Бабаев

      Трое стояли, как живая насмешка.
      - Как ваши фамилии?
      Хотелось бы, чтобы не было ответа, чтобы это торчало что-нибудь безразличное - три окна, три доски от сломанного забора...
      Трое переглянулись и молчали.
      Развязать их и пустить? Или отправить к батальонному на толстой лошади? К тому, который приказал занять улицу...
      Мелькнули дрожащие острые уши, недавняя темная муть, в которой тонули дома с тупыми углами, огоньки на площади, когда ждали командира... Потом странная женщина с зелеными глазами, деньги, брошенные на стол, и как она собирала их, жадно, как клюет курица...
      Мелькнуло - пропало, но осталась, как след на снегу, усталость. Усталость и стыд. Это у стыда бывают такие холодные пальцы на иссосанных руках.
      - Отвечать нужно, когда вас спрашивают! - выкрикнул он вдруг; глаза выкатились и впились в широкий лоб студента.
      - Ведь это... не нужно вам, - упрямо сказал студент. - Ну, Петров, Иванов, Сидоров...
      Посмотрел и вдруг улыбнулся рабочий подросток, а третий, отвернувшись, рылся взмахами медленных глаз в куче трупов.
      - Ваше благородие, дозвольте доложить, Осипчук помер! - сказал и застыл с рукой у козырька появившийся откуда-то сбоку маленький солдатик Затуливетер. Подслеповатые глазки на вспотевшем лице; дрожат пальцы.
      - Помер? Как помер?
      - Так точно, кровью изошел, ваше благородие!.. Счас на площадь лазаретные линейки пришли, там их всех и положили... Фершал посмотрел, говорит: "Этот, говорит, готов..."
      - А в других ротах?
      - В других так что меньше - где два, где три... У нас больше всех...
      "Я не послал разведки, - вдруг остро вспомнил Бабаев. - Обстреляли всю роту на ходу, без прикрытия... Спросят: почему не выслал разведки?.."
      Показалось, что и теперь, от этих четырех конвойных и от маленького Затуливетра, ползет упрек. Качнулась широкая скула Осипчука и толстые губы, как он запомнил их сегодня ночью.
      Похолодел и крикнул резко:
      - Солдата убили - слышите? Это вы его убили! За что убили?
      - А этих за что убили? - качнул головой на трупы рабочий с белесой бородкой.
      - Молчать, хам! - весь вздрогнул Бабаев.
      Пять-шесть частых выстрелов добросило вдруг из глубины улицы... Улица кривая, длинная - что там? Вторая линия баррикад?.. И еще, может быть, убили солдата. Может быть, нескольких?.. Нужно было обойти с флангов, дворами... пустить всю роту вперед, а не два взвода... Как же он это?.. Нужно теперь... или уже поздно?
      Показалось, что улыбается насмешливо студент широким лбом и рабочие яркими щеками, что смеется, морщась, исчерченная пулями хатка...
      Солдаты с фельдфебелем Лосем бросили уже тополь. Вот они сходятся по одному, молчаливые и тугие. Замыкают круг. Переглянулись с конвойными. Молодчина Везнюк говорит что-то взводному Волкотрубу, говорит, конечно, о нем, ротном, поручике Бабаеве. Встретил его там, где фонарь на углу. Не ночевал дома...
      - Расстрелять их! - отчетливо уронил Бабаев старшему в конвое и отвернулся.
      Были острые, резкие крики, два коротких залпа, и на земле в крови валялись три новых трупа.
      Бабаев едва успел сосчитать: десять и три - тринадцать, едва успел повторить: десять и три - тринадцать, как со всех сторон бросился на него и охватил удушливый страх.
      Небо стало молочно-белым; от него падали на землю, колыхаясь, широкие всплески облаков, как саван, и облили звонко-испуганные дома, а земля поднялась, зыбилась под ногами, краснела от напряженного хохота.
      Горело на соседней улице, и спешил уйти клубистый дым. Мчались откуда-то, как табун, частые выстрелы...
      Тонкий детский голосок в душе - остался там такой, как луговая трава, спрашивал удивленно: "Это зачем?"
      И так отчетливо вспомнилась вдруг старенькая горбатая нянька Мавруша и пестрая корова на лужайке перед домом.
      - Мавруша! Меня корова ругает! - бежит он к ней, плача.
      - И-и, болтаешь, глупый! Как она тебя ругать может?..
      Она ничего не знала, старая, и у нее были такие забытые черные пальцы и смятое лицо...
      Вдруг повернулся, пошел вдоль улицы. Пошел куда-то в минувшее.
      Тонкая девочка бежала ему навстречу. Девочка с робкой косою, в коричневом платье...
      Остановится перед ним и скажет: "Сережа! Не за то, что ты - кадет..." И глаза будут строгие.
      Зачем два солдата гонятся за нею - штыки наперевес? Такие жесткие, хищные два желтых пятна, и штыки наперевес!..
      Девочка, бледная, белая, глянула на него, подбежав, огромными глазами... кто она?
      Поднялось что-то к этим глазам знакомое, матово-черное... Такое же есть в его кобуре справа... Это зачем?
      Девочка такая тонкая, белая, с такими огромными глазами... Обнять ее и над ней заплакать.
      Острое вдруг ударило в грудь, обожгло, застонало.
      Бабаев ляскнул зубами и упал навзничь.
      Два солдата изогнулись возле, кололи убийцу штыками - бледную девочку в коричневом платье.
      Потом пропали.
      Потом только рвались, звеня, чьи-то крики и топот... Силились открыться глаза и не могли... Колеса без ободьев поползли кругом, как пауки тащили вниз... Поплыли, завертелись кучей, быстрее, быстрее, колеса желтые, колеса красные - без ободьев, без шума, без дороги... Что-то пыльное всколыхнулось, обвилось возле. Отчего это стало вдруг совсем тихо, свободно, просто и легко?..
      1906-1907 гг.
      ПРИМЕЧАНИЯ
      Бабаев. Первоначально главы из романа печатались в журнале "Современный мир" №№ 1, 2 и 12 за 1907 год и в журнале "Образование" №№ 3, 4, 5, 6 и 7 за 1907 год. Первое отдельное издание - изд. "Мир божий", 1909 год. Роман вошел в третий том собрания сочинений изд. "Мысль", Ленинград, 1928. В собрании сочинений изд. "Художественная литература" (1955-1956 гг.) автор внес в роман ряд стилистических исправлений и сокращений, целиком сократил главу "Мертвецкая" и главу "Бесстенное", которой в предыдущих изданиях завершался "Бабаев".
      H.M.Любимов