Черные дыры российской империи

Лев Шильник

Черные дыры российской истории

Черна я дыра – область пространства-времени, из которой ничто, даже свет, не может выбраться наружу.

Стивен Хокинг

Предисловие

Время от времени приходится слышать, что процесс возникновения и оформления исторических мифов есть нечто потаенное и трансцендентное, всецело находящееся в руце Божией. Рискуя навлечь на себя громы и молнии отечественного пассионарного клира, внезапно ощутившего себя на коне, мы тем не менее вынуждены скорбно констатировать, что сие лихое утверждение весьма и весьма далеко от истины. Иногда ситуация один в один напоминает блистательный эпизод из популярного романа Михаила Булгакова:

...

«– Ну, конечно, это не сумма, – снисходительно сказал Воланд своему гостю, – хотя, впрочем, и она, собственно говоря, вам не нужна. Вы когда умрете?

Тут уж буфетчик возмутился.

– Это никому не известно и никого не касается, – ответил он.

– Ну да, неизвестно, – послышался все тот же дрянной голос из кабинета, – подумаешь, бином Ньютона! Умрет он через девять месяцев, в феврале будущего года, от рака печени в клинике Первого МГУ, в четвертой палате.

Буфетчик стал желт лицом».

Точно так же рождение историософского мифа. Здесь нет ничего потаенного – это сплошь и рядом кристаллизация доисторической басни усилиями потомков в длинном ряду поколений. Когда нехорошие древляне (одно из славянских племен) жестоко убили доверчивого князя Игоря, его верная жена Ольга придумала хитрый ход. Явившись к непокорным древлянам и лицемерно посетовав на неумеренные аппетиты мужа, коварная киевская княгиня потребовала совершенно несерьезную дань – пару птиц из-под застрехи каждой избы. Просимое было доставлено ей немедленно. По распоряжению Ольги к лапкам несчастных птичек привязали горящую паклю и отпустили их на волю. Обезумевшие от огня пернатые ринулись к родным гнездам и спалили поселок дотла. И хотя с тех пор тысячу раз было говорено, что птицы с огнем на лапах не летят в гнездо (закоренелые скептики даже проверяли этот тезис на практике), красивая легенда о страшной мести княгини Ольги до сих пор исправно кочует по страницам учебников.

Одним словом, многое известно, уважаемые читатели, а кое-что известно даже очень неплохо, и совсем не обязательно быть булгаковским Коровьевым, чтобы без особого труда разделать под орех пару-тройку курьезных исторических анекдотов. Рождение мифа как такового большого удивления не вызывает, поскольку изящная басня всегда значительно привлекательнее утомительного жонглирования датами и именами. Яркая и броская легенда почти наверняка даст сто очков вперед сухому и недоверчиво-взыскательному источниковедению. Замечательный ученый М. И. Стеблин-Каменский определял миф как «повествование, которое там, где оно возникало и бытовало, принималось за правду, как бы оно ни было неправдоподобно». Разумеется, он имел в виду прежде всего классическое мифотворчество, неотвратимо и неизбежно возникавшее у всех без исключения народов на определенном этапе их социально-исторического развития. Однако современное мифопродуцирование странным образом подчиняется в точности тем же самым законам. Всевозможная летающая посуда, телепатия вкупе с ясновидением, допотопные чудища, скрывающиеся в глубинах морей или таежной глуши, сегодня у всех на слуху, а исторические мифы, плодящиеся как грибы после дождя, достойно пополняют сей внушительный список.

Думается, что всему виной своеобразный дефект логического чувства, сидящий у нас в печенках. Законы формальной логики откровенно пасуют перед сочной метафорой. Поэтому Иван Сусанин будет по-прежнему топить проклятых поляков в болоте, Михаил Илларионович Кутузов с блеском выиграет Бородинское сражение, которое он на самом деле вчистую проиграл, бестолковые жители Трои втащат в город дурацкого деревянного коня, а Моисей станет сорок лет таскать по совершенно незначительной пустыне свой богоизбранный народ единственно с тем, чтобы выдавить из каждого его представителя раба по капле. По всей видимости, так устроен этот кривой мир: неубедительный, но живой образ легко подминает под себя безупречные построения скептиков. Поверить гармонию алгеброй, к сожалению (или к счастью), пока никому еще не удалось.

Гораздо интереснее другое – поразительная живучесть исторических мифов. Казалось бы, продвинутые специалисты давным-давно разобрали по косточкам худосочную легенду и вынесли окончательный вердикт. Тишь, гладь и божья благодать. Штанов нет, и граждане довольные расходятся по домам. Но не тут-то было! Стоит только профессионалу прикоснуться к проблеме хотя бы кончиком пальца, как миф немедленно обретает второе дыхание. Отныне можно громоздить нелепость на нелепость без зазрения совести, поскольку глупая формальная логика публику ничуть не занимает. В свое время Ильф с Петровым блестяще спародировали рождение легенды из ничего:

«Старый кара-калпак Ухум Бухеев рассказал мне эту легенду, овеянную дыханием веков. Двести тысяч четыреста восемьдесят пять лун тому назад молодая, быстроногая, как джейран (горный баран), жена хана красавица Сумбурун горячо полюбила молодого нукера Ай-Булака. Велико было горе старого хана, когда он узнал об измене горячо любимой жены. Старик двенадцать лун возносил молитвы, а потом со слезами на глазах запечатал красавицу в бочку и, привязав к ней слиток чистого золота весом в семь джассын (18 кило), бросил драгоценную ношу в горное озеро. С тех пор озеро и получило свое имя Иссык-Куль, что значит “Сердце красавицы склонно к измене”».

А теперь скажите, положа руку на сердце: чем эта байка так уж сильно отличается от летописного рассказа об ужасной мести княгини Ольги? Интеллектуалы, конечно, понимающе усмехнутся, но мы готовы побиться об заклад, что большинству слушателей сия немудрящая сказка придется куда больше по душе, чем сухой научный экскурс в подлинную этимологию гидронима «Иссык-Куль». Почему так происходит, мы не знаем. Пусть в этом разбираются психологи, им, в конце концов, за это деньги платят.

Русь изначальная

Так называется увлекательная книжка русского советского писателя Валентина Дмитриевича Иванова (1902–1975), в которой описываются «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой». В нашем случае, слова великого поэта следует понимать буквально, ибо в романе В. Д. Иванова предпринята попытка беллетристической реконструкции ранней истории славян. Хронологические рамки своего повествования автор отчетливо не обозначил, но по некоторым признакам можно догадаться, что речь идет о VI–VII веках после Рождества Христова, когда поднепровские славяне жили еще родовым строем и ни сном ни духом не помышляли о создании собственного государства. При этом боевая подготовка славянских дружин не оставляла желать лучшего: если верить Иванову, то русичи бесперечь тревожили рубежи могучей Византии и вполне успешно противостояли Хазарскому каганату, который в то время был безусловным гегемоном в Северном Причерноморье.

Мы не знаем, на какие источники опирался В. Д. Иванов, но в хрониках имеются отдельные глухие упоминания о воинственных северных варварах. Например, в 1901 году в церковный музей грузинского экзархата поступил пергаментный манускрипт 1042 года об осаде Царьграда русскими в 626 году. В ветхозаветной книге пророка Иезекииля (VI–VII веков до н. э.) упоминается загадочная «страна Рош», которую некоторые ученые идентифицируют со славянскими племенными объединениями в низовьях Днепра. А вот академик Б. А. Рыбаков был убежден, что славяне как минимум дважды подступали к стадии формирования государственности – в VI–IV веках до Рождества Христова и в III–IV веках после. Наш соотечественник, выдающийся ученый-энциклопедист Михаил Васильевич Ломоносов, полагал, что Рюрик, основатель первой русской династии, царствовавшей на Руси до самого конца XVI столетия, происходил из рода римского императора Августа. Многие наверняка слышали о так называемой «Велесовой книге», в которой подробно описана древняя история славян. В последнее время сие крайне сомнительное сочинение охотно поднимается на щит некоторыми историками: дескать, давным-давно пора отрешиться от навязших в зубах мифов о сравнительно позднем начале государственности на Руси и повнимательнее присмотреться к деревянным дощечкам с руническими письменами. К сожалению, адепты славянских древностей очень часто забывают о том, что появление «Велесовой книги» самым непосредственным образом связано с именем Александра Ивановича Сулакадзева (1771–1832), собирателя древних рукописей, мистика и поклонника графа Калиостро. Отделить подлинники от фальсификатов в его богатейшем собрании не представляется никакой возможности, поскольку хозяин с самым серьезным выражением лица демонстрировал гостям камень, на котором отдыхал Дмитрий Донской после Куликовской битвы. Если же наивный гость по простоте душевной желал получить более весомые доказательства, А. И. Сулакадзев обижался смертельно: «Помилуйте, сударь, я честный человек и не стану вас обманывать!» Кроме того, он увлекался воздухоплаванием и вообще наукой и техникой, хотя и не получил систематического образования. Между прочим, нашумевшая история с рязанским подъячим Крякутным, якобы взмывшем в небо за полсотни лет до братьев Монгольфье на пузыре, надутом «поганым и вонючим дымом», тоже его милая шутка.

Не лишним будет заметить, что подлинник «Велесовой книги» так и не был никогда представлен на суд ученого сообщества, равно как и единственный экземпляр «Слова о полку Игореве», сгоревший, как известно, в московском пожаре 1812 года. При всем при этом отношение филологов и фольклористов к этим двум крайне сомнительным памятникам диаметрально противоположное. «Велесова книга» объявлена официальной исторической наукой фальсификатом, а вот на «Слово о полку…» чуть ли не молятся. Налицо политика двойных стандартов в чистом виде. Да что там доисторические дощечки с рунами! Некоторые исследователи запросто оперируют документами вроде «Сказания о Словене и Русе и граде Словенске», где датой основания легендарного Словенска значится 2409 год до Рождества Христова. Комментировать этот бред у нас нет никакого желания, точно так же, как туманные предания о Гостомысле (легендарном предводителе новгородских словен в первой половине IX века) или измышления современных историков о мифической Гиперборее.

Перейдем к более или менее достоверной истории государства Российского.

Начать наш рассказ имеет смысл с Крещения Земли Русской, которое состоялось, как нас уверяют, в конце X века. Во всяком случае, Русская Православная Церковь совершенно солидарна с мнением историков и поэтому в 1988 году с великой помпой отметила тысячелетие Крещения Руси. Сие эпохальное событие пришлось на годы правления Владимира Святого (Владимира Красное Солнышко). Однако даже самое поверхностное знакомство с русским летописанием заставляет усомниться в точности этой даты. Летописи сообщают, что почти за сорок лет до канонической даты христианизации Руси княгиня Ольга приняла крещение по византийскому обряду в Константинополе (источники называют даже точную дату – 957 год). Именно в этом году киевская княгиня прибыла с официальным визитом ко двору византийского императора, который, очаровавшись прекрасной варваркой, тут же предложил ей руку и сердце. Но хитрую Ольгу на мякине было не провести. Справедливо заподозрив в гладких речах греческих умников далеко идущий политический расчет, ушлая княгиня моментально отыграла назад. Ход ее рассуждений был безупречен: поскольку император отныне является ее крестным отцом, а она, соответственно, его крестной дочерью, то поднимать вопрос о брачном союзе как-то даже и неприлично. Устыдившись, император отступил. Ольга вернулась в Киев и стала насаждать новую веру среди своих подданных. История умалчивает, насколько велики были ее успехи на миссионерском поприще. И хотя в летописях имеются глухие упоминания о том, что церковь Святого Ильи в Киеве была отстроена еще до 955 года (ее принадлежность константинопольской патриархии до сих пор не доказана), факт остается фактом: сын Ольги, великий и ужасный князь Святослав, ходивший походами на хазар и на вятичей и преизрядно пощипавший византийские владения на Дунае, не принял заморской веры. Да и сын его, князь Владимир Красное Солнышко, очень долго оставался вполне равнодушным к блеску греческого богослужения.

Имея стратегической целью консолидацию славянских земель, он прекрасно понимал, что такая задача не может быть решена без общепонятной национальной идеи. Вряд ли стоит напоминать, что в ту далекую эпоху цементирующим составом для разношерстного населения огромной страны, раскинувшейся от Балтийского до Черного моря, могла быть только конфессиональная общность. Первоначально была сделана попытка отстроить государственную религию на основе традиционных верований. Археологи раскопали под Киевом грандиозное языческое капище, которое исправно функционировало на протяжении многих лет. И только потом, когда Владимир понял, что побитый молью языческий пантеон не в состоянии обеспечить должного единения, был сделан решительный разворот на сто восемьдесят градусов. Только тогда и потянулись ко двору великого киевского князя посланцы, исповедующие разные веры: мусульмане, «немцы из Рима», евреи и греки. Что было дальше, помнит любой прилежный ученик средней школы. Владимир Святой, подробно расспросив высоких гостей относительно особенностей их вероучения, остановился на христианстве православного толка. И хотя сия душещипательная история, подробно изложенная в «Повести временных лет» – основе основ отечественного летописания, считается вполне легендарной (что с готовностью признают даже официальные историки), резюме остается без изменений: Киевская Русь приняла христианскую веру по греческому образцу. Опережая события, скажем сразу и без обиняков: византийский извод христианства на Руси вызывает очень серьезные сомнения. Но прежде чем с головой погрузиться в конфессиональные головоломки призвания разномастных попов, не помешает вернуться на несколько десятилетий назад и поговорить о крещении княгини Ольги.

Как мы помним, в 957 году византийский император Константин VII Багрянородный с почетом принимал киевскую княгиню Ольгу. Сомневаться в историчности этого события не приходится, поскольку существует официальное описание приема Ольги при дворе византийского императора, составленное не кем иным, как самим императором Константином. Можно в пух и прах разругать русское летописание (а оснований к тому имеется немало), но проигнорировать столь авторитетное мнение мы просто не вправе. Так вот, император Константин черным по белому пишет, что стать крестным отцом княгини, пришедшей с севера, он не мог ни в коем случае. Причина этого казуса лежит на поверхности. Она настолько элементарна, что попусту ломать копья и ломиться в открытую дверь просто смешно. Оказывается, что на момент прибытия ко двору Константина Ольга уже была христианкой. Более того – в ее свите находился духовник великой княгини! Поэтому несостоявшееся бракосочетание объясняется, вероятнее всего, предельно просто: император был давно и прочно женат и при всем желании не мог предложить руку и сердце гиперборейской красавице.

Не верить императору Константину глупо. В описываемую эпоху Византия переживала далеко не лучшие времена, и событие такого масштаба, как приобщение к истинной вере северных варваров, бесперечь тревоживших рубежи империи, просто не могло остаться без комментариев. Обращение в истинную веру вчерашних недругов – это, без дураков, событие эпохальное, и о таком феноменальном внешнеполитическом успехе следовало бы кричать на всю ивановскую. Но хронисты молчат как партизаны и только скупо цедят сквозь зубы, что Ольга приехала в Царьград уже крещеной.

Но если дело действительно обстояло так, и русская княгиня уже давно была крещена, то возникает закономерный вопрос: а кто ее крестил? И почему, собственно говоря, мы решили, что крещение было совершено по византийскому обряду? Между прочим, не лишним будет заметить, что христианская вера в описываемое время представляла собой пока еще достаточно монолитное образование. Раскол некогда единой церкви, сопровождавшийся взаимным анафемствованием, произойдет только через столетие – в 1054 году, а в середине X века отношения римских понтификов и константинопольских патриархов если и не были райской идиллией, то по крайней мере допускали корректное сосуществование. Сказанное, конечно, не означает, что западная и восточная церковь души не чаяли друг в друге. Противостояние нарастало исподволь, пока не увенчалось окончательным и бесповоротным размежеванием в середине XI столетия.

История великой схизмы – предмет отдельного разговора. Нас же сейчас занимают вещи более прозаические. Итак: какие мы имеем основания предполагать, что Ольга могла обратиться в христианскую веру за тридцать лет до официального крещения Руси? К сожалению, в нашем распоряжении имеются только косвенные аргументы. О храме Святого Ильи, поставленном в Киеве в незапамятные времена, мы уже упоминали. А вот еще одно весьма любопытное летописное свидетельство: оказывается, в 959 году (если верить западноевропейским хроникам) послы Ольги прибыли ко двору германского императора Оттона с просьбой направить на Русь епископа и священников. Бивших челом послов приняли со всей душой, и в самое ближайшее время рукоположенный в епископы Руси монах монастыря в Трире Адальберт убыл в стольный град Киев. Справедливости ради стоит сказать, что миссия святого отца не увенчалась успехом: буквально через год он был вынужден покинуть русские пределы и вернуться восвояси. История, что и говорить, темная. Сторонники византийского Крещения Земли Русской усматривают в этом оборвавшемся на полпути вояже дополнительный аргумент в свою пользу, толкуя о неприятии приверженцами «древлего благочестия» папежского гостя. Версия, надо сказать, более чем сомнительная.

Мы уже не раз говорили о том, что в X веке противостояние западного и восточного христианства переживало, если можно так выразиться, внутриутробный период. Того накала страстей, который впоследствии обуял сторонников истинного православия, не было и в помине. Вспомните «Тараса Бульбу»: настоящий казак, от души хвативший горилки, не делал разницы между «клятым латынцем» и «поганым татарином» – всю эту публику надлежало безжалостно «мочить в сортире». Окончательный разрыв между Русской Православной Церковью и западным христианством произошел не ранее второй половины XV века, когда в 1439 году Московское государство заявило о своем решительном неприятии так называемой Флорентийской унии. Здесь не место подробно разбирать этот вопрос; скажем только, что в 1448 году Собор русского православного духовенства по прямому предложению Василия II Темного избрал митрополитом епископа Рязанского и Муромского Иону, разумеется, без санкции константинопольского патриарха. Тем самым греческое православие тоже оказалось в оппозиции к русской церкви, и московские государи, разорвав все отношения с другими православными церквами, отныне не уставали клеймить константинопольских патриархов за латынство. Своя версия православия была провозглашена единственно верной, а разрыв, таким образом, произошел не только с католицизмом, но и с Византией и всем европейским православием.

В X веке, повторяем, до этого было очень далеко. Поэтому отъезд Адальберта из Киева ни в коем случае не может быть истолкован как результат непримиримых противоречий между восточной и западной церквями. Вполне вероятно, что он мог покинуть Киев по причинам, так сказать, организационного порядка. Историк М. Д. Приселков в свое время полагал, что Адальберт был направлен на Русь с ограниченными полномочиями, поэтому стороны просто не сошлись во мнениях. Миссия немецкого монаха предполагала организацию русской церкви в форме обыкновенной епархии с подчинением германскому духовенству. Ольга же легко могла потребовать для киевской церкви статуса диоцеза, т. е. самостоятельной единицы под руководством автономного епископа или митрополита. По крайней мере именно такой путь избрали правители Польши и Чехии, принявшие христианство от Рима, и в конце концов добились своего. Поэтому нам представляется, что спешный отъезд Адальберта объяснялся на тот момент вполне прозаическими причинами и только впоследствии был истолкован как неприятие Киевом римского варианта. Между прочим, вся эта запутанная история – дополнительный аргумент в пользу того, что «Повесть временных лет», переполненная яростными выпадами в адрес «папистов», приобрела окончательную редакцию не ранее XVI века, когда размежевание восточной и западной церквей стало свершившимся фактом.

Давайте оставим в покое Ольгу с ее невразумительным крещением и обратимся к событиям, имевшим место без малого за сто лет до начала ее княжения. Мы имеем в виду предысторию христианизации Руси, которая крепко-накрепко связана с деятельностью двух братьев-просветителей – Кирилла и Мефодия. Именно они составили новую азбуку – «кириллицу», которая пришла на смену древнему славянскому письму (так называемым «чертам» и «резам» – примитивной рунической азбуке), и перевели на славянский язык Священное писание и богослужебные книги. Из отечественных летописных источников можно понять, что братья проповедовали в духе восточной церкви и были ее представителями. Традиционно их принято именовать «православными византийского обряда». Присмотримся к их миссионерской деятельности повнимательнее.

Тот факт, что братья были славянами по происхождению, сомнению не подлежит. Они действительно родились в македонском городе Солуни (современный греческий Салоники), но из этого никоим образом не следует, что они были адептами патриаршества. Между прочим, самое главное их изобретение – знаменитую «кириллицу» – следовало бы именовать «константиницей», потому что брат Мефодия звался на самом деле Константином, а монашеское имя Кирилл получил много лет спустя, когда незадолго до смерти ушел в монастырь. Но это так, к слову.

Дальше начинается самое интересное. Братья долгое время жили в Константинополе, где были даже не священниками, а самыми обыкновенными учеными книжниками-мирянами. Затем в их судьбе наступил решительный перелом. Моравский князь Ростислав в 862 году прибыл ко двору византийского императора Михаила и заявил, что вверенная ему Моравия отринула язычество и хочет обратиться к истинной вере. Посему он бьет челом императору, чтобы тот направил в моравские земли учителей, которые вели бы проповедь на славянском языке.

Просьба без ответа не осталась. Император повелел – и братья Константин и Мефодий, составив новую азбуку, прибыли в Моравию и более трех лет проповедовали там христианство, распространяя Священное писание, начертанное упомянутой «кириллицей». Справедливости ради следует сказать, что у специалистов нет единого мнения относительно того, кто именно является автором этой азбуки. Дело в том, что от братьев остались два алфавита —«кириллица» и «глаголица». Многие исследователи считают Константина (в монашестве Кирилла) создателем глаголической азбуки, а вот изобретение «кириллицы» приписывается болгарскому ученику Мефодия и датируется концом IX века. Предполагается, что «кириллица» была составлена на основе греческого алфавита с использованием некоторых дополнительных знаков для передачи звуков, которых нет в греческом языке. Что касается глаголического алфавита, то его происхождение покрыто мраком. Высказывалось мнение, что он произошел от греческой скорописи.

Как бы там ни было, но эти азбучные тонкости прямого отношения к теме нашего разговора не имеют. Гораздо важнее другое. Едва приступив к славянской проповеди в Моравии, братья были вынуждены оперативно свернуть дела и в срочном порядке ехать в Рим по требованию понтифика Николая. Последнего возмутило, что они в своей миссионерской деятельности пользуются не латынью, а славянским языком. В связи с этим возникает естественный вопрос: если братья подлежали юрисдикции константинопольского патриарха, то с какой стати римская церковь суется не в свое дело? Константину с Мефодием следовало просто-напросто проигнорировать вздорное требование. Но ничего подобного! Братья отнеслись к высочайшей просьбе вполне серьезно и выехали в Рим, попутно захватив с собой откопанные ими в Херсонесе мощи святого Климента. Самое любопытное заключается в том, что они не сочли необходимым поставить в известность константинопольского патриарха о таком пустяке. И последний штришок: византийское богослужение тоже велось исключительно на греческом, а национальные языки в ту пору были под запретом. Но патриарху и в голову не пришло поставить лыко в строку землякам-просветителям. Так кто же все-таки был начальником наших братьев?

В Рим Константин с Мефодием прибыли в 869 году. Пока они были в дороге, понтифик Николай благополучно отдал Богу душу, а сменивший его новый понтифик, Адриан II, не только не устроил братьям разноса за неподобающее поведение, а напротив, принял их весьма ласково и рукоположил в сан священников. Сохранилось письмо папы моравским князьям, где в частности говорится: «Мы же, втройне испытав радость, положили послать сына нашего Мефодия, рукоположив его и с учениками, в Ваши земли, дабы учили они Вас, как Вы просили, переложив Писание на Ваш язык, и совершали бы полные обряды церковные, и святую литургию, сиречь службу Божью, и крещение, начатое Божьей милостью философом Константином» (цитируется по книге А. А. Бушкова «Россия, которой не было»). Создается впечатление, что Константин с Мефодием, отправляясь в Моравию, ни секунды не сомневались в том, что эти земли относятся к римскому канону, а потому и вели себя соответственно. Между прочим, вышеупомянутые мощи святого Климента, найденные в Херсонесе, они передали отнюдь не в Константинополь, а отвезли в Рим. Для полноты картины остается добавить, что через некоторое время папа сделал Константина епископом, а для Мефодия специально восстановил Сремскую митрополию…

Что же мы имеем в сухом остатке? Невооруженным глазом видно, что в землях западных славян с благословения Папы Римского и трудами его миссионеров идет полным ходом распространение христианства апостольского (т. е. римского) канона. Вполне естественно предположить, что бурная деятельность Константина и Мефодия не ограничивалась исключительно Чехией и Моравией (в конце концов, мы до сих пор пользуемся кириллической азбукой, как и некоторые прочие братья-славяне). Таким образом, возведение христианских храмов в Киеве в годы правления Ольги не представляет из себя ничего из ряда вон выходящего, равно как и обращение самой киевской княгини к христианству западного образца. Остается только ответить на простой вопрос: нет ли в нашем распоряжении аргументов (пусть даже косвенных), которые бы свидетельствовали в пользу принятия ею христианства римского толка? Такие доказательства есть.

Сразу следует оговориться: мы ни в коем случае не настаиваем на западном изводе христианства на Руси, тем более что существует огромное количество исследований, посвященных греческим корням русского православия. Безапелляционность и твердокаменность вообще никогда и никого до добра не доводили. Но эта формула имеет и обратную силу. Сторонники Крещения Руси по византийскому обряду тоже нередко грешат однобокостью, когда настаивают на своей версии как истине в последней инстанции, сплошь и рядом выплескивая вместе с водой ребенка. Поэтому хотя бы справедливости ради следует привести доказательства в пользу латинского происхождения русской религии, которых (и это весьма симптоматично) при ближайшем рассмотрении оказывается более чем достаточно.

Начнем с того, что календарь – основа богослужения – у нас в ту далекую эпоху был латинский, а вовсе не греческий. В наши дни новый год принято считать с января. Но это позднейшее нововведение, получившее права гражданства только при Петре Великом (с 1700 года). До знаменитого петровского указа год, в полном соответствии с византийской традицией, отсчитывали с сентября, а еще раньше – с марта, как и было принято в то время на западе. Из-за этого работать с русскими летописями часто бывает очень трудно, так как сплошь и рядом неизвестно, как именно считал время летописец. Приходится постоянно иметь в виду, по какому стилю в данном конкретном случае идет датировка – мартовскому или сентябрьскому. Проще пояснить эту неразбериху на примере. Византийцы, как мы уже сказали, считали начало года по сентябрю. Предположим, речь идет о 5600 годе, тогда в августе это еще 5599 год. Если отечественный хронист (считающий год по марту) работает с византийскими документами, то новый 5600 год он начнет со следующего марта, тогда как на самом деле, по нормальному – мартовскому – стилю, август 5599 года есть уже 5600 год.

Но не будем утомлять читателя арифметической путаницей, а скажем только одно: можно считать надежно установленным тот факт, что отсчет начала года вели в Киевской Руси по марту, о чем в частности говорят и латинские названия наших месяцев (в Византии они были совсем другими). Сентябрь, октябрь, ноябрь и декабрь – это седьмой, восьмой, девятый и десятый месяцы, так что одиннадцатый приходится на январь, а двенадцатый – на февраль. Таким образом, отсчет нового года начинается с первого марта. Имеется и еще одна косвенная улика, свидетельствующая о римском происхождении нашего календаря. Значительная часть астрономических датировок солнечных и лунных затмений, упоминающихся в русских летописях, согласуется с современными расчетами только в том случае, если мы будем считать летописный год не по-византийски (т. е. с первого сентября), а с первого марта, как это было принято в Риме.

Пойдем дальше. Само собой разумеется, что если бы христианская вера пришла на Русь из Византии, то большая часть терминов, относящихся к церковному культу и вопросам богослужения, неизбежно имела бы греческое происхождение. Но на практике мы видим принципиально иную картину, поскольку наш церковный словарь буквально переполнен латинизмами. Впрочем, судите сами. Ниже приводится раскавыченная цитата из работы С. И. Валянского и Д. В. Калюжного «Другая история Руси» в сопровождении наших комментариев.

1. Почему русское слово «церковь» созвучно латинскому cyrica (круг верующих), а не греческому «эклесия», откуда, между прочим, происходит французское eglise? Правда, М. Фасмер в «Этимологическом словаре русского языка» полагает заимствование через народнолатинское cyrica неприемлемым и считает более обоснованным происхождение из готского или древневерхненемецкого. Так или иначе, но и у авторитетнейшего Фасмера о греческой этимологии слова «церковь» нет ни звука.