. Это задело Кеннета, и он неожиданно даже для себя выругался сквозь зубы. Старый владетель Саарский, заменивший на посту первого министра несуществующего уже нордлэндского королевства Рекина Лаудсвильского, удивленно поднял голову и смущенно откашлялся. Кеннет махнул в его сторону рукой, сигнализируя, что все в порядке, и вновь повернулся к окну.
      Гильдис Отранская протягивала маленького Бьерна Таху и весело при этом смеялась. Кристин протестовала, во всяком случае, так показалось Кеннету, но тоже улыбалась. Похоже, им там, во дворе, всем было очень весело. А меченый Тах был очень хорош на вороном коне, не даром же Гильдис Отранская и Ингрид Мьесенская никак не могут его поделить, и своими ссорами не раз уже привлекали внимание благородной Сигрид, у которой и без этих клуш хватало забот.
      Визг девушек достиг ушей Кеннета даже сквозь толстые суранские стекла. Надо было бы открыть окно, но он не стал этого делать. Еще подумают, что благородному Кеннету нечем больше заняться, как только за девчонками подсматривать.
      Тах сделал несколько кульбитов по двору, держа Бьерна на руках. Кристин, похоже, испугалась, но меченый как ни в чем не бывало спрыгнул на землю, на ходу подбросив и поймав смеющегося Бьерна. Ребенок любил меченого, это точно. На руках у Кеннета он так не смеялся. Странно только, что Кристин, так ненавидевшая Беса Ожского, благосклонно относилась к Таху. Хотя и этому было свое объяснение: именно меченый опекал Кристин и Бьерна во время страшного бегства из Бурга. Дана тоже находилась во дворе, тоже ругала Таха и тоже смеялась. Длинные светлые вьющиеся волосы то и дело падали ей на лицо, и она привычным жестом их назад, едва не до плеча при этом обнажая руку. Поводов для смеха, по мнению Кеннета, не было вовсе: каким бы ловким наездником ни был меченый, такие кульбиты с ребенком на руках чреваты большим несчастьем. Надо поговорить с Тахом и Кристин: наследник лэндского престола – не игрушка. Вообще-то с Кристин давно уже следовало поговорить – со дня их свадьбы прошло полгода, но в жизни Кеннета ничего не изменилось. Он все ждал какого-то знака, не решаясь прояснить отношения до конца. А Кристин подобное положение дел, похоже, вполне устраивало, и она не предпринимала попыток к сближению. Создавшаяся ситуация была довольно унизительной для Кеннета, и он уже не раз ловил на себе насмешливые взгляды Таха, да и не только его. Девушки, фрейлины Кристин, смеялись над ним почти открыто, а Кристин странно улыбалась в ответ на шутки. Был бы жив Рекин, он, конечно, присоветовал что-нибудь Кеннету, а сейчас молодому королю не к кому обратиться. Кеннет покосился на старого владетеля Саарского и вздохнул. С этим, пожалуй, разговаривать на столь деликатную тему не стоит. Благородный Эйнар туговат на ухо и даже обычные распоряжения ему приходится отдавать во всю мощь легких. Хороший бы у них получился разговор, во дворе слышно было бы. Кеннет рассмеялся.
      – Что-то случилось, государь? – Саарский оторвался от бумаг и посмотрел на Кеннета.
      – Это во дворе, – махнул рукой на окно Кеннет. – Я, пожалуй, спущусь туда.
      – Твоя подпись, государь, – старик протянул ему бумагу. Кеннет быстро пробежал ее глазами. Мы повелеваем, мы предписываем… Интересно, хотя бы одно из этих распоряжений будет выполнено или нет? Странный он, Кеннет, король. Все дела в его королевстве вершат другие люди, а он только расписывается в своем бессилии. Государь, который не правит, и муж, который боится собственной жены. Впрочем, Кристин пока еще ему не совсем жена.
      Кеннет покраснел и закусил губу.
      – Что-нибудь не так, государь? – озаботился Саарский.
      – Нет, все верно. – Кеннет размашисто поставил на листе бумаги подпись и стремительно вышел из комнаты, оставив владетеля в некоторой растерянности.
      Тах обрадовался, увидев Кеннета, во всяком случае, оставил девушек и направился к королю.
      – Я тут поймал одного нашего знакомого, – сказал он улыбаясь, – не худо было бы и тебе с ним поздороваться.
      Кристин подхватила Бьерна из рук Гильдис Отранской и направилась к дому, девушки последовали за ней. Похоже, Кеннет своим появлением потушил веселье.
      – Показывай, – повернулся он к Таху.
      Кеннет не сразу узнал красномордого детину с всклоченными седыми волосами.
      – Арвид, – подсказал ему меченый. – Вспомни буржские ворота.
      Кеннет вспомнил. Краснорожий знакомец покойного Эрлинга, пытавшийся помешать им покинуть взбунтовавшийся город. А Кеннет был почти уверен тогда, что они убили этого негодяя. С тех пор Арвид здорово облинял, да и с тела спал порядочно, но держался он по-прежнему вызывающе.
      – Далеко тебя занесло, – усмехнулся Кеннет.
      – А тебя, государь? – в тон ему ответил Арвид.
      Тах, не раздумывая ни секунды, вытянул наглеца плетью. Арвид отшатнулся и грозно выругался.
      – Обломаем, – пообещал ему меченый и повернувшись к Кеннету добавил: – Письма при нем нашли от Олегуна к нашим владетелям. Большие блага сулит им Вестлэндский самозванец, если они продадут с потрохами законного государя.
      – К кому письма?
      – Молчит пока. Язык мы ему развяжем, а письма ты Гауку отдай, пусть разбирается.
      – Сам разберусь, – хмуро отозвался Кеннет и покосился на окно, где промелькнуло женское лицо.
      Тах взял его под руку и отвел в сторону:
      – Пора тебе решать с Кристин.
      Кеннет вскинулся, словно его пришпорили, глаза сверкнули гневом.
      – Да брось ты, – сказал спокойно Тах, – все когда-нибудь начинают.
      Меченый говорил серьезно и даже тени насмешки не было на его смуглом лице. Кеннет успокоился:
      – Что я, по-твоему, должен делать?
      – Кристин женщина, – задумчиво произнес Тах, – тут самое главное, не испугаться в первый момент. Может быть, тебе с другой для начала попробовать?
      – Как это? – удивился Кеннет.
      – Найдем тебе бабенку порасторопнее, она объяснит и покажет, что к чему.
      – Где я тебе эту бабенку возьму, – покраснел от смущения Кеннет.
      Разговор получался дурацкий, надо было сразу оборвать меченого. В конце концов, Кеннету скоро шестнадцать, пора уже самому научиться решать подобные дела.
      Тах огляделся невесть для чего по сторонам и заговорщически подмигнул Кеннету:
      – Жди меня на открытой галерее, когда стемнеет. Я тебя познакомлю кое с кем.
      Кеннет только фыркнул в ответ и направился к дому. Ему показалось, что меченый улыбается, но не хватило смелости обернуться, чтобы убедиться так это или нет.
      Сигрид подняла глаза на вошедшего сына, но ничего не сказала. Кристин же в сторону Кеннета даже головы не повернула. Гильдис Отранская и Марта Саарская о чем-то перешептывались в углу и тихо пересмеивались. Кеннет был уверен, что смеются они именно над ним, а потому и бросил в их сторону сердитый взгляд, направляясь к матери. Путь его пролегал мимо склонившейся над шитьем Кристин. Кеннет собирался гордо прошествовать мимо, но не удержался и чуть скосил в ее сторону глаза. В глубоком вырезе платья он увидел нечто такое, что заставило его немедленно вздернуть глаза к потолку. К сожалению, он при этом зацепился за ножку подвернувшегося дубового кресла и растянулся в полный рост у ног матери.
      Сигрид вскрикнула от испуга, а потом, убедившись, что Кеннет нисколько не пострадал, расхохоталась в полный голос. Прыснули по углам девушки, и даже Кристин, не отрывавшая глаз от шитья, улыбнулась. На счастье Кеннета в зале появился Тах, и внимание присутствующих переключилось на него. Кеннет оправился от смущения, потер ушибленное колено и присел в кресло рядом с матерью. Сигрид взяла из его рук письма, отобранные у Арвида, и принялась их внимательно просматривать. Лицо ее сразу стало серьезным. Девушки притихли. Кеннет исподлобья наблюдал, как Тах шепчется с Гильдис Отранской. Девушка загадочно улыбалась и бросала на Кеннета насмешливые взгляды. На Кристин Кеннет взглянуть не решался, а когда все-таки не удержался и скосил глаза в ее сторону, то получил такую улыбку припухших розовых губ, что его даже в жар бросило.
      Кеннет уже почти решил плюнуть на предложение меченого и не ходить на галерею в эту ночь, но в последний момент передумал и все-таки отправился туда. Тах уже поджидал его. Кеннет издалека опознал его фигуру по витым рукоятям мечей над широкими плечами. Похоже, меченый не снимал оружие даже во сне.
      – Не робей, – подбодрил Тах Кеннета. – Бабенка – пальчики оближешь.
      Бежать сейчас было бы позорно и глупо, а потому Кеннет заставил себя последовать за меченым, хотя его желание участвовать в этих глупых играх почти сошло на нет. Тах уверенно двигался в темноте, похоже, для него этот путь был привычным. А между тем они находились в той части замка, покои которой были отведены для Кристин и девушек ее свиты. Кеннет и днем появлялся здесь нечасто, а уж ночью и вовсе предпочел бы оказаться как можно дальше от этих мест. Черт бы побрал этого меченого. А если Кристин узнает о ночных похождениях мужа, и хотя Кеннет ей пока еще не совсем муж, вряд ли она одобрит его поведение.
      – Это что? – шепотом спросил Кеннет.
      – Баня, – спокойно отозвался Тах, не понижая голоса. – Так уж принято в Приграничье, что перед первым свиданием с женщиной надо смыть с себя всю грязь.
      – А ну тебя к черту, – огрызнулся Кеннет.
      Тах в ответ только рассмеялся и принялся раздеваться, насвистывая под нос веселый мотивчик. Кеннет нехотя последовал его примеру. Дело, на которое он решился после долгих колебаний, похоже откладывалось на какой-то срок. С одной стороны, он почувствовал облегчение, но с другой, ему хотелось, чтобы все это случилось побыстрее. В конце концов, после долгих приготовлений у Кеннета может в последний момент не хватить решимости.
      Тах толкнул дверь и первым ступил через порог. Кеннета, шедшего за ним следом, обдало паром таким горячим, что он едва не задохнулся.
      – Вперед, благородный король Кеннет, – подбодрил его Тах почти невидимый в полумраке. Кеннет в очередной раз послал его к черту и осторожно двинулся вперед, стараясь не растянуться в полный рост на влажном и скользком полу. Он не сразу понял, что кроме Таха в помещении есть еще кто-то, а когда понял, что эти кто-то женщины, ему сразу же захотелось уйти. Невесть откуда взявшийся Тах подтолкнул его в спину и шепнул на ухо:
      – Иди, не бойся. Она сама все сделает.
      Кеннет, раскинув руки и с трудом передвигая разом ослабевшие ноги, двинулся вперед и непременно упал бы, если бы ему на помощь не вынырнула из горячего пара чья-то белая рука и не потянула за собой.
      – Ложись на лавку, – услышал он чей-то шепот и покорно подчинился.
      – Веничком его, – посоветовал из дальнего угла невидимый Тах, – он у тебя быстро дозреет.
      Кто-то засмеялся рядом с Тахом, и смех этот был женским. Похоже, меченый время зря не терял. А Кеннет лежал тихо, подставляя под хлесткие удары бока и дозревал. Он не рискнул взглянуть в лицо женщины, да и вряд ли он узнал бы ее в полумраке, но женское тело он видел очень хорошо, оно буквально слепило ему глаза. Он даже не заметил, когда она отложила веник и принялась гладить его тело руками. Из угла, где находился Тах, послышался стон, и Кеннет невольно скосил туда глаза. Пар немного рассеялся, и то, что он увидел, обожгло его сильнее, чем горячая вода.
      – Иди ко мне, – шепнула ему женщина, и Кеннет потянулся к ней, привычно повинуясь ее рукам. Никогда он не думал, что чужое тело способно вызвать в нем такую бурю эмоций. Кеннет нырнул в это белое тело, спасаясь от распирающего желания, и на минуту ему показалось, что сердце его остановилось, а потом и вовсе едва не разорвалось от ощущений, лишь угадываемых ранее, но никогда до сих пор не испытываемых во всей полноте.
      Кеннет выскочил из парилки растерянный и восхищенный. И еще бог знает какие чувства он испытывал в эту минуту. Голый Тах в обнимку с голой Гильдис Отранской встретили его появление дружным смехом. Меченый протянул ему кубок, наполненный вином. Кеннет осушил кубок с наслаждением, а потом обессиленный опустился на лавку.
      – Согрешил, значит, – подвел итог Тах. – Ну, иди греши дальше.
      – В каким смысле? – не понял Кеннет.
      – В прямом. Ты нам мешаешь.
      Кеннет был так доволен случившимся, что думал уже о том, как бы благополучно унести отсюда ноги, но Тах, похоже, считал, что все еще только начинается.
      – Ты хоть поблагодари женщину, зря, что ли, она для тебя так старалась.
      Гильдис Отранская захлебнулась смехом и уткнулась лицом в плечо Таха. Вот бесстыжая девка, стоит голая, ржет как кобыла и не капли смущения на лице. И меченый тоже хорош…
      – Вот вам и благородный король Кеннет, – сказала Гильдис отсмеявшись. – Изменил жене и ни тени раскаяния на лице.
      – Ты не суди его, благородная Гильдис, – протянул Тах голосом очень похожим на голос старого Эйнара Саарского, – все, что ни делает государь, делается исключительно для блага государства.
      И оба они едва не поползли под лавку от смеха. А Кеннет едва не задохнулся от возмущения. Уж кто бы его судил, только не эти двое.
      – Иди, женщина заждалась, – посоветовал ему Тах сквозь смех. – Потом оправдаешься.
      – Чтоб вы провалились со своим дурацким смехом!
      Рассерженный не на шутку Кеннет толкнул дверь и не сразу понял, что перед ним стоит Кристин. А понял, когда его обдало жаром с ног до головы. Пар почти рассеялся, открывая его взору тело вызывающе прекрасное в своей бесстыжей наготе.
      – Нехорошо, государь, искать утехи на стороне, имея рядом законную жену.
      Кеннет вдруг хрюкнул от смеха и прижался лицом к смеющемуся лицу Кристин. На этом и закончилось первое любовное приключение благородного короля Кеннета.

Глава 7
Дела семейные

      Владетели Ожский и Ульвинский вернулись из Сурана в самом конце лета с большим хлебным обозом, но утешительных вестей не привезли. На землях Храма не было мира, как не было и понимания надвигающейся опасности. Суранские города враждовали друг с другом, со степняками, с варварами восточных лесов, по храмовым землям гуляли бесчисленные банды, а тут еще и стая, изменив веками протоптанный маршрут в сторону Лэнда, обрушилась на юго-западные области Сурана.
      С хлебом Бесу помог старый знакомец хан Дуда, но ни о каком военном союзе против гуяров он и слышать не хотел, в близкую опасность не верил. Разоренный войной Лэнд его не прельщал, куда выгоднее и безопаснее было трясти суранские города, которые без проволочек откупались от степняков дарами, а то и нанимали их для разборок с бандами. Кроме того у хана были свои соперники в степи и за ними нужен был глаз да глаз. Словом, Дуда посочувствовал лэндцам, поцокал языком, посодействовал в приобретении зерна и даже предоставил охрану для хлебных обозов, но рассчитывать на него в борьбе с гуярами не приходилось.
      – Боюсь, что с владетелями у нас будут неприятности, – сказал грустно Отранский. – Агенты Олегуна не теряли времени зря. Как бы владетели не договорились с гуярами нашими головами.
      – Понять нордлэндцев и вестлэндцев можно, – вздохнул Ульвинский, – наши земли и замки пока при нас, а им терять уже нечего и нечего защищать.
      – А что доносят твои лазутчики, благородный Гаук? – спросил Бес.
      – Почти уже решено, что императором гуяров выберут Конана из Арверагов. Конан горячий сторонник похода в Приграничье и далее вглубь Сурана. Все новые и новые гуярские корабли прибывают из-за моря, и прибывшие хищники ждут своей доли добычи.
      – Быть может, стоит договориться с гуярами, – осторожно заметил Эйнар Саарский, – и пропустить их через земли Приграничья в Суранские степи.
      Отранский кивнул головой:
      – Я посылал людей к знакомому вам Родрику из Октов, как мне кажется, он непрочь договориться.
      – Так в чем проблема? – удивился Ульвинский.
      – Проблема в том, что далеко не все гуярские вожди согласны с Родриком, большинство стоит за войну.
      – Было бы безумием со стороны гуяров уйти в Суранские степи, оставив нас за спиной, – спокойно сказал Бес Ожский. – Надо полагать, что Конан из Арверагов это понимает. Я не против переговоров с Родриком, но следует быть готовым к любому повороту событий.
      Сигрид ревниво наблюдала за Бесом Ожским, склонившимся над колыбелью. Может быть, кому-то это и покажется смешным, но она не считала его отцом Рагнвальда и Оттара, хотя и не отрицала, что родила их именно от него. Конечно, она проявила слабость в ту ночь, да еще и пыталась скрыть это от самой себя. Сейчас, вспоминая об этом, Сигрид испытывала неловкость – в ее-то возрасте разыгрывать из себя невинную дурочку. Но пусть этот человек не думает, что занимает в сердце благородной Сигрид хоть какое-то место. Союз – да. Но не более того.
      Наверное, Бес не был ей совсем уж безразличен ни в полузабытые дни их юности, ни потом. Если бы в ту ночь, когда оскорбленная Гарольдом, она приехала в Ожский замок, к ней бы пришел любовник, а не насильник, кто знает, как бы сложились их отношения. Но тогда он не желал ее любви, он жаждал мести. И отомстил подло и низко. Как только может отомстить мужчина женщине. И разлучил ее с Оттаром. Две ночи она провела с Бесом Ожским и родила ему троих сыновей, без любви, без нежности. Он предпочел пустить в ход силу, обман и колдовство в придачу. А чем еще прикажете объяснить ее не раз уже проклятую слабость в ту ночь, когда были зачаты близнецы. Наверное, по большому счету, этот человек был вправе отомстить и ее отцу Бьерну Брандомскому, и ее мужу Гарольду Нордлэндскому, но этот большой счет не для благородной Сигрид.
      В любви меченого Сигрид не сомневалась, но уж очень странной была эта любовь, рождавшая в ее душе протест и возмущение и против него, и против самой себя, которая хоть и не отвечала, но позволяла себя любить. Кое-чего этот человек от нее уже добился и почти без ее согласия. Недаром же его называют Черным колдуном. Меченый ей действительно нужен, но вовсе не как женщине, а как королеве. И, пожалуй, стоит ему сказать об этом прямо.
      – Мне нужны деньги, владетель Ожский.
      Бес оторвался от колыбели и удивленно посмотрел на женщину:
      – Все доходы Ожского замка в твоем распоряжении.
      – Деньги нужны не только мне, они нужны Отранскому.
      – Почему же благородный Гаук сам не попросил их у меня?
      – Благородный Гаук считает, что любовнице Беса Ожского сделать это гораздо проще, – зло проговорила Сигрид. – Все они считают Сигрид Брандомскую потаскухой, которая отдается меченому за золото и за помощь в спасении государства.
      – И ты позволяешь им так думать?
      – Позволяю, – надменно вскинула голову Сигрид, – потому что это правда. Королевы ничем не отличаются от прочих женщин, и когда им платить нечем, они платят своим телом.
      – Положим, ты платишь не слишком щедро, – усмехнулся Бес.
      Сигрид уже подняла руку, чтобы влепить ему пощечину, но передумала. В конце концов, он впервые недвусмысленно высказался о своих желаниях, хотя и в издевательской форме. Но от Беса Ожского большего ждать, пожалуй, не приходилось.
      – Так ты дашь золото? – спросила она с вызовом.
      – Дам конечно, – легко согласился он.
      Сигрид была разочарована, и тут же рассердилась на себя за это неуместное разочарование. Неужели ей действительно хочется, чтобы этот двусмысленный разговор продолжался дальше?
      Бес, как ни в чем не бывало, расположился в кресле у камина и пристально смотрел на Сигрид насмешливыми темными глазами. Самым умным было бы выставить его за дверь, но у нее накопилось к нему слишком много дел, так что приходилось терпеть его вызывающее поведение.
      – Твой сын Тах спутался с Гильдис Отранской, это может не понравится благородному Гауку, а ссора с ним нам сейчас ни к чему.
      – Но это ведь, кажется, вполне соответствует планам покойного Лаудсвильского, о которых он мне неоднократно намекал.
      – Я рада, что ты даешь согласие на их брак.
      – А я разве даю? – удивился Бес. – Хотя, если Таху нравится девушка, то почему бы и нет.
      – Боюсь, что Таху нравятся и другие девушки, как и некоторым другим меченым, но я не потерплю разврата вокруг себя.
      – А кто они, эти «некоторые другие меченые»? – полюбопытствовал Бес.
      Сигрид закусила губу. Надо же так глупо проговориться. Теперь этот человек вообразит, что она его ревнует. Даже в дни юности она не могла терпеть самодовольной улыбки на его лице, а уж во времена нынешние тем более.
      – Ну что ж, – вздохнул Бес, – я поговорю с Тахом, а также с «некоторыми другими мечеными», возможно, они изменят свое поведение, дабы не докучать благородной Сигрид.
      Он поднялся с кресла и отвесил ей изящный поклон. Неслыханное рыцарство! А она держала его за грубого вояку. Интересно, где он набрался хороших манер, уж не среди суранских ли красавиц? Что-то слишком долго он там пропадал. А впрочем, какое ей до всего этого дело. Но дело все-таки было, именно поэтому благородная Сигрид смотрела вслед уходящему владетелю Ожскому почти с ненавистью.
      Кеннет был вполне доволен жизнью и самим собой, и даже возвращение Беса Ожского, пропадавшего в Суранских степях несколько месяцев, не испортило его настроения. Кристин явно повеселела, и эту перемену в ее настроении Кеннет не без оснований приписал на свой счет. Тах и Гильдис Отранская уже ни от кого не таили своих отношений, и вольности в их речах и поведении порой повергали Кеннета в смущение. Конечно, Тах меченый, выросший в лесу, среди грубых людей и вохров, но благородная Гильдис могла бы вести себя и поскромнее. Впрочем, вопрос об их браке был уже решен, так что окружающие смотрели на их проказы сквозь пальцы. Нынешняя пора безвременья, когда одна война закончилась, а другая вот-вот должна была начаться, не располагали к строгости нравов.
      Затеянная Тахом прогулка казалось небезопасной, но и сидеть за стенами замка на исходе лета, когда чудесная солнечная пора совсем скоро должна смениться дождями, тоже глупо. Тах собирался взять с собой и маленького Бьерна, но тут вмешалась благородная Сигрид и категорически запретила вывозить ребенка за стены. Расхрабрившаяся было Кристин тут же с ней согласилась, тем более что путь в Ингуальдский замок предполагалось проделать верхом, да еще быстрым аллюром.
      Выехали из замка на рассвете, в сопровождении двадцати дружинников во главе с гвардейцем короля Гарольда Гунаром сыном Скиольда, единственным уцелевшим из этой железной когорты после Расвальгской битвы. Гунар получил от королевы Сигрид строгие наставления и ни в какую не соглашался углубляться в Ожский бор, на чем настаивал беспечный Тах. Меченому очень хотелось показать девушкам заколдованное озеро, купание в котором приносило счастье влюбленным. Кеннет стал на сторону Гунара, и Таху, в конце концов, пришлось смириться. Зато он всю дорогу до Ингуальдского замка рассказывал девушкам о любви сержанта меченых Туза к благородной Гильдис Хаарской. По словам Таха, эта любовь и привела Башню к гибели. А историю эту он узнал от старика Хоя, который в свою очередь слышал ее от меченых Чуба, того самого капитана, который сорок лет тому назад захватил Бург и не удержал его только потому, что среди меченых начались разногласия. Далее Таха занесло в такие дебри древней истории, что девушки только ахали, слушая его.
      А Гильдис Отранская заметила между прочим:
      – Не увидим мы теперь счастья по вине благородного короля Кеннета, который боится купаться в озере и предпочитает ему баню за крепкими стенами Ожского замка.
      И все девчонки захихикали самым противным образом, даже Кристин улыбнулась. Конечно, ни для кого не было секретом, как благородный Кеннет «изменил» жене. Гильдис Отранская рассказала об этом всем с такими подробностями, которых не было и быть не могло. К счастью, замок Ингуальд уже замаячил на горизонте, и разговоры о колдовском озере стихли сами собой.
      Кеннет с удивлением осмотрел сторожевую башенку Ингуальда, выглядевшую поновее его сложенным в стародавние времена стен.
      – Ее разрушили меченые, когда штурмовали замок, – пояснил молодой Эйрик Мьесенский. – Это было давно, сорок лет назад.
      – Чуб тогда был капитаном, – дополнил Эйрика Тах. – Я вам о нем рассказывал сегодня. Это он заключил в темницу старого короля Рагнвальда.
      Кеннету это дополнение меченого не понравилось, его настроение и без того подпорченное в пути, упало еще на один градус.
      В замке гостей ждали. Эвелина Ульвинская, в сопровождении отца, благородного Фрэя, и сестры, благородной Астрид, спустилась во двор, чтобы приветствовать по всем правилам этикета короля Кеннета и его супругу королеву Кристин. Сам владетель замка, десятимесячный Тор Ингуальдский, сопел у матери на руках, и прибытие большого количества знатных гостей его нисколько не взволновало. Он даже не проснулся, несмотря на поднявшийся вокруг шум, чем чрезвычайно позабавил веселую компанию.
      Эвелину Ульвинскую Кеннет знал очень хорошо и рад был увидеть ее похорошевшей и посвежевшей, зато Астрид он увидел впервые и слегка смутился под взглядом устремленных на него голубых глаз. Говорили, что в эту девушку был влюблен его брат Оттар, и, надо признать, она была достойна этой любви. В ее обнаженных по локти руках был букет полевых цветов, и Кеннет не сразу понял, что цветы предназначены ему. Наверное потому, что слишком засмотрелся в глаза девушки. Стоявший рядом Тах довольно бесцеремонно подтолкнул его локтем в бок. Кеннет едва не вспылил, но сдержался. Меченый был прав: засматриваться в присутствии жены на хорошеньких девушек просто неприлично. Кажется, эта прогулка в Ингуальдский замок грозила обернуться для Кеннета сплошными неприятностями. От благородной Кристин не ускользнуло замешательство мужа при виде прекрасной Астрид, она обиделась и надолго замолчала. Эта неожиданная размолвка королевской четы не осталась незамеченной окружающими. Впрочем, все делали вид, что им ужасно весело за праздничным столом Ингуальдского замка. Не исключено, что им действительно было весело, а скучал и сердился только Кеннет Нордлэндский.
      Кеннету показалось, что Эйрик Мьесенский уж очень прилежно ухаживает за Даной, выходя за рамки приличий. Не отставал от Эйрика и владетель Заадамский, хотя этому не стоило бы, пожалуй, метить в зятья к человеку, убившему его брата. А все это потому, что Бес Ожский несметно богат, тогда как король Кеннет беден, как церковная мышь и живет из милости в замке того же Беса. Так чем же он лучше владетеля Заадамского? Даже здесь за столом, где собрались преданные короне вассалы, никто не воспринимает его всерьез, что же говорить тогда о всех прочих. И они правы. Какой же он король, если постоянно прячется за спинами Беса Ожского и Гаука Отранского. Тах не старше его годами, но в среде владетелей принят как равный, потому что успел отличиться в борьбе с лесными разбойниками, пока король Кеннет исходил слюной у юбки жены. И если бы не решительность Кристин, он пребывал бы в этом позорном положении до сих пор. Так за что же уважать благородного Кеннета, если он сам себя не уважает.
      Фрэй Ульвинский, заметивший мрачное настроение молодого короля, поднял кубок за его здоровье. Все присутствующие его дружно поддержали, и растроганный горячими приветствиями Кеннет отмяк душой. Хотя, не исключено, что он просто опьянел, благо вина за пиршественным столом было в избытке. Благородный Рекин оставил, видимо, после себя большие запасы, а квартировавшие в замке в течение месяца меченые во главе с Тором Ингуальдским не успели эти запасы истребить.
      Кеннет и сам не заметил, как выболтал эти свои не слишком красивые предположения вслух. За столом воцарилось неловкое молчание. Кеннета бросило в краску. Выручил его Фрэй Ульвинский, предложивший выпить за упокой души и Рекина Лаудсвильского, и Тора Ингуальдского, и всех меченых, павших смертью героев у Расвальгского брода. Кеннет выпил первым, дав себе клятву, что это последний кубок, выпитый им сегодня.
      – А почему бы нам не потанцевать? – предложил Тах. – В наши годы вредно засиживаться за столом.
      Предложение меченого встретило всеобщее одобрение, и молодежь дружно потянулась из-за стола. Кеннета здорово качнуло, но он все-таки устоял на ногах благодаря Кристин, подхватившей его за руку. Кеннет с удовлетворением отметил, что стал на пару сантиметров выше Кристин. Оказывается, он здорово подтянулся за последний год.
      В зале было душновато, и молодеешь отправилась на галерею. Зазвучала музыка, и тут же в круг вышли Гильдис Отранская и Тах. Черт его знает, когда меченый успел выучить лэндовские танцы, но отплясывал он отменно, под стать своей подружке. А уж с Гильдис Отранской мало кто мог поспорить в танце. И все-таки нашлась одна такая отчаянная. Кеннет с удивлением смотрел на Дану. Она здорово изменилась за эти зиму и лето и ничем уже не напоминала ту испуганную девочку, которая сидела за его спиной во время бегства из Бурга. Эта вела себя как королева, а уж взгляды, которыми она подбадривала своего кавалера Эйрика Маэларского, могли поспорить с взглядами Гильдис Отранской. Эйрик коршуном кружил вокруг гибкой партнерши, но все его попытки обнять ее в танце заканчивались конфузом. Дана в самый последний момент ускользала из его объятий под дружный смех присутствующих.
      Тах уже добился поцелуя от Гильдис Отранской, и оба довольные сошли с круга. Одна за другой сходили с круга и другие пары, а Дана с Эйриком продолжали кружить по каменному полу. По неписанным правилам, любой из присутствующих здесь молодых людей мог выйти в круг, и Эйрик обязан был уступить ему партнершу. Но все отлично понимали, что, сделав это, они незаслуженно обидят владетеля, который танцевал отлично и заслужил поцелуй капризной рыжеволосой красавицы.
      Дана смеялась, показывая великолепные зубы, и стреляла навылет зелеными глазами в рассерженного партнера. Кеннет с удовольствием наблюдал за этой сценой. В его голову, слегка отуманенную вином, пришла вдруг шальная мысль, самому выйти в круг и заменить неуклюжего Эйрика. Конечно, Кеннет человек женатый, и добиваться расположения другой женщины в присутствии жены ему не совсем удобно, но с другой стороны, танец это всего лишь игра, в котором при желании может участвовать каждый, а лэндский король не настолько стар, чтобы сидеть букой в углу.
      Кеннет уже сделал шаг вперед, но Тах неожиданно положил руку ему на плечо:
      – Тебе не следует этого делать.
      – Почему? – Кеннет на шепот Таха отозвался так громко, что все присутствующие невольно обернулись в их сторону.
      – Кристин здесь, – негромко напомнил Тах. – К тому же вы с Даной слишком близкие родственники.
      Кеннет побагровел от гнева. Черт бы побрал все эти слухи про его отца и Беса Ожского, про этого Тора Нидрасского, который наследил даже в королевской спальне. Кеннет король Лэнда знать не знает никаких меченых, вздумавших набиваться ему в родню.
      Тах побледнел от обиды. Кеннет говорил слишком громко, чтобы окружающие не услышали его слов. Видимо и Дана поняла, что между Кеннетом и Тахом вспыхнула ссора, она вдруг остановилась и позволила уже потерявшему надежду Эйрику себя поцеловать. Зрители дружно захлопали в ладоши отчасти для того, чтобы подбодрить молодого Мьесенского, но более для того, чтобы заглушить неприятный разговор между молодым королем и меченым.
      – Мы договорим потом, в Ожском замке, – сказал негромко Тах. – Здесь не место для ссоры.
      – В Ожский замок я не вернусь, – отрезал Кеннет. – Отныне королевская резиденция будет в Хальцбурге.
      – Хальцбург не укреплен, – осторожно вмешался владетель Заадамский. – Если угодно, государь, я уступлю тебе свой замок.
      – Я сказал – Хальцбург, – Кеннет сверкнул глазами на притихших подданных. – Я никому не позволю обращаться со мной как с мальчишкой.
      Он круто развернулся на каблуках и, четко печатая шаг, пошел прочь с галереи.

Глава 8
Измена

      Надежда, что по утру Кеннет изменит решение, развеялась как дым. На все уговоры Ульвинского молодой король либо отмалчивался либо отрицательно качал головой. Благородный Фрэй пребывал в растерянности: городок Хальцбург не был приспособлен для королевской резиденции, он был переполнен вестлэндскими и остлэндскими дружинниками, не говоря уже о беженцах. Да и разного сброда там тоже хватало.
      – Тем лучше, – холодно заметил Кеннет. – Король трудные времена должен находиться среди своих подданных, а не прятаться по чужим замкам.
      Все может быть, но как раз в надежности королевских вассалов благородный Фрэй сомневался. Конечно, близость Черного колдуна к королю Лэнда многим не нравилась. А тут еще благородная Сигрид не ко времени родила близнецов. Черт бы побрал всех этих остолопов, распускающих сплетни. Какая разница кто отец Кеннета, Гарольд или Бес, если гуяры сидят в ваших замках и пьют ваше вино?
      Кристин без восторга приняла решение Кеннета:
      – Если тебе не нравится Ожский замок, то мы можем остаться здесь, в Ингуальде. Эвелина возражать не будет.
      – Я поеду в Хальцбург, – отрезал Кеннет.
      – Уж не из-за рыжей ли девчонки ты так взбесился? – Глаза Кристин блеснули гневом, но потом, видимо вспомнив что-то, она улыбнулась: – Дана твоя близкая родственница Кеннет, и даже более близкая, чем ты думаешь.
      Кеннет вспыхнул от гнева:
      – Хватит. Я поеду в Хальцбург, а ты возвращайся в Ожский замок.
      – Почему?
      – Потому что так хочу я, твой муж и король.
      Сказано было хорошо, но на Кристин эти слова не произвели впечатления, она лишь презрительно поджала губы. А стоявшая неподалеку Гильдис Отранская прыснула в кулак.
      Гунар собрался было выделить Кеннету часть дружины, но тот отмахнулся – он доверял приграничным владетелям.
      – Позаботься о королеве Кристин, – бросил Кеннет Гунару.
      Ни на Таха, ни на Дану он даже не взглянул, распрощался тепло лишь с Эвелиной Ульвинской.
      – И какая муха укусила нашего доброго короля Кеннета? – улыбнулась ему вслед Гильдис Отранская.
      – От этих мух теперь отбоя не будет, – скосила в сторону Кристин глаза Марта Саарская. – И жужжат, и жужжат.
      Кристин, садясь в седло с помощью Таха, бросила на смеющихся девушек недовольный взгляд.
      – По вине благородного Кеннета мы остались без кавалеров, – вздохнула Ингрид Мьесенская. – Какая скучища.
      – Вот тебе раз, – возмутился Тах. – А я?
      – Ты у нас меченый, – протянула Ингрид, – и ладно бы только своей Башней, так еще и Гильдис Отранской.
      Девушки засмеялись так дружно, что задумавшаяся Кристин даже вздрогнула.
      – Между прочим, – сказал Тах, – у моего деда, посвященного Вара, было три жены и ничего, справлялся.
      – Какое большое сердце! – притворно вздохнула Марта Саарская и стрельнула глазами в сторону Гильдис.
      – Вот и люби после этого меченого, – усмехнулась та.
      – А при чем здесь меченые? Я же вам про горданцев рассказываю.
      – Меченые еще хуже были, – сказала Рея, дочь Свена Холстейна. – Женщин меняли каждый год.
      – К сожалению, не каждый, – сокрушенно покачал головой Тах.
      Кристин смеялась вместе со всеми, но когда веселье поутихло, выехала вперед и подозвала Таха.
      – Ты, надеюсь, не слишком обиделся на Кеннета?
      – Я к нему в родню не набиваюсь, зря он забеспокоился.
      – Забеспокоился-то он не зря, – сказала со вздохом Кристин. – Да только не в ту сторону.
      – А в какую сторону ему следовало беспокоиться?
      Но Кристин было не до шуток, глаза ее оставались серьезными, чтобы не сказать встревоженными:
      – Поговори с Даной, так будет лучше и для нее, и для Кеннета.
      – Это из-за нашего общего деда Тора Нидрасского?
      – Нет, – жестко сказала Кристин, – это из-за вашего общего отца Беса Ожского.
      – Но не хочешь же ты…
      – Ты мальчик сообразительный, додумывай сам, – отрезала Кристин.
      Тах расстроился даже больше, чем Кристин ожидала, наверное он очень любил мать и не мог простить отцу измены. Сколько же напутали в своей жизни эти люди, а расхлебывать теперь приходится их детям. Кристин вспомнила своего отца короля Ската и тяжело вздохнула: не будь отец столь доверчив, кто знает, как бы повернулась ее жизнь. И Рагнвальд был бы жив…
      Тах внезапно огрел коня плетью и поскакал вперед, поднимая за собой тучи пыли.
      – Эх, – вздохнула Марта Саарская, – кажется, мы потеряли последнего кавалера.
      – Поторопились наши деды в свое время с мечеными, – сказала Ингрид Мьесенская, – таких наездников теперь днем с огнем не найдешь.
      Девушки засмеялись, а Марта Саарская покачала головой:
      – Что-то мы слишком веселы сегодня, как бы скоро плакать не пришлось.
 
      Нордлэндские и остлэндские владетели одобрили решение короля Кеннета. Пусть столицей Лэнда на время станет славный городишко Хальцбург, а там, Бог даст, вернем свои земли да отстроим заново Бург. Вино за пиршественным столом лилось рекой, и захмелевшим головам гуяры были не страшны.
      – Наши мечи, государь, надежнее стен приграничных замков, – сказал покачиваясь на нетвердых ногах владетель Свен Аграамский, родной брат несчастного Тейта, растерзанного стаей.
      Слова Аграамского были встречены дружными криками одобрения. Действительно, негоже отдавать нордлэндского короля приграничным выскочкам. Кто он вообще такой, этот Бес Ожский, да и Гаук Отранский тоже хорош. Приграничье устояло во многом благодаря усилиям нордлэндских дружин, да и сейчас нордлэндские и остлэндские владетели не жалеют сил для всеобщего блага. Было бы справедливо, если бы приграничные владетели поделились с союзниками доходами. Уж коли беда на всех одна, то и ответ должен быть общим. Или приграничные хамы считают, что нордлэндцы и остлэндцы должны даром проливать кровь за их замки и земли.
      – Говорят, что Ожский замок доверху набит золотом, – негромко заметил владетель Эстольд Утгардский. – Черный колдун нахапал немало.
      – А сокровища Башни, – напомнил Арвид Гоголандский. – Ни Гоонский, ни Брандомский так до них и не добрались.
      – А мы тут с голоду подыхаем.
      – Дружине платить нечем, – вздохнул Эстольд. – Люди разбегаются.
      – Король Кеннет должен нам помочь, – послышались голоса. – Дело-то общее.
      Кеннет не сразу уловил причину нарастающего ропота, но очень быстро разобрался в ситуации с помощью сидевшего рядом Свена Холстейна.
      – Я согласен с владетелями, содержание дружин должно стать общим делом.
      Владетели встретили слова Кеннета гулом одобрения, и здравницы в честь молодого короля, надежды Лэнда, зазвучали с новой силой.
      – А золота в королевской казне кот наплакал, – разочаровал ближайших соседей Арвид Гоголандский.
      – Гуяры платят щедрее, – негромко произнес Норангерский.
      – Эти заплатят, – покачал головой пожилой владетель из Остлэнда Хатвурд, – костей не соберешь.
      – За красивые глаза никто, конечно, и медяка не даст, – усмехнулся Норангерский, – но Хилурдский, говорят, неплохо устроился и при гуярах.
      – Не знаю, – с сомнением покачал головой Хатвурд, – чужаки все же.
      – А сын Черного колдуна тебе свой, владетель.
      – Мало ли что болтают, – поморщился остлэндец.
      – А два ублюдка, которых родила потаскушка Сигрид Брандомская, это тоже болтовня? Тебя на крестины не приглашали, владетель Хатвурд?
      Норангерский засмеялся неожиданно громко, Кеннет удивленно покосился в его сторону.
      – За здоровье королевы Сигрид и ее новорожденных сыновей, – поднял кубок ярл.
      Кеннет растерялся, владетели примолкли. Ярл Норангерский, конечно, хватил, но с другой стороны – придраться было не к чему. Сыновей благородная Сигрид родила через полтора года после смерти мужа Гарольда. Вот гадай тут – от кого? Все в один голос утверждают, что от Беса Ожского. Благородный Бьерн Брандомский наверняка в гробу перевернулся.
      Кеннет молча выпил вино, владетели последовали его примеру, при общем неловком замешательстве. Черт бы побрал этого Норангерского, так хорошо сидели. Конечно, у Норангерских давний зуб на нордлэндских королей, даром, что ли, дядя благородного Ската, Сивенд Норангерский, путался с гуярами еще при короле Гарольде, за что и поплатился жизнью, но Кеннет-то тут при чем? Не стоит вспоминать прежние распри, когда беда у порога. А уж Скату и вовсе следовало бы помолчать, поскольку именно королева Сигрид уговорила своего сына Рагнвальда вернуть молодому ярлу замок и владения Норангерских, отобранные королем Гарольдом. Замок, правда, достался в конце концов гуярам, но тут уж вины Сигрид Брандомской нет.
      Словом, испортил застолье благородный Скат. Посидели, конечно, еще немного для приличия, да подались по домам. Если можно назвать домами эти хальцбуржские курятники, выделенные благородным владетелям разве что в насмешку. Золото от Кеннета владетели получили, но что это была за плата – крохи. Впрочем, с Кеннета взятки гладки, какой из него король? А тут еще пошел слух, что Тах, сын меченого, женится на Гильдис Отранской, дочери благородного Гаука, да и сын ярла Мьесенского Эйрик не скрывает расположения к Дане Ожской. Добавьте к этому, что Фрэй Ульвинский уже в родстве с Черным колдуном через дочь Эвелину и внука Тора Ингуальдского, и картина получится весьма занятной. Три могущественных приграничных рода, Отранские, Мьесенские и Ульвинские, породнившись с Бесом Ожским и Сигрид Брандомской, которая и не помышляет открещиваться от меченого, без труда приберут к рукам весь Лэнд, если его, конечно, удастся отбить у гуяров. Но при таком раскладе, с какой же стати нордлэндские и остлэндские владетели должны хлопотать для чужих дядей. И, может быть, не так уж неправ ярл Норангерский, призывающий последовать примеру Гольфдана Хилурдского, столь удачно переметнувшегося к гуярам.
      – Да что тут думать, – пожимал плечами Арвид Гоголандский, – это наш единственный шанс вернуть замки. Гуяры приберут к рукам Приграничье и без нас. Куда мы побежим в этом случае, благородные владетели? В Суран? Месть глину для тамошних горшечников? Или к степнякам хана Дуды, пасти их тощие стада?
      – Штурмовать приграничные замки – себе дороже, – покачал головой владетель Утгардский.
      – А кто тебе предлагает их штурмовать? – возразил благородный Арвид. – Кеннет уже, можно сказать, у нас в руках. Осталось заманить в ловушку Беса Ожского, Отранского, Мьесенского и Ульвинского, и с Приграничьем будет покончено.
      – А как быть с остальными владетелями? – спросил Хатвурд.
      – Каждый за себя, благородный Тейт, – отрезал Гоголандский. – О своих головах в первую очередь надо думать. Сил у нас вполне достаточно для внезапного удара. За головы меченого и Кеннета мы смело можем просить у гуяров свои земли.
      – Пообещают, а потом прирежут как быков на бойне, – поморщился Аграамский.
      – Олегун нас поддержит, – возразил Гоголандский. – И Конан из Арверагов уже дал мне слово.
      – Риск, – покачал головой Утгардский. – Может быть, привлечь еще кое-кого?
      – Эти люди потребуют свою долю, – усмехнулся Гоголандский, – а пользы от них никакой. Старики да малолетки. Ну и продать могут ни за грош.
      – А что будет потом? – спросил владетель Хатвурд.
      – А чем скажите на милость король Конан хуже короля Кеннета?
      – Конан пока что не король, а всего лишь предводитель кланов, избранный на время похода.
      – А мы предложим ему корону, благородный Тейт. Все люди одинаковы, каждый стремится забраться повыше, особенно если рядом есть плечи, на которые можно опереться.
      – У Беса Ожского звериный нюх, – засомневался Утгардский.
      – Поэтому и удар должен быть неожиданным.
      – Неплохо было бы сыграть эти свадьбы здесь, в Хальцбурге, – заметил Аграамский.
      – Какие свадьбы?
      – Таха с Гильдис Отранской и Даны Ожской с молодым Мьесенским.
      – Разумно, – согласился Гоголандский. – Только инициатива не от нас должна исходить.
      – Я поговорю с Холстейном, – предложил Утгардский. – Свен мне доверяет.
      – Холстейн продаст нас сразу, – ужаснулся Норангерский.
      – Я не о том, ярл, – поморщился Утгардский. – Холстейн должен уговорить Кеннета собрать всех владетелей в Хальцбурге для большого совета, а за одно сыграть свадьбы. Зима на пороге, год перемирия на исходе, пора уже что-то решать.
      – Давно пора, – поддержал благородного Эстольда Гоголандский. И все пятеро облегченно рассмеялись.

Глава 9
Бойня

      Гильдис настаивала на венчании в соборе Хальцбурга, Таху, похоже, было все равно. Епископ Буржский морщился, поглядывая на меченого, но, в конце концов, умаслили и его. С Даной никаких хлопот не было, Сигрид окрестила ее еще в Бурге. Молодой Эйрик Мьесенский сиял от счастья.
      В последний момент Сигрид отказалась от поездки в Бург. Никого, впрочем, это не удивило. Пока не утихнут страсти по случаю рождения сыновей, королеве лучше не появляться на людях рядом с Бесом Ожским, дабы не давать пищи злым языкам. Кристин тоже отказалась ехать, ей нездоровилось, а путь предстоял неблизкий. Узнав о ее решении фрейлины приуныли, однако Кристин оставила в замке лишь Марту Саарскую, охотно позволив остальным погулять на свадьбе. Тах клятвенно заверил, что вернет королеве всех фрейлин если не в целости, то в сохранности. За подобные вольности в речах он тут же получил выговор от Гильдис, которая потихоньку уже начала осваиваться в роли строгой жены. Так или иначе, но свадебный кортеж, к которому на пути следования присоединились несколько окрестных владетелей, получился веселым. Грустила только Ингрид Мьесенская, глядя на удачливую соперницу, но ту уж ничего не поделаешь, не рвать же меченого на две половинки.
      В замке Ингуальд свадебная процессия остановилась для передышки. Благородная Эвелина поздравила молодых, извинившись, что не будет присутствовать на свадьбе. Маленькому Тору такие путешествия пока что в тягость. Зато она пообещала навестить благородную Кристин, столь ни ко времени приболевшую.
      – Почему же не ко времени? – удивился Тах – По-моему, ей самое время прихворнуть. Зря, что ли, благородный Кеннет так старательно тер ей спину.
      Таха осудили дружно, хотя и не совсем понятно за что.
      Хальцбург встретил молодых радостным ревом. Гуяры были далеко, а приближающаяся осень давала надежду, что в зиму они не выступят, а значит впереди несколько относительно спокойных месяцев. По нынешним смутным временам и это радость. Урожай в этом году выдался богатым, голода не предвиделось, так почему бы не погулять на свадьбе.
      Надежды горожан, что Черный колдун расщедрится по случаю столь знаменательного события, оправдались с лихвой. Вино и брага лились рекой – пей не хочу. И пили так, что к вечеру трезвых в Хальцбурге практически не осталось. Кое кто уже успел напиться, проспаться и вновь напиться.
      Благородные владетели держали себя в руках, приличных питухов, способных просидеть за столом от зари до зари, в Приграничье можно было по пальцам пересчитать, остальные уже вволю нахлебались речной воды у Расвальгского брода, но и уцелевшие старики мимо рта, конечно, не проносили. Должен же был кто-то обучить зеленую молодежь лэндовским обычаям.
      Изрядно подгулявшая толпа встретила громкими криками одобрения красавца меченого и его невесту Гильдис Отранскую. Пара была хоть куда. Черный жеребец танцевал под меченым, как черт на углях, а благородная невеста, согласно древнему лэндскому обычаю, сидела у жениха за спиной, крепко вцепившись руками в его пояс. Жених был в черном парадном костюме меченых, о которых в славном Хальцбурге уже изрядно подзабыли. Разве уж совсем древние старушки знавали этих веселых ребят, умевших любить, но не умевших помнить. И уж конечно меченый был при оружии – рукояти мечей торчали у него над плечами позолоченными рогами. Словом, жених хальцбуржцам понравился, даром что сын Черного колдуна. На толпу он зыркал так, что у городских кумушек сердца заходились и уж конечно не от страха.
      Эйрик Мьесенский, в отличие от меченого, плыл по бушующему людскому морю белым лебедем. Белыми были и одежда благородного владетеля и его рослый поджарый конь. Золотым диссонансом в эту белую симфонию врывались только рукоять дедовского меча да волосы его невесты, слепившие глаза многочисленным зевакам.
      Процессия медленно продвигалась к собору, на ступенях которого уже томился в ожидании благородный Кеннет, необычайно мрачный в это веселое солнечное утро. Свен Холстейн попытался шутками развлечь молодого короля, но понимания не встретил.
      До собора оставалось не более сотни метров, когда дорогу свадебному кортежу преградили несколько всадников из дружины ярла Норангерского, если судить по значкам на плащах. Дружинники были сильно навеселе или хотели казаться таковыми, во всяком случае уступать дорогу новобрачным они явно не спешили. Фрэй Ульвинский выдвинулся вперед, стараясь грозным криком утихомирить разгулявшихся не ко времени пьяниц. Никто не понял, что произошло, но благородный Фрэй сначала склонился к шее своей лошади, а потом и вовсе медленно пополз с седла. Свистнули несколько стрел, и белый наряд Эйрика Мьесенского окрасился красным. Эйрик широко раскинул руки, пытаясь защитить невесту, и зашатался в седле. Дана попыталась удержать его от падения, но подоспевшие стрелы опрокинули на земь и ее, и Эйрика, и белоснежного красавца коня.
      – Измена! – крикнул ярл Грольф Мьесенский и бросился на помощь сыну.
      На крик ярла Грольфа отозвались не менее сотни глоток. Дружина Свена Аграамского, разрезая толпу, вылетела из-за ближайшего поворота. Мьесенский, надеявшийся на помощь, даже не успел осознать свою ошибку. Многие не понимали, что происходит. Хмель слишком медленно покидал отяжелевшие головы владетелей. Тах уже рубился с дружинниками ярла Норангерского, а в хвосте процессии еще кричали здравницы в честь молодых.
      Кеннета спас владетель Холстейн, приняв на себя летевшие в короля стрелы, рядом упал владетель Заадамский, которого Кеннет еще недавно так глупо ревновал к Дане. Их смерть привела Кеннета в чувство, мощным ударом меча снизу в верх, он выбросил из седла наседавшего норангерца и одним махом взлетел на его коня.
      Таху приходилось туго, он даже коня не мог развернуть, чтобы не подставить под удар сидевшую за его спиной Гильдис. Старые приграничные владетели, забывшие уже, когда держали в руках мечи в последний раз, падали один за другим под ударами озверевших норангерцев. Кеннет издал такой вопль ярости, что конь под ним встал на дыбы.
      – Уходи, Кеннет, – крикнул ему Тах.
      Но Кеннет его не слышал, с перекошенным от ярости лицом он врубился в плотную группу врагов, разбросав их в стороны.
      – Где Дана? – спросил он у меченого.
      Тах оглянулся: ни Даны, ни Эйрика, ни несущего их к счастью белого лебедя-коня уже не было видно среди бьющейся в ужасе толпы, лишь взлетали и опускались стальные клювы рвущихся к добыче аграамцев, да слюнявый рот Норангерского изрыгал проклятия почерневшему от крови миру.
      Бес Ожский во главе небольшой группы королевских дружинников пробился к Таху и Кеннету, оттеснив нападающих к ступеням собора.
      – Уходим, – крикнул он, – их слишком много.
      – Где Дана? – Кеннет, казалось, не слышал его слов.
      Гаук Отранский поднял над головой окровавленный меч и указал Бесу направление отхода. На помощь аграамцам и норангерцам уже спешили остлэндцы Утгардского и Тейта Хатвурда. Утгардский торопился даже слишком рьяно. Бес Ожский снес ему голову ударом меча.
      – Уходим! – снова крикнул Бес и схватил за повод коня Кеннета.
      Судя по всему, изменники хорошо подготовились к выступлению: крики и звон мечей слышались не только на соборной площади, но и на прилегающих улицах. Норангерцы и аграамцы, получившие свежее подкрепление, усилили натиск. Покатилась с плеч седая голова Эйнара Саарского, а следом еще несколько приграничных владетелей побратались с землей. Бес Ожский, теснимый со всех сторон, отступал на окраину Хальцбурга. Тах, наконец-то, избавился от драгоценной ноши, пересадив испуганную Гильдис на круп коня Реи Холстейн. Рея держалась молодцом и даже в этой страшной ситуации не потеряла головы.
      – Где Ингрид Мьесенская? – спросил у нее Тах.
      – Она отходила вместе с благородным Гауком. Может быть, жива еще.
      С Гауком соединились здесь же на самой окраине города. Впрочем, и у Отранского сил было немного. Да и откуда им было взяться в Хальцбурге, если Приграничная дружина размещалась у Расвальгского брода и в ближайших к нему замках.
      – Остлэндцы тоже с ними, – сплюнул Отранский. – Улыбались до последнего, сволочи.
      – Уходим в Ожский замок, – хмуро распорядился Бес. – Гуяры, надо полагать, в курсе наших дел.
      Отхлынувшие было нордлэндцы, обрастая подкреплением, вновь ринулись в сечу. Похоже, что не участвовавшие в заговоре владетели вовремя смекнули, чья берет и поспешили присоединиться к победителям.
      – Надо отрываться, – крикнул Отранский, – иначе перебьют всех.
      – Пригнись, – попросил Бес и, к удивлению Гаука, швырнул в толпу наседавших нордлэндцев два круглых предмета, один за другим. Раздалось два взрыва, с десяток дружинников вылетели из седел, остальные с воплями отхлынули назад.
      – Подарок от молчуна Кона, – криво усмехнулся Бес и круто развернул коня.
 
      В Ульвинском замке сменили лошадей. Вдова благородного Фрэя Хильда на предложение Гаука присоединиться к ним, отрицательно покачала головой.
      – Я умру на своей земле, – сказала она спокойно. – Без Фрэя мне уже нечего искать в этом мире. Спасите моих дочерей, благородные владетели, хотя бы в память об их отце, который был вашим другом.
      Девушки, несмотря на все трудности пути, держались бодро, во всяком случае, жалоб из их уст никто не слышал. Видимо, горе от потери близких было настолько тяжелым, а свалившееся несчастье так неожиданно, что девушки просто оцепенели. Только в Ожском замке они дали волю слезам. Потрясенная случившемся Сигрид отказывалась верить их рассказам и всматривалась с надеждой в лица Беса Ожского и Гаука Отранского, но оба владетеля были мрачны как никогда.
      – Неужели все кончено?
      Если бы речь шла о владетельских дружинах, то можно было попытаться держать осаду в Ожском замке, но не приходилось сомневаться, что в Приграничье скоро появятся гуяры с их пушками и стенобитными машинами. Выдержать гуярскую осаду Ожскому замку не под силу. Да и какой смысл в такой оборонен – месяц или два они продержатся, а что потом? Помощи ждать неоткуда. Гаук Отранский даже и не пытался созывать под свою руку уцелевших владетелей. Бог даст, хоть кто-нибудь уцелеет, а здесь всех ждала братская могила.
      – Надо уходить и уходить немедленно, пока нас не отрезали от Змеиного горла, – сказал твердо Бес Ожский.
      – А кому мы там нужны? – пожал плечами Отранский.
      – В Южном лесу у меня есть крепость. Ни гуяры, ни лэндцы туда не сунутся.
      – Я с родной земли никуда не пойду, – покачал головой Гаук. – Что же касается вас, то ты, наверное, прав.
      – Ты и твои люди, Гунар сын Скиольда? – повернулся Бес к королевскому гвардейцу.
      – Наше место в Лэнде, владетель Ожский, родная земля спрячет надежнее Южного леса, во всяком случае простых дружинников. А королевскую семью лучше увести подальше. Искать их будут и наши, и гуяры.
      Сигрид долго молчала, слишком уж страшным казалось ей это решение, но и выхода не было.
      – Я поеду, – сказала она, наконец, – а девушки пусть думают сами.
      Ни у Эвелины Ульвинской, ни у Кристин Нордлэндской выбора в сущности не было. Их сыновей в любом случае не пощадят. Гильдис Отранская была беременной и в ее решении тоже никто не сомневался. Астрид Ульвинская не захотела покинуть сестру. Ингрид Мьесенская, Марта Саарская и Рея Холстейн тоже не пожелали остаться, ибо их родные погибли в Хальцбурге и податься им в сущности было некуда.
      – Гунар, постарайся не потерять связь с владетелем Отранским.
      – Ты еще на что-то надеешься, владетель Ожский? – горько усмехнулся Отранский.
      – Я не собираюсь сдаваться. Ты слышал о пещере Ожской ведьмы, благородный Гаук?
      Владетель Отранский вздрогнул и поежился под взглядом Черного колдуна. Слышать-то он, конечно, слышал, но до пещер ли им сейчас.
      – Это надежное убежище. Кроме того из пещеры есть выход по подземному потоку прямо к озеру духов. Хой покажет тебе ее, – Бес кивнул в сторону маленького сморщенного от старости человека. – Он же отыщет и еще несколько подобного рода убежищ, где в давние времена прятались молчуны. Через Хоя и его людей мы будем поддерживать связь. В пещере ты, благородный Гаук, найдешь золото в монетах и слитках, постарайся употребить его с пользой. Нам понадобятся надежные люди и здесь, в Приграничье, и в Нордлэнде, и особенно в Вестлэнде. Надо поссорить Олегуна с гуярами. И еще – надо помочь верным людям не потеряться среди грядущих перемен и готовиться.
      – К чему готовиться? – спросил Гунар.
      – К выступлению, – спокойно ответил Бес. – Капли камень точат.
      – И долго они будут его точить?
      – Столько, сколько потребуется, благородный Гаук, – десять, двадцать, тридцать лет. Ничего не потеряно, пока мы живы. А если мы не сумеем разбить гуяров, то за нас это сделают дети и внуки. Не дать бы только угаснуть жажде свободы в их сердцах.
 
      Арвид Гоголандский был разочарован открывшейся его взору картиной. Замок Ож был пуст. Благородный Арвид в сердцах обругал окружавших его владетелей: ведь говорил же, что надо выступать немедленно, пока меченого след не простыл. Нет, испугались, ждали гуяров, вот и дождались – ни Беса, ни Гаука Отранского, ни завалящейся медной монетки в подвалах Ожского замка. Только издевательская записка от меченого, лежащая на столе. Этот подонок еще пожалеет о своей подлости, у Арвида Гоголандского есть способ его огорчить.
      – А что это за способ? – полюбопытствовал Конан из Арверагов, косо поглядывая на разъяренного Арвида.
      Гоголандский замялся с ответом, но отступать было уже поздно:
      – Дочь Беса Ожского находится у нас в руках. Девчонку ранили во время последних событий в Хальцбурге, но есть надежда, что она выживет.
      – Я воюю с мужчинами, – холодно сказал гуяр, – а женщины рождены для любви. Ты покажешь мне эту девушку, владетель Арвид.
      Гоголандскому ничего не оставалась как кивнуть головой и выругаться про себя. Девчонка была уж очень хороша. Впрочем, почему бы не уступить ее гуяру, в девках у нордлэндцев недостатка нет, а вот с землями проблемы.
      – Хороший замок, – одобрил новое приобретение Конан, – и расположен удачно.
      – Ключ к Лэнду, – с готовностью кивнул головой Гоголандский.
      – Будем считать, что этот ключ у нас уже в кармане, – засмеялся гуяр и покровительственно похлопал Арвида по плечу.

Глава 10
Южный лес

      Южный лес пугал Сигрид, и всю долгую мучительную дорогу она с замиранием сердца думала о том, каким окажется новый, страшный и непонятный мир, прибежище вожаков и вохров. Зарядившие дожди сделали дороги почти непролазными, кони с трудом тащили телеги, груженые немудреным скарбом, и Сигрид пришлось пересесть в седло. Дети были здоровы, а больше ничего у Бога Сигрид не просила. И когда Южный лес вдруг зашумел над ее головой своими листьями, она испытала чувство, похожее на облегчение. Это был почти конец пути. Пути настолько тяжелого, что он просто не имел права привести их в ад. Здесь на самом краю Южного леса они устроили привал. Девушки испуганно озирались по сторонам и старались не отходить от телег более чем на десять шагов.
      – Еще три дня пути, и мы дома, – сказал Тах.
      Слова его не вызвали у девушек энтузиазма. Ингрид заплакала, положив голову на плечо Марты. Дурной пример оказался заразительным, через минуту плакали все, за исключением Сигрид. А уж когда поддавшись общему порыву заголосили Бьерн и Тор, Тах зажал уши и отошел к лошадям. Кеннет остался, хотя настроение у него было такое, что впору было зарыдать вместе с девушками. Кеннет много слышал о Южном лесе и о стае, даже видел у Расвальгского брода атакующих вохров, но одно дело рассказы Таха, и совсем другое – самому оказаться в логове монстров.
      – Мы все здесь умрем, – испуганно прошептала Марта Саарская. – Говорят, что только меченые способны вынести взгляд вохра.
      – Ерунда, – Тах вынырнул из темноты и присел у костра рядом с девушками. – Опасен только атакующий вохр, особенно когда он находится в рядах стаи. Взбесившись, они выделяют энергию, способную разрушить мозг человека.
      – А почему мы не встретили ни одного вохра? – спросил Кеннет. – Я думал, их здесь не считано.
      – У каждого вохра, у каждого гнезда вожаков, даже у собак есть своя территория, и лезть в чужие дела здесь не принято. Пока мы мирно движемся по их угодьям, нас никто не тронет. К тому же сейчас осень, а нагулявшие за лето жир вожаки в эту пору ленивы.
      – А если попадутся не нагулявшие?
      – Все голодные сейчас в Суране или Лэнде. Вспомните, все прорывы в Лэнд происходили ближе к осени. Стае нужно запастись жиром к зиме, чтобы завалиться в спячку, а если жира не хватит, то она будет колобродить всю зиму.
      – Ох, доля наша тяжкая, – вздохнула Рея Холстейн.
      – Перемелется, мука будет, – обнадежил девушек Тах.
      Девушки уснули на телегах, крепко прижавшись друг к другу и с головой утонув в звериных шкурах, которые набросил на них меченый. Конечно, Южный лес не так страшен, как это может показаться на первый взгляд, но и хорошего здесь мало, особенно для неженок, выросших во дворцах и замках, среди всегда готовых к их услугам нянек.
      – Хлебнем мы с ними горя, – сказал Тах вслух и покосился на Кеннета.
      Кеннет промолчал. Тоже надулся как сыч, потерянной короны ему, что ли жалко? Тах ни о чем не жалел, разве что судьба Даны его волновала. Но в смерть сестры он не верил, не хотел верить. Хой обещал отыскать ее, а в пронырливости старого варвара меченый не сомневался. Что старику какие-то там гуяры, когда он всю жизнь проходил в Храме по лезвию ножа. Вероятно, Тах даже обрадовался возвращению в Южный лес, если бы за его плечами были не плачущих женщин, а веселые друзья меченые, среди которых прошло его детство. Но нет уже ни Тора, ни Волка, ни Оттара, ни Чуба… Все они остались у Расвальгского брода, сгорели на общем для всех погребальном костре, и пепел их был развеян по земле Лэнда, как семена мужества, которые рано или поздно, но дадут всходы.
      – Не горюй, король, – подмигнул Тах Кеннету, – вернем мы тебе твою корону.
      Кеннет вновь не ответил, только сверкнул из темноты глазами. Тах пожал плечами, развернул на земле меховой плащ и прилег, повернувшись спиной к затухающему костру.
      Проснулся он от визга и криков, несущихся с телег. Тах открыл глаза и приподнялся на локте: здоровенный вожак, изрядно разжиревший за лето, стоял шагах в двадцати у самого края зарослей и оторопело смотрел на шумных пришельцев.
      – Хватит вам, – прикрикнул Тах на девушек. – Если вы каждого встреченного вожака будете приветствовать криком, то у вас скоро осипнут голоса, не с кем будет поговорить о любви.
      Шутка Таха имела успех. Девушки забыли о вожаке и сейчас кричали на меченого, осуждая его за беспечность и легкомыслие. Хорош защитник, нечего сказать. Монстр перепугал женщин и детей, а он спит себе и в ус не дует. Тах частично признал свою вину, но заметил вскольз, что вожакам хватает своих самок, и они никогда не нападают на чужих. Лучше бы он этого не говорил. Возмущению дам не было предела. Какая наглость, сравнивать благородных буржских красавиц с грязными животными из Южного леса! Попытки меченого оправдаться, не возымели успеха, и он вынужден был ретироваться к своему коню под негодующий ропот. Вожак сбежал еще раньше Таха, не выдержав визга обиженных девушек.
      – Охота тебе их дразнить, – проворчал Кеннет, только что приведший с выпаса лошадей.
      – Это для пользы дела, иначе они у нас совсем скиснут.
      К вечеру третьего дня они, наконец, добрались до лесной крепости. Довольно приличному на вид сооружению, срубленному из вековых деревьев. Крепость стояла на высоком холме, посредине обширной поляны, в ста метрах от безымянной речушки, лениво несущей свои воды среди роскошной зелени Южного леса.
      – Кто же ее строил? – спросил Кеннет, не ожидавший увидеть в этих диких местах столь солидное сооружение.
      – Строили суранцы, – бодро отозвался Тах. – Не бойтесь, дороги они сюда не найдут. В Южном лесу есть только звериные тропы, горожанам в них не разобраться.
      Тах, используя веревку с крюком, взобрался на четырехметровую крепостную стену и с помощью ворота распахнул окованные металлическими листами ворота. Сигрид с оторопью рассматривала лесное логово. Бревенчатые стены окружали огромный дом, в котором им предстояло жить и множество хозяйственных построек, среди которых немудрено было заблудиться. Никакой живности в них пока не было, если не считать коней, которых начал распрягать и расседлывать Тах. Но непременно будут, как обнадежил девушек все тот же неугомонный меченый, и красавицам еще предстоит познать радость общения с домашними животными.
      – С какими еще животными? – удивилась Ингрид Мьесенская.
      – Коровки, овечки, уточки, курочки, – охотно разъяснил Тах. – Знающие люди говорят, что нет для женщины большего удовольствия, чем подоить корову или козу.
      Дружное фырканье было ему ответом. Всерьез его слова никто, конечно, не принял, кроме Сигрид. Чтобы прокормить такую ораву людей, сил потребуется немало, и далеко не все можно будет доставить сюда из далекого Сурана. Справятся ли они с этими новыми для себя проблемами, вот в чем вопрос? А дом был хорош, гораздо лучше, чем Сигрид ожидала. И мебель в нем была суранская, поражавшая взгляд изяществом отделки. Правда, пыли вокруг набралось изрядно, но это дело поправимое. Благородную Сигрид в этой жизни ничто уже не испугает, а тем более работа, которая, скорее, только отвлечет от мрачных мыслей.
      – Откуда здесь вся эта роскошь? – спросила Сигрид у Беса.
      – Кое-что купили у суранских торговцев, кое-что взяли просто так, – усмехнулся меченый.
      – Это комната твоей жены?
      Бес кивнул головой. Сигрид скосила глаза на роскошное ложе суранской работы, предназначенное явно не для одинокой женщины и почувствовала что-то очень похожее на досаду.
      – Надеюсь, наши покои находятся не рядом?
      – Тебе решать, – пожал плечами Бес и вышел из комнаты.
      Сигрид устало присела на край ложа. Глупо, иного не скажешь. Глупо задирать Беса, коли притащилась с ним на край света. Глупо разыгрывать недотрогу перед отцом троих своих сыновей. Глупо и смешно. Но Сигрид почему-то не засмеялась, а заплакала, уткнувшись лицом в свои поцарапанные руки.
      В этом отсыревшем без хозяйского догляда доме было довольно прохладно, и поэтому все собрались в общем зале, где расторопный Тах уже растопил камин.
      – Дров хватит, – бодро сообщил он, глядя на притихших девушек. – Года на два хватит.
      – Зерно не погнило? – спросил Бес.
      – Все цело. Разносолов не обещаю, но с голоду не умрем. Вот только поработать придется. Сегодня поздновато, но с завтрашнего утра начнем. Пылищи-то вон сколько.
      Ропот недовольства был ответом на слова меченого.
      – Хватит вам, девушки, – сказала Эвелина Ульвинская, – не жить же нам в грязи. Никто за нас эту работу делать не будет.
      – Золотые слова, – подтвердил Тах, – чтобы жить, надо шевелиться.
      Шевелиться Тах заставил девушек с самого утра, правда, и сам хлопотал, не покладая рук. Кеннету тоже пришлось немало повозиться, таская воду из крепостного колодца. К полудню у него уже с трудом разгибалась спина.
      – Мы за год эту грязь не вывезем! – Ингрид Мьесенская с отвращением отшвырнула грязную тряпку прочь и со слезами на глазах уставилась на свои руки.
      – За неделю вывезем, – обнадежил ее Тах.
      Девушки отозвались на его бодрые слова стоном. Кеннет хотел было выругаться, но покосился на мать и сдержался. Сигрид, надо полагать, устала не меньше других, но в отличие от девушек работала молча, без вздохов и жалоб.
      К вечеру недовольство диктатурой Таха дошло до точки кипения, тем более что сам диктатор отлучился на конюшню вместе с Кеннетом, пообещав по возвращении строго взыскать с нерадивых.
      – Этого меченого убить мало, – сказала Ингрид Мьесенская, поглаживая поясницу. – Он просто издевается над нами. И защитить некому.
      Слова явно предназначались для Сигрид, но та сделала вид, что не расслышала их. Зато расслышала Гильдис Отранская и сочла своим долгом заступиться за любовника, хотя и сердилась на него не меньше других. Возникла серьезная перепалка, которая ни на шутку встревожила Сигрид. За этой вспышкой страстей угадывалась куда более серьезная причина, грозившая перерасти в неразрешимую проблему. Ингрид Мьесенской давно нравился Тах, и она этого никогда не скрывала, в открытую соперничая с Гильдис. И в нынешней ситуации соперничество могло далеко завести молодых женщин. Сколько им придется здесь прятаться – год, два, а может и того больше? На семь полных здоровья и сил девушек приходятся только двое молодых мужчин. Впрочем, есть еще Бес Ожский, тоже далеко не старый, которого Сигрид в своих тайных расчетах, кажется, уже оставила для себя. А что если эти юные особы имеют на этот счет свое мнение? И Сигрид Брандомской до старости придется в одиночестве тешить свою гордость. А ведь у нее дети. Оттар, владетель Брандомский, и Рагнвальд, владетель Хаарский. Сигрид не вправе думать только о себе. Бес Ожский обязан позаботиться о своих сыновьях. Но как же все-таки быть с девушками? Все они последние представительницы древних родов и, кровь из носу, должны дать потомство. Вопрос только в том, где найти для них мужей, не за суранских же купчишек их отдавать?
      – Хватит, девушки, – покосилась на вошедших мужчин Сигрид. – Пора спать.
      – А в чем дело? – поинтересовался Тах.
      – А в том, что нам спать пора, – бросила Гильдис вызывающий взгляд на Ингрид Мьесенскую. – Пошли, Тах.
      Ингрид закусила губу, но глаза ее сверкнули из под опущенных ресниц. Можно было не сомневаться – война начинается. Только этого им еще не хватало в этой Богом забытой дыре.
      Сигрид долго не могла уснуть, вспоминая не такую уж далекую, но почти уже нереальную жизнь. Там, в прошлом, было все: и радости, и горести, и обретения, и потери, но, пожалуй, никогда ей не было так плохо, как сейчас. И главное, никакого просвета впереди, никакой надежды. В свое возвращение в Лэнд она уже не верила. Неужели удел ее сыновей и внука сгнить в этом лесу, среди вохров?

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.