Знахарь - Возвращение в «Кресты»

      – Здорово, братва! – сказал я.
      Ответом было напряженное молчание. Я пожал плечами и, не повторяя дважды приветствие, прошел в угол смотрящего, отгороженный от прочей камеры занавесочкой. В углу смотрящего уютно, по-своему даже комфортно. В некоторых камерах даже телик здесь стоит. Но в четыреста двадцать шестой телевизора не было ни раньше, ни теперь. Сейчас узнаем, кто у нас здесь?! А впрочем – кем бы он ни был, другом или врагом, а относиться ко мне по-любому придется с уважением.
      Еще не успев пройти за занавеску, я услышал, как будто хорошо знакомое, хриплое дыхание, и сердце невольно вздрогнуло. Неужели все-таки все пойдет по казавшемуся мне невероятным сценарию?! Да, на месте смотрящего и в самом деле был Бахва.
      Я сел напротив, глядя на него едва ли не с любовью – сам не думал, что так радостно будет увидеть этого старого мерзавца, у которого грехов за душой было наверняка не меньше, чем татуировок на его тощем теле. Тем удивительнее казалось мне, что сам Бахва не испытывает никаких эмоций по поводу моего прибытия.
      – Кто таков?! – спросил он, глядя мне в лицо. – Докладывай!
      Что за шутки?! После заморочек с Мухой мне подобный юмор пришелся не по душе, что я и попытался ему тут же объяснить…
      – Стоп, не гони! – оборвал меня старый вор на первой же фразе. – Я что-то не пойму, ты что же, считаешь, что мы с тобой никак – кореша? А я тебя, мил человек, в первый раз в своей жизни вижу!
      Я позабыл, что Бахва и в самом деле не видел меня с тех пор, как я переменил лицо в клинике пластической хирургии. Правда, должен был слышать об этом от сокамерников. Да и сам неужели не узнал по голосу? Ведь он, такой-растакой, прозорливый! Дряхлеет, видимо…
      – Костоправ, Знахарь? – повторил он оба моих погоняла и задумчиво вздохнул. – Впервые слышу! Ты, часом, дурика не валяешь?
      Я похолодел. Старик смотрел на меня безразличным взором. Смотрел сквозь меня. Человека по имени Знахарь для него не существовало. И не было никогда такого вора в законе, потому что если бы был – то Бахва его бы знал.
      Вот тут-то мне стало по-настоящему страшно. Почти как тогда, в аэропорту, когда я думал, что умираю. А Бахва окинул меня долгим внимательным взглядом. Словно руками лицо ощупал. Пытался определить, что у меня на душе. На коне ли я еще, или уже сломался? Нет, старый знакомец! Ты ведь меня знаешь, хоть и виду не подаешь! Знаешь, что не из тех я, кто так просто ломается.
      Пахан умел «держать лицо», как это называют японцы. И определить – какой меня ожидает разговор – по нему было невозможно. Зато хорошо было видно, что Бахве плохо. Как лицо ни держи, а врача не обманешь. Особенно если при дыхании хрипишь и булькаешь на всю камеру.
      – Ладно, чудила! Садись-ка, – кивнул Бахва на соседнюю шконку. – Расскажи, куда ходил, что видел, о чем говорил? Подробно. И не гони – не поощряю!
      Что ж, это, по крайней мере, конкретно. «Не гони» в данном случае означает – «не завирайся» и относится к моим, знахарским, «претензиям» на статус вора в законе. То есть Бахву интересует только соблюдение сценария, а не то, как я понимаю происходящее и что по этому поводу думаю. Очень похоже на предупреждение держать язык за зубами.
      Я подробно описал только что происшедший допрос. О чудесном воскрешении следака и адвоката распространяться не стал. Как и о том, что супруга, очная ставка с которой меня вскоре ожидает, тоже давно была зачислена мною в жмурики. И о том, что дело, которое мне шьют, и сразу-то было с душком, а через семь лет и не знаешь, как назвать уже… Об этом я Бахве тоже рассказывать не стал. Потому что Бахва ничего об этом знать не хочет. Что и продемонстрировал – откровенно и недвусмысленно. Спасибо и на том. Принимаем все как есть, оценки давать будем после.
      Сценарий, по которому меня пытаются заставить играть, похоже, не очень сложен. Надо просто делать вид, что последних семи лет не было. Что я не Знахарь, вор в законе, человек, авторитетный не только в воровских кругах. А только что повязанный Константин Разин, врач скорой помощи, первоходок по галимой подставе. Которого слили родная жена и мой же собственный младший брат, правда – единокровный, то есть родной только по отцу, но ведь брат же! И я должен забыть целую жизнь – потому что порой мне казалось, что до августа 96-го, когда в первый раз меня взяли за убийство Смирницкой, я и не жил вовсе. Да и если объективно рассуждать – то девяносто процентов событий моей жизни произошли в эти самые семь лет! И все, что я собой представляю на сегодняшний день, – результат этих самых событий. А теперь, выходит, нужно спустить эти годы в парашу и начинать все с чистого листа. Или, точнее, – с того листа, что мне сегодня предъявил живучий Муха. С постановления о моем аресте!
      Ну нет, ребята, не дождетесь!
      Бахва слушал меня, не перебивая. Дослушав, помолчал немного, покурил. Затем стал задавать вопросы. На это Бахва всегда был мастер. Вопросы его были точны, и ответов он требовал таких же точных. Я это хорошо запомнил по первой ходке, поэтому отвечал подробно. Даже чересчур подробно. Отвечал, а сам думал о том, как Бахве охота всю эту шнягу по второму разу выспрашивать! Ведь знает же все, до последней закорючки! На этом месте все это так же вот выведывал-выспрашивал. Потом еще и пробивал кое-что по своим каналам для меня. И не раз. Так что наверняка помнит всю историю со Смирницкой. Может, и не в подробностях, но в общих чертах точно. А теперь, по сценарию, неизвестно кем написанному, приходится ему все заново выспрашивать. Ну что ж буду грузить подробностями почем зря. Раз он такой любопытный. А может, и вправду Бахве все это интересно. Все-таки не вчера дело было, а старик мог и подзабыть многое за давностью лет.
      – В общем, так, братан, – подвел он итог моему рассказу. – Расклад мне твой понятен. И судя по этому раскладу, придется тебе соседку на себя брать. Не кипешись, выхода у тебя другого нет. Думаешь в несознанку пойти? Не дадут тебе, неужели еще не понял? От тебя будут добиваться только полной и безоговорочной капитуляции, как от Гитлера. Ничего другого их не устроит.
      – Кого – их? – спросил я.
      – Не перебивай! – прикрикнул Бахва, – Кого, кого… Мусоров. И Карабаса-Барабаса. Чего глаза выпучил, не понял? Э-эх, ты, врач – ученый человек!.. Того, кто их кормит и за веревочки дергает. И кого никогда не видно. Вот он-то и есть настоящая причина того, что ты здесь. Придет время, узнаешь, кто этот Карабас-Барабас. Если только ты очень фартовый. А то с таким характером, да такими тараканами в башке… Странно будет, если доживешь. Упираться тебе здесь трудно, почти невозможно. С вилами на паровоз бросаться – беспонтовое занятие. У них против тебя все – а у тебя только ты. Сильно упорствовать станешь – в лучшем случае замочат. В худшем – покалечат. Ну а в самом плохом допрыгаешься до пресс-хаты. Тогда все. Опущенному на зоне не жизнь, лучше сразу сдохнуть.
      – Но ведь я же не убивал эту самую Смирницкую! На мне нет никакой вины! – подыграл я.
      – Ну да, ну да… – как-то совсем по-старчески пожевал синими губами Бахва. – Здесь таких, безвинных, из десяти один – точно. Если не больше. Бывает, конечно, что разбираются и отпускают, не доводят даже до суда – но это я не знаю, каким местом Удача должна к тебе повернуться, или ты к ней! Это, братан, редкий фарт. Такого я мало видел, хотя почти всю жизнь чалюсь по кичманам. В лучшем случае – освободят из зала суда. За недостатком доказательств или отсутствием состава преступления. Но твой случай не такой, насколько я вижу. Лучше тебе не питать пустых надежд на справедливость. Здесь такой зверь не водится. Поэтому не рви сердце! Настраивайся сразу на неправедный суд и на долгое сидение. На этап. На зону. Не ты здесь первый без грехов подставленный, не ты и последний. Нового ничего в твоей истории нету. Стара, как мир. Классика жанра. Знаешь, сколько народу за других нары полирует? Эх, лучше не знать. И не думай об этом…
      Бахва помолчал. Глядя в стол, развернул конфету, откусил, запил чифирьком из кружки. Снова заговорил:
      – А эту терпилу твою, Смирницкую. Эльвиру! Я ее знал неплохо. Чисто по делу. Хотя все время хотелось с ней побаловаться, если честно. Да не сложилось и не могло сложиться. Слишком с разных полей мы с ней ягоды. Были, царство ей небесное! Хорошая была баба. Умела себя поставить. За базар всегда конкретно отвечала. Уважали ее все. И блатные, и так, бизнесмены. На мелочи не разменивалась, такие дела разруливала – не поверишь! Общалась только с авторитетными людьми, в высших сферах обитала. А запороли ножом, как свинью!
      Меня кольнуло, словно занозой: «Запороли ножом, как свинью!» Где-то я это уже слышал! Совсем недавно… Во сне!
      – Убийц ее теперь хрен найдешь! – продолжал Бахва. – А дело заведенное надо мусорам закрывать? Надо, раз завели. Такое у них в мусарне правило. Кто правила не соблюдает, того их мусорское начальство имеет по полной программе. Кто-нибудь из них хочет, чтобы его имели, как ты думаешь? – спросил он и тут же продолжил, словно уже получил ответ:
      – Поэтому они будут иметь тебя! – И ткнул пальцем меня в грудь.
      Но не коснулся, остановился в сантиметре. Хотя впечатление было такое, что ткнет. Я был готов к чему-то подобному, поэтому почти не прореагировал. Только улыбнулся едва заметно – краешками губ. Но Бахва увидел!
      – Че ты лыбишься, профура? Я тебе не Петросян. Не для развлечения байки травлю! Для твоей же, дурака, пользы. А то смотри, я как разговариваю с тобой, так могу и перестать, – беззлобно прореагировал он.
      И снисходительно продолжил свои разглагольствования:
      – В общем, труба твое дело! Мусора как борзые собаки, если вцепились в кого, то уж не отпустят, пока не порвут. Особенно когда их кто-нибудь еще и науськивает. Или награда за усердие светит. Какая-нибудь. А в тебя они вцепились конкретно. Уж чем ты им так насолил, не знаю. Пока. Но прессовать тебя будут не на шутку, это точно. По-взрослому. Пока сам не станешь рад взять на себя все, что ни предложат. Технология у них еще в тридцатые годы отработана. Может, и не до совершенства, но тебе хватит. Таких людей ломали, что мама родная… Здесь, конечно, не Лубянка и годы не тридцатые. Но специалисты у них с тех пор не переводятся. Традиции эти свои сучьи дети друг другу передают, как переходящее знамя – из рук в руки.
      Потом он помолчал, поглядывая на меня хитро, как бы раздумывая над чем-то. Я тоже молчал. Ждал, куда же все-таки подует ветер, куда Бахва повернет разговор. Может, так и след какой нащупается. Намек какой-нибудь… Ну чего он меня парит?! Может, микрофон какой в стену вделан, и старик знает, что за нами следят. Оттого и боится слово лишнее молвить – намекнуть хотя бы, что он не впал еще в маразм и прекрасно помнит и кто я такой, и за что уже сидел в этой самой четыреста двадцать шестой! А может, и стукачок подсажен среди братвы. Только тогда это с его же ведома.
      – Да, специалисты у них есть на все руки. И ноги. И еще на кой-какие места, – продолжал неторопливо рассуждать старый вор. – Не к ночи будь помянуты… Ты про пресс-хату слыхал что-нибудь?
      Не только слыхал – посетил еще в первую ходку. Тогда пришлось бритвой распороть себе брюхо от края до края. Этим диким, на первый взгляд, поступком я не только спас себя от неминуемого бесчестия в блатном мире, но и создал начальный авторитет. Сразу определил свое место. И бритву эту дал именно Бахва. По сути дела, став моим крестным в криминальном мире. Я всегда это помнил и был ему за это благодарен. Тем более не мог понять произошедшей со старым вором перемены. Но, решив молчать и наблюдать, так себя и вел. Поэтому только мотнул головой в ответ, мол – не знаю.
      – Ну да… Откуда тебе знать. А знать бы надо, раз уж сюда попал, – Бахва щелкнул зажигалкой, затянулся и не спеша выпустил дым, выдерживая паузу. – И не смотри так вопросительно. Эта перспектива реально твоя. Я уже сказал тебе, что крутить они будут тебя по полной программе, а это как раз в полную программу и входит. Чтобы человека не просто заставить что угодно подписать, а раздавить чтобы. Опустить ниже плинтуса. Чтоб не поднялся уже, доколе на зоне будет. Для этого у мусоров здесь есть хата специальная. Держат там специально обученных качков-педерастов. Силой против них ничего не сделаешь, потому как их много. Это тебе не в кино. Отымеют всей хатой как хотят и сколько хотят. Мусора им в этом препятствий чинить не станут. Для того туда и кидают. Опускают раз и навсегда. Это как клеймо. А чем с таким клеймом на зоне, лучше в земле с червями. Хотя, конечно, кому как… Только ты ведь не из таких, я так понимаю?
      Я снова отрицательно мотнул головой.
      – Вот и получается, братан, – закончил Бахва, – что деться тебе некуда. Прикинь сам. Либо замордуют до смерти, либо опустят. Выбирай на вкус, как говорится. Так что меньшее из зол, из которых тебе приходится выбирать, это брать на себя Эльвиру и идти этапом в зону. При таком раскладе мусора от тебя вмиг отцепятся. Здоровье токо сбережешь. Оно еще тебе понадобится. Что на этапе, что на зоне. Спасибо мне еще скажешь. Разумеешь, что я тебе говорю? Разум, то есть, имеешь, понять смысл моих речений?!
      Что это со стариком стряслось, интересно? Раньше вроде за ним театральных пристрастий не водилось. Надеюсь, это еще не старческий маразм. С другой стороны, чего ему еще здесь делать, как не предаваться увлечениям? Особенно перед смертью. Видно же – три дня до сдоха осталось, а туда же все, интриги крутить! Смысл бахвиных, как тот сам выразился, «речений» был очевиден. И смысл этот очень мне не нравился. Не нравился настолько, что это перевесило добрые чувства, которые я испытывал к этому человеку. На смену им поднялась волна неприязни.
      А вокруг нас висела напряженная тишина. Несколько человек дышали мне прямо в спину. Ждали, когда пахан подаст сигнал. Когда пахан отдаст новичка на растерзание. Чуют, сволочи, что близко окончание нашей задушевной беседы. И чуют, каким именно будет это окончание. Интересно, а сам Бахва чует? – промелькнуло у меня в голове.
      Мое молчание тем временем становилось непозволительно долгим. Надо было давать ответ.
      – Слова твои понятны мне, чего там… – медленно проговорил я, глядя пахану прямо в глаза, -…не понять. Я другого не пойму, Бахва! Вроде ты вор, авторитетный человек…
      Я выдержал паузу. Бахва несколько раз мелко кивнул, соглашаясь с такой оценкой своей персоны. Видно было, что ему приятно это слышать. И он благосклонно ждет вопроса, на который он благосклонно же и ответит.
      Сейчас тебе будет вопрос, падла! Я пригнулся поближе к его лохматой голове. Затем отчетливо, так, чтобы услышали все, произнес:
      – Что же ты меня все время под мусоров подложить пытаешься? А?
      В первое мгновение показалось, что Бахву хватит удар. Его лицо стало серым, губы почернели. Дыхание на миг пресеклось и пахан прикрыл веки. «Ну вот, как не вовремя!» – успел подумать я.
      В следующее мгновение он очнулся и поверх моей головы одними глазами подал знак тем, кто ждал у меня за спиной. Тут же множество рук схватило меня и, мигом стащив со шконки, поволокли по проходу подальше от пахана. Удары посыпались со всех сторон, били руками и ногами – куда и как придется. Я пытался прикрыть голову и лицо. Пока узость прохода и обилие желающих поразмяться спасали – они просто мешали друг другу.
      Но вот меня выволокли на открытое место и принялись бить всерьез. Закрыться было уже немыслимо. Тогда я стал изо всех сил отбиваться, почти не ориентируясь в обстановке, но надеясь, что кому-то все же достанется по заслугам. Однако долго простоять не удалось. Вскоре меня подсечкой сшибли на пол, и несколькими точными ударами по голове отправили в полную отключку.
      Очнулся уже после отбоя. Над дверью горела лампочка дежурного освещения. Во тьме копошилась обычная стоячая жизнь камеры, в которой людей больше, чем шконок. Оттого спать приходится посменно. Те, кто не спят, сидят у спящих в ногах, стоят, прислонившись к нарам, бродят с места на место. Жизнь в камерах не замирает сутками напролет. Затихает немного по ночам, но и то только из-за мусоров. Они требуют, чтобы после отбоя было тихо. Будет шумно – устроят шмон. Вот и течет ночная жизнь в хате – шепотом да вполголоса.
      Оказалось, что лежу на полу недалеко от параши. Во как – из грязи в князи и обратно. Есть ли еще на земле русской люди, которым приходилось испытывать столь головокружительные взлеты и падения?! Думаю, что нет! Однако философствовать явно было не время и не место. Вместо этого я стал методично проводить ревизию своего организма.
      Лицо сильно распухло. Неудивительно, если учитывать, с каким энтузиазмом по нему лупили. Ладно, хрен с ним. Мне сейчас не жениться. Посмотрим, что там с остальным телом?! Потихоньку я напрягал попеременно разные группы мышц, поворачивал ноги и руки, то так, то сяк. Как и следовало ожидать, все болело. Но, по первому впечатлению, мне ничего не отбили и не сломали. Превозмогая боль в ребрах и грудной клетке, я набрал побольше воздуха, задержал дыхание и перевернулся на живот. Потом оперся на руки и встал на карачки. Голова дико кружилась, но не так, как в первые часы, когда меня доставили сюда из аэропорта. Все познается в сравнении, а я уж всего насмотрелся. Опыт есть! Несколько любопытных лиц повернулось в мою сторону, но никакого ажиотажа мое пробуждение не вызвало. Слава богу, сукины дети оставили в покое. Хотя бы на время!
      Я сел, привалившись спиной к стене. Стена была холодная и как будто даже сырая. Спиной, сплошь покрытой ссадинами, ощущать ее было приятно. В голове шумело, звенело и потрескивало. Мыслей при этом не было никаких. Я просто сидел и, превозмогая боль, продолжал потягиваться и растягиваться, поворачиваться и массировать ушибленные места ушибленными же пальцами. Было это не очень приятно, но делать это необходимо! Во что бы то ни стало к утру я должен был быть в наилучшей форме, возможной в сложившихся обстоятельствах.
      Как только шум в голове унялся, я произвел вторую более тщательную проверку, которая подтвердила первоначальные выводы: никаких серьезных повреждений не было. Значит, оклемавшись к утру, снова буду вполне готов к труду и обороне. Я горько усмехнулся.
      Вот тебе, Знахарь, и прописка, от которой ты был благополучно избавлен в первую ходку. Заплатил тебе Бахва за добро, хорошо заплатил.
      Я почувствовал, что сон наконец подступает. Камера исчезла, в тревожном полумраке передо мной закружились лица тех, кого я когда-то знал. Тех, кого любил и кого ненавидел! Живых и мертвых! Хотя кто их теперь разберет…
      Трудно сказать, сколько времени я просидел у стены. Часа два, три… Может, больше, может, меньше. То впадал в дрему, то снова просыпался. От какого-нибудь звука или собственного неловкого движения, причинявшего нежданную боль.
      В полумраке продолжали двигаться тени, я уже никого не интересовал. В очередной (бог знает, какой по счету) раз открыв глаза, я увидел, что в трех шагах от меня Манька-петух обслуживает одного из сокамерников. Это не было изнасилованием – Маньке явно доставляло удовольствие отсасывать. Я с отвращением отвернулся. Хорошо бы еще уши заткнуть, да пальцы болят. Пришлось слушать причмокивание да сопение до самого конца.
      Они не успели разойтись, как я заметил, что в углу смотрящего что-то происходит.
      Оттуда доносились шум, возня, придушенные возгласы. Хата притихла и насторожилась. Интерес был не праздный, потому как, что бы в том углу ни случилось – непременно отразится на всех обитателях четыреста двадцать шестой. Несколько человек соскочили с нар и устремились туда. Я напрягал слух, пытаясь расслышать, о чем шушукаются на шконках, но уловить связную речь никак не мог.
      Потом увидел, что из паханского угла к дверям направляются темные фигуры. Когда они подошли поближе, я узнал двух ближайших Бахвиных подручных, Кулька и Злого. У Злого в руке был электрический фонарик. И шли они, как оказалось, не к дверям – а ко мне! Остановились в нескольких шагах. Злой поводил из стороны в сторону лучом фонарика, разыскивая меня в темноте. Луч несколько раз проскочил мимо, потом попал на лицо. Яркий свет больно резал глаза, и я зажмурился.
      Что им нужно, интересно?! Проверяют – не сдох ли еще?! А что потом – добьют, чтоб не мучился?! Подумалось, что, может быть, старый Бахва прислал их именно для этого. От него теперь можно всего ожидать, от сучары. Я приоткрыл один глаз и увидел Кулька прямо перед собой. Тот, в свою очередь, разглядывал меня, присев на корточки.
      – Жив, – осклабился Кулек и, оглянувшись, сказал Злому: – Вишь, зырит!
      Затем снова повернулся ко мне и спросил:
      – Ну че, братэлла, прочухался? Втыкаешь? – и тут же сам себе ответил: – Втыкает.
      Тут подал голос Злой:
      – Ты базлал, ты доктор?
      Я разлепил окровавленные губы и, насколько мог внятно, ответил:
      – Врач…
      – Врач, – эхом отозвался Кулек. – Не по кошкам-собачкам, случайно?
      Я отрицательно мотнул головой.
      – Хорошо, – сказал Злой. – Пошли, Айболит, твою мать…
      Кулек захихикал:
      – Как, ходить-то можешь?
      Я не был в этом уверен, но кивнул и попытался встать на ноги. Злой с Кульком молча смотрели на мои потуги. Помогать никто, само собой, не собирался. Сволочи, ясно ведь, что им самим моя помощь требуется, могли бы и постараться! Наконец удалось подняться. Постоял, опираясь о стену, в голове снова зашумело, и я с трудом удержался на ногах. Тут Кулек все же подхватил меня под руки.
      – Куда идти-то? – спросил я.
      – Пошли, пошли, порезвей давай, – подбодрил Кулек, – тут недалеко.
      Пошел, как под конвоем. Впереди Злой с фонариком, за мной Кулек. Все еще неясно, какого хрена им я понадобился, но что мочить меня не будут, это определенно. Пустячок, как говорится, а приятно!
      В углу у смотрящего меня ожидала картина, вызвавшая сразу обоснованное сомнение – а не спектакль ли то, что я вижу? Вспомнилось давешнее поведение Бахвы, его театральные восклицания. Потому что все было в точности как семь лет тому назад – точно так же тогда лежал помертвевший пахан на своей шконке слева от «намордника». Его подернутое синевой лицо искажала маска страдания. Черные губы были слегка приоткрыты, выставив напоказ золотую фиксу. Худые смуглые пальцы судорожно стискивали край одеяла. На столике рядом со шконкой стояла литровая банка, до половины заполненная нифилем – спитым чаем. Похоже, Бахва своих привычек менять не собирался. Несмотря на то, что привычки эти грозили свести его в могилу раньше времени. Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить!
      Нет, одного взгляда было достаточно, чтобы понять – старик не придуривается. Симулянта я бы сразу опознал, не сомневайтесь! Пароксизмальная тахикардия – та же фигня, что и раньше! Только сейчас Бахве было гораздо хуже, чем тогда. За эти семь лет он здорово сдал. Я решительно проковылял к больному. Клятву Гиппократа давал? Давал. Вот и отвечай за базар, гражданин Знахарь. Бахва был почти в отрубе, но что-то, видимо, все же соображал. Увидев меня у своей шконки, пахан попытался приподняться, опершись локтями о кровать. Похоже, хотел что-то сказать, но из его горла вырвалось только хриплое сипение.
      – Лежи, лежи, – сказал я и, взяв за запястье вялую руку старика, нащупал пульс.
      Да, этот «моторчик» явно давно шел вразнос. Ресурс почти исчерпан, но в моих силах было еще немного продлить его существование.
      – Майку с него снимите, – безапелляционным тоном велел я уркам, стоящим и сидящим вокруг. И снова повернулся к больному.
      После секундной паузы голос Злого произнес «Вперед!», и тут же у шконки возникли двое. Я отпустил руку пахана и отступил на шаг в сторону. Урки приподняли пахана, помогли сесть и стащили с него футболку. Все тело Бахвы было покрыто татуировками и походило на географическую карту. Там было на что посмотреть, но сейчас мне было не до того. Бахве было плохо всерьез. Сердце под грудиной колотилось с такой силой, что едва не прогибались кости, и каждый удар был отчетливо виден. Смотреть на это было жутковато даже такому бывалому врачу скорой помощи, как я. Казалось, что сейчас или сердце не выдержит, разорвется, или – грудина. Хрустнут кости, треснет кожа, брызнет кровь – и запрыгает по полу, разбрызгивая красные капли, пульсирующий четырехкамерный мячик…
      Я мысленно еще раз обругал старого дурня и спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:
      – Чифирили?
      И не дождавшись ответа, снова подал голос:
      – Будете молчать, кинется ваш Бахва, как пить дать. Меня сюда как врача пригласили? У врача есть конкретные вопросы. И ему нужны конкретные ответы. Поэтому спрашиваю еще раз: чифирили?
      – Ну чифирили, – нехотя ответил Злой. – Не вишь, что ли, нифиля полбанки на столе.
      – Вижу. Давно чифирили?
      – Чифирили? – переспросил Злой озадаченно, переглянулся с каким-то незнакомым мне уркой: – Где-то час тому. Может, полтора. Не больше.
      – И ему сразу плохо стало? – уточнил я.
      – Ну… да. Почти сразу. Минут, может, через пятнадцать. Меньше даже.
      – И давно он так вот?
      – Да… – безнадежно взмахнул рукой урка, с которым переглядывался Злой. – Всю дорогу. Сколько ему ни говорили – не пей чифиру, загнешься! А у него одна на все отмазка – раньше смерти не помру!
      – Ну, с этим трудно не согласиться, – попытался я усмехнуться. – Только это не означает, что нужно так торопиться с ней встретиться. Лекарства какие-нибудь у него есть? Должны быть, не вчера ведь это у него началось!
      Здесь я немного слукавил. Диагноз Бахве был поставлен мной семь лет назад. Тогда же я и выписал все нужные старику лекарства. Если бы Бахва не принимал их, до этой встречи он бы и не дожил. Значит, как рассчитывал я, какая-никакая аптека у смотрящего должна быть. Но расчет этот не оправдался:
      – Да нету ни фига! – зло ответил все тот же урка. – Были какие-то колеса у него, дак третьего дня шмон был. Все отобрали, суки позорные. И че им скажешь?!
      – Ну да… – вздохнул я, и дыхание тут же перехватило от боли в ребрах. – Ну да!
      Значит, все как тогда. Умирающий старик и ноль лекарств. Повторять в сегодняшних условиях аттракцион с безмедикаментозным лечением пароксизмальной тахикардии было почти убийством. И, соответственно, самоубийством. Потому что при неблагоприятном исходе лечения незадачливого лекаря порвут в клочья сокамерники. То есть почти наверняка.
      Но оставить Бахву вот так вот помирать я тоже не мог. Не потому, что кого-то боялся – свое я давно уже отбоялся. Просто я – врач. Это во-первых.
      А во-вторых, – по-своему я все-таки любил этого ссученного старого вора. Что ни говори, а если бы не его советы тогда, в мою первую ходку, не жил бы я уже, наверное, на белом свете. Опустили бы в пресс-хате, а оттуда одна дорога – в петлю!
      – Короче, так, – сказал я уркам. – Раз аптеки нету, буду лечить его старым дедовским способом…
      – Это как? – подозрительно перебил Злой.
      – Увидите, – отрезал я и решил для убедительности «травить арапа» по полной. При этом совесть оставалось чиста: все было правдой, но правдой семилетней давности.
      – У меня на «скорой» таких ухарей иной раз по несколько за смену случается. Аптеку обновлять не успеваем. Да и обновлять особо нечем. Нищета… Вот и приходится «старым дедовским» способом пользоваться. Не парьтесь! Выглядит странновато, но работает безотказно. Только, – я обратился к Злому, – не надо мне мешать. Это важно. Шансов у него немного. Но и времени нет. Так что проследи, не сочти за труд.
      – Я прослежу, – холодно пообещал Злой и предупредил с чувством: – Но смотри, Айболит, твою мать…
      – Хорошо. Оденьте его! – велел я уркам, что раздевали Бахву. – На футболку клифт наденьте. Покрепче.
      Урки растерянно оглянулись на Злого. Тот кивнул головой – мол, делайте, что говорят! Они надели на Бахву футболку и пиджак, затем заботливо взбили подушку и уложили полуживого старика на шконку. И отошли по моему сигналу.
      Интересно, как у меня с мышечной памятью? Работают еще рефлексы, или уже все позабылось?
      Отогнал от себя посторонние мысли и сосредоточился на пациенте. Неважно, что у меня у самого все тело болит и каждое движение дается с огромным трудом. Действовать нужно точно и аккуратно. Тогда есть шанс, что с Бахвой все будет в порядке.
      В камере наступила такая тишина, что в какой-то момент мне показалось, что мы здесь с Бах-вой одни. Несколько долгих секунд я готовился к тому, что предстояло сделать. И вот схватил Бахву за лацканы клифта, насколько мог резко рванул на себя и вверх, как бы подсаживая, а затем коротко, без замаха двинул поддых.
      – Хык-х! – вырвался воздух из Бахвиных легких.
      – Ты!.. – рявкнул, было Злой, но осекся.
      Бахва, как рыба на песке, хватал ртом воздух:
      – Ап…ап…ап…
      – Ти-ихо-тихо, тихо-онечко… – уговаривал его я, поддерживая за плечи и не давая лечь. – Ды-ышим, дышим, дышим…
      – Ох… ты… зара-аза, – выговорил наконец Бахва. – Так по грудине садануть…
      – Ничего, ничего… Врачей все сначала ругают. Раз ругаешься, значит, жить будешь, – сказал я.
      И вздохнул с облегчением: получилось! Значит, удача не навсегда повернулась ко мне задом. Скулы у Бахвы порозовели, лицо ожило. За спиной зашушукались, загомонили вполголоса урки. В этом гомоне явственно слышалось одобрение.
      – Молодец, лекарь, – опустилась на мое плечо жесткая, будто железная, рука Злого. – Умеешь. Не попусту базлал.
      – Как ты его обозвал? – подал голос Бахва. Он внимательно смотрел на меня. Так смотрят только люди, вернувшиеся с того света.
      – Этого-то? – мотнул головой Злой. – Лекарь.
      – Лекарь, говоришь? – медленно повторил Бахва. – Точно, лекарь и есть… Давай-ка, Лекарь, поближе ко мне переселяйся. Ты, Злой, освободи ему шконку рядом со мной.
      Злой кивнул. И я понял, что сегодняшний раунд остался за мной.

Глава 3
ЗДРАВСТВУЙ, ЖЕНА!

      – В целом, ребята ведут себя очень хорошо! Сколько актерских талантов здесь пропадает! Бахва только подвел своим парадоксикальным… тьфу – не выговорить! Словом, болезнью своей!

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.