Рабыня благородных кровей

      - Прошу тебя, расскажи, как все произошло?
      - Как ты себя чувствуешь? - невпопад, как ему показалось, спросила Анастасия.
      - Я почти здоров, если не считать слабости во всем теле. Сегодня я даже не смог сам встать. И ещё вот здесь, - Аваджи положил руку на то место, откуда ещё вчера вырывались свист и клекот. - Вот здесь, внутри, будто саднит, будто кто-то пролез ко мне внутрь и все там расцарапал.
      - Заживет, - опять со странной легкостью успокоила она его; Аваджи слегка обиделся - неужели его здоровье совсем не волнует жену? - Мне придется уйти ненадолго, а ты постарайся ещё поспать. Здоровый сон - это сейчас все, что тебе нужно.
      - Не уходи! - он схватил её за руку, как ребенок, боящийся темноты. Мне кажется, что ты уйдешь и больше не вернешься!
      Анастасия улыбнулась.
      - И не мечтай! Думаю, тебе придется терпеть меня рядом с собой ещё долгие и долгие годы!
      Глава пятидесятая
      Тать в ночи
      Пирожки с огромного плетеного блюда исчезали один за другим в молодых здоровых глотках.
      Днем княгиня Ингрид, подсчитав запасы, хотела было дать укорот сердобольным лебедянским женкам, но в последний момент подумала, что сама подала им в том пример.
      К счастью, в городе остались продукты, предназначенные в виде дани от города малого городу великому - одной муки в Лебедяни осталось столько, что ею можно было бы кормить жителей в течение года. Ежели, конечно, им удалось бы столько времени выдерживать осаду монголов.
      Напрасно Всеволод думал, что его жена не разбирается ни в чем, кроме хозяйства. Она ещё и знала, что отправленный в Суздаль за подмогой посол обратно не вернулся. Оставалось гадать: перехватили его монголы или великий князь Ярослав не собирается приходить на подмогу своему "младшему брату"! Тогда всем лебедянам в скором времени предстояло погибнуть. Так стоило ли экономить еду, которую, возможно, завтра уже некому будет есть?
      Сегодня вечером - лебедянские женки решили готовить для дружинников по очереди - ели пироги боярыни Милонеги. Высокий статный холоп только что принес на плече вторую корзину с пирожками и огромный жбан кваса.
      Дружинники намекали Всеволоду, что неплохо бы принести в караульню медовухи.
      - Никакой медовухи! - твердо сказал князь. - Выстоим осаду, сам бочку поставлю. И не одну.
      Боярский холоп прошел мимо Лозы и Всеволода, обдав их запахом пахучего печеного теста.
      - Пора и нам, друже, отведать боярской кухни, - весело проговорил князь и понизил голос, чтобы слышал только Лоза. - А заодно и проверить кое-какие свои мысли... Чей же ты такой будешь?
      Всеволод положил руку на плечо холопа и, хотя ничего необычного в этом его жесте не было, почувствовал, как тот дрожит. С чего бы?
      - Бо... боярыни Милонеги, батюшка князь!
      - Вот уж, глядя на твои плечи, не подумаешь, что ты такой боязливый! подивился Всеволод. - А кличут тебя как?
      - Скрыня, батюшка князь!
      - А что в жбане, Скрыня?
      - Квас, батюшка князь.
      - Квас. Неплохо, - князь говорил спокойно, но те, кто его хорошо знал, понимали: Всеволод еле сдерживает гнев. - Посмотри, Лоза, на этих защитничков! Приходи и бери их голыми руками! Почему в караульне посторонние?! Кряж, ты знаешь этого человека?
      Старшина дружинников помялся, но ответил:
      - Дак он же говорит - холоп боярыни Милонеги.
      - А ты сам его знаешь?
      - Кто на холопов внимание обращает? Всех запоминать, а воевать когда?
      Всеволод по-волчьи оскалился, сжимая рукоятку меча.
      - Чужой человек - вы даже не уверены, холоп ли это - входит в караульню, как к себе домой! И всего-то прихватив с собой корзину с пирожками... Кряж!
      Тот уже понял, что гнев князя вырос не на пустом месте, не медля подскочил к нему.
      - Обыщи-ка этого... разносчика!
      Холоп невольно сделал шаг назад и тут же уперся в широкую грудь незаметно пододвинувшегося к нему сзади Лозы. Тот подмигнул князю, и они с двух сторон так плотно прижали к бокам руки Скрыни, что, задумай он шевельнуться, его скрутили бы в момент.
      Кряж ловко обыскал смертельно бледного холопа. Под широкими портами Скрыни, у бедра, незаметный при ходьбе, висел плоский обоюдоострый кинжал.
      - Видал? - князь по-мальчишески ткнул в бок бывшего воспитателя. Голова - это тебе не кочан капусты, ею думать надо!.. А я уж боялся, из моих людей кто на худое решился.
      - Батюшка князь! - возмущенно выкрикнул Кряж.
      - Каюсь, старшина, каюсь! И мне таковые мысли дорого дались, а оно вон что...
      - Шибко-то руками не размахивай! - вполголоса буркнул Всеволоду Лоза. - Сей кинжал, мнится мне, ещё не все.
      - Он на себе ещё что-то прячет?
      - На нем более ничего нет, - обиженно заметил Кряж. - Хоть всю одежонку скиньте!
      - О чем ты подумал, разъясни нам, конюший, - привычно обратился князь.
      - Сам помысли - не собирался же он одним кинжалом всех твоих дозорных убрать.
      - Квас! - от волнения высоким голосом выкрикнул мечник Сметюха.
      - Вы просили у Милонеги кваса? - спросил у дружинников Всеволод.
      - Не просили, - ответил за всех Глина. - Дозволь мне, князь, слово молвить. Коли помнишь, у меня прежде такая работа была - за холопами следить. У боярыни Милонеги частенько в усадьбе бывал, а сего холопа не припомню. Уж такого-то молодца я бы заметил.
      - Так чей же ты будешь? - нарочито ласково спросил князь.
      - Боярина Чернеги.
      Всеволод изумленно причмокнул: ну и ну! Лебедянская молва доносила до него слухи, что Чернега мечтает быть в Лебедяни посадником. И баял, мол, что такому маленькому городу, как Лебедянь, князь не надобен.
      Прежде князь над слухами смеялся, а теперь призадумался, так ли уж они нелепы? Одного не мог Всеволод понять: мечты мечтами, но чтобы обращаться за помощью к монголам! Истово любящий родную землю, преданный ей, князь Всеволод и помыслить не мог, чтобы боярин из хорошего древнего рода мог на такое богопротивное дело решиться!
      - А из чего у тебя, Скрыня, квас? - из-за плеча князя поинтересовался Лоза.
      - Из хмеля, боярин, да горстки винограда сушеного, да маленько имбиря - повариха завсегда кладет...
      - Видать, вкусный квас?
      - Знатный! Лучшего на всей улице нет!
      Зачем Скрыня расхваливал квас, он и сам не знал. Видно, со страху. Холоп не видел, чтобы боярин в него что добавлял, но по тому, как тот сказал: "Сам кружку преподносить будешь. Каждому дозорному!" - холоп ощутил страх.
      - Раз ты его нахваливаешь, - продолжал говорить Лоза, - значит, первым и попробуешь... Подайте-ка холопу кружку!
      Скрыня затравленно огляделся: ни одной пары глаз, глядевших на него с сочувствием! А ведь он всего лишь подневольный холоп. Выпьет - помрет, не выпьет - тоже пощады не жди.
      Он поднес кружку к губам. Прощай, девка Веселка, которую боярин пообещал отдать за него... за верную службу. Куда уж вернее: на душегубство решился. Вот бог его и наказывает... В жизни Скрыня без толку и букашки малой не обидел, да разве с боярином поспоришь? Холоп залпом выпил кружку.
      И князь, и Лоза невольно отодвинулись от него, будто Скрыня мог извергнуть на них отраву подобно дракону огнедышащему, что пламенем плюется. Кряж тоже отошел подальше. Дружинники поднялись из-за стола.
      Но ничего не происходило. Только Скрыня слабость в ногах почувствовал. От страха, что ли? Он уселся прямо на пол.
      - Слава тебе, господи! - князь перекрестился. - Чернега! Кого подозревали? Еще его дед служил моему деду...
      Всеволод протянул руку к жбану, но Лоза резко ударил его по руке, так что сосуд упал на пол и разбился. Оба невольно проследили за расползающейся лужей и наткнулись взглядом на Скрыню, временно забытого. Он уже не дышал.
      - Опять ты спас мне жизнь, Лоза! - судорожно глотнув, проговорил Всеволод.
      - Живи, сынок, на радость нам, - дрогнувшим голосом проговорил тот. Он хотел ещё что-то сказать, но в помещение караульной ворвался отрок, посланный дозорным у ворот, и закричал:
      - Мунгалы, батюшка князь, мунгалы!
      - Ворота! - страшным голосом завопил Всеволод. - Кто-то открыл ворота?!
      - Нет, - испуганно отстранился отрок, впервые видевший князя в таком страхе. - Ползут по полю. Ох и много же их!
      В мгновение ока дружинники стояли одетые и опоясанные мечами.
      - По ночам они редко нападают, - пробурчал себе под нос Кряж.
      - Лучников на стены! - распорядился князь. - А этого...
      Носком сапога он брезгливо коснулся мертвеца.
      - Этого повесить за ноги на ворота. И факелами осветить. А ты, Кряж, он остановил торопящегося с другими старшину, - возьми ребят, сколько надо, и иди к дому Чернеги. Доставь мне его живого или мертвого!
      Всеволод вместе со всеми поднялся на стену. Луны не было, и пока его глаза не привыкли к темноте, он не мог понять, что такое углядели на поле его дозорные?
      Но теперь видел и он. Огромное множество черных кочек медленно двигалось к городу. Ближе ко рву они сливались в одну темную подвижную кучу и ползли в сторону ворот.
      Но вот безликая масса ожила. Монголы стали подниматься на ноги, испуская крики разочарования. Князь понял: дружинники вывесили на воротах труп Скрыни. Конечно, враги не знали презренного холопа, но сумели догадаться, что никто ворота им открывать не собирается.
      Глядя на беснующееся по другую сторону ворот неисчислимое войско, Всеволод внутренне содрогался, но в одном был уверен: крепость продержится долго. Сколько? Он ответить не мог, но знал твердо: если городу суждено погибнуть, князь погибнет вместе с ним!
      Глава пятьдесят первая
      Посланница урусских мангусов
      Джурмагун сидел в своем шатре один, переживая очередную неудачу, но на этот раз без прежней озлобленности и ненужного гнева. Древние мудрецы говорили, что у настоящего полководца голова должна быть холодной.
      Чем он больше размышлял над своими поражениями - давно он не имел их столько! - тем больше уверялся, что все они каким-то образом связаны с селом, о котором говорил ему несчастный юз-баши.
      Село, откуда в одночасье исчезают все жители, бесследно пропадают шестеро джигитов... Именно с той поры неудачи стали его войско преследовать! Простое совпадение? Не слишком ли их много?
      Осажденный город не представлял для него никакого интереса: ни своим особым положением, ни богатством. Почему же именно здесь приходится так трудно Джурмагуну, не знающему поражений, - уж таким-то городишкам он и вовсе счет потерял! Похоже на то, что юз-баши принес проклятие села на своих сапогах и стряхнул его с ног в шатре Джурмагуна.
      А сам юз-баши? Не стал ли он жертвой урусских злых духов до того, как покинул селение? По свидетельству его нукеров, юз-баши был отличным воином. В битвах не всегда находились ему равные. И вдруг он пал в поединке от первого же удара коназа Севола, который как раз выдающимся воином не был.
      Странности продолжались и после его гибели. Рыцарь - Джурмагун видел его в деле не раз - не был мальчиком в военной науке, а лишился головы в битве с обычным мечником коназа.
      Когда Джурмагун отошел от своего гнева и приказал доставить в стан тела убитых, выяснилось, что труп сотника... пропал! Исчез, будто его утащили те самые урусские злые духи!
      Не бросают ли урусские мангусы вызов великому Джурмагуну? Пугают его? И следует ли ему их бояться?
      Он решил вызвать к себе Нурбия и Хазрета. Двоих своих разведчиков, которых он обычно использовал для самых сложных поручений. А ещё они были его глазами и ушами во всех дальних походах и не раз добывали для него сведения там, где другим ничего не удавалось.
      Только вот как объяснить им, что узнавать? Все, что можно, о проклятом селе?
      Пожалуй, вслух они своего удивления не выскажут, а про себя решат, что Джурмагун к старости стал чересчур пугливым.
      Мелькнула осторожная мысль: не оставить ли все, как есть? Подумаешь, небольшое село, кажущееся опасным. Но это означало бы, что он предаст самого себя, ведь Джурмагун во всем и всегда шел до конца.
      Эти размышления прервал приход его личного тургауда. По пустякам тот никогда не осмеливался беспокоить воеводу.
      - Нурбий и Хазрет осмеливаются просить позволения войти к великому багатуру Джурмагуну.
      Начинается! Неужели урусские злые духи распростерли над ним свои черные крылья и затмили разум, если он не помнит, что своих разведчиков он уже вызвал?!
      Он молча смотрел, как джигиты падают перед ним ниц, но не спешил начинать разговор, так что чуть позже возблагодарил древних мудрецов, которые предостерегали о вреде поспешности.
      - Прости, великий, что осмелились тебя побеспокоить...
      Какое счастье, что разведчики пришли сами по себе!
      Джурмагун украдкой облегченно вздохнул и хлопнул в ладоши - верный нукер внес поднос с лепешками и кумысом, поняв, что воеводе предстоит серьезный разговор.
      Его разведчики явно пребывали в затруднении, как преподнести свои соображения Джурмагуну, чтобы он посчитал их достаточно серьезными и не посмеялся над их мнительностью.
      - Садитесь поближе, угощайтесь, - радушно предложил Джурмагун. - Что привело вас ко мне?
      - Дело, великий, такое, что и не знаешь, с какого конца к нему приступить, - проговорил Нурбий; говорил обычно всегда он, немногословный Хазрет лишь согласно кивал его словам. - Нас с Хазретом беспокоит настроение твоих джигитов.
      Правая бровь великого багатура слегка приподнялась в знак удивления.
      - Настроение?
      - Если сказать точнее, тайный страх. А он, как известно, плохой помощник в сражении.
      - Я не ослышался? - строго переспросил Джурмагун. - Вы подозреваете моих воинов в страхе перед кем-то?
      Нурбий вздрогнул. Он был наслышан о расправе великого багатура над теми, что проиграли урусам поединок, но победила привычка думать сперва о деле, а потом уж о собственной безопасности.
      - Они боятся, - подтвердил Нурбий, - хотя вслух, конечно, никто в этом не признается... А все из-за той сотни, что вернулась из проклятого села. Халамы называется. Джигиты рассказывают другим про урусских мангусов, которые по ночам похищают воинов и съедают их, так что не остается и косточки. А люди, что живут там, могут становиться невидимками и уходить из села, когда захотят... Мы с Хазретом думаем, что нам надо навестить эти Халамы и посмотреть, что к чему.
      Хазрет согласно кивнул. Джурмагун почувствовал благодарность своим разведчикам: они не только сами согласились выполнить задание, которое он собирался им предложить, но и сняли с его души тяжесть, относясь с той же серьезностью, что и он, к сообщениям об этом селе. Значит, они тоже не считают эти слухи пустыми.
      - Пойдите к шаману, - проговорил он, - пусть снабдит вас талисманами, защищающими от злых духов... А как вы думаете туда добраться - верхом?
      - Ни в коем случае! - махнул рукой Нурбий. - Только пешком. И не со стороны дороги. Мы с Хазретом думаем, что у них есть наблюдатели, которые, меняясь, следят за дорогой.
      Хазрет опять молча кивнул.
      - Вы думаете, люди вернулись в село? - довольно уточнил Джурмагун, ибо он сам так думал.
      - Думаем, вернулись.
      Нурбий замолчал и протянул руку к лепешке: теперь можно себя побаловать. Хазрет повторил его жест. Они так привыкли друг к другу, что стали как бы единым существом, хоть и с двумя разными телами, связанные между собой невидимыми нитями.
      - Я не хочу посылать туда воинов, - Джурмагун качнулся на пятках. Даже в своем шатре он по привычке сидел только так и в присутствии других никогда не лежал. Из такой позы он легко мог вскочить на ноги, что однажды спасло ему жизнь - вражеский лазутчик аланов пытался убить его. - Но вы должны привести мне языка. Все равно, мужчину или женщину. Кого сможете похитить с наименьшим шумом.
      Справа от дороги, которая вела к селу Холмы, расстилалось убранное поле ржи. Одним своим краем оно упиралось в небольшую рощицу, за которой зеленело мхом неширокое, но топкое болото.
      Кроме смердов, сеявших и убиравших рожь, здесь никогда никого не было, потому монгольские разведчики и выбрали этот путь. Рощицей вдоль болота, которое заканчивалось как раз на окраине села, они и вышли к Холмам с другой стороны дороги.
      Лазутчики отправились в путь, едва рассвело, так что до места добрались рано. Они лежали на холодной, покрытой инеем земле, завернувшись в теплые бараньи тулупы. Наблюдали за спокойной размеренной жизнью села, невидимые постороннему глазу.
      Холмчане поверили в свою неуязвимость, потому и не принимали особых мер предосторожности. Дозорный сидел на специально сооруженном помосте, смотрел на дорогу, только что толку зря на неё пялиться, все равно никого нет.
      Ко всему прочему, задерживался в осажденном городе Лоза, и некому было указать селянам на нерадивость.
      Нурбий с Хазретом пока ничего подозрительного не обнаружили, но это их не удивило. Каждый знает, время шайтана - ночь. В избу, за которой разведчики лежали, никто не возвращался - видно, хозяева были на каких-то общих работах, и лазутчики решили перебраться к другому дому. Лучше к самому большому, который стоял повыше и поодаль от других.
      Едва они угнездились в своей новой засаде, как на крыльцо дома, подле которого они прятались, вышла женщина. При виде её разведчики замерли с открытыми ртами. Не иначе, это была сама гурия (Гурия - прекрасная дева мусульманского рая.), хоть и в урусском наряде.
      Длинная, до щиколоток рубаха, расшитая жемчугом и разноцветными нитями, выглядывала из-под небрежно накинутого на плечи дорогого кожуха.
      Серебряные, украшенные зелеными каменьями подвески свешивались с такого же серебряного обруча и необыкновенно шли к её ярким зеленым глазам. Тонкое, закрепленное на обруче покрывало не давало возможности разглядеть её волосы, но выбившаяся прядь говорила об их удивительном золотом цвете.
      Красавица легко сбежала с крыльца, и по её прерывистому дыханию, пятнам румянца на щеках и стремительному шагу можно было догадаться, что она разгневана.
      Впрочем, в такие мелочи разведчики вникать не собирались. Добыча сама шла к ним в руки, и они её не собирались упускать.
      Тем более, что женщина шла как раз к амбару, возле которого монголы затаились, так что Хазрет неслышно подкрался к ней сзади и набросил на её нежную шею шелковый шнурок. Он знал, как нужно затянуть его, чтобы уруска не задохнулась, а лишь потеряла сознание.
      Нурбий проворно сунул ей в рот кляп, Хазрет стянул веревкой руки, и через мгновение на жертву набросили мешок. Мешок подняли и потащили прочь от селения, никем не замеченные.
      - Удача от нас не отвернулась, - шепнул довольный Нурбий, когда они сделали передышку в редкой рощице.
      Хазрет пожал плечами.
      - Думаешь, она досталась нам слишком легко, и тебе это кажется подозрительным?
      Хазрет кивнул.
      - Ты полагаешь, урусские мангусы нам её подсунули? Тогда все жители в проклятом селе - их слуги. Великий багатур догадался об этом, но послал нас привести кого-то из Халамов. Одно утешение, прекрасная дева лучше беззубой старухи.
      Хазрет ухмыльнулся.
      - Пусть Джурмагун решает!
      И они потащили пленницу в свой стан.
      Глава пятьдесят вторая
      Чем кончаются ссоры
      Анастасия была разгневана. Аваджи обвинял её во всех смертных грехах. Он ни на мгновение не поверил, будто она умеет то, чего не умеют другие люди, а решил, будто она скрывает от него что-то, в чем боится признаться.
      Мол, если у неё и вправду есть такая сила, то она никак не от Аллаха, а только от Иблиса. Иными словами, Аваджи подозревал её в связях с сатаной!
      На самом деле Аваджи ревновал Анастасию к бывшему мужу, а так как не хотел её выслушать, то и не знал, что она сказала Всеволоду и в первую встречу, и во вторую. Впрочем, о двух встречах не следовало говорить.
      Аваджи казалось, что здесь, под солнцем родины, Анастасия расцвела ещё больше и стала такой красивой, что на неё больно было смотреть.
      В сотнике монгольского войска ожил вдруг бывший погонщик лошадей, сознающий свою нищету и убожество: кто он такой, чтобы тягаться с коназом Севолом?!
      Не знала теперь покоя и Анастасия. Аваджи то требовал от неё клятв в любви и верности, то вдруг набрасывался на неё за то, что она оставила детей в чужих руках. Словом, он сам не знал покоя и не давал его жене.
      Наверное, от всех этих треволнений и приснился Анастасии странный сон. Она шла по лесу, дремучему и сырому, сквозь густоту ветвей которого солнце не всегда могло пробиться.
      Вдруг лес кончился. Он будто наткнулся на невысокую отвесную гору. Между лесом и горой образовалась небольшая, поросшая мягкой травой поляна.
      Анастасия прошла по ней и остановилась у огромной дыры в горе похоже, входу в пещеру. Над входом был устроен навес из жердей, покрытых камышом.
      На вбитых прямо в трещины горы деревянных сучках у входа в большом количестве висели связки лука, чеснока и всевозможных трав. Тут же лежало огромное бревно, очищенное от коры, очевидно, служащее сиденьем.
      В проеме, оказавшемся таки входом, появилась женщина в простом, похожем на рубище платье. Удивительной густоты волосы цвета спелой пшеницы окутывали её голову, точно облако. Кожаный ремешок, как видно, с трудом сдерживал эту пшеничную копну.
      Женщина приветливо улыбнулась Анастасии и певуче произнесла:
      - Внученька пожаловала!
      От неожиданности Анастасия споткнулась, а приглядевшись к женщине, громко расхохоталась: та была молода, едва ли старше её самой.
      - Ты права, этому и правда трудно поверить, - простодушно улыбнулась молодая женщина. - Тогда зови меня просто Любава... Входи!
      Она отступила в сторону, пропуская Анастасию в пещеру, которая оказалась неожиданно высокой и просторной. Откуда-то сверху в неё просачивался солнечный свет, так что масляные плошки на стенах выглядели как бы украшением скромного жилища.
      Посреди пещеры, вытесанный из огромной глыбы, громоздился стол, способный принять вокруг себя не меньше двадцати человек. Его словно шлифованная поверхность выглядела гладкой и матово поблескивала.
      По левую руку от стены бил родник. Он протекал по каменному желобку и выливался в большую, круглую, тоже каменную чашу.
      - Это моя кадка для мытья, - пояснила Любава.
      - Кадка! - хмыкнула Анастасия. - Сколько же человек в ней поместится?
      - Не проверяла, но в ней я могу даже плавать.
      - Ты живешь здесь одна?
      - Ко мне приходит Дикий Вепрь. А ещё люди, которым нужна моя лекарская помощь...
      - Долго им приходится к тебе добираться.
      - Зато и являются самые нуждающиеся. Те, что видят во мне последнюю надежду. Раньше я жила ближе к селу, но когда меня чуть не сожгли, Дикий Вепрь заставил перебраться сюда...
      - Тебя хотели сжечь? Но за что?
      - Считали ведьмой. Те люди, что в своих бедах привыкли винить других. У одного корова заболела, у другого язва незаживающая. Кто наслал порчу? Любава!
      Что-то подсказывало Анастасии, что она здесь недаром.
      - Ты моя родственница?
      - Дальняя. Между нами три сотни лет.
      Анастасия оглядела нищенское одеяние женщины.
      - Мы из смердов? Из холопов?
      Она спрашивала не из простого любопытства. Батюшка утверждал, что их род славен и знатен.
      - Я - дочь князя Трувора! - гордо вскинула подбородок Любава и хмуро добавила: - Только он рано умер, а дядя Рюрик выгнал нас с матерью вон. Мы пожили у одних родичей, потом у других. Потом мама умерла...
      - Прости, я не хотела тебя обидеть, - коснулась её плеча Анастасия.
      Любава провела рукой по лицу, словно снимая с него паутину печальных воспоминаний, и весело сказала:
      - Но я, как видишь, не пропала... Только позвала тебя вовсе не нашу родословную выслушивать... Ты уже и сама догадалась, что наш род отмечен великой печатью: мы умеем то, чему другие люди научатся очень нескоро. А мы можем учить друг друга...
      - А когда ты почувствовала в себе       - В тринадцать лет, когда умер мой отец.
      - Тебя тоже кто-то учил?
      - Однажды мне приснился сон... Он был викингом... Ты задаешь вопросы, но совсем не те, которых я ждала!..
      С самого утра Анастасия ссорилась с Аваджи. Она могла бы навязать ему свою волю, как научила её Любава, но поборола искушение. Ей хотелось, чтобы Аваджи всегда оставался самим собой.
      Ночью она проскользнула в его комнату, хотя накануне сама сказала Прозоре, что муж её ещё слишком слаб, чтобы спать с ним в одной постели.
      Сказать-то сказала, а сама не выдержала. Они не спали всю ночь. Аваджи будто боялся выпустить её из своих объятий и оказался вовсе не так слаб, как она опасалась.
      Он заставлял её пересказывать, как Анастасия не могла дождаться ночи, чтобы спуститься по веревке с городской стены и утащить его с поля боя.
      - Так ты любишь меня? - снова и снова спрашивал он. - А как ты догадалась, что я жив? Я шевелился?
      - Нет, ты лежал без движения, но я слышала, как бьется твое сердце.
      Он, конечно, не поверил, что она действительно слышала стук его сердца, и подумал, что она имеет в виду свою женскую интуицию.
      - Неужели ты и вправду так любишь меня?
      Днем Прозора отвела её в свои покои и разрешила выбрать из огромного кованого сундука все, что приглянется из одежды. Не призналась лишь, что сундук - подарок княгини Ингрид, которой она помогла зачать ребенка.
      Анастасия нарядилась, пришла в комнату Аваджи. Тот вначале потерял дар речи от восхищения, а потом вдруг недобро спросил:
      - Собралась в гости? Как же ты полезешь на стену в таком красивом наряде?
      Анастасия задохнулась от обиды. Она убежала от него со слезами и спросила у Прозоры, нет ли для неё какого-нибудь поручения.
      Та послала её в амбар.
      Анастасия почти бежала по двору. Она была слишком возбуждена, чтобы видеть что-то вокруг или слышать. Потому и не заметила присутствия посторонних, не услышала крадущихся шагов и не поняла, отчего ей так сдавило горло, что она не может больше дышать?
      Глава пятьдесят третья
      Ответный ход воеводы
      Князь Всеволод, глядя в согбенную спину старшины дружинников, попробовал догадаться:
      - Сбежал?
      Кряж разогнулся.
      - А куда ему бежать, княже? Он в своей усадьбе заперся. Ворота толстые, дубовые - что твоя крепость, враз не сломаешь! Могли бы пороки у мунгалов попросить, дак ведь сами их и сожгли.
      - Осажденная усадьба в осажденном городе? - пробормотал князь. - Был бы невинен, не запирался бы. Разбираться с Чернегой мне недосуг. Он, видать, на это и рассчитывает. Да ещё на то, что Лебедянь долго не продержится... Желать своим товарищам погибели!
      Он сплюнул.
      - А не пустить ли ему красного петуха? - предложил Кряж.
      - Нельзя, - покачал головой Лоза, который теперь неотступно находился при князе. - Народ и так от страха дрожит. Прав батюшка князь - Чернега подождет. Самим бы продержаться...
      Лебедяне, поднявшиеся с рассветом на крепостные стены, глянули вниз на поле и почуяли холод могильный. Окруживших город басурман было видимо-невидимо.
      В центре войска на саврасом жеребце сидел, будто влитой, его предводитель. Его позолоченный шлем блестел на солнце, точно маковка собора; загорелое, иссеченное ветрами и стужей лицо выглядело жестоким и опасным.
      Вперед на мохнатой лошаденке резво выскочил джигит в коротком бараньем тулупе и шапке из черно-бурой лисицы. Хвосты её болтались сзади по плечам, пока он гарцевал перед наблюдавшими за ним горожанами.
      - Великий и непобедимый, суровый барс степей, багатур Джурмагун, кричал он, явно наслаждаясь доверенной ему ролью толмача, - последний раз предлагает тебе, коназ Севола, сдаться! За это он обещает жизнь тебе и твоим людям! Нас много, как песчинок в бархане! Как звезд на небе! А вас лишь жалкая горстка! Мы сметем вас с пути, как ураган сметает легкий пух...
      - Красно говорит! - нарочито восхищенно поцокал языком один из дружинников.
      - Придите и возьмите! - звонко крикнул юный мечник Сметюха; он взобрался на самую оконечность городской стены, выпрямился во весь рост и стоял, будто реял над городом.
      Синяя вотола (Вотола - безрукавный льняной плащ до колен.) порывом ветра взметнулась, точно крылья, и лебедянам показалось, что Сметюха сейчас взлетит в холодное небо.
      Лишь самые зоркие успели заметить скупой жест Джурмагуна. Тотчас из-за его коня выдвинулся всадник с луком в руках. Он натянул тетиву и почти не целясь пустил стрелу.
      Стройная гибкая фигурка изогнулась и, кувыркаясь, полетела вниз, скатилась по земляной насыпи укрепления и с плеском рухнула в наполненный водой ров.
      Лебедяне дружно охнули. Монголы радостно взревели.
      - Дурной знак! - пробормотал Глина и закусил губу; ему было жалко отчаянного, так нелепо погибшего парня.
      Предводитель монголов взмахнул рукой, и перед войском длинной цепочкой вытянулись лучники верхом на лошадях. Туча стрел взметнулась и понеслась к городу. Несколько дружинников на стенах оказались убитыми наповал.
      - Всем укрыться за стены! - закричал князь, чуть не плача от бессилия; можно ли быть такими беззаботными, имея дело с хорошо обученным врагом?!
      - Сколько у тебя дружинников, Всеволод Мстиславич? - окликнул задумавшегося Всеволода Лоза.
      - Пять сотен, - вздохнул тот.
      Лоза осторожно выглянул из-за стены, невольно отшатнувшись от свистнувшей возле уха стрелы.
      - Да... - протянул он, - а мунгалов - несколько тысяч. На каждого твоего воина десятка полтора нечистых.
      - Таранов у них теперь нет, так лестниц понаделали.
      - Думаешь, полезут?
      - Еще как полезут!
      С неба хлестнула жесткая снежная крупа - первый снег в конце осени. Теперь вода во рву быстро замерзнет, и монголы пройдут по нему, как по дороге, прямо под стены...
      Но великий багатур, кажется, не собирался долго ждать. Лучники продолжали обстреливать стены, в то время как движение на подступах к городу не прекращалось. Монголы и вправду тащили с собой лестницы.