Последняя аристократка

      На мгновение мелькнула идиотская мысль: "Неужели голод делает детей такими одинаковыми?" Потом поняла, они же близнецы. Во сне она этого не увидела, да и разве сны повторяют действительность в точности?
      Она старалась не думать о сюрпризах, которые ещё могли ждать её в этой избе. Что поделаешь, не может же она разорваться и одновременно помочь всем. Думать о том, чтобы помочь в первую очередь родным Яна, Наташа даже не хотела. В деле спасения умирающих от голода не могло быть первых или вторых. Близнецы были самыми маленькими.
      Она налила похлебки в чашку и поднесла ко рту первого малыша - он понимал, что она собирается его кормить, в отличие от другого, который устал уже от того, что она переместила его на свою шубу.
      Но когда она сунула ложку с похлебкой второму, тот смог сделать глотательное движение и тут же потянулся за добавкой, чему Наташа обрадовалась: жить будет
      Она ещё немного покормила малышей, которые тут же и заснули.
      Теперь она подошла к лежащей на сундуке девочке. Как Наташа это определила? Из-под тряпья свешивалась почти до полу длинная русая косичка. Варина?
      Но это оказалась вовсе не Варя Поплавская, а, видимо, дочь хозяев дома. По виду она была ровесницей Вари. Наташа, как могла, покормила и её похлебкой. Девочка не пришла в сознание, но её инстинкт самосохранения побеспокоился за свою хозяйку. Наташа побоялась, что рот ей придется разжимать, но девочка глотала, содрогаясь всем телом, и продолжала тянуться к ложке, когда Наташа её ненадолго убирала.
      Смотреть на все происходящее было так тяжело, что Наташа почувствовала, как у неё стало болеть сердце, которое прежде вообще не давало о себе знать.
      Следующими были лежащие на кровати. И тут Наташа невольно замедлила шаги, потому что, подойдя ближе, уловила запах... Боже, она так давно работала в дядюшкином госпитале, а, оказывается, его запахи запомнила на всю жизнь! Она почуяла запах тления. Сердце её опять болезненно сжалось, и она вынуждена была остановиться и переждать эту колющую боль.
      Ей все-таки пришлось преодолеть обычный человеческий страх перед мертвецами и подойти к кровати.
      Несомненно, перед нею лежали Татьяна и Варя Поплавские. Таня была мертва. Видимо, она перед смертью обнимала дочь, в надежде согреть её, но теперь, если Варя ещё жива, то её, как минимум сутки, обнимает мертвая мать.
      Наташа попыталась разжать руки мертвой, но это ей никак не удавалось. В конце концов Варю ей пришлось из Татьяниных объятий вытаскивать. А потом и брать на руки. Девочка весила совсем мало.
      Кажется, в Варе жизнь ещё теплилась. Наташин мозг механически отмечал страшные подробности, и она из последних сил держалась, чтобы не упасть в обморок от нервного потрясения.
      Девочку ненадолго пришлось положить на голый пол, пока Наташа подыскивала, на что переложить малышей с её шубы.
      Варя была жива, но оказалась ещё слабее других детей. Скорее всего, прежде чем полностью потерять сознание, она поняла, что её мать мертва и тоже приготовилась умереть. Наташе пришлось искать деревянную щепочку, чтобы разжать ей зубы и влить несколько ложек похлебки.
      Как бы то ни было, и эта мизерная порция оказала свое благотворное действие; Варя в себя ещё не пришла, но её забытье стало больше напоминать сон.
      Теперь Наташа подошла к мужчине. Он вовсе не походил на сверстника Яна, а ведь, по словам Поплавского, с этим человеком они вместе учились в институте.
      Заросший бородой и усами, в которых вовсю серебрилась седина, Петр Алексеев - кто же это ещё мог быть, если не он? - походил на мужчину пожилого, много пожившего... Или то, что он ощущал даже в бессознательном состоянии, так состарило его?
      Наташа присела подле лежащего на табуретку и влила первую ложку своего варева в его, к счастью, полуоткрытый рот. Челюсти раненого задвигались. Она поспешно влила ещё одну, еще... И скормила бы ему весь котелок, если бы не знала, что это попросту опасно для его здоровья.
      Теперь следовало заняться ранами мужчины. Удар приклада пришелся в голову и, похоже, проломил череп. Даже спустя столько времени - знать бы, сколько? <197> под левым глазом раненого все ещё виднелся синий с зеленью след от удара.
      Наташа огляделась и, к своему удивлению, увидела на стене брезентовую сумку с красным крестом, которую не заметила, когда целенаправленно искала посуду. Странно, что её не тронули те, кто все вынес не только из этого дома, но и со двора...
      В сумке оказались бинты, вата, пузырьки с иодом и зеленкой. "Слава тебе, господи!" - мысленно сказала она, как продолжала говорить всегда, несмотря на то, что уже много лет в стране активно велась антирелигиозная пропаганда.
      Она осторожно промыла рану, обработала её - навыки сестры милосердия, почерпнутые когда-то в дядюшкином госпитале, опять пригодились ей - и заново перебинтовала голову Петра.
      Ей вспомнилось, как солдаты в госпитале рассказывали, чем они лечили раны в условиях, когда не было никаких медикаментов, - жевали ржаной хлеб и эту жвачку прикладывали к ране. Слава богу, рана мужчины не нагноилась. Видимо, все же Таня успела её как следует обработать и подлечить...
      - Кто вы? - услышала Наташа шепот и от неожиданности выронила из рук бинт.
      - Яна Поплавского... родственница, - не сразу выговорила она, так неожиданно было появление собеседника в этом царстве мертвых и полумертвых людей.
      - Они... чекисты... Зою увели, - сообщил ей раненый.
      - Кто такая Зоя - ваша жена? - догадалась Наташа. - А за что?
      - За сопротивление властям, - с трудом выговорил Петр, когда Наташа уже и не ждала ответа, считая, что он опять впал в забытье.
      - Лучше вам помолчать, - шепнула она. - Для такого разговора вы слишком слабы...
      - Я выживу, - сказал он. - Я лежал здесь и ждал вас. И молил бога, чтобы вы пришли и помогли мне подняться... Бог добрый, он простил нас, хотя мы так долго его отвергали...
      Наташа подумала, что раненый бредит, и потрогала его лоб.
      - Это не бред, - тут же отозвался он на её движение. - Рана не воспалилась, ведь так?.. Таня - врач от бога. Ей надо было пойти в хирурги или терапевты, а она занялась нервной деятельностью... Вы не ответили, как моя рана?
      - Заживает, - сказала она.
      - А сотрясение мозга... утряслось, пока я здесь лежал...
      Странно, но он даже пытался шутить, хотя, как сказал бы дядя Николя, это был юмор висельника.
      - Там, за печкой, в холщовом мешочке у меня висят травы, - медленно проговорил он. - Можно заварить чай. Укрепляющий...
      И, помолчав, с усилием спросил:
      - Остальные... все живы?
      - Таня умерла, - ответила она, хотя, может, и не следовало этого говорить, но отчего-то Наташе верилось, что этого сильного мужчину не так просто выбить из седла, хотя он и едва дышит.<|><197> А дети живы, только очень слабы... А насчет чая... понимаете, кто-то забрал у вас всю посуду. Нет ни чугунка, ни ложки, ни кружки. Хорошо, что у меня кое-что случайно оказалось с собой. Похлебку из чугунка даже вылить некуда.
      - А её много?
      - Чего? - не сразу поняла Наташа.
      - Ну, этой вашей похлебки.
      - Полный чугунок. Только, говорят, сразу много есть вредно.
      - Меньше слушайте, что говорят, - ворчливо сказал он, - лучше тащите её сюда!
      А когда она принесла чугунок, скомандовал:
      - Теперь помогите мне сесть.
      - Как так, сесть? - возмутилась Наташа. - Вы пять минут назад вернулись с того света. Вам лежать надо...
      - Мне надо как можно скорее подняться, - перебил он её, - я и так слишком долго лежал. А перед тем все слушал сказки, которые рассказывали мне так называемые большевики.
      - Так называемые? А на самом деле, кто они - привидения?
      - Гораздо хуже: чудовища, пожирающие народ, который их же вскормил.
      Наташа, однако, не стала этот разговор поддерживать, потому что обычно боялась всякого рода преувеличений и надрыва, который в этом случае списала на болезнь Петра.
      Она стала усаживать его на лавке, но тело мужчины ему не повиновалось и он упорно валился на бок.
      - Не упрямьтесь! - рассердилась она. - Видите, даже ваш организм со мной солидарен и сигналит, что вам надо лежать.
      - Мой организм! - передразнил он её, вцепляясь в края лавки так, что побелели суставы пальцев. - Кто здесь хозяин? Я или какой-то организм?
      Если бы всего несколько часов назад кто-нибудь сказал Наташе, что она будет вот так, без страха и будто по привычке ухаживать за полуживыми людьми в присутствии мертвой, она бы ужаснулась.
      А теперь она мысленно утешала себя тем, что Таня Поплавская всегда была человеком отзывчивым и живущим для блага других, она наверняка видит, как её дочь и друзей возвращают к жизни, и радуется.
      - Прости, Танечка, - пробормотала она. - Я и для тебя сделаю все, что положено, и молитву над тобой прочту, и похороню, как сумею... Потерпи, дай срок...
      - Вы что-то сказали? - переспросил её Петр, которого она в этот момент опять начала кормить, с беспокойством наблюдая, как он отдыхает после каждой проглоченной порции похлебки, точно прислушивается к себе, как там идет по пищеводу эта жидкая каша?
      Кормежку закончил опять-таки он сам - почувствовал, что достаточно, и вдруг сказал:
      - Хватит!.. Мне надо попробовать посмотреть детей.
      - Они спят, - заметила Наташа.
      - Тогда, пожалуй, и мне нужно вздремнуть, - почти прошептал он и провалился в сон.
      Однако Наташа его слова насчет трав не забыла и решила их найти. Ищущий да обрящет! Тут же на небольшой полочке, неприметный за висящим холщовым, довольно приличных размеров, мешочком, она обнаружила чугунок. Не очень большой, литра на два, но обрадовалась ему так, как не обрадовалась бы золотому кубку.
      Она налила в него воды, ещё остававшейся в ведре, и вновь пошла к колодцу, между делом опять попытавшись как следует отмыть старое ведро.
      Она принесла и воды, - теперь надо будет немного умыть детей, когда они придут в себя, - и досок, оставшихся от будки, и, поскольку вода в котелке для чая стала закипать, полезла в мешочек, чтобы разобраться в том, в чем она, по собственному выражению, не понимала ни уха, ни рыла.
      Хозяин трав спал - она осторожно подошла к его лавке. Поначалу он собирался спать сидя, но Наташа осторожно уложила его, и у Петра Васильевича уже не было сил ей сопротивляться.
      Вода в чугунке закипала, а Наташа все не могла разобраться с травами, которые были аккуратно сложены в мешочки поменьше и, наверное, хозяином определялись совсем не так, как пыталась определить их Наташа.
      Травы она стала нюхать. Некоторые пахли очень даже неплохо, и для начала Наташа отобрала те, которые напоминали мяту, душицу, чабрец - эти травы с горем пополам она могла определить.
      - Хуже не будет! - сказала она самой себе и бросила наугад составленный сбор в закипевшую воду.
      Первым пришел в себя мальчик, который на печке лежал с краю. На этот раз он смог сесть почти без её помощи.
      Наташа налила в чашку настоявшегося травяного чая и дала в руки ребенку галету, которую он тут же жадно попытался запихнуть в рот. Пришлось ей скрепя сердце галету отобрать и скармливать ему маленькими кусочками, следя, чтобы он запивал их и глотал, не царапая горло, представляя, как обезвожен его организм, и жидкости не хватает даже для слюны. Интересно, смеялся бы врач над её псевдонаучными рассуждениями? Что поделаешь, медицинского образования у неё - кот наплакал, зато воображения...
      - Как тебя звать? - спросила она на всякий случай, не ожидая ответа, так как ребенок был ещё слишком слаб.
      Но он ответил довольно бодро:
      - Гриша.
      - А меня - тетя Наташа, - сообщила она.
      Ребенок как-то по-взрослому кивнул и пожаловался ей:
      - Нашу мамку увели. Плохие дядьки. Она за папку на них как кинулась, чуть одному глаза не выцарапала. Он вот так за лицо держался, и кровь текла. У папки тоже была кровь. Его дядька ружьем как ударит!
      Голос Гриши прерывался, хрипел, и Наташа тут же давала ему глотнуть из кружки. Вообще-то галеты она хотела размачивать в чае, но ребенок тянулся к печенью с горящими глазами, и она не смогла лишить его такого удовольствия, понимая, что только хорошее воспитание сдерживает его, чтобы не броситься на неё и не отобрать всю галету.
      - А у тебя ещё есть? - спросил Гриша как бы между прочим.
      - Есть, есть, - покивала она, - ты не волнуйся. Я не даю тебе не потому, что жадная, а потому, что тебе нельзя сейчас есть все сразу.
      Он понимающе кивнул и строго сказал ей:
      - Мишке дай, он тоже голодный!
      Наташа подивилась. что ребенок вел себя в такой трудной ситуации куда благороднее многих взрослых.
      Хороших детей воспитала неведомая ей Зоя, которую, вероятнее всего, расстреляли. И Петр догадывается об этом. Еще бы, женщина не просто оказала сопротивление, она бросилась на представителя власти. И где? В мятежном селе, которое своим неподчинением поставило себя вне закона и подлежало уничтожению, как обычно уничтожали большевики всех сопротивлявшихся.
      Глава двадцать вторая
      Хотел ли Ян бежать из лагеря? Он не строил иллюзий, в отличие от многих других заключенных, которые все надеялись, что власть разберется они же не виноваты! - и их выпустят.
      Он понимал, что вряд ли сможет вернуться в Москву, да ещё в прежнем статусе. Значит, о несбыточном нечего и думать.
      Иное дело, поехать туда же, куда он отправил своих женщин. В деревню, к Знахарю. Пожить немного у Петьки, оглядеться.
      Но тут же Ян посмеялся над собственными рассуждениями. А как хохотал бы майор Ковалев, если бы их слышал! Арестант, политический, мечтает куда-то там "поехать"! Неужели он думает, что из-за незначительной услуги, которую он оказал его любовнице, Аполлон позволит ему уехать? Или даже бежать?
      Пусть скажет спасибо, что майор сдержал свое обещание и направил Яна на хозяйственные работы. При лагерной больнице.
      Обычно это было привилегий лишь бытовиков. Никакие самые страшные преступления в быту, среди беспартийных, не могли идти в сравнение с преступлениями политических, которые посягали на самое святое: власть вождя и его партии!
      Ян теперь не то санитар - хотя не слишком для этого плечист и мускулист, не то медбрат. Это уже ближе к действительности. Смешно выглядел бы санитар, который носит с собой докторский чемоданчик.
      Ян заметил, как вожделенно поглядывает на эту нужную вещь тюремный врач. Жаль, что этот Поплавский - протеже самого начальника ИСЧ, человека всемогущего и опасного, а то бы у него чемоданчик просто отобрали - и все. Никто бы и не заступился.
      Поплавский не возражал и дальше пребывать в таком же положении, потому попытки Юлии привлечь его к своему заговору Яну откровенно не нравились. Он был как бы между двух огней и пока не видел выхода из этого положения.
      Имей он другую мораль, давно бы побежал к майору и во всем ему признался. Иное дело, поверил бы ему влюбленный чекист. Тут, как говорится, ночная кукушка дневную всегда перекукует.
      Но ничего, и не из таких передряг он выбирался! Но как бы Ян себя ни успокаивал, его состояние напоминало болезненную занозу, которая по малости своей вроде не была раной, но уже не позволяла человеку чувствовать себя абсолютно здоровым
      Сейчас его опять вели к непредсказуемой пациентке.
      Как ни странно, самого Ковалева дома не оказалось, а встретил его и отпустил охранника амбал старлей, который, несмотря на знакомое лицо и характерную дырку между передними зубами, никак в его представлении не ассоциировался с невысоким, хоть и крепеньким, парнишкой-циркачом.
      Помнится, ему оказывал особое покровительство правая рука самого Черного Паши, его заместитель и друг по кличке Батя. Теперь его, кажется, взял под свое крыло знакомый майор.
      Везет парнишке! Если бы с Аренским можно было пообщаться накоротке, Ян непременно порасспрашивал, как ему удалось нарастить такую мышечную массу.
      - Хозяина сегодня не будет? - поинтересовался Ян.
      - Майор принимает комиссию, - коротко отозвался старший лейтенант и помог врачу снять телогрейку. - Аполлон Кузьмич говорил, вам нужно кипятить шприц.
      - Желательно, - отозвался Ян, решив, что этой хитроумной полячке нужно воздать за её грехи в должной мере.
      В сущности, все делала та же невзрачная женщина по имени Вера, а старлей стоял в дверях, как памятник. Наблюдал, чтобы Ян с кухни чего-нибудь не украл: парочку столовых ножей, например.
      Кто такой был для него этот старлей совсем недавно, а теперь мир будто разделился для Яна на "до" и "после", и в этом "после" Поплавский больше не был уважаемым человеком, от которого зачастую зависели не только здоровье, но и жизнь очень важных для страны людей. Но вот случилось с Яном несчастье, и не нашлось никого, кто бы захотел за него заступиться...
      Тем временем несколько театральным жестом Аренский указал на лестницу.
      - Прошу!
      А когда Ян проходил рядом с ним, неожиданно шепнул ему на ухо:
      - Зря ты злишься, доктор, я - твое алиби. Поверь, я уже достаточно изучил Аполлона Кузьмича. Зачем тебе неприятности? Их на Соловках даже искать не нужно, они сами тебя найдут.
      - С чего ты взял, что я злюсь? - огрызнулся Ян. - Только не нравится мне все это. К сожалению, я немного знаю эту мнимую больную - на неё в трудную минуту положиться нельзя.
      Ян и сам не знал, отчего вдруг он доверился Аренскому. Но по тому, что старший лейтенант его сообщению не удивился, понял, что и тот в курсе происходящего.
      - И правильно, что тебе это не нравится, - кивнул Арнольд. - Юлия хочет твоими руками от Аполлона избавиться, только я думаю, кишка у неё тонка.
      - Но она-то в себе уверена.
      - Как и всякая недалекая баба, - согласился Арнольд.
      Ян откровенно порадовался такому с ним единодушию - этим разговором сгладилась двусмысленность его положения и действий, которые его вынудили предпринимать, ничуть не сообразуясь с его собственными желаниями.
      На этот раз Юлия лежала в постели, до горла укутавшись одеялом.
      - Я оставлю вас наедине с больной, доктор, - громко сказал Аренский и вышел, затворив за собой дверь.
      - Чего это он к тебе на "вы" обрашается? - поинтересовалась Юлия, почему-то лукаво глядя на Яна. - От чекиста такое слышать непривычно. Обычно они с нами не церемонятся.
      Этим "с нами" она хотела подчеркнуть, что Ян должен быть с нею по одну сторону баррикады. Мол, они оба - заключенные. Вроде, ещё ничего не произошло, а Ян уже напрягся. Словно кто-то скомандовал ему: "Внимание!" И он так и замер.
      - Что же ты не подходишь, не проверяешь мой пульс?
      - Я и так вижу: пульс хорошего наполнения.
      - Боишься! - довольно рассмеялась она. - Настоящий мужчина - хищник. Он всегда чует опасность, а ещё лучше он чует самку.
      Она отбросила одеяло и предстала перед ним обнаженная, рассчитывая на желаемый эффект.
      - Зря ты вся разделась, - спокойно произнес Ян. - Для того чтобы сделать укол, мне будет достаточно всего одной части твоего безусловно роскошного тела.
      Равнодушный тон, каким это было сказано, взбесил Юлию. Ее затея провалилась, и молодая женщина упорно не хотела в это поверить. Неужели он не видит, как она божественно хороша? Подумать только, он как ни в чем не бывало готовит свой дурацкий шприц!
      - Опять укол! - закричала она так громко, что стоявший за дверью Арнольд едва не расхохотался в голос.
      - Укол, пани Юлия, укол, - привычно успокаивал её Ян, как обычно успокаивал нервных пациентов, независимо от их пола. Он ловко завернул её в одеяло, оставив открытым лишь место для укола. - Если позволите, небольшой совет врача: больше движения и меньше сладкого. Ваша талия начинает терять свою гибкость.
      - Моя талия? - повторила она, спрыгнув с кровати, отбросила одеяло и, обнаженная, стала перед ним во весь рост, подбоченилась. - Да мою талию Аполлон обхватывает пальцами! Ты просто не видел до сих пор таких роскошных женщин, как я!.. Кто со мной может сравниться? Уж не твоя ли убогая жена?
      Про жену она упомянула недаром. Она как бы между прочим выспросила Аполлона о семейном положении Яна.
      - Женат, - ответил тот. - И, по-моему, есть один ребенок.
      Юлия была уверена, что фигура рожавшей женщины не идет ни в какое сравнение с фигурой нерожавшей. Потому и сама не собиралась рожать. Никогда!
      - Так может сравниться со мной твоя жена? - повторила она, подбоченясь.
      - Не может, - усмехнулся Ян, - потому что моя жена никогда не была проституткой. Так что лучше вам устраивать конкурсы среди своих...
      - Да как ты смеешь! - уже не сдерживаясь, завизжала Юлия. - Быдло! Хам! Байстрюк! Я сгною тебя в лагере! Сдохнешь без покаяния, а перед тем тебе отстрелят яйца!
      - Как вам будет угодно, - холодно ответил Ян. - Тогда позвольте рассказать вашему майору, что болезнь его жены есть чистейшее притворство и её чудесное исцеление вызвано невинным уколом глюкозы.
      Юлия, кусая губу, упала на кровать, а Ян собрал чемоданчик, церемонно ей поклонился и вышел из комнаты.
      - Чем ты так разозлил нашу королеву? - спросил Аренский, одеваясь вместе с Поплавским. - Сегодня я провожу тебя до зоны, а по дороге ты мне все расскажешь.
      - А что там рассказывать? - пожал плечами Ян. - Всего лишь намекнул, что пани надо побольше двигаться, потому что её талии грозит... гм, увеличение размера.
      - Так прямо и сказал? - восхитился Арнольд. - Ну, парень, держись, наша шлюшка - баба злопамятная.
      - Я и сам это понял, - вздохнул тот.
      @int-20 = Вечером того же дня Арнольд опять купил бутылку вина.
      - А сегодня что за праздник? - поинтересовалась его юная возлюбленная.
      - Сегодня, душа моя, у нас поминки.
      - Кого мы будем поминать? - грусть омрачила худенькое личико Виолетты. - Кого-нибудь из твоих родных?
      - Скорей уже, из твоих.
      - Что-то случилось с мамой? - побледнела она.
      - Нет, нет, что я за идиот! - Арнольд взял возлюбленную на руки и стал укачивать, как ребенка. - Все время забываю, какая ты у меня эмоциональная и ранимая. По сравнению с тобой я толстокож, как носорог... Дело в том, что сегодня умерла Румянцева Виолетта Евгеньевна...
      - Та женщина, с отбитыми почками, - тихо уточнила она.
      - Только без слез, любимая, только без слез! Что же делать? Ни ты, ни я не виноваты в этой смерти. А то, что мы собираемся её использовать... Живым - живое, это не я придумал.
      - Просто мне не хотелось умирать, - сквозь слезы сказала она.
      - И правильно, - он губами снял слезы с её ресниц, - а то как бы тогда на земле смог жить я?.. Нет, сейчас в жизни столько грустного, что не стоит в нашу с тобой страну тащить ещё и это. Договорились же: здесь только мы двое, и больше никого.
      - Никого, - повторила Виолетта, крепко прижимаясь к нему.
      - Тогда давай выпьем за твое второе рождение, а потом я расскажу тебе нечто повеселее. Например, что я подал рапорт в администрацию о твоем примерном поведении, и, может быть, тебя скоро выпустят.
      - Правда? - просияла она.
      - Правда. И мы поженимся и уедем в отпуск...
      - Ненадолго? - в глазах её светилось ожидание.
      - Как бы ненадолго. А сами сюда больше не вернемся. Я подумаю, куда нам с тобой лучше уехать.
      - А как же мама? - её голос предательски дрогнул.
      - А маме ты напишешь письмо, которое ей передаст верный человек. Я думаю, она будет рада, что тебе удалось вырваться из этого ада...
      - Хорошо, не будем больше об этом говорить. В самом деле, как странно устроен человек. Ему дашь немного...
      - Палец!
      - А ему хочется больше...
      - Откусить руку!
      - Алька! - будто удивленно сказала она. - Ты меня опять раздеваешь. Может, мне вообще не одеваться?
      - Хорошо бы, - согласился он, увлекая её за собой на ковер.
      Когда они некоторое время спустя лежали обнявшись, Виолетта спросила:
      - Ты хотел ещё что-то сказать, или мне показалось?
      - Ах, да, я и забыл. Знаешь, что учудила сегодня наша общая знакомая? Пыталась соблазнить бедного врача, а когда не вышло, стала грозить ему страшными карами.
      - Смех смехом, - заметила Виолетта, - но положение у него не из лучших. Что бы он сейчас ни сделал, все окончится плохо. Не послушает Юлию, она науськает на него своего Ковалева. Сделает, как она захочет, все равно гнева майорского не избежит. Папа говорил, как ни кинь, везде клин. Это в аккурат про Поплавского. Как хочешь, а мне его жалко!
      А именно в это время Юлия сидела на коленях у Аполлона и жаловалась ему на Яна:
      - Кто тебе сказал, что он - такой уж известный врач? Обычный коновал, как они все! Чуть что - укол!
      - Что ни говори, рыбка моя, а он за три дня тебя на ноги поставил. Я, грешным делом, побаивался, что ты им увлечешься. Мужчина-то красавец, от таких женщины обычно без ума...
      - Я увлекусь? - вполне натурально изумилась Юлия. - Этим ничтожным клистиркой?
      - Все-таки согласись, - поддразнил её Аполлон. - в Поплавском что-то этакое есть. Для женщин - роковое. Происхождение у него - из крестьян, но по лицу этого не скажешь. Лицо у него явно благородное. Я бы сказал, породистое... Но если он тебе так не по нраву, ты только пожелай, и он исчезнет с лица земли!
      Этого Юлии не хотелось. Пока. Она все ещё не могла поверить в то, что какой-то безродный её отверг! Кроме того, он был единственный, кто мог вытащить её отсюда. Если бы захотел. В сказки, что есть на свете мужчины, верные одной женщине, Юлия не верила. Она считала, что даже влюбленный в неё без памяти Ковалев при случае не станет теряться и спокойно полезет в постель к какой-нибудь смазливой девчонке...
      Скорее всего, она что-то делает не так. Нужно не спешить и подумать, как ей перетянуть упрямца Поплавского на свою сторону. Быстренько это все прикинув, она сказала Аполлону:
      - Правду сказать, я на него сегодня разозлилась. Говорю, обойдемся без укола, а он и слушать не стал!
      - Понятно, - рассмеялся Аполлон, - жалкий придворный осмелился противоречить королеве!
      - Ты с ним поговори, - капризно протянула она, - пусть выбросит свой дурацкий шприц! И вообще ко мне с ним даже не подходит! Есть же какие-то таблетки...
      - Я прикажу, - сказал он ей в шею, ведя по ней губами, а руку запуская под халат. - Скажу, что если кто и может тебе делать уколы, так это только я! Ведь моих уколов ты не боишься, не правда ли?
      - Охальник! - хрипло засмеялась Юлия, откидываясь на кровать.
      Она изо всех сил изображала пылкую страсть, охала и стонала, а сама между тем хладнокровно размышляла, какими ещё уловками можно воспользоваться, чтобы заставить Яна исполнять её волю? Самая безотказная была, пожалуй, одна...
      Ян и не подозревал, что Юлия собирается так плотно на него насесть. А если бы и подозревал, то не слишком бы озаботился.
      С точки зрения рядового обывателя, Поплавский был человеком непрактичным и несколько наивным. Он был весь в науке и своей семье. Ему некогда было даже пугаться власти НКВД - орудия партии большевиков, которым они беззастенчиво пользовались.
      То есть благодаря своим высокопоставленным клиентам он был в курсе всего, что происходит в стране, но относился к этому несколько отстраненно, словно уж с ним-то такое никогда не произойдет.
      Но вот произошло, и он не испугался. Это, видимо, была та самая смелость незнания, о которой ему рассказывал когда-то Федор Головин.
      После разговора с Ольгой-Наташей он понял лишь, что в опасности его семья, а сам до сего времени как бы наблюдал со стороны злоключения бедного врача Яна Поплавского...
      Спал он на жестких нарах при свете, который никогда не выключался. И признавал, что в случившемся сам виноват: кто его тянул за язык, когда он надумал всенародно порочить государственного фаворита?
      В бараке, куда заключенных перевели из карантина, теперь все знали, что у Поплавского есть благодетель, и благодетель могущественный.
      Но сегодня ему впервые об этом сказали. Причем, не политические, а какая-то шестерка из урок. Сопливый пацан подошел к нему, странно вихляясь, и с ухмылкой проговорил:
      - Базарят, ты зацепил самого кума. Пахан хочет с тобой это перетереть.
      - Передай своему отцу, что сегодня я ни с кем не хочу разговаривать.
      Юный уголовник от неожиданности даже потерял дар речи: на его памяти ни один из политических не отказывался говорить с тем, кто негласно правил на зоне. Ибо уголовные были объединены, а за спинами политических никто никогда не стоял. Их не защищали даже вертухаи, когда на глазах сих стражей урки издевались над очередным отверженным.
      Кажется, любимчик самого Ковалева совсем оборзел и пахана почему-то назвал его отцом. Не иначе, как в насмешку.
      А Поплавский ещё слишком мало времени провел в лагере, чтобы разобраться в том, кто такой пахан.
      Авторитет по кличке Туз, которому молодой уголовник передал отказ Поплавского, хотел было посадить строптивца на ножи, но приближенные ему отсоветовали. Уголовники, по сравнению с другими заключенными, в зоне жили неплохо, и ни к чему было объявлять войну самому куму!
      Но и прощать такое нельзя, потому Яну решили устроить темную и как следует объяснить, кто здесь хозяин.
      Ближе к ночи, когда барак, в основном, спал, три самых сильных и ловких уголовника, а за ними сам пахан, желающий посмотреть, как пройдет "учеба" непокорного, отправились в тот угол барака, где были нары Поплавского.
      Политические в большинстве своем панически боялись Туза, потому если кто в эту пору и не спал, то притворялся спящим.
      Поплавский хоть и был незнаком с местной иерархией воров в законе, но издалека раза два наблюдал, как уголовники издевались над другими заключенными. И принял кое-какие меры. Он не мог, конечно, установить вокруг своего ложа охранный щит, но некоторую границу мысленно очертил. Если её пересекала некая злая сила, в голове Яна как бы срабатывал будильник и он просыпался.