Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Небесный подкидыш, или Исповедь трусоватого храбреца

ModernLib.Net / Научная фантастика / Шефнер Вадим / Небесный подкидыш, или Исповедь трусоватого храбреца - Чтение (стр. 5)
Автор: Шефнер Вадим
Жанр: Научная фантастика

 

 


Серафим походил по камере взад-вперед, потом вспомнил, что в Храме Одиночества есть энергоблок, запретное помещение, через которое в древности некоторые заключенные осуществляли свои погибельные побеги: ведь все беглецы были съедены зверями. А все-таки надо разведать, что это за энергоблок…

Мой приятель спустился в первый этаж и остановился перед дверью, на которой были изображены две скрещенные руки — знак запрета. Но замка у двери не имелось. Ведь соотечественники Юрика вообще не знают ни замков, ни запоров, об этом Юрик не раз говорил. У них ни склады, ни жилища не запираются; только в уборных и ванных комнатах есть задвижки, чтобы можно было запереться изнутри. В будущем и на Земле так будет.


Не станет воров и рвачей,

Все будет в избытке, в излишке;

Не будет замков и ключей,

И только в уборных — задвижки.


…Серафим в раздумье стоял у запретной двери, а тем временем руки, изображенные на ней, из белых сделались розовыми, и на пальцах проступили алые капельки. То было явное предупреждение об опасности, и мой приятель отошел от двери и побрел по коридору. Но потом вдруг остановился, героически топнул ногой и строевым шагом двинулся обратно. В мозгу его возникло четверостишие:


Все выигрывает храбрый,

Все проигрывает трус —

Так хватай судьбу за жабры,

Восходи на свой Эльбрус!


Он распахнул дверь — и очутился в просторном тамбуре, из которого открывался вид на длинный зал, заполненный загадочными шарообразными емкостями и большими металлическими ящиками; на поверхности их шевелились радужные пятна и полосы. Возле каких-то необъяснимых предметов и вращающихся экранов стояли голубоватые заботники. Серафим направился в зал — и тут в стене тамбура распахнулись желтые створки, и из ниши вышел черный заботник. Раскинув металлические руки, он преградил путь моему приятелю, и тот поспешно ретировался.

Вернувшись в свою келью, Серафим вспомнил: в конце зала он приметил винтовую лестницу; она штопором ввинчивалась в потолок, она вела куда-то вверх из зала. Не по ней ли совершали побеги заключенные?

20. ДВЕНАДЦАТЫЕ СУТКИ

Шли двенадцатые сутки пребывания Серафима на Фемиде. Ни одной мудрой мысли не пришло ему в голову за это время. Голова была наполнена страхом и ожиданием чего-то. А по ночам мозг принимался за работу и выдавал ему сны. Той ночью моему приятелю приснилось, будто он в XXV веке.

— Вставай, Фим, уже семьдесят минут тридцать второго! — громко произнесла Настя. Спрыгнув на пол с третьего яруса нар, он улыбнулся супруге и, получив в ответ улыбку No 14 («Радость пробуждения»), стал делать зарядку. Летнее солнце озаряло девятиметровую квартиру-комнату. На обеденно-письменном столе красовались куски нарезанного Настей зеленоватого хлеба, испеченного из тростниковой муки. Пахло жареными водорослями и котлетами из прессованного планктона. В левом углу кварткомнаты возвышалось многоцелевое сооружение, включающее в себя телевизор, унитаз, стиральную машину, прибор для самогипноза и еще несколько полезных приспособлений. Татка, в оранжевой школьной форме, сидела на нижнем ярусе нар и читала вслух из учебника: «Коровы гуляли по полям и специализировались на производстве так называемых молочных продуктов, которые употреблялись людьми. Коровы мужского рода назывались быками и от производства пищепродуктов воздерживались, но охотно принимали участие в спортивных соревнованиях, именуемых корридами…»

— Детка, хватит зубрить! В школу пора! — молвила Настя, и лицо ее озарилось улыбкой No 34 («Радость материнства»). Татка взяла с полки свой парашют, закрепила его на себе и с портфельчиком в руке вышла на балкон, у которого не было перил. Девочка улыбнулась родителям — и сиганула с балкона вниз головой. Все, живущие выше сотого этажа, для выхода на улицу обязаны пользоваться не лифтами, а парашютами. Позавтракав, Серафим подошел к балконной двери. С высоты трехсот сорокового этажа открывался вид на бухту, где на вечном приколе стояли ряды жилых кораблей. Дальше виднелось море. По нему плыл кораблик — сеятель водорослей. Кормильцами людей стали моря и океаны, ведь на Земле теперь обитало 110 миллиардов человек. Они сеяли водяные растения и питались ими. А суша была сплошь, застроена, кормить их теперь она не могла. И зверей — тоже. Кое-какие животные остались в зоопарках и цирках, но большинство вымерло.

— Фим, прогуляйся перед работой, — распорядилась Настя. Серафим покинул кварткомнату и очутился в длинном коридоре, куда выходили двери трехсот таких же квартир. Здесь прогуливалось много народу; на улицу идти смысла не было. Серафим знал, что большинство его однокоридорников вообще не выходят из дома, благо в нижних этажах есть магазины. И еще он знал, что теперь никто не путешествует, ибо это неинтересно: на всей планете — дома, дома, дома… Вскоре к моему приятелю подошел журналист, жилец соседней квартиры. Лик его сиял.

— Сераф, представь себе, за мою статью «Поспорим с Мальтусом!» редактор премировал меня десятью сутками одиночного заключения со строгой изоляцией! Завтра шагаю в тюрьму!.. Как странно, что когда-то в одиночки сажали не за заслуги, а за преступления. Ведь единственное место, где можно отдохнуть от многолюдства, — это тюремная камера.

— А у меня — сплошные неприятности, — пожаловался Серафим журналисту. — Учащего завлаба теща на днях померла, так что жилплощадь на три метра увеличилась, а я забыл поздравить его. И теперь по всему ИРОДу пошел слушок, будто я — хам отпетый.

— Сераф, но ведь это и в самом деле хамство — не поздравить человека с таким событием. Когда у нашего редактора дед скончался, мы на первой полосе поздравиловку жирным шрифтом тиснули. Коллективно сочинили, с чувством: «Дорогой друг, группа товарищей радуется вместе с вами и желает вам дальнейших событий, способствующих освобождению новых метров жилплощади!» Он очень растроган был. Однако пора было приступать к делу. Как правило, земляне на работу теперь не ходили и не ездили. Они трудились, не выходя из своих жилищ, сидя у сверхточных пространственных манипуляторов и изобразительно-переговорных устройств. И вот мой приятель вернулся в свою кварткомнату, сел на стул возле стенного манипулятора, нажал на нужные кнопки. На экране перед ним возник рабочий зал ИРОДа. В центре его живьем восседал за своим письменным столом директор, а по стенам светились индивидуальные экраны. На них уже присутствовали объемные изображения многих сослуживцев. На крайнем слева четко вырисовывалась фигура Главсплетни. На шестом справа Серафим увидел себя.

— Герострат Иудович, сообщаю вам, что я явился на службу! — доложил он с экрана директору.

— Учел! — суховато отозвался тот. — Напомните основные данные проекта, разрабатываемого в вашей секции.

— Синтетический театр! — начал Серафим. — Никаких лож, никаких галерок, сплошной партер — полная демократия! По трем сторонам зала — три сценические площадки, перед двумя из них — оркестровые ямы. На четвертой стороне зала — цирковая арена. Вы занимаете свое вращающееся кресло. Впереди развертывается действие пьесы, справа — балет, слева — опера, позади вас — цирковая программа. Зрители вправе избрать что-либо одно, а при желании могут нажатием кнопки придать креслам непрерывное вращательное движение. Перед взором и слухом будут плавно сменяться декорации и ситуации, будут возникать драматические актеры, оперные певцы и певицы, танцующие балерины, дрессированные слоны и медведи. Какая яркая смена впечатлений! Кроме того…

— Кроме того, товарищ Пятизайцев, вам надо поднять свой моральный уровень, — прервал Серафима директор. — Всему ИРОДу известно, что вы боитесь высоты и для выхода из дома пользуетесь не парашютом, а лифтом, и тем самым незаконно расходуете электроэнергию. И весь ИРОД возмущен вашей внебрачной связью с престарелой дрессировщицей тигров, которая тайно подкармливает вас пайком, выделяемым для зверей.

— Гнусная дезинформация! Это все Главсплетня набрехала! — возопил Серафим — и проснулся. Наклонясь над его изголовьем, стоял белый заботник с подносиком, на котором поблескивала стопочка с медицинской жидкостью. Мой приятель принял успокоительное лекарство и уснул. Проснувшись утром, он припомнил недавнее сновидение и пришел к выводу, что хитрюга-мозг хотел утешить его, показать ему, Серафиму, нечто такое, что вроде бы пострашнее одиночества. «Но нет, одиночество — страшнее всего», — решил мой приятель. И эта явь, этот Храм — страшнее самых ужасных сновидений.

21. ПОДКИДЫШ No 2

В следующую ночь Серафиму приснился сон, опять длинный и обстоятельный. Но в нем не было ни одного человека и вообще ни одного живого существа — только голые скалы, пустынные солончаки, непонятные машины, загадочные самодвижущиеся автоматы… Мой приятель проснулся задолго до (условного) утра и долго не мог уснуть, охваченный страхом и тоской.


В дебрях одиночества

Он проводит ночь;

Умирать не хочется,

Но и жить — невмочь.


Серафиму стало ясно, что минувшей ночью медик-заботник включил в свое успокоительное лекарство какой-то ингредиент, воспрещающий мозгу видеть во сне все живое. Чтобы успокоить читателей, скажу, что действие этого ингредиента не было продолжительным. Но тогда, после того безлюдного сна, приятель мой был прямо-таки в отчаянье. Ну разве мог он предвидеть, что на этой окаянной Фемиде он даже в снах будет одинок?! Он клял себя за то, что по собственной дурацкой воле обрек себя на эту пытку одиночеством. Он — межпланетный подкидыш No 2, несчастный подкидыш. Юрик — тот подкидыш счастливый, его подкинули к живым добрым людям. А он, Серафим, сам зашвырнул себя в это космическое безлюдье. Зашвырнул из страха показаться трусом, каковым он является на самом деле…

Теперь с какой-то детской нежностью вспоминал он Землю-матушку, которая так далека от него нынче. Все земное казалось ему прекрасным, все люди добрыми. Повстречайся ему здесь сама Главсплетня, он бы расцеловал ее и сказал бы ей:


Царица склок и королева сплетен,

Ходячий склад словесной требухи,

Твой лик отныне благостен и светел,

Забыты мною все твои грехи!


Но он знал, что никого не встретит в здешних коридорах — ни врага, ни друга, ни двойника.. Его абсолютный двойник — Серафим с Земли No 252 — побывал на другой Фемиде, и подбросил его на ту Фемиду другой Юрик с другой Кумы. Как сложен и страшен этот мир! Хорошо бы сойти с ума и встретить в коридоре какого-нибудь самосветящегося старца или полупрозрачную даму в белом одеянии. Конечно, это страшно, но лучше уж такой страх, чем это адское одиночество. На, безлюдье и привидение — человек. У Серафима возникло убеждение: ему нужен реальный страх. Он, подкидыш No 2, пребывает здесь в абсолютной безопасности. Но эта безопасная явь ужасает его сильнее, чем самые страшные сны. Быть может, самое страшное для человека — это когда ему абсолютно нечего бояться. Ибо идеальная безопасность порождает ожидание какой-то неведомой ужасной опасности.

Серафим решил бежать из Храма Одиночества. А так как дальше начнутся события самые серьезные, то я, анонимный приятель Серафима, передаю ему эстафету повествования. Пусть он опять, как в первых главах, ведет речь от самого себя.

22. ПОБЕГ

Да, я решился бежать. Но на то, чтобы решиться осуществить это решение, у меня ушло трое суток. Я отощал, лишился сна и аппетита — и наконец заставил себя приступить к действиям. В то утро я хотел было направиться в столовую с рюкзаком, дабы наполнить его булочками, ведь я мог их заказать в любом количестве, но потом подумал, что заботники могут догадаться, для чего мне нужен этот пищевой запас. Поэтому я решил принять как можно больше еды в глубь себя и позавтракал очень плотно. Вернувшись в свою келью-камеру, я разделся в санузле и встал под душ. Уже дня четыре я ходил грязнулей, даже руки и лицо перестал умывать, так придавил меня страх. Но теперь следовало вымыться с головы до ног. Это для того, чтобы от меня не пахло человеком, не то хищные звери издалека меня учуют. Конечно, они все равно узнают о моем присутствии в их лесу, но вымыться все-таки надо.


Быть немытым неприлично,

Если смерть тебе грозит —

Умирай гигиенично,

Погружаясь в новый, быт!


Подсознательно стремясь оттянуть начало решительных действий, мылся я долго-предолго. Потом все-таки обтерся, оделся, потом надел плащ и берет, уложил в рюкзак свои небогатые пожитки, взял топор — и на цыпочках вышел в коридор. Вот и дверь энергоблока. Скрещенные белые руки, изображенные на ней, мгновенно покраснели при моем приближении. Но я решительно распахнул ее и вошел в тамбур. И тотчас из ниши вышел черный заботник и преградил мне путь.

«Пусти, жабий сын!» — истерически возопил я и занес топор. Но механический страж стоял незыблемо, и тогда я изо всей силы долбанул его обухом по черепу. Однако удар мой не произвел никакого разрушительного действия; заботник стоял как ни в чем не бывало. Так мы с минуту простояли один против другого, а затем произошло нечто странное. Мой оппонент вдруг поднял руки, сорвал ими со своих плеч свою голову и бросил ее. Она тяжело упала на каменный пол, а вслед за ней рухнул и ее владелец. Тут до меня дошло, что он не программирован на насильственные физические действия против разумных существ; я понял, что этой пантомимой он хочет убедить меня в неизбежности моей гибели, ежели я перешагну через его труп. Однако я мужественно переступил через самоубийцу и вошел в энергоблок. Там все было по-прежнему. И по-прежнему у загадочных приборов стояли голубоватые заботники; на мое появление они не обратили никакого внимания, я не входил в их компетенцию. Я направился к винтовой лестнице, но прежде оглянулся; я подозревал, что за мной следят, что заботники обвинят меня в убийстве, — а как я докажу свою невиновность? И тут я узрел чудо неземное: туловище черного привратника плавно подползло к оторванной голове, соединилось с ней — и воскресший заботник встал и чинно удалился в свою нишу. После этого я ступил на первую ступеньку винтовой лестницы и начал восхождение в неведомое. Вот я уже поднялся выше зала, уже исчезли из глаз таинственные приборы и голубые заботники; теперь путь мой пролегал как бы в вертикальном тоннеле, облицованном светящимися камнями. Я все торопливее ввинчивался вверх и вскоре очутился в небольшой комнате. Окон в ней, как и во всем Храме Одиночества, не имелось, но зато кроме той двери, которую я открыл, чтобы войти, в другом конце комнаты я увидал другую дверь. Я кинулся к ней, отворил ее — и вышел на балкончик без перил, вроде того, который недавно мне снился. На Краю того балкончика стоял металлический столбик, увенчанный небольшим пюпитром, на котором то вспыхивали, то погасали разноцветные треугольнички и квадратики. И вот я стоял на той площадочке, а внизу расстилался луг, поросший лиловатыми цветами; дальше начинался лес. Тени деревьев падали на луг, но я не знал, утренние это тени или вечерние. Да это меня и не очень-то интересовало. Я был пьян от радости, что выкарабкался из Храма Одиночества. И даже завывания неведомых тварей, доносившиеся из лесной чащи, не очень пугали меня.


Пусть за невзгодою — невзгода,

Пусть впереди нужда, беда —

Душе всего нужней свобода,

Все остальное — ерунда!


Но пока что я стоял только на пороге свободы, и притом — на очень высоком, ибо находился примерно на уровне четвертого этажа. А стены были гладкие, без всякой рустовки; по таким и самый опытный скалолаз не сумеет спуститься вниз. Время же тем временем шло. Вскоре я приметил, что тени деревьев укорачиваются, значит, на Фемиде сейчас утро. Это, конечно, хорошо, — но что делать дальше?

И вдруг послышалась хрюканье. Надо мной парила странная птица; ее крылья поросли рыжеватой щетиной, и голова оканчивалась не клювом, а неким подобием свиного рыла. Это крупное летучее существо, нисколько не боясь меня, опустилось на балкончик рядом со мной — и уставилось на меня. И тут меня осенила догадка: эта свиноптица может помочь мне. Но это сопряжено с опасностью, я могу разбиться. Однако если я не рискну, мне придется вернуться в свою окаянную камеру. Две боязни: боязнь остаться здесь и боязнь разбиться вступили в прения — и победила первая. Я снял со спины рюкзак и кинул его вниз; так же поступил с топором. Затем лег ничком на каменные плитки балкончика. Но отважиться на действия было страшновато. Я решил считать до тринадцати, авось птица за это время не улетит. Считал я, признаться, очень медленно: хотелось оттянуть приближение решающего мига. Но он все-таки настал.

— Тринадцать! Выручай, хрюшка-матушка! — прошептал я и дрожащими руками схватил свиноптицу за ноги. Раскинув крылья, она в испуге метнулась в сторону и вместе со мной повисла над лугом. Но хоть и широки были ее крылья, однако лететь с таким грузом было ей невмоготу, я тянул ее вниз. И все же она смягчила силу моего удара о землю, стала для меня живым парашютом.

Приземлившись, я отпустил свою спасительницу на волю. С укоризненным хрюканьем Взмыла она в высоту, а я, ощупав себя и убедившись, Что отделался легкими ушибами, подобрал топор, взвалил на спину рюкзак и двинулся по направлению к лесу. Перед этим я оглянулся, поглядел на Храм Одиночества — и поразился, на какой опасной высоте прилепился к нему балкончик, с которого я спланировал. А ведь решился же!..


Я вам открою правду, так и быть,

И занесу в дальнейшем на бумагу:

Порой мы страх должны благодарить

За то, что он рождает в нас отвагу.


Я шагал по лугу. От цветов исходил тонкий, неземной запах. Стояла теплая, но не жаркая погода — такая бывает в Ленинграде в конце августа. Из леса доносились голоса зверей, но я шел именно туда — ведь теперь только там я мог найти пристанище и пищу. Мне было страшно, но совсем не так, как в Храме. Нынешний мой страх был несравним с храмовым ужасом. На ходу я шептал слова благодарности свиноптице, которая так помогла мне. В тот день я дал себе клятву никогда не есть никакого птичьего мяса. Потом постановил, что хоть я и не магометанин, но к свинине впредь ни разу не притронусь.

23. ВОЛЯ ВОЛЬНАЯ

Я вступил в лесную чащу, в неземные дебри. Но не стану загромождать свое повествование инопланетной экзотикой, это не входит в мою задачу. Когда-нибудь земные ученые побызают на Фемиде и научно опишут все многообразие ее флоры и фауны, я же расскажу здесь только о тех растениях и животных, которые памятны мне в силу особых обстоятельств. И в первую очередь считаю нужным упомянуть о деревьях с идеально круглыми, будто по циркулю вырезанными листьями и с ветвями, отходящими от мощного ствола под прямым углом. Эти деревья я назвал чертежными, ибо они казались выполненными по какому-то мудрому чертежу. Все более углубляясь в лес, я пересек участок, где лежало много сломанных деревьев различных пород, и понял, что и на этой планете бывают бури и ураганы. Затем вышел на поляну, в центре которой обнаружил несколько довольно высоких кустов; ветки их были усеяны ягодами, похожими на клубнику и весьма аппетитными на вид. Но попробовать их я не смел — вдруг они ядовитые? И тут из чащи послышался свирепый, леденящий душу рев. Я застыл в ожидании появления неведомого зверя, который угробит и сожрет меня. Так простоял я минут пять. Зверь не появлялся, но и страх мой не убавлялся.


Нас томят недомолвки, неясности,

Неизвестность нас сводит с ума,

И порой ожиданье опасности

Нам страшней, чем опасность сама.


Рев послышался снова. На поляну вышло небольшое, размером с овчарку, животное. Оно сплошь было покрыто иглами, а голова оканчивалась хоботом. Слоноеж подошел к кустам, поднял хобот, начал поедать ягоды. Тогда и я сорвал одну — и съел. На вкус — что надо! Мне стало ясно, что от голода я не умру. И еще меня порадовало, что слоноеж, несмотря на его страшный голосище, оказался существом вовсе не страшным. Однако меня слегка обидело, что и он не испуган моим присутствием. «Вот равнодушная тварь, — прошептал я. — Впервые видит Человека — и ни почтения, ни страха!» Но через мгновение мне стало стыдно. Ведь у меня — философия труса, догадался я. Только трусы гордятся собой, когда видят, что кому-то страшны. Я пересек поляну. У края ее тек ручей. Я зачерпнул ладонью воды, попробовал ее на вкус. Она оказалась вполне доброкачественной. А вот моя физиономия, отраженная в ручье, мне не понравилась: я дико зарос, уже борода и бакенбарды обозначились. Впрочем, я ожидал худшего, я подозревал, что поседел от страха, как тот одиночествовед, которого я сменил в Храме Одиночества. К счастью, седины на себе я не обнаружил. Возле ручья высилось мощное чертежное дерево, и я решил, что здесь — самое подходящее место для моего временного пребывания. Сбросив со спины рюкзак, я взялся за топор и принялся обрубать нижние ветки. Рубил их не у самого ствола, а с отступом сантиметров в пятнадцать, чтобы получилось нечто вроде лестницы для восхождения на мою будущую жилплощадь. Срубленные ветви я, не жалея усилий, перетащил вверх и уложил на ветви, горизонтально отходящие от ствола. Получилась жилая площадочка; она возвышалась над землей метра на четыре, и это сулило мне безопасность. Свершив сей труд, я направился на поляну, полакомился там ягодами, потом, взяв рюкзак, поднялся в свое гнездышко и разлегся там, как граф. Ветви приятно пружинили подо мной, а уходящая надо мной ввысь крона дерева защищала от лучей фемидского солнца и от возможного дождя. Устроился я неплохо; будь здесь Настя, она оценила бы мою смекалку и озарила бы меня улыбкой No 39 («Нежное одобрение»). А я сразу бы сказал ей, что ее ТОПОР очень помог мне. Позже я пришел к выводу, что иногда самые нелепые на первый взгляд советы и самые ненужные подарки приходят к нам на помощь в трудный час, если они даны нам от чистого сердца. Быть может, душа дарящего, сквозь напластования грядущих дней и событий, предвидит тот миг, когда ее дар обретет для нас спасительную необходимость?

Было еще совсем светло, но я, утомленный делами и переживаниями этого дня, уснул на своем древесном ложе, не дожидаясь наступления ночи. И вскоре убедился, что действие вещества, запрещающего видеть во сне все живое, уже закончилось. Мне приснилось, будто сижу я в ИРОДе за своим рабочим столом и вдруг в открытое окно влетает Главсплетня. «Как это вы на пятый этаж запрыгнули?» — спрашиваю я ее. «Хочу — хожу, хочу — прыгаю», — отвечает она и кладет на стол миниатюрный прибор, снабженный ремешком, чтобы носить его на руке. Но это — не часы. «Получайте назад свой страхогон, — заявляет Главсплетня. — Директор ИРОДа считает ваше изобретение бесполезным, ненужным, напрасным, бесперспективным». Я удивленно отвечаю этой даме, что никакого «страхогона» я не изобретал, что я впервые слышу о таком приборе. Но она не слушает меня, она берет меня за руку — и вместе со мной выпрыгивает в окно. И вот я в демонстрационном зале ИРОДа. Там идет новое испытание «Юрия Цезаря». Директор усовершенствовал изобретенный им тренажер, добавив к нему еще две гири и кинжал из дамасской стали, от которых тренирующийся должен отважно и ловко увертываться, повышая тем самым свой моральный и физический уровень. Дрожа всем телом, взбираюсь я на тренажер, — и вдруг это мощное сооружение начинает мяукать по-кошачьи, да все громче и громче…

Я проснулся. Я лежал на своей ветвистой постели, и никакой Главсплетни, никакого «Юрия Цезаря». Но мяуканье не прекращалось, наоборот, оно стало громоподобным. Я глянул вниз — и обомлел. Невдалеке от моего убежища стоял космический зверь. Головой своей и расцветкой он походил на нормального земного тигра, но имел шесть ног. Он пристально глядел в мою сторону, и я понял, что мое дело — швах. Правда, до меня ему не добраться (а то он бы уже добрался и съел меня), но если он будет долго дежурить здесь, то я умру на своей жилплощадке от голода и жажды. Мне стало еще страшнее. И все же это был живой страх, страх с надеждой на избавление от страха, а не тот безысходный, стойкий ужас, который душил меня в Храме Одиночества.


Наподобье конфет и цветов,

Наподобье колбас различных,

Страх бывает разных сортов, —

В этом я убедился лично.

24. БУРНАЯ НОЧЬ

И вот настала ночь. Впрочем, «настала» — не то слово. Тьма беззвучно захлопнулась надо мной, и сквозь просветы между ветвями мне стали видны созвездия, которых никто из землян до меня не видывал. Но мне было не до светил небесных. Тигр не покидал своего поста и время от времени разражался громогласным мяуканьем. Тем временем на небо выкатилась тамошняя луна; была она куда больше земной я, пожалуй, вдвое ярче. В ее зеленоватом свете зверь казался еще больше и страшнее. Разлегшись на поляне, он глядел в мою сторону и иногда облизывался, предвкушая сытный ужин. Впрочем, теперь предвиделся уже не ужин, а завтрак. Луна незаметно ушла с небес, настала недолгая тьма, потом стало светать.

Светать-то светало, и довольно быстро, но в природе готовилось что-то недоброе. По небу торопливо бежали мелкие разрозненные облака, поднялся ветер, тревожно зашелестели листья на моем чертежном дереве. Вскоре облака сгустились, теперь над лесом висела туча. Нет, не туча — а прямо-таки туша какая-то тяжелая. Ветер усилился, начался ливень. Тигр покинул поляну и укрылся под ближайшими деревьями. Я накрылся плащом и вцепился в ветки, чтоб меня не унесло ветром, который стал ураганным. Из чащи слышался хруст, тяжелые удары — это буря-дура калечила, ломала ветки и стволы. Но мое дерево не подвело меня. Она раскачивалось, как тростинка, гнулось в три погибели, но не ломалось.

А через час — ясное небо и полное безветрие. И в наступившей тишине я услышал вопли тигра. Нет, не мяуканье, а именно вопли, очень жалобные. Я поглядел в ту сторону и сквозь просветы в ветвях разглядел, что зверюга с места сойти не может. Дерево, под которым он пережидал бурю, сломалось от порыва ветра — и хвост ему защемило. Сперва я обрадовался — так тебе и надо, шестиногий агрессор! Но время шло, а он все выл и выл, и мне стало жаль неудачника. Мне захотелось помочь ему, однако покинуть свое убежище я боялся. Часа полтора промаялся я в нерешительности, потом все-таки уговорил сам себя быть похрабрей и, захватив топор, спустился из своего скворечника-курятника на землю. Подойдя к воющему бедолаге, я погрозил ему топором, — мол, зарублю, если свой хищный характер проявишь, и стал осторожно обрубать кусочки дерева вокруг его хвоста. И вот зверь на свободе. Хвост, правда, оказался переломленным, кривым — и, вероятно, навсегда. Но главное — воля вольная. Тигрюга посмотрел на меня и удалился в чащу, все еще жалобно завывая.

Помог я Кривохвосту просто из жалости, не ожидая никаких выгодных последствий, но в дальнейшем выяснилось, что и инопланетным тиграм не чуждо чувство благодарности.


Взаимопомощь дорога

Равно и людям, и зверюгам.

Ты от беды спаси врага —

И станет он надежным другом.

25. ПЕРЕМИРИЕ

Тигр возле моего чертежного дерева больше не появлялся, да и вообще никаких опасных зверей поблизости не видно было. В течение двух суток я безбоязненно прогуливался возле своего самодельного жилья, вдоволь лакомился питательными ягодами. Но вскоре спокойствие мое было нарушено.


Я знал: ничто не вечно под луной,

Теперь я знаю: все на свете схоже —

И под чужой луной, под неземной,

Для смертного ничто не вечно тоже.


На поляну, где я кормился, приперлось вдруг целое стадо большущих жвачных животных. Их туловища оканчивались не хвостами, а змеями, очевидно, для обороны от хищников. Змеи-хвосты извивались, зорко поглядывая по сторонам, и порой шипели. Из своего убежища я наблюдал, как эти змеехвостые буйволы, распахнув пасти, жуют ягодные кусты. Когда прожорливое стадо удалилось, я убедился, что мне ни единой ягодки не осталось. Настал для меня острый продовольственный кризис, и продолжался он двое суток, ибо удаляться далеко от своего жилища я не решался, опасаясь стать жертвой тигров. На третьи сутки страх умереть от голода и страх нарваться на голодного зверя вступили в борьбу — и победил первый. Я направился вниз по течению ручья на поиски новой базы снабжения.


Путь к сытости порою жуток,

Но кушать хочется — и вот

Наш вождь, наш командир — желудок

Бесстрашно к цели нас ведет.


Я прошел километра три, но ягодных кустов не увидел. Однако вскоре я нашел пищу, и притом очень питательную. Выйдя на просторный луг, я обнаружил, что на краю его растут деревья, ветви которых сплошь покрыты гороховыми стручками. Подойдя к одному из этих гороховых деревьев, я нагнул ветку и вскоре понял, что инопланетный горох ничуть не хуже нашего земного. В безвредности же этого продукта убедили меня живые существа, которые при мне кормились им. Эти небесные создания сами по себе весьма миниатюрны, но спина каждого из них увенчана продолговатым баллоном из полупрозрачной кожи; баллон этот, как я догадался, служит вместилищем желудочных газов и позволяет зверьку держаться в воздухе. Крыльев у этих живых дирижабликов нет, свой полет они регулируют при помощи веерообразного хвоста. Выбрав ветку, где стручки поаппетитней, зверюшка застывает в воздухе и, вытянув длинную шею, приступает к приему пищи.

Рискуя обозлить ханжей, осмелюсь высказать предположение, что в будущем, когда, человечество исчерпает природные энергетические ресурсы, оно задаст себе вопрос: а не может ли и человек подняться в воздух за счет перевариваемой им пищи? И, быть может, уже живет и здравствует неведомый изобретатель, некий гороховый Дедал, замысливший осуществление этой идеи. Когда он предложит свой проект человечеству, то на первых порах будет поруган и осмеян, —


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6