Черные дыры российской империи

Что же представляла собой эта отчаянная девица, не побоявшаяся заявить во всеуслышание о своих правах на престол в патриархальной неподвижной стране? Надо сказать, что судьба лучшей половины рода человеческого в те баснословные времена была расписана на Руси как по нотам. Царские дочери отнюдь не были исключением: всю свою сознательную жизнь им предстояло провести в тереме, склонившись над вязанием и вышивкой, поскольку даже иноземные принцы не почитались подходящей партией. Выбор был невелик: если тебя не устраивает комфортабельное затворничество, ты можешь отправиться в монастырь и посвятить себя Богу. Сигизмунд Герберштейн писал, что на Руси «женщина считается честной только тогда, когда живет в доме взаперти и никуда не выходит». И хотя Софья получила блестящее образование (как мы помним, еенаставником был Симеон Полоцкий), по большому счету это ничего не меняло. По сравнению с Федором, она была несколько менее успешна в языках, но зато прекрасно знала историю и оказалась завзятой театралкой: сама писала пьесы и даже ставила их в кругу близких, создав домашний театр. Не будет большим преувеличением сказать, что царевна Софья – это типичная self-made woman, женщина, добившаяся всего самостоятельно. После смерти отца и помазания на престол Федора Алексеевича она навсегда оставила терем, выхлопотав себе разрешение неотлучно находиться рядом с больным братом. Ум и начитанность юной царевны произвели самое отрадное впечатление не только на придворных, но и на иностранных послов. Как сказали бы сегодня, царевна старательно зарабатывала политический капитал, и ееусилия не пропали втуне. На похоронах Федора в 1682 году она шла за гробом впереди всех родственников.

В официозных исторических сочинениях нередко принято выставлять Софью своеобразным символом застоя и радетелем «древлего благочестия». Это мнение едва ли справедливо хотя бы уже потому, что сам факт избрания Софьи «правительницей» при малолетних братьях красноречиво свидетельствует о решительном разрыве с прежними традициями или, по крайней мере, о серьезных переменах в общественном сознании, согласно которым место женщины – исключительно в тереме, в стороне от людских глаз. Между прочим, ближайшими сподвижниками Софьи были отнюдь не косные защитники ветхозаветной старины, а люди просвещенные и прогрессивные – князь Василий Васильевич Голицын и Сильвестр Медведев, глава основанной царем Федором вольной типографии. Голицын же, в свою очередь, руководил Посольским приказом (так в ту пору называлось министерство иностранных дел) и, хотя был наследником старинного рода, славился своими прозападными симпатиями. Приезжавшие в Москву иностранцы приходили в восторг от общения с этим умным и начитанным собеседником, чей дом «блистал великолепием и вкусом». Князь знал несколько иностранных языков и владел огромной библиотекой. Именно его стараниями был заключен «вечный мир» с Речью Посполитой, в соответствии с которым Россия получала права на Киев. Сохранились свидетельства о задуманной Голицыным широкой программе социально-экономических преобразований, включавшей, в частности, и проект крестьянской реформы. Как легко догадаться, всех собак на него повесили уже после захвата власти Петром. Сильвестру Медведеву повезло еще меньше – по приказу Петра он был казнен.

Была ли Софья хороша собой? С легкой руки Василия Сурикова мы привыкли представлять ее как толстую неопрятную бабищу, что вряд ли справедливо, поскольку прижизненных портретов Софьи не сохранилось. Мнения современников на этот счет разнятся. Так, посланник французского двора в Москве де Невилль отзывался о Софье следующим образом: «Насколько ее стан широк, короток и груб, настолько ум тонок, остер и политичен». Другие отзывы более благожелательны. Как бы там ни было, нам, в конце концов, с лица воду не пить. Гораздо важнее, что о ее уме, проницательности и государственных талантах все без исключения современники говорят в самой превосходной степени. Даже такой верный сторонник царя Петра, как князь Б. И. Куракин, написал буквально следующее: «Правление царевны Софьи началось со всякой прилежностью и правосудием и к удовольствию народному, так что никогда такого мудрого правления в Российском государстве не было. И все государство пришло во время ее правления через семь лет в цвет великого богатства, также умножились коммерции и ремесла, и науки почали быть латинского и греческого языку… и торжествовала тогда вольность народная» (цитируется по книге Александра Бушкова «Россия, которой не было»). А вот это уже о самой Софье: «Великого ума и самых нежных проницательств, больше мужеска ума исполненная дева».

И в самом деле, в немалом политическом уме и осторожности Софье не откажешь. После стрелецкого мятежа, который привел еек власти, царевна не дала разыграться стихии народного бунта. Она лично встретилась со стрельцами и заверила, что никто не будет наказан, если они немедленно прекратят бунтовать и вернутся к службе. Не меньше выдержки проявила Софья, когда в Москву хлынули раскольники, недовольные программой реформ и настаивающие на возвращении «древлего благочестия». Царевна и тут не колебалась ни секунды. Она сама отправилась к воинственно настроенным староверам, потребовала встречи с их вождем Никитой Пустосвятом и долго беседовала с ним о новой и старой вере. Последний был настолько поражен еебогословской эрудицией, что согласился увести толпу бунтовщиков от Кремля. Правда, через некоторое время он был схвачен и казнен, однако и здесь Софья проявила разумную предусмотрительность и тонкий политический расчет. Ожидаемых репрессий не последовало, и все без исключения раскольники, принимавшие участие в походе на Кремль, были помилованы. Более того, царевна попутно смягчила наказания и за целый ряд других преступлений. А вот русские женщины должны быть ей особенно благодарны: она не только запретила закапывать мужеубийц живьем в землю, но и освободила их от затворничества в теремах, разрешив посещать всевозможные мероприятия. Известный историк В. О. Ключевский впоследствии написал об этом так: царевна «вышла из терема и отворила двери этого терема для всех желающих». Царевна Софья повела решительную борьбу со взяточничеством, чиновничьим произволом и доносительством, что испокон веков цвели на святой Руси пышным цветом. Отныне было запрещено принимать анонимные доносы, а кляузников, наводнявших судебные присутствия, приказано бить плетьми. В 1687 году наконец открылась задуманная еще царем Федором Славяно-греко-латинская академия. Имеются веские основания полагать, что в планах Софьи было даже открытие школы для девочек. Впечатляющими были успехи и на международной арене – умная и осторожная дипломатия Софьи и Василия Голицына стала приносить свои плоды. Чуть выше мы уже писали о «вечном мире» с Речью Посполитой, узаконившем присоединение к России украинских земель. Но кроме того, был подписан так называемый Нерчинский договор с Китаем, по которому признавались российские интересы на берегах Амура, а в Москве появились посланники французского, австрийского и турецкого дворов.

Разумеется, были у Софьи и неудачи, ведь не ошибается только тот, кто ничего не делает. На излете своего правления царевна основательно прокололась – мы имеем в виду два бездарных похода против Крымского ханства (1687 и 1689 годов), которые окончились форменным пшиком. В первом походе стотысячная русская армия, обремененная огромным обозом, была принуждена двигаться по выжженной татарами степи. Жестоко страдая от отсутствия воды и теряя конский состав, она даже не смогла достичь Крыма и с полдороги повернула назад. Второй крымский поход был предпринят ранней весной, и уже в мае российские войска стояли возле Перекопа. Но неуверенные действия князя Василия Голицына (он командовал русской армией в обоих походах), не решившегося дать генеральное сражение, провалили все дело. К сожалению, опытный и искушенный дипломат оказался никчемным полководцем. По Москве даже поползли слухи, что крымский хан посулил князю два сундука золотых монет, но сия экстравагантная версия не подтвердилась. Некоторые историки полагают, что Софья спровадила князя Голицына на юг, чтобы пресечь толки об их грядущем браке, просочившиеся в высший московский свет. Досужие языки даже поговаривали, что царевна с фаворитом хотят извести Ивана и Петра и обратиться в латинскую веру, то бишь в католичество. В реальности все обстояло куда как прозаичней: антитурецкая коалиция европейских государств (Австрия, Польша и Венеция) стремилась вовлечь в союз и Россию, а русское правительство поставило непременным условием своего участия в Священной лиге заключение «вечного мира» с Польшей, каковой стараниями Василия Голицына и был благополучно заключен. Таким образом, походы русской армии против Крымского ханства были не чем иным, как элементарным выполнением союзнических обязательств. По всей вероятности, у Софьи были просто-напросто связаны руки, а неуспех кампаний 1687 и 1689 годов объясняется еще проще: в конце XVII века европейские армии, способные противостоять вооруженным силам Османской империи и еевассалов, были наперечет. Напомним на всякий случай, что Прутский поход Петра закончился еще более откровенным провалом. Все прежние завоевания пошли прахом, и по условиям позорного мирного договора от 12-го июля 1711 года Россия обязывалась вернуть туркам Азов, срыть крепости на юге и т. д. Крым же был включен в состав Российской империи только в 1783 году, уже при Екатерине…

Всегда осторожная Софья повела себя крайне непредусмотрительно. Вместо того чтобы покаяться в грехах, она попыталась превратить поражение в победу, повелев служить по всем церквам молебны в честь Голицына. Не исключено, что именно это обстоятельство и послужило расползанию слухов об «особых» отношениях главнокомандующего с турецким султаном. Юный Петр тоже не разделял симпатий своей старшей сестры и наотрез отказался принять вернувшегося из похода Голицына, заявив, что «негоже холоп службу справил». В этой непростой ситуации царевна поступила, быть может, недальновидно, но на редкость порядочно. Когда окольничий Федор Шакловитый, новый командир стрельцов, предложил Софье извести «старую медведиху», Наталью Кирилловну Нарышкину, «а если сын станет заступаться, то и ему спускать нечего», она наотрез отказалась, так и не решившись пролить кровь брата и родственников, чем и подписала себе приговор.

События развивались стремительно. Оба клана – Милославские и Нарышкины – вовсю интриговали друг против друга. Поначалу стрельцы были не очень активны. И только в августе 1689 года, когда из Преображенского стали доходить слухи, что «потешные» полки собираются идти на Кремль, стрельцы начали готовиться к обороне. Перепуганный семнадцатилетний Петр, хорошо помнивший ужасы первого мятежа, бросив мать и беременную жену, в одной сорочке ускакал верхом в Троице-Сергиеву лавру, где его взял под крыло патриарх Иоаким, давно не жаловавший царевну за ее прозападные симпатии. Под крепкие монастырские стены были спешно вызваны потешные Семеновский и Преображенский полки. В рядах стрельцов началось брожение. Два стрелецких полка с развернутыми знаменами пришли в лавру и поклялись царю в верности. Несмотря на старания Софьи, полк за полком уходили к Петру, а оставшиеся в Москве потребовали выдать им Шакловитого и тут же его казнили. К Софье явился боярин Троекуров с царским приказом немедленно отказаться от власти и отбыть в Новодевичий монастырь на вечное жительство. Князя Голицына вместе с семьей сослали в далекий северный Каргополь, где он и умер в 1714 году.

Спустя девять лет, летом 1698 года, когда Петр путешествовал по Европе, стрельцы вновь восстали под лозунгом «Софью на царство!». Стрелецкое войско, находясь на западной границе, в районе Великих Лук, двинулось к Москве, но было разбито правительственными войсками на подступах к столице под Новым Иерусалимом еще до приезда царя. Расследование, проведенное при участии Петра, вроде бы показало, что нити заговора находились в руках царевны Софьи, но как обстояло дело в действительности, сегодня вряд ли возможно установить. Во всяком случае Софья зачинщиков мятежа брату не выдала, хотя по возвращении из-за границы он первым делом явился к ней в келью. Думается, что у стрельцов хватало поводов для недовольства и без опальной царевны – слишком многим косто-ломные реформы Петра встали поперек горла. Упершееся в тупик дознание не помешало кровавой потехе на Красной площади, в которой сам царь принял самое активное участие, самозабвенно рубя головы направо и налево. В тот день было казнено около 800 стрельцов, а в Новодевичьем монастыре восставших вешали на зубцах крепостной стены, причем троих повесили у самых окон Софьиной кельи. Надо полагать, что царевна не раз пожалела о своем мягкосердечии…

Отныне узницу день и ночь стерегли солдаты, поэтому мы не знаем, как прошли еепоследние годы. Быть может, Софья вела дневник, но из еезаписей не уцелело ни строчки: Петр хорошо знал силу печатного слова и, скорее всего, позаботился, чтобы до потомков дошла одна-единственная версия событий – его собственная. Черница Сусанна – под таким именем царевна была пострижена в монахини – скончалась 4-го июля 1704 года.

Коротко подытожим достижения России накануне пресловутых петровских реформ. В XVII веке наша страна обменивалась посольствами с крупнейшими государствами Европы и Азии. Особенно оживленными были сношения со Швецией, Речью Посполитой, Францией, Испанией и с австрийским двором. Тесные связи поддерживались с Италией, особенно с римской курией и Венецией. Неплохие отношения России удалось установить с Турцией, Ираном, среднеазиатскими ханствами и Китаем. На протяжении XVII века русские посольства появились почти во всех столичных городах Западной Европы, а русские купцы бойко торговали с Германией, Польшей и Швецией. Приток иностранцев в Россию непрерывно увеличивался, причем многие из них принимали русское подданство и оставались в России навсегда. Быть может, не все знают, что знаменитая Немецкая слобода, откуда царь Петр во множестве черпал сподвижников и идеи, была основана за десятилетия до рождения Петра: еще в середине XVII века за пределами Земляного города, «на Кокуе», возникло поселение, насчитывавшее более 200 дворов. Несмотря на то что слобода называлась Немецкой, немцев как таковых там было сравнительно немного, так как немцами на Руси традиционно именовали всех, говоривших не по-русски, – шотландцев, англичан, голландцев, французов и прочих выходцев из Европы. Большую часть населения Немецкой слободы составляли поступившие на русскую службу военные, а остальные иностранцы были врачами, ремесленниками и торговыми людьми, то есть преобладала в основном зажиточная публика. Поэтому совсем не удивительно, что слобожане возводили дома основательные и добротные, построенные на европейский манер, а для ревностных прихожан была сооружена кирха.

Ничуть не умаляя поползновений Петра Великого, всеми правдами и неправдами рвавшегося к Балтийскому побережью, следует все-таки заметить, что российская торговля с Европой через Архангельск отнюдь не была той полусонной возней, какой еевпоследствии стали изображать пропетровски настроенные историки. Как это ни покажется невероятным, торговый оборот Российского государства по Белому морю не оставлял желать лучшего. Еще более интересно, что идея прорыва России к Балтике впервые родилась вовсе не в родных пенатах. Прибывший в 1676 году в Россию новый датский посол Фридрих фон Габель, будучи ярым ненавистником Швеции, пустился во все тяжкие, убеждая царя захватить Ливонию и вернуть берег Балтийского моря (об «исконно русских» землях на Руси в ту пору успели крепко забыть). Не менее интересно, что авантюрным замыслам прыткого датчанина воспротивились как на грех не заскорузлые думцы, а люди оборотистые и передовые – архангельские купцы. Эти ушлые ребята, прекрасно знающие что почем, совсем не были расположены рубить сук, на котором сидели, ибо знали не понаслышке, что торговля по Белому морю – мощное и хорошо отлаженное предприятие. Процитируем Александра Бушкова: «Только за один год (что полностью подтверждается иностранными источниками) чистая прибыль от архангельского товарооборота дала триста тысяч рублей – сумма по тем временам фантастическая». Отсюда понятно, что к датским прожектам купеческое отношение с самого начала было весьма прохладным, и они благополучно легли под сукно. Ну а то что царь Петр решил, по своему обыкновению, поставить на своем, так куда деваться – охота пуще неволи…

Необыкновенный шохо

«Гусев – это моя фамилия. Гусев – от гусей: здоровенные такие птицы на Земле, вы таких сроду и не видели. Зовут меня – Алексей Иванович. Я не только полком – конной дивизией командовал. Страшный герой, ужасный. У меня тактика: пулеметы не пулеметы – шашки наголо —“даешь, сукин сын, позицию!” – и рубать. И я весь сам изрубленный, мне наплевать. У нас в Военной академии даже особый курс читают: "Рубка Алексея Гусева”, – не верите? Корпус мне предлагали…»

Это цитата из толстовской «Аэлиты». Бывший красный командир Алексей Иванович Гусев братается с робкими марсианскими солдатами на борту летучего корабля, проплывающего над острыми скалами Лизиазиры. Угостив мелких вояк спиртиком, Гусев закуривает толстую папиросу, извлеченную из заветного портсигара, а востроносенькие марсиане в ужасе от него отшатываются, следя, как «необыкновенный шохо» запросто глотает горячий дым. «Шохо» по-марсиански – это человек.

Царь Петр Алексеевич Романов марсианских наречий не разумел, но рубакой с младых ногтей был изрядным и, в отличие от Алексея Гусева, на мелочи размениваться не любил, предпочитая рубить по-большому «Окно в Европу» – вот достойная цель для венценосного плотника. Посему к деяниям первого русского императора, вздернувшего, по выражению поэта, Россию на дыбы, имеет смысл присмотреться повнимательнее.

Начать придется с самого начала. Прежде всего, имеются серьезные сомнения, что молодой и необразованный Петр мог быть автором дворцового переворота 1689 года. Иной читатель может усомниться и даже возмутиться: с какой такой, дескать, стати великого царя-реформатора опускают, как это принято сегодня говорить, ниже плинтуса? А кипятиться совершенно не след, потому что царевича Петра, как это ни странно, никто и никогда не рассматривал всерьез в роли самодержца всероссийского. Объяснения этому феномену лежат на поверхности. Во-первых, никто не мог предположить, что Федор умрет в двадцать два года. Во-вторых, буде таковое внезапно произойдет, старшим все равно оказывается Иван. В-третьих, напомним читателям, царь Федор, никак не оговорив судьбу юного Петра, фактически закрыл ему путь к престолу. Поэтому совсем не удивительно, что, в противоположность Федору, Ивану и Софье, получившим блестящее по тем временам образование, бойкого Петрушу ничему всерьез не учили. Его воспитанием занимался не эрудит Симеон Полоцкий, а некий дьяк Зотов – личность абсолютно бесцветная, ничтожная и жалкая, к тому же пьяница и придворный шут. Рассказывают, что, назначая его воспитателем Петра, царь и царица поинтересовались только, умеет ли он писать и считать. Между прочим, имеются свидетельства, что Петр освоил четыре арифметических действия лишь к шестнадцати годам… Основательно заниматься арифметикой и геометрией царь начал лишь в 1687 году под руководством голландца Тиммермана. До нас дошли учебные тетради Петра. Послушаем В. О. Ключевского: «Из этих тетрадей прежде всего видим, как плохо обучен был Петр грамоте: он пишет невозможно, не соблюдает правил тогдашнего правописания, с трудом выводит буквы, не умеет разделять слов, пишет слова по выговору, между двумя согласными то и дело подозревает твердый знак: всегъда, сътърелять, възяфъ. Он плохо вслушивается в непонятные ему математические термины: сложение additio он пишет то адицое, то водицыя». Между нами, девочками, говоря, уровень еще тот…

Поэтому почти не подлежит сомнению, что переворотом 1689 года руководила «старая медведиха» Наталья Кирилловна Нарышкина, женщина волевая, деятельная и несгибаемая. Юному Петруше отводилась роль совершенно декоративная. Более того, имеются серьезные основания предполагать, что маман сквозь пальцы смотрела на его воинские потехи и втайне поощряла пьяные загулы Петра в Немецкой слободе и сексуальные забавы с Анной Монс. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы от трона держалось подальше… Только после смерти Натальи Кирилловны в 1694 году Петр начинает сколько-нибудь серьезно заниматься государственной деятельностью. Короткое правление «медведихи» ознаменовалось решительным разворотом российской политики на сто восемьдесят градусов. Все начинания Алексея Михайловича, Федора и Софьи были бесповоротно похерены. При дворе вновь стали носить «старое» платье, «западник» Сильвестр Медведев был казнен, а сменивший Иоакима патриарх Андриан разразился гневным посланием против тех, кто бреет бороду. Этим бритым котам, витийствовал патриарх, суждено вечно гореть в адском пламени. Уже упоминавшийся нами Б. Н. Куракин впоследствии охарактеризовал правление Натальи Кирилловны как «весьма непорядочное, и недовольное народу, и обидимое. И в то время началось неправое правление от судей, и мздоимство великое, и кража государственная, которое доныне продолжается с умножением, и вывести сию язву трудно».

Чуть выше мы уже писали о том, что дети Алексея Михайловича мужского пола, рожденные в первом браке, мягко говоря, не блистали здоровьем. А вот вторая жена царя, двадцатилетняя Наталья Нарышкина, сумела произвести на свет мальчика, который был зело бодр и крепок и, по уверениям современников, «не ходил, а бегал». Физическое здоровье будущего царя Петра – предмет отдельного разговора, что же касается его психического здоровья, то тут есть о чем задуматься. Сегодня ни для кого не является тайной, что великий брадобрей страдал приступами неконтролируемой ярости и тиками, охватывающими половину лица, которые переходили временами в тяжелейшие припадки и заканчивались потерей сознания.

Вот как описывает Алексей Николаевич Толстой, безусловный апологет петровских преобразований, заурядный день российского императора. Пробудившись рано поутру, похмельный Петр привычно скушал свой обычный завтрак, поднесенный ему дворянским сыном Сукиным: стакан водки, огурцы и хлеб. Непритязательная царская трапеза происходила в присутствии бояр, вызванных для отчета. Пьянствовавшие всю ночь придворные выглядели бледно: парики сидели вкривь и вкось, а камзолы были залиты вином. Предоставим слово Алексею Николаевичу:

...

«Затем царь прищурился, сморщился и с гримасой проговорил:

– Светлейший князь Меншиков, чай, со вчерашнего дебоширства да поминания Ивашки Хмельницкого головой гораздо оглупел. Поди, поди. Послушаем, как ты врешь с перепою.

Потянув со стола листы с цифрами, он выпустил густой клуб дыма в длинное, перекошенное страхом лицо светлейшего. Но улыбка обманула. Крупный пот выступил на высоком, побагровевшем от гнева лбу Петра. Присутствующие опустили глаза. Не дышали. Господи, пронеси!

– Селитра на сорок рублев, шесть алтын и две деньги. Где селитра? – спрашивал Петр. – Овес, по алтыну четыре деньги, двенадцать тысяч мер. Где овес? Деньги здесь, а овес где?

– Во Пскове, на боярском подворье, в кулях по сей день, – пробормотал светлейший.

– Врешь!

Храни Никола кого-нибудь шевельнуться! Голову Петра пригнуло к плечу. Рот, щеку, даже глаз перекосило. Князь неосмотрительно, охраняя холеное свое лицо, норовил повернуться спиной, хоть плечиком, но не успел: сорвавшись со стола, огромный царский кулак ударил ему в рот, разбил губы, и из сладких глаз светлейшего брызнувшие слезы смешались с кровью. Он дрожал, не вытираясь. И у всех отлегло от сердца. Толстой завертел даже табакерку в костлявых пальцах. Шаховский издал некий звук губами. Грозу пронесло пустяком.

Так началось утро, обычный, будничный питерхбурхский денек».

Начало XVIII столетия было, конечно же, грубой и непричесанной эпохой. Пресловутая политкорректность и права человека были тогда явно не в чести. Просвещенные европейцы запросто совершали поступки, способные привести нашего современника в оторопь, но Россия, еле-еле выползавшая из феодализма, находилась по обыкновению впереди планеты всей. Задолго до Петра великий Московский князь Иван III (дед Ивана Грозного), просвещенный реформатор и человек во всех смыслах примечательный, начал приглашать на Русь иностранцев. Почуяв запах «звонких цехинов и светлых рублей», мастера из Италии, Германии и Греции хлынули в Московию бурным потоком. Они лили пушки, добывали руду и даже начали чеканить монету из русского серебра. Аристотель Фиораванти, любимый ученик Леонардо да Винчи, оказался не только замечательным архитектором и инженером, спроектировав и построив московский Кремль, но показал себя знатоком пушечного и колокольного дела. До поры до времени Иван III платил ему за труды праведные весьма изрядно. Но такая идиллия не могла продолжаться вечно, и неизбежный ментальный диссонанс сыграл с иноземным мастером злую шутку. Когда Аристотель попросил отпустить его на родину, царь попросту посадил его в острог. Государь смертельно оскорбился поведением своего «раба» и отобрал у него все заработанное. Между прочим, ученику Леонардо еще крупно повезло: например, лекарю Леону из Венеции, не сумевшему излечить смертельную болезнь сына, Иван III, не долго думая, отрубил голову, а немецкого доктора Антона, не справившегося с хворью татарского князька Каракучи, приказал зарезать на льду Москва-реки, хотя сами татары его простили.

Иван III Великий скончался очень давно – в 1505 году. Разумеется, почти двести лет не могли пройти даром – нравы на святой Руси ощутимо смягчились. Между прочим, далеко не последнюю роль в этом сыграло мудрое правление Алексея Михайловича Тишайшего с его осторожной и вдумчивой ориентацией на Запад. А вот его непутевый сын, привыкший действовать по принципу «раззудись плечо, размахнись рука», дров успел наломать изрядно. Не подлежит почти никакому сомнению, что все реформы Петра Алексеевича Романова несут на себе неизгладимый отпечаток его больной исковерканной личности.

Конечно же, автор настоящего сочинения не столь наивен, чтобы объяснять «свинцовые мерзости» российской жизни исключительно личностными особенностями того или иного государя. Всякому непредубежденному читателю должно быть понятно, что корень зла всегда лежал куда как глубже. Не менее понятно и то обстоятельство, что невесомый флер европейского лоска не мог в одночасье потревожить вековечных тектонических пластов социальной инертности русского общества. А поскольку за истекшие с тех пор два с половиной столетия отношение власти к гражданам не претерпело, по существу, сколько-нибудь серьезных изменений, история, приключившаяся с Василием Кирилловичем Тредиаковским, одним из лучших отечественных поэтов XVIII века, едва ли сможет поразить воображение наших современников. Они без особого труда обнаружат до боли знакомую картину. Дело не стоило выеденного яйца.

Племянница Петра Великого и российская императрица Анна Иоанновна (1730–1740), привыкшая жить широко и весело, задумала справить на потребу великосветской публике шутовскую свадьбу в ледяном дворце. Работами распоряжался влиятельный кабинет-министр Артемий Волынский. Приметив Тредиаковского, он поручил ему сочинить праздничные вирши к сей знаменательной дате. Отказаться вслух поэт не посмел (всесильного вельможу боялись все), но втайне саботировал приказание. Когда же вирши к сроку не поспели, Волынский сначала набил неслуху морду «из собственных ручек», а потом спровадил его в солдатскую караулку, где хлестал несчастного палкой по голой спине до онемения руки. После этого Тредиаковского отдали солдатам, и экзекуция возобновилась уже по строгому воинскому уставу. В общем, Василий Кириллович получил около сотни палок и чудом остался в живых. При этом надо заметить, что Тредиаковский был не только известным придворным поэтом, но и секретарем Академии наук. Волынский же за самоуправство отделался устным внушением…

Кто спорит, в просвещенных европах жизнь была тоже не сахар – безобразия творились изрядные. Например, рассказывают, что оскорбленные Вольтером вельможи не раз подсылали к нему наемных головорезов, чтобы те избили его палками, а с Мольером обошлись еще круче. Говорят, что высмеянный им маршал при встрече обнял драматурга и, прижав к груди, намеренно расцарапал ему лицо орденами. По современным меркам, жуткое унижение, но сравните сию невинную шалость с тем, что предпринял кабинет-министр Артемий Волынский. Выводы каждый может без труда сделать сам.

Однако вернемся к нашим баранам. Эпоха, конечно, эпохой, но и поведение первого лица – тоже не фунт изюму. Написание подробной истории болезни царя Петра не входит в нашу задачу, но тот факт, что первый российский император был человеком психически неадекватным, сегодня не вызывает сомнений почти ни у кого. Вот, например, каким образом характеризует Петра американский историк Р. Мэсси, отнюдь не числящийся среди его противников: «…молодой царь начал страдать досадным, нередко заставлявшим его испытывать мучительные унижения, недугом. Когда Петр возбуждался или напряжение его бурной жизни становилось чрезмерным, лицо его начинало непроизвольно дергаться. Степень тяжести этого расстройства, обычно затрагивавшего левую половину лица, могла колебаться: иногда это был небольшой лицевой тик, длившийся секунды две-три, а иногда – настоящие судороги, которые начинались с сокращения левой стороны шеи, после чего спазм захватывал всю левую половину лица, а глаза закатывались так, что виднелись одни белки. При наиболее тяжелых, яростных припадках затрагивалась и левая рука – она переставала слушаться и непроизвольно дергалась; кончался такой приступ лишь тогда, когда Петр терял сознание». Далее Мэсси на протяжении двух страниц пытается разобраться в недуге русского императора. Истинную эпилепсию он решительно отвергает, поскольку «никто из оставивших письменные свидетельства не видел, чтобы он падал на пол и изо рта у него шла пена или утрачивался контроль над телесными отправлениями». Потрясение, пережитое юным Петром во время стрелецкого бунта, его также не убеждает – он пытается отыскать органические причины. По мнению американца, Петр, скорее всего, страдал так называемыми малыми эпилептическими припадками, а причиной этой болезни послужило перенесенное в ноябре 1693 – январе 1694 года сильное воспаление. Если это был энцефалит, предполагает Мэсси (а тому имеются косвенные подтверждения в виде сильного жара, сопровождавшего болезнь Петра), то он мог вызвать образование рубца в ткани мозга, который, при определенных обстоятельствах, давал припадки именно такого типа. При отсутствии серьезных черепно-мозговых травм это самая вероятная причина болезни. На всякий случай заметим, что травмы у Петра были: во время одной из своих «воинских потех» в опасной близости от него разорвалась граната, и Петр получил сильную контузию.