Последняя аристократка

      - Мам, я не нарочно!... Я просто хотела повесить шапку на вешалку, а она зацепилась за гвоздь...
      - То есть ты, как всегда, подбросила шапку вверх, вместо того чтобы аккуратно её повесить.
      - Ну, да, я встала на тумбочку трюмо, хотела снять шапку, а тумбочка возьми и развались...
      - Ты не ушиблась?
      - Нет, у меня в этом твоем тайнике нога застряла. Мама, это бриллианты?
      - Бриллианты.
      - Откуда они у тебя?
      - Из сокровищницы Аралхамада.
      - Из того подземного города, в котором тебя держали в плену? восторженно ахнула Оля. - Но ты же их не украла, правда? Тогда чего тебе бояться, а тем более их прятать?
      - Видишь ли, я решила, что не надо никому рассказывать про Аралхамад.
      - Но там же остались такие сокровища, мама! Как бы они пригодились нашей стране! Даже если их разделить поровну между всеми... А кроме того, мы могли бы накормить африканских ребятишек, которые под игом капитализма умирают от голода...
      "Как сказал бы мой дядя Николя, за что боролись, на то и напоролись!"
      - Оля, я бы не хотела, чтобы наш с тобой спор вылился в ссору.
      - Я бы тоже не хотела, мамочка!
      - Как ты думаешь, я имею право на свою тайну?
      - Думаю, имеешь.
      Девочка сказала это неуверенно, чувствуя, что спрашивают её недаром, и ответом она сама себя может загнать в ловушку. Но она была ещё слишком мала, чтобы тягаться с матерью в дипломатических приемах.
      - Тогда позволь мне самой решать, что делать с моей же тайной.
      - Но мама...
      - Обещаю, когда придет время, ты узнаешь, почему я так поступаю.
      - Когда оно придет, это время, - уныло проговорила Ольга, снимая драгоценности.
      - И тумбочку приведи в порядок. В следующий раз будешь знать, на что становиться!
      - Да она же старая, как г... мамонта!
      - Что ты сказала? - изумилась Наташа.
      - Ничего, - пристыженно отреклась от собственных слов девчонка и пошла в кухню за молотком.
      "Подумать только, в какой среде растет мой ребенок! - чуть ли не с паникой подумала Наташа и сама с собой пошутила: - А что ещё ждать от дочери княжны и контрабандиста?"
      Глава пятая
      Четыре года прошло с тех пор, как Арнольд Аренский в 1929 году после окончания университета получил направление на работу в ведомство Государственного управления лагерей. Это солидное учреждение имело свои кадры, поступавшие из школы НКВД.
      Но в последнее время по причине резкого увеличения арестанского потока этих кадров постоянно не хватало, так что органы, ведающие исправительно-трудовыми учреждениями, пополняли ряды их администрации через комитеты комсомола. Те должны были объяснять своим рядовым членам важность предстоящей работы: надзор за трудовым перевоспитанием всяческих отщепенцев, мешающих честным людям страны Советов строить общество светлого будущего.
      В комитете комсомола университета Аренскому и объяснили, что он очень провинился перед партией и народом, скрыв некоторые факты своей биографии, но, учитывая, что он не только хорошо учился, а и вел общественную работу, комсомол решил за него поручиться. Потому направляет его на самый трудный участок работы в надежде, что Аренский оправдает оказанное ему доверие.
      В администрацию СЛОНа - Соловецких Лагерей Особого Назначения Арнольд попал не сразу. До того как стать офицером внутренних войск и получить два кубаря в петлицу, ему пришлось ещё полгода хлебать солдатскую похлебку, то есть доучиваться при училище НКВД.
      Обучающимся при нем доставалось по полной программе, которая словно нарочно была устроена таким образом, чтобы обозлить, раздражить, превратить молодого человека в хищника, который потом мог с легким сердцем отыгрываться на других, в его унижениях неповинных.
      Голодные курсанты, доведенные до умопомрачения каким-нибудь сержантом, который после отбоя или до подъема мог любого заставить ходить перед ним строевым шагом или при всех чистить сапоги, показавшиеся ему плохо начищенными, не имели права на протест. За пререкания строптивый тут же получал наряд вне очереди на чистку туалета или мытье кухонных котлов...
      Арнольд не интересовался, как чувствовали себя другие выпускники, получив желанные кубики. Себя он ощущал молодым, засидевшимся в клетке тигром, которого наконец-то выпустили на свободу.
      Он ещё на курсах усвоил, кто для молодой страны социально-чуждый, а кто социально-близкий. Насчет последних было все ясно, а вот по поводу первых... Дай бог бы все запомнить... Значит, АСА - антисоветская агитация; НПГГ - нелегальный переход государственной границы; КРД контрреволюционная деятельность; ПШ - подозрение в шпионаже; КРМ контрреволюционное мышление... Что ни говори, а врагов у советской власти не перечесть!
      Причем, как объяснили ему преподаватели политграмоты, дело не в личной вине, а в социальной опасности.
      И он понял. Его будущая деятельность впредь будет проходить под знаменем нужности, полезности её для страны победившего пролетариата.
      Понимание легко далось ему ещё и оттого, что за время жизни в Аралхамаде он привык, находясь среди избранных, то есть посвященных служению богу Аралу, не обращать внимания на тех, кто внизу. Простых смертных. Не облеченных властью и оттого перед властью беспомощных. Потому он так легко влился в среду тех, кто обеспечивал надзор за исполнением приговоров, вынесенных народной юстицией.
      Арнольд видел особую романтику в том, что теперь служит делу революции не где-нибудь, а в сложных условиях Севера, что не мешает ему добросовестно исполнять свой долг.
      Впрочем, нет, не все у него было так гладко, не все ладилось. И для следующего кубаря - старшего лейтенанта - проколол он дырку вовсе не с чистой совестью. Тогда опасность нависла над ним домокловым мечом, но судьба опять сжалилась над Арнольдом, послав в трудную для него минуту старшего товарища, сумевшего найти выход из трудной ситуации.
      Обошлось и на этот раз, ничего наружу не просочилось. Когда он бежал из Аралхамада, то рассказал обо всем, или почти обо всем, в ГПУ. Ему поверили. Простили. Иначе не дали бы учиться в лучшем вузе страны, а обозвали бы в документах какими-нибудь страшными буквами, вроде СВЭ социально-вредный элемент - и всю жизнь он прожил бы с клеймом. Если бы выжил...
      Он попытался представить себя в одежке, какую носили многие заключенные - обычный мешок, в котором продраны три дырки: для головы и для рук. Не представлялось. Чтобы он, старший лейтенант внутренних войск... Нет, это не для него. Он ходит и будет ходить в форме с голубым кантом!
      А сначала он здорово испугался. Например, в первый момент знакомства со своим непосредственным командиром - начальником информационно-следственной части.
      Когда Аренский вошел в кабинет капитана, чтобы представиться по форме, его ждало потрясение. Начальник оторвал голову от бумаг, которыми был завален его стол, и Арнольд обмер: на него смотрел... Аполлон, его бывший товарищ из небольшой артели искателей сокровищ, попавших в плен к тем, у кого эти самые сокровища они собирались отобрать.
      Один из их компании, Синбат, погиб в схватке со служителями культа Арала, а остальных трех взяли в плен.
      Судьба пленников сложилась по-разному. Если четырнадцатилетнего Альку принял под свое крыло Всемогущий маг, старшего их артели Митрофана Батю перевели на общие работы, то Аполлон, убивший двух солнцепоколонников, ни сразу, ни впоследствии на снисхождение рассчитывать не мог, потому стал самым ничтожным рабом, каторжником на добыче алмазов.
      Собственно, отойдя от потрясения, Арнольд подумал, что со своим несгибаемым характером, носорожьим упрямством Аполлон мог бы добиться куда большего, чем стать капитаном на Соловках.
      Ведь из множества других пленников он единственный и в страшных норах Аралхамада не сдался, не опустил руки, а продолжал тренировать свое тело и тайком совершенствовать искусство метания ножей, вернее, теперь уже дротиков, которые он изготовил из кусков сталактита. И ждать подходящего момента для побега, даже в таком униженном положении заставив мальчишку-фаворита помогать себе, - раздобыть план выхода из подземного города, которым он в конце концов воспользовался.
      Несмотря на прошедшие с момента их расставания шесть лет, Аполлон тоже узнал его сразу, хотя в первый момент постарался не подавать виду. Но это-то Арнольд умел - читать по глазам, по мимике лица, даже по движению бровей. Он прошел выучку у самого Саттара-ака, который стал Всемогущим магом не только благодаря знаниям всяческих наук, но и знанию человеческой природы, умению использовать её в своих целях.
      Всемогущий учил:
      - Тебе придется когда-нибудь людьми управлять, а до того люди тобой управлять станут. Учись их чувствовать. Понимать без слов.
      И Арнольд понял: своего бывшего товарища он может не бояться. Пока.
      Аполлон и в самом деле ему обрадовался. Он просто не привык выставлять напоказ свои чувства. Друзей здесь он не имел, но, как и всякая живая душа, в них нуждался, хотя и не признавался в этом даже самому себе. Но все же воскликнул глумливо:
      - Посвященный Алимгафар! Рад тебя видеть! Сердечно рад!
      - Товарищ капитан...
      - Согласитесь, лейтенант, что наш мир тесен. От бывших дружков нельзя спрятаться и на Соловках!.. Ладно, ладно, не бойся, я на тебя зла не держу. Да и за что? Тогда тебе повезло, ты был надо мной. Теперь везет мне... Но я также помню, что остался жив только благодаря тебе. Ты ещё поймешь, что среди нашего брата не так уж много людей, которые помнят добро... Говорят, эти... аральцы все погибли? Старый шаман...
      - Маг.
      - Пусть маг. Так вот, старик это предвидел. Я случайно подслушал его разговор с надсмотрщиком. Спрашивал вроде невинное: не случалось ли трещин, не слышалось ли гула какого, обвала... А уж когда нам сверху бочонок вина спустили, тут и вовсе все на свои места стало. Говорят, вино было из лучших. Просто так, от нечего делать, не расщедрились бы. Я сам, правда, не пробовал. Не люблю, знаешь ли, отраву...
      Он показал в улыбке мелкие острые зубы. Видимо, счел, что удачно пошутил.
      - Кстати, а тебе как удалось бежать?
      - Помогла одна женщина.
      - Догадываюсь, кто. Та самая, которую эти безбожники боялись. А не она ли таки обрушила на сектантов эту гору? Батя говорил, подземные червяки предвидели именно такую погибель.
      - Думаю, это все сказки. Слабая, хрупкая женщина...
      - Да уж, слабая! Говорили, она все соки выжала... из их первого любовника!
      Он жадно взглянул Арнольду в глаза, будто ожидая от него пикантных подробностей. Аполлон же не знал, что имя Наташи - нет, Ольги, Оленьки! было для Аренского таким же святым, как имя погибшего отца. Могли пройти годы, меняться правительства и идеи, но в его сердце всегда оставался уголок, куда он предпочитал не пускать посторонних.
      Впрочем, и Аполлон был достаточно проницателен, чтобы не настаивать на продолжении щекотливой темы, а заговорил о том, что в настоящий момент волновало его куда больше.
      - Мы с тобой люди друг дружкой проверенные, что важно для любой работы, а для нашей особенно. Через наши руки проходит такая информация, в которой важно не только отделить зерна от плевел...
      На этом месте Арнольд от удивления даже открыл рот - откуда Аполлону знать такие слова? А тот продолжал, как ни в чем не бывало:
      - Вот скажи, получив направление в такое на вид скромное подразделение, разве не испытал ты некоторого разочарования?
      - Было дело, - кивнул Арнольд, припоминая между тем отблеск некоторого уважения в глазах чиновника, оформлявшего ему направление.
      - Маленькая букашка больно кусает. Не все то золото, что блестит. Если бы ты знал, судьбы каких людей нам приходится держать в руках! И не только заключенных.
      Он показал глазами наверх: мол, понимаешь, о ком я говорю?
      Позднее, когда Арнольд ближе познакомился со своей новой работой, то как юрист изумился, а как человек, повидавший Аралхамад и то, что каторга делает с людьми, лишь пожал плечами: восемьдесят процентов заключенных доносили друг на друга.
      - И все они сами предлагают свои услуги? - спросил он Аполлона.
      - Как же, сами! - хмыкнул тот. - Хорошо, если четвертая часть от всех - добровольцы. С остальными приходится работать: тому пригрозил, этого лишним куском поманил. Это, брат, работа тонкая.
      - Но кто-то же не поддается? - осторожно поинтересовался Арнольд.
      - Встречаются, конечно, неисправимые, - сурово качнул головой Аполлон, но тут же в его глазах что-то зажглось. - Есть у нас один старик. Ленинградец, профессор. Старик не по годам, так-то ему всего шестой десяток. Вон староверов присылают - по документам восемьдесят лет, а сам ещё крепок, как дуб... Так вот старик этот ВАС...
      Аполлон взглянул на своего лейтенанта - тот соображал, что означает аббревиатура - и напомнил:
      - Вынашивание антисоветских настроений. Я сразу понял: такого не согнешь. Главное, самого от голода качает, а на кусок не идет. Он скорее язык себе откусит. А однажды я подсмотрел, как он утром, до подъема гимнастику делает. Веришь, как по сердцу наждаком! Хоть и враг народа, а какой человек! Думаю, как же ему помочь? Решил подкормить немножко. Стал брать у него уроки
      - Уроки?! - вот откуда взялись "плевелы".
      - А что, уроки! Ты у нас университет окончил, а у меня и двух классов не наберется. Хорошо Тонька-Ангел... чего ты уставился, проститутка такая была, читать-писать меня выучила... А без знаний так в капитанах и помрешь. Можно, конечно, какое-нибудь большое дело раскрутить, но все равно дальше майора малограмотного не пустят...
      - Если хочешь, я тоже могу с тобой позаниматься. На рабфак поступишь, а там в училище...
      - Ну, это потом, - пробормотал Аполлон, но больше к разговору о занятиях не возвращался.
      Подумать только, это было четыре года назад! Арнольд прислал тогда Наташе восторженное письмо о своих впечатлениях от Соловков. Сумей прочитать его кто-нибудь из заключенных, решил бы, что новый лейтенант, мягко говоря, розовый идиот. Какими красками можно расписывать пламя костра в аду? Если ты, конечно, не один из чертей...
      Аполлон посмеивался, что Аренский - из тех, кто смотрит, но не видит. А если и видит, то не принимает близко к сердцу, так что, в отличие от многих других, проживет сто лет, если, конечно, не окажется на месте своих теперешних подопечных. А от этого никто не застрахован. Люди говорят, что от сумы да от тюрьмы не зарекайся. На что Арнольд лишь огрызался:
      - Типун тебе на язык.
      Конечно, "ты" у них было только наедине, а при других только "товарищ капитан" и никакого панибратства. Аполлон был прав. Арнольд с самого начала от реальности как бы отключился - так учил его Саттар-ака. Называлось это медитацией, сосредоточением внимания на чем-то определенном. В его теперешнем случае - на работе.
      - Если хочешь сохранить свой разум в целостности, умей сосредотачиваться на главном, и ты станешь недосягаем для других, тех, кто пытается тебя изменить в угоду своей цели.
      Например, видя изо дня в день тысячи заключенных, Арнольд размышлял, почему они подчиняются всего трем-четырем десяткам охранников? Пусть даже те и с оружием. Ведь если всем навалиться... Кто-то наверняка погибнет, но остальные-то получат свободу. Разве не было в истории того же Спартака?
      - Ну, юрист, ну, чудик! - развеселился Аполлон, с которым он как бы между прочим поделился своими мыслями. - А мы на что? У Спартака, про которого ты мне только что рассказал, стукачей не было. И подсадных уток они не знали. Понял теперь, для чего нужна наша служба? Да если хочешь знать, только на нас СЛОН и держится... Я тоже приведу тебе пример, но не из истории, а из природы... Видел, как паук развешивает свою паутину, а потом сидит и ждет? Каждая паутинка, как чуткое ухо. Чуть какая мошка её зацепит, паук тут как тут! А ты - Спартак!
      Арнольд не хотел размышлять о судьбе заключенных. Иное дело думать о себе, о своей будущей жизни. Потому он спросил:
      - А как у вас с женщинами?
      - Можно сказать, никак. Зэчек брать - кожа да кости. Вольняшки - чуть посимпатичнее кикиморы, так к каждой уже чуть ли не очередь выстраивается... Но тебе, как корешу, могу сказать: к нам на остров проституток везут. Ох, среди них и красотки встречаются!
      - Проститутки. И ты не боишься подцепить какую-нибудь дурную болезнь? Например, гусарский насморк.
      - Это триппер, что ли? А медсанчасть на что? Сначала доктора их осмотрят, а потом уже и мы... поглядим!
      Тот день Арнольд 1930 года запомнил надолго, потому что он вместил в себя событие не только неординарное, но и, по мнению Аренского, невероятное. А тем более что главным действующим лицом в нем оказался Аполлон, прежде ни в каких подобных слабостях незамеченный.
      Арнольд вообще не подозревал, что у его аскета-товарища могут быть эти самые слабости...
      Он как раз сидел за столом и занимался бумагами двух прибывших с разрывом в полчаса женских этапов, когда в кабинет заглянул старшина-надзиратель, по-лагерному, вертухай, и радостно сообщил:
      - Товарищ лейтенант, бесплатное кино, воровки с проститутками дерутся!
      - Так разнимите!
      - А зачем? - невинно поинтересовался тот и, увидев зверское выражение лица Аренского, торопливо добавил: - Там товарищ капитан присутствуют, Аполлон Кузьмич...
      Что же, в самом-то деле, Аполлон с бабами не может справиться?!
      Аренский натянул щегольскую бекешу, которую подарил ему товарищ и начальник. Полушубок был надеванный, но Арнольд ни разу не задумался над тем, кому он мог принадлежать. Такая мысль просто не приходила ему в голову.
      Посеянные когда-то Саттаром-ака семена, похоже, дали дружные всходы. Верховный маг мог бы гордиться своим питомцем, которого теперь не трогало сиюминутное. Он просматривал дела заключенных, почти каждое из которых основывалось на чьем-то доносе, и все больше приходил к выводу, что эти люди заслужили свою участь. Кто-то настучал на них, теперь они стучат на других... Когда-то в университете у него была одна подружка-филологиня. Она, смеясь, прочла ему двустишие кого-то из поэтов-иностранцев:
      - Мой друг, смирению учитесь у овец.
      - Боюсь, что стричь меня вы будете, отец! <$FРоберт Бернс шотландский поэт "пер. С.Маршака".>
      В том смысле, что смирение, подобное овечьему, создает для пастыря самые благоприятные условия: хочешь стриги такого, хочешь - режь! Таков удел всех смиренных: хотите быть овцами, будьте, но никого о помощи не просите! Вот так, приговорив сразу всех заключенных, Арнольд и успокоился.
      Аполлон как-то показал ему книгу без обложки некоего беглеца с Соловков, изданную в Англии, и Арнольд неожиданно для себя увлекся переводом, просиживал подолгу со словарем над потрепанными страницами и читал воспоминания бывшего заключенного как занимательную книгу ужасов, не замечая, что в лагере эти ужасы творятся сплошь и рядом. Значит, все-таки встречаются люди, которые не принимают свалившиеся на них тяготы безропотно!
      На лагерном пункте в ожидании шмона<$F Шмон - на тюремном жаргоне "обыск".> скопилось столько вновьприбывших женщин, что у Арнольда от их количества и запаха - несколько дней в дороге, в тесноте и без возможности помыться - перехватило дыхание.       Вертухай оказался прав: поодаль стоял Аполлон и несколько человек из администрации лагеря, но большой драки, стенка на стенку, здесь вовсе не было. Дрались между собой две молодые женщины, и по обе стороны от них, словно две противоборствующие армии, стояли остальные женщины, как и положено разным армиям, по-разному одетые.
      Проститутки - эти определялись сразу - были одеты броско, вызывающе, чтобы привлекать взгляды мужчин. Воровки в большинстве своем наоборот старались внимание внешним видом не привлекать, чтобы иметь возможность слиться с толпой.
      Драчуньи таскали друг друга за волосы, выкрикивая:
      - Воровка! Щипачка!
      - Шлюха! Сука продажная!
      - Ворую, зато собой не торгую!
      - Торгую, зато своим, а не чужим!
      Вдруг словно по команде среди этого шума наступила тишина, и нарочито ленивый женский голос из толпы проституток скомандовал:
      - Кончай цирк! Не надоело чекистов веселить?
      И Арнольд с удивлением услышал возле уха полушепот-полукрик подошедшего Аполлона:
      - Юлия!
      Кого из столичных шалав может знать его сухарь-капитан, которого за все время общения он ни разу не видел рядом с женщиной? Неужели вон ту роскошную блондинку, которая, услышав его возглас, царственным движением повернулась и вопросительно приподняла брови:
      - Мой рыцарь! Тебя-то за что сюда сослали?
      Арнольд мысленно ахнул: красотка не могла не видеть, что Аполлон в форме капитана и её панибратское обращение не останется незамеченным. Среди офицеров послышались смешки. Капитана недолюбливали за его независимость и недружелюбность: от таких людей, как он, можно было ждать всего что угодно, а подходов к нему найти не удавалось. Но, оказывается, и на старуху бывает проруха. Понятно, в каких местах у него имелись знакомые!
      Однако положение, в котором очутился Аполлон, показалось щекотливым только окружающим. Он сам ничего зазорного в том не видел. И не смолчал, не сделал вид, будто её возгласа не слышит, а вполне дружелюбно откликнулся:
      - Можешь себе представить, Юлия, я здесь работаю!
      Глава шестая
      На следующий день температура воздуха скакнула с плюсовой на минус два: лужи утром покрылись коркой льда, а северный ветер гнал по двору остатки облетевших листьев и швырял в окна ледяные иголки недопролившихся дождей.
      Наташа вышла из дома одновременно с дочерью и с улыбкой посматривала, как Ольга вроде невзначай дробит каблуками лед.
      "Ребенок! - снисходительно подумала она. - Еще утром возмущалась, что я обращаюсь с нею, как с маленькой, тогда как её прапрапрабабушка по имени Любава в четырнадцать лет уже была замужем... Постой, а чего это я веселюсь?! Откуда она вообще узнала о прабабке с таким именем?"
      "Я сказала, - отозвался у неё в голове знакомый, но уже позабытый голос. - Твоей дочери пора взрослеть, а за неё до сих пор Аврора постель застилает. Имя-то поменяла, а свои княжеские замашки не забыла. У вас теперь слуг нет..."
      "Боже! - мысленно простонала Наташа. - Явилась! Столько лет молчала, я уж было подумала, ушла навсегда, и я стану самым обычным человеком..."
      "Ты никогда не станешь обычной, потому что необычной родилась!"
      "Тебя бы на мое место! - раздраженно возразила Наташа. - И чего только вы ко мне пристали? Голову наотрез даю, и Елизавета здесь!"
      "Хотела промолчать, да скажу: по мне, так ты и не заслуживаешь наших разговоров, - откликнулась и другая прабабка, - но тут, как говорится, не до жиру, надо свой род спасать".
      "Чем же это я вам не угодила?"
      "Правильно, ничем. Ничем ты нам не угодила! - с возмущением высказалась Любава. - Я все ждала, проснется в тебе наша астаховская гордость или нет? Не дождалась. Вот объясни нам, чего ты в жизни добилась? Вспомни, Лиза, какая она была: любознательная, настойчивая, к людям сострадательная, с какой благодарностью к судьбе воспринимала свой дар. А чем это закончилось?"
      "Я работала. Как все, добросовестно. Дочь растила. Мне не в чем себя упрекнуть".
      "Большая заслуга, жить как все! - опять возмутилась Любава. - Имея такой дар! Что ты сделала, чтобы как следует освоить его? Кого ты от смерти спасла? От болезни вылечила? Разве для того прежде появлялись на земле Астаховы?"
      Наташа задумалась: прабабки правы, ничего особенного не вспоминалось. Разве что десять лет назад вытащила из рушащегося Аралхамада Арнольда Аренского...
      "Вытащила, и тут же с брезгливостью от себя оттолкнула. Тогда уж лучше бы не спасала, - голос Елизаветы уже звучал издалека. - Похоже, парнишка пропал..."
      "Парнишка! Какой он парнишка? Двадцать восемь лет, здоровый мужик, что я ему, нянька?!.. Погодите, а как вы с Олькой-то общаетесь? Я же ей защиту поставила!"
      "Защиту! Да нам твоя защита..."
      Все-таки Любава - грубиянка, не то что Елизавета. Ясное дело, иметь в любовниках Дикого Вепря...
      "А у тебя и такого нет! Запомни, настоящие мужчины ищут настоящих женщин!" - прошелестело издалека.
      "Ну вот, нагрубили и ушли. Предки называется! С утра настроение испортили..."
      Наташа так ушла в свои мысли, что не ответила на прощальный взмах руки дочери, которая свернула на улицу, ведущую к школе.
      Она собиралась зайти в больницу, проведать Катю, и, поскольку была согласна с японцами, что человек, глядящий на красивое, скорее выздоравливает, купила у цветочницы небольшой букет разноцветных садовых дубков. Осенние цветы, которые она любила как обязательный атрибут осени, именно так они и пахли: свежо и с легкой горечью.
      У входа на рынок какой-то старик продавал в корзине яблоки прямо-таки невиданных размеров. Подобные Наташа видела лишь однажды, ещё в детстве. Наверное, он просил за них дорого, потому что покупатели подле старика не задерживались. А продать ему было необходимо именно дорого, на что-то ему деньги понадобились, - это вдруг Наташа поняла совершенно отчетливо.
      Старый продавец опять с ожесточением стал заворачивать свой товар в какую-то холстинку, но она подошла и сказала:
      - Погодите, мне нужны как раз такие яблоки.
      Странно, что к ней вернулись ощущения, которые она считала навсегда утерянными. Наташа почувствовала, загляни она сейчас в мысли старика, узнала бы, для чего ему так нужны деньги, что в глазах его уже плескалось отчаяние от предстоящей неудачи.
      Мысли она читать не стала - посчитала это неделикатным. Но яблоки купила. Килограмм. Три яблока тянули даже больше килограмма, но обрадованный старик отпустил ей свой товар с походом. Сказал:
      - У госпожи легкая рука, я знаю.
      То есть лет пятнадцать назад она подобному обращению не удивилась бы, но в стране уже много лет было принято обращение "товарищ", и за "госпожу" можно было получить срок.
      Но старый продавец её отчего-то не боялся, а когда, уходя, Наташа невольно заглянула ему в глаза, тот неожиданно по-разбойничьи подмигнул ей. И она поняла, что продавец не так уж стар. Скорее всего, болен. И что она невольно сделала для него доброе дело, потому что, оглянувшись, увидела подле него сразу двух покупательниц, хорошо одетых, а значит, платежеспособных.
      В больнице Катерины не оказалось.
      - Выписалась, - недовольно сообщила Наташе медсестра. - Доктор не хотел ни в какую, он сказал, что не может после этого отвечать за здоровье товарища Головиной, а она стала кричать и угрожать, что позвонит в свой наркоминдел и Геннадия Николаевича вышлют из страны, представляете? Угрожать самому Овчаренко!
      Наташа догадалась, что в больнице Геннадий Николаевич стоит лишь чуть ниже господа бога, да и то у верующих, а у атеистов типа медсестры выше Овчаренко и вовсе нет никого. Но с врачом все понятно, а вот что случилось со спокойной, всегда сохраняющей самообладание Катериной Остаповной? Никогда прежде и нигде она не устраивала истерик и принародно не скандалила.
      Надо было срочно идти к ней домой и выяснять все эти странности.
      На звонок дверь ей открыла сама хозяйка квартиры, и была Катерина как-то непривычно взъерошена, всклокочена, излишне возбуждена.
      - Хорошо, что ты пришла, а то я уже сама хотела к тебе идти, - заявила Катя без тени улыбки.
      - Понятное дело, ведь ты уже выздоровела, - тем же тоном сказала Наташа. - Оказывается, твой выкидыш всего лишь симуляция.
      - Как это? - не сразу сообразила Катерина, но поняв, что подруга шутит, сказала примиряюще. - Ладно тебе, не бурчи. Сейчас лежать не время...
      - Нет, ну почему ты на ногах?! Еще вчера умирала от страха за своих сыновей, а сегодня подвергаешь свою жизнь опасности, не думая, что оставишь мальчишек сиротами! Устроила в больнице скандал. Там до сих пор в себя прийти не могут. Другие наоборот стараются подольше полежать. Никаких тебе забот, кормят, поят, да ещё и уколы делают...
      - Думаешь, я уколов боюсь?. Я поняла, болеть можно в старости, а сейчас надо что-то делать.
      - Интересно, что?
      - Хотя бы бороться за демократию в стране рабочих и крестьян.
      - Иными словами, за власть народа... А у нас, как ты считаешь, какая власть?
      - Монархия! - выпалила Катерина.
      Наташа остолбенела: уж не лишилась ли рассудка любимая подруга? Неужели её красивая головка не выдержала испытаний и теперь выдает нечто иррациональное? Но нет, Катя если и была возбуждена, то не как человек психически больной, но человек, увлеченный какой-то своей идеей, мыслью, кажущейся единственно правильной, требующей немедленного воплощения в жизнь.
      Наконец Катерина устремила свой взгляд в глаза Наташи, потому что до того смотрела как бы сквозь нее.
      - Я кажусь тебе сумасшедшей, да? И ты сейчас соображаешь, уж не влил ли мне доктор чью-нибудь порченную кровь?
      - Для того, чтобы начать думать, - усмехнулась Наташа, - желательно мне хотя бы снять пальто и на что-нибудь присесть.
      - Извини! - Катерина виновата развела руками. - У меня сейчас состояние человека, которого вдруг вырвали из привычного спокойного сна и он не может сообразить, что к чему, а только щурится от внезапно хлынувшего в его спальню света.
      Это тоже было новым в Кате, такое вот настроение и даже такие, несвойственные ей образы.
      Катерина повесила на вешалку пальто подруги, усадила её на диван, а сама села на самый краешек, будто собираясь тотчас подняться и устремиться куда-то, и делать что-то, чего она прежде не делала, а теперь хочет попробовать, как у неё это получится.
      - Катя, ты помнишь, какой у нас нынче год?
      - Тысяча девятьсот тридцать третий.
      - Вот именно, а вовсе не тысяча семьсот восемьдесят девятый.
      - Год штурма Бастилии?
      - Да. И у нас государство рабочих и крестьян.
      - Подожди.
      Она взяла с этажерки пачку газет и протянула Наташе.
      - Посмотри ради интереса: есть ли здесь хоть один номер, в котором не было бы вот этого лица.
      Она ткнула пальцем в фотографию Сталина.