Небесный подкидыш, или Исповедь трусоватого храбреца

— А нам не из литературы известно, что у нас в ИРОДе есть падший мужчина — содержанец. И не стыдно?!

— Таким ничего не стыдно, — поддержала ее Мадера Кагоровна. — Таким ничего не стоит бросить жену и дочь ради престарелой растратчицы, у которой куры денег не клюют!

— Какая растратчица? Какие куры?! — воскликнул я в тоскливом недоумении. Но ответом мне было язвительное молчание.

Озадаченно-ошеломленный покинул я секцию мебели и направился в примерочную комнату, примыкающую к отделу одежды. Там в этот час было тихо. Я присел на диванчик и погрузился в печальные размышления. Но вскоре мое уединение нарушил Павиан Гориллович, дизайнер головных уборов. Начнем красовалась огромная меховая шапка — на манер кавказской папахи, только еще больше, пышнее и шире. По краям ее, справа и слева, приторочены два кармана, в которые можно засунуть ладони. Это усовершенствование имеет две положительные стороны: во-первых, не мерзнут руки, ибо шапка заменяет рукавицы; во-вторых, если руки засунуты в шапку, то ее никто не сорвет с вашей головы с целью похищения. Мельком взглянув на меня, Павиан Гориллович подошел к зеркалу, поднял руки, утопил ладони в шапке — и удовлетворенно улыбнулся; Но потом улыбка соскользнула с его лица, оно стало озабоченным.

— Чем это вы недовольны? — спросил я из вежливости. — Шапка — что надо! Пора хлопотать о патенте.

— Я и сам знаю, что пора. Но Афедрон Унитазович хочет, чтоб был еще один карман — внутри шапки. Для портмоне. А я опасаюсь, что это излишне осложнит конструкцию.

— Вы правы. Оттуда портмоне трудно будет извлекать.

— Ну, вы-то, говорят, без труда портмоне себе добыли, — с ядовитой ухмылкой произнес Павиан Гориллович. — Жену побоку, ИРОДа побоку — и айда в Ташкент с одноглазой директрисой гастронома… Живое портмоне, всегда к услугам… Но учтите: угрозыск не дремлет!

— Кто дал вам право клеветать на меня?! — крикнул я. — Кто тебе такой чепухи про меня наговорил?!

— Весь ИРОД об этом говорит. Глас народа!.. По отношению к жене ведете себя как зверь!

— О тебе этого не скажу, — отпарировал я, —

Если скажут тебе: «Ты — зверь!» —

Ты не очень-то в это верь.

Ведь и звери имеют ум, —

Ты ж, мой друг, совсем — ни бум-бум!

Произнеся этот экспромт, я покинул примерочную и направился в отдел, где работает мой хороший знакомый Нарзан Лимонадович. Это он сконструировал комбинированную электрокофеварку-крысобойку «День и ночь». Предположим, вы холостяк. В вашей однокомнатной квартире завелись крысы, а у вас — ни жены, ни кошки. И тут вам поможет «День и ночь». Днем вы используете прибор в традиционном жанре — варите в нем кофе. Вечером вы кладете его горизонтально возле крысиной норки, включаете ловительное устройство — и спокойно ложитесь в постель. Ночью вас будит зуммер. Крыса поймалась и безболезненно убита током! Вы встаете, освобождаете прибор от содержимого, включаете его вновь — и так далее. Оригинальностью замысла и четкостью работы «День и ночь» порадует многих — и тем приумножит славу ИРОДа. Я надеялся, что Нарзан Лимонадович поможет мне развеять ту клеветническую тучу, которая сгущалась над моей головой. Но, оказывается, я держал путь не к другу, а к врагу.

— Слушай, Серафим, этого я от тебя не ожидал, — забормотал он. — Ты же знаешь, я тоже от жены ушел… Но — никаких скандалов… И алименты за Жорку честно плачу… А у тебя прямо по-гадски получается… За Настей по квартире с ломом гоняешься, последнее пальто ее в скупочный пункт снес, кольцо обручальное с ее пальца содрал — и все пропиваешь с какой-то падшей кинозвездой… Опомнись, Серафим, не стань полностью гадом!

— Если и стану, далеко мне до тебя будет, падло! — гневно ответил я.

Если скажут тебе: «Ты гад!» —

Похвале этой будь ты рад;

Ведь по правде-то, милый друг,

Ты зловредней, чем сто гадюк!

Хлопнув дверью, я вышел в коридор. Навстречу мне шагал Хамелеон Скорпионович, известный тем, что им спроектировано антипростудное зимнее пальто. Оно сплошное, разреза спереди нет; его надо надевать через голову. Его не нужно застегивать и расстегивать, вас в нем не продует. Надобность в пуговицах отпадает, что послужит снижению себестоимости. Еще недавно этот дизайнер относился ко мне весьма приязненно, а тут он вдруг при виде меня набычился и молвил укоряюще-презрительным тоном:

— Почему вы здесь? Почему вы не в больнице?

— А к чему мне больница? — удивился я. — Я здоров.

— Какой цинизм! — прошипел Хамелеон Скорпионович. — Ведь все знают, что ваша жена — в хирургической палате! Все знают, что вы, явившись к себе домой с пьяной проституткой, ударили свою супругу бутылкой по голове, а родную дочь выгнали из квартиры! Поспешите же в больницу, пока жена ваша еще жива!..

— А ты, обалдуй, поспеши в психбольницу — там твое законное место! — сухо и кратко ответил я и направился в свою секцию. Когда я под вечер шел через вестибюль, ко мне с таинственным видом подошел вахтер Памир Никотинович и тихо сказал, что «есть разговорец».

— Главное — говорите на суде, что в состоянии эффекта действовали, — зашептал он. — Тогда, может, срок поменьше дадут. Усекли?

— Какой суд? Какой срок? — усталым голосом спросил я.

— Хоть со мной то не хитрите, я ведь тоже через это дело, через ревность, отбывал… А про вас слух идет, что вы квартиру, где супруга ваша блудодействовала, подожгли… Это вам повезло, что изменница на балкон ниже этажом выпрыгнула и переломом доги отделалась… Вы доказывайте, что вы — без задуманного намерения. Усекли?

— Усек, — горестно ответил я.

Все дни той недели я провел в нервном напряжении. С того момента, когда я узнал из телефонного разговора с Юриком, что мой полет на Фемиду вполне реален и даже точный срок назначен, во мне стал нарастать страх перед неведомым. Отказаться от полета нельзя было; я не хотел, чтоб Юрик угадал во мне труса, — но лететь ой как не хотелось… У меня возникла хитренькая надежда, что в последнюю минуту Юрик позвонит мне и сообщит, что по указанию куманийского ихнего начальства мое путешествие отменяется. Я очень на это надеялся, поэтому и Насте о предполагаемом моем полете ничего не сказал — ведь если он не состоится, то на нет и суда нет. Она ведь тогда и не узнает, как я боялся этого отмененного мероприятия. Но нервозность мою Настя заметила. Она в те дни не раз пульс мой щупала и температуру замеряла. К моему сожалению, физически я был здоров. А прикинуться больным мне было невозможно, Настя сразу бы раскусила, что это не хворь, а нахальная симуляция.

11. ПЕРЕД ПОЛЕТОМ

Ранним утром в субботу раздался телефонный звонок. Он разбудил Настю и Татку, а меня — не разбудил. Я почти всю ночь не спал, всякие страшные домыслы кишели в моей башке. Поэтому я раньше Насти кинулся к телефону. Звонил Юрик.

— Серафимушка, я, значит, жду тебя, как мы обусловились. Не опоздай! Один наш мудрец так сказал: «Опоздавший подобен птице, ослепшей в полете». Не дремотствуй!

— Жди, буду вовремя, — голосом, хрипловатым от страха, — ответил я. Однако когда я повесил трубку и понял, что пути для отступления нет, на душе у меня стало спокойнее. Очевидно, тот запас страха, который моя трусоватая душа выделила на подготовку к этому полету, я израсходовал полностью. Поэтому, когда Настя спросила, что это за свидание назначено у меня с Юриком, я довольно спокойно объявил ей, что лечу на Фемиду, чтобы там в Храме Одиночества отдохнуть от земной суеты, и рассказал ей о своих предыдущих переговорах с Юриком по этому поводу. Не забыл я упомянуть и о том, что прогула не будет, — ведь, по закону сгущенного времени, я вернусь на Землю в час отбытия с нее. Настя встрепенулась, стала толковать о том, что я со своим неуравновешенным характером непременно нарвусь в Космосе на какую-нибудь неприятность. Потом она ударилась в слезы, а Татка немедленно подключилась к этому мероприятию. Но я был тверд, и тогда Настя успокоилась, принесла из прихожей мой рюкзак, и мы принялись укладывать в него все, что могло пригодиться в путешествии. Затем жена вручила мне двести рублей из своего НЗ — вдруг на этой Фемиде не полное запустение, и мне удастся обменять родные денежки на инопланетную валюту и отоварить их. Заодно Настя напомнила мне некоторые цифровые данные, имеющие отношение к ее фигуре, а также подтвердила, что носит обувь тридцать шестого размера. Тогда я сказал ей, что все это знаю давным-давно и ничего не выроню из памяти даже при экстремальной ситуации.

Пусть мужа ждут враги и вьюги,

Пусть путь тревожен и далек —

Параметры своей супруги

Он должен помнить назубок!

Растроганная этим моим заверением, Настя улыбнулась улыбкой No 6 («Неожиданная радость») и погрузилась в раздумье. У жены моей очень выразительное лицо, и по нему я всегда догадываюсь, что она скажет. Все ее улыбки я давно систематизировал, каждой дал номер и наименование. В то утро я с особым вниманием следил за сменой ее улыбок и вдруг заметил, что губы ее сложились в улыбку No 38 («Предподарочную»). Это меня несколько встревожило. Настя — существо доброе и неглупое. Но на подарки у нее какой-то свой взгляд — или, вернее, свой бзик. Если бы я, например, собрался бы в челноке переплыть озеро Байкал, она непременно презентовала бы мне бочку с пресной водой, дабы я не умер от жажды; а ежели бы я решился пешим ходом пересечь пустыню Сахару, Настя в лепешку бы разбилась, но раздобыла бы мне спасательный круг, чтобы я, чего доброго, не утоп в пути. Вот и теперь она замерла в улыбчивом раздумье — затем произнесла решительным голосом:

— Так и быть, вручу его тебе сейчас. Вообще-то я его в день твоего рождения подарить хотела… Но дарю досрочно. Только дай мне святую клятву, что возьмешь его с собой и нигде не потеряешь.

Я стал перебирать в уме предметы мужского рода, один из которых могла преподнести мне Настя, но зная непредсказуемость ее подарочной фантазии, ни к какому ясному выводу прийти не смог. Потом вдруг вспомнил, что последнее время она повадилась намекать мне, что я стал полнеть, что каждый человек должен каждый день совершать пятикилометровую пешеходную прогулку. У меня мелькнула мысль, что на этот раз меня ждет подарок логически осмысленный, то есть шагомер.

— Клянусь! — твердо произнес я. — Клянусь, что возьму его с собой и доставлю обратно на Землю в полной сохранности, из кармана не выроню!

— Ну, в кармане он не поместится, — снисходительно молвила Настя. Подойдя к комоду, она выдвинула нижний ящик и извлекла оттуда фамильный топор. Топорище его выполнено из дуба, и на нем сверкает серебряная дощечка, на коей значится:

ТОПОР

(Трест Общественного Питания Октябрьского Района)

За непорочную службу — бухгалтеру А. Г. Лукошкину!

Топор этот достался Насте в наследство от ее покойного деда, и вот теперь она вручила мне это мужское орудие труда в знак того, что считает меня настоящим мужчиной. Я принял подарок и сказал, что польщен и обрадован, но в полет брать эту громоздкую штуковину не собираюсь, нужна она мне, как слепому велосипед.

— Но ты дал клятву! — возмутилась Настя. — Мало того, что ты черт тебя знает куда летишь по межпланетному блату, ты еще и клятвопреступником хочешь стать! Выбирай: или топор и я, или ни топора, ни меня! Или топор — или развод!

Я, разумеется, предпочел топор. Настя сразу успокоилась, на ее лице возникла улыбка No 22 («Радость примирения»). Улыбнулся и я. Нет, я не обижаюсь на Настю за ее вспышки.

Хвала терпенью и покорности,

Нрав добрый — это благодать,

Но микродолей дамской вздорности

Супруга вправе обладать.

12. В ПОЛЕТЕ

На мне был темно-синий плащ с меховой подкладкой, а на спине красовался объемистый рюкзак, из горловины которого торчала рукоять топора. Настя проводила меня до трамвайной остановки.

— Одумайся, олух космический! Еще не поздно! — прошептала она, когда показалась моя «тридцатка». Но я ответил, что полет — дело решенное, и губы моей супруги сложились в улыбку No 10 ( «Расставальная грусть»). Унося в душе эту грусть, я вошел в вагон.

Свободных мест не было, но какая-то добрая женщина сказала сидевшему рядом с ней подростку, что он должен уступить место дяденьке — дяденька едет на лесозаготовки. Прибыв на Васильевский остров, я направился в столовку, где работал Юрик. К раздевалке тянулась длинная очередь. За барьером, отделяющим ряды вешалок от публики, трудились двое: пожилая женщина и мой друг. Меня удивило, что Юрик работает медлительнее своей компаньонки. Из публики слышались упреки в адрес слегка прихрамывающего, но вообще-то здоровенного на вид гардеробщика. Затем я увидал нечто совсем нелепое. Получив от лысенького старичка номерок, Юрик принес ему лиловое дамское пальто с капюшоном. «Ты что, ослеп, что ли, кобель гладкий?!» — возмутился старичок, и тогда мой друг извинился и выдал ему его законное черное пальто. Затем, заметив меня, шепнул что-то своей напарнице и, напутствуемый нелестными замечаниями публики, покинул гардероб. Когда мы вышли на улицу, я, зная неземную честность и аккуратность иномирянина, спросил его, почему это он стал работать так безобразно. И тут Юрий признался мне, что близится срок его возвращения на Куму, а он познал далеко не все отрицательные земные слова. Поэтому он решил снизить качество своей работы. Он лентяйствует и свинствует для того, чтобы слышать от землян строгие отзывы и пополнять ими свой словесный фонд. Недавно один посетитель очень его порадовал, обозвал захребетником. А еще Юрику на букву «З» известны такие слова: злодей, злопыхатель, замарашка, зубоскалец, зануда…

— Забулдыга, заморыш, задрыга, злыдень, зубрила, — продолжил я.

— Боженьки мои, учиться мне еще и учиться, — задумчиво подытожил иномирянин. — Но вот и дом наш, пора нам на его крышу восходить. Мы стали подниматься по такой знакомой мне лестнице… Когда проходили мимо квартиры моих родителей, сквозь запертую дверь услышал я знакомый хохот — это, невзирая на пожилой возраст, тетя Рита упражнялась в смехе. Смех — смехом, а захотелось зайти домой. Но Юрик воспротивился — ведь мы отбываем всего на десять минут по земному времени, а звездолет ждать не будет, не опоздать бы. Дом давным-давно подключен к теплоцентрали, белья на чердаке никто нынче не сушит, дверь туда открыта нараспашку. И вот мы с Юрием вошли на чердак, а оттуда, через незастекленное окошко, перебрались на крышу. Она была, сырая, скользкая. Мне очень захотелось домой. На кой хрен мне этот полет, эта Фемида?.. Может, не поздно еще отказаться, отбрыкаться, отвертеться? Но ведь Настя трусом меня сочтет, и Юрка — тоже… И тут снизу, со двора послышался ожесточенный собачий лай. Я вспомнил голос Главсплетни и окончательно решил, что лететь все-таки надо.

Мой совет вполне конкретен:

Старец ты или жених —

Бойся сплетниц, бойся сплетен,

Хвост поджав, беги от них!

— Звездолет уже прибыл, — молвил Юрик, взглянув на свои ручные часики. — Пора нам переходить на сгущенное время. — Он извлек из кармана своего пальто пластмассовую коробочку и выкатил из нее на ладонь два голубоватых шарика. Один шарик он проглотил сам, другой дал мне. Я тоже проглотил. И все сразу переменилось. Голубь, собиравшийся сесть на телевизионную антенну, застыл в пространстве с распростертыми крыльями; собачий лай замер на одной ноте, высоко над нами возникло очертание чего-то огромного — не то корабля, не то дирижабля. Через мгновенье в брюхе звездолета обозначился темный прямоугольник; откуда к нам начало спускаться нечто оранжевое, напоминающее своими очертаниями лодку. Вскоре эта небесная ладья приземлилась возле нас. Держалась она не на канатах и не на тросах; от ее кормы и от носовой части тянулись к звездолету две пружинки, свитые из зеленоватых лучей.

— Давай грузиться, — молвил Юрик и, перешагнув борт воздушной гондолы, расселся на ее поперечном сиденье. Вслед за ним и я, предварительно водрузив на корму свой рюкзак, сел на свободное место — и сразу осознал, что начался подъем. Крыша была уже глубоко внизу, и мне стал виден наш двор, а потом и соседние дворы, и Средний проспект. Трамваи, автомобили и прохожие были абсолютно неподвижны — и в этом мне почудилось чтото жуткое. Тут Юрик произнес:

— Серафим, заявляю тебе как пассажиру-перворазнику, что по земному времени звездолет завис на одну тысячную часть секунды. Для всех землян, кроме тебя, он невидим, незрим, ненаблюдаем, незаметен… Но мы уже у цели.

Через секунду мы очутились в просторном трюме звездолета и, сопровождаемые стройной неземной стюардессой, поднялись до внутреннему трапу в пассажирский салон, где, к моему неудовольствию, вовсю звучала музыка. Звездолеты уже неоднократно описаны фантастами, поэтому скажу только, что тот реальный небесный корабль, на котором я очутился, имел команду из шести иномирян и мог принять на борт пятьдесят пассажиров. Пока что половина мест пустовала, так что мы сразу нашли себе две койки, после чего направились в кабину управления, где Юрик представил меня астропилоту и остальным членам экипажа. Мой друг довольно долго рассказывал им что-то, и на лицах их я заметил удивление и грусть.

— Что ты им набрехал обо мне? — спросил я Юрика, когда мы вернулись в салон.

— Я не брехал, не врал, не лгал, не морочил, не сочинял! Я просто сообщил им, что ты решился жить, обитать, пребывать, существовать на Фемиде, и они горько сочувствуют тебе.

— Пусть сами себе сочувствуют, — ответил я. — Лучше бы навели порядок в своем летном хозяйстве! Ишь музыка как гремит, будто в пивном баре!

Тут Юрик стал втолковывать мне, что без музыки нельзя. Ведь на этом звездолете возвращаются на Куму — кто на побывку, а кто и навсегда — подкидыши с разных планет, они стосковались по родным мелодиям. В этот момент к нам подошла стюардесса с подносом, на котором красовались два бокала с какой-то розовой жидкостью.

— Юрка, объясни этой красоточке, что я непьющий, — обратился я к другу, —

Лучше встретиться с шакалами

Иль с разгневанным быком,

Чем вино хлестать бокалами,

Упиваться коньяком!

— Серафимушка, это не вино. Это есть микстура, дающая весомость. Если ты не примешь ее в глубь себя, то стоит набрать звездолету скорость — и ты возлетишь под потолок и будешь там парить и покачиваться.

Пришлось выпить. Напиток оказался вполне безалкогольным. Вскоре послышался резкий звонок.

— Остановка скончалась, мы уже летим, — сообщил мне Юрик.

13. ЗЕМЛЯ, ДА НЕ ТА

Весь пассажирский состав звездолета состоял из молодых подкидышей. Внешний вид они имели вполне человекообразный. Одеты были по-разному: на некоторых — костюмы, напоминающие наши земные, на других — какие-то немыслимые хламиды; один паренек щеголял в плаще из блестящей рыбьей чешуи. Говорили они все, разумеется, на своем куманианском языке. Юрик много беседовал с ними и не раз пытался пересказать мне их впечатления о чужих планетах. Но слушал я его без должного внимания, мне мешал страх. Обстановка, в которую я попал, была столь необычной, что мне казалось, будто вот-вот произойдет что-то непредвиденное, что-то погибельное. Впрочем, это не мешало мне питаться наравне со всеми. Пища была сугубо вегетарианской, но вполне доброкачественной, и стул у меня был нормальный. В носовой части салона, возле двери, ведущей в кабину управления, в переборку был вмонтирован большущий телеэкран непрерывного действия. Каждый пассажир мог наблюдать планеты, мимо которых пролегал курс звездолета. А стоило нажать на кнопку уточнителя — и мгновенно та сторона планеты, которая была ближе к, нам, представала взору в увеличенном, в уточненном виде. Можно было разглядеть даже города и прочие реалии цивилизации. Однако иномирян эти чудеса не шибко интересовали, видно, были делом привычным. Их куда больше ихняя музыка привлекала. И число этих подкидышей, стосковавшихся по родной какофонии, все росло. За первые десять суток полета мы раз пятнадцать зависали над неизвестными планетами, чтобы принять на борт новых пассажиров. А на одиннадцатые сутки попал я прямо-таки в стрессовую ситуацию. Проснулся я рано, пока все иномиряне спали еще, и направился тихой сапой в гальюн. Потом в душевую кабину зашел, душ для бодрости принял, обсушился под струей теплого воздуха, оделся — и иду обратно на свое спальное место. И тут машинально глянул я на телеэкран — и вижу: какая-то там планета маячит. И что-то родное почудилось мне в этом небесном теле. Вгляделся — а там, как на школьном глобусе: Африка, Европа; и даже Италия в виде известного сапога обозначается… У меня дыхание перехватило: да ведь это Земля! Я кинулся к спящему Юрику, растормошил его.

— Юрка, наш небесный ковчег с пути сбился! — закричали. — Крутился-крутился по Космосу — и опять к Земле вернулся! Наверно, у астропилота ум за разум зашел?! Или приборы не в порядке?! Беги скорее в кабину управления, скажи там, что поворачивать надо, а то мы о Землю расшибемся!

— Успокойся, Серафимушка, — тихо ответил мне Юрик, — это Земля, да не та. Это другая.

— Что значит «другая»?! Не может быть другой Земли! Земля, — одна!

— Нет, Фима, Земель много. Ты погляди внимательно на эту вот…

Планета в этот миг повернулась к нам той стороной, где Скандинавия и Балтийское море. Я нажал кнопку уточнителя, вгляделся. Никаких городов не видать. И на месте Ленинграда — никакого Ленинграда, всюду темно-зеленое лесное пространство.

— Это фальсификация какая-то, — сказал я Юрику. — Какая же это Земля, если на ней Питера нет?!

— Его на ней еще нет, — спокойно уточнил Юрий. — Эта земля еще не доросла до Питера, она еще девочка полудикая. По ней еще динозавры бегают. Это — Земля No 274.

— Юрик, сукин ты кот! — воскликнул я. — За все годы дружбы нашей не сказал мне, что у моей Земли сестры есть! А ведь ты, выходит, давно это знаешь.

— Фима, потому я и молчал про это, что друзья мы. Один наш мудрец так высказался: «Взвалив на себя груз умолчания, убережешь друга от горькой правды». Ведь вы, земляне с Земли No 253, считаете себя единоличниками во Вселенной и очень гордитесь этим… Не хотел я пригибать твою гордость, не хотел говорить тебе, что только в доступном нам космическом регионе имеется 278 Солнечных Систем и в каждой из них есть Земля. Все эти земли астрономично, геологично, биологично, экологично и исторично абсолютно идентичны до последней травинки — и только стадии их развития не совпадают, ибо зародились они не единовременно, а с интервалами.

— Ну, Юрка, оглоушил ты меня — хуже, чем гирей по черепу!.. Выходит, мы, земляне, — не цари, а рядовые Вселенной…

— Утешься, Фимушка! Мы на своей Куме No 17 в древности тоже думали, что мы единственные.

И когда выяснилось, что это не так, очень обижены были. Но потом привыкли, усмирились…

14. ПУТЕВЫЕ ПЕЧАЛИ И РАДОСТИ

На следующую ночь я проснулся из-за какого-то скорбного музыкального воя. На телеэкране маячила неведомая планета. Ее материки тускло желтели, будто присыпанные грязным песком. Соскочившие с коек подкидыши молча стояли лицом к экрану, и каждый положил свою правую руку на левое плечо. Но вот планета эта исчезла из поля зрения, репродуктор умолк, иномиряне опять легли на свои спальные места. Я спросил Юрия, какой это такой обряд сейчас был выполнен.

— Это была краткосрочная траурная панихида в память о планете Мароторотана, — пояснил подкидыш. — Мы всегда так поступаем, когда пролетаем мимо планет, которые скончались, сгинули, скапутились, погибли, пропали, умерли из-за атомных войн. Добавлю к сему, что на следующий день мне снова пришлось наблюдать этот печальный обряд. Всего же во время того полета я видел шесть таких планет. Веселого мало. Но в пути ожидало меня и приятное событие. На тринадцатые сутки полета мы зависли над ночной стороной планеты, о которой Юрик сказал мне, что это Земля No 252. Салон наш пополнился новым подкидышем, которого по-земному звали Костя. Парень одет был со вкусом: в меру длинный пиджак, брюки нормальной ширины, удобные широконосые ботинки. Юрик сразу подскочил к нему. Сперва они затараторили на своем языке, потом перешли на русский. Тут и я встрял в беседу.

Выяснилось, что Костя этот — из Ленинграда тамошнего, он туда был подкинут с целью изучения истории земной кулинарии. Он сообщил, что на Земле No 252 сейчас идет XXII век. Косте известно, что в конце XX века Земля No 252 благополучно преодолела «атомный пик»; люди сумели договориться о вечном мире. Из этого ясно, что ни одной Земле с предыдущей и последующей нумерацией атомная гибель не угрожает. На Земле No 252 — полное благополучие. Границы отменены, строго соблюдаются экологические законы. Люди ласково относятся к людям и животным. Исчез страх, о нем земляне знают лишь по книгам. Повседневная пища людей значительно увкуснилась благодаря увеличению растительных ингредиентов.

Происходит воскрешение некоторых древних вегетарианских блюд. Недавно при расшифровке ассиро-вавилонской клинописи выявлена рецептура винегрета, который…

— Хватит о жратве толковать, — перебил Юрик своего однопланетника. — Скажи-ка лучше, какие ты знаешь земные отрицательные слова.

Костя ответил, что земная словесность интересует его только со стороны кулинарной терминологии. Впрочем, ему известно одно очень осудительное слово. Однажды некий глубоковозрастный повар сказал ему, что он, Костя, привередник.

— Маловато, — победоносно усмехнулся Юрик. — Слушай дальше на ту же букву: прохвост, полудурок, пьянчуга, перебежчик, паскуда, пройдоха, поджигатель, поганец, преступник, побирушка, психопат, прогульщик, плут, плебей, подхалим, позер, подонок, подлец, пошляк, проныра, перегибщик, пустомеля…

Тут Юрик запнулся, и я пришел ему на помощь: паникер, потатчик, прихлебатель, потрошитель, паразит, плагиатор, пасквилянт, провокатор, паршивец, прощелыга, похабник, прохиндей, параноик, падло, придурок.

Я ожидал, что наш новый знакомый будет восхищен, удивлен этим парадом слов, но ничего, кроме недоумения, не прочел на его лице. И тогда до меня дошло, что для него это — парад призраков; Костя просто не знает, что эти слова обозначают, ибо на Земле No 252 они давно выпали из человеческой речи. Тогда я перевел разговор на более реальную тему — стал расспрашивать про Ленинград. И тут иномирянин поведал, что Питер разросся аж до Сестрорецка, но центр города сохранен в полной исторической исправности. Во время этой беседы я заметил, что Костя с какой-то странной пристальностью вглядывается в мое лицо. И вдруг он тихо, с почтительной робостью, произнес:

— Простите, милостивый друг, вы случайно не Серафим Пятизайцев?

— Да. Но как вы догадались?

— Не догадался, а узнал по лицу. Это лицо на Земле No 252 всем известно, оно и в учебнике истории есть. И на Северном кладбище я бывал, где вы — то есть, извиняюсь, он — погребен. Мы туда на экскурсию всем классом ходили. Там на надгробье вы, то есть он, в профиль изображены. А на Пятизайцевском бульваре вам — то есть ему — памятник стоит. От благодарного человечества.

Я не стал выведывать у юного иномирянина, за что благодарно человечество моему тезке, ведь это было бы просто неэтично, это был бы плагиат. Я, Серафим Пятизайцев с Земли No 253, должен своим умом открыть, изобрести нечто такое, за что мне будут благодарны обитатели Земли No 253!!! И я, чтобы мой собеседник не выболтал мне случайно, чем именно прославился мой двойник, поспешно перевел разговор на другие рельсы и поинтересовался, какой характер был у моего покойного тезки. На это Костя ответил так:

— Судя по произведениям писателей и поэтов, воспевших его, это был бесстрашный человек с дружелюбно-ангельским характером. Один поэт сравнивает его с древним святым, с неким Серафимом Саровским, и утверждает, что отец гениального изобретателя в ту ночь, когда зачал своего сына, видел вещий сон, из которого узнал, что сыну его предстоит славное будущее. Потому-то он и присвоил ему имя этого святого… Есть и другие сведения… Уж не знаю…

— Говори, говори, — подначил я Костю. — Приятно иметь такого двойника. Узнаю в нем себя!

— По некоторым апокрифическим данным, Серафим не сверкал храбростью и обладал утяжеленным, многоступенчатым характером, и сослуживцы не испытывали к нему ласковых чувств и коллективно не явились на его похороны. Вы уж извините…

— Это ты не передо мной, а перед тем покойным Серафимом извиняйся, — успокоил я Костю. — У него, видать, дрянной нрав был, в этом я ему не двойник. Только клеветники могут утверждать, что у меня характер плохой… А лично он никаких сочинений о себе не оставил?

— Я слыхал, что есть какая-то книга, где Пятизайцев сам о себе рассказывает, — смущенно признался Костя. — Но я ее не читал. Меня те книги интересуют, где о кулинарии земной речь идет.

15. ПРИБЫТИЕ НА ФЕМИДУ

За двое суток до моего прибытия на Фемиду подкатилась ко мне новая волна страха. Теперь салон звездолета казался мне безопасно-уютным местечком — век бы прожил здесь среди: мирных подкидышей и симпатичных стюардесс. Все предстоящее впереди стало для меня темной могильной ямой, куда меня вскоре столкнут (о, глупость моя!) по моему же желанию. Последнюю ночь своего пребывания в звездолете я провел без сна. Утром, во время завтрака, Юрик сказал мне:

— Ты, Фима, сегодня имеешь бледный вид. Если бы я не знал, что ты — отпетый герой, я бы подумал, что тебя напугал кто-то.

— Меня сам черт не испугает! — соврал я. — У меня желудок побаливает, я переел вчера.

— То-то у тебя и аппетит сегодня в отлучке… Ну, на Фемиде накушаешься заново!

Я наводил справки — еды там запасено на века. Ты будешь последним едоком в Храме Одиночества. Ведь наша охрана труда установила, что ни один из жителей Кумы не должен больше бывать на Фемиде, поскольку это потрясательно для психики. Через три часа после этого завтрака на телеэкране возникла Фемида. Издали она выглядела эдаким зеленым раем: сплошные леса, не поврежденные цивилизацией. Там ждала меня тишина, о которой я так мечтал на Земле, но теперь я с радостью променял бы эту будущую тишину на самую разнузданную земную музыку.