Обреченные на гибель (Преображение России - 1)

      И еще странное было: жидкие разъезженные рессоры слабо отражали толчки этих булыжников, часто бросали ее плечо о плечо Вани, но она не его все-таки, а Илью ощущала в эти моменты рядом с собой.
      - Ну да, большие планы, - говорил между тем Ваня, - это мне всегда нравилось, и не только в Илье...
      - Я не понимаю, что это за большие планы!.. Объясните!
      - Не берусь объяснить... Нет...
      - То есть, вы-то сами уверены ли, что они большие? - и посмотрела на Ваню очень недоверчиво.
      - Я думаю... что это зависит от времени... Если настанет крупное время, то и людей за уши вытянет... И даже очень многих... а не только избранных.
      - Время?.. А Илья?.. При чем же тогда Илья?
      - Илья?
      Ваня вдруг улыбнулся длинно, и от этой улыбки большое лицо его стало намекающим, почти шаловливым, почти по-детски хитрым.
      - Илья думает, что наше время очень скоро станет временем очень крупным...
      - Почему думает? - насторожилась Наталья Львовна.
      - Мы с ним бродили тогда по Галате... это в Константинополе... грязные очень кварталы... И вот он говорил...
      - Но ведь думать мало, надо знать!..
      - Он на чем-то основывал это... Только я, признаться, забыл...
      - За-бы-ли?.. Ну да... Потому что вам скучно было слушать всякую его чепуху!.. Скучно!..
      - Не то что скучно, а... как бы это сказать...
      - Нет! Скучно!.. Скучно!.. Так же и мне сейчас скучно!.. Боль-ши-е пла-ны!.. Скучно, и все!
      И Наталья Львовна замахала рукой.
      В больнице у дежурного врача уже не она, а Ваня взял билетик на свидание с Ильей.
      Очень встревожена, очень взволнована была Наталья Львовна, когда входила с ним в знакомый коридор хирургического отделения. Этого коридора с белыми деревянными диванами и стеклянными высокими дверями палат она боялась теперь. Но сестра или сиделка в белом халате была уж другая теперь, старушка с кротким ликом. Ваня очень уверенно пробасил ей фамилию Ильи, и она радостно почему-то закивала головой, точно к ней самой пришел в гости этот молодой бог здоровья.
      - Я только скажу ему, больному. - может быть, он сюда выйдет...
      И голос у этой сиделки оказался тихий, ласковый, очень семейственный.
      - Ага!.. Да... Скажите: Сыро-мо-лотов! - очень густо протрубил ей вслед Ваня.
      И когда, кивая ему назад головой, пошла к недоступной два дня назад и раньше высокой двери старушка, Наталья Львовна, неожиданно для себя самой, спряталась за широкую, как сани, Ванину спину.
      И несколько мгновений этих, когда скрылась за дверями старушка, очень они показались долгими, и больно стало, гулко и крепко биться сердце.
      А глаза из-за спины Вани все на дверь, - и вот отворилась эта дверь, и лик у старушки сияющий:
      - Пожалуйте в палату... Очень рад вас видеть...
      - Да ведь и я рад!.. Как же...
      Ваня хотел было пропустить вперед себя Наталью Львовну в дверь палаты, но она решительно толкнула вперед его, а сама, глядя упорно вниз под ноги на белый с красными каемками половик, зачем-то опускала торопливой рукой узенькую вуальку со шляпки.
      Но вуалька была приколота и даже не прикрыла глаз, и когда она услышала радостный вскрик Ильи: "Вааня!" - она подняла глаза и больше уж ни на что кругом не смотрела, кроме него, и не думала уж, узнает он ее или нет, и насколько это будет ему неприятно и ненужно.
      - Об-рос ты! - протрубил Ваня.
      Действительно, новый был теперь Илья для Натальи Львовны, - она не видела его раньше таким. Таким видел его Алексей Иваныч, когда приехал к нему домой. Пробились усы, начала курчавиться мягкая бородка, бледное было лицо и радостное, так как смотрел он только на подходившего Ваню.
      Наталья Львовна путаной походкой держалась за Ваней, ее он мог только угадывать... Но когда дружески-прочно поцеловался с Ваней Илья, вставши с койки, она протянула ему обе руки:
      - Здравствуй! Здравствуй, милый!
      Она и улыбалась, и слезы заволокли ей глаза, а он сказал недовольно:
      - А-а, и вы... все-таки... Здравствуйте!
      Лицо у него потухло, рука его была чужая, деревянная, и она почти вскрикнула:
      - Нет! Нет, Илья!.. Почему же ты так... враждебно?
      - Садитесь же. Садитесь же... Вот табурет, Ваня! - заторопился Илья, и порозовело у него лицо, и исподлобья поглядел он куда-то в глубь палаты.
      Палата была большая, но больных в ней было всего трое, кроме Ильи. Эти трое лежали рядом в другом конце, а около койки Ильи стояли пустые строгие койки, застланные темно-серыми байковыми одеялами и с наволочками подушек из фламского полотна.
      Это была "дворянская" палата, и из того же полотна под темно-серым халатом виднелась на Илье рубаха, завязанная у ворота.
      Теперь было два часа, и много света входило в палату сквозь очень большие окна, но прохладно было, и от Ильи пахло иодоформом.
      Наталья Львовна села после Вани. Такою тяжестью стал вдруг ее короткий сак и даже шляпка из черного бархата с белым крылом, что как-то странно было садиться на хрупкий с виду табурет: хотя бы стул со спинкой.
      - Да, Илья!.. Так вот где я тебя нашел!.. - смущенно зарокотал Ваня.
      А она вся подалась вперед и сказала торопливо вполголоса:
      - Илья, ты знаешь, я выхожу замуж!
      Она сказала это, как девочка, застенчиво и робко, и как бы жалуясь ему, и как бы ища совета, и как бы отпуская его от себя, и как бы желая, чтобы он не поверил в это, чтобы дико было ему в это поверить.
      Но он удивился чрезвычайно. Он не на нее, а на Ваню поглядел вдруг очень сложным, жалеющим даже, почти испуганным взглядом.
      - Ка-ак?.. Замуж?.. За тебя, Ваня?..
      Ваня только отрицательно повел головой, поглядел было на нее, но тут же отвел глаза.
      - Не за него, нет!.. За другого, - заспешила Наталья Львовна. - Ты его видел тогда на вокзале... Мы с ним приходили раньше тебя проведать, но только... тогда было нельзя... А сейчас как?.. Ты уж поправился, Илья?.. Как я рада!
      И она прижала руки к груди, однако опустила их, поглядев на Илью.
      Он уже не слушал ее, он глядел на Ваню, по-прежнему радостно улыбаясь, и говорил:
      - Как же ты, Ваня, узнал, что я здесь?
      - Да, видишь ли... слухом земля полнится... Ведь у меня отец в этом городе живет... Я тебе говорил, кажется...
      - Это я знаю...
      - Ну вот... ради него я и застрял здесь... на время, впрочем... Скоро думаю ехать...
      - Далеко?.. За границу?.. А у меня из-за одного недоноска целый месяц жизни пропал!
      И почему-то Илья раздул ноздри и зло посмотрел на Наталью Львовну, и этот взгляд его заставил ее посереть... Это она почувствовала вдруг, что лицо ее стало теперь не бледным даже, а серым, точно он ударил ее наотмашь взглядом этим и перебором ноздрей, и она сказала, уже не понимая зачем:
      - Недоносок же этот находится сейчас не в тюрьме, а в доме... вот... Ивана Алексеича...
      Даже Ваня крякнул и вздохнул, услышав это, даже он обернулся к ней укоризненно, а Илья нахмурился и спросил его:
      - Дикий вздор какой-то?
      И зачем-то обеими руками оттянул вниз пояс халата.
      - Я действительно купил здесь домишко... имел такую глупость... - не на вопрос ответил Ваня. - Ты, пожалуйста, как только выпишут тебя, - ко мне... Это на Новом Плане.
      - Вот как?.. Дом купил?.. Поздравляю!.. А Дивеев?
      - Ка-кой Ди-веев?.. Ах да... Этот сумасшедший?.. Да ведь он же с ума сшел!..
      - Это я ему давно говорил, что ему бы на Сабурову дачу, но он мне не верил, - жестко пропустил сквозь зубы Илья. - Жаль, потерял через него время!
      - Зато... приобрел опыт! - улыбнулся Ваня.
      Илья не ответил улыбкой, - он сказал еще жестче:
      - Да, уж теперь, если кому-нибудь вздумается в меня еще раз стрелять, уж я буду знать, что мне надобно делать!
      - А что же в таких случаях надобно делать? - прогудел Ваня неожиданно для Натальи Львовны.
      - Не по-зво-лять эти упраж-нения воин-ственные всяким без-дар-ным стрел-кам, - вот что!
      И по одному тону этого, ставшего очень брезгливым, голоса Наталья Львовна почувствовала, что он, глядящий не на нее, а на Ваню, помнит именно теперь больше и лучше, чем когда-нибудь раньше, ее выстрел, и разбитую розовую лампадку, и кошку опрометью вон с задранным хвостом.
      Она стала перебирать непроизвольно сумочку свою, повертывая ее, точно наматывала на нее нитки, и в то же время глядела не на эту сумочку, а на мощную руку Вани, лежащую на его левом колене.
      - Как же им не позволять? - вставил было Ваня, но Илья продолжал, сильно напирая на слова:
      - Потому что, если позволять это всяким... сумасшедшим или женщинам, слишком... исте-ричным, то этим ни ма-лей-ше-го удо-воль-ствия не доставишь ни себе, ни им!
      Отбросив руки с ридикюля, вытянув и заломив их, Наталья Львовна кинулась бы на колени перед Ильей, если бы не поймал глазами этого жеста Илья и не сказал пренебрежительно:
      - Тут не театр... тут больница!
      И Ваня, заметив это, снова крякнул, вздохнул и оглянулся на дальний угол, куда как раз в это время направлялась какая-то девочка-подросток в школьной шапочке, с двумя кулечками, может быть домашних печений, а ей навстречу подымалась с подушки худощекая напряженная голова с проседью в черной бороде.
      И не успела Наталья Львовна также вслед за Ваней оглянуться на девочку, Илья спросил в совершенном недоумении:
      - Как же он оказался у тебя, Ваня, этот стрелок?
      - Видишь ли... дом мой... он - двухэтажный... - точно намеренно растягивал Ваня ответ. - Нижний этаж снял... один доктор военный... И там лечебница теперь... для этаких больных...
      - С зайчиками?.. Вот как!.. Большой, значит, дом?
      - Нет... Да ведь их пока немного...
      - Так он... этот... не придет ли сюда еще... со своим знаменитым револьвером, а?
      Наталья Львовна заметила, какое определенно брезгливое лицо стало теперь у Ильи. Спрашивал Ваню, а глядел на нее, и лицо налито брезгливостью до краев.
      - Ты не волнуйся, Илья, - тебе вредно и ни к чему, - зарокотал Ваня. - Он больше ни в кого уж стрелять не будет... Он очень жалок... Я его видел сейчас...
      - Но кто же хлопотал о нем, хотел бы я знать?.. - поднял брови Илья. - Кто взял его на поруки?.. Какой болван?
      Наталья Львовна опять перебрала руками сумочку (простую, кожаную, темно-зеленого цвета) и ответила тихо:
      - Мой жених.
      Должно быть, заметив, какое вдруг изумленное стало лицо у Ильи, вставил поспешно и ненужно Ваня:
      - А Эмма уехала... знаешь ли... к себе в Ригу...
      Илья даже не заметил этой вставки; он спросил Наталью Львовну насмешливо:
      - Ва-аш жених?.. Он ему кто же... этому... ваш жених?.. Брат?..
      - Случайный знакомый...
      И Наталья Львовна опустила глаза.
      - Ска-жи-те!..
      И точно теперь только услышал, что сказал Ваня:
      - Так уехала в Ригу?.. Совсем?
      - Как совсем?.. От меня совсем?.. Ну вот!.. Зачем же? - усмехнулся довольно Ваня. - К своим, проведать... и в цирк кстати... В Риге хороший цирк.
      - Ска-жи-те!.. Что же он, богат? Со связями?.. Князь какой-нибудь этот ваш жених? - совершенно не слушая Ваню, спрашивал отрывисто Илья Наталью Львовну и закончил вдруг: - Мне совершенно безразлично, конечно, кто, но-о...
      - Он к вам сюда не придет, не бойтесь! - сказала Наталья Львовна.
      - Зачем же мне бояться?.. Я потому только и здесь, что не боялся... Однако не мешало бы... Я ведь по серьезному делу ехал, Ваня, и вот... Я потерял тысяч пятьдесят благодаря этому!
      - Пятьдесят тысяч?.. - Ваня вдруг широко улыбнулся. - Какого же это великого грешника должен был ты защищать?
      - Не защищать, нет!.. Совсем не то... Дело было чисто торговое... Тебе не странно?.. Чисто торговое!.. Ведь у меня отец был купец, - я тебе говорил?.. И дядя... Он был тогда со мною на вокзале... тоже купец... Я ведь не галерейки разные ездил за границей смотреть, - ты меня извини, как художник, - я по делу ездил... И вывез я оттуда вполне обоснованный план действий... И старого дядю своего этим планом своим покорил... И мы ехали за этими пятьюдесятью тысячами наверняка!.. Почти в кармане были!.. И нужно же было жалкому дураку этому!.. И по странной случайности он у тебя в доме!.. Этого-то уж я не ожидал!..
      - Больной... Лечится... Так вот как!.. Пятьдесят тысяч!.. И Никита Демидов по-прежнему твой идеал?
      - Никита и сын... Сына звали Акинф... Русский Крупп... только на сто лет раньше Круппа.
      - Крупп... ведь это... пушки? - безмерно удивилась Наталья Львовна, переводя глаза с Ильи на Ваню.
      - А Демидов для армии Петра Великого поставлял ружья, - ответил ей за Илью Ваня.
      - Ты знаешь, Ваня, что представлял собою Прокофий Акинфович, внук Никиты? - заметно вдруг оживился Илья. - Не знаешь, конечно, - я тебе скажу. Я сам это недавно узнал... Екатерине-душке на какие-то авантюры кажется, на войну с турками, понадобились деньги... Посылает она Федора Орлова к Демидову на Урал занять четыре миллиона... Тот говорит: "Деньги будут, а когда отдача?.." - "Да уж матушка-царица, ужли ж она..." "Одначе денежки счет любят... Я человек торговый... У меня счет и расчет... Через полгода день в день и час в час чтобы деньги мои назад были... А к сроку не будут, один ежели день просрочишь, - я сделаю вот что: соберу купцов уральских и князей и графов, какие под рукой найдутся, и четыре раза тебе при всех по сусалам дам, а денег назад не возьму... Желаешь?" - "Это, - говорит Орлов, - матушке-царице обида будет... Я не от себя денег прошу, а от нее прислан... Ты, стало быть, матушку-царицу оскорбляешь..." "Чем оскорбляю?.. Что денежки счет любят?" - "Должен буду передать царице". - "Дело любезное... Поезжай, передай..." Каков банкир был лет полтораста назад, а, Ваня?
      Наталья Львовна вдруг увидела прежнего Илью... Очень надменны и очень задорны стали у него вдруг глаза, точно сам он, загораясь, играл молодого (непременно молодого) Демидова Прокофия.
      - Фи-гу-ра! - крутнул головою Ваня. - А не дешево отдавал четыре миллиона за четыре пощечины какому-то Орлову?
      - Четыре миллиона для того времени - деньги огромные!.. Однако и цена хороша!.. Четыре пощечины, выходит, не Орлову, ты не так понял, а самой матушке-царице! И Орлов поехал назад в Петербург и передал Екатерине.
      - И та при-ка-за-ла деньги взять без всяких условий? - улыбнулся Ваня.
      - Нет, немножко не так... И та послала за деньгами в Голландию, устроила внешний заем под лихие проценты и, только так себя обеспечив, послала за деньгами того же Орлова к Прокофью... И Орлов условие о четырех пощечинах подписал.
      - Неужели подписал? - вставила Наталья Львовна.
      - А подписавши, - не поглядел даже на нее Илья, - получил деньги счетом и потом дрожал за свои щеки и торопил голландцев и за два дня до срока деньги привез Прокофию... Но Прокофий заставил его просидеть эти два дня и деньги принял час в час, как было написано в условии... "Денежки, говорил, срок любят... Матушка же царица может меня и посечь, конечно, если захочет, - силы у нее на это хватит, а против батюшек миллионов и она не вольна!.." Вот он каков был, наш Сесиль Родс!..
      - Анек-дот! - рокотнул Ваня.
      - Может быть, - но... того времени, заметь!.. У тебя, дескать, власть, а у меня - сила!.. Могу тебе и такие условия поставить, - так как ты без меня не обойдешься... Отлично понимали это и тогда!
      Наталья Львовна смотрела теперь не на Илью, а на Ваню: что он ответит? - Но Ваня улыбался, как будто любуясь Ильей. Он теперь весь был явная сила - сутуловато сидевший на табурете, охватив колена большими пальцами рук, - и он сказал:
      - Самые счастливые люди те, которые могут сочинять анекдоты.
      - А если их некому будет рассказывать? - поспешно возразил Илья. - Ты представь только: кто еще несчастнее анекдотиста, которому некому, - ну, совершенно некому рассказать свежий анекдот?
      Ваня положил свою руку на его колено и засмеялся тихо, но так густо, что обернулись в их сторону бородатый больной и девочка в школьной шапочке, и еще другой больной с перевязанной головою, неизвестно - молодой или старый.
      Наталье Львовне почему-то стало очень неловко за Ваню, а Илья будто не тогда, десятью минутами раньше, а вот именно только теперь ее обидел.
      - Я не вижу в нем этого большого спокойствия, о котором вы мне говорили! - сказала она Ване, так как будто и не было рядом Ильи, и глаза у нее стали теряющие, такие глаза, как у тех, кто смотрит за улетающим, утопающим в серых тучах осенних треугольником журавлей.
      Ваня только поднял на нее мясистые редковолосые брови, а Илья как будто не расслышал, что она сказала, и продолжал о своем:
      - Это у меня было очень хорошо продумано и рассчитано, но время потеряно, - и конец!.. Дядя мой поехал один, но у него, я уверен, ничего не выйдет, - в пустой след!..
      - Ну что ж, - придумаешь на досуге другой проект, - глядя на него пристально, сказала Наталья Львовна.
      Илья встретился с нею глазами, засунул за пояс руки и сказал Ване с виду спокойно:
      - Я пролежу тут еще, должно быть, дней десять... Если приедешь ко мне еще раз, буду рад, только... без провожатых, пожалуйста... Поговорим, я буду рад, - только... приезжай один!
      Ваня понял, что теперь лучше уйти, и поднялся, зарокотав:
      - Ну, поправляйся... да... Я и не спросил тебя, как ты ранен... Хорошо, что неопасно... Поправляйся!
      И протянул ему руку.
      - Время для посетителей тут от двух до четырех, - ты знаешь?.. Можешь когда угодно, - очень твердо сказал Илья, - только, пожалуйста, один.
      Ваня сделал было шаг от койки Ильи, понимающе наклонив голову и давая место проститься Наталье Львовне, но она не поднялась с табурета, она сидела, перебирая сумочку, и глядела на Илью в упор, и углы губ у нее начали слабо дергаться.
      - Идемте, Наталья Львовна! - попросил Ваня и осторожно, как к очень хрупкой вещи, прикоснулся к ней.
      - До свиданья!.. Прошу меня извинить, ежели я лягу, - сказал Илья, и действительно неторопливо и не совсем свободно лег на койку.
      - Да... Он устал, конечно... Идемте, Наталья Львовна! - несколько нажал на ее плечо Ваня, но она сказала тихо:
      - И это все, Илья?
      Илья тем временем сбросил туфли и завернулся в одеяло, подтянув его к самому подбородку, и закрыл глаза.
      - Идемте же, Наталья Львовна! - в третий раз сказал Ваня, просунув пальцы к локтю ее руки.
      Он покраснел, он даже чуть потянул кверху этот локоть, но она сказала тихо:
      - Вы идите, а я еще посижу.
      - Здесь больница, а не театр!.. - поднял голову Илья. - Уведи ее, Ваня, ради бога!
      Обхватив Наталью Львовну за прижатые локти сзади, Ваня решительно поднял ее с табурета, как подымают маленьких детей, а Илья укрылся с головою одеялом.
      Был момент, когда совершенно потемнело в глазах Натальи Львовны, и она упала бы, если бы не держал ее под руку Ваня, а когда момент этот прошел и она вышла рядом с Ваней из палаты, то в коридоре ей пришлось сесть от слабости и перебоев сердца на белый диван.
      - Экая вещь! - тихо басил над нею Ваня. - Может быть, воды?
      Минуты две очень нехорошо билось сердце, но, оправившись, сказала Наталья Львовна то, чего не понял Ваня:
      - Мой вам совет: никогда не бейте розовых лампадок.
      Лицо ее было очень какое-то серое, даже глаза из черных стали сизыми, так что испугался Ваня, но она сама пошла к выходной двери и потом на лестнице и на дворе по желтым ракушкам уверенно ставила ноги.
      На извозчике она спросила Ваню:
      - Зачем ему пятьдесят тысяч... вашему другу?
      - Его дело... не знаю, - ответил Ваня, а подумав, сказал: - На мелкие расходы, должно быть.
      - Конечно... Куда же еще такую мелочь, если... большие планы!.. А что такое его большие планы?
      - Ну почему же я знаю!
      - Он вам говорил ведь?
      - Неопределенное все очень...
      - Вы не хотите сказать!
      - Неопределенно все... Боюсь напутать...
      - Ну, хорошо... Демидов, Крупп - это все пушки... Нелепо и странно... И скучно... И мне не нужно совсем...
      Ваня пожал плечом, и успели проехать два-три квартала, пока снова заговорила Наталья Львовна:
      - Не понимаю, что это!.. Илья и пушки!.. Что он - артиллерист, что ли?
      - И Демидов артиллеристом не был, - отозвался Ваня. - Но вы только представьте: идет вперед человечество, и что впереди его? - Пушка... Однако нужно же идти вперед, а не назад... Приятнее идти вперед... Вот почему, если большие планы...
      - То в них завернута пушка?.. Большие планы!.. Илья и... пушки!..
      И она вдруг засмеялась неудержимо, чем очень обеспокоила Ваню.
      Однако, пересилив себя, она зажалась в угол фаэтона под поднятый верх, и так сидела остальную дорогу молча.
      Когда же доехали до гостиницы "Бристоль", подавая на прощанье руку Ване, сказала Наталья Львовна:
      - Ему большие планы, - я не хочу их знать, - что-то скучное и... длинное, наверно... А вот сцену он бросил по причине... по причине мне более понятной... Не было у него настоящего большого таланта, у вашего друга, - не было, и все он хотел, чтобы вот так сразу ни с того ни с сего появился талант, но тут хотеть мало... Это - не пушки!.. До свиданья, мой дорогой!
      Она не заметила даже, как сказала по-актерски "мой дорогой", но Ваня отметил это.
      И когда Алексей Иваныч, случайно стоявший у окна, когда он вернулся домой, бросился к нему на двор узнать, как здоровье Ильи, Ваня сказал ему, приглядевшись:
      - Да он-то ничего... бодр... А вот ваша знакомая, - та мне показалась гораздо хуже...
      - Как хуже?.. Что это вы сказали?.. Почему хуже? - растерялся Алексей Иваныч.
      - Ничего, ничего... Вот какой вы беспокойный!.. Рикошет, просто, от ваших выстрелов... только и всего...
      - Вы меня осуждаете? Скажите!.. - вспомнил Алексей Иваныч, что этот дюжий художник дружен с Ильей.
      - Ну, какой же я вам судья! Что вы! - улыбнулся Ваня. - Дело ваше.
      И поднялся к себе наверх.
      А в гостинице "Бристоль", в своем номере, Наталья Львовна так же, как и Илья, легла в постель и натянула на себя одеяло.
      Так она пролежала до вечера, пока не услышала за стеною шагов пришедшего Макухина.
      На ее стук в стену он пришел, как всегда, встревожился, что она больна, сел около, и долго было так:
      За окнами номера внизу на улице визжал и звенел трамвай, мерно били о камни лошадиные подковы, стоял предночной гул городского центра, а перед Натальей Львовной торчала чужая ей рыжеволосая, тугая, простонародного склада, плотная, освещенная снаружи электричеством, а изнутри парой сметливых серых глаз голова Макухина.
      - Федор Петрович, - сказала, наконец, с видным усилием Наталья Львовна. - А что, пятьдесят тысяч - это большая для нас с вами сумма или не очень?
      Макухин покачал золотой головой:
      - Цены деньгам не знаете, - э-эх!.. Пятьдесят тысяч - это капитал, а не сумма!
      - Значит, у нас его нет, этого капитала?
      - Пока что - нет!
      - Надо, чтобы был!
      Тут Наталья Львовна сбросила одеяло и встала.
      - Человеку ведь не позвонишь, чтобы принес, - попробовал улыбнуться Макухин.
      - Мы будем работать, и чтобы он был!
      Очень значительно это было сказано, и очень серьезно было у нее лицо, так что даже Макухин повеселел.
      - Неужто?.. - И глаза у него зарозовели. - Я говорил ведь, что большие дела будем делать с вами!.. Поэтому, значит, я угадал!
      - Ну уж, - пятьдесят тысяч, разве это большие дела? - вздернула она головой презрительно, и вдруг совсем иным, деловым тоном: - Камень ваш это, собственно, что такое?.. Как, куда и зачем?.. Бойкое дело?
      - Какая же может быть в камню бойкость?.. Дело, известно, тихое... Камень - не ситец... Износу ему нет, камню... Ходу с ним мало, с камнем... И надоел он уж мне, признаться сказать, этот камень: очень уж в нем вес большой!
      - Хорошо, бросим камень, - быстро решила она. - И что же мы будем делать?
      - Завод какой в аренду взять можем... или имение... Эх!.. Мне главное, чтобы я знал, зачем это... а один я не знаю, вот где беда!.. Одному много ли нужно?.. Я не то чтобы ленив, ну, а все ж таки... кнут и мне не мешает... напоминание...
      - Значит, я буду кнут?
      - Напоминание, а не то что кнут!.. Вдвоем дело делать или же одному? - большая разница!.. Сам себе кто может поверить?.. Нет такого человека, кроме как сумасшедший какой... А другой скажет тебе, ты и веришь.
      - Име-ние... что ж... Это ничего... Поля летом, - это красиво...
      Наталья Львовна просто думала вслух, глядя в угол по-за спиной Макухина, но он, услышав это, встал со стула, надавил кнопку звонка - два раза, коридорному - и сказал радостно:
      - Ну вот, - я вам на выбор представил: имение или завод?.. А вы мне со своей стороны: имение... Об заводе совсем молчок... Значит, и я уж теперь должен думать: имение! Мне ведь все равно, в какую сторону думать, - лишь бы дело... И вышло на проверку, что и мне, мужику, имение больше, конечно, под масть... Имение для меня гораздо лестней... Лошадей заведем хороших... выезд...
      - Верховых!.. Иноходцев! - оживилась Наталья Львовна.
      - Ну вот!.. Значит, есть у меня теперь линия, куда гнуть!.. Вот я о чем говорю.
      - А пятьдесят тысяч?
      - Пятьдесят не пятьдесят, - найдем!.. Для такого дела деньги добудем.
      - И это не какие-то "большие планы"?.. Это просто "так"?
      - Большого ума не потребуется... Спокойным манером сделаем... Только - свой во всем глаз нужен... Конечно, ежели управляющему довериться, - в трубу пустит!
      - Кто же отдаст доходное имение в аренду?
      - Вот на!.. Мало таких, что землю имеют, а она им ни к чему?.. Им бы только пользу какую с нее взять, а не убыток... Недалеко ходить Гречулевич...
      - Что, - Таш-Бурун у него возьмем?
      - Зайцев на нем гонять?.. Ничего нет на Таш-Буруне этом, кроме все того же камню... А с камнем решили кончать.
      - Да, раз камень - дело тихое... А завод?.. Вы знаете Круппа?
      - Это орудия? - Макухин улыбнулся. - Орудия на частных заводах не делают... Частным людям они ни к чему: это не ситец.
      - А как же... мне говорили сегодня... один человек хочет непременно, как Крупп... и Демидов... Ружья и пушки... Главное - пушки... Но это же глупость, конечно!.. Разумеется, это не ситец... Значит, имение... Решено!.. Чем же плохо имение?.. Отлично!.. Возьмем имение.
      - Папашу туда захватим... Он - человек военный, - полковник... Таких хозяйство любит.
      - И Алексея Иваныча!.. Алексей Иваныча непременно!..
      - Да уж этому, убогому, теперь, конечно, куда же еще?.. Неминуемо, к нам. Он уж нам в порядочную копейку вскочил, и еще вскочит... Однако, человек безобманный... Я к родному брату веры не имею, а за Алексеем Иванычем этим только смотреть, чтобы не напутал чего, а верить можно.
      Вошел коридорный. Макухин заказал ужин и самовар, и только тут вспомнила Наталья Львовна, что она с утра ничего не ела, и почувствовала голод, и когда коридорный сказал свое: "Сию минуту" - и ушел, она подошла очень близко к Макухину, положила руки ему на плечи, очень долго разглядывала его, точно увидела впервые и точно не был даже он человеком, - и сказала вдруг:
      - А акции?.. Частных пушечных заводов у нас нет, конечно, но зато должны быть акции... ведь так?
      - И что же с этими акциями? - улыбнулся Макухин. - Купил их и смотри на них?.. Какая же тут от денег польза?
      - Ну да... в самом деле... Дело тихое, - не снимала она рук с его плеч и все разглядывала его, как сквозь невидную лупу. - Сколько-нибудь там процентов в год...
      - А может, и никаких! - улыбнулся Макухин, очень неподвижно держа все тело, точно боясь пошевельнуться. - Куда же лучше из своих рук глядеть!
      - Из своих?.. Да! - Она заломила свои пальцы за его спиной, посмотрела на них и добавила очень оживленно: - Он потерял пятьдесят тысяч, а мы найдем, - правда?.. Он потерял, - и отлично!.. Пусть!.. Я очень рада!.. А у нас будут!.. Будут? Да?..
      - Разумеется, будут, - очень близко от ее губ шевельнулись усы Макухина.
      - Только нужно будет... обрить это... это... - кивнула она на выхоленные, с подусниками, важные золотые усы. - Это совсем не нужно... и... и некрасиво совсем...
      И, заметив, как, откачнувшись, поморщилась она болезненно, Макухин отозвался с большой готовностью:
      - Разумеется... Что ж... Для дела надобности большой в этом нет.
      И точно именно эти его слова и было последнее, что нужно было бросить в тонкую уже стенку между нею и им, чтобы вся до последнего камешка рассыпалась она.
      Наталья Львовна порывисто бросилась к нему, очень крепко прижавши к своей щеке его угловатую голову с прочным лбом...
      И потом, когда принесен был ужин и самовар, долго, очень долго тянулся в номере Натальи Львовны путаный, перебойный разговор, полудетский, полувзрослый, капризно-деловой, серьезный и ненужный, очень сложный, но отнюдь не утомительный для Макухина, - разговор об имении, каменоломнях, аренде, Круппе, акциях, пшенице, тысяче десятин под яровым посевом, иноходцах, Ване Сыромолотове, Алексее Иваныче, но больше всего об Илье.
      - Ничего!.. Хорошо!.. Пусть!.. Мы ему покажем! - говорила она решительно и задорно.
      Потом непонятно для Макухина плакала, и он гладил ее по вздрагивающей спине с сутулящим ее мослачком и бормотал:
      - Ну к чему же это?.. Зачем же теперь?.. Совсем ни к чему!..
      И она тихо и отданно прятала заплаканное лицо под его свежевыбритым подбородком...
      Из ее номера в свой Макухин вышел только в десять часов утра на другой день.
      ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
      ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
      Дней через восемь после своей ночной беседы с Макухиным зашла к Алексею Иванычу Наталья Львовна.
      От ходьбы ли с последней остановки трамвая, или оттого, что хорош, ясен был день, она была очень оживлена, сразу нашла Алексея Иваныча очень поздоровевшим и сама показалась Алексею Иванычу гораздо свежее, чем раньше.
      - Мы решили бросить свои каменоломни и взять большое имение в аренду! - сразу и весело начала она, когда Алексей Иваныч - по-своему, неопределенно - спросил ее, что она и как.