Моя Теодосия

      – Добро пожаловать, мистер Джозеф! Добро пожаловать, миссис!
      С улыбкой перегнувшись через окно кареты, Джозеф здоровался с неграми, называя некоторых по имени. «Какие несуразные у них имена, – совершенно не к месту подумала Тео. – Ромео, Купидон, Орфей, Аморетта». Она пыталась подражать приветливой снисходительности Джозефа, крайне удивляясь его способности отличать одно черное лицо от другого. Казалось, у всех у них были одинаковые толстые вытянутые губы, черная, как грифельная доска, кожа и выпученные глаза.
      Как только карета свернула на дорогу к ранчо, негры пошли за ней, смеясь и напевая мелодию какой-то ритмичной песни. Вскоре вся кавалькада вошла в дубовую аллею, обильно удобренную торфом. Помпи пустил лошадей рысью, и они с шумом подкатили к ступеням большого белокаменного дома.
      – Клифтон, – зачарованно произнес Джозеф, и Тео заметила, что голос его дрожал.
      С внезапно нахлынувшим состраданием она сжала повлажневшую ладонь мужа, когда он помогал ей выйти из кареты. Моментально они были окружены улыбающимися родственниками. Их было так много, что Теодосия встала испуганно рядом с Джозефом. В шуме приветствий она несколько раз слышала свое имя, повторяемое с различными приставками родственных отношений: кузина Теодосия, сестра Теодосия, дочка и даже тетушка Теодосия.
      – Я так рада познакомиться со всеми, – смеясь ответила она, поворачиваясь от одного родственника к другому, – но не могли бы вы представиться, я просто теряюсь, кто есть кто?
      – Конечно, дорогая. – От группы людей отделился худощавый мужчина средних лет с проседью в волосах и подал ей руку.
      – Меня зовут Вильям Элстон. Я отец Джозефа. Миссис Элстон ожидает вас наверху, она плохо себя чувствует сегодня. Теперь перейдем к остальным. Мария, – при этом высокая, решительного вида молодая женщина, старше двадцати лет, вышла вперед. – Это моя дочь, леди Нисбет, – объявил полковник Элстон, с явным удовлетворением подчеркивая титул. Мария холодно поцеловала Теодосию в щеку, пробормотав обычное приветствие.
      – Это братья Джозефа – Вильям Алгернон и Джон Эш, – он представил двух безбородых молодых людей, похожих на Джозефа, но более хрупкой комплекции. Они поклонились поочередно, восхищенно глядя на нее. – А это Шарлотта, младшая из моих детей, дочка от моей безвременно ушедшей первой жены, – продолжал полковник.
      Пышненькая, хихикающая мисс лет пятнадцати выпрыгнула перед Тео и, застенчиво чмокнув ее в щеку, удалилась в угол, откуда с открытым ртом наблюдала за своей новой кузиной.
      Тео предположила, что все братья и сестры Джозефа уже представлены, но была еще дюжина подростков, которых она не знала. Она так и не смогла запомнить их статус в ходе первоначального знакомства. Это были Миддлетоны, Макферсоны, Флегсы и Хьюджерсы – все каким-то образом состоящие в родстве с семейством Элстонов. У нее уже болели мышцы лица, и ныла спина, когда ее свекор взмахом руки указал на группу детей и сказал:
      – Младший Джон Нисбет, сын Марии, остальные – дети от моей второй жены: Ребекка, Томас, Пинкни, Чарльз и Якоб Мотти.
      Шесть маленьких мордочек послушно взглянули на нее и, пропев хором: «Здравствуйте, сестра Теодосия», бросились в дальний угол зала, где сидела массивная негритянка в огромном тюрбане, тихо напевая песню. Один из малышей пролепетал:
      – Правда, она прекрасна, Люма! Но у нее очень странная одежда и голая грудь.
      Старая негритянка с упреком покачала головой:
      – Ну-ка, цыц, несносный ребенок! А то одноглазый черт утащит тебя, если будешь так говорить.
      Теодосия рассмеялась. Ее одежда действительно могла показаться странной. Даже в таком помятом и несвежем состоянии ее платье по последней парижской моде очень отличалось от нарядов местных леди Элстон, которые все еще носили скромные кружевные косынки и широкие пояса на талии и гордились своими прическами трехлетней давности с ниспадающими естественными кудрями. И конечно, Тео, с высоко уложенными волосами, в богато вышитом платье с укороченной юбкой, которая обнажала стройные ножки на два дюйма выше, чем было принято, и с глубоким декольте, которое подчеркивало прекрасную форму груди, ловила на себе украдкой брошенные осуждающие взгляды дам.
      – А-а-а! – воскликнул полковник Элстон. – Наконец-то наш лимонный пунш.
      Тео обернулась и увидела торжественную процессию слуг, возглавляемую дворецким, который нес в сопровождении негритят с подносами, уставленную бокалами, граненую чашу. В ужасе от предстоящей церемонии, Тео встала, прошептав неуверенно:
      – Возможно, я лучше поднимусь наверх и приведу в порядок свое платье.
      Она оглянулась в поисках Джозефа, но сейчас от него трудно было ожидать помощи. Облокотившись о перила, он обсуждал сбор урожая риса со своим дядей Бенжамином Хьюджером, который приехал с соседнего ранчо Проспект-Хилл. Джозеф даже не смотрел в ее сторону, так что она понапрасну бросала свои умоляющие взгляды.
      В это время свекор начал разливать пунш. Тео проглотила кисло-сладкую жидкость и решительно поставила бокал обратно на поднос. Но остальное семейство абсолютно не спешило. Они пили, произнося тосты за жениха и невесту, за отсутствующую миссис Элстон, за множество других людей, о которых Тео никогда не слышала. Потом они пили за президента Джефферсона, губернатора Дрейтона и, наконец, с поклонами в ее сторону, за знаменитого вице-президента, полковника Бэрра.
      «О, отец, – подумала она. – Я и представить не могла, что тост за тебя принесет мне такие страдания. По правде говоря, если только я еще раз прикоснусь к этому вареву, мне станет плохо на глазах у моей новой семьи». Усталость и пунш вызвали у нее головокружение и тошноту. Она желала прилечь на прохладную постель в любом укромном и тихом месте. Но когда из кресла поднялась леди Нисбет, Тео поняла, что ее мучения еще не закончились. Теодосию ожидала миссис Элстон, и она должна была отдать дань уважения своей свекрови.
      – Вы устали? – спросила Мария Нисбет, заметив пошатывающуюся походку Тео.
      – Да, немного, – ответила Тео, ухватившись за перила лестницы. – Право, поездка была довольно длительной.
      – Я вижу, что вы смело прошли через все трудности. – Она быстро улыбнулась и, похлопав Тео по плечу, спросила: – И в каком же здравии вы оставили дорогого вице-президента? Вы знаете, мой муж, сэр Джон, желал оказать ему услугу в Вашингтоне. Возможно, он сможет быть полезным вашему отцу.
      «Или наоборот», – подумала Тео. Ей не понравилась эта кузина с высоким самомнением и характером, как у старой девы.
      – Надеюсь, миссис Элстон не очень серьезно больна? – предложила Теодосия другую тему.
      – О нет, просто легкое недомогание. Она здесь, в своей спальне, – торопливо ответила Мария и, постучав в дверь, пригласила войти.
      Даже неопытный глаз Тео смог сразу же определить тяжесть «легкого недомогания». От неожиданности у нее вырвался сдавленный крик, когда она увидела распростертое на кровати тело. Мать ее мужа была увядшей блондинкой, с водянисто-голубыми потухшими глазами. Ее лоб был покрыт бисером пота, а протянутая рука дрожала. И едва Тео пожала ее, как лицо женщины исказилось от боли, и она издала непроизвольный стон. Тео резко повернулась к кузине:
      – Но миссис Элстон… она… Я имею в виду, ей кто-нибудь помогает? – запинаясь спросила Тео. – Она же так страдает.
      – Мома Кло ухаживает за ней, – сказала Мария и кивнула на старую негритянку, сидящую в тени к ним спиной.
      Старуха подняла голову и подалась вперед, уставившись на Теодосию.
      – Мома Кло приняла много родов, много детишек, белых и черных, все они появляются на свет одним путем. Миссис плохо себя чувствует, но нож под ее кроватью уймет боль, – произнесла она.
      В замешательстве Теодосия перевела взгляд в направлении сучковатого пальца старухи. Под высокой кроватью, в самом центре, лежал длинный острый нож. Тео с возмущением повернулась к Марии, которая беззвучно и, казалось, скучающе стояла у окна:
      – Но это же варварство! Вам необходимо вызвать врача. Не может же одна эта суеверная старушенция помогать миссис Элстон.
      – Мома очень опытна, – холодно ответила Мария, – и я не понимаю, что вы имеете в виду, говоря о докторе. Ни одна порядочная женщина не допустит присутствия мужчины в таком случае. У вас, на Севере, должно быть, странные понятия о приличиях.
      Тео проглотила этот ответ, вспомнив предупреждения Джозефа, но при этом подумала: «Если у меня будет ребенок, я вызову всех необходимых докторов, а Элстоны могут говорить что угодно о своей непристойности».
      – Не огорчайся, детка, – послышался с кровати слабый голос. – Я так сожалею, что моя… что я в таком положении. Это началось неожиданно, слишком рано. Мне бы хотелось встретить тебя иначе, но… – Она извиняюще улыбнулась.
      Теодосия начала было говорить, но старая негритянка перебила ее:
      – У вас рано начинается потому, миссис, что у вас двойня и каждый старается выйти первым. Большеголовая птица прошлой ночью дважды прокричала на болоте. Это означает двойню. Идол Бимеби видит, что Мома говорит правду, она знает лучше, чем болтливые белые доктора. – Мома метнула на Тео обиженный взгляд и подошла к своей госпоже.
      Миссис Элстон монотонно качала головой из стороны в сторону, не замечая уже присутствия посетителей. «Если мы не можем ничем помочь, – подумала Тео, – то лучше уйти».
      Но ее кузина прошла в дальний угол комнаты и начала снимать нагар с горящих свеч, тщательно собирая мелкие капельки воска, которые как бы нарушали царящий порядок. «Какая она бессердечная!» – сердито подумала Теодосия и повернулась, чтобы выйти, но сцена, происходящая возле кровати, приковала ее к месту.
      Миссис Элстон издала резкий крик, и негритянка согнулась над ней, что-то бормоча. Ни роженица, ни повитуха, казалось, не замечали Теодосию. Мома Кло вытащила из своей грязной блузки какой-то небольшой предмет, пошептала над ним и торжественно положила его на простыню, покрывающую живот миссис Элстон. Негритянка шевелила сморщенными губами, нашептывая что-то наподобие песни или молитвы. Глухие гортанные слоги, напоминающие бой барабана, повторялись снова и снова. Спина у Тео качала деревенеть. Она уставилась на предмет, лежащий на простыне, отказываясь верить, что все это происходит в реальности, – это была маленькая, грубо слепленная из глины куколка. Пение прекратилось, старуха вскинула вверх голову, как будто вслушиваясь во что-то.
      Миссис Элстон, пытаясь оторваться от подушки, пролепетала:
      – Сколько это еще будет продолжаться, мома?
      – Духи говорят, миссис, все произойдет до первого крика петуха. – При этом Мома запихнула куклу обратно за пазуху.
      – Так долго! Не знаю, выдержу ли я…
      – Успокойтесь, миссис. Пожуйте кусочек целебного корня, он принесет вам сон. – С этими словами повитуха засунула руку в мешок, болтавшийся у нее под фартуком, и выудила оттуда черный скорченный корень. Его зловонный запах заполнил всю комнату. Миссис Элстон позволила негритянке вложить кусочек корня в рот и начала слабо сосать его. – Хорошо, миссис? Должна ли мома Кло убрать боль еще?
      Старуха нащупала под кроватью нож, вытащила его к начала ритмично размахивать им в одном футе от мечущегося тела госпожи. Миссис Элстон постепенно затихла, ее веки медленно опустились.
      Мария отошла от камина, на ее ладони, сложенной в чашечку, лежали кучка застывших капель парафина и пушинки.
      – Эти бестолковые ниггеры никогда не додумаются прибраться, если над ними не стоять каждую минуту, – воскликнула она. – За часами я обнаружила пыль в полдюйма толщиной. Если бы это был мой дом, я приказала бы отвесить по десять плетей каждому из них…
      – О, пожалуйста, тише! – взмолилась Теодосия. – Миссис Элстон спит, а я очень, очень устала. Не могли бы вы проводить меня в мою комнату?
      Когда Мария наконец выполнила ее просьбу, Тео была уже настолько измождена, что упала в постель прямо в платье. Длительное путешествие, трения с Джозефом, встреча с семейством Элстонов – все это затмила дикая сцена, свидетельницей которой она только что стала. И как только могли интеллигентные люди применять по отношению к себе всякого рода секреты и колдовство африканской магии? Двойня – потому что птица прокричала два раза, размахивание ножом и грязный корешок – для снятия боли! Но самое чудовищное – идиотская кукла, которая якобы должна точно предсказать начало родов.
      Теодосия представила, что подумал бы ее отец, расскажи она ему об этих нравах. Она прекрасно знала его презрение ко всякого рода шарлатанству. Кроме того, он обладал глубоким чувством сострадания. Вероятно, он так же был бы поражен столь грубым и бессердечным отношением Марии и всего семейства к страданиям миссис Элстон. «Но теперь я тоже миссис Элстон, – подумала она. – Теперь это и моя семья, мой дом, моя родина».
      – Ненавижу! Хочу домой! – Тео зарылась в подушку и тут же разрыдалась. Она даже не услышала, как открылась дверь, и вздрогнула только после прикосновения Джозефа.
      – Тео, дорогая моя девочка, в чем дело? – Он приподнял ее, прижав дрожащее тело. – Что с тобой?
      Она не могла сказать ему, что ей страшно и одиноко, что она хочет вернуться к отцу, но теплые объятия Джозефа немного успокоили ее. Тео прильнула к его груди, и постепенно ее рыдания прекратились. Он поцеловал ее и, не услышав более достойного оправдания, чем «разболелась голова», выпустил из своих объятий.
      – Вся семья рада тебе, – поспешно сказал он и подошел к зеркалу, чтобы привести себя в порядок. – Ты им очень понравилась. Мои братья и отец согласились, что никогда не видели столь прекрасных глаз, а миссис Хьюджер, она же тетушка Элстон, сказала, что ты прекрасное создание.
      – Я очень рада, – пролепетала Тео, вытирая платком глаза и с каким-то горьким удивлением наблюдая, как он, закатав рукава, начал мыть руки в раковине, фальшиво насвистывая. Она видела, что он доволен собой и ей.
      В самом деле, Джозеф был в хорошем настроении, изобразив себя перед родственниками этаким путешественником. Ему было приятно узнать о небывалом урожае риса и о том, что семеро рабынь произвели здоровое потомство прямо на плантациях.
      Новые негры – это хорошая статья дохода, но превыше всего были его чувства. Любимый полуостров был дорог ему. Он родился здесь и знает каждую пядь земли. Все тридцать плантаций, рассыпанные, словно зеленый бисер, вдоль реки, были ему очень дороги, одни только названия умиляли его: Брукгрин, Терки-Хилл, Хэгли, Форлон-Хоуп, Роуз-Хилл… И все они были связаны или с поместьем Элстонов, или с его семьей.
      Он самодовольно думал, что именно его Оукс положил всему начало. От Оукса расползались, словно вьюны, все поселения вдоль берегов Вэккэмоу. Завтра или днем позже он непременно наведается в свой Оукс, осмотрит на плантациях всходы риса и заодно решит, как благоустроить свой дом. Хотя к чему спешить, они могут погостить в Клифтоне.
      Внезапно до него дошло, что он не один. Джозеф обернулся и увидел Теодосию, сидящую на краешке кровати. Она отрешенно смотрела в окно, за которым скрывалась весенняя ночь Каролины.
      – Тео, дорогая! – воскликнул он. – Поднимайся, пора на ужин. Ты не хочешь переодеться? Я совсем забыл, тебе, конечно, нужна прислуга. Теперь мы не должны жить как беженцы.
      Он хлопнул в ладоши, и тотчас же появился его личный слуга Като, с выражением почтения и готовности на лице.
      – Я приказал выслать для госпожи служанку из Оукса, – промолвил Джозеф. – Между прочим, что она из себя представляет?
      – Ее зовут Венера, дочка хозяина Большого Венуса. Самая смазливая девка в округе.
      Джозеф кивком отпустил его. Улыбнувшись, Тео взглянула на мужа.
      – Дорогой, ты думаешь, мне обязательно нужна служанка по имени Венера? Боюсь, я каждый раз буду смеяться, видя ее черное лицо.
      Джозеф пропустил ее слова мимо ушей. Он тщательно расчесывал свои бакенбарды, которые должен был завить Като. По его мнению, на высказывание жены не стоило обращать внимания.
      Когда же появилась Венера в красно-зеленом платье, у Теодосии пропало всякое желание смеяться. Девушка обладала кошачьей гибкостью и грацией. Кожа ее была не черного, а скорее медного оттенка, и она вовсе не походила на остальных широконосых и толстогубых рабов. Тонкая кость и нос с горбинкой явно указывали на ее арабское происхождение. Родители девушки были вывезены не из Анголы, как прочие рабы, а из Северной Африки. После первых лет дикой нищеты и попыток сопротивляться насилию, они постепенно свыклись со своим рабским положением. Но только не Венера. Она вся горела свободой и ненавидела рабов за то, что они так спокойно приняли свое положение. Она даже презирала своих родителей, которые в Африке были вождями, а здесь стали рабами. А теперь она сама пришла сюда по приказу управляющего, чтобы прислуживать белой госпоже с Севера. Девушка несколько успокоилась, когда начала осознавать, что из этого обстоятельства можно будет извлечь пользу. Она научится поведению чернокожих рабов, очень умело внедрится в их жизнь, пока не придет время для борьбы за свободу или даже – о, эта сладкая мечта – время для мести.
      Тео, еще ничего не подозревая об этом, смогла заметить, что реакция Венеры на ее доброжелательную улыбку слишком запоздала и девушка отвела в сторону взгляд своих чувственных глаз, но где-то в глубине их вспыхнули враждебные искорки. Тео скорее почувствовала, чем услышала, нотки лицемерия в показной смиренности Венеры.
      С первого момента их встречи Теодосия поняла, что служанка ненавидит ее. Не стоило придавать этому особого значения: Тео могла бы убрать девушку завтра же. Но все же это насторожило ее.
      Черные деревья, шелестящие листвой среди торфяника, болезненный воздух болот, шарлатанство момы Кло, беспричинная враждебность этой девушки-рабыни – все это заставило Тео остро ощутить свое одиночество.
      Она попыталась взять себя в руки, вспомнила блестящие, острые афоризмы Аарона, но так и не смогла стряхнуть с себя чувство надвигающихся бесформенных страхов, которые не позволяли ей уснуть в эту жуткую ночь в Вэккэмоу.

X

      В следующие несколько недель в Клифтоне Теодосия продолжала делать новые открытия, причем большинство из них неприятные. Семья была добра к ней, но их было так много, даже после того как дяди, тети и кузены с кузинами собрались и уехали на свои плантации. Нигде нельзя было найти уединения, даже в ее спальне. Мария Нисбет решила, что Тео всегда будет благодарна ей за компанию, Шарлотта следовала за нею повсюду с широко раскрытыми глазами, полными преданности и влюбленности в новую красавицу золовку. Дети носились по всему дому, болтая, визжа и ссорясь, вечно ускользая от своих толстых мам.
      Джозеф, его отец и два брата избегали этой суматохи. Весь день они объезжали Вэккэмоу-Нек, проверяя плантации, но Тео с собой не приглашали. Предполагалось, что она будет развлекаться женскими делами, какими бы они не были: явно ничего кроме шитья и сплетен. Ей было скучно, и ее нервы были измотаны постоянным скоплением людей и шумом.
      Новый шум добавился на следующий день после ее приезда. Миссис Элстон родила девочек-близнецов через несколько минут после рассвета, и непрерывное хныканье болезненных младенцев наполнило дом.
      Никто, кроме Тео, казалось, не был удивлен этим точным исполнением предсказаний момы Кло. Также никто не удивился, когда три дня спустя одна из малышек издала слабый крик и замолчала навеки. Мома Кло предвидела и это. Так сказал ей Дух. Маленькое тельце положили в дубовый гроб и похоронили в тот же день. Час или два мужчины слонялись с торжественными лицами, а со стороны негритянских хижин доносился плач по покойнице, но даже мать долго не скорбела. Здесь было много детей, и она была слишком усталой и измученной, чтобы испытывать какие-то сильные чувства. Кроме того, у нее оставался еще один младенец – маленькая Мэри-Мотти, названная в ее честь. Но для Теодосии такое небрежное отношение к рождению и смерти было болезненным и пугающим.
      Она написала об этом отцу и вскоре получила от него письмо, полное советов и здравого смысла. «Ты не должна поддаваться мрачным фантазиям, – писал Аарон. – Приспосабливайся к обычаям и образу мыслей, которые ты находишь в своем новом окружении. Было бы разумнее стать менее критичной, но более терпимой, хотя я достаточно хорошо знаю свою маленькую Тео и уверен, что она никогда не проявит внешней неучтивости любого рода».
      Тео вздохнула, читая эти строки. Дело было не в ее критическом отношении или нетерпимости. Она пыталась приспособиться, но образ жизни и взгляды Элстонов были чужды ей, и новая семья Тео не делала никакой попытки понять ее.
      Однажды утром после завтрака Тео вышла на прогулку и попыталась серьезно обдумать свою проблему. Ее решение побыть в одиночестве вызвало переполох. Мария тут же спросила, куда она идет и почему. А Шарлотта и двое из младших детей попытались сопровождать ее, и их пришлось отговаривать.
      – По крайней мере, – сказала Мария, – не ходите ни по одной из тропинок, ведущих к рисовым полям, так как работники посчитают очень неподобающим для миссис Элстон гулять в этом месте в такой час. Придерживайтесь главной дороги и возьмите с собой одного из слуг или Венеру – таким образом, приличия будут соблюдены.
      Тео вежливо отказалась. Она хотела пройтись одна и, уж конечно, не собиралась брать Венеру. Она уже была сыта по горло своей горничной. Джозеф вспылил, когда Тео предложила избавиться от нее. Венера была необычайно ловкой и искусной и быстро отвечала на зов, слишком быстро. Тео была убеждена, что девушка подслушивает под дверями и прячется в углах.
      Тео скучала по Минерве и свободным скачкам по Манхэттен-Айленд. Она могла бы скакать здесь – у них была большая конюшня с лошадьми, – но не одна! О, никогда! Пристойная рысь в сопровождении одного из грумов – вот все, что дозволялось, и даже это считалось эксцентричным для замужней женщины.
      Тео еще ничего здесь не видела, кроме Клифтона, и, как никогда раньше, хотела увидеть море. Но оказалось, что это не так просто. То лошади нуждались в отдыхе, то кучер был пьян, то сломалась спица в одном из колес. Тео по наивности казалось, что починить ее просто, пока не обнаружила, что избыток прислуги часто не приводил ни к каким результатам. Если ломалось колесо, и мастер был болен, – а это было его обычным состоянием, – то колесо должно было ждать, пока он не выздоровеет. Никто другой и не подумал бы дотронуться до него. Насколько иначе все будет, когда они будут жить в своем собственном доме, думала Тео. Однако и здесь была причина для беспокойства. Хотя она еще не видела Оукс, но уже достаточно слышала об этом месте, чтобы понять, что в своем нынешнем состоянии оно было непригодно для жилья.
      – Давай сразу начнем приводить его в порядок, – убеждала она Джозефа. – Если крыша протекает, ее можно починить. Если, как ты говоришь, дом слишком мал, мы можем пристроить крыло.
      – Конечно, – отвечал он с готовностью, – но очень мало можно сделать летом. Скоро начнутся жаркие месяцы. Через неделю или две мы переедем к югу на Салливен-Айленд.
      – С семьей? – спросила она слабым голосом.
      – Естественно, – ответил Джозеф, и она больше ничего не сказала.
      Сегодня, улучив момент, сбежала от всех и быстрым шагом направилась по дороге к реке. Оказавшись вне видимости со стороны дома, она высоко подобрала свои миткалевые юбки и побежала, почувствовав свободу и облегчение. Тяжело дыша, она смеялась над собою и побежала быстрее, бросившись по тенистой тропинке в лес. Она добралась поляны в гуще сосен, опустилась на мох и, сняв шляпку, стала обмахивать лицо.
      Тео была в восторге от покоя и свободы, от счастья быть одной. Эта мысль удивила ее. Она начала вспоминать. Ведь со времени своей свадьбы ей и полчаса не удалось побыть совершенно одной. Даже письма, которые она писала и получала от отца, – ее единственное удовольствие, – читались или писались в окружении черных и белых лиц.
      И ночью, конечно, был Джозеф. «Милый Джозеф», – подумала она виновато. Тео обожала его, это точно, и хотела сделать его счастливым. Она знала, как непрочно он держался за счастье, как легко расстраивался, и как его легко было обидеть. Она не могла сомневаться в том, что он любил ее и нуждался в ней все больше. И она тоже нуждалась в нем, здесь, где он был единственной связующей нитью с ее счастливым прошлым, единственным, кто знал ее отца, и с кем она иногда могла поговорить о нем. Только такую возможность трудно было получить: весь день его, как и других мужчин, не было дома.
      Она подобрала маленькую палочку и начала рассеянно рисовать ею на дерне. Салливен-Айленд будет таким же или еще хуже: шумные дети, плачущие младенцы, орды рабов, едкий язык Марии, от которого невозможно было спрятаться, жалобы миссис Элстон. И только две темы разговоров для каждого пола: домашние дела и семейные сплетни – для женщин, скаковые лошади и рис – для мужчин.
      С неожиданной решимостью она бросила палку. Элстоны могут отправляться на Салливен-Айленд, если хотят, но у нее другие планы. Ричмонд-Хилл ждет: Ричмонд-Хилл и Аарон. Они с отцом уже много писали друг другу об этом. «Конечно, ты должна провести лето со мной, – писал Аарон. – Ты придумаешь какой-нибудь способ заставить мужа думать, как мы, я не сомневаюсь».
      Да, конечно, она придумает! В порыве радости от перспективы освобождения она решила, что будет терпелива с ними и даже заставит их полюбить ее. «И я должна научиться любить это место. В конце концов, по-своему оно так же красиво, как Север».
      В первый раз Тео без предубеждения огляделась вокруг. Весна усеяла лес цветами – ароматным желтым жасмином, дикими фиалками и алым багряником. Пересмешник высоко в орешнике выводил свои разнообразные трели, и она слушала зачарованно. Даже вечный мох не казался сегодня таким угрюмым, поскольку солнечный свет окрасил его в ярко-зеленый цвет.
      Она встала и пошла, наслаждаясь теплым воздухом и покоем, разводя свисающие перед нею ветви, пока не увидела через их кружево просторы света. Внизу лежала Вэккэмоу – огромная, спокойная река. Она была окружена рисовыми полями, изумрудными сейчас от колышущегося несозревшего риса.
      Тео собрала горсть фиалок и окунула в них лицо, вдыхая нежный аромат. Затем, увидев какие-то красивые красные ягоды, она заткнула фиалки за корсаж и метнулась через спутанные кусты к ним. Когда она уже протянула руку, чтобы сорвать их, послышался странный шум – резкий сухой звук рядом с ее ногой, полушуршание и полугрохот. Озадаченная, она стала искать источник этого звука. Снова раздался тот же шум, и, повернув голову, она застонала от страха. Сердце ее, казалось, замерло в груди, пот выступил на лбу: не больше чем в двух футах от нее лежала, свернувшись кольцами, огромная пестрая змея. Тео замерла от ужаса, неподвижная, как деревья вокруг. И это спасло ее. Гремучая змея медленно развернулась и ускользнула в подлесок.
      Рыдая и спотыкаясь, она бросилась назад к безопасной пыльной главной дороге. Когда ее ужас утих, она почувствовала сильную ненависть к этой предательской стране. Единственная попытка оценить ее красоты оказалась слишком жестоко отвергнутой. Ей придется вынести еще несколько таких лет, смириться с этим непривычным краем и даже до некоторой степени считать его своим домом. Но особенно чувствительная к своему окружению, она почувствовала с первого взгляда, что Вэккэмоу-Нек враждебен ей, и теперь она была уверена в этом. Она никому не рассказала об этом случае, слишком хорошо понимая, что сочувствия будет мало, а что касается Джозефа, то страх за ее безопасность вызовет у него гнев. Но она больше никогда не гуляла в лесу одна.
      Тео сбежала в то лето, как и планировала, и провела несколько счастливых недель с Аароном в Ричмонд-Хилле. Вскоре после ее приезда Натали уплыла во Францию навестить свою мать, которую не видела шесть лет. Тео скучала по своей сводной сестре, однако была счастлива, что осталась одна с Аароном. Вэккэмоу-Нек казался таким далеким. В августе, однако, приехал Джозеф в собственном экипаже, и на этот раз с полной свитой слуг. Он сильно скучал по ней и, казалось, даже начал понимать, что она не была всецело счастлива в Вэккэмоу. Поэтому он съездил в Оукс, отметил, что необходимо улучшить, и отдал приказ начать работу.
      – Когда мы вернемся на Юг, мы переедем в Оукс, – сказал он ей. – Я велел расширить дом, чтобы он соответствовал нашему положению.
      – О, я так рада, – воскликнула она, благодарно целуя его.
      Тео представляла себе большой свободный особняк, изысканно обставленный, так как Джозеф уверил ее, что мебель там нуждалась лишь в небольшой полировке и ремонте, чтобы соответствовать обстановке Ричмонд-Хилла. Она видела себя спокойной и изящной, разумно руководящей работами, помогающей Джозефу в его честолюбивых политических стремлениях радушным гостеприимством. У них будет хорошо подобранная библиотека, а по вечерам в доме будут звучать музыка, смех и вестись умные беседы. «Салон, возможно, маленький центр утонченности и культуры», – думала Тео, в энтузиазме забывая об отсутствии в Вэккэмоу подходящей для этого публики. «С энергией и честолюбием все возможно», – разве Аарон не говорил так много раз?
      После этих романтических снов реальность оказалась горькой. Тео и Джозеф приехали в Оукс в ноябре, и она не смогла скрыть своего разочарования. Она старалась не замечать нескошенную траву, выбоины на дороге к плантации, но, увидев дом, в недоумении повернулась к Джозефу:
      – Но он такой маленький, едва ли больше, чем коттедж нашего садовника, и что случилось с крышей?
      Крыша, наполовину покрытая старой кровельной дранкой и наполовину новыми сосновыми ярко-желтыми некрашеными досками, представляла собой пятнистое и особенно вульгарное зрелище.
      – Они еще не закончили ее, – ответил Джозеф несчастно.
      На самом деле они еще ничего не закончили.
      Крыльцо по-прежнему было покосившимся, две из шести маленьких комнат были завалены бревнами и горшками с краской, и Теодосия начала подозревать в тот вечер – в чем впоследствии постоянно убеждалась, – что пятьдесят рабов были не в состоянии сделать того, что мог выполнить один квалифицированный рабочий-янки.
      Однако они переехали. Тео решительно отвергла предложение Джозефа пожить в Клифтоне до тех пор, пока «поместье не будет готово». «Нет. Мы обязательно должны быть здесь, чтобы наблюдать», – возразила она, и Джозеф, пристыженный провалом своего плана, согласился.