Золотая планета - Игрушки для императоров. Иллюзия выбора

Кусков Сергей Анатольевич

Игрушки для императоров. Иллюзия выбора

Выражаю благодарность Михаилу Зайцеву за умение не только аргументировать, но и убеждать.

Сентябрь 2447 г. Форталеза, префектура Сеара – летняя резиденция королевского дома Венеры

– А помнишь, милая сестренка… Хотя где тебе помнить! – Император незло рассмеялся. – В те годы, когда мы ходили под стол пешком, при дворе доньи Катарины жил один провидец. Не мистик, ученый! Но какой ученый! Гений своего времени, бог! Но, к сожалению, слишком плохо для бога разбирающийся в искусстве говорить нужным людям правильные вещи. – Собеседник делано-сокрушенно вздохнул.

На лице Леи не дрогнул ни один мускул. Она поняла, к чему клонит ее сводный братец, о чем завел разговор. Но встать и уйти просто так не могла. Да и глупо в сложившихся условиях.

Себастьян всегда любил театральные эффекты, показуху и сейчас имел своей целью выпендриться, поставить ее на место. Комплекс детства, когда она, наследная принцесса, пользуясь безнаказанностью, всячески издевалась над ним, отщепенцем, сыном нелюбимой женщины, и его слабоумной сестрой. А аргументы стоило послушать хотя бы для того, чтобы понять, что у него на уме. После провала переговоров у нее осталось слишком мало козырей на руках в торговле с Империей, чтобы пренебрегать такой возможностью.

– Твоя мать сгноила его, Лея! – Император вошел в раж. – Мировое светило! Чтобы всего-навсего не болтал лишнего! Хотя сама все последние годы царствования следовала его заветам. Возможно, именно поэтому тебе досталась спокойная развивающаяся страна вместо объятого пламенем бесконечных войн и клановой вражды вертепа. Напомни его имя, сестрица?

Лея недовольно фыркнула.

– Доминик Максвелл, ты прекрасно его знаешь.

– Правильно, дорогая сестра, – кивнул Себастьян, – знаю.

Доминик Максвелл. Экономист. Социолог. Политолог. Человек, не стесняющийся указать сильным мира сего на их ошибки. Не каждому это дано, согласись, и не каждому сильному такое понравится. Твоей матери, видишь ли, не понравилось.

Ты использовала его книги, когда готовилась взойти на престол. По ним же правила, воплощая в жизнь его советы, пытаясь минимизировать негативные прогнозы. И неплохо правила. Но если бы ты тогда заступилась, уговорила мать не убивать его, может, все вышло бы иначе.

– Мать не стала бы меня слушать, – покачала головой Лея и была вознаграждена ехидной ухмылкой.

– Она всегда слушала тебя. У меня верные сведения, Лей, моя разведка основана отцом, и я знаю все тайны Золотого дворца того времени. Но ты предпочла не вмешиваться, отстранилась, хотя знала о готовящемся убийстве. Почему?

Себастьян знал, куда бить, на то он и брат. Несмотря на весь приобретенный опыт лжи, подлости и предательства, глубоко в душе Лея оставалась меланхоличной девочкой, маленькой принцессой-сказочницей, ратующей за правду и справедливость. До сих пор не смогла простить себе, что не вмешалась, случайно узнав о готовящемся убийстве этого человека, хотя прочитала ВСЕ переданные матерью документы и осознавала его ценность. Себастьян не прав, в том случае мать действительно бы не послушалась, имперская разведка не всемогуща, но она и не попыталась – именно это навсегда останется на ее совести.

– Доминик предсказал бурный рост Венеры, только что фактически покорившей бывшую метрополию и установившую в ней свои порядки, – продолжал давить «любимый» родственничек, разваливаясь на убогом кафешном стуле. – Предсказал пик могущества, становление Золотого королевства, как космической сверхдержавы. Но почти сразу после этого быстрое замедление роста, небольшую стагнацию, а затем быструю гибель. Очень быструю по меркам истории.

Империя же, по его мнению, находясь под космическим зонтиком бывшей колонии, должна была возродиться, стать сильнее, а затем скинуть ненавистное иго и вернуть себе гниющие отпавшие некогда земли назад. Если не явно, то косвенно, включив их в свое жизненное пространство экономически, владея ими, как союзником без права голоса. Сколько лет он дал королевству на это?

Нет, все-таки с Себастьяном, несмотря на его кажущуюся простоту, слишком тяжело. Проще разговаривать с верткими русскими, наглыми китайцами или непробиваемыми индусами. Да с кем угодно, только не с ним. Из груди Леи вырвался обреченный вздох.

– Тридцать.

– Прошло уже тридцать пять, Лея, – усмехнулся Себастьян. – Тридцать пять лет! И к твоей чести, Венера еще далека от предсказанного рубежа. – В голосе императора засквозило уважение. – Вначале донья Катарина, теперь ты со своей командой титаническими усилиями отодвигаете планку, год за годом. Наверное, у тебя есть еще лет пять. Ты ведь прекрасно понимаешь, куда катится мир и свое место в нем. Вы не успеваете, банально не успеваете за Землей, сидя на своих ресурсах, как квочки на яйцах. Но пять лет свободы – это всё, что ты можешь выжать из своей планеты. Ты не всемогуща, к моему счастью. Рано или поздно мы также будем сидеть, как сейчас, только в Золотом дворце. Ты будешь угощать меня кофе, я же – диктовать, как жить дальше тебе и твоей планете. Это неизбежно!

Он помолчал, нагнетая паузой нужный эффект.

– Как видишь, я добр, сестренка. Мне нет смысла унижать тебя и твой род, лишать Венеру независимости ради глупой идеи черни. Я не собираюсь давить ваши кланы, как давят клопов в трущобах, хотя этих-то уж стоило, готов оставить все как есть, включая юридическую независимость со всеми атрибутами, парламентом и конституцией, а твоей семье внешние признаки могущества. Даже поддержу кампанию в сетях, чтобы ваша чернь неспешно, без потрясений и бурных протестов привыкала к мысли о смене хозяина. Явно, это не месть за унижения детства! – Его глаза победно сверкнули.

Лея молчала. Правда, теперь вместо гордой стервы перед ним сидела раздавленная женщина, пытающаяся хоть как-то сохранить лицо.

– Да-да, мне не нужны извинения. Пляски на цыпочках, прыганье на задних лапках не про меня, я выше этого. Возможно, осознание прошлого как-то согреет тебя тусклыми беспросветными ночами грядущего… – Он набросил на лицо покровительственную улыбку. – Пусть. Но ты будешь моей, как и вся твоя космическая империя. Мне хватит лишь осознания этого.

Итак, роли поменялись. Лея, сжимая кулаки, поняла, что проиграла семейный поединок окончательно и без возможности реванша. Еще какое-то время назад во время таких же «семейных посиделок» она свысока поучала Себастьяна, воспринимая его подобием вассала, а его страну почти личным владением. Каких-то жалких несколько лет назад! Теперь он поучает ее, унижает, и нет ни сил, ни аргументов, ни желания возразить. Да, отомстил братец! По-своему, по-мужски, как подобает истинному императору. Склоняя голову на ее втыки и нравоучения, кивая на пренебрежение, подчиняясь приказам, отданным в виде советов, дыша в тряпочку. Он все-таки выждал момент, когда сможет ударить. Один раз, навсегда. Венера и в самом деле на пороге краха. Он еще не наступил, но непременно случится в очень обозримом будущем. Единственной для ее страны возможностью выжить останется интеграция с давним «союзником» на его условиях. Она может оттягивать этот момент, готовя страну к противостоянию, выжимая все соки, но переломить ситуацию в корне не в состоянии.

Последние десять лет Венере фатально везло, но лишь немногие понимали, что это везение. Она стала сверхдержавой в момент, когда земные государства истощились от непрерывной войны, многие посчитали, что это навсегда и, контролируя поставки ценных ресурсов, можно оставаться такой державой навеки. К сожалению, все оказалось иначе.

Земные державы, пережив крах, вступили в полосу медленного развития. Они шагнули вперед, несмотря на высокие цены на ресурсы, ценой нищеты собственных народов, но все же. В отличие от Венеры, сидящей на ресурсной игле и не могущей производить у себя даже элементарные товары, которые гораздо дешевле купить, чем строить в адских местных условиях колоссальные по стоимости производства.

Венера не обеспечивает себя и никогда не обеспечит, потому в любом случае вынуждена продавать то, на чем сидит. К тому же Корона лишь направляет крупный добывающий бизнес в нужную сторону, ни в коем случае не контролируя его, и, захоти любая королева временно прекратить поставки без согласования со знатью и компенсации ей убытков, моментально превратится в бывшую королеву. Кланы не потерпят убытков просто так. А значит, материалы, без которых не создашь боевые деструкторы и ракеты, не построишь космические корабли, не произведешь танки и доспехи для армии, в любом случае, по любым ценам, но окажутся у земных соперников. Венера стала заложницей самой себя, именно это предсказал Доминик Максвелл, ученый и по совместительству любовник ее матери.

Таким образом, сильные государства Земли за несколько десятилетий восстали из пепла, в котором в свое время оказались, и жаждут реванша. Их ВВП вырос в несколько раз и им есть куда развиваться дальше, тогда как Золотая планета, населенная жалкой сотней миллионов людей, почти исчерпала возможности к росту. Тихо и незаметно, невзирая на внешний лоск и блеск, в мире сменился лидер, сместились силовые акценты, и воспрепятствовать дальнейшему дисбалансу сил можно лишь одним способом – стравив земные державы в новой глобальной войне. Но, к сожалению, таковая в ближайшие годы не предвиделась.

Да, Венере сказочно везло. Россия и кучкующийся вокруг Китая Восточный Союз имеют колоссальную по протяженности границу и предпочитают вкладывать деньги в ее защиту друг от друга, а не в развитие космоса. Географически же отдаленная Империя после выхода из кризиса гражданской войны управляется миролюбивым неагрессивным императором, вкладывающим деньги в развитие экономики, а не в создание армии и флота, и не грезит экспансией. Тем не менее рано или поздно всему приходит конец.

Империя Себастьяна II – совсем не то государство, которое прибрал к рукам их отец. Это мощная держава с передовыми технологиями, опережающая всех в мире по экономической мощи, сохранившая даже свои не контролируемые Золотым королевством колонии, что сильно подрывает монополию последнего. Имперский флот невелик, но в случае необходимости промышленные супермегаполисы вроде Мехико, Буэнос-Аэреса, Лимы или Сан-Паулу смогут создать его за какие-то полтора года. Полтора года до потери гегемонии в космосе в любой момент – это реалия не далекого будущего, а нынешнего дня.

Военные же расходы космического альянса душат уже сейчас, новая гонка вооружений станет для Венеры и Марса фатальной. Они просто не успеют построить столько техники, сколько их противники, и это только что касается Империи, одного из потенциальных врагов. А их три.

– Пять лет, Лея, – издевался Себастьян, опуская ее ниже плинтуса. – У тебя всего пять лет отсрочки, заработанной нечеловеческим трудом всего вашего клана. После чего жду тебя в своем дворце с предложением нового союза. Этим ты избежишь пролития океанов крови в бесполезной для тебя войне. Повторюсь, мне не нужны внешние проявления покорности и потеря лица, достаточно внутреннего смирения. Думай, сестра, думай, у тебя есть время.

– Этого не будет, Себастьян, – тихо усмехнулась Лея.

Император в ответ скупо, но очень уверенно улыбнулся:

– И чем же ты мне возразишь? Заключишь союз с русскими или китайцами? Тогда через день после этого я проведу подобные переговоры, как сейчас с тобой, с президентом Венерианской республики, или как она там будет называться. Как думаешь, сколько времени потребуется кланам, чтобы создать такую? Суток хватит?

Лея стиснула зубы.

– Им всем не выгодна смена союзника, ты прекрасно знаешь это. Это приведет к убыткам, а кланы готовы убить за каждый потерянный центаво. Правда, с ними я буду более жесток, – добавил он, скривившись. – Они мне не родственники, и я ничем им не обязан, легко не отделаются. Последующее за этим кровопролитие также будет на твоей совести, сестра…

– Правда, у тебя есть еще один способ избежать этого, – вдруг загадочно усмехнулся Себастьян. – Как поживают твои генетические эксперименты? Ты сумела создать клон Хуана IV?

Эти слова прозвучали как гром среди ясного неба. Их Лея уж никак не ожидала, потому получила встряску, сравнимую с электрическим разрядом. Пожалуй, ради этих слов стоило унижаться и выслушивать футуристический бред.

Она подобралась, чувствуя, что внутри ее воцарилось каменное спокойствие. Генетика – ее стихия, ее жизнь, и она не позволит Себастьяну лезть сюда.

– Глупый вопрос, Себастьян! Конечно, создала! – весело парировала она, удивленно закатывая глаза. – Твоя разведка не сообщила об этом? Ты точно уверен, что она лучшая на свете?

«И все-таки я сильнее», – пронеслось у нее в голове, когда братец растерялся. Пусть на долю секунды, но вполне достаточно. Унижение и привычку подчиняться не перебороть годами. Они навсегда останутся внутри тебя, пусть ты станешь со временем повелителем Вселенной. При виде господина, человека, привыкшего повелевать тобой ранее, рука сама собой дрогнет. Дрогнул и Себастьян.

– Вот и хорошо. – Он попробовал выровнять ситуацию, но было поздно. Вместо уставшей, разбитой женщины, которую он видел минуту назад, перед ним вмиг очутилась привычная жестокая стерва. – Значит, у тебя таки козырь в рукаве.

– У меня всегда есть козыри, Себастьян. Я же женщина! – Она скромно потупила глаза.

Император снова откинулся назад и попытался перейти в новую словесную атаку:

– Интересный ход, сестра, неожиданный. Как раз в духе женщины. Ты сажаешь на трон вместо себя кровожадного тирана, точную копию легендарного земного императора прошлого, и он выводит Венеру из надвигающегося кризиса. Как он это сделает, не знаю, – он пожал плечами, – но клон великого человека что-нибудь да придумает. Подозреваю, при этом прольется много крови, и человечество в который раз вспомнит, что такое концлагеря и создание новых искусственных рас, но какая разница, если речь идет о благе государства? Сколько лет ему должно в этом году исполниться? – Глаза императора прищурились. – Двадцать?

Лея не ответила.

– Золотой возраст для великих людей!

Она вновь промолчала, но теперь на губах у нее играла непробиваемая улыбка. Он понял, разговор окончен, большего не добиться.

– Мне интересно, как ты его назовешь? – усмехнулся он. – Подобно оригиналу, Хуаном IV? Но на троне Венеры не было мужчин, тем более Хуанов. Получается, Хуан I?

– Пятый, Себастьян! – воскликнула Лея. – Ты забыл, после прихода к власти династии Давила Венера признала преемственность своего королевского дома императорскому дому Веласкес. Я назову его Хуан V. Действительно, что такое несколько десятков концлагерей по сравнению с благом государства?

– Великолепно, сестра. – Император через силу выдавил улыбку, заканчивая разговор. – Я с удовольствием посмотрю на результаты твоих изысканий, что они собой представляют. Более того, обещаю не смеяться. Но лет через пять с удовольствием жду тебя в гости с планом передачи власти без крови и с сохранением репутации. Или его, но там уже разберетесь сами, это ваш клан.

Последнее предложение прозвучало с убийственной серьезностью и оттого на фоне итога разговора смотрелось комично.

– До встречи, – вздохнул император.

– До встречи, Себастьян, – скупо кивнула Лея. – Думаю, до этого момента мы еще не раз увидимся.

Император поднялся, дотронулся до ее руки губами, после чего развернулся и нервно зашагал к своей свите, ожидающей за периметром кафешки. Лея скривилась вслед:

– Сволочь!

Створка шлюза почти бесшумно поехала вверх. Она как раз подносила ко рту бокал с очередной порцией ядреного пойла, как из-за спины раздался твердый, уверенный, хорошо знакомый голос:

– Это стремно, – надираться в одиночку, Принцесска. Не могла найти компанию?

Лея обернулась:

– Боюсь, сегодня мне нужно надраться именно в одиночку. И кстати, эта паршивка Васильева мне только что об этом сказала прямым текстом.

Елена засмеялась:

– Так прямо и сказала?

Лея, по русской традиции не ставя поднятый для пития стакан на место, а держа в руке, обошла диван и села.

– Нет. Но намекнула, что пить нужно только с тем, кто подходит тебе по статусу. На Земле в данный момент нет никого, кто подходил бы мне по статусу и с кем я хотела бы выпить. Одна ты, но ты, во-первых, на службе и сама ввалишь мне, если я предложу, а во-вторых, сейчас улетаешь.

– Куда?

Гарсия удивленно закатила глаза, подобралась, подошла и села в кресло напротив, выказывая внимание.

– На Венеру. Отвезешь послание.

Пауза.

– Какое?

Елена всячески пыталась не подать виду, что удивлена, а она была удивлена. Но слишком хорошо знала Лею, чтобы понимать, что это не шутка. Такие финты в духе ее Принцесски.

– И кому?

– Сереже. Устное.

– Это связано с переговорами? – прищурила глаза старая подруга.

Лея кивнула.

– Ты должна либо передать его лично, либо умереть с ним. Высший уровень секретности, вне категорий.

Снова молчание. Елена догадалась, о чем речь, потому не удивилась следующим словам.

– Текст: «Приготовься к расконсервации проекта «ноль-двадцать-один».

– Все?

– Достаточно, – вымученно вздохнула Лея. – Пусть придумает план, как легализовать одного нашего общего знакомого, с чего начинать и так далее. Ну, не тебе объяснять.

– Угу. Не мне.

Елена протянула руку, взяла у Леи так и не выпитый полный бокал коньяку, залпом опорожнила его. И только после этого позволила себе развалиться в кресле, отпуская нахлынувшее напряжение.

– Кто-то совсем недавно говорил, что хочет дать ему доучиться?

Ее величество, словно извиняясь, покачала головой:

– Нет времени. Теперь на счету каждый год, каждый месяц. Мы можем не успеть.

Все, тебе полегчало? Тогда тебя ждет шлюпка, а на орбите корабль. Я приказала адмиралу Ли выделить корвет.

Часть первая

МАРИОНЕТКА

Если вы хотите узнать, что на самом деле думает женщина, смотрите на нее, но не слушайте.

Оскар Уайльд

Глава 1

ЧУЖИЕ ПРОБЛЕМЫ

Вечер прошел в увлекательном занятии – изучении родной аристократии. Да-да, оказалось довольно увлекательно! Некоторые вещи я знал и до этого, но многие стали откровением. Например, абсолютно все аристократические семьи достались Венере от бывшей метрополии «в наследство». У каждой из наших знатных фамилий есть двойники на Земле среди имперской аристократии, и не в единичном количестве, зато титулы им дали уже после обретения независимости, чтобы оградить от притязаний земных родственничков, разделить семьи на «здесь» и «там».

Королева Аделлина в первый год своего правления создала и приняла исторический документ, Кодекс о знати – небольшой свод законов относительно аристократии, регулирующий взаимоотношения в этой прослойке общества и не допускающий со стороны отдельных семей возможности творить беспредел по отношению к королевской власти. Эдакая подушка устойчивости. Хотите власть захватить, диктовать монарху свои условия? Пожалуйста! Но делайте это цивилизованно, уважая монархию как институт, да еще попробуйте преодолеть сопротивление других семей, которые вряд ли захотят диктата товарищей по сословию. Не нравятся правила игры? Пожалуйста, вот билет до Земли, в один конец, приятно было иметь с вами дело.

Кодекс этот до сих пор не имеет аналогов в мире, несмотря на то что во всех странах… ну, богатых странах сложилась аналогичная система взаимодействия элит и власти. Сложилась-то везде, но юридически прописана только у нас! Так что мы остаемся самым передовым государством, что бы там ни говорили про нашу отсталость.

Многие считают, и правильно считают, что этот документ отбросил Венеру на тысячу лет назад, в эпоху Средневековья, юридически сделав страну полуфеодальной (или неофеодальной, вопрос терминологии). Власть в стране напоминает пирамиду, существовавшую в те времена. И пусть многие утверждают, что это только внешнее проявление и суть нового средневековья при внешней похожести разнится, по большому счету это опять-таки вопросы терминологии.

Согласно своду, все аристократические фамилии, поддержавшие юную королеву во время восстания, переписывались в особый реестр, оформивший существование знати как таковой. Фамилий там более четырех сотен, но не всем повезло, как представителям «золотой сотни». Кто-то разорился, кто-то так и не поднялся, в итоге кланов, реально что-то контролирующих, имеющих огромные материальные и финансовые ресурсы, осталось чуть больше двухсот. Остальных вроде и нет: они богаты, разумеется, по нашим плебейским меркам, принимаются на тусовках элиты по праву рождения, но всерьез их не воспринимают.

Каждая занесенная в реестр семья, согласно закону, превращалась в клан – особую единицу, королевство в королевстве, в котором собственность – заводы, шахты, космолеты, торговые и посреднические компании – принадлежит всему клану. То есть структуре, где все члены приходятся друг другу родственниками – двоюродными, троюродными, нанадцатиюродными – и поддерживают друг друга по этому признаку. Каждая семья имеет официального главу, представляющего ее и имеющего право распоряжаться ресурсами рода. Он автоматически контролирует не менее двадцати процентов акций любого предприятия клана, только благодаря статусу, может ставить во главе компаний семьи того, кого хочет, исходя из личного впечатления, разрешать мелкие споры между членами структуры и много других полезных вещей. Наверное, только права брачной ночи не имеет, что прискорбно. Если бы еще и это – вообще бы получился конкретный феодализм. Ведь глава рода не избирается и не назначается. Он НАСЛЕДУЕТ власть. Как монарх. По праву рождения.

Да-да, именно так. Дело в том, что со временем любая семья плодится и размножается, и вот уже не один человек носит фамилию, скажем, Гонзалес, а десять – пятнадцать. Внуки, правнуки, внучатые и правнучатые племянники – чем дальше, тем больше. Ресурсы же клана при этом разбазариваются.

«Подумаешь, у нас одна фамилия, – скажет со временем кто-нибудь. – Я не имею к той семье никакого отношения!» А разорение ресурсов в условиях, когда иностранные семейные корпорации обладают колоссальными финансовыми возможностями и могут развалить и скупить по частям раздробленный и разобщенный бизнес… Мягко говоря, контрпродукивно.

Такова официальная версия. Королева пошла на такой шаг, защищая собственный крупный бизнес от иностранных посягательств подобным радикальным способом, дескать, время стояло непростое. Дальше больше. По сути, весь клан, все его ресурсы принадлежат главной линии наследования, то есть семье главы рода. Остальные члены имеют лишь процент акций и только так влияют на дела семьи. При этом их может быть десятки, сотни человек, тогда как у главы в любом случае пакет минимум из двадцати процентов голосов по любому внутриклановому решению. Те же, кто не хочет мириться, хочет основать свой собственный бизнес и ни от кого не зависеть, проходит процедуру выхода из клана и покидает его, как можно догадаться, гол как сокол. Клан поддерживает своих во всем, но он же и отбирает все у ренегатов, таковы правила. И, судя по всему, за сто лет существования таких порядков эту процедуру проходило всего несколько человек, причем дальнейшая их судьба незавидна.

Ну и чем это не Средневековье?

Для отличия глав родов, прямой линии наследования, от остальных членов клана многим из них были даны титулы – графы всякие, бароны, герцоги. Титулы раздавались в зависимости от лояльности и степени поддержки молодой королевы во время восстания, а также за заслуги перед отечеством, как правило военные. Например, спонсировавшие Аделлину деньгами и поставлявшие за свой счет оружие повстанцам Сантьяго Феррейра и Иоахим Сантана получили для своих семей герцогские регалии, став первыми герцогами юного королевства. Фернандо Ортега, командовавший флотом во время Меркурианского сражения во Вторую Имперскую войну, наголо разгромивший закованные в броню линкоры бывшей метрополии, стал графом. Так же и с остальными.

Титулы передаются по наследству, причем, согласно закону о наследстве венерианского королевства, не старшему сыну, а старшему ребенку. Посему у львиной доли кланов номинально во главе стоят женщины, старшие дочери своих отцов, мужья которых согласились, чтобы их дети носили фамилию жены[1]. Как в случае с семьей моей Бэль.

Титулы получили не все. А где набрать четыреста титулов в юном маленьком государстве? За какие заслуги? Их имеют только те, кто оказывал наибольшую помощь восставшим, то есть самые богатые (в основном так и оставшиеся самыми богатыми). Но закон распространяется на всю знать без исключения, стоит ли перед фамилией слово «барон» или «граф» или не стоит. Так что титул не важен, это так, пыль в глаза, и без того главы кланов – авторитетнейшие на планете люди, обладающие колоссальной властью в своих руках.

Это, на мой взгляд, и есть реальная (а не официальная) причина ввода того кодекса – власть, собранная в кучу. Сверхмагнаты Феррейра, Сантана и те, кто их поддерживал, надавили на королеву, только-только воцарившуюся на разрушенной, опустошенной планете и не имеющую возможности отказать им в «просьбе». День подписания этого свода – величайшая трагедия для государства, ведь власть, немаленькая власть, просто так утекла от избранной народом королевы в закрома знати под самым благовидным предлогом. Главный принцип, главное оружие любых феодальных королей, «разделяй и властвуй», не может быть применен внутри клана, а значит, тот устойчив перед монаршей волей и может серьезно осложнить жизнь слабому правителю. Именно от этого все беды государства, от распоясавшихся кланов, отдающих себе отчет, что они первые среди равных, а никак не подданные, как прочее незнатное население планеты.

До сего дня Венерой правили достаточно сильные и умные личности, держа эту систему в равновесии или хотя бы создавая иллюзию контроля. Но история непредсказуема, и кто знает, кто сядет на трон завтра? Так что политически система нашего государства сгнила с самого верха на первых же годах существования страны. И пока не изменится, Венера так и останется на волоске от пропасти, на которой висит, несмотря на титанические усилия семьи Веласкес, по сути тоже являющейся кланом. Ибо только клан может противостоять в борьбе с другими кланами.

Корпус королевских телохранителей с его личной вассальной клятвой королеве – еще один феодальный инструмент контроля, создание вооруженных сил из вассалов внутри клана. Таким образом, я только что отказался не просто от обучения в корпусе или службы королеве, я отказался быть причастным к управлению страной, от членства в правящей феодальной семье.

Но нисколечко об этом не жалею.

Утро началось как обычно. Странный, конечно, термин «как обычно» для человека с моим распорядком. С момента посещения школы королевой, а это произошло почти месяц назад, «как обычно» не наступало для меня ни разу. То я занимался на износ в обители королевских амазонок, выжимая из организма все соки, то бродил в состоянии полоумного замешательства, хандря и ноя, сомневаясь и не зная, что делать, то…

Да, бурный был месяц. И только теперь возвращается это подзабытое «как обычно».

Конечно, и оно относительно, поскольку как раньше уже не будет. Да, директора уволили, но у новой администрации я на примете, как нехороший человек, с которым лучше не связываться, но которого, если представится случай, лучше по-тихому «уйти». Товарищи по школе воспринимают меня неоднозначно, и как героя, и как злодея одновременно, при этом как нормального – никто. Преподаватели… Этим, наверное, все равно, но я пропустил почти месяц, что не может не сказаться на моей успеваемости, а не за горами итоговые годовые тесты. Плюс борьба, организованная титулярами, которым мне все же придется охладить пыл, иначе недолго до беды. Бросаться из крайности в крайность – что может быть опаснее?

Но теперь я бодр и свеж, все для себя решил, знаю, кто я и чего хочу, и знаю свои возможности. Я сегодняшний – не чета мне прежнему. Не боюсь ни бога, ни черта, ни администрации, ни Бенито Кампоса и его банды. И даже на вседержителей планеты мне плевать из рубки линкора. Передо мной, согласно завету дона Алехандро, стоит цель, ма-а-аленькая такая цель на Большом пути – закончить школу. Если повезет – с отличием, с красной корочкой (а повезти может, если нормально пересдам пропущенные за этот месяц тесты). Тогда автоматически получу грант на обучение в престижном вузе, а что будет потом…

Потом будет потом.

Вторая задача, уже личного плана, найти-таки мою аристократку. Найти, посмотреть в глаза и спросить: «Если все, что ты говорила и в чем клялась, правда, почему ты не нашла меня сама? Ведь на дворе двадцать пятый век, чтобы найти человека в жалком тридцатимиллионном городе, нужно… От силы несколько минут! Для грамотной службы безопасности, разумеется. Тем более на такой продажной планете, как наша. А для неграмотной… Ну, допустим, несколько часов. День. Но никак не несколько недель». Я найду ее, найду и спрошу. Что будет дальше? Смотри выше.

На этой жизнеутверждающей ноте я позавтракал привычно оставленной мамой едой, собрался и, надев старенький навигатор, поставил музыку на случайный выбор. Стили мелодий прошлого при внешней схожести настолько разнятся, что каких-то предпочтений у меня все еще не сложилось. Я уже хотел выходить, как взгляд мой зацепился за футболку с портретом Фиделя Кастро и каменные шары для снятия напряжения. Как они называются научно, так и не посмотрел, но мне они реально помогли. Хорошая штука! Шарики перекочевали в руку.

Вышел на улицу. Если бы жил на Земле, сказал бы так: «Солнце светило ярко, нежно касаясь меня своими лучиками, придавая сил и вселяя уверенность в сегодняшнем и завтрашнем дне…» Ну, или иной подобный романтический бред. Но солнце не светило, находясь над непроницаемым куполом, да еще за границей плотной облачной атмосферы. Но настроение у меня было именно такое, будто оно действительно светило, невзирая на законы физики. Душевный подъем, боевой настрой, готовность перелопатить горы собственными руками, не меньше.

Этому настрою не помешал даже вид двух неуклюжих «либертадоров» с тремя скучающими бритоголовыми урками возле одного из них, ожидающих меня на полдороге к метро. Накачанные лоси в черных кожаных куртках – это у них вроде униформы – стояли на тротуаре, почти перегородив дорогу, и лениво что-то друг с другом обсуждали. Глаза урок, не в пример общей ленце, оживленно рыскали вдоль улицы, красноречиво заканчивая траекторию движения на моей персоне.

Я не спешил, потому не было нужды сбавлять темп. Просто пристальнее всмотрелся в каждого из них: в одежду, экипировку, выражения лиц. Последние мне не понравились, на меня смотрели свысока, оценивая предстоящую им миссию как легкую, а меня как противника, не стоящего внимания. Гордо смотрели надменно, даже презрительно. Мне вообще-то начхать на их презрение, но оно подкреплялось кобурами, которые висели у каждого под курткой, а у одного даже на поясе. А это уже серьезно.

Судя по виду, оружие легкое, наверняка разрешенное. Не какие-то страшные игольники – малокалиберный огнестрел. Не будут же бойцы эскадронов размениваться на травматику? А хорошее оружие для них не пропустит гвардия, ну, не для ношения на поясе. Но огнестрел, даже малокалиберный, – это все равно огнестрел.

В этот момент у меня закрались сомнения относительно принадлежности их к уличным бандам, сомнение быстро переросло в стойкую уверенность. Уличные бандиты не будут стоять на видном людном месте, а улица просматривается с пульта управления гвардии, с оружием за поясом и с таким наглым видом. Это не эскадроны. Это или бандеры, или элитные бойцы преступного мира, охрана хефе. И сейчас, восемьдесят против двадцати, меня пригласят внутрь одного из «либертадоров», причем в грубой, не терпящей возражений форме.

Я подобрался, чувствуя, как по жилам начинает растекаться адреналин. Да, я послал хефе с его предложением, но это не значит, что тому не нужно от меня что-то еще. Что? Мыслей насчет этого не имелось, и я решил полагаться на судьбу.

При моем приближении один из бандитов вальяжно направился в обход машины на место водителя. Второй отошел в сторону, поднимая люк пассажирского салона. Молчаливое приглашение, дублированное словесно уркой, оставшимся на тротуаре.

– Садись.

Даже в одиночестве он корпусом своим перекрывал чуть ли не половину пешеходной дорожки. Дескать, парень, не дергайся. От него несло таким презрением, что мое нутро взбрыкнуло.

– Зачем?

Я подошел вразвалочку, показывая, что не боюсь и не считаю его беспрекословным авторитетом. Я и сам потом не мог понять, почему заупрямился. Наверное, достало, что какое-то мурло считает себя хозяином вселенной, а меня – мелкой, не стоящей внимания букашкой. Мне так хотелось бросить в лицо: «Родной, если ты приехал за мной по приказу хозяина, если хозяин твой жаждет меня лицезреть, относись ко мне как к гостю хозяина!»

Бритый удивился. Его рожа на мгновение потеряла надменность, взгляд стал более цепким и пронзительным. Но через секунду, сделав обо мне окончательные выводы, он все вернул на круги своя.

– Тебя хочет видеть Виктор Кампос.

Я оказался прав, дон хефе. Единственное, чего не понимал – почему за мной приехали эти ребята? Явные силовики, с мыслительным аппаратом у них проблемы, им бы схватить кого, скрутить, запихнуть в салон, а не вежливо приглашать. В прошлый раз меня встречал человек уважаемого вида, «интеллектуал», а теперь какое-то бычье?

– И чё? – борзел я. Просто из принципа. Не нравилась мне его рожа, не нравился тон, не нравился взгляд, и, наконец, не нравилась бесперспективность – отсутствие возможности иного развития событий.

Я – человек. Больше того, меня чуть не сделали преемником его дона. И сделали бы, позвони я и скажи «да». Я не сказал этого, мой космолет улетел, но я ДОСТОИН того, чтобы со мной разговаривали как с человеком.

Видимо, бык это почувствовал. И сделал выводы. Все-таки охрана дона, не боец эскадрона, какие-то мозги быть должны. В следующей его фразе было куда меньше презрения и превосходства.

– Садись в машину. Тебя хочет видеть дон Кампос.

Вот так-то лучше. Вроде ничего во фразе не изменилось, но сказанное другим тоном и воспринимается по-другому.

Я вежливо кивнул, обернулся и направился к стоящей в нескольких метрах машине. И почти подошел, когда вдруг рука второго бандита, вставшего во время нашего маленького разговора чуть сзади меня, перегораживая тем самым путь к отступлению, с силой толкнула меня в спину.

– Да пошевеливайся, ублюдок!

Я налетел на бронированный корпус машины и, если б не спортивная реакция, разбил бы себе нос, как минимум. А вот так, ребята, мы уже не договаривались!

Я ушел вниз, «нырнул», выжимая из тела предел ускорения. Оно не было готово к такому развитию событий, не было разогрето, да плюс этот дурацкий костюм, сковывающий движение.

Но адреналин неспроста циркулировал по венам, у меня получилось. Костюм тоже выдержал, хотя это были его предельные нагрузки. Реакция, раскачанная на вчерашней тренировке, сработала на ура, и толкнувший меня противник не успел ничего понять. Разогнулся я не один, а в компании с апперкотом, отправившим его в чистый нокдаун, несмотря на то что в нем веса в два раза больше, чем во мне.

Хрясь.

Теперь все решали секунды. Мозг мой заработал лихорадочно, как никогда. Возможно, кроме дорожек смерти. Мне, как и там, грозила реальная смертельная опасность, исход которой спрогнозировать я не мог, на сей раз она была даже серьезнее, чем тесты корпуса.

В мою правую руку перекочевал один из каменных шаров, на самом деле они не такие уж легкие, если использовать их грамотно, через мгновение я с силой врезался в висок противника. И только после этого тот стал оседать на землю. Нокаут.

Сзади тем временем пришел в себя первый собеседник и кинулся мне на спину. Но я тоже не коала на дереве, за мгновение до этого, продолжая атаку и не останавливаясь ни на секунду, я успел развернуться и послать второй шар ему в лоб.

Бум.

Бросившийся на меня споткнулся, упал. Я предусмотрительно отскочил в сторону после броска, и меня он не задел. Но лоб – не висок, а такую черепушку просто так не пробьешь даже полированной каменюкой. Через пару мгновений придет в себя, будет мстить, теперь ему все равно, что я гость хозяина. А учитывая его комплекцию и живучесть, у меня против него нет ни единого шанса. Кроме…

Я мигом нырнул назад, к поверженному сопернику. Тот лежал на земле, лицом вверх, от виска растекалась лужица крови, но вроде как был жив. Мгновение – я задрал его куртку, непослушными пальцами расстегнул висящую на поясе кобуру. Есть.

Поднялся. Противник уже стоял передо мной, оценивая сложившуюся ситуацию. Моя рука уверенно сжимала пистолет, старый добрый огнестрел. «Орел», Aguila калибра 5,6, модели я не знаю – не спец. Пистолет недвусмысленно был направлен в его сторону.

Пауза. Шаг назад.

– Пацан, не дури!

Превосходство из его голоса исчезло совсем. Видимо, свалить двумя ударами такого, как лежащий рядом со мной хмырь, способен далеко не каждый. Зато оружие в моих руках сильного впечатления на него не производило.

– Que te follen!!! – раздалось сзади, со стороны второго «либертадора».

Я отскочил в сторону, пытаясь держать в поле зрения и этот сектор атаки, откуда, обогнув «нашу» машину, на меня надвигалось еще трое бритоголовых бойцов, на ходу расстегивавших куртки и достающих оружие.

– Бросай пистолет!

Щаааз!

Первый тем временем тоже достал ствол, но держал его дулом в землю, применять пока не собирался.

– Он меня толкнул, – для чего-то заявил я, но больше это походило на жалобный отмаз.

– Быстро бросай оружие, руки за голову! – Первый сдвинулся вправо так, чтобы все же обойти меня, увеличить и без того огромный угол между ним, мной и бойцами из другой машины. Я вновь подался назад, решив упереться спиной в стену, так меня точно не окружат. Правда, и убежать я вряд ли смогу.

– Все назад! – взмахнул я пистолетом. – Буду стрелять!

Ответом мне стали насмешливые улыбки. Ага, так они мне и поверили, лоху и фраеру, что я все брошу и открою по ним огонь.

Я неторопливо, будто на занятиях по военной подготовке, передвинул рычажок предохранителя в боевое положение.

– Я не шучу!

Они вновь не поверили. В этот момент спина моя уткнулась во что-то твердое – стена дома, – а противники приготовились прыгать с двух сторон одновременно, не давая шансов для иного развития событий.

Бабах.

Повезло, не попал. Мой первый собеседник схватился за ногу чуть выше колена, роняя пушку и припадая на здоровую ногу.

– Ах ты ж..

Его отборный мат я не слышал, у меня были дела поважнее.

Бах. Бах. Бабах.

Есть, два рикошета в землю перед оставшейся троицей и одно попадание, на сей раз ниже колена. Надвигающаяся на меня стена из громил резво откатилась назад.

Я намеренно не стрелял на поражение. Это смерть, такого по отношению к своим людям Виктор Кампос не простит, независимо от причины, по которой он хочет меня видеть. А так, может быть, его ребятки напали первые?

– Назад, уроды! Всех замочу! Оружие на землю!

Естественно, оружия никто не сложил. Наоборот, на меня смотрело целых три ствола, готовые в любой момент отправить к праотцам. Три, потому что водитель «нашего» «либертадора» обежал машину и занял пост выведенного на время первого бойца. Теперь уж точно пат.

Они не стреляли в меня, знали, что хозяин приказал доставить живым. Возможности у них имелись, как и опыт ювелирной работы с оружием. Но гнев хозяина важнее того, что я, возможно, укокошил одного из них. В глазах парней читалось жгучее желание нарушить запрет, и, если я сильно дернусь, они так и сделают.

Бандиты больше не лезли дуром вперед. Перегруппировались, став полукругом, не спуская меня с прицела. Я проходил в школе тактику и понял, что дела мои плохи. Они выждут момент, вновь атакуют, и тогда я ничего не успею сделать. В обойме осталось шесть патронов, убить я не смогу ни одного из них, достаточно будет пули в предплечье или опять же ногу. После чего меня, раненного, отметелят, засунут в салон, где скрутят и еще раз хорошенько приложат. Что будет потом, знают только Древние.

Я снова выстрелил, пытаясь потянуть время. Пуля пролетела мимо одного из них рядом с ухом.

– Назад, я сказал!

Теперь меня послушались. Ситуация вновь стабилизировалась, но что дальше? Время играет против них, люди, увидев, что творится, и услышав первые выстрелы, начали разбегаться, через несколько минут здесь будет вооруженный до зубов патруль гвардии. Парни должны или начать действовать, или ретироваться, что они выберут?

Они ничего не успели выбрать. Из-за «либертадоров» показался первый гвардеец, одетый в сине-желтые легкие доспехи патруля, с открытым шлемом и тяжелым иглометом наперевес.

– На землю, всем! Быстро! Руки за голову! – вскинул он свое грозное оружие.

Мои противники принялись медленно разводить руки в стороны и опускаться на бетонопластик. Справа от них выскочил второй боец, беря место нашей схватки в перекрестный прицел. Сопротивления не было, все, включая меня, разводили руки и опускались на землю, но один из урок, по мнению второго гвардейца, делал это слишком медленно. За что получил невежливый удар прикладом по темечку.

Я на мгновение возликовал, но только на мгновение: через мгновение боец был уже возле меня.

– А ты чего стоишь? Особое приглашение нужно?

И со всей силы ткнул мне дулом винтовки в солнечное сплетение.

Звезды в небе парят, как идолы,

Над водой и во мгле.

Здравствуй, северное сияние.

Будет песня вам – чугада… —

пела музыка, отвлекая от любых мыслей и чувств, помогая не ощущать боль. Пела прямо в голове, ибо любых предметов, способных воспроизводить ее, у меня давно уже не было. Но память – куда более совершенный носитель, чем любой кристалл: услышав песню один раз, она может прокручивать ее прямо у тебя в сознании до бесконечности. И никто, ни один жлоб, ни один садист от мира правопорядка или криминала не сможет ее выключить.

Музыка пела. И пока она пела, я держался. Ведь сейчас для меня главное – продержаться.

Не ходи за морскими котиками

Далеко – заплывешь… —

зазвучал бессмысленный, но соответствующий мрачному настроению припев, по которому уже кругу…

– Итак, нападение на добропорядочных подданных ее величества, – лыбился донельзя довольный комиссар, двумя пальцами прокручивая вниз изображение моего личного дела, выведенное так, чтобы я видел отзеркаленную его часть со своей стороны. Кое-какие моменты, вроде моего удара шаром в висок, он с удовольствием высветил на огромном, во всю стену, экране. Действительно, не поспоришь, со стороны это выглядело не так, как чувствовалось изнутри. – Нанесение тяжких телесных повреждений. Насильственное изъятие огнестрельного оружия. Применение оного в целях нападения. Хулиганство, разбой, грабеж – полный комплект, Шимановский! Кстати, ты ведь в курсе, что одна из твоих жертв до сих пор в реанимации без сознания?

Нет, не в курсе. Но мне отчего-то не было грустно по этому поводу. Если бы даже убил того хмыря, переживал бы не сильно. Он свое заслужил.

Что это со мной? Заразился у ангелочков их презрением к жизни неближнего своего? Стал черствый? Или это мир летит с катушек?

Не знаю. Месяц назад я с таким же точно настроением шел убивать Толстого, почти сделал это. И не чувствовал никакого дискомфорта или моральных терзаний. Значит, мир?

Но, с другой стороны, там я был приперт к стенке, меня собирались покалечить (что хуже смерти) люди, которых я ненавидел всеми фибрами. Хотя здесь меня тоже могли покалечить или убить.

Да, я стал черствее, но это разумная эволюция, а не резкий ароморфоз моего морального развития.

«А всяким уродам туда и дорога!» — лаконично сформулировал внутренний голос окончательный вердикт.

– Врачи оценивают его состояние как тяжелое, но стабильное. – Комиссар сделал многозначительное лицо. – Учти, Шимановский, если он умрет, это будет совсем другая статья!

Я знал, что другая. Сейчас – покушение на убийство, а будет убийство. Целенаправленное, хладнокровное, не в целях обороны. Плюс к хулиганству, разбою и грабежу. Полный букет! Но я не нервничал.

Меня откровенно прессовали, и я не понимал почему. Начать с того, что мои рассуждения вроде «Приедут, разберутся, отпустят» оказались наивными и детскими. Согласно букве закона это не на меня напали бандиты-мордовороты, ал напал на них. Что подтверждено записью устройств наблюдения с трех ракурсов. Напал, избил, покалечил одного из них, отобрав служебное оружие, из которого ранил еще двоих «законопослушных» подданных ее величества.

Оружие действительно оказалось служебным. Бритые числились сотрудниками некой охранной фирмы, на него имелись все допуски и разрешения с печатями и подписями – не придерешься. О том же, что вся эта компания собиралась делать, почему поджидала меня, куда намеревалась везти и прочие мои доводы гвардейцы даже не захотели слушать. Напал? Напал. Первый? Первый. «Законопослушные» не нападали? Нет, они «законопослушные». Следовательно, это я, такой нехороший и жуткий тип, без двух минут хладнокровный убийца, заварил кашу, и меня следует отшлепать. А что было бы, если б сел в машину? Гвардии это не интересно. Вот если бы мой хладный труп нашли потом где-нибудь в вентсистеме, они бы заинтересовались, но пока трупа нет, нет и интереса.

На меня завели уголовное дело сразу по нескольким статьям, с суммарным наказанием более десяти лет лишения свободы. Если же тот тип умрет, порог потенциального сидения перевалит за тридцать. Это по максимуму, конечно, реально больше двадцати не дадут, но мне кажется, и двадцать – цифра запредельная.

Но все это фантастика для общего ознакомления. Или «отмаз» — есть такое слово в непереводимом русском. Повод. Никаких сроков мне не дадут, они лишь предмет прессинга, долженствующего оказать на меня моральное давление. На самом деле все проще: либо я отсюда выйду, либо не выйду. Третьего не дано.

У меня есть контакты, способные защитить и вытащить даже из такого дерьма, если не хлеще. Чего стоит одна Мишель, правая рука королевы. А есть еще таинственные влиятельные родственнички в ДБ. Может быть, там сейчас чистка, выявление «оборотней», и кому-то не до меня. Ну, так я жертва тех самых оборотней, должны помочь! Или не должны?

Мне кажется, проблема не в том, что должны / не должны, смогут / не смогут, в конце концов, столько лет помогали, лишний раз напрячься не обременительно. Дело в том, что никто не знает, где я и что со мной, поэтому…

…И поэтому точно не смогут.

Сильно подозреваю, что в реальности моего дела просто не существует, это такая же фикция, как и предъявляемые мне сроки по обвинениям. Я под защитой корпуса, и Виктор Кампос знает, с кем играет. Дело исчезнет вместе со мной, когда мое тело найдут в вентиляционных шахтах без всяких улик, указывающих на его причастность к смерти. Единственное, чего не понимаю, – почему, зная или догадываясь об установленных на мне жучках, он так рискует? Нашел способ заблокировать их, что успешно сделал, благодаря чему сеньора де л а Фуэнте до сих пор не примчалась сюда с группой camarradas? Ведь если бы ангелы знали, где я, давно уже были бы здесь. Или нет?

Итак, предварительные итоги. Я сижу в тюрьме, в одиночной камере, лишенный общения даже с другими заключенными. У меня отобрали браслет, навигатор, кое-какие мелкие личные вещи и, скорее всего, заглушили установленные на мне супер-пуперские дворцовые средства слежения. На мои просьбы дать хотя бы маме позвонить вижу лишь каменное выражение лиц надзирателей, один из которых походя ткнул меня шокером малой мощности, чтобы не шумел. Речь об адвокате также не идет, то есть моего дела в официальных базах данных не числится. Продажный (или купленный, как правильно?) комиссар пытается давить, устраивая детский сад, демонстрируя как бы официальные расклады моего дела, очевидно считая, что я – клинический идиот. Остается главный вопрос, на который у меня нет даже примерной версии ответа: что им все-таки нужно?

Это был уже второй допрос за все время, проведенное здесь. Сколько его прошло, не знаю, подозреваю, что больше суток. Все это время я сидел в ледяной камере, продрог до костей и жутко устал, пытаясь согреться, прыгал и отжимался. О сне речь не шла, какой сон в таком морозильнике? То же с кормежкой. Кормить меня никто не собирался, видимо думая, что Хуан Шимановский обладает способностью питаться святым духом. Но еда меньшая из моих проблем.

Как я выдержал эти сутки, не знаю. Очевидно, ведомый лишь одной мыслью – скоро все закончится, – мобилизовал все имеющиеся резервы. Я знал, это дело рук дона хефе, я ему нужен и, значит, до бесконечности мурыжить меня не будут. История должна подойти к логическому финалу, и чем скорее, тем лучше.

Завершение наступило наутро. Точнее, не само завершение, а лишь его начало, маленький и незначительный акт драмы под названием «введение в наши возможности гноить тебя, не марая руки, щенок». Оно проявилось в виде игры с детским названием «Участок», где добренький дядечка горит желанием защитить тебя от злых дядечек. После же него должен прийти злой и сделать все, чтобы ты почувствовал себя максимально некомфортно. Но, сидя перед комиссаром, я еще не знал об этой увлекательной игре и воспринимал происходящее с иронией, пытаясь не клевать носом и не уснуть от слащавых угроз. После адского холода теплый кабинет следователя сам по себе представал райскими кущами. Из всех возможных мыслей в голове роилась только одна: мама не узнает, что со мной случилось. Единственный любящий меня человек потеряет единственного любящего, но такого беспутного сына. И от этого становилось горько.

Что я могу сделать? Бежать? Из городской тюрьмы? Очень смешно! Попытаться привлечь внимание, организовать скандал, замочив кого-то из легавых? Как тогда, в школе? Кого-то из тех продажных уродов, что охраняют меня, не давая вставить слово, если по коридору, где меня ведут, мимо проходит кто-то еще? И ведь никого сволочи не стесняются! С силой двигают шокером под ребра и толкают дальше! Я за, с удовольствием замочил бы, но физически это нереально: надзиратели – здоровенные лбы, а я нахожусь в состоянии, когда хочется упасть от усталости и уснуть, наплевав на весь мир вокруг. Плюс на мне браслеты, магнитные наручники, от которых самостоятельно избавиться невозможно.

Есть еще второй вариант, как отсюда выбраться. Сделать то, что хочет хефе, ради чего меня собирались похитить. Но что-то мне подсказывало: первый вариант проще.

– Слышь ты, мудак, кончай базар! – не выдержал я и решил поторопить события. Естественно, переводя непереводимый русский на непереводимый испанский. – Давай говори, что надо!

Комиссар слегка опешил, проглотил ком. Кто-то осмелился сломать выстраиваемый им сценарий, посмеяться над его актерской игрой? Это уязвило самолюбие.

– Не понял?

– Объясняю, давай говори, хмырь, что хочет от меня дон хефе, и кончай с этим.

– Дон хефе? – Он сделал удивленное лицо. Но слишком уж демонстративно-наигранное. М-да, из него актер как… Как… Как из меня гаванский папа.

– Нет, гаванский папа![2] – Я тут же озвучил сравнение. – А кто ж еще? Или хочешь сказать, ты тут меня прессуешь не по его указке? Окстись, начальник! Процессуальный кодекс не про вас писан, нарушение за нарушением, а без хефе хрен бы вы так рисковали! – Я показно усмехнулся. – Дела на меня не существует! Лишь продажный мудак, которому заказали прессануть меня, чтобы я сделал то, что нужно сеньору Кампосу. Только и всего. Ну, что у вас там?

Комиссар рассмеялся. Весело так, будто увидел забавного хорька, вставшего на задние лапки.

– Юноша-юноша! Если бы все было действительно так! К сожалению, твое дело существует, и оно не зависит от воли дона хефе. К нашему сожалению.

– Тогда требую адвоката. – Я демонстративно развалился на стуле. – Требую, чтобы мне дали связаться с родными.

– А на имперский престол тебя не возвести?

Глаза этого слащавого урода лучились самоуверенностью и безнаказанностью. Да так сильно, что теперь я чуть не проглотил ком.

– Если дело имеет официальный ход, вы не можете просто так запереть меня и держать. Это противозаконно, и вы за это заплатите.

– Еще как можем! – Он усмехнулся. Недобро. – Знаешь, Шимановский, сколько людей, попав в эти стены, не вернулись к обычной жизни? Все это байки: адвокаты, звонки, процессуальные процедуры… К счастью, пока еще гвардия может себе позволить давить всяких сволочей, ни перед кем не отчитываясь. Но ты кое в чем прав, дон хефе заинтересован в тебе. И я не вижу причины, по которой тебя, без пяти минут преступника, стоит спасать от его гнева. Феликс! – воскликнул он, активировав иконку на панели рабочего стола.

Через несколько секунд в кабинет ввалился рослый, плечистый детина со зверской усмешкой на лице. Пардон, на роже. Мне он сразу не понравился, и это слабо сказано. Я испытал к нему отвращение, неприязнь, а за его оценивающим взглядом разглядел наклонности профессионального садиста.

– Феликс, юный сеньор не хочет сотрудничать со следствием. Ему нужно популярно объяснить, что он не прав.

Здоровяк плотоядно оскалился. Моя спина покрылась мурашками. «Плохой гвардеец». Только теперь я понял, в какую игру они играют. И что ледяная камера ночью – всего лишь предварительная психологическая обработка к предварительной психологической обработке. Я еще не дозрел до разговора о Викторе Кампосе.

Феликс оказался штатным садистом. От него держались подальше даже мои надзиратели, не прекословили и не пререкались. Ну, истинный «плохой гвардеец»! Да, такие люди нужны именно здесь, в гвардии, выбивать из подследственных показания без химии и дорогих спецсредств, стоящих на вооружении небедных чекистов и еще более небедных служб безопасности кланов. В работе «плохого парня» срабатывает не только и не столько физическая сила, сколько страх, который он внушает. Достаточно трудоемкое дело, зато идеально вписывается в бюджет именно этой конторы.

Я тоже проникся. В обморок не упал, разумеется, причитать и звать маму не начал, но настроение резко сменилось с отрицательного до безысходного.

Привели меня на сей раз не в мою покрытую инеем камеру, с которой я за ночь свыкся, а в небольшое жуткого вида помещение, в центре которого к полу был прикручен металлический стул. Не электрический, проводов не заметил, но снабженный множеством захватов, фиксаторов и иных веселых приспособлений, от которых начали подкашиваться ноги. На этот стул меня и усадили, предварительно сняв браслеты и зафиксировав руки за спинкой стула. После чего надзиратели удалились, оставив меня наедине с Феликсом.

– Мне сказали, ты плохо себя ведешь?.. – обратился ко мне детина.

Я промолчал, комментарии были излишни.

– А ты знаешь, что бывает с мальчиками, которые плохо себя ведут? Или ты не мальчик?

Он обошел меня кругом и показно удивился:

– Ах да, ты уже не мальчик! Ты мужчина! Ну что ж, тогда и разговор с тобой будет как с мужчиной.

В следующую секунду его кулак впечатался мне под дых. Я согнулся, насколько позволяли крепления, дыхание перехватило, нечем было даже застонать. В глазах помутнело.

Вот это силища! Признаюсь, не ожидал такого. Я занимался несколько лет, терпел всякие удары, мне попадало и от тренеров (а наши тренеры не считали необходимым как-то щадить нас на занятиях), но таких мощных не припомню. Еще бы немного, вышиб дух, мать его!

– Теперь ты понимаешь, что случается у нас с плохими мальчиками?

Пудовый кулак врезался мне в скулу. Не так сильно, но хлестко и больно. И главное – обидно. Но расслабиться или огорчиться не успел, меня настиг второй удар, за ним третий. И все по лицу. Толстяк бил не сильно, в кайф, получая эстетическое удовольствие от моего бессилия. Я до боли сжал кулаки, пытаясь не завыть ненароком, а тот продолжал избиение, меняя точки приложения.

Сколько это продолжалось, не знаю, но в один момент все закончилось. Феликс, утерев руки от крови из моего разбитого носа, молча вышел, оставив меня одного. Я стиснул зубы, выть хотелось неимоверно. И на сей раз моя ярость, моя вечная спутница, НИЧЕГО не могла для меня сделать. Я был волком, яростным волком, запертым в прочную железную клетку.

Лицо пылало, тело ломило от боли, я сидел в грязной допросной камере, прикованный к стулу, и ждал продолжения мучений, сходя с ума от неведения и безысходности. Неплохое завершение истории! Где же эта гребаная Катарина, обещавшая защитить от Кампоса?

Феликс. Его рожу запомню до конца жизни. И доберусь до этого сукина сына! Все отдам, душу дьяволу продам, но он свое получит. Чего бы это мне не стоило.

Эта мысль обнадежила настолько, насколько возможно. Люди смертны, даже гвардейцы, иногда с ними случается что-то непредвиденное. Например, несчастные случаи. Пусть инициатором работы со мной является Виктор Кампос, плевать, если я отсюда выйду, найду способ, чтобы это «что-то» случилось непосредственно с Феликсом, пусть он всего лишь рядовой исполнитель. Он – садист, получающий удовольствие от избиения, а это большая разница. Такой вот я злой и мстительный.

Но была еще одна мысль, доводившая до отчаяния. Я здесь не первый, надо мной как следует еще не работали. Так, подкрасили лицо, чтобы знал, с кем связался и что у них развязаны руки. Серьезная работа начнется тогда, когда мне предъявят конкретные детали дела, и это будет сущий ад. Все байки про людей, попавших в застенки гвардии и вышедших искалеченными или вообще не вышедших, – правда. Несмотря на то что гвардия, по определению, цитадель закона и порядка.

– Итак, молодой человек, продолжим.

Слащавый голос комиссара вывел меня из состояния полудремы. А может, и дремы, я слишком сильно устал и вымотался, провалился в сон моментально, как только люк за Феликсом встал на место. Хотя какой тут сон.

Да, я все так же сидел в камере, прикрученный к стулу. Судя по онемению кистей, сидел достаточно долго, больше часа. Так, надо срочно начать шевелить руками, попытаться возобновить кровоток, иначе будет худо. И я старательно заработал кистями, насколько позволяли архаичные крепления.

– Сеньор, я уже давно высказал подобную мысль. Я был готов сотрудничать и без рукоприкладства, если вы заметили.

– Я не заметил, – беззаботно бросил комиссар. Сволочь! Он поставил передо мной, чуть сбоку, в углу камеры, стул и раскрыл папочку складного терминала, после чего довольно прокашлялся.

– Первый вопрос. Какие взаимоотношения тебя связывают с Бенито Кампосом, сыном известного уважаемого человека Виктора Кампоса?

Я про себя отметил лишь «уважаемого человека». Сказано это было с намеком, но без иронии. Неужели гвардия пала настолько низко? Интересно, вся или в ней еще остались честные люди? После приключений в школе и взятке директора дэбэшнику в последнее верилось слабо.

– Никаких.

Комиссар удивленно хмыкнул.

– Странно, согласно моим сведениям, очень даже тесные!

Я хрипло рассмеялся.

– Вот тут вы правы! Тесные!

– Так «тесные» или «никаких»? – прицепился он, пронзая взглядом.

– Тесно негативные, – стушевался я.

– Поясните, сеньор Шимановский.

«Итак, друг мой, – подбодрил внутренний голос, – ты снова «сеньор». Издевательство закончилось, комисcap снова стал комиссаром, официальным лицом, обязанным говорить подследственному «вы». Ты рад?»

«Рад, – мысленно вздохнул я. – Но закончился ли пресс?»

В последнем мы оба сомневались.

– Бенито невзлюбил меня с первого дня, – начал я. – И несколько раз с компанией друзей участвовал в моем избиении.

Комиссар что-то живо написал на повернутом ко мне почти под прямым углом и потому невидимом планшете.

– У меня другие сведения. Это вы, сеньор Шимановский, участвовали в избиении сеньора Кампоса. Причем сделали это на территории школы, запись этого инцидента лежит в открытом доступе в сетях.

Я снова рассмеялся, теперь более весело.

– Сеньор, я такой крутой, что решил вдруг ни с того ни с сего избить пятнадцать человек? Я похож на психа?

Комиссар не моргнул и глазом.

– Возможно. У вас был мотив. При таком резком негативном отношении не бывает «ни с того ни с сего». А что псих? Вряд ли. Скорее злоумышленник, твердо рассчитавший силы, вооружившийся специальными средствами, дающими локальное преимущество над противниками. Шокером, например. Или гранатой. А что, алиби великолепное: «Я же не псих, нападать на пятнадцать человек?» Хотя на самом деле… А на самом деле вы единственный, – зло закончил он, – кто в тот день вышел сухим из воды, без единого повреждения. В то время как абсолютно все ваши противники да и сообщники отправились в госпиталь, некоторые задержались там достаточно долго. Опасно, сеньор Шимановский, опасно сработано, но безупречно.

Я позеленел от злости и сжал только-только начавшие отходить, объятые полчищами мурашек кулаки.

Сволочь! Тварь! Падаль! Ненавижу!

Но комиссару было плевать на мою злость, именно ее он и добивался.

– Отдаю вам дань уважения, все прошло великолепно. Из вас вырастет неплохой наемник, вы умеете планировать операции. Если вырастет, конечно. Но вернемся к нашему делу.

Я попытался взять себя в руки. Не сейчас, Хуанито! Не с этим maricon de mierda! Не выказывай свою слабость!

– Итак, вы питаете к сеньору Кампосу-младшему стойкое чувство неприязни, связанное с не единичными стычками друг с другом, коим наберется достаточно свидетельств. Так?

Глупо отрицать.

– Да, так. Но, сеньор комиссар, при чем здесь вообще Бенито? Я – это я, Бенито – это Бенито. Какая связь между мной, моим делом и им?

Комиссар резко посерьезнел, хотя и до этого его лицо несерьезным назвать было нельзя.

– Такая, сеньор Шимановский. Несколько дней назад Бенито исчез. Был похищен. Его телохранителей отравили парализующими капсулами, те ничего не могут сказать об инциденте. В высшей степени грамотная акция, сработали профессионалы.

Я усмехнулся.

– И при чем здесь я? Да, я положил пятнадцать человек, но справиться с телохранителями Бенито?

– При том, сеньор Шимановский, – последнее слово комиссар произнес с сочувствием, – только вы обладаете достаточным мотивом для его устранения, только у вас есть знакомые, способные осуществить подобную акцию. Напомню, если вы вдруг забыли, дон Кампос – хефе, авторитет криминального мира, и его сына охраняли не последние люди своей профессии.

Комиссар картинно схлопнул планшет в капсулу.

– Вот сейчас вы и расскажете, как, зачем, почему и на каких условиях никем не контролируемая структура, именуемая Корпус королевских телохранителей, сделала для вас эту грязную работу, что вы (или они) собирались делать с сеньором Кампосом-младшим, жив ли он еще и, если жив, где находится. А чтобы не сомневались в серьезности наших намерений, сеньор Сантьяго будет вежливо напоминать вам об этом всякий раз, когда вы попытаетесь промолчать или сказать неправду. Феликс!

Люк поднялся, и в камеру чинно вошел тот самый детина, сияя в предвкушении, в руках он держал приспособления, безобидные на первый взгляд, однако опытный исследователь орудий пыток инквизиции обнаружил бы в них массу интересного.

– Сеньор Сантьяго, приступайте.

Я сидел, наблюдая за неспешными приготовлениями этого Сантьяго к любимому делу, до меня наконец начало доходить. Бенито похитили. А крайним хефе пытается сделать меня, поскольку я ненавидел его сына больше жизни. А еще я дружу с особами, одна из которых открыла по Бенито и его дружкам огонь прямо на улице и заставила лизать ботинки. Я непричастен, это легко проверить и доказать, но дон в гневе, в волнении за единственного сына и вряд ли способен адекватно мыслить. Ему просто наплевать, что сделают со мной его гориллы, он отдал приказ, они будут мурыжить меня, пока…

Пока не сделают со мной чего-то непоправимого.

Итак, я здесь потому, что на меня повесили чужие проблемы, и способов открутиться от них не вижу. Думать о вполне осязаемом худшем не хотелось, потому я закрыл глаза и принялся безостановочно повторять про себя знакомые с детства слова маминой молитвы. В данной ситуации это лучшее, что я мог сделать.

«Pater noster! Qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum…»[3]

Глава 2

«СКОРБЯЩИЙ АНГЕЛ»

И все равно я ничего не понимал. Ну, не стыковалось все одно к одному! Отсутствие логики в происходящем напрягало даже больше, чем так называемые пытки охранников.

Пытки. Начну с них. Меня пытали довольно изощренными, но гуманными способами, никакого средневекового варварства, никакой пародии на инквизицию. Правда, делали это почти без остановки, но менее гуманными от этого методы не становились. Из чего напрашивался вывод: меня берегли.

Да, кулаком по лицу, больно. Да, таранный удар под дых, то еще удовольствие. И даже выкручивание рук с последующей обработкой болевых точек, от которой я орал благим матом, – все это плохо, больно, страшно. Но не фатально для организма.

Как потом выяснилось, провел я в застенках три дня. Меня пытали, если учесть первую ночь в ледяной камере, почти непрерывно, отвлекаясь, чтобы отдохнуть самим (но ни в коем случае не дать отдохнуть мне, как могло бы показаться). За это время я не получил ни одной серьезной травмы, ни одного вывиха или перелома. Меня даже кормили! Да, постоянно прессовали, держали в напряжении, но я научился справляться и с этим, «уходить» от мучителей в нирвану в прямом смысле этого слова, не реагируя ни на что и не чувствуя боли. Это было беспамятство, тяжелое, бредовое, на грани сумасшествия, но спасительное, а потому благословенное.

Своей нирваной я поставил в тупик брутального мачо Сантьяго, моего главного мучителя от мира гвардии, привыкшего повелевать теми, кто попадает в его руки, но этим же, однако, только ускорил лавину накатывающих событий. Впрочем, по порядку.

Это случилось, когда меня «топили». Есть такая изощренность, когда на лицо кладут тряпку, а затем льют на нее сверху воду. И ты тонешь, захлебываешься в прямом смысле слова. Великолепные ощущения! В тот момент я «тонул» раз, наверное, в шестой. Бился в конвульсиях, пытаясь сделать глоток воздуха, намертво прикованный к стулу, превратившемуся на время пытки в горизонтальное кресло. Бился, бился… И в один миг мне стало все равно.

Чего я, собственно, мучаюсь? Они ведь и хотят заставить мучиться, страдать. Убить не убьют, я нужен, искалечить не искалечат, по той же причине, а боль – всего лишь боль. Боль – это страдание.

А страдание определяется желанием. Если ты избавишься от желания, тебя покинет и страдание. Сиддхартха Гаутама, шестой век до нашей эры. Достичь подобного можно лишь с помощью медитативного созерцания себя, любимого. Тоже оттуда.

Буддизм – красивая религия. Я изучал все пять мировых религий, было интересно, знаю разницу между классическим буддизмом, более похожим на философию, и церковью Благоденствия, верой в Священный Круг, вобравший в себя слишком много от радикальных учений ислама и неохристианства и более напоминающий агрессивную религию (если бывает агрессивное равнодушие, конечно). Но знать теоретическую базу – одно, а использовать практические ее достижения – совсем другое, в моих условиях трудновыполнимое. Нельзя просто так перестать желать дышать, когда твои легкие рвет на части изнутри, когда ты бессильно пытаешься вдохнуть или выдохнуть, а в метре от себя ощущаешь презрение и ненависть со стороны мучителей. В таких условиях нирваны не достичь. Но я упрямо цеплялся и цеплялся за эту мысль, силой вгоняя себя в состояние презрения к жизни, и с каждым ведром воды спокойствие все более и более овладевало моим сознанием, а конвульсии становились все менее сильными. Это много, но все же недостаточно.

Я ждал паузу, просвет в графике. К счастью, ждать пришлось недолго, на сегодня мучители уже выдохлись, они же тоже люди, и Феликс, и второй помощник, им, как и всем, необходимо спать, питаться и справлять минимальные потребности организма. Второй тюремщик, их было двое, менялся, но сам сеньор Сантьяго оставался незаменим. Присутствовал всегда, что накладывало отпечаток на график истязаний. Я получил несколько минут отдыха, и этих драгоценных минут мне хватило.

Концентрация, сосредоточенность на одной мысли – вот чего недостает! Одной-единственной, но яркой, забивающей все остальные, всепоглощающей! Она должна стать моим плотом, спасательным кругом, утянуть больное страдающее сознание из глубин реальности ввысь, к заоблачным далям безвременья и бессознания. Я должен выйти отсюда, из этой камеры! Но что может стать локомотивом?

В недолгой жизни я сталкивался лишь с одним явлением, вгонявшим меня в искусственную нирвану. Это музыка. Причем не та «бла-бла-бла – тра-та-тарам» в лучших традициях Латинской Америки, основа основ любого популярного течения на планете, а другая, настоящая, от которой ноги не начинают прыгать, ведя тебя в огне ритма, но от которой в душе что-то переворачивается. Хочется смеяться и плакать, рыдать от горя и кричать от радости одновременно. Музыка Средневековья, Золотого века.

Песня родилась сама собой. Я и слышал-то ее всего пару раз, но запомнил. У нее был типичный непонятный для жанра текст, а мелодия напоминала скрип дверных петель, но, вьюжная и тихая, она как нельзя более подходила моменту. Я слышал в ней тоску и печаль, радость и грусть, любовь и надежду на счастье, а еще прощение – столп еще одной, иной, но тоже мировой религии.

Ее текст как-то касался темы Севера, бескрайней природной пустыни на севере тогдашней России, суровой жизни тех краев. И когда я слушал впервые, отчего-то представил себе собственную жизнь, будто это я, а не герой песни бреду по белой беспросветной тундре в бесконечную полярную ночь в поисках чего-то. Иду, ищу и не нахожу. А вокруг вьюжит и метет, я знаю, что могу заблудиться и не вернуться, но все равно устало передвигаю ноги, шаг за шагом. Потому что где-то рядом мой собственный чум – место, где меня ждут и всегда будут рады. Если доживу, конечно, выберусь и не потеряюсь.

Когда Сантьяго с помощником отстегнули меня и привели в вертикальное положение, я был уже далеко. Они что-то кричали мне, угрожали, требовали, но вместо брани и угроз я слышал тихий шепот белых крупинок, а перед глазами простиралась даль бесконечной белой пустоши, в которой я, молодой и неопытный юнец, совсем запутался. Эта тундра и есть моя жизнь. В ней, где-то там, за горизонтом, к небу поднимается дым очага, моего места в этом прекрасном, несмотря на жестокость и непривлекательность, мире.

– Слышишь, твою мать! Отвечай!

Феликс орал. Он видел мое состояние, чувствовал, что теряет меня, и понимал, что ни черта не может сделать. Потом, кажется, бил. Не знаю, я больше не чувствовал боли, она проплывала как-то мимо. Еще, кажется, мне давали нюхать аммиак. Опять-таки «кажется», потому что это не помогало им надолго. Да, я приходил в себя, природу и рефлексы не обманешь, но удержать меня в этом мире сеньор Сантьяго был не в состоянии.

Он бил меня, а я видел перед собой снег, чарующий танец вихрящихся снежинок. И тихий шелест ветра, хриплым баритоном со страшным древним акцентом ложащийся на душу медленной музыкой:

Если б знать, как любить тебя

Или петь, как лететь,

Был бы дальше и выше наш чум,

Был бы слаще наш дым…

Нирвана…

Когда я очнулся, вокруг царила темнота. Я лежал на кушетке, вмурованной в стену, продрогший от холода. Лицо пылало. Избитое тело сигналило о том, что не горит желанием повиноваться. Во всяком случае, не в ближайшее время. Пошевелил руками и ногами. Вроде целые. Уже хорошо, остальное переживем. Закашлялся.

Итак, на мне все еще моя одежда, старый школьный костюм. Сухой, точнее высохший после последнего истязания, но за время обработки меня гвардией превратившийся в лохмотья. Обидно. Лежу я не в той холодной камере, в другой, и это здорово, в той уже заболел бы в мокрой одежде, а так просто кашель подхватил да знобит чего-то. Ничего страшного, поправлюсь, главное – жив.

После оценки состояния мысли переключились в практическую плоскость. Меня не пытают, оставили в покое. Надзирателей рядом нет. Это сигнал? О чем? Гвардия больше не будет заниматься мной?

Феликс так и не смог вывести меня из нирваны и этим проштрафился, как специалист. А с ним расписалась в бессилии и вся гвардия, не сумевшая на меня надавить. Значит, по логике, вашего покорного слугу должны передать иным, имеющим большие возможности специалистам. Например, людям дона. Скорее всего, сейчас утрясаются формальности, как именно передать меня бойцам криминального авторитета без огласки, учитывая, что я нахожусь в застенках гвардии, и мне вроде как официально предъявлено обвинение. В последнем сомневаюсь, но это же не шарага, тюрьма нашей доблестной системы правопорядка, должно же быть у гвардейцев хоть что-то похожее на совесть? Не могут же они действовать настолько нагло?

Нет, не должны, всему есть предел, даже в таком продажном государстве, как наше. Но сомнений, что данная процедура у них давно отработана, пройдет без сучка без задоринки, у меня не возникло ни на секунду. С этой стороны надежд нет.

Конечно, это имеет право на существование лишь случае, если я действительно нужен дону и мой прессинг здесь – часть основного действа, а не вспомогательный эпизод. А в последнем я сильно сомневался.

Почему? Все просто. Я – никто, звать меня «никак». Да, вокруг наблюдаются какие-то движения, мной интересуются разные службы, от ДБ и дворцовой стражи до корпуса телохранителей. Катарина вообще в упор стреляла в дружков Толстого, а самого его заставила делать не самые приятные вещи. Но по большому счету это ерунда, временные следствия безобидных случайных причин, которые не могут усовершенствовать меня выше того уровня, на котором я нахожусь, уровня «парня с района». Я не причина, по которой некто захочет похитить или тем паче убрать сына одного из влиятельнейших людей на планете, не та весовая категория.

Хм-м. Даже если предположить, что я – тайный принц, наследник престола, это тоже ничего не изменит. Принца проще всего изолировать, если ему угрожает опасность, или ударить на упреждение. Не раскрывая его инкогнито и прочее. Похищать для этого человека? Тем более глупо приплетать к этому действу корпус. Тот при всей своей внешней нелогичности крайне логичная структура, никогда не позволит себе действовать, как захочет правая нога кого-то из его лидеров. Ангелы поступают так, как им надо, жестко, решительно, кроваво, игнорируя всех вокруг, и похищать (!) сына криминального авторитета?..

Даже если на моем месте был принц крови, им проще завалить Бенито. И его, и папочку. А метящих на хлебное место команданте и других хефе поставить перед фактом, дескать, не с теми тягаетесь, ребята. Вот так должна работать подобная структура, отдам руку на отсечение, так она и работает.

Но я не принц. Да, мод, возможно, уникальный (все моды в какой-то степени уникальны), и очень хотят меня заполучить, но им гораздо проще решить дело с тем же Кампосом полюбовно, тот грамотный человек и понимает: планета круглая и на ней не спрячешься.

Похищают людей те, кто слабее, не способен ничего противопоставить противнику в открытом бою. Кто это может быть применительно к криминальному дону? Конкуренты, другие хефе. Какие-нибудь главы «подшефных» банд, тяготящиеся его властной рукой. Мелкие кланы, с которыми он что-то не поделил. Те же силовики, ДБ, например, для своих закулисных игрищ. Да мало ли врагов у авторитета? Но почему он приказал заняться мной, одиночкой и неудачником, будто я могу на что-то повлиять в этой жизни?

Убрать или как-то наказать Бенито в качестве платы за мое вступление в их корпус? От этой версии мне хотелось рассмеяться комиссару в лицо, удержала только серьезность окружающей обстановки. Чем-либо, чем могу «купить» их, чтобы они сделали для меня грязную работу на заказ (типа древнего артефакта, дарующего силу или бессмертие), я не владею. Что остается? Правильно, ничего.

Логики в происходящем нет. Значит, все-таки банальная перестраховка. Виктор Кампос ведет свое следствие, основное, главное, а я, так, для успокоения совести, сижу в застенках гвардии, где вряд ли будут искать ангелочки, под присмотром его людей, и отдыхаю, меняя массажи на джакузи, в ожидании его дальнейших распоряжений. Пытки – тоже перестраховка, но уже гвардии, дерущей задницу для своего хозяина, не дожидаясь его прямого приказа.

Эта версия была самой логичной и оптимистичной. Следуя ей, когда прояснится ситуация с Бенито и будут найдены настоящие виновные, меня выпустят. Или хотя бы позволят связаться с людьми, которые сделают это. С такой мыслью я уснул, не обращая внимания на боль и холод.

И оказался не прав. Когда я понял это, мне стало дурно от плохого предчувствия.

Для начала меня с утра пораньше препроводили в допросную к сеньору комиссару. Не пыточную, а нормальную допросную, с хорошим освещением и терминалом виртуального интерфейса перед столом следователя.

– Ничего не хочешь сказать, Шимановский? – бросил мне тот, входя в кабинет за моей спиной.

Я отрицательно покачал головой.

– Напрасно. У меня для тебя две новости, хорошая и очень хорошая. С какой начать?

– Мне все равно.

Комиссар сел напротив, подался вперед, сцепив руки замком, выдавая волнение и триумф одновременно.

– Тогда начну с хорошей. С тебя снимают все обвинения. Пострадавший пришел в себя, состояние его оценивается как удовлетворительное, фирма, на сотрудников которой ты напал, не захотела огласки и отзывает все заявления. Ты рад?

У меня внутри все съежилось. Получается, это не перестраховка?

Получается, да. Нирвана сыграла злую шутку, и меня передадут по инстанции. В то, что меня просто отпустят, дескать, все разрешилось, ты не виноват, парниша, не верилось сразу, не та рожа у комиссара. Он испытывал удовольствие от осознания того, что сбагривает меня с рук, и сбагривает тем, кто не настолько скован в методах, как он. Скотина! Интересно, их изначально таких набирают или уже здесь такими делают?

– А вторая новость – меня отпускают? – грустно усмехнулся я.

– Именно! – Комиссар расплылся в слащавой улыбке. – Через час ты выйдешь на свободу. Но не советую расслабляться, поверь, ты еще захочешь к нам обратно. Поймешь, мы – гуманные и тактичные люди, в отличие от некоторых других.

Даже вот как. Открытым текстом, в лицо, никого и ничего не стесняясь. Насколько же эта система прогнила?

– Я в этом не сомневаюсь, сеньор комиссар, – хмыкнул я. – Вы «гуманные». Но по-честному вы вообще не должны быть «гуманными»! Вы должны ловить «гуманных», сажать их за решетку, а не лизать им задницы за брошенную кость в виде жалких презренных центаво!

Комиссара покоробило. На лице проступило жгучее желание врезать мне напоследок. Останавливало лишь осознание того, что я – мелкая сошка, недостойная его высочайшего внимания и тем более оскорбления.

– До свидания, Шимановский! – прохрипел он, взяв себя в руки. – Очень надеюсь, что больше не увижу тебя.

Я приторно улыбнулся:

– А я же напротив, сеньор комиссар, очень надеюсь на нашу встречу. И горю желанием сделать так, чтобы вы ее не пережили. Впрочем, это из области мечтаний, но все равно до свидания!

После чего с удовлетворением наблюдал, как меняется цвет лица сидящего напротив меня отморозка с пунцового до белоснежного. В итоге он все же взял себя в руки, я был мухой, писклявой мухой, а разве подобает такому уважаемому человеку обращать внимание на писк? Показно игнорируя меня, он поднялся и вышел. Через минуту появились двое громил надзирателей и повели обратно.

Итак, меня выпускают. Вполне официально, иначе бы не сообщали об этом вот так, а тихо провернули бы свое дело. Но за порогом меня вновь будут ждать, и на сей раз фокус с каменными шарами не пройдет. Как это будет выглядеть? Успею ли я подать сигнал о помощи? Поспеет ли помощь, если они глушат сигналы жучков?

Всего этого я не знал, потому, привалившись к стенке, нырнул в привычное полузабытье. Это шанс, я попытаюсь бежать или грохнуть кого-то из сопровождающих. Вряд ли получится, но попытка не пытка. Я должен подать о себе знак!

Глаза сами собой слиплись, и я окунулся в спасительный сон без сновидений.

О том, что эти сволочи придумали, чтобы безопасно передать мою персону бандитам, мне узнать не довелось. Буквально через полчаса меня снова выдернули из полусна и повели в ту же допросную. При этом лица надзирателей были напряжены, движения скованны. Они бросали в мою сторону опасливые взгляды, а я не знал, как на это реагировать. О причине их напряжения догадался, лишь когда стоял перед люком допросной и с меня снимали наручники. Грубейшее нарушение протокола, наручники с меня могли снять только внутри допросной. Но это произошло именно здесь, после чего меня грубо втолкнули в зев раскрывшегося люка, который следом автоматически встал на место.

– Привет, – сказал я, уже зная, кого увижу внутри.

В кресле следователя, боком ко мне, закинув ногу на ногу, сидела черноволосая сеньора в белом парадном кителе. С ее шеврона на меня гордо смотрел кондор, поднимающийся ввысь к самому солнцу.

– Привет, – обронила она, не отвлекаясь от чтения виртуальной планшетки. Мое личное дело. Местное.

Я усмехнулся:

– Что-то долго ты!

Она молча указала на стул напротив.

– Дела были.

Затем соизволила поднять глаза и окинуть меня довольным изучающим взглядом.

– А ты здесь не скучал!

Я сжал кулаки. Стерва!

– Ты можешь объяснить, что происходит? – Я принял ее приглашение и сел. – Почему вы до сих пор не вытащили меня отсюда? Вы же обещали защитить от дона хефе! Они что, глушат ваши жучки? И что это вообще за цирк такой насчет Бенито?

Она махнула головой, растрясая волосы по плечам, свернула планшетку в капсулу и презрительно бросила ее на стол.

– С какого вопроса начать?

– По порядку.

– Хорошо. Тебе предъявили обвинение в нападении на людей с изъятием у них огнестрельного оружия. Довольно успешное нападение. Это серьезная статья. Здесь тебе безопаснее всего. Снаружи большие разборки, и лучше оставаться под защитой гвардии. Даже такой защитой. – Она кивнула на художества на моем лице. – Жучки глушат, но не все. На какое-то время мы тебя было потеряли, но сейчас ситуация под контролем. Несколько дней назад был похищен некто Бенито Кампос, сын известного криминального авторитета. Кто это сделал – неизвестно, но он достаточно грамотно подставил нас, из-за чего и возникли сложности. Это все вопросы?

Я открыл рот, но тут же его закрыл. А чего я, собственно, хотел? Каков вопрос, таков ответ!

– А можно сначала и подробнее?

Катарина деловито откинулась на спинку.

– Здесь не самое лучшее место для беседы. У меня работает свой глушитель, но я не могу гарантировать, что разговор не перехватят. Предлагаю переместиться в более спокойное место.

– Кто же против? – Я развел руки в стороны.

Она улыбнулась, залезла во внутренний карман и протянула мне некую вещь.

– Но вначале ты расскажешь мне, кто тебя так уделал. Это важно.

Вещью оказался кинжал, точнее, стилет. Небольшой архаичный трехгранный клинок, призванный не резать, а колоть, пробивать доспехи. Естественно, не современные композитные скафандры, а старые средневековые жестянки. Хорошая вещь, сработанная под антиквариат, и именно это вызвало недоумение, клинок был рабочим, никак не музейным экспонатом.

– Что это?

Моя собеседница нахмурилась:

– А ты не знаешь?

– Вообще-то нет. – Я деловито пожал плечами, рассматривая стилет с разных сторон.

– Это «скорбящий ангел». Знак. Вручение его какому-либо человеку означает, что Корона им недовольна. Если же Корона недовольна очень сильно…

Продолжения не требовалось.

Я перевернул клинок, внимательно рассмотрел выгравированный на ручке узор и понял, почему «ангел», да еще «скорбящий». Рукоятка сделана из непонятного твердого белого материала, то ли кости, то ли экзотического пластика, и представляла собой ангелочка, сложившего руки перед грудью. Точнее, ангелицу, или как там ее обозвать, чтоб звучало грамотно. Существо ярко выраженного женского пола. Крылья размашисто обвивали рукоятку, глаза опущены в землю. Скорбь и печаль. Умелая работа!

– Красиво! – потянул я и почувствовал, как заблестели глаза. Ну да, я же мужчина, а какому мужчине не нравятся подобные игрушки?

Катарина понимающе улыбнулась:

– Корона на простые вещи не разменивается. Ручная работа, штучная. Можно сказать, произведение искусства. Их нельзя подделать, каждый имеет собственную атомную сердцевину с уникальным номером, только Корона может «одаривать» такими. Одно жаль, люди, которых «одарили», не в состоянии по достоинству оценить красоты «подарка». – Она показно подняла глаза к небу.

Что-то такое я слышал краем уха. Еще одна феодальная традиция нашей доблестной династии, аналог «черной метки» у книжных пиратов. Атавизм с летальным исходом.

– А почему она скорбит? А не, например, наказывает? «Карающий ангел» – куда звучнее! Вложить меч в руку, сияние глаз, блеск…

– Потому что ее величество скорбит о каждом своем подданном, даже если тот сошел с праведного пути, – посерьезнела Катарина. – Никогда не забывай об этом. Так должно быть, и, пока это так, у Венеры есть будущее.

Я понятливо кивнул. Глубокая философия, весьма далекая от обывателя. Да, в общем, и от самой Короны. Без которой тем не менее пошатнутся общественные устои.

– Так Корона решила, – я вернул шедевр оружейного искусства назад, – что гвардия?..

– Что гвардия взяла на себя слишком много. Всему есть предел, и в первую очередь неуважению. Итак, это Феликс Сантьяго? Его работа?

Она вновь указала на синяки на моем лице. Могла не уточнять, раз жучки работают. Но, с другой стороны, мой кивок – вещь протокольная, несет в себе аналог круглой печати на тексте приговора. Я вспомнил эмоции, пережитые благодаря этому человеку, и злорадно усмехнулся.

– Известный тип, да?

– Да. На него уже несколько раз заводили дела. Но до сей поры он уходил от ответственности. Слишком хорошие покровители. – Она нехорошо так скривилась. Я бы на месте Сантьяго уже повесился. – Ты готов?

Я кивнул, не уточняя, к чему именно. Она нажала на кнопку вызова охраны, вполне себе реальную кнопку на столе, не имеющую к виртуалу никакого отношения. Через несколько мгновений люк поднялся и внутрь вошел «мой» следователь. На лице его была написана легкая растерянность. Видать, неожиданным гостем оказалась моя… Мучительница? Спасительница? Блин, как я сам-то к ней отношусь? Однако ее появление не воспринималось им как трагедия, скорее досада, незапланированная неприятность. Комиссар не походил на дрожащего от страха кролика, у него имелись свои аргументы, которые, он был уверен, сработают.

– Я вас слушаю, сеньора? – вытянулся он, но с показной ленцой, не в струнку.

Я перевел взгляд на его погоны. Капитан-лейтенант. Она же – майор, причем майор госбезопасности. Вот они, уставные уколы, для обывателя мелочи, а знающие люди поймут.

Катарина смерила его презрительным взглядом:

– Сеньор комиссар, я забираю задержанного. Вот документы о его переводе.

После чего протянула пластиковый пакет.

Комиссар бегло пролистал бумажные листы, иронично улыбнулся и вернул их обратно.

– Прошу прощения, сеньора, но боюсь, это невозможно.

– Простите? – Лицо Катарины вытянулось в удивленную мину.

– Я говорю, сеньора, эти бумаги не являются основанием для перевода подозреваемого. Во всяком случае, для меня. Гвардия не подчиняется ни вам, ни департаменту безопасности, основанием для перевода может являться только приказ моего собственного начальства либо подпись королевы. Безусловно, у вас есть бумага с подписью королевы?

Катарина прошептала нечто нецензурное.

– Сеньор, мне кажется, кое-чего не понимает. Эти бумаги обязательны для исполнения. И для вас, и для вашего начальства. Для всех.

Ответом ей стала победная улыбка.

– Мое начальство – возможно. Спорить не буду. Но я – нет. Я исполню приказ о переводе подследственного тотчас же, как получу его, но получу от того, кто имеет право таковой мне отдавать. Прошу прощения!

Вот подонок! Нашел лазейку! Тут я не выдержал:

– Позвольте, сеньор комиссар, ведь вы только что сказали, что меня вообще освобождают! Что фирма отзывает все заявления сотрудников!

Катарина посмотрела на меня с удивлением. Этого она не знала. Странно. Комиссар развел руками:

– Прошу прощения, сеньор, они передумали. Дело будет заведено.

Я сжал от злости кулаки. Сволочи!

На лице Катарины застыло недоумение. Не трагедия, не растерянность – недоумение. То есть он в своем праве. Она найдет управу, как же иначе, подключит всех, кого можно, однако этот раунд не за ней. Ее растерянное лицо было мне как бальзам на душу, каюсь, но проблема имела и иную, более важную сторону: корпус не всесилен. Над этим стоило задуматься.

Я верил в обратное, знал, что это так. Может, королева и марионетка в чьих-то руках, но в повседневной жизни страны, скованной вековыми цепями традиций, ей позволено многое. А все, что позволено ей, можно и ангелочкам. Так я считал до сего дня, а вместе со мной и вся планета.

Тут же я пришел к еще одному выводу. Какой-то вшивый офицер гвардии, следователь, ставит палки в колеса офицеру корпуса? Телохранителю королевы? Представителю пусть и не всемогущей, но находящейся над законом структуры, бойцам которой позволено почти все? Не стоит недооценивать ангелочков, это чревато, и Виктор Кампос не может этого не понимать. То есть за порогом этого заведения идет самая настоящая война.

От последней мысли прошиб пот, я понял, почему здесь мне было эти дни безопаснее. Следователь куплен, как и его начальство и многие коллеги, но они не могут сделать все СОВСЕМ не по закону. Они тоже скованы цепью, и на сей раз эта цепь сработала в мою пользу.

Озадачивало, насколько осмелел Виктор Кампос. Его шестерки открыто фабрикуют уголовные дела, не опасаясь ни бога, ни черта, ни ее величества, посылая подальше людей ранга Катарины. Потянет ли он войну с такой структурой?

Меня не отпустят. Теперь не отпустят. Этот следак засветился, как и Феликс, их в итоге прижмут или завалят, но это произойдет позже. Хефе пошел ва-банк, раскрывая козыри, и в этой ситуации передача меня в лапы Катарины – поражение. Как только Катюша покинет камеру, пусть даже на минуту, связаться со своими, я не дам за свою жизнь и ломаного центаво. Интересно, понимает ли она это? Должна понимать, не маленькая!

Да, понимает. Последняя моя мысль отразилась на ее лице, стервочка ободряюще подмигнула.

В следующую секунду существо, сидящее напротив меня, молнией сорвалось со своего места навстречу ничего не ожидающему комиссару. Удар. Еще удар.

– Ох йо, – выдал он фразу на непереводимом испанском. Рука его выгнулась за спиной под очень большим, на грани фола, углом. – Ты что делаешь, сука! Это нападение на сотрудника гвардии! Ты еще пожалеешь об этом!

– Я? – Катарина плотоядно усмехнулась. – Пожалею? Ты уверен?

– Да! Ты! Даже на такую, как ты, есть управа! Быстро отпусти, иначе…

– Иначе что?

Пауза.

– Иначе худо будет.

Комиссар говорил серьезно, абсолютно уверенный в своих словах и правоте. И в той силе, на которую рассчитывал, пытаясь угрожать. Но Катарина его чаяний не разделяла.

Рывок и толчок. Вновь вой комиссара, лоб которого с гулким «бумом» въехал в столешницу.

– А «худо» – это как?

– Ах ты ж… – Далее следовали непереводимые фольклорные обороты.

Катарина довольно усмехнулась и, словно играя с ребенком, потрепала комиссара по головке.

– Мальчик, ты кое-чего не понял. Ты играл с огнем, но заигрался. Забыл, кто есть кто в этой жизни и свое в ней место. Оно ведь есть у тебя, место, несмотря на покровительство неких сильных мира сего, не так ли?

Ответом стало неразборчивое мычание.

Она наклонилась и зажала локтем его горло, нежно так приобняв. Раздался резкий щелчок, звук «тр-р-р», и из ее запястий в стороны вылетели тоненькие полукруглые почти прозрачные пластины, которые наслаивались одна на другую, образуя нечто вроде веера. Благодаря сверхмалой толщине каждой пластины, всего несколько молекул, общая толщина веера сравнима с шерстяной нитью, а значит, легко умещается внутри тела. «Бабочки».

Я читал о них. Главное в «бабочках» не толщина, а кибертехнологии, вживление управляющего контура непосредственно в нервную систему. Как происходит их активация и дезактивация, не знаю, но операция по установке сложная и ответственная. Слышал только, что управлять ими достаточно трудно, делается это непосредственным сигналом нервной системы, как поворот руки или ноги.

Одно ловкое, но аккуратное движение, и горло комиссара обагрилось кровью, хлынувшей ручьем на столешницу, заодно заливая рукав моей старой знакомой. В глазах ее плескалось удовлетворение и чувство глубокого превосходства, она держала «бабочки» перед глазами бледного как смерть комиссара, заставляя дергаться в конвульсиях.

– Ты прав, малыш, ты не обязан исполнять то, что написано в этих документах. Без прямого приказа начальства не обязан. Это называется бюрократия, твое поле битвы, и ты на нем выиграл. Но не учел, что мы не играем по правилам. Я могу убить тебя в любой момент, просто так, потому что мне этого хочется. И мне ничего за это не будет. Не веришь?

Комиссар захрипел и дернулся, но вновь был прижат к столу.

– Я скажу, что ты напал на меня первый, а этот юноша, как единственный свидетель, мою версию подтвердит. И максимум, что сделает Лея, вернувшись, – погрозит пальцем. Ты ведь подтвердишь эту версию? – обратилась она ко мне.

Мне было дурно от вида крови, но я держался. И четко кивнул в ответ:

– Разумеется!

– Да не дергайся ты!

Она несильно ударила комиссара в спину, после чего подалась назад и отпустила.

– Ты все понял?

Тот сполз на колени и прижал к горлу ладони, одновременно зажимая подбородок, пытаясь как-то уменьшить горячий красный поток.

– Вы еще пожалеете! Оба пожалеете!

С показной ленцой Катарина обошла стол, села на место и вытянула ноги.

– Ничего-то ты не понял! Ну да ладно, дело твое. Рана не глубокая, и вообще не рана, ни одной жизненно важной артерии не задето. Сейчас кровь свернется и… Все. Это так, о текущем.

Ленивый вздох.

– Теперь к главному. Я забираю мальчишку. Любые ваши помехи буду расценивать как агрессию и реагировать адекватно. Поясню, если с той стороны шлюза меня встретят во всеоружии, это будет означать, что на тот свет, кроме тебя, отправится еще несколько человек. Оставшихся же, кого не успею, добьют мои подруги, и поверь, эти ребята будут искренне сожалеть, что не погибли от моей руки.

Молчание.

– Это всё, пошел вон! – Она пнула его ногой. – Да, документы не забудь.

Я сидел с отвисшей челюстью минуты две. Она вновь активировала планшетку с моим досье, тактично ожидая, когда я выйду из ступора. Когда это удалось, бросила:

– Что, на твой взгляд, не так?

– Ты вся в крови, – только и смог сформулировать я.

Небрежное пожатие плеч.

– Переживу. Главное – результат. А он есть. Наш мальчик наложил в штаны.

– Но на выходе люди! Вооруженные люди!

– И что?

Интересный вопрос. Действительно, и что? Что они ей сделают?

– Но это гвардия! Не какие-то бандиты!

– Шимановский, ты ничего не понял? – Она оторвалась от своего занятия и усмехнулась мне в лицо. – Все, что я сказала, на самом деле так. Я убью этого сукина сына, как и любого, кто посмеет заступить мне дорогу. И мне ничего за это не будет. Это знают и он, и его подельники. И насколько бы продажны они ни были, насколько ни преданы своему хозяину, дорогу мне никто не заступит.

– Потому что своя жизнь дороже любых денег хефе, – закончил я за нее. – А раз за тебя придут мстить, то они покойники в любом случае, вне зависимости от того, убьют тебя или нет.

Она довольно оскалилась, дескать, молодец, затем бросила капсулу и поднялась.

– Все верно. Ну, ты как, готов?

Я тоже поднялся, мои коленки отбивали чечетку.

– А если найдется хоть один идейный? Если заступит? И покажет этим нездоровый пример остальным? Геройство – заразная штука!

– Как ты думаешь, почему я в форме? – вместо ответа, глубокомысленно вопросила она.

Я не нашел что сказать.

В руке Катарины появился игольник, маломощный ручной игломет, но большего в помещении и не требовалось.

– А это на всякий случай. Именно на такой, о котором ты сказал. Ну как, готов?

Я несмело кивнул.

Она нажала на сенсор управления шлюзом, гермозатвор плавно поехал вверх.

– Пошли.

Нас ожидало шесть человек с оружием, правда огнестрельным, и без доспехов. Судя по лицам, никто не спешил лезть на рожон. Гвардейцы испугались, не каждый день к ним в гости заглядывает кровожадный ангел семьи Веласкес, не знали, как реагировать.

– Проблемы, мальчики? – усмехнулась им в лицо Катарина, показно убирая игольник за пояс. – Что-то не так?

Один из них, самый здоровый, перекрывающий спиной выход из помещения, опустил пистолет и посторонился.

– Никак нет, сеньора.

Остальные последовали его примеру, опуская оружие. Внутри у них клокотала природная, заложенная в гены любого представителя любой силовой службы планеты ненависть к «этим чертовым шлюхам, которым слишком много позволяют», но дальше клокотания не пошло.

Моя спутница активировала перед лицом вихрь козырька с изображением карты тюрьмы и уверенно двинулась вперед, мне с трудом удавалось поспевать за ней. Нам навстречу то и дело попадались люди, но, видя ее форму, окровавленную руку и непрошибаемое выражение лица, шарахались прочь.

Петляя по лабиринту коридоров и тоннелей, мы вышли в помещение, которое я окрестил камерой хранения, здесь у меня забрали личные вещи.

– Вещи сеньора Шимановского, пожалуйста, – обратилась Катарина к вмиг побелевшей служащей. Находящиеся в помещении два охранника предпочли убраться куда-нибудь в более спокойное место, оставив ее на съедение кровожадной ангелице. – Да побыстрее!

– Номер… Пожалуйста… – выдавила та.

Катарина озвучила цифры, номер, присвоенный мне, согласно заведенному здесь личному делу. Через минуту передо мной стояла большая пластиковая коробка.

– Вот, все здесь, сеньор.

– Проверяй, – бросила Катарина. – И распишись. Все как полагается.

Я кивнул и проверил. Вроде всё. И навигатор, и браслет, и кое-что личное. Даже приснопамятная пластинка в сто империалов, оставленная мне девочкой с белыми волосами для откупа да так у меня и забытая.

– Всё.

– Отлично. Тогда, – она развернулась к входящим в помещение новым действующим лицам, – мне нужен комиссар Феликс Сантьяго. И быстро.

На нас смотрели дула трех винтовок в руках у одетых в легкую сине-желтую броню гвардии бойцов. Эти не собирались шарахаться и бежать, это именно бойцы, и лезть под пули – их работа.

Катарина медленно, без резких движений, извлекла из внутреннего кармана карточку и протянула одному из бойцов, ближайшему к ней. Тот аккуратно, также не делая резких движений, взял ее, осмотрел и передал напарнику, держащемуся чуть сбоку.

– Катарина де ла Фуэнте, императорская гвардия. Особые полномочия при исполнении. Опустите оружие.

С другой стороны, с противоположного выхода в помещение ввалилось еще несколько закованных в броню гвардейцев, также взявших нас на мушку. Никак подарок «нашего» комиссара, напоследок. Вот мразь!

Взявший карточку аккуратно отстегнул от бедра терминал и вставил ее в него, после чего долго всматривался в миниатюрный вихрь визора, появившийся в момент считывания данных.

– Прошу прощения, сеньора! – вытянулся он, опустив оружие через несколько минут, и отдал честь.

Бойцы с обеих сторон от нас последовали его примеру, но честь не отдали, выказывая презрение.

– Понимаю, бывает, – кивнула Катарина. – И все же, не могли бы вы по внутренней связи вызвать Феликса Сантьяго?

Сантьяго появился через несколько минут, как и «мой» следователь, придерживающий рукой повязку на шее. После того как охрана признала в Катарине человека правомочного, все резко перестали нас шарахаться, наоборот, захотели поглазеть. Во всяком случае, у меня сложилось именно такое впечатление. И, как я понял позднее, это было на руку Катарине, уж не поэтому ли она снизошла до того, чтобы порезать комиссара? Ажиотажа и зрителей ради?

– Ну? – нагло обратился к ней детина. Теперь он стоял передо мной во всей своей красе. Я был без наручников, не связанный и ничем не скованный, но мысли о том, как буду рвать его по кусочкам, когда спадут оковы, вдруг в один миг куда-то испарились. Я смотрел на его лощеную ухмыляющуюся харю и физически не мог двинуться с места. Первобытный животный страх обуял меня, и я не знал, как с этим бороться.

Феликс, в отличие от комиссара, не боялся моей спутницы. И зловещего ореола, образовавшегося вокруг ее формы. Ему плевать на нее, и он всячески это демонстрировал. Катарина же была не из тех, кого такая реакция может поставить в тупик, в отличие от меня, она нагло шагнула к нему, заставив сделать непроизвольный шаг назад тех, кто вошел после него.

– Сеньор Сантьяго, вы знаете, что это?

В ее руке вновь оказался стилет, визитная карточка гнева Короны. Феликс узнал его и на какую-то долю секунды испугался. Но лишь на долю секунды.

– И что? – Его лицо опять засияло наглой улыбкой. – Сеньора королевский телохранитель хочет напугать меня этим кинжалом? Ах, как мне страшно!

На Катарину его бравада не произвела впечатления. Она, словно робот, твердила заученный текст:

– Сеньор Сантьяго! Ее королевское величество Лея I Веласкес крайне недовольна работой гвардии, конкретно вашего управления и особенно вами. Она выносит вашему управлению порицание и предупреждение, а вам… – Пауза. – Вас за неоднократные нарушения закона, превышение полномочий и издевательство над задержанными приговаривает к смертной казни. Решение принято и обжалованию не подлежит.

Феликс не успел ничего сделать. У него хорошая реакция, хорошая скорость, сравнимые с моей, модифицированной, но Катарина буквально размазалась в воздухе, заметить, что она делает, никто из присутствующих не успел. Не говоря о том, чтобы помешать. Через секунду тело Сантьяго, словно куль с дерьмом, повалилось на пол. Из кадыка, погруженный на всю глубину лезвия, торчал «скорбящий ангел».

Тело бугая еще хрипело, пару раз дернулось в конвульсиях, но исход был предрешен. Окружающие подались в стороны, словно отхлынув от нас, но ни одна рука не подняла оружие. Все смотрели на кинжал, недоуменно и ошарашенно. Видать, нечасто ее величество пользуется таким приемом, тем более для того, чтобы наказать рядового, пусть и продажного офицера гвардии. В глазах «моего» комиссара я увидел особый ужас, от лоска того самоуверенного подонка, что допрашивал меня, не осталось и следа. Она сумела его удивить.

– Сеньоры, эта смерть – предупреждение всем вам, – обратилась Катарина к присутствующим. – Ее величество недовольно коррупцией, захлестнувшей гвардию с головой. Некоторые ваши коллеги открыто кормятся с рук серых личностей и даже криминальных авторитетов. Знайте, терпение ее величества не безгранично и она в состоянии разрешить проблему одним махом вместе с интересующими ее людьми. Благодарю за внимание.

Очнулся я оттого, что вышел из помещения на свежий воздух. Оказывается, после ее речи я впал в ступор и она тянула меня за руку до самого выхода, как маленького мальчика.

– Ты как? – Это мне, с участием. Вроде в голосе даже прорезались капли сострадания.

– Нормально, – попытался подобраться я. – Подумаешь, труп увидел! Точнее, убийство.

Она усмехнулась:

– Убийство убийству рознь, малыш. Как и труп трупу. Через это все проходят. Сначала надо увидеть, потом убить самому, и только потом появится невозмутимость. Так что можешь не храбриться, это нормальная реакция, ты молодец!

Кажется, она серьезно.

– Спасибо. А закурить есть?

Она протянула пачку.

– Стой, зажигалка. Твоя. Серебряная. Они ее не вернули.

Катарина развернулась и одарила провожающих нас взглядом вооруженных парней на входе «доброй-доброй» улыбкой.

Через пять минут мы сидели в припаркованной у входа розовой «эсперансе», я смачно затягивался душистым табаком, в руке блестела серебряная зажигалка с гравировкой. Рядом заводила двигатели, одновременно прогревая дюзы, королевская телохранительница, по совместительству мой личный ангел-хранитель.

Глава 3

БЕГСТВО ОТ СОБСТВЕННОЙ ТЕНИ

Мы тронулись.

– Пристегнись, – бросила мне Катарина, внимательно оглядывая окрестности в развернутом коконе виртуала вокруг себя.

– Что-то не так? – Я уловил в ее голосе слишком много напряжения.

– Разумеется. Из тюрьмы мы тебя вытащили, осталось уйти. А это сложнее.

Дюзы взревели. Машина дернулась, сразу отрываясь от земли, корпус завибрировал, я судорожно схватился за ручки.

Сто метров. Двести. Мы перелетели через два планетарных броневика, попытавшиеся при нашем старте перегородить улицу, несложно догадаться, кто в них находился. А мы еще не отъехали от управления гвардии!

– Полеты вне магистралей запрещены, – ни к селу ни к городу напомнил я. Ответом стало лаконичное «угу».

Те броневики оказались лишь началом неприятностей. В частично отзеркаленном изображении я рассмотрел четыре легких транспорта, мчащиеся за нами на всех парах, причем два из них, как и мы, парили над землей.

– Попробуем оторваться на магистрали, – пояснила спутница, заметив, что я разглядываю ее визор. И как она успевает, следя за дорогой на такой скорости? – Здесь тесно и людно, если успеем к Магнитке первыми…

Логично. «Эсперанса» – гоночная машина, а Катарина, судя по наградам, пилот не из последних.

– Это люди сеньора Кампоса?

– А ты как думаешь?

Машину резко дернуло. Мы выехали на проспект, главную и самую широкую улицу купола. Катарина включила форсаж, тело вдавило в сиденье. Перед глазами бешено пронеслись картины промелькнувшей улицы, реклам, витрин и крыши «ползающих» под нами транспортов.

– Блин, ну ты даешь! – прорвало меня, когда мы сбавили скорость и плюхнулись на землю. Впереди маячил зев межкупольного шлюза, перед которым, к сожалению, простирался затор на пару сотен метров. Не успели. Не то чтобы это была пробка, машины двигались, но гораздо медленнее, чем нам надо было, чтобы проскочить и скрыться от преследователей. Пролететь над ними не позволяли размеры шлюза, кстати еще и охраняемого постом гвардии.

– Час пик, все основные трассы забиты. Плохое время для моего освобождения ты выбрала! – бросил я.

Катарина многозначительно зыркнула, и я заткнулся.

– Что, малыш, погоняем под куполом?

Мне эта идея не нравилась.

– А может, прорвемся? Они ведь тоже застрянут.

Моя спутница покачала головой:

– Все равно не успеем. Ладно, так и быть, рванули. Пощекочем им нервы?!

Ее глаза озорно блеснули. Девчонка, сущая девчонка! Я побледнел и еще сильнее вцепился в ручки. Надеяться, что на перехват профессиональной гонщицы дон хефе пошлет плохих пилотов, было по меньшей мере глупо, гонка на Магнитке однозначно будет… Смертельно веселой!

Катарина, не дождавшись очереди, поперла напролом, расталкивая в прямом смысле слова водителей вокруг, царапая бока невероятно дорогой машины. Стоявшие возле шлюза гвардейцы в полном боевом оснащении, видимо получившие указание не вмешиваться, лишь проводили «эсперансу» недовольным взглядом. Я посмотрел назад. Наши преследователи делали с очередью то же самое, но и их перехватывать гвардейцы не спешили. Итак, условия равные.

– А где твое прикрытие? – вырвался у меня давно мучивший вопрос. – Где ваши стреляющие из всех видов оружия девушки? Почему не искромсаете этих придурков в капусту?

Катарина грязно выругалась, въехав бочиной в массивный планетарный броневик, и я вновь заткнулся.

Магистраль. Огромный тоннель-магнит, тянущийся на сотни, если не тысячи километров, разделенный на змейки потоков: радиальные трассы, Большое, Малое, Третье кольцо и, конечно, двенадцать соединяющих разные части города ровных прямых хорд. Каждая машина планеты оснащена магнитными дюзами, активация которых происходит при въезде на трассу, дюзы проверяются каждые три месяца, и транспорт, не прошедший проверку, сюда не допускается. Потому что скорость пятьсот километров в час здесь норма. На такой скорости даже легкий драндулет купольного класса, потеряв управление из-за отказавшей дюзы, превратится в размазанный по стенам многокилометровый блин, при этом захватит с собой столько машин, просто жуть! Мало кто из летящих следом сможет уйти от массовой аварии, ширина тоннеля невелика, а воздух слишком неподходящая среда для торможения.

Мы вновь взмыли ввысь, но теперь нас поднимали магниты. Север тут идет к северу или юг к югу, не помню, но это и не суть важно, главное, они тупо отталкиваются один от другого и отталкивают нас, позволяя при помощи реактивных движков в кормовой части машины развивать скорость атмосферного истребителя.

Сейчас вся планета в плане магнитных автострад унифицирована. Но раньше, лет десять назад, русский сектор имел другую полярность, так уж исторически сложилось. На границе секторов находились «мертвые зоны», где разогнавшиеся машины тормозили, садились, меняли полярность и через несколько километров вновь взмывали вверх, но уже с отрицательными параметрами. «Имперские» власти много лет всячески давили сектор, чтобы исправить это положение, но русские, раз за разом, прикрывались законом об автономии, кричали, что у них хотят отобрать неотъемлемые права, и каждый раз это дело спускалось на тормозах, к неудовольствию обывателей и мелких перевозчиков. Говорят, в секторе состоялось аж три референдума по этому вопросу.

«Имперцы» в конце концов додавили, полярность на оккупированных землях поменяли, «мертвые зоны» убрали, но многие считают, что та «война» была устроена властями специально, чтобы создать территориям иллюзию самостоятельности, способности хоть что-то решать на своей земле. Чтобы показательно не ущемлять национальную гордость. «Видите, у вас есть право решить хоть что-то! Какая оккупация?» Хотя на самом деле власти в любой момент могли навязать свою волю, невзирая ни на какие права и референдумы. Что было, то было, сейчас все магистрали планеты покрыты одним полюсом.

Но это так, лирическое отступление. Мы вновь оказались на магистрали и вновь, как в прошлый раз, вышли на цифру «пятьсот» на спидометре, после чего тот зашкалил. Для чего ей вообще этот прибор, если он работает на скоростях, которые она из принципа считает черепашьими? Я преувеличил, конечно, такая скорость здесь редкость, обычно все движутся в пределах относительно безопасных трехсот – четырехсот, но и нонсенсом полтыщи для Магнитки не являются.

Картина освещенного тоннеля слилась в одну сплюснутую трубу, дорожки ламп превратились в светящиеся полосы, я вновь почувствовал легкую неуловимую тошноту, вызванную то ли сбоем вестибулярного аппарата, то ли банальным страхом. Мы лавировали между неуклюжими машинами, проносящимися мимо на смехотворной скорости, подныривая, перепрыгивая или делая различные горизонтальные финты, а чаще все вместе одновременно. Несколько раз думал, кирдык! Поверхность тоннеля надвигалась с такой скоростью, что… Но нет, как-то увернулись. В тот день я сильно зауважал Катарину как пилота, ей бы боевой истребитель водить!

Впрочем, на ее подготовку потрачено не меньше, чем на подготовку пилота-аса, а то и больше. Даже без учета затрат на профильные для телохранителя дисциплины. А на поверхности, в атмосфере «эсперанса» как раз и представляет собой истребитель только без боекомплекта.

Ребята следом за нами не отставали. Они успели заскочить до того, как мы оторвались, и теперь прочно сидели на хвосте. Мы летели по скоростной полосе, машин на ней было не много (почему, собственно, у нас и получалось так маневрировать), но они шли там же, даже немного сократили расстояние между нами.

– Надеюсь, ты не станешь устраивать массовую аварию за спиной, чтобы оторваться? – Я скорее констатировал, чем спросил. Катарина это утверждение проигнорировала. Глупо, конечно не станет! – Но ты не объяснила, почему убегаешь. В гвардии вела себя уверенно, всех поставила на место, а теперь… Что мешает расстрелять их?

– Корпус официально не причастен к операции, – огорошила она меня спокойным, сосредоточенным голосом. – Официально это моя личная инициатива. Далее, Лея до сих пор не вернулась с Земли, а учитывая, что улетела она больше месяца назад, прикинь, могла ли она подписать приказ о ликвидации Феликса Сантьяго? Сантьяго тоже моя, и только моя инициатива.

Я так и застыл с открытым ртом.

– У меня выписаны документы на сотрудника ИГ, – продолжала она. – Но это лишь прикрытие, официально ИГ также не имеет к операции никакого отношения. Вот теперь и подумай, малыш, почему я убегаю от людей Виктора Кампоса, почему «мои» не могут взять и расстрелять их?

Я переваривал долго, несколько минут. Затем требовательно спросил:

– Что происходит, Катюш? Я ничего не понимаю!

– Повтори?

– Говорю, я ничего не понимаю!..

– Я про обращение. Как ты меня назвал?

– Ка-тью-ша. Это русский вариант твоего имени.

Она весело усмехнулась, после чего расплылась в улыбке, как кошка, которую почесали за ушком.

– Так меня еще не называли! Но что-то в этом есть, мне нравится. Как я уже сказала, четыре дня назад кто-то похитил Бенито Кампоса, – мгновенно посерьезнев, вернулась она к делам насущным. – Кто – выясняем, но, надо заметить, возможности имелись у многих. Подставили в этом нас, и подставили очень грамотно, никто не поверит, что это не мы. У меня, если ты помнишь, были с этим мальчиком кое-какие терки, отсюда они и начали плясать.

После этого Виктор Кампос попытался нанести удар, как он думает, ответный. Я стреляла в его сына, защищая тебя. Предположить, что ты для нас ценен, совсем не сложно.

Я ничего не понял.

– При чем здесь вообще я? И эта дурацкая версия, что вы похитили Бенито ради какого-то соглашения со мной? Я видеть вас не желаю, да и нет у меня ничего, что могло вас заинтересовать!

Она скривилась.

– Виктор Кампос этого не знает, малыш. И дергает за все доступные ниточки. Я ведь сказала, подставили нас грамотно. Не на штурм же дворца ему идти, чтоб ответить!

Да уж! Я вздохнул и замолчал. Дальнейшие перспективы моей жизни были туманны, и это слабо сказано.

– А почему вы не грохнете этого Кампоса? – озарила меня такая простая, но такая мудрая мысль. – Кто вы и кто он!

Усмешка.

– Не все так просто в этой жизни, малыш. Многие вещи слишком связаны, и одно потянет другое. А корпус пока еще не готов взваливать на себя груз ТАКИХ решений.

Мне не понравилось это «пока». Катарина что-то недоговаривала, но разбираться в данный момент у меня не было возможностей.

– К тому же нам запретили это делать. – Она зло выругалась.

– Кто же?

– Не важно. Один очень влиятельный человек для чего-то использует каналы преступного мира в своих целях для борьбы с кланами. Речь как раз идет о Кампосе и подшефных структурах.

Такого откровения я не ожидал. У меня даже челюсть отвисла.

– Но… Криминал?

– А что тебя смущает? Мафия – это тоже клан, своеобразный. Группа кланов. Со своими исторически сложившимися законами и достаточно эффективной системой контроля внутри структуры. А власть – она такая, Хуан, для достижения цели в ней нельзя отвергать никакие способы, даже самые фантастические. – Она пожала плечами.

Я догадался, кого она имела в виду под этим «влиятельным человеком». Есть один, может приказать даже им. Впрочем, таких двое, кроме королевы естественно, но вряд ли ее высочество принцесса Алисия будет заниматься подобными вещами, у нее собственная структура с внутренним контролем и полномочиями. Но все это лишь на уровне догадок.

– Подвожу итог, мы должны решить проблему с Кампосом миром, без жертв и, по возможности, без огласки. Потому совет настоял на том, что вызволение тебя из тюрьмы – моя «личная инициатива», и серьезной поддержки в данный момент не окажет. Нельзя раскрывать, что мы можем уничтожить главаря одной из крупнейших бандитских структур на Венере за несколько минут. Нельзя раскрывать, что можем устроить кровавую перестрелку в центре столицы, наплевав на последствия. Нельзя показать, что вообще можем принимать такого рода решения самостоятельно, без одобрения королевы, люди слишком привыкли видеть в нас ряженых кукол, и пока нам это выгодно.

Я вспомнил последний разговор с преподавателем ИЛА.

– Чтобы не лишать королеву последнего козыря?

– Да. Мы – атавизм феодальной системы, причуда Короны. И для всех должны таковым оставаться. Только из-за этого ты просидел в застенках три дня. Извини.

Однако извинениями в ее голосе и не пахло. Она лишь довела до сведения, констатировала факт, не более того. Мне же стало не по себе, хотя я прекрасно понимал мотивы корпуса и то, что им нельзя по-другому.

– Получается, я – герой? – Ирония из меня так и перла. – Сидел, чтобы у королевы была возможность нанести первый удар по кланам, когда это понадобится? Круто!

Ответом мне стала покровительственная улыбка.

– Мне нравится, малыш, что многие вещи тебе можно не объяснять.

Какое-то время мы молчали. Я приходил в себя от суровой правды. Политика, мать ее!.. Она же просто рулила на пределе человеческих возможностей, ограниченных размером трубы тоннеля и скоростью «эсперансы». Ситуация на дороге не изменилась, если не считать того, что с радиальной мы переместились на хорду, а потом на Большое кольцо против часовой. Преследователи не отставали.

Понятное дело, никакой дорожной полиции на магнитке нет, это нереально. Гвардия стоит на въездах и выездах с нее, но сделать что-либо с нарушителями на самой трассе технически невозможно. Да и правил особых, кроме требований к безопасности, нет. Говорят, здесь где-то установлены пушки на случай атаки террористов или для ликвидации особо опасных нарушителей, но они малоэффективны. Как быть эффективными при таких-то скоростях? Ни один оператор не успеет дать сигнал на уничтожение, если на пятисотенной скорости какой-нибудь хмырь решит вмазаться в движущуюся колонну. Впрочем, нас это не касалось, в нас стрелять никто не станет, но, к сожалению, в наших преследователей тоже.

Машина резко дернула, уходя в тоннель, ведущий на очередную магистральную хорду. Впереди, согласно дорожному навигатору, замаячила пробка из нескольких машин, идущих с дистанцией в сотню метров друг от друга, и «эсперанса» резко дернулась вверх. Вновь включился форсаж, тело вдавило в сиденье, а когда отпустило, я почувствовал, что готов разговаривать дальше.

– Итак, корпус непричастен к моему освобождению. Бумаги – умело состряпанная юридическая несуразица. Для моего освобождения вы могли достать настоящие, тем более время было, но вы в этом не нуждались.

Она кивнула в знак того, чтобы я продолжал.

– Чтобы убедить всех в слабости корпуса, некто в парадной форме по «личной инициативе» заявляется в городскую тюрьму управления гвардии и театрально ошеломляет и обманывает несчастных гвардейцев, не успевших задать нужные вопросы. Потом умыкает у них из-под носа подследственного и кончает одного из гвардейцев, «как бы продажного» офицера «как бы по приказу Короны». Если я где-то не прав, кивни!

Она отрицательно покачала головой:

– Все правильно.

– У меня не вяжется, Катюш! Слишком сложно! И слишком рискованно! Можно было сделать проще и гораздо эффективнее!

– Можно. – Она согласно кивнула. – Но не всегда простые решения самые эффективные. Просто ты не понимаешь, малыш, философии корпуса. Мы – изгои, не такие, как все, и, чтобы выжить в огромном мощном мире, нам приходится вертеться, озадачивая окружающих, ломая всем мозги и втирая очки, строя из себя тех, кем мы не являемся. Нас всего три сотни, Хуан, пойми. А это очень, очень-очень мало! Помнишь, мы поднимали тему о «втором дне»? – усмехнулась она, начиная новый виток разговора.

– Немного. Но буду рад, если напомнишь.

– Все считают нас сильными, почти всемогущими, способными на все и презирающими закон. Это первое наше дно. Его видят обыватели, вроде тебя и сегодняшних гвардейцев. Ну, кроме комиссара и покойного дона Сантьяго. Оно создает общий фон, но заведомо нереально и позволяет закулисно маневрировать.

На самом деле мы слабы, ничего не можем, а то, что можем, Лея не дает делать, опасаясь нашего влияния на дела государства. Это второе дно. Такая версия имеет право на существование, примерно двадцать лет назад нашей главой была некая Сирена Морган, гром-баба, многое прибрала тогда к рукам. Корпус был силой, грозен и страшен, Лее пришлось приложить немало усилий, чтобы задвинуть Сирену и забрать власть назад, в свои руки. Это дно для тех, кто копает чуть глубже: аналитиков СМИ, журналистов, редакторов, представителей незначительных на планете семей аристократии.

Я кивнул:

– Понятно. Но есть еще и третье.

– Да. Мы законченные стервы, грезящие о всевластии. Речь о совете старших офицеров, об элите. Королева с нами заодно, как и ее сестра, они обе офицеры корпуса. Мы вместе контролируем всю планету, но тайно, и даже кланы боятся с нами связываться. Для остальных же должны выглядеть скромными серыми овечками, потому прячемся за маску слабости, выставляя напоказ второе дно.

– Круто!

– В пользу этой версии то, что за двадцать последних лет корпус провел то ли пять, то ли шесть самостоятельных боевых операций. Всего лишь. И даже они не получили широкой огласки. Мы искусственно прячем мускулатуру, нас уже никто не боится, но одновременно с этим на территории дворца обретается три сотни вооруженных до зубов личных вассалов королевы. – Она сделала паузу, давая все усвоить, затем продолжила: – А есть четвертое дно. Понял какое?

Я кивнул.

– На самом деле вы слабы и только пытаетесь выглядеть законченными стервами. Это дно нужно для самых влиятельных кланов, от которых на планете все зависит, чтобы они не боялись давить на королеву, считая ее своей игрушкой. А за вами останется право первого удара, право переломить ситуацию в случае чего, пока она не набрала опасные обороты. И ради этого дна, а не того, которое видит сеньор Кампос и аналитики СМИ, вы оставили меня в застенках.

Катарина улыбнулась.

– Эту версию подтверждает то, что между нами, представителями Совета, не все гладко. Алиса гребет себе, ни с кем не советуясь, делает что хочет, и Лея не может найти на нее управу. Сережа, а он тоже часть системы управления кланом, себе. Сережа вообще никогда ни с кем не советовался, ему до марсианского Олимпа мнение и запреты Леи. Мишель тоже не подарок, верткая стерва, может любому пакость устроить, тоже ни с кем не посоветовавшись. Она пока в тени, пассивный игрок, но ее не стоит недооценивать.

Есть еще игроки менее значимые. Каждый из них не доверяет другим, откуда ж возьмется сила?

– Есть и пятое дно, – продолжил я, ехидно ухмыляясь. – На самом деле вы по-прежнему сильны, как и двадцать лет назад. Просто не бравируете мышцами. Выстроили пирамиду из четырех слоев, оправдывая то, что держитесь в тени, чтобы никто не знал точно, сильны вы или слабы и что от вас ждать. А истина в том, что вам нельзя пятое дно сделать первым, отсюда все сложности.

– Да, малыш! Я в тебе не ошибалась! – Она расплылась в улыбке.

– Вообще-то я себе это немного не так представлял. – Я с ленцой окинул взглядом окружающий тоннель.

– И как же ты себе «это» представлял? – Она оглядела окружающее пространство вслед за мной, пытаясь определить «это».

– Ну, как-то иначе. Не знаю, зрелищнее, что ли. Погоня, экстрим, адреналин, дрожь в коленках. Пока мы лишь просто летим. Только быстро.

– А, вон ты про что. – Она покровительственно улыбнулась.

Ситуация на дороге вновь изменилась не в нашу пользу. Преследователи, а я насчитал их уже пятерых, приблизились еще немного. Нас разделяло настолько смехотворное расстояние, что в масштабах скоростей Магнитки говорить о нем не стоит. Но мою спутницу это, казалось, совершенно не беспокоило.

– То есть ты все-таки хочешь, чтобы я устроила аварию, вытаскивая твою задницу угробила десятки и сотни жизней других людей. Так?

– Нет, ну…

– Твои слова можно расценить только так, – жестко обрезала она.

«Выкуси, Шимановский! – усмехнулся внутренний голос. – Впредь думай, прежде чем наезжать на такую стерву».

Я несколько раз вздохнул, затем сформулировал иначе:

– Я думал, погоня будет… Ну, остросюжетней, что ли? Перестрелки, пируэты, все такое. А мы просто летим, ты же, опытная гонщица, сдаешь позиции. Не стыдно?

Смешок.

– Не стыдно. Теперь давай по порядку, только с конца. Да, я гонщица. Четырежды становилась чемпионом «Сумасшедших гонок» в Дельте, много где завоевывала награды помимо этого. Если ты не уловил сути, подчеркну: то были гонки!!! Гонки, малыш – это когда люди гоняют по воздуху, под открытым небом. Или на специализированных трассах. Но никак не в переполненной людьми Магнитке.

Далее, по поводу Магнитки. Ты в курсе, что здесь установлены пушки?

Я кивнул.

– Они сбивают тех, кто может создать опасность движению. Есть индукционные, которые вырубают электронику. На такой скорости в принципе то же самое. Есть обычные. И крайнее средство – отключение питания магнитов трассы. Самое гуманное из всех, но нам оно, как ты догадался, не подойдет.

Так вот, те, кто сидит на пульте гвардии, внимательно сейчас за нами наблюдают, за нами всеми. И если мы вдруг решим сделать что-то нехорошее, нас тут же собьют. Понимаешь, к чему я клоню?

– А почему нас до сих пор не сбили? Или их?

Вздох.

– Малыш, ну до чего ты тупой! Все-таки я тебя переоценила. Повторяю. Это. Операция. Корпуса. Для гвардии и иных ответственных за происходящее структур. Они не вмешаются без прямого приказа. Ни помогать, ни мешать не станут. А приказ вмешаться и сбить людей Кампоса им отдать некому, официально корпус ни при чем. Что здесь сложного?

Я задумчиво покачал головой:

– Всё.

– Но если ты так уж хочешь пострелять…

Машина рванула резко вверх, облетая зазевавшуюся «иберию», затем под немыслимым углом вписалась в съезд на развязку Второй Юго-Восточной хорды. Стена тоннеля пронеслась в метре от фонаря кабины, я чуть не подавился и закашлялся.

– Ты с ума сошла?!

– Я? Нет, не успела.

Она принялась быстро-быстро нажимать на иконки визора передней панели, отобразилась машина, как трансформер, во всей своей красе. Кое-какие узлы в ней раздвинулись, кое-какие сдвинулись, поменявшись местами, и под передними крыльями справа и слева возникли две продолговатые обтекаемые коробки, мигающие опасным красным цветом.

– Да заткнись ты!

Это не мне, это машине. Я напрягся, инстинктивно подобрав ноги, и мертвой хваткой вцепился в ручки.

– Держись!

А это уже мне. Поздно, я и так держался изо всех сил.

Машина, вышедшая на прямую как шпиль Золотого дворца хорду, выровнялась, замерла. Затем Катарина проделала финт, и… Мы продолжили движение, но летели лицом назад.

– Как ты это сделала? – обалдел я. Обычные, стандартно укомплектованные машины не способны на такой фокус. Да и для малышки «эсперансы» в столь узком тоннеле и на такой скорости финт не из легких.

– Не отвлекай.

Я вновь заткнулся, теперь из инстинкта самосохранения. Что меня поразило, так это маршевый двигатель, работающий на полную мощность, развернувшийся вместе с машиной на сто восемьдесят градусов.

– Ну, идите, родненькие! Идите к мамочке!

Я глянул в визор заднего выхода, ставшего передним. На нашей полосе больше машин не наблюдалось, лишь на хвосте сидело трое преследователей. Еще двое, согласно дорожной карте Катарины, плелись чуть сзади, их пилоты не менее опытны, но машины весили больше легких подкупольных бабочек.

– Лови!

Катарина сдавила ладонь, вокруг которой в виртуале вихрилось поле управляющего контура обратной связи в виде ручек, какими в фильмах про старину бравые пилоты управляли истребителями. Машина дернулась. Из обеих коробок по направлению к ближайшему преследователю вылетело нечто, оставляющее за собой почти неуловимый на такой скорости след. Бабах!

Сказать, что он превратился в сияющую звездочку, неправильно. Ни в какую звездочку он не превращался. Да и вряд ли в скоростном тоннеле она стала бы использовать что-то подобное. Скорее это металлические болванки с минимумом начинки, правда поставленные на реактивную тягу и оснащенные системой захвата цели. Но эффект потрясающий: машина сложилась внутрь себя, вывернувшись наизнанку. По инерции еще летела какое-то время, затем резко подалась назад, прочь от нас, и вниз. Второй преследователь взмыл к потолку, уворачиваясь от поверженного собрата и сбавляя скорость. Победа!

Сбитая машина падала медленно, как в фильме-кошмаре, и, упав, несколько раз отскочила от земли. Взорвалась она или нет, не знаю, мы помчались дальше, оставив горемыку наедине с собой. Оба оставшихся преследователя заметно отстали, но дорожная карта упрямо высвечивала их позади нас. Катарина выровняла машину как положено, лицом вперед.

– Уф! Лихо ты! – Только сейчас я заметил, что все эти несколько секунд не дышал.

– Лихо, да. Только теперь нам нужно быстрее валить, пока не отключили тоннель. Эти ребята тоже вооружены, и нам точно будет каюк.

Я не стал спрашивать, с чего она взяла, что преследователи вооружены, посчитал это глупым вопросом. Вместо этого задал другой, не менее глупый:

– А могут отключить?

Усмешка.

– Запросто. Чья бы ни была операция, гвардия в первую очередь отвечает за безопасность тоннеля. А нас и вообще недолюбливает. Вставить палки в колеса корпусу – это как… Как…

Я понял. Да, ангелочков «любят», это факт. Особенно другие силовики.

– Тогда зачем ты пошла на это?

– Надо выиграть время. Пару секунд. Они легче меня, я не успею свернуть, если что. Нагонят.

– И расстреляют?

– Теперь возможно. Но если даже и нет, оторваться не дадут. Знаешь что, Хуан, не знаю, как ты, а я не собираюсь проверять, что будет, если они нас нагонят. Пока у нас есть фора, давай попробуем найти, где свернуть, и погонять по старинке под куполами?

Вот так приехали. С чего начали, к тому и вернулись. Ну, хоть по Магнитке погоняли!

Мы так и не оторвались. Помешала извечная проблема Альфа-Аделлины, решить которую не в состоянии ни одно правительство, ни один мэр, ни одна королева. Пробки. Сколько бы ни строилось магнитных магистралей, развязок, трасс общего пользования, линий метро и прочей инфраструктуры, сколько бы денег ни закапывалось в это добро, они были, есть и будут. Всегда.

Где-то часом позже, когда мы дважды объехали город по различным трассам в поисках свободных, не забитых машинами съездов и шлюзов, Катарина обреченно вздохнула и набрала на панели связи одной ей известный код, небрежно бросив:

– Теперь немного помолчи.

Я и так молчал, но кивнул. В салоне раздался приятный сосредоточенный мужской голос:

– Слушаю?

– Это сто семнадцатая. У меня проблемы. Требуется помощь по коду четыре.

Пауза.

– Понял, сто семнадцатая. – В голосе мужчины послышалось легкое раздражение, но не профессиональное, а… В общем, подозреваю, относилось лишь к принадлежности ее к определенной структуре, логотипом которой является взлетающий кондор. Как раз то, о чем мы недавно говорили. – Твое местонахождение?

– Северо-восточная дуга Большого кольца, по часовой.

Оценивающая пауза.

– Преследователи?

– Две машины купольного класса, два броневика. Вооружение неизвестно.

– Жди, сто семнадцатая.

Меня так и подмывало спросить, кто это. Но просто так предупреждать она не станет, и я молчал, включая всю доступную логику. Итак, мужской голос и презрение в нем, значит, не корпус. «Сто семнадцатая» – номерной позывной, ее собственный. Следовательно, она числится в этой структуре. Императорская гвардия?

Скорее всего. Моя спутница переходит на следующий уровень? Подключает к операции стороннюю службу? Почему же раньше не сделала это и к чему разговоры о «некому приказать»? Скользкий момент, и я терпеливо ждал, когда он разрешится, чтобы все выяснить.

– Сто семнадцатая, – вновь раздался голос. Катарина откликнулась. – Санта-Марта, съезд с проспекта Генерала Кардосо на сто тридцатый виадук. Сразу за съездом ответвление вправо, ремонтный тоннель, тебя будут ждать.

– Поняла, – протянула моя спутница и отключилась. Затем долго-долго сидела в задумчивости. – Знаешь что, Хуан, это не операция корпуса, но у меня нет выбора. Потому к тебе просьба. Не приказ, не расписка, а именно просьба, сохранить в тайне все, что увидишь. Официально ты этого видеть не можешь, корпус не занимается этим делом, и расписка… Слишком все усложнит. Ты как?

Я пожал плечами.

– А у меня есть выбор?

– Конечно. Выбор есть всегда. Например, остановиться и сдаться.

Примечания

1

В испаноязычных странах используются двойные фамилии, первая – главная – отца, вторая – не главная – матери. Главная фамилия остается неизменной, вторая же меняется из поколения в поколение. При вступлении в брак фамилия женщины остается неизменной.

Говоря о системе равноправия при наследовании знати на Венере, автор имел в виду, что главой рода становится дочь главы семьи (если она – старший ребенок), а в фамилии ее детей главной становится ее главная фамилия. Фамилия же мужа становится не главной и в следующем поколении утрачивается. Муж не может претендовать на то, чтобы дети носили его фамилию в качестве главной. В противном случае право наследования передается от нее следующему наследнику в очереди.

2

Во время гражданской войны в Европе в конце XXI века после победы исламской революции во Франции и Италии резиденция папы, епископа Рима и главы всех католиков, была перенесена в Латинскую Америку. В данный момент она находится в Гаване.

3

Pater noster – Отче наш (лат.).

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.