Эфиоп, или Последний из КГБ. Книга II

– Что, посравшего человека никогда не видели? Вот он – Командир Гайдамака, какой есть, такой есть, другого Командира у нас нет. – Слово «командир» майор произносил с нажимом, как бы с большой буквы. – Поглазели, запомнили – и хватит. Всё! Все выметайтесь отсюда к чертовой матери, быстренько! И вас, товарищ генерал, извините уж, это тоже касается.

И увидел Гайдамака: штатские молодцы все до единого послушно начали выходить из кабинета, поглядывая на него, Гайдамаку, какими-то провожающими доброжелательными взглядами, будто на всю жизнь хотели запомнить; а последним катился седой подтянутый старик – единственный из всех в военной форме (с погонами генерал-лейтенанта) – из породы железных ежиков, вроде пепельницы на майорском столе. Проходя мимо Гайдамаки, ежик похлопал его по плечу, подмигнул и спросил:

– Что, не узнаете меня, Командир? («Командир» он тоже сказал с большой буквы.)

– Нет, извините, – развел руками Гайдамака.

– Не помнит, не узнает, – весело сказал генерал-лейтенант. – Как я вам слева в челюсть заехал, а потом прощения просил, – не помните?

– А потом ночью в Москве вы водку пили и частушки пели, – подсказал майор Нуразбеков.

«Дурдом какой-то», – подумал Гайдамака, почесал челюсть и покачал головой.

Генерал– лейтенант доверительно зашептал:

– Вы Нураза Нуразбековича во всем слушайтесь. Слушайте его внимательно, он вам плохого не присоветует. У товарища майора не голова, а Дом Советов!

И чуть ли не на цыпочках устремился вон, по на пороге

был остановлен.

– Обед не забудьте прислать, товарищ генерал! – недовольно напомнил майор Нуразбеков в спину генерала. – Уже половина первого, со вчера не жрал, оцень кусать хоцется!

– Обед на двух?… На двоих? – охотно обернулся генерал, будто ему хотелось остаться в этом кабинете еще ненадолго.

– Почему на двоих? На троих, на троих… На трех персон. Как договаривались.

– А, ну да, ну да…

– Но только не комплексный! Скажите Люське – надоел ее борщ с ее котлетами. И теплый компот надоел. Пришлите, что ли, какой-нибудь минералки… «Куяльник» там… Или сифон с газированной водой.

– Сейчас все устроим в лучшем виде! – отвечал уже не железный ежик, а официант шестого разряда. – «Боржоми» вместо компота годится? Холодненький «Боржоми» из холодильника?

– Пойдет, – разрешил майор. – И коньяк не забудьте, товарищ генерал. И конфеты «Красная Шапочка».

Гайдамака присутствовал на каком-то кагэбистском цирковом представлении, его втягивали в соучастие, играли специально для него; но он не мог понять жанр: клоунада? воздушная акробатика? дрессировка хищников?… Сам-то он чувствовал себя мудаком на канате.

– Сейчас пришлю из неприкосновенного запаса бутылку «Армянского». Сами ВВ [39] пили и нахваливали.

– «Армянского»? Ни в коем разе! – запротестовал майор Нуразбеков. – Только молдавский, что на углу Маркса и Чижикова. Две бутылки… Нет, три! На каждого.

– Доставим ящик, – решил железный ежик. – А «Красной Шапочки» сколько?

– Килограмм. Достаточно.

Гайдамака смотрел па это представление, то и дело поправлял ширинку и размышлял: интересно, шутят они над ним или издеваются? Или у него на нервной почве начались слуховые галлюцинации?

– Сейчас, кажется, в бадэге обеденный перерыв, – вдруг засомневался железный ежик.

– Ну какой может быть в ба-дэ-ге обеденный перерыв, если мы в ка-гэ-бэ еще не обедали! – поиграл словами майор Нуразбеков. – Просто вам хочется язык почесать, товарищ генерал. Мне ли вас учить? Поставьте оперативное задание, пошлите гонца с комитетским удостоверением – Вову хотя бы. Сразу подвал откроют. Пусть на «Волге», на «Волге» подкатят! На черной. Сразу откроют, вот увидите!

– Сделаем, товарищ майор!

(Это генерал сказал: «Сделаем, товарищ майор!») Когда суетливый железный ежик прикрыл за собой дверь, майор Нуразбеков походил вдоль окна, потирая руки и глотая слюну в предвкушении обеда, и сказал:

– Дорогой мой командир! Он на вас клюнул! Клюнул, клюнул, клюнул… Только на вас и клюнул! А вы на него? Вы рыбу удили когда-нибудь? Удили, удили. Вот вы забросили… Ждете… Ее нет еще… А вот круги по воде. Клюнула… Клюет, клюет, клюет… Вы ее р-раз… И вот она есть… Трепыхается! Вы приносите удачу – на живца и зверь бежит. Не понимаете? Да вы обернитесь, оставьте свою ширинку в покое. Посмотрите – кто там у вас за спиной?

Черная раса, как говорят знатоки, древнее белой.

А. Терц

Негры являют проблему для палеоантропологов: пока их самые древние костные останки датируются всего лишь 6 – 7 тысячами лет.

«Журнал этнографии и антропологии»

Пока Гамилькар охотился на Муссолини и беседовал с Лениным в Горках, негусу донесли, что Мендейла вылечил Фрейда от запора, и Фрейд даже запросил пива, сосисок и кислой капусты. Фитаурари призадумался и вызвал к себе обоих лекарей. Колдун даже умылся и приоделся, надел засаленную рубашку и шапочку из домотканной материи, а передник сменил на длинную юбку из пуха купидона, прикрыл, что называется, задницу. Фрейд пришел в котелке и в расстегнутом приталенном демисезонном пальто с бархатным воротничком, он не снимал пальто, его мучила желтая лихорадка. Регент решил устроить небольшой врачебный консилиум, послушать докторов, подумать. Это ристалище происходило во дворце в присутствии нгусе-негуса. Он пил свой молочный коктейль. По обычаю врачи должны были сначала похвастаться своими успехами, рассказать о достижениях, потом изложить свои методы лечения и, если нужно, словесно сразиться. Колдун начал первым:

– Как-то раз жители одной деревни не доплатили мне положенного, а один из них, самый некультурный, не уступил мне на ночь свою жену! Я так разгневался, что потерял голову, дунул в самый сильный волшебный рог и предал их деревню небесному огню. Но, покинув ее, вспомнил, что забыл этот рог в хижине, где провел ночь. Это был подарок моего учителя. Я поспешно вернулся в хижину, но тут как раз подоспела молния, которую я сам же накликал. Троих убило наповал, меня оглушило, а человек, смерти которого я желал больше всего, остался невредим. Именно в его хижину меня перенесли. Трое суток его жена ухаживала за мной, как за любовником. Вывод: Божья рука сильней шаманьего рога. Надо знать, когда можно поддаться искушению, а когда нельзя. История была не в пользу колдуна, в ней Мендейла представал в смешном виде, и уже это должно было насторожить такого тонкого психоаналитика, как Фрейд, – зачем, ну зачем колдун поведал будущему Pohouyam'y невыгодный эпизод из своей жизни? Возможно, запор не окончательно прошел, а сублимировался из задницы в голову Фрейда, и он не вовремя осознал опасность. Фрейд же повел разговор аб ово – от яйца, значит. Он долго и со знанием дела рассуждал о бананах, апельсинах, фаллосах, анусах, промежностях и влагалищах, а также о сексуальных поездках в железнодорожном транспорте – цитировать его здесь нет никакой возможности (см. предыдущие главы).

Колдун откровенно скучал и слушал Фрейда вполуха, Фитаурари попивал коньяк с молоком и поглядывал на обоих.

Колдун сказал: лиульте нужен муж с кнутом; под кнутом он разумел мужской член особой формы – очень длинный, очень тонкий и очень гибкий, – такие кнуты вызывают у некоторых женщин особое уважение. Вообще, колдун был себе на уме и не промах в психоанализе; лечение горохом от запора – это высокая ступень врачевания, но Фрейд еще не понял, что в лице Мендейлы Алемайеху он приобрел опасного конкурента. (Ни Фрейд, ни колдун еще не знали, что конкурс на излечение лиульты всего лишь являлся испытанием, прелюдией перед селекционным заказом на выведение африканского Пушкина.)

Между Фрейдом и колдуном произошел словесный поединок. Фитаурари внимательно выслушивал каждую реплику.

– Одной рукой узел не развязать, – сказал Мендейла.

– Но можно разрубить, – сказал Фрейд.

– Поищи блох у леопарда и станешь мудрее, – посоветовал колдун.

– Если пет лука, не хватайся за стрелы.

– Шофер не грузчик, – изрек Мендейла.

– Писатель не издатель, – ответил Фрейд.

– Есть мудрая африканская пословица: «Колдун не любит худого человека».

– Врач не колдун, – ответил Фрейд.

– Зато колдун – врач.

– Чем дешевле еда, тем больше живот.

– Засунь банан себе в задницу, – присоветовал Мендейла Фрейду, а сам подумал: «C'est un sujet nerveux et bilieux – il n'en rechahhera pas» [40].

«Mais que diable allait il faire dans cette galere?» [41] – подумал Фрейд по-французски, но сказал по-немецки:

– Zum Henker diese Russen! [42]

При чем тут русские, никто так и не понял. Колдун заговорил о миражах, планетах, о шаровых молниях.

Фитаурари придвинул ему стакан коньяка с молоком.

– Склонись перед карликом, – сказал Фитаурари колдуну на суахили. – Ты снова сможешь выпрямиться во весь рост, а он – никогда.

– Выставленное на продажу становится грязным, – сказал колдун о психоанализе.

Фитаурари и колдун поняли друг друга. Фрейда следовало вежливо спровадить, чтобы не нанести ему психологической травмы. Колдун повел Фрейда в дворцовые закрома, вы-' писал у имперского казначея аванс в счет гонорара – полный котелок (шляпу) электрума, килограмма три («Этого gouvn'a нам не жалко, пусть только сваливает», – тихо сказал Фитаурари колдуну), – Мендейла насыпал золотой песок в котелок Фрейду и утрамбовывал, чтобы побольше влезло, наконец взял котелок за поля, нахлобучил его на голову Фрейду и дружелюбно поддал коленом под зад. Обошлось без травмы. Тот и уехал с полным котелком гонорара в свою распадавшуюся Австро-Венгрию (и перешел все границы, никто не догадался заглянуть под котелок) лечить психоанализом бравых австрийских солдат Швейков (что, конечно, нонсенс – лечил богатеньких австро-венгерских генералов) и дожидаться своего щастя. Но последовали послевоенный кризис, предвоенный аншлюс, баварская авантюра, остальное известно. Таким образом, Фрейд был вежливо удалей из Офира, но он повадился возвращаться – кто хоть раз побывал в Офире, тот всю жизнь стремится в Офир. Он сделал вид, что отплыл в Америку читать лекции, а сам мотанул в Офир. Теперь он уважал колдуна и не выпендривался при встречах с ним.

Состоялся консилиум с Фрейдом насчет поэтического эксперимента – что он присоветует? Фрейд не любил стихи и поэтов, хотя и не отказался применить свой психоанализ к перспективам выведения африканского Пушкина, но, конечно, за дополнительную плату.

– Забавно. Лихо. Покажите вашего мальчика, – пробормотал Фрейд.

Ему привели Сашка.

– Где вы такого взяли? – удивился Фрейд. – В Украине? Где находится эта страна? Папу помнишь? Маму помнишь?

Сашку Фрейд не понравился, Сашко молчал и ковырял в носу.

– Вам надо поторопиться, – сказал Фрейд Гамилькару. – Мальчик в 12 лет уже мужчина, а первые соки самые драгоценные, как молодое вино. К старости сперма устает.

Тут Фрейд был прав.

Мне снилось – мы умерли оба.

Н. Гумилев

Гайдамака осторожно оглянулся. За его спиной ничего особенного не происходило, но в углу кабинета неприметно сидел на стуле человек… наверно, не человек, а товарищ… возможно, не товарищ, а гражданин… – Гайдамака в этой иерархии окончательно запутался – в синем, вроде бы больничном, халате с закатанными рукавами, закинув голые ногу за ногу в поношенных шлепанцах. Сидел он неподвижно, как к стулу приклеенный, с легкой дрожью в босом колене, и смотрел строго перед собой в одну точку куда-то под стул Гайдамаки, на его стоптанные каблуки, и как будто здесь не присутствовал.

– Здравствуйте! – поздоровался Гайдамака.

(А как же, как в детстве учили.)

Гражданин не ответил.

Хоть бы кивнул, невежа. Даже лицо не дрогнуло. Сидит, как истукан, сомнамбула или восковая статуя. Взгляд опустил под стул, глаз не видно…

«Подсобник! – внезапно догадался Гайдамака. – Товарищ майор ручки не будет пачкать, а этот – мастер-исполнитель на все руки. Пришел на работу и переоделся в рабочую спецовку для исполнения служебных обязанностей. Вот только сапоги нужны, а не шлепанцы, чтоб бить ногами удобней. Вот они какие, мастера заплечных дел – товарищи Малюты Скуратовы и Лаврентии Берии! Закатают синие рукава, в морду дадут, жилы вытянут, мужское достоинство растопчут… – Гайдамака в очередной раз поправил ширинку, – а потом халат снимут, переоденутся в чистенькое и отправятся на матч сезона „Черноморец“ (Одесса) – „Динамо“ (Киев)».

– Вам опять поплохело? – тревожно спросил майор. – Может быть, еще на горшок сходите?

– Нет, спасибо, благодарю.

– Пожалуйста. Мое дело – предложить… На что же он клюет, интересно?… Может быть, он не на вас лично клюет, а на какой-нибудь предмет в ваших карманах? – засомневался майор. – Извините, ради Бога, командир, не подумайте ничего такого плохого, но не могли бы вы показать, что у вас в карманах?

«Обыск, – меланхолично отметил Гайдамака. – А после обыска – ордер на арест. А после ордера – сразу в морду. А ты как думал?»

– Зря, зря вы так думаете, – продолжал читать мысли майор Нуразбеков. – У меня никаких ордеров нет, типография бланки не напечатала. Хотите, я перед вами свои карманы выверну?…

– Хочу, – вякнул Гайдамака.

– Вот, пожалуйста… – Майор с готовностью вывернул пустые карманы своих белых брюк и объяснил: – Я в карманах ничего не ношу, а только в сумке. Так что берите с меня пример – никакой это не обыск, а дружеская просьба: сделайте мне одолжение – выверните карманы. Как в песне поется: «А что у вас, ребята, в рюкзаках?»

Против личного примера и дружеской просьбы возразить было нечего. Гайдамака выложил на стол перед майором все добро, что было в карманах штанов. Вот что там было (даже самому интересно взглянуть – ну-с, что мы таскаем в карманах, идя на собеседование в КГБ?): желтая примятая пачка папирос «Сальве», коробок спичек с красным петухом, задрипанный носовой платок, пробитый трамвайный талон, груда липкой мелочи, труха какая-то…

– А сказали, что не курите. – Майор Нуразбеков укоризненно указал па пачку «Сальве».

– С утра бросил.

– А в заднем кармане что?

Достал из заднего кармана видавший виды паспорт «Гражданина СССР» с билетом на футбол «Черноморец» – «Динамо».

– А здесь что у вас?

Из нагрудного кармана рубашки появились записная книжка, пластмассовая расческа и американская шариковая ручка с механически обнажающейся купальщицей. Стыдоба… И носовой платок, и паспорт в разводах, и авторучка-дешевка.

– Так… Давайте вместе подумаем: на что же он здесь клюет? На обнаженную натуру, что ли?… – с сомнением проговорил майор Нуразбеков, поднял неприличную авторучку над головой, перевернул ее вверх ногами, черный купальник с девицы сполз и обнажил эту самую натуру.

Майор ждал.

Но никто не собирался клевать на эту дешевку.

– Не клюет он на голых баб, – окончательно решил майор, отложил авторучку (девица тут же оделась) и продолжил изучение барахла на столе. Ненароком открыл, проверил паспорт, обнаружил в паспорте билет на футбол. – Что, на футбол собрались? Кто сегодня играет?

– «Черноморец» с Киевом.

– А, матч сезона… Можно не ходить. Будет ничья, «три-три», опять сговорились… А где ваши деньги? Денег вы с собой не взяли? – наблюдательно заметил майор. – Как же так: в Одессу на футбол и без денег?

– Взял… Но все утром с Трясогузом на коньяк потратил, – вывернулся Гайдамака.

– То есть, пропили. Как же обратно в Гуляй-град уедете? Вы ведь не на машине? Или вы уже домой не собираетесь, решили здесь у нас в КГБ заночевать? Может, некуда уже и ехать, может, Гуляй-града уже и нету…

«Все ему шуточки-смехуечки, – подумал Гайдамака. – На шуточки пытается взять майор».

– Нет, спасибо, мне сегодня надо домой. Придумаю что-нибудь. Одолжу у кого-нибудь на обратный путь.

– У кого? У вас в Одессе друзья есть? Родственники? Никого вроде нет – мы выясняли. Надо было на своем служебном самосвале приехать. У вас какой самосвал? «ОГУ 23-63»?… Водителя отпустили бы на пляж, сами – к нам в гости, потом – на футбол, а вечером на самосвале – в Гуляй-град. Домой ведь хочется? Кому не хочется… А может быть, вы решили, что негоже государственный транспорт по личным делам гонять? – опять снасмешничал майор Нуразбеков, продолжая разгребать указательным пальцем липкую мелочь.

Все– то он знал, майор; очень уж проницательно попадал Гайдамаке под дых.

– Вызов в КГБ – не личное дело каждого, – попробовал отшутиться Гайдамака.

– Очень точно подмечено. Вот и приехали бы в КГБ на служебном самосвале. Ладно, я вам одолжу денег на обратный проезд, а в следующий раз встретимся – отдадите.

«Значит, будет следующий раз…»

– Да, а где ваши ключи от квартиры? Как вы в собственный дом попадете?

Опять под дых!

– Ключи… Ключи я товарищу оставил. Товарищ ко мне приехал… С Дальнего Севера, – придумал себе товарища Гайдамака.

– Ага. Товарищ приехал, с Дальнего Севера. Бывает. Чего только иа свете не бывает, – согласился майор Нуразбеков. – Есть такая народная песенка – она поется медленно, тягостно и уныло… – и майор заунывно пропел:

Мы с товарищем работаем на Северной Двине.

Ничего не причитается ни ему, ни мне.

– Так примерно? – спросил он.

– Примерно так, – согласился Гайдамака. – А я вот знаю похожую…

– Тоже народную? Спойте! – потребовал майор. Гайдамака спел:

Мы с товарищем вдвоем работаем на дизеле,

он мудак, и я мудак, у нас инструмент сп…

– Браво! – захохотал майор. – Нет, с таким народом не пропадешь! Товарища-то вашего как зовут?… Фамилия у него есть?

– Это… Андрюхой его зовут.

– Андрюха. И такие имена бывают. Чего только на свете не бывает… Стоп, а это что?!

И майор Нуразбеков с алчной страстью золотоискателя выкатил указательным пальцем из груды мелочи и табачной трухи стеклоподобный прозрачно-мутно-белесый шаровидно-овальный камешек.

– Это… Как его… Реголит.

– Реголит, реголит… – забормотал майор, жадно разглядывая камешек на просвет. – Он что, еврей?

– Кто еврей? – удивился Гайдамака.

– Андрюха ваш.

– Почему?!. Андрюха?!. Щирый украинец!

– Аидрюха Реголит… Странная фамилия. Еврейская? Или немецкая?

– Да не!… При чем тут… Лукьяненко его фамилия. Реголит – это то, что вы в руках держите.

– Да ну?! – Майор Нуразбеков внимательнейшим образом продолжил изучение барахолки на столе. – Реголит, реголит… Напомните, забыл… Это что, реголит?

– Такой строительный дорожный матерьял, вроде щебенки. Хороший, качественный, дефицитный. Даже на Луне есть, а у нас не достанешь. Случайно завалялся в кармане.

– Ну, это вы загнули – на Луне!… О! А вот еще один реголит случайно завалялся! – Майор с азартом выкатил из барахла второй камешек и принялся сдувать с него табачную пыль. Желтоватое лицо майора то ли подсвечивалось из окна солнцем, то ли самолюминесцировало от удовольствия. – Не реголит, а целая реголитина!… Дороги, что ли, из этого реголита строите?

– Сильно сказано – «строим»… Ремонтируем, подсыпаем потихоньку…

– Значит, это и есть тот знаменитый дефицитный доброкачественный реголит в первозданном виде? – Майор Нуразбеков бережно держал двумя пальцами прозрачный камешек на уровне глаз и, будто разрезая узким взглядом, смотрел сквозь него за спину Гайдамаки. – Значит, вы утверждаете, что этот реголит даже на Луне есть, а у нас не достать? Ну, насчет Луны – это вы загнули, загнули!

За спиной Гайдамаки затрещал стул – Гайдамака спиной увидел, как Малюта Скуратов в больничном халате тяжело поднимался со стула.

«Вот сейчас…» – спинным мозгом подумал Гайдамака, ожидая первого страшного удара сзади.

– Точно… Это… реголит… – подтвердил за его спиной Малюта Скуратов.

Голос и интонация царского сатрапа показались Гайдамаке знакомыми.

Опять затрещал стул, опять человек сел.

– Что, голос знакомый? – тут же прицепился к Гайдамаке майор Нуразбеков. – Да вы оглянитесь, оглянитесь – может быть, узнаете!

Гайдамака опять послушно оглянулся. Голос был знакомый, но Гайдамаку сбивали с толку этот стираный-перестираный больничный халат, эти шлепанцы, просящие каши, и это лицо мертвенно-серого цвета…

Уважаемому Читателю в следующей главе предстоит разбираться с родословной Пушкина, поэтому ленивый читатель (кстати, самый любимый автором читатель), лежа на диване, может спокойно не читать ГЛАВУ 6, самую длинную главу в романе, потому что все равно ничего не поймет, – как не понял ее и сам автор, списавший эту генетическую главу из монографии Шкфорцопфа и из «Дела» Нуразбекова.

Не занимайтесь баснями и родословиями бесконечными.

Св. Павел. Послание к галатам

«Подумайте – что вы делаете?! Россия не ваше отечество, ваше пребывание во Франции сделало вас чуждым климату и образу жизни полудикой России. Останьтесь во Франции, за которую вы уже пролили свою кровь». Ибрагим искренне поблагодарил герцога, но остался тверд в своем намерении. «Жалею, – сказал герцог, – но, впрочем, вы правы».

А. Пушкин. Арап Петра Великого

В генплан Гамилькара но выведению Пушкина лиульта Люси входила как невеста для Гайдамаки, но после никакого лечения у Фрейда ее отдали то ли в жены, то ли в наложницы колдуну Мендейле. Люська поначалу перепугалась, вид колдуна был устрашающ: жирные черные губы-пиявки, выпученные глаза, в носу янтарный мундштук, мочки ушей оттянуты до сосков, в мочки вставлены блюдца. Но его доброе сердце и, самое главное, увесистая мужественность, привели Люську в такой восторг, что инфантильная нимфетка, которая так измучила ее, ушла из нее в реальность БКР Й, и Люська, наконец-то заимев то, что хотела, – стабильно, каждый день и но нескольку раз, – пошла на выздоровление, что не только не противоречило учению Фрейда, но подтверждало его: найти в подсознании психический корень своей болезни (Люська нашла этот корень у колдуна) и не бояться его (Люська его не боялась). Колдун был тоже доволен Люськой. Ему предложили отложить горох и дрозофил и разобраться с генезисом Пушкина как по мужской, так и по женской линии. Мендейла обложился книгами и вот что выяснил (этот документ есть в «Деле» Нуразбекова, примечания в фигурных скобках {} его же):

«Негроиды и европеоиды примерно одинаково удалены от монголоидов в таксономической иерархии по иммунологическому анализу сывороточных альбуминов и по геному ближе друг к другу, чем к монголоидам, – писал колдун. – Я разработал способ, позволяющий судить о близости европеоидов и негроидов по особенностям генетического кода. В молекуле ДНК существуют участки-регуляторы, управляющие активностью структурных генов. Например: лень, выпивки и любовные похождения Пушкина {спал, пьянствовал и предавался… по девять месяцев в году, кроме Болдинских осеней} несомненно пошли от структурных генов деда, арапа Петра Великого {арап был Пушкину прадедом, но Пушкин часто называл его дедом, поэтому на путаницу с дедом-прадедом можно не обращать внимания}, „который умер в своей деревне от следствий невоздержанной жизни“. Последний раз Пушкин, общался с дедушкой в ранней юности. Встретились, дед запросил водку, велел и внуку поднести стопку; тот выпил и не поморщился и тем чрезвычайно обрадовал старого арапа. Через четверть часа дед опять потребовал водки, и повторил это раз пять-шесть до обеда. {Однако!} Юный поэт не отставал. За обедом продолжили. Водка, которой дед угощал внука, была его собственного изготовления; он с удовольствием наблюдал, как внучек сумел оценить ее и как развязно с нею справлялся. Генерал-аншеф занимался на покое перегоном водок и настоек {попросту гнал самогон, старый хрыч} и занимался этим без устали, со страстию {что не говорит о его лени}».

Далее, по Мендейле, оказалось, что в наблюдаемой реальности в городе Логоне никогда не существовало царя Ганнибала, где и когда арап Петра получил это прозвище, неизвестно, зато известно, что династия логонских царей носила имя Гамилькаров, и биография гамилькаровской икс-хромосомы несколько отличалась от художественной правды «Арапа Петра Великого» и от так называемых исторических фактов. С момента решения уехать в Россию судьба Гамилькара вошла в укороченную реальность С(ИМХА) ЗЛ ОТ, и этот переход произошел, как вычислил колдун, накануне отъезда из Парижа, когда Гамилькар провел вечер у графини. Она ничего не знала. Он не имел духа ей открыться. После ужина все разъехались. Остались в гостиной графиня, муж и Гамилькар. Граф расположился у камина так спокойно, что было безнадежно выжить его из комнаты. Все молчали. «Доброй ночи», – сказала наконец графиня. Сердце Гамилькара стеснилось и почувствовало ужас разлуки. «Bonne nuit», – повторила графиня. Он не двигался… наконец глаза его потемнели, голова закружилась {вот он, момент перехода!}, он едва смог выйти из комнаты.

В ту же ночь Гамилькар отправился в Россию. Путешествие было ужасно. Осень уже наступила. Ямщики два месяца тащились по бездорожьям с быстротой околевающих кляч. Наконец осталось 20 верст до Питера. Весь в грязи он вошел в ямскую избу. Очень высокий человек в зеленом кафтане, с глиняной трубкой во рту, читал газету. «Гамилькар! – закричал он. – Здорово, крестник! – Государь обнял Гамилькара и поцеловал. – Меня предупредили о твоем приезде, и я поехал тебя встречать. Жду со вчерашнего дня. Выпьем за встречу!… Что ж ты своей графине не написал? Она была очень огорчена, потом утешилась и взяла нового любовника; знаешь кого? Маркиза R. с длинным носом; что ты вытаращил свои арапские глаза?»

Какие чувства наполнили душу Гамилькара? ревность? отчаянье? Нет – глубокое уныние. Он почувствовал, что графиня плохо кончит. Так оно и случилось. Она пустилась во все тяжкие, и тихий муж-граф убил ее. Ронсар по этому случаю написал язвительную балладу, которую перевел Евгений Лукин:

У одного влиятельного дюка

была жена, известная гадюка,

и вот однажды благородный дюк

схватил кинжал, как подобает дюку,

и молча вычел данную гадюку

из общего количества гадюк.

Гамилькар был определен в Преображенский полк, где служил сам Петр I, учил наследника престола математике и кутил с ним, успешно приударил за княгиней Волховской и поссорился с ее прежним любовником, всесильным Меншиковым, который после смерти Петра удалил Гамилькара в Сибирь и направил за ним наемных убийц, неких Семэна и Мыколу. Екатерина, вдова Петра, благоволила к Гамилькару и послала гонцов с царским указом: Семэна с Мыколой схватить и заточить. Гамилькар получил от Меншикова предписание ехать в Казань инспектировать развалины тамошней крепости, оттуда – в Тобольск, из Тобольска – совсем уже на китайскую границу. За его спиной творилось нечто неописуемое: в Казани, Тобольске, в сибирских селах и городах хватали и заточали всех попавшихся под руку Семэнов с Мыколами, тюрьмы были забиты Семэнами и Мыколами, по сибирским трактам, звеня кандалами, брели колонны Семэнов с Мыколами; «шаг влево, шаг вправо» – это они уже понимали. Среди них, наверно, находились подлинные киллеры. Но Гамилькар ничего об этом не знал. Он побывал в Иркутске и уже с азартом направился в Хабаровск, охотился на амурских тигров, дошел до Тихого океана и, переплыв Татарский пролив, забрался на Сахалин. Был принят по высшему разряду, смотрел «Отелло» в Драматическом театре им. Чехова. Всплакнул. Вернувшись на континент, узнал о ссылке Мепшикова и о судьбе всех сибирских Семэнов с Мыколами. Он озверел, бросился в сани, закутался в шубу из амурского тигра и помчался в Березово с намерением убить Меншикова или, по крайней мере, набить ему морду, но тот встретил его такими неподдельными слезами раскаяния и радости, что сердце негра смягчилось, и два птенца Петровых, превратившиеся уже, правда, в толстых соплистых индюков, целый месяц не просыхали во глубине сибирских руд {не «руд» – в Березове они сидели на нефти}. Всем Семэнам и Мыколам по ходатайству Гамилькара через год-второй дали амнистию, но именно с тех пор в Сибири перевелись Семэны и Мыколы, никто уже не называл этими несчастливыми именами своих детей, а Семэн и Мыкола остались прерогативой Украины.

Еще об арапе. В Сибири он крепко пил и превратился в того еще держиморду с невозможным характером. Молодость ушла. Можно представить его там, черного негра в белых снегах, – какое впечатление он производил па русских поселенцев и землепроходцев, не говоря уже о тунгусах, якутах и китайцах. В сибирском фольклоре даже остался рождественский случай с арапом: «На Рождество начиналось гадание в бане: приотворялась дверь, девушки выставляли некоторые интимные и обнаженные части тела, подходили к двери и произносили при свете Луны несвойственные для дев и тем более девственниц фразы: „Мужик богатый, ударь по жопе рукой лохматой“, или „Шани (люби) меня, мани меня по голой понище мягкой ручищей“. {Автор ничего не выдумывает, это подлинные записи девичьих Рождественских гаданий. Прав, ох, прав Фрейд во всем, что находится ниже пояса!} Проходящий мимо пьяный арап Петра весьма удивился и сделал то, что просили, – вошел в парную. При виде черного мужика в шубе из амурского тигра слабонервные девки попадали в обморок, а сильнонервные ошпарили негра кипятком и голыми удрали домой по сибирским снегам; лишь некая Люська проявила спокойствие, вывела арапа в предбанник, „раздела, обмыла, утолила и спать уложила“. Таковы факты реальности С(ИМХА) ЗЛ ОТ.