– Какую книгу? - она прошла вдоль прилавка. - Эту? - И, передав листы в руки Тимофеевой, принялась разглядывать Таю.
– Конечно, наш! - мгновенно определила Тимофеева. - Все понятно… Жулики тут у вас работают в магазине! - веско проговорила Тимофеева.
Продавщица пригнула голову и с изумлением взглянула на Тимофееву.
– Я тут при чем? - пробормотала она.
– Все вы одна шайка. Приняли к продаже документ, не имеющий отношения к профилю магазина… Где ваш директор?
Продавщица откинула назад утлую спину и крикнула в темнеющую глубину коридора:
– Вера! Позови Анания!
Вскоре на свет вышел сухонький и небритый субъект в черной кепчонке с коротким козырьком и связкой ключей в смуглых пальцах.
– Вы Ананий?! - яростно полувопросила Тимофеева.
– Да, - удивился субъект, всматриваясь красными кроличьими глазами. - Мы с вами знакомы?
– Да! К сожалению! - твердо проговорила Тимофеева. - Как попал сюда этот документ? Отвечайте!
– Что вы кричите? - возмутился Ананий. - Вы в магазине, а не на рынке.
– Да. В магазине. В жульническом магазине.
Ананий на мгновенье лишился дара речи. И силился понять, в чем дело…
– Это ж надо… Так завести человека, - обратился Ананий к Брусницыну и Колесникову, не ведая, что те люди не посторонние.
– А вы отвечайте, - строго предложил Брусницын.
– Да. Не увиливайте, - поддержал Колесников.
– Они все вместе! - находчиво выкрикнула продавщица. - Одна компания.
Ананий пытливо огляделся: интересно, какие могут быть претензии к порядочному человеку?
– В чем дело, товарищи? - произнес он миролюбиво. - Пройдемте ко мне в кабинет.
– Но только «ин корпорэ»! - подбоченилась Тимофеева.
– Не понял? - насторожился Ананий.
– Значит - в полном составе! На латинском языке, - пояснила отличница Тая.
Ананий испуганно дернулся. Теперь он ждал подвоха от каждого, кто находился в торговом зале.
– Вы на продажу выставили краденые архивные документы, - Тимофеева прошелестела письмами графа Строганова. - Кто вам их сдал. Как их оценили?
– Ну знаете! - пришел в себя Ананий. - Существует закупочная комиссия, - он переждал и добавил устало: - Вы, мадам, меня утомляете. Не нравится - не покупайте, - он сделал несколько шагов в сторону. - И оскорбляете к тому же. Вот вызову милицию.
– Милицию?! - подстегнуло Тимофееву. - Я сама вызову милицию. Или вы забыли историю с литографиями? Я вам напомню.
Напоминать директору магазина о той истории было излишне. Он ее помнил, переволновался тогда, бедняга… Магазин выставил на продажу альбом цветных литографий художницы Остроумовой-Лебедевой, датированный 1923 годом, по довольно высокой цене. И случилось так, что Тимофеева в тот день заглянула в магазин. Альбом показался ей знакомым, только почему он в цвете? Тимофеева решила проверить себя, нашла в архиве эскизы, описания. Так и есть - никаких красок, все в черно-белом исполнении. Созвала экспертов в магазин, стала выяснять. И выяснила - литографии раскрасили ловкачи простецкими цветными карандашами и вздули цену… Поднялся скандал, исчезли квитанции с адресом того, кто сдал альбом на комиссию. Выходит, магазин имел свой интерес… Но постепенно все утихло - сложно было доказать что-либо.
– Так это были вы?! - всплеснул руками Ананий. - Точно, смотрю, знакомое лицо.
– Да, да! - веско ответила Тимофеева. - Хоть и прошло три года. А вы, значит, все работаете!
– Ну, знаете… Ничего ведь не доказано, - кажется, что Ананий не удержался и показал Тимофеевой язык. - Пройдемте ко мне. Выясним, кто поставил на продажу письма вашего графа.
Колесников наклонился к уху Брусницына, похожему на сырую лепешку: «Видишь, каков гусь? Мы бы с тобой бекали-мекали, а Софочка раз и в дамках».
Брусницын согласно кивнул, устремляясь за Тимофеевой в кабинет директора.
– Так ведь обед у нас, - крикнула вслед продавщица.
– Молчи! Ворюга, - цыкнула Тая, замыкая шествие.
– Я-то при чем? - возмутилась продавщица.
– Одна шайка! - вступил кто-то из посторонних книголюбов.
В это время звонок известил, что магазин закрывается на обед. Сонная продавщица оживилась. Вышла из-за прилавка, жестом птичницы выпроваживая гомонящих покупателей. Едва последний из них покинул помещение, она захлопнула дверь и навесила табличку «Перерыв».
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава первая
Илья Борисович Гальперин нервничал. Причин для переживания было две. Во-первых, предстоящий визит сына. Тот собирался приехать к отцу в пятницу, как договорились, и вдруг неожиданный звонок на работу: жди, приеду к вечеру. Вторая причина увязывалась с первой. Как гром среди ясного неба, вернулась из Уфы Ксения, аспирантка, предмет его сердечного увлечения, тридцативосьмилетняя женщина с копной льняных волос, карими удивленными глазами и тонкими сухими губами крупного мужского рта…
Гальперину не хотелось, чтобы они встретились - Аркадий и Ксения. Аркадий не знал о существовании Ксении. Конечно, ничего особенного тут не было. Отцу шестьдесят два года, и он вправе распоряжаться своей судьбой без консультаций с сыном, которого вообще видит два раза в год. Но слишком уж молодо выглядит Ксюша…
Гальперин следил за Ксенией поверх газетного листа плывущим взглядом застоявшегося коняги. Ее смуглые тугие руки, прохладные и бархатные, сейчас орудовали в буфете, глухом и надежном, точно забытая крепость. Протирали всяческую дребедень, что собралась на полках буфета за долгие годы. По широкой фарфоровой доске с изображением резвящихся фавнов были разбросаны десятки безделушек, назначение которых трудно предугадать. Какие-то шкатулки, розетки, плошки, веера из страусовых перьев с перламутровой инкрустацией, два черепашьих гребешка, отделанных серебряной вязью, литые каслинские подсвечники, «поющие» фужеры, гранатовые бокалы муранского стекла, стадо желтых слоников в разводьях трещин…
– Ну и пылищи насобирал, - произнесла Ксения с особой округлостью на гласных. - Что же ты, Илюша? А задержись я еще на месяц, тогда в пыли и не нашла бы тебя. Ни тебя, ни твоего сюрприза… О каком таком сюрпризе ты мне сказал по телефону?
– Я?! - притворно удивился Гальперин.
– А кто же еще? Звоню тебе, спрашиваю о здоровье, а ты все о каком-то сюрпризе… Где он? - Ксения смотрела на Гальперина требовательным взглядом капризного ребенка. - Серьезно, Илюша!
Гальперин подавил искушение. Рано еще трезвонить о находке в россыпи Краеведческого музея. Услышит о письмах Толстого, испугается.
– Понимаешь, мне попался архив помещика Сухорукова. Он увлекался просветительством среди крестьян… Ну… Словом, пока рано о чем-то говорить. Но у Сухорукова есть мысли полезные для твоей диссертации, - промямлил Гальперин. - Мы еще к этому вернемся… Я даже написал тебе об этом письмо, но не отправил. Решил проверить кое-какие факты.
– Жаль. Получить от тебя письмо - вот настоящий сюрприз. А то я, как дура, бегаю на почту, спрашиваю. В окошке «до востребования» меня уже знают… Проказник ты, Илюша.
Обращение на ты, произнесенное молодым женским голосом, вносило смятение и восторг в душу Гальперина. Казалось, он сбрасывал десятки лет и вновь становился Ильей Гальпериным, которого весь университет знал как закопёрщика самых задиристых студенческих забав, - правда, студенческая жизнь Гальперина расстроилась из-за войны. Но все равно, когда он, отвоевав, с осколком в легком и с двумя орденами Славы появился в университете, на пятом курсе, ореол заводилы вернулся к нему. Это потом, на крутых виражах жизни, он растерял блеск и остроумие. Но и то, что сохранилось, выделяло Гальперина из окружения. А это было не так просто, особенно на кафедре истории Университета, где Гальперин проработал лет двадцать, прежде чем перешел в архив. Почему он ушел из Университета? Были причины. И чисто профессиональные, и те, о которых неловко вспоминать, - слишком живучи оказались последствия борьбы с безродными космополитами, корни были брошены в благодатную почву.
Но это особая тема, о которой Гальперин старался серьезно не размышлять, пустое дело. Унес ноги подобру-поздорову - и ладно, благодари судьбу. Вообще с годами Гальперин пришел к заключению, что судьбу есть за что благодарить. Не так уж она и слепа. Искренне он это утверждал или нет, трудно понять.
Гальперин слышал стук предметов, что доносился из буфета, мысленно заклиная Ксению уйти куда-нибудь на время. «Молю тебя, уйди ненадолго. Пока здесь Аркадий. Тебя не было месяц. Могут скопиться неотложные дела… А если сказать ей откровенно? Обидится?»
Ему не хотелось обижать Ксению. В отношениях, что сложились между ними…
Впрочем, если с самого начала… Это случилось два года назад, весной восьмидесятого. В каталоге у Брусницына молодая женщина занималась фондами Министерства просвещения. Ее интересовали материалы по обучению умственно отсталых детей. Основные дела хранились в Ленинграде, в Главном историческом архиве, а здесь, у них, находились документы по Домам призрения некоторых уездов средней полосы России.
Гальперин, еще работая в Институте истории, занимался фондами Министерства просвещения. И знал их довольно хорошо, как и многие другие фонды. Жизнь заставила… В те далекие годы, обремененный семьей, он, грешный человек, нашел для себя источник пополнения весьма скудного своего бюджета - написание диссертаций по заказу. Не только кандидатских, но и докторских. Делал он это превосходно и в сжатые сроки. Близкие люди укоряли Илью Борисовича, дескать, нехорошо, безнравственно. Он отшучивался, да, нехорошо, но платят хорошо. Особенно соискатели из жарких хлопковых республик. И пусть будет совестно им, большим и малым начальникам, что считали ученую степень особой отметиной своих жизненных успехов. Платили охотно, не торгуясь, кто деньгами, кто путевками в санаторий, кто регулярной поставкой отменных продуктов в течение всего времени «исследования», кстати, такая форма оплаты несколько тормозила написание диссертации… Гальперин сочинял диссертации весело, не напрягаясь, подобно хохмам к эстрадным номерам, которые он выдавал в былые студенческие годы. Но всякий раз известие о благополучной защите суррогатных диссертаций повергало его в изумление. «Ну и отрезочек истории нам достался!» - повторял он свою любимую присказку и крутил крупной головой, увенчанной обильной иссиня-черной шевелюрой… С годами шевелюра так поредела, что никакая фантазия не могла предположить ее былого величия, но слава поденщика-диссертанта за ним сохранилась, несмотря на то, что он отошел от этого сомнительного вида заработка. Добровольно, не доводя дело до судебного разбирательства. То ли совесть проснулась, то ли надоело устраивать благополучное существование номенклатурным бездельникам. А скорее всего, работа в архиве поглотила его творческую натуру без остатка. К тому времени он жил один. Жена ушла, прихватив сына. Спустя несколько лет она умерла, однако сын так и остался жить у ее родителей, людей состоятельных, самозабвенно любящих внука. Гальперин не упрямился, он понимал, что Аркадию с ними гораздо лучше. Да и новая супруга не очень желала возвращения Аркадия к отцу. Со второй женой Гальперин прожил недолго. И расстались без взаимного сожаления. В третий раз Гальперин жениться воздерживался, хотя и было искушение. Холостяцкая жизнь уже захватила Гальперина. Как показывает опыт, холостяцкая жизнь овладевает мужчиной крепче любой женщины. Упоение свободой в прекрасные годы мудрости настолько сильно и эгоистично, что напрочь отметает мысли о грядущей старости и беспомощном одиночестве. Так поверхность моря обманывает глаза, скрывая усталое и неподвижное дно.
И тут появляется молодая привлекательная женщина. С каким-то вкрадчивым именем Ксения… Ксюша… Киса… Женщина обращается к пожившему уже на свете мужчине, полузабытому близкими людьми, и мягким голосом, точно объезжая возникающие на пути кочки и рытвины, говорит, доверчиво распахнув карие глаза.
– Извините, бога ради, за дерзость, Илья Борисович… я пишу диссертацию… и мне присоветовали поговорить с вами.
– Кто же вам… присоветовал? - перебил Гальперин.
– Добрые люди, - ответила женщина. - Они сказали, что вы за свою жизнь написали столько диссертаций, что хватит на всю Академию наук.
– На всю Академию, не уверен, на какое-нибудь средней руки отделение хватит, - согласился Гальперин.
И он действительно подобрал Ксении интересный материал по Домам призрения. Однако сам не составил и фразы… Ксения ходила к нему домой на консультации. Она оказалась сноровистой кулинаркой. Из тех худосочных продуктов, которые затерялись в доме отпетого холостяка, она за полчаса сварганивала такую еду, что у бедняги Гальперина захватывало дух. А однажды, после очередного приезда из Уфы, где Ксения работала на кафедре дефектологии Педагогического института, она объявила, что в общежитие не вернется, там холодно, а она не выносит холода. Гальперин предложил ей временный приют, вторая комната в квартире пустовала. Надо лишь разобраться с книгами, что сложены там повсюду, и заштопать раскладушку. Ксения ответила, что ей не тесно будет и в этой комнате, где стоит прекрасная кровать, широкая, как волейбольная площадка… Гальперин, опешив, воскликнул, что это будет самая трудная диссертация, которую надо защищать из последних сил.
– При единственном оппоненте, - в тон ответила Ксения.
И они долго хохотали, радовались шутке. А в том, что это была всего лишь шутка, они тогда не сомневались.
– Ксеня… Ксю-ша, - Гальперин положил газету на колени и скрестил на груди руки. - Сегодня собирался нагрянуть Аркадий.
– Ну и что? - Ксения продолжала выметать из буфета месячную пыль.
– Мне бы не хотелось… Ну, как-нибудь потом, ладно? Извини, пожалуйста, но я был бы спокоен.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.
