Рабыня благородных кровей

      То, что произошло в последующее мгновение, лишь промелькнуло в мозгу Аваджи запоздалым сожалением. Только что вроде князь сидел в седле прямо и представлял собою удобную мишень, как вдруг все переменилось. До него оставалось не более двух корпусов лошади, и копье Аваджи уже летело вперед, как князь вдруг резко отклонился, копье юз-баши проткнуло воздух, а сам он покачнулся в седле. Это и спасло ему жизнь. Копье князя пропороло одежду, скользнуло по боку Аваджи, рассекая кожу, запуталось в его прочном шерстяном чапане и вырвало джигита из седла. Швырнуло с размаху наземь.
      За спинами сражавшихся в очередной раз полыхнуло пламя, и Мечислав, только что снесший с плеч голову Литвина, обеспокоенно вскрикнул:
      - Уходим!
      Дружинники, сражавшиеся с монголами, теми, кто сопровождал к городу неудачное посольство, кинулись к Лебедяни, нимало не заботясь о достойном завершении битвы. Они уже сделали свое дело.
      Деревья, заполнявшие ров, вовсю горели, так что лебедяне едва успели проскочить по подъемному мосту в город, чтобы поднимавшийся мост тоже не загорелся.
      От огня городская стена раскалилась, камень угрожающе трещал, так что защитникам города пришлось на время отойти от стен.
      Джурмагун не мог прийти в себя от наглости урусов, так что даже приказал сгоряча зарубить тех, кто сопровождал Литвина и Аваджи, а на вопрос, что делать с погибшими сотником и рыцарем, свирепо оскалил зубы:
      - Собаки съедят!
      Сумерки сгущались. Костры у монголов запылали ещё ярче, ибо холодный северный ветер ледяными пальцами прочесал неприятельский стан, проникая даже под теплые стеганые халаты кочевников.
      Взметнувшийся вихрь заколебал пламя светильников и в прочном, добротном шатре великого багатура.
      Джурмагун срочно созвал на совет своих тысяцких, чтобы вместе решить, как побыстрее справиться с непокорным городом. Им приходилось торопиться из верховной ставки Бату-хана пришла депеша с повелением к началу зимы вернуться на место сбора войск, в устье реки Итиль.
      Лоза и Головач, все ещё лежащие в кустарнике, не могли знать, что защитники Лебедяни нарочно поджигали деревья во рву и стенобитные орудия, а потому ощутили огромную тревогу. Лоза рисовал себе картины пожаров в городе, который монголы наверняка весь день осыпали горящими стрелами.
      Лишь потому, что они с такой надеждой вглядывались в силуэт городской стены, теряющей в вечернем мраке свои очертания, они и заметили сначала движение по её верху, а затем вниз что-то упало.
      - Веревка! - выдохнул Головач.
      Это действительно была веревка, потому что чуть позже они увидели, как по ней быстро спустилась чья-то фигура.
      Человек слегка замешкался у рва с водой, а через некоторое время раздался плеск, еще, еще, и наконец кто-то, соскальзывая и обрушивая в воду комья земли, тихо ругнулся.
      - Русич! - хмыкнул Лоза.
      На всякий случай холмчане подобрались поближе - а вдруг это проникавший в город вражеский лазутчик?
      - Берем? - Лоза толкнул локтем товарища.
      - Берем!
      Тот, кого они схватили, заломив руки и закрыв рот, отбивался отчаянно, но когда в момент борьбы ему удалось освободить рот, то неизвестный и не попытался издать какой-нибудь звук, чтобы привлечь к себе внимание предполагаемых сообщников.
      Лоза попробовал ослабить хватку, и в ту же минуту в его руку вцепились зубы жертвы. А рука Головача, скользнувшая по груди пойманного человека, обнаружила выпуклости, мужчине несвойственные.
      - Баба! - растерянно сказал он вслух то, о чем в это же время подумал Лоза. И без ощупывания.
      - Вы кто? - тихо спросила у них женщина, переодетая в мужское платье.
      - Из Холмов мы.
      - Дядька Лоза! - с радостью узнавания облегченно вздохнула женщина. Слава богу, что это ты!
      - Анастасия! - узнал и он. - Куда это ты торопишься, девонька?
      - Ой, и не говори! - тяжело вздохнула она. - Лезла по стене, а у самой сердце в пятки ушло. Мы с Робешкой ещё днем заприметили это бревно, не сгоревшее. Сучком за берег зацепилось...
      - Ты так и не сказала, куда торопилась, - сурово напомнил Лоза, уже начавший было подозревать молодую женщину в нехорошем.
      - Муж мой там, на поле лежит.
      - Убитый?
      - Раненый. Только разве ж могла я об этом кому, кроме холопки, сказать? Разве поймут меня лебедяне? А он лежит один, без помощи...
      - Далеко?
      - Что - далеко?
      - Далеко лежит, я спрашиваю?
      - Я знаю, где, найду.
      - А ежели он убит? - вмешался в разговор Головач. - С чего ты взяла, что он только ранен? Разве можно увидеть такое со стены?
      - Ты, Головач, со своей Неумехой та ещё парочка! - в сердцах сплюнул Лоза. - Кому ты это говоришь? Любящей жене, которая, рискуя собой, мужа спасать отправилась?
      - Ничего. Я не обиделась. Прощайте!
      Низко пригибаясь, она потихоньку двинулась прочь.
      - Лежи здесь! - шепнул Лоза своему соратнику. - Никуда с места не трогайся. А я Настасье помогу.
      Они нашли Аваджи в полной темноте быстрее, чем, наверное, отыскала бы его собака.
      "Любящее сердце привело!" - растроганно подумал Лоза, не подозревая, что для глаз Анастасии сейчас тьмы не существовало. Она знала, куда идти, и пришла.
      С той поры, как Анастасия со стены увидела, что её муж упал с коня, все чувства в ней обострились как никогда. Она даже слышала стук, с каким Аваджи упал на землю. И еле смогла дождаться темноты, шепча про себя как заклинание: "Хоть бы его не забрали! Хоть бы его не забрали!"
      Она не подозревала, что своим везением обязана разгневанному полководцу, план которого провалился. Кто бы не злился на его месте? К ночи он пришел в себя и устыдился своего гнева. Потому решил с утра послать тургаудов, забрать тела погибших.
      Анастасия встала на колени перед распростертым на земле телом мужа, осторожно приподняла его голову и влила в рот несколько капель напитка, которым боярыня Агафья обычно лечила своих заболевших домочадцев.
      Аваджи судорожно сглотнул и шевельнулся. Анастасия тихонько позвала его. Раненый тут же встрепенулся и пробормотал:
      - Ана, любимая, я знал, что ты придешь и проводишь меня в последний путь. Если я в раю, то почему здесь так темно, а если в аду, то почему так холодно?
      Услышав его слова, Анастасия заплакала от радости, а он почувствовал на губах соленый вкус её слез и счастливо вздохнул:
      - Значит, я ещё не умер? А то мне надоело видеть перед собой отрубленную голову рыцаря, которая все время скалится... Ты пришла попрощаться со мной?
      - Ты не умрешь! - Анастасия положила его голову себе на колени. - Ты не можешь так обмануть меня!
      - Но я никогда тебя не обманывал!
      - Ты сказал, что у нас будет много детей, а сам собираешься умереть.
      - Все в руках Аллаха, голубка моя, человек слаб...
      - Человек силен! - сказала она строго; наверное, не надо было так говорить с Аваджи, но ей хотелось немного разозлить его, вызвать в нем желание выкарабкаться...
      - Подожди, моя газель, не ругайся, я хотел что-то сказать... - он сделал попытку подняться, но лишь мучительно застонал. - Ты пришла из города?
      - Из города, любимый!
      - Дети с тобой?
      - Со мной. Они ждут своего отца.
      Он было облегченно вздохнул, но опять напрягся, стараясь удержаться на краю сознания.
      - Сегодня в полночь кто-то из горожан... предатель... откроет ворота, чтобы впустить в город наши войска. Поторопись, предупреди своих!
      - Аваджи!
      - Оставь меня, ты мне уже ничем не поможешь. Возвращайся и предупреди: наши дети не должны погибнуть!
      Лоза, вместе с Анастасией склонившийся над раненым, видел усилия, которые тот предпринимал, чтобы не потерять сознание и втолковать ей что-то очень важное.
      - Что он говорит? - Лоза тронул молодую женщину за плечо.
      - Он говорит, - вымолвила она растерянно, - что в полночь кто-то в Лебедяни откроет монголам ворота!
      Глава сорок восьмая
      Выход или только отсрочка?
      Как и договорились с госпожой, некоторое время спустя после её ухода Робешка опять сбросила вниз веревку, чтобы втащить Анастасию на стену. Все это время, пока молодой боярыни не было, холопка не находила себе места от тревоги за нее.
      Робешка единственная из всех была посвящена в планы Анастасии. Холопка не только помогала ей в сборах, но и прикидывала, как лучше привязать к бревну неподвижное тело её раненого мужа. Самой Анастасии придется плыть, держась за бревно. Вода нынче шибко холодная, и если ноги сведет судорогой, Робешка советовала уколоть себя кинжалом.
      Наверху на стене Анастасию уже ждало теплое шерстяное одеяло и целая фляжка крепкой браги.
      Возле рва наконец-то появилась фигура, закутанная в знакомый плащ. Женщины нарочно выбрали именно его. Даже в темноте он отливал красноватым светом и был потому заметен. Но, как Робешка ни вглядывалась, никого возле фигуры хозяйки не заметила. Выходит, муж Анастасии приказал долго жить. Какое горе для её госпожи!
      Темная фигура остановилась у городской стены и дернула за веревку. Холопка тут же взялась за неё покрепче, всем телом упираясь в камень стены. С тех пор, как боярышня стала матерью двоих детей, она здорово потяжелела!
      Наконец Анастасия добралась до верху, Робешка протянула ей руку, чтобы помочь перебраться через выступ стены, и вдруг замерла на месте, будто её разбил паралич: это была вовсе не боярышня, а мужчина с бородой и усами!
      - Иисусе Христе! - холопка тихо пискнула от страха.
      - Тише! - сказал мужчина, к счастью, знакомым голосом. - Это я, Лоза...
      Анастасия с Лозой тащили бесчувственное тело Аваджи. Даниил тянул, держа за плечи, Анастасия - за ноги, потому до места, где поджидал их Головач, добирались долго. Аваджи потерял сознание и уже в себя не приходил.
      - Тяжеловат-то иноверец! - тяжело выдохнул Лоза. - Эдак мы до Холмов его всю ночь тащить будем!
      Он с удивлением услышал довольное хихиканье Головача.
      - Да ты, никак, ожидаючи, умом тронулся?
      - Оборони, бог! - ничуть не обиделся тот. - Но я ведь без дела сидеть не могу...
      - Что удумал на этот раз?
      - Носилки!
      - Носилки? Но до леса - не ближний свет.
      - Лес - не лес, а и в кустарнике пара крепких прутьев найдется.
      Теперь Лоза заметил, что его товарищ стоит в одной рубахе, ежась от поднявшегося к ночи холодного ветра.
      - Никак зипуном пожертвовал?
      - Что зипун, - небрежно махнул Головач. - Ничего ему не сделается. Вон ножом два тонких деревца срезал да в рукава сунул. Небось, полегче будет нести, чем волоком.
      - Вдвоем с Анастасией понесете, - сказал ему Лоза. - А мне придется ко рву вернуться.
      Анастасия отдала ему свой плащ.
      - Без него тебя Робешка и поднимать не станет. Руками щупать придется, где в стене выемка имеется. По правую руку от выемки будет висеть веревка. Дернешь за нее, Робешка тебя поднимет. Хорошо, дядька Лоза, что ты телом худ. Случись на твоем месте Глина... Боярыне Агафье скажи, пусть детишек бережет!
      Она прикоснулась к руке уже шагнувшего к бревну Лозы.
      - Последнее. Никому в Лебедяни не говори, где я.
      - Даже матушке?
      - Даже ей. Скажи лишь, что просила за меня не беспокоиться. Бог даст, свидимся!
      - Никому не скажу, - пообещал Лоза и поцеловал в лоб, коснувшись мокрой от слез щеки. - И не реви! Моя Прозора - врачеватель знатный. Она твоего нехристя и из могилы вытащит!
      А теперь он стоял и уговаривал онемевшую от страха Робешку прийти в сознание и сказать, где ныне князь Всеволод. Не в своих же палатах!
      - В караульне, что возле ворот, - со всхлипом вздохнула она. - А боярышня-то где? Боярыня Агафья меня убьет!
      - Не убьет. Я сам поговорю с нею. А твое дело отныне - рот на замке держать.
      - Нашла боярышня своего мужа? - с замиранием сердца спросила холопка.
      - Нашла. И ныне с ним в безопасном месте, но о том знаем лишь мы с тобой, да?
      Робешка неуверенно кивнула.
      - Анастасия просила тебя и дальше хранить все в тайне. Она очень на тебя надеется.
      - Скажите госпоже, - холопка подняла голову, - что Робешка скорее умрет, чем слово вымолвит!
      - Скажу, - Лоза отвернулся, чтобы скрыть улыбку - девка выглядела забавно: лицо серьезное, бровки нахмурены. - А теперь веди меня в караульню. Давно её построили?
      - В аккурат за месяц, как поганые налетели. Наш боярин супротив был: зачем нужна такая большая, а ноне доволен, что князь его не послушал...
      Караульная была сработана на совесть: каменная, как и крепость. Даже крыша у неё была сделана по-особому - крыта не соломой, не деревом, а выточенными из камня плитами. Факелы по обе стороны от входа позволяли разглядеть её как следует.
      Робешка довела Лозу до места, а сама побежала домой, моля бога, чтобы боярыня заснула и не учинила ей допрос.
      В караульной было тепло. Небольшая печурка, как видно, давала достаточно жара, чтобы все время кипятить небольших размеров медный котел для заварки брусничного или смородинового листа или сушеных ягод.
      Дружинники, вернувшиеся из дозора, сидели вокруг стола, и суетливые отроки подливали им горячего питья. Тут же, на столе, стояло огромное блюдо с пирогами - постарались лебедянские женки.
      Князь Лозе обрадовался, троекратно облобызал.
      - Совсем ты в своих Холмах о нас забыл, в палаты и носа не кажешь... Постой, а как же ты к нам добрался? Насколько я знаю, мои соколы никому ворота не открывали.
      - Как добрался? Через стену перелетел! - пошутил его бывший конюший и попросил: - Ты бы, княже, переговорил со мной с глазу на глаз - дело у меня к тебе важное.
      - Пойдем на крыльцо, - решил князь, - а заодно и поглядим: не перелетит ли через стену ещё кто холмский?
      - Не перелетит! Моим путем в город навряд кто проникнет, так что не опасайся!
      - Как так, не опасайся? А ежели мои дозорные проспали? Мы тут денно-нощно обретаемся, по избам нейдем, а кто-то перелетает...
      - Не серчай, расскажу, как я сюда попал: веревку мне со стены сбросили, а вот кто сбросил, не скажу пока. До времени.
      - Ежели до времени, я подожду, - ревниво сказал Всеволод, - коли у тебя от меня секреты.
      - Секреты не мои, вот и молчу. Слушай лучше, для чего я к тебе пробирался: перво-наперво, конечно, помощь предложить - что скажешь, все для тебя холмчане сделают. Хуже другое: среди твоих людей враг притаился.
      - Нет! - отшатнулся Всеволод. - Я тебя не слышал и слушать не хочу! Неужто средь моей дружины есть кто-то, кто нехристей пуще родины-матери любит? Не верю!
      Лоза сочувственно прикоснулся к его руке, но князь отдернул руку - он заведомо не хотел терпеть никаких увещеваний.
      - Я знаю, что случается, когда в скрепленном кровью братстве поселяется недоверие. Люди, кои прежь того ели из одной миски, укрывались одним плащом, начинают коситься друг на друга!
      - Но я не сказал, что враг среди твоих дружинников, - качнул головой Лоза. - Кто он, мне неведомо. И ежели я упомянул твоих людей, то разве это не все лебедяне?
      - Ох, а у меня душа в пятки ушла! - покаялся князь. - Живем в одной караульне, спим на одной лавке... Но ты хоть знаешь, что он... тать сделать намеревается?
      - Знаю. В полночь он пообещал мунгалам открыть городские ворота.
      Всеволод презрительно хмыкнул.
      - Курица-иноходица пса излягала! Кто ж, хочу я знать, такое сможет? Ворота у нас четверо дружинников охраняют. И каждый час меняются. Не то что посторонний, мышь к воротам не проскочит!.. Но хоть откуда ты это узнал, можешь сказать?
      Лоза решил, что если он поведает князю часть правды, то это никому не повредит.
      - Мне сказала о том Анастасия. И сама же меня с тем к тебе послала.
      Даже в неверном свете, который создавал колеблющийся свет факелов, было видно, как изменилось лицо Всеволода.
      - Анастасия? - хрипло переспросил он. - Но откуда... Раз она так сказала, значит, правда...
      Лоза решил не обижаться на то, что Всеволод усомнился в его словах и безоговорочно поверил словам бывшей жены. Он слишком хорошо знал своего воспитанника: если тот не брал на веру слова других, спорил и даже торговался, то все равно продолжал думу думать, и редко принятое им решение оказывалось неверным.
      - Неужели мы с воеводой что-то не учли? - задумчиво проговорил он. Хоть и неизвестно, кто этот нелюдь, но все равно он рядом. До полуночи ещё час... Неужто мы кажемся ему такой легкой добычей?
      - К караульне нельзя подкрасться незаметно?
      - Зачем же красться-то, к нам и вои старые ходят, и женки холопов присылают... Раз я сказал, что он среди нас, значит, он уже есть, знакомый, привычный, на него никто и внимания не обращает... Я буду думать!
      Глава сорок девятая
      От бога или от дьявола?
      Аваджи лежал в лекарской, где Прозора пользовала своих больных. На этом самом столе совсем недавно она разминала изуродованную спину Любомира. До сих пор не верилось, что знахарка осмелилась взяться за его лечение. А уж чтобы такое удалось!..
      В том случае речь шла о друзьях Прозоры: ей была близка боярыня Агафья, да и сам Любомир. Теперь перед нею лежал враг. Это его соплеменники изломали ей жизнь, лишили многих её радостей, надругались над нею самой. Она не хотела вспоминать слова её учителя монаха Агапита, который говорил, что у настоящего лекаря не может быть ни друзей, ни врагов, все больные должны быть равны...
      Ожесточенное сердце Прозоры никак не хотело смягчаться, потому она все медлила, вместе с Анастасией разглядывая лежащего перед нею нагого Аваджи. Мужчину-нехристя!
      Ему, впрочем, сейчас было все равно, что он в таком виде лежит перед двумя женщинами. Что две пары женских глаз внимательно разглядывают его, а две пары женских рук не менее тщательно ощупывают.
      Юз-баши давно потерял сознание и, наверное, наполовину был уже в потустороннем мире: его тяжелое, со свистом и хрипами дыхание красноречиво говорило о тяжелой болезни.
      - Судьба! - протяжно вздохнула Прозора. - Поначалу этот красивый нехристь украл у князя его законную жену, а теперь сам чуть не погиб от его руки... Рана его воспалилась, видишь? Она хоть и неглубока, но уже опасна для жизни... Он слишком долго лежал на холодной земле... Говоришь, они сражались копьями? Всеволод мог бы наколоть его на копье, как жука, но нехристю опять повезло - копье запуталось в одежде и потому скользнуло по груди, распороло кожу...
      - Перестань! - Анастасия закричала так, что увлекшаяся Прозора от неожиданности вздрогнула. - Перестань называть его нехристем. Он - мой муж!
      Прозора пожала плечами. Она никак не могла поверить, что на самом деле все так и обстоит, потому и говорила как о постороннем. Она ещё раз оглядела лежащего.
      - До сих пор я считала всех монголов кривоногими, а вот эти ноги кривыми никак не назовешь.
      - Аваджи - уйгур!
      - Но для нас-то разница небольшая. Разве не с нашими врагами он пришел?
      - Он - мой муж! - упрямо повторила Анастасия. Она не хотела ссориться с Прозорой. То ли от усталости, то ли от неуверенности она не чувствовала в себе никаких особенных способностей и потому надеялась лишь на знахарку. И она спросила, глядя той в глаза: - Ты не хочешь его лечить?
      Прозора смутилась.
      - Вода на печке все равно закипает, и я собираюсь прокипятить в ней вот этот нож, чтобы очистить рану от гноя... Ты-то крови не боишься? А то я пошлю разбудить Неумеху, она ловко мне помогает.
      Знахарка подошла к стоящему поодаль небольшому столу и взяла с него нож с острым узким лезвием.
      - А вот и мое оружие. Что поделаешь, мужчины размахивают саблями и пиками, убивают себе подобных, а нам на роду написано склоняться над их телами. Порой в тщетной попытке вытащить их с того света.
      - В тщетной? - губы Анастасии задрожали.
      - Не слушай меня, девонька, я всегда много говорю, когда попадается тяжелый случай.
      - Но ты медлишь, а я вижу, как с каждым мгновением ему становится все хуже!
      - Не кричи так, я сейчас попробую.
      Но тут голову Анастасии будто сдавило железным обручем, в глазах полыхнули искры. Огонь, разгоревшийся где-то под черепом, выплеснулся в жилы и побежал к рукам.
      Неожиданно для самой себя она отстранила Прозору, уже склонявшуюся над Аваджи с ножом.
      - Не надо. Я сама.
      Она подошла к бесчувственному телу мужа, поставила пальцы правой руки на дальний край расползшегося красного пятна и будто за тонкую ткань потянула к краю раны.
      На глазах пораженной знахарки шов лопнул и из раны показался гной. Прозора обмакнула чистую тряпицу в травяной настой, которым обычно обрабатывала воспалившиеся раны, и стала осторожно собирать выступавшую из неё заразу.
      Потом Анастасия привлекла к делу и левую руку, так что теперь обе снимали заражение, даже не вскрывая нарыв!
      - Ты очистила рану! - восторженно вскричала Прозора. - Теперь остается лишь зашить...
      - Не надо, - опять проговорила Анастасия и, не прикасаясь к ране, провела над нею ладонями и с двух сторон соединила края раны. Совместила.
      Рана затягивалась на глазах и через некоторое время на груди Аваджи остался лишь аккуратный чистый шов.
      - Боже! - прошептала завороженная её действом Прозора. Она даже прослезилась от нахлынувших чувств.
      Теперь Анастасия поднесла руки к груди Аваджи, из которой доносились жуткие клокочущие хрипы.
      Ей никто не рассказывал о строении человеческого тела. Она даже толком не представляла себе, где у человека находятся легкие. От нездорового места тянуло несвойственным телу холодом, как если бы эта часть Аваджи уже приготовилась умереть.
      Поначалу тепло с рук Анастасии текло в грудь раненого мощным потоком, а потом поток стал иссякать - Анастасия слабела на глазах. К счастью, её воздействия больному хватило. Он закашлялся, и Прозора едва успела поставить миску под то, что стало извергаться из его легких.
      Лицо Анастасии было отрешенным, лицо Прозоры горело восторгом. Из лекарки она покорно превратилась в помощницу, обожествляющую своего учителя, сотворившего на её глазах чудо.
      - Вот она, печать, о которой я говорила! - благоговейно прошептала знахарка. - Бог дал мне счастье увидеть ее! Епископ предупреждал, сие - от диавола, но я думаю, это божественное!
      - Это - человеческое, - пробормотала Анастасия, и не успела Прозора её подхватить, как молодая женщина рухнула без чувств прямо возле стола, на котором лежал Аваджи.
      Пришла она в себя лишь на следующий день. Судя по солнцу, дело шло к полудню.
      Анастасии тут же вспомнились минувшие события, а мысль: "Как чувствует себя Аваджи?" - заставила её быстро подняться.
      Кто-то вчера раздел её, уложил в эту удобную, мягкую кровать. Ей помнился обеспокоенный женский голос:
      - Она заболела?
      - Нет, она очень устала, - ответила другая женщина.
      Чьи-то заботливые руки приподняли Анастасии голову и влили в рот прохладное, отдающее мятой питье.
      Она тут же провалилась в небытие, а теперь, проснувшись, удивилась собственному спокойствию: разве любимый супруг не был ещё вчера на грани жизни и смерти? Нет, если бы с Аваджи что-то случилось, она бы тут же почувствовала.
      Наскоро набросив на себя широкий балахон с завязками сзади и широкими, подшитыми мехом рукавами, Анастасия вышла из опочивальни.
      У двери она столкнулась с молодой женщиной, помощницей Прозоры. Месяц назад они виделись недолго, когда Анастасия появилась в Холмах со своими детьми и верблюдом. Отчего-то ей неловко было назвать вслух прозвище этой миловидной умной женщины - Неумеха.
      - Ты не знаешь, куда перенесли... - Анастасия замялась, не зная, как сказать, - того мужчину, которого ночью лечила Прозора?
      - Прозора? А она баяла, ты сама его лечила, - Неумеха с восторженным любопытством глядела на нее. - Якобы она зрела чудо. Ах, как жаль, что меня там не было!
      Женщина понизила голос.
      - Как думаешь, руками лечить, так, как ты, другие смогли бы?
      - Наверное, смогли бы, - пожала плечами Анастасия.
      - А ты меня научишь? - робко спросила Неумеха.
      - Но я не знаю, как это делаю. Само получается. А то и голос слышу, мол, так делай, и так...
      - Не знаешь, - разочарованно проговорила та. - Жалко. Я и сама думаю, такое - от бога. Другого, выходит, не научишь?.. А твой муж-то в себя пришел! Из могилы его вытащила! Он уже звал: "Ана! Ана!" А по-нашему не кумекает, плохо говорит. Только Прозора его понимает.
      - Что же ты меня не позвала?
      - Матушка не велела. Кнутом пригрозила! - обиженно фыркнула Неумеха. Знаю, говорит, ты любопытная, не утерпишь!
      Она пошла вперед, приглашая Анастасию следовать за собой.
      - Далеко ли собрались? - остановил их насмешливый голос Прозоры.
      - Я хотела посмотреть, как чувствует себя мой муж, а Неу... твоя помощница провожает меня к нему.
      - Тебе повезло, - глаза Прозоры смотрели на Анастасию обвиняюще. - А вот кто проводит меня к моему мужу? Или хотя бы расскажет, где он и что с ним?
      Анастасия мысленно ахнула: в самом деле, со вчерашнего дня она и словом не обмолвилась о Лозе, которого сама же послала в Лебедянь, к Всеволоду.
      Головач сразу ушел, и она не знала, что этот рассеянный, занятый своими мыслями человек до сего времени о Прозоре и не вспомнил, потому что придумывал гигантский самострел - орудие, которое можно было бы установить в Лебедяни, чтобы обстреливать из него проклятых мунгалов...
      Вот и Анастасия, увлекшись своими переживаниями, и думать забыла о Лозе, как и о том, что Прозора может о нем беспокоиться.
      - Позволь, - жалобно попросила Анастасия, - одним глазком взглянуть на Аваджи, а потом я вернусь и расскажу тебе о твоем муже.
      - Ладно, - смягчилась Прозора. - Разве я могу отказать женщине, имеющей такой дар?!
      На высокой кровати лежал Аваджи, а кто-то из челяди кормил его из чашки горячим кулешом. Он делал это осторожно и дул на ложку, как маленькому. Аваджи, похоже, уже наелся, но слуга продолжал его уговаривать съесть ещё ложечку...
      - Может, я смогу покормить юз-баши? - лукаво спросила Анастасия.
      - Ана! - просиял Аваджи и пожаловался: - Этот упрямец не хочет ничего понимать. Объясни ему, что я уже насытился. Говорю ему, не хочу, а он будто не слышит. Или я неправильно говорю слова?
      Благодаря жене Аваджи немного говорил по-русски, но упрямое нежелание слуги понять его ломаную речь заставило усомниться того в своем знании.
      - Матушка наказала съесть все, - упрямо твердил тот.
      - Я поговорю с матушкой, - спрятала улыбку Анастасия. - И скажу ей, что ты хорошо делал свое дело.
      Челядинец, довольный, ушел, а Анастасия, кинувшись к мужу, покрыла поцелуями его родное лицо.
      - Аваджи, любимый мой!
      - Как хорошо, что ты пришла! - муж обнимал её с силой, говорившей о том, что здоровье к нему возвращается. - Я уж было испугался, что ты мне приснилась...
      Аваджи с любовью посмотрел на нее, но через мгновение в его взгляде появилось удивление.
      - Как я сюда попал? - спросил он.
      - Мы принесли тебя. Вместе с одним смердом.
      - А как ты меня отыскала?
      - Я видела... со стены Лебедяни... твой бой с князем Всеволодом.
      - Ты вернулась к нему?
      - К нему? Как ты мог такое подумать? Разве ты больше не мой муж?
      - Но он тоже твой муж, от которого тебя увезли насильно.
      - Это правда, - кивнула она, - но разве я могла подумать, что полюблю тебя.
      Все напряжение, которое до сего времени сковывало Аваджи, лопнуло, точно нарыв, принося невыразимое облегчение его душе. Слезы навернулись ему на глаза, и он отвернулся, скрывая смущение.
      - А не могла бы ты дать мне ещё немного той вкусной похлебки? - он посмотрел на чашку, которую Анастасия держала в руке.
      Она рассмеялась.
      - Ты не хотел показать слуге свое обжорство?
      Аваджи начал было есть, но опять какая-то мысль лишила его аппетита.
      - Тогда почему ты ушла?
      Анастасия посмотрела в глаза мужа: вот что, оказывается, мучило его! Отчего ушла Анастасия? Было ли что в курене Тури-хана, кроме самого Аваджи, чему она хотела бы сохранять верность? Как объяснить мужу, что такое родная земля? И что это не просто любая степь, где можно поставить свою юрту...
      Может, потому так ужасна для русских жестокость монголов, что те не понимают слова "родина"? Нет у них других ценностей, кроме золота и серебра, потому и не жалеют, не щадят чужих святынь... Но пока ей придется объяснить понятно для него, оставив настоящее объяснение на потом.
      - Я ушла потому, что Тури-хан замыслил против нас с Заирой гнусное злодеяние.
      - Разве Аслан этому не мог помешать?
      - Хан отослал его в поход сразу после твоего отъезда. Заире пришлось бежать с ним, переодевшись в мужскую одежду. Ехать с ними я не могла. Тогда бы ты никогда меня не нашел.
      - Хан хотел сделать вас своими наложницами? - глухо спросил Аваджи.
      - Покорными и безответными. Бучек собирался добиться этого с помощью своего знаменитого кнута. А наших детей они договорились продать какому-то купцу.
      Аваджи содрогнулся.
      - Аллах милосердный и всемогущий! В то время, как я добывал для хана богатства, рискуя головой, он, сидя в безопасности, тепле и сытости, замышлял лишить меня всего, что я имею. Такой малости по сравнению со всеми его богатствами!
      - Наверное, потому, что он как раз и завидовал этой самой малости, мягко сказала Анастасия, - потому что, несмотря на все свои богатства, не мог купить себе обыкновенного счастья.
      - Но тогда... - Аваджи скрипнул зубами. - Тогда я больше не считаю себя обязанным следовать верности хану! И как только смогу вернуться, я убью его! Без жалости и сожаления.
      - Убивать Тури-хана тебе не придется, солнце мое, потому что ни светлейшего, ни его пса Бучека больше нет на свете.