Интересно, куда сейчас выделяется его инкрет? И вообще, странно, он сидит в гостях у малознакомых людей, сидит тихо, ни с кем не связывается, а внутри него черт-те что делается. И Брусницын вдруг подумал, что он, Анатолий Семенович Брусницын, сорока лет от роду, женатый, отец девочки Кати, руководитель группы каталога архива с окладом в сто тридцать рублей… скоро умрет. Почему?! Вроде и не болеет особенно ничем. А эта история с психоневрологом - так, ерунда, если разобраться. Только что бюллетенил недельку… Ага! Именно тогда его и посетили эти вялые мысли о смерти. Он еще подумал, что смерть его была бы совершенно некстати, с массой неудобств для близких - незавершенные дела, долги… Гальперину, например, с прошлого лета должен сорок три рубля. Занимал пятьдесят, но семь рублей возвратил с публикации заметки о крушении царского поезда, а сорок три рубля так и висят. Гальперин - добряк, говорит, отдашь, когда будет. А когда будет? Все какие-то суетливые дела, непредвиденные платежи… Вспомнив Илью Борисовича Гальперина, Брусницын улыбнулся. Как-то Брусницын попал в кабинет зама по науке, надо было просмотреть тематический план - у Гальперина тогда прихватило сердце, он отлеживался дома… Разыскивая план, Брусницын наткнулся на начатое письмо. Он бы не стал читать, если бы не обращение - витиеватое и смешное: «Разлюбезная моя Ксантиппа, услада души и тела…». Брусницын рассмеялся в голос. Он представил Гальперина в образе Сократа, что изливается своей жене - Ксантиппе… Но то, что прочел Брусницын дальше, его изумило. Оказывается, в документах, которые вытряхнул из сундука, упрятанного в монастырской трапезной, Женька Колесников, в деле какого-то уездного помещика Сухорукова наш уважаемый Илья Борисович Гальперин обнаружил… три письма Льва Николаевича Толстого! Брусницын не поверил своим глазам и вновь перечитал строчки влюбленного Сократа. Да! Самого Толстого. Целых три письма! Правда, Гальперин сомневался в их подлинности и решил не обнародовать находку до идентификации. Но, судя по всему, у помещика Сухорукова имелось и ЧЕТВЕРТОЕ письмо, которое он отослал кому-то из своих родственников. То ли Издольским, то ли Лопухиным. Подробней в документах не указано, надо просмотреть фонды этих родственников…
Далее Гальперин предлагал использовать «находку» в диссертации, над которой работала «Ксантиппа»… Весть настолько ошарашила Брусницына, что он и не вникал в дальнейшее содержание письма. Ай да Илья Борисович! Только представить - какую сенсацию вызовут письма Толстого, если они подлинные… Конечно, было искушение самому заняться фондами Издольских и Лопухиных, поискать четвертое письмо. Но профессиональная этика сдерживала Брусницына. Да и с чего это он вдруг ринется в архив - негоже читать чужие письма… А жаль!
Брусницын вздохнул и оставил энциклопедию, где затаилось взволновавшее его слово «инкрет». Поднялся с дивана и направился в кухню.
Нравилось ему на кухне у Варгасовых. Все тут дышало благополучием, все вещало о том, что хозяева с жизнью в ладу и согласии. Даже сейчас, в суматохе вечеринки… Шкафчики с красными дверцами, обои замысловатого рисунка. Плита импортная. Голубая посуда из гжельской керамики, что сейчас модно. Хорошо живут Варгасовы… Особенно нравился Брусницыну аппарат под названием «Родничок», что висел над водопроводным краном.
Но едва он успел поднести стакан к губам, как Брусницына окликнули.
Этого полноватого мужчину в сером джемпере он приметил еще в гостиной. Ему показалось, что мужчина с подчеркнутой любезностью оборачивает лицо в сторону Брусницына. А так как все гости уставились в телевизор, по которому гоняли через видеомагнитофон какой-то фривольный фильм, то внимание незнакомца было весьма заметным.
– Анатолий Семенович? - мужчина прикрыл за Брусницыным кухонную дверь. - Вам нехорошо? Что-то вы бледный…
– Нет, нет. Все в порядке, - промямлил Брусницын, недоумевая, откуда незнакомец знает его имя-отчество. - Решил воды попить.
– От чего человек толстеет? - незнакомец добродушно пошлепал по заметному брюшку. - От воды! Многие считают - от мучного. Нет, от воды. Доказано… Впрочем, вам это не грозит, счастливчик.
Брусницын пожал плечами и потянулся к крану.
– Я, собственно, и пришел сюда, чтобы с вами познакомиться. Меня зовут Ефим Степанович, а фамилия - Хомяков.
– Вот как? - Брусницын бросил через плечо взгляд на Хомякова.
– Ага. Дело у меня к вам, Анатолий Семенович.
Хомяков тоже подобрал стакан, намереваясь отведать чудесной воды, за компанию.
– Не составите ли мне протекцию? Хочу поступить в архив. Интересуюсь нашей славной историей.
– Но я как-то… - замялся Брусницын.
– Не отдел кадров? - подхватил Хомяков. - Понимаю. Мне Варгасов сказал, приходи, мол, вечером, будет человек из архива, разнюхай. Вот я и пришел.
– Чем же я могу вам помочь? - Брусницын чувствовал, как все больше увязает в каких-то обязательствах перед настырным новым знакомым.
– Хорошо бы меня представить вашему начальству. Или, на худой конец, просветите - кто он, ваш директор? Может, я к нему найду ключик помимо вашей протекции?
– Видите ли, я и вас не знаю толком.
– А чего меня знать? Образование гуманитарное, - напористо проговорил Хомяков. - Однако приходится трудиться в несколько другой области. Осточертело гоняться за червонцами… Решил плюнуть, заняться любимым делом.
– Понимаю, конечно. Но что вам сказать? - Брусницын наконец отхлебнул глоток и прикрыл в удовольствии глаза. - Да… Директор наш человек не вредный. И сотрудники нужны. Особенно мужчины, в хранилище. Работа физическая…
– Да уж как-нибудь. Разомнусь, застоялся.
– Тогда вам нужно сменить Петра Петровича, - шутливо произнес Брусницын. - Он подвозит дела из хранилища в читальный зал. На пенсию собирается Петр Петрович, а заменить некем… Я шучу, конечно.
– Почему же? - серьезно подхватил Хомяков. - В самый раз. И знаний не надо особенных, и в курсе всех событий.
– Не знаю, право, - пожал плечами Брусницын. - Попытайтесь. Может, и верно, поначалу устроиться подсобным рабочим, а там оглянетесь, - и, сочтя возможным закончить этот неожиданный разговор, Брусницын поставил стакан и попятился к двери. - Не хотите посмотреть, как там играют? - из вежливости произнес он на прощанье.
– Как стать богатым? - подмигнул Хомяков. - Азартная игра. Это Сашка привез, племянник Варгасова, морячок. Как же он? Шмутки возит, загоняет, а тут на игру потратился. Наверно, тоже загонит. Вы знаете этого Сашку?
– Нет. Я и Варгасова не знаю. Жены наши еще знакомы, а я, признаться, и в глаза его не видел.
Брусницын кивнул своему неожиданному знакомому и вышел.
Глава вторая
1
В тесной приемной директора хозяйничала секретарь-машинистка Тамара, пышнотелая брюнетка, незамужняя мать двоих детей. Все свободное время Тамара тратила на перепечатку случайных работ, что при ее бюджете было заметным подспорьем. Мирошук с этим мирился, должность секретарши в архиве не очень-то престижна, кто пойдет на восемьдесят пять рублей… И сейчас, стоя у окна, выходящего на набережную реки, он слышал, как за стеной раздавалась пулеметная очередь пишущей машинки, словно Тамара отстреливалась от докучливых посетителей, - приказ был однозначный: никого не впускать, директор ждал особо важного гостя, о котором уведомило управление. Правда, посетителей в приемной было немного, двое, как оповестила Тамара. Сидят, дожидаются…
Небо осыпало набережную дождем. Водяная кисея обильно покрывала каменную спину балюстрады, асфальт, крышу киоска «Союзпечать», под навесом которого притулился настойчивый рыбак. Закрепив хитрым способом спиннинг, рыбак издали наблюдал за поплавком… Мирошук ему сочувствовал, он и сам в душе был рыболовом. Правда, давно не брал в руки снасти. С тех пор как его отлучили от малого корыта и перевели на работу в архив. «Малым корытом» люди его круга называли блага, что предоставляла должность средней номенклатуры. Было еще и «большое корыто», но до той лучезарной судьбы Мирошук так и не дотянулся. Честно говоря, его устраивало и малое корыто. Специальный распределитель, закрытая поликлиника, паек раз в неделю, особый санаторий с отдельным номером и вольным выбором жратвы, не говоря уж о персональном автомобиле. Мирошук занимал должность начальника управления коммунальным хозяйством… Но стряслось непредвиденное - сгорела технологическая установка, смонтированная на фабрике-прачечной, что находилась в ведении Мирошука. Сгорела вместе с новым зданием цеха. Директора фабрики отдали под суд. А Мирошука горком взял под защиту - перевел на работу в архив. Сказали - ненадолго, а третий год Держат. Правда, он и не возникал особенно, затаился. Даже внешне старался походить на сироту. Одевался только из магазина уцененных товаров, ждал своего часа Мирошук. Игра стоила свеч! Одна рыбалка, на которую приглашали тех, кто относился к малому корыту, одна рыбалка чего стоила. И гостевой дом с сауной, в лесу. Жен не брали, ни к чему. Но скучно не было… Вот какие воспоминания пришли на память Захару Савельевичу Мирошуку при виде рыбака-любителя, что прятался от дождя под навесом киоска «Союзпечать». И еще одна дума одолевала Мирошука, вызывая досаду и раздражение. Известие, что скоро в архив явится инспектор Главного управления в связи с жалобой этого прохвоста Евгения Колесникова. Нет, уж лучше пусть иностранцы приезжают. Заступив в должность, Мирошук поначалу избегал подобных визитов, конфузился, но постепенно втянулся. Даже выхлопотал представительские в размере двенадцати рублей в год, ровно столько, сколько стоили две банки растворимого кофе, а сахар он уже целиком брал на себя. В накладе Мирошук не оставался: гости одаривали хозяина различными сувенирами - ручками и зажигалками. Один исследователь из Японии умудрился даже портативный диктофон вручить. Кстати, и Мирошук в долгу не оставался, накупил открыток с видами города, полный ящик. Заместитель по науке Гальперин все допытывался: может, директор филокартией увлекается, открытки собирает? Старая ехидна… Когда-то Мирошук хотел избавиться от въедливого зама, даже кандидатуру подобрал - своего бывшего помощника из управления коммунальным хозяйством, делового парня. Он таких лобанов из коммунхоза в кулаке держал, что ему заморыши-архивисты! Мирошук начал было раскручивать колесо, но вовремя остановился, - только кажется, что архив тихая заводь, а такие там плавают щуки. У них, оказывается, этот Гальперин в большом авторитете. Не стоит связываться, тем более в кресле директора Мирошук долго сидеть не собирается… Но время шло, и Мирошук все больше привязывался к своему заместителю. Толчком послужило совещание в исполкоме, посвященное охране старинных зданий. Речь шла о памятнике архитектуры XVIII века, особняке купца Галактионова. Выступил Гальперин и так повернул вопрос, что оказалось, будто директор архива чуть ли не сам раскопал документацию, подтверждающую особую ценность купеческого особняка как уникального по тем временам строительного сооружения. Бывший дом купца внесли в проект плана по реконструкции… Мирошук хотел было обидеться на Гальперина - поднял директора на смех в глазах сотрудников архива, но, прочтя в газете отчет о совещании в исполкоме, заважничал. Понравилось. В прошлом, когда Мирошук был управляющим коммунхоза, его поминали в газетах только с отрицательной стороны, а тут - на тебе! Мирошук чаще стал захаживать в отделы, вникал в работу архивистов. И увлекся. Даже включил себя в группу, что готовила выставку «А. С. Пушкин и свободомыслие XIX столетия»… Жена сшила сатиновые нарукавники, и Захар Савельевич частенько приходил на работу пораньше, чтобы полистать документы, затребованные из хранилища.
Шумное появление в кабинете заместителя по науке вывело Мирошука из оцепенения.
– Доброе утро, - пророкотал Гальперин, выбрасывая вперед детскую ладонь. - Гостей ждете?
– Жду вот. Определиться надо, - скупо ответил Мирошук, давая понять, что сейчас ему не до каких-либо разговоров.
Гальперин опустился в кресло. Его плечи и грудь осели на живот. Крупная голова возвышалась над громоздкой массой, напоминая образ сказочного Гуд-вина. Наметанный глаз опознал на папках шифр фонда Комитета охраны общей безопасности…
– Детективами увлекаетесь?
Мирошук оживился.
– Послушайте, Илья Борисович, - он возвратился к столу. - Как вам это понравится? Мне на глаза попался список чиновников Третьего отделения. Это ж надо?! Наводили ужас на Россию-матушку, а всего-то на службе состояло двадцать человек. А?! Этот Бенкендорф был не лыком шит, надо отдать должное, мог работать.
Гальперин смотрел на директора голубыми глазами, и мысли его были сейчас далеки и тревожны.
– Не двадцать чиновников, а восемнадцать, - снисходительно поддержал он директорский восторг. - Tсли не считать многотысячный корпус жандармов под начальством Дубельта.
Вот еще? - почему-то растерялся Мирошук.
И кроме того… Был отлично подобран аппарат сыска и доносительства. Не говоря о поголовном охвате этим увлекательным занятием всех дворников, на платном довольствии состояло бесчисленное количество всевозможных служак. Особенно усердствовали в слежке друг за другом высокие сановники…
– Ну, вы слишком, товарищ Гальперин… всех замазали, - в интонации Мирошука скользнула особая нота, которую уловило чуткое ухо Гальперина. Он обернулся к директору.
– Почему же так? Гальперины тут ни при чем. Документы существуют, почтеннейший Захар Савельевич. Бухгалтерские отчеты о выплате гонорара.
– Интересно, интересно, - пробубнил Мирошук, делая вид, что ему все известно, но хочется выяснить компетентность своего зама.
– А как же, - усмехнулся этой наивности Гальперин. - Одно время в ходу был такой термин - «сексот». Слышали? Так величали в былые времена доносчиков. Секретный сотрудник - сексот. Термин оказался весьма живучим. С начала девятнадцатого века до наших благословенных времен продержался.
Гальперин зажмурился и стал похож на кота Базилио. Особенно дополнял сходство его нос пуговкой.
– В доносительстве есть особая сладость, скажу вам. Испытываешь силу власти, пусть неявно, тайно от всех, но чувство это опьяняет. Человек труслив, и, прячась в толпе от глаз жертвы, ему кажется, что он совершает подвиг. Впрочем, не всегда. Часто человек сознает, что делает подлость. И корит себя, но не может устоять. Извести ближнего - сладость, сравнимая разве что с любовными утехами. Вы сами, Захар Савельевич, когда-нибудь доносили на кого? А?
– Я?! - и Мирошук осекся. Он не знал, чем можно ответить на подобный вопрос. Как только мог подумать этот жирный мешок?! И, подавив негодование, Мирошук процедил:
– Простите, а вы?
– Я - да! - воскликнул Гальперин. - В тридцать пятом году. Мне исполнилось четырнадцать лет, и я только вступил в комсомол. У меня был родственник-библиотекарь. Его я и заложил.
– Оставьте, Илья Борисович, какой вы, право. - Мирошук повел острым подбородком. - Решили исповедаться? С чего бы?
Гальперин ухмыльнулся, продолжая сидеть в прежней расслабленной позе, точно куча теста, завернутая в рыжий пиджак.
– Я очень жалею, что не доживу до того времени, когда в архив поступят документы нашего с вами отрезочка истории. Вот любопытно будет, любезный мой начальник. Узнать про нас с вами не со слов наших, а по документам. Кто перед кем грешен. И сколько за это получил по бухгалтерскому реестру. Или так, бесплатно, на чистом энтузиазме.
– Ну а сколько платили за это раньше? По документам, - усмехнулся Мирошук, желая свести к шутке странный разговор.
– Дубельт слыл циником, - охотно ответил Гальперин. - Оплачивал услуги, как за коварство Иуды, - числом, кратным тридцати. Шестьдесят рублей, девяносто. Большой был оригинал. Хоть и получал нагоняй от шефа за перерасход. Один Александр Сергеевич ему влетел в хорошую копеечку: сколько было соглядатаев за Пушкиным, не счесть.
– Вот видите. Пушкиных теперь нет, доносить не на кого, - Мирошук коротко хлопнул ладонью по столу. - Экономия!
– Как знать?! Доносить всегда есть на кого, - произнес Гальперин низким голосом.
Директор архива долгим взглядом прошелся по тучной фигуре своего зама, от лица до сырых ботинок, выше которых виднелись полосатые носки. Он не знал, как реагировать на этот грубый тон. И, признаться, обидно - Мирошук к заму относился со всей душой, ни в чем препятствий не чинил. Взять хотя бы последнюю просьбу Гальперина - надумал Гальперин работать дома с документами какого-то помещика Сухорукова… Документы всплыли неожиданно. Этот бес Колесников обнаружил их в россыпи, что передал архиву Краеведческий музей. Сколько лет документы лежали забытыми в сундуке, в бывшей трапезной монастыря… Инструкция категорически запрещала вынос документов из архива. А Мирошук позволил, закрыл глаза на нарушение. Нет, нельзя людям делать добро. Звереют от этого люди. С чего это Гальперин сегодня такой колючий?
– Ладно, болтаем черт те о чем, - произнес Мирошук. - Что-то вид у вас сегодня странный.
– Вы находите? - слабо улыбнулся Гальперин.
Он вскинул на директора глаза, в глубине которых таились тени. Мирошук насторожился. Ему показалось, что Гальперин собирается известить его о чем-то весьма неприятном. Что непременно усложнит его привычную жизнь, потребует особых решений н суеты. Любопытство в нем сейчас боролось с благоразумием.
– Знаете, я тоже сегодня вроде как не в своей тарелке, - произнес Мирошук. - И еще этот иностранец. Принять надо.
– Вам не привыкать, поднаторели, - съязвил Гальперин. - После такой школы прямая дорога в дипломаты.
Мирошук развел руками, мол, человек он подневольный, что прикажут - выполнит. А по нему, он этих иностранцев и на дух бы к архиву не подпускал. Платят гроши, другие вообще бесплатно пользуются уникальным материалом. А закончат работу, уедут к себе и публикуют что-нибудь эдакое, сенсационное, с клубничкой. Например, народ уверен, что московский метрополитен задуман и осуществлен в тридцатые годы… Ан нет! Оказывается, еще в тысяча девятьсот двенадцатом году имелся проект строительства железнодорожных путей.
Гальперин сцепил на животе вялые пальцы и проговорил:
– Что было, то было… Кстати, первый проект метрополитена был предложен в тысяча девятьсот третьем году инженером Балинским. Что же касается проекта инженера Евгения Константиновича Кнорре, в тысяча девятьсот двенадцатом году он был одобрен Государственной думой с бюджетом в семьдесят два миллиона рублей. Тридцать станций - кольцевых и радиальных. А названия какие! Яузская, Таганская, Сухаревская площадь, Лубянская… Вот как! Так что не совсем лапотная была матушка Россия, я вам скажу, любезный, - Гальперин умолк.
Нет, пожалуй, сейчас ему не решиться объявить директору о своем уходе из архива, не собраться с духом. А ведь шел сюда с твердым намерением известить о том, что оставляет учреждение, в котором начинал работать младшим архивистом тридцать четыре года назад. Конечно, можно не оглашать причину, побудившую его свершить этот шаг. Разве может разобраться бывший коммунальный начальник в том клубке причин и следствий, побудивших его, Гальперина Илью Борисовича, решиться на этот поступок. Возможно, когда-нибудь Мирошук это и поймет, но сегодня, осенью 1982 года, понять подобное не под силу и более проницательному человеку. К величайшему сожалению…
А может, повременить, не гнать картину. Не исключено что сын Гальперина от первого брака - Аркадий - откажется от своей затеи, и все обернется мыльным пузырем? Но это успокоение не приободряло Гальперина, он плохо знал своего сына - виделся редко, и встречи, как правило, были скованными, рваными. В детстве еще Аркадия приводили к отцу - Илья Борисович, как сторона, выплачивающая алименты, требовал общения с сыном. Но когда мальчик подрос и превратился в розовощекого усатого молодого человека с крупной отцовской головой и узким ехидным ртом, свидания стали случаться все реже. А в последнее время он вообще не изъявлял желания лицезреть отца, его раздражала отцовская «ортодоксальность», споры возникали по любому поводу и, как правило, заканчивались взаимными обидами. Да и пользы от отца Аркадию было мало - тот едва сводил концы, оставив доходную лекционную работу и с головой уйдя в заботы архива. И вот на днях он ввалился к отцу, чтобы сообщить о решении уехать из страны, эмигрировать. А посему желательно получить письменное согласие отца для оформления выездных документов. Илья Борисович такую бумагу составил, но вчера Аркадий сообщил, что бумага недействительна, ее надо заверить в учреждении, где работает отец. Почему именно в учреждении? Существуют нотариальные конторы, существует ЖЭК, наконец…
Гальперин провел тяжелую ночь. Память тревожил предстоящий разговор с директором архива. И дел-то всего: заверить личную подпись человека, с которым работаешь не один год… В конце концов, могли бы пригласить Гальперина в соответствующую организацию и убедиться, что бумага, предъявленная сыном, не липа, не подлог, а добровольное согласие. Нет, им хочется предать гласности, ошельмовать в глазах сотрудников отца, воспитавшего сына-отступника, чтобы Другим было неповадно…
Мирошук ждал, с откровенным нетерпением поглядывая на своего заместителя.
– Так что же случилось, Илья Борисович?
Гальперин молчал, разглядывая мыски своих зачуханных ботинок.
Дверь приоткрылась, и в проеме возникло капризное лицо секретарши.
– Тут двое просятся, - голос Тамары звучал лениво и настойчиво. - Полчаса сидят. Впускать?
– Кто такие? - хмуро спросил Мирошук.
– Один по вопросу трудоустройства, второй… с акцентом, прибалт, что ли, не пойму. Тихо сидит, глаза жмурит.
– Пусть сидит. Пригласи того, по трудоустройству, - Мирошук вновь взглянул на Гальперина - останется тот или уйдет.
Теперь Гальперин разглядывал свои пальцы, напоминающие усохшие сосиски. Плюнул на кончик указательного, растер с ожесточением, понюхал. Остался чем-то недоволен… Почему-то и Мирошук взглянул на свои пальцы. И тоже украдкой потер, удивившись, с чего это он? Не хватало еще поплевать да понюхать… До чего же неприятен этот Гальперин, неспроста живет один. Правда, ходят слухи о какой-то аспирантке, и, говорят, симпатичная бабешка. Что она нашла в этом глазастом иудее?! Везет же им… А он, Мирошук, прожил, считай, жизнь и, признаться, ни разу сладкой бабы не ласкал. Были, конечно, эпизоды в его жизни, но ничем особенно не заметны. Женщины, с которыми ему доводилось проводить украдкой время, чем-то напоминали жену Марию - сухую языкастую особу с красными мокрыми глазами. Почему так складывалось, непонятно. То ли скупо отмеченные природой женщины оказывались более сговорчивы, то ли он сам чувствовал с ними уверенность. А вот такие многоопытные ходоки, как Гальперин…
В кабинет вступил полный гражданин лет сорока. Или пятидесяти.
«Интересно, а таких вот типов жалуют женщины своим вниманием? - подумал по инерции Мирошук, разглядывая сырое распухшее лицо с маленькими смешливыми глазами. - Вряд ли!» И настроение Мирошука улучшилось, точно к нему, сидящему в осаде, подоспело подкрепление…
– Слушаю вас, - доброжелательно промолвил директор.
Посетитель в нерешительности переминался. В руках он держал листок.
– Что это? - Директор принял лист. - Заявление? Так… «Уважаемый Захар Савельевич… Испытывая с давних пор интерес к истории и общественной жизни государства Российского, прошу принять меня на работу в Архив истории и религии на любую должность, включая рабочим по транспортировке документов…» - Мирошук поднял глаза на незнакомца. - Экий вы, честное слово. Такие выкрутасы. Можно подумать, что в дипломаты нанимаетесь. Как вас? - Он скользнул взглядом по заявлению. - Хомяков. Ефим Степанович Хомяков.
– Как же, как же, - заторопился Хомяков. - Не в пивной ларек нанимаюсь, в архив.
Выражение лица директора разгладилось, подобрело.
– Так ведь оклад, Ефим Степанович, невелик. Вероятно, семья у вас?
– Нет. Один как перст… А что в смысле оклада, так не хлебом единым, как говорится.
– Это верно, - неожиданно нахмурился Мирошук.
– Ну а какой там оклад? - спохватился Хомяков.
– Рублей семьдесят-восемьдесят…
– И впрямь маловато, - вздохнул Хомяков.
– Случаются и премии, - вставил Мирошук.
– Не без этого, - кивнул Хомяков.
У него были короткие волосы, сквозь редкую накипь которых светилась розовая плешь. Рыхлый пеликаний зоб, вялые уши… Где-то Гальперин уже видел этого человека? Казалось, вот-вот из каких-то ростков, начавших уже пульсировать в памяти, будет составлен образ, но, так и не окрепнув, ростки эти размывались, оставляя зыбкое ощущение тошноты и неудовлетворенности. Настроение портилось еще больше.
– Кого это вы мне напоминаете, не пойму, - проворчал Гальперин.
Лысеющий гражданин виновато развел руками, мол, и рад бы подсказать, да сам не знает.
Мирошук насторожился. Он всегда настораживался, если при нем искали сходство кого-то с кем-то, и безуспешно.
– Меня многие путают, - неожиданно открыто улыбнулся Хомяков. - Такой тип, вероятно.
И Гальперин вспомнил, на кого похож этот гладкий господин. Четко, словно увидел картинку в деталях. Только тот был в синем прозекторском халате.
На прошлой неделе, в среду, хоронили мать старого приятеля, Коли Никитина. Из морга Второй Градской больницы. Лаборант в прозекторской, что обряжал усопшую, заставил ждать чуть ли не полчаса - он еще не управился с прической покойной, локон надумал накрутить надо лбом. Это ж надо, такой эстет.
«Удивительное сходство», - обескураженно размышлял Гальперин, глядя на посетителя, он даже хотел спросить, не близнец ли Хомяков с субъектом, что обряжает покойников, но сдержался, человек может обидеться… Но какая-то чертовщина - Гальперин чувствовал запах хлороформа, что источал прохладный кафель прозекторской, вспоминались видения, что терзали его по ночам с тех пор, как сын ошарашил его своим известием. Как ныло сердце. Он лежал один, в просторной квартире, боясь протянуть руку к телефону. Даже если он и вызовет неотложку, кто откроет дверь врачу? С рассветом он успокаивался, даже веселел.
И вот сейчас он с любопытством и брезгливостью разглядывал Хомякова, чей зримый образ раздваивался, точно сквозь мокрое стекло: у края стола переминался мужчина в сером пиджаке с пухлыми несимметричными плечами, а поодаль топтался его двойник в мятом синем халате с белесыми разводами на подоле и устойчивым запахом хлороформа.
Гальперин поднялся.
– Захар Савельевич… если вы не возражаете, я еще попридержу документы помещика Сухорукова.
– Что-нибудь интересное? - спросил Мирошук.
– Да. Есть кое-что. Но не будем торопиться.
– Пожалуйста, Илья Борисович. Разве я могу вам в чем-нибудь отказать? Тем более…
– Тем более что и свалились эти документы в архив как снег на голову, - усмехнулся Гальперин и вышел.
В приемной Тамара читала разорванную газету с масляными пятнами и прилипшими хлебными крошками. У стены в низком кресле сидел мужчина средних лет, держа на коленях глянцевую папку. Узкое со лба лицо к подбородку расширялось, но это нисколько не портило его, наоборот, придавало облику решительность. Темные волосы оживляли седые нити. Бледно-голубого цвета пиджак напоминал покроем капитанский сюртук, меж лацканами которого провисал бордовый галстук. Из бокового кармана виднелся платочек в тон галстука.
– Илья Борисович! - воскликнула Тамара. - Клиент совсем окостенел. Скоро там освободятся?
Гальперин сжал губы и подтянул их к кончику унылого носа, что, вероятно, означало крайнюю степень сосредоточенности. Шагнув к порогу, он скосил глаза на безучастно сидящего посетителя. Задержал взгляд на стоячем воротничке, из-под которого выпадал бордовый галстук. Таких воротничков Гальперин не видел много лет.
– А по какому вопросу? - неожиданно для себя обронил Гальперин, укрощая шаг.
Незнакомец вежливо приподнялся.
– Я имею направление… к директору, - негромко пояснил незнакомец, помечая каждое слово мягким акцентом.
– Илья Борисович - заместитель директора по научной части, - сварливо вмешалась Тамара. - Тоже мне, секреты…
Посетитель пригладил ладонью папку, оставляя на глянце влажный след.
– Все равно без Ильи Борисовича не обойдетесь, - подзуживала секретарша.
– Тамара, возможно, у товарища личный вопрос, - осадил Гальперин.
Секретарша пожала плечами и что-то пробурчала, стряхивая крошки. Посетитель вздохнул, достал из папки плотный белый лист и протянул Гальперину. Тот взял лист, наклонился к окну, из которого падал вялый свет дождливого утра.
– Ха-ха! - раздельно произнес Гальперин. - Директор ждет вас, а вы сидите себе в приемной. Как же так? - он с укоризной посмотрел на секретаршу.
– Я откуда знаю?! - заволновалась Тамара. - Пришли, сели и сидят! Только директора желают видеть.
Посетитель улыбнулся, мол, не хотел докучать, ждал своей очереди на прием.
– Ваша фамилия Янссон? - вновь заглянул в бумагу Гальперин. - Николаус Янссон… Вы гражданин Швеции.
– Да. Мой дом в Упсала, - кивнул посетитель.
– Вы свободно говорите по-русски.
– Да. Я русский. Православного вероисповедания.
– И чем же мы можем быть вам полезны, господин Янссон? - Гальперин присел.
– Сейчас вам скажу, - кивнул Янссон. - Извините, если нескладно. Мой дедушка - фармацевт. У него было дело в России. В шестнадцатом году он уехал из Петербурга и поселился в Упсала. Там его ждало наследство, аптечное дело. Мой отец тоже фармацевт. Я закончил естественный факультет и вошел в дело. Наш дом довольно известный и солидный… В последнее время на мировом рынке появилось несколько препаратов для лечения болезней, связанных с расстройством кровообращения. А дедушка в этой области добился серьезных успехов еще в шестнадцатом году, особенно в синтезе. И мой отец полагает, что он гораздо раньше добился того, что лежит в основе лекарств, о которых идет речь.
