Знахарь - Возвращение в «Кресты»

      Вот только дело это, по сути, теперь не мое! Я давно уже не Константин Разин. У меня не то что ФИО в паспорте другие, у меня давно уже другое лицо – спасибо Александру Соломоновичу – хирургу с золотыми руками! И даже отпечатки пальцев им не помогут – те, что когда-то сняли при первой ходке в девяносто шестом. Год назад в Майами я свел узоры на пальцах с помощью лазерной эпиляции – что обошлось куда дешевле, чем трансплантация глазного яблока. Словом, нет у вас, граждане, никаких доказательств!
      А привлечь меня, Николая Григорьева, можно, но только за иные дела, которых, кстати, без счета. Так что, возжелай следователь Муха и его компания зомби расправиться с Николаем Григорьевым – поводов для обвинений нашлось бы предостаточно. Насчет свидетелей не знаю – старался не оставлять. Но отечественное правосудие в этом плане весьма изобретательно, так что проблем, думаю, не было бы. Однако эти покойнички легких путей явно не ищут. Вместо этого они, как одержимые, доказывают мне, что я – Константин Разин. И шьют дело, за которое я уже сидел… Кому это нужно, интересно?!
      – Прочитали? – прервал эти размышления Муха, и без того видя, что я закончил чтение. – Тогда внизу листа распишитесь, что ознакомлены.
      – Ознакомлен в качестве кого?
      – Там написано, в качестве кого. В качестве обвиняемого.
      – То есть в качестве Разина, как его?.. – я заглянул в листок, будто уточняя неизвестные имя и отчество. – Константина Александровича?
      – Именно так, – ответил следователь елейным голосом, – в качестве Разина Константина Александровича… – и после короткой паузы рявкнул во весь голос. – В качестве вас!
      – Нет, – спокойно ответил я, – не меня! Я – Николай Григорьев, а никакой не Разин, не Пугачев и не Робин Гуд. Я занимаюсь бизнесом, а не медициной. Международные консалтинговые услуги. Врачом никогда не работал, даже в детстве не мечтал. В медицине ничего не смыслю. И подписывать ничего не стану. Более того, хочу заявить, что в аэропорту, откуда меня, судя по всему, привезли сюда, при мне были все документы: паспорта, внутренний и заграничный, водительские права: наши, американские и израильские, кредитные карты, клубные удостоверения… По-моему, вполне достаточно, чтобы установить мою личность и прекратить это скверное недоразумение.
      Муха и Живицкий молча переглянулись. Дескать: «ну вот, мы же друг другу говорили». Затем, оба повернулись ко мне, и следователь сказал утомленным голосом:
      – Гражданин Разин! Решили сумасшествие инсценировать? Не рекомендую. Вы, конечно, врач, необходимые базовые знания у вас наверняка есть. Да и в психиатрических больницах наверняка бывали, видели тамошний контингент не раз. Знаете, как они себя ведут, ненормальные. Для дилетантов вроде нас с Борисом Наумовичем ваш спектакль, скорее всего, будет вполне убедителен. Но в психушке на Арсенальной, куда вас доставят, если вы будете продолжать упорствовать в своем псевдобезумном поведении, вы попадете в добрые и опытные руки ваших коллег, Константин Александрович. И не мне вам рассказывать, какими средневековыми средствами там пользуются для лечения. Не потому что патологические садисты, нет. От нищеты все, от безденежья. Сами знаете. Так что еще очень большой вопрос, стоит ли вам так упорствовать, чтобы оказаться в лапах средневековой инквизиции. Войдете-то вы туда, считая себя хитрым и изворотливым человеком, надувшим глупых мусоров. А вот кем вам оттуда доведется выйти, я даже не возьмусь предсказать!
      – Вы меня, гражданин следователь, никак запугивать вздумали? – с холодным удивлением спросил я. – А вы, гражданин защитник, что молчите? Или это не в вашем присутствии происходит? Или вы не понимаете, о чем речь?
      – Э-э-э, – обеспокоенно заблеял из своего угла псевдоадвокатишка. – Константин Александрович, лично я пока не усматриваю в ходе допроса никаких нарушений со стороны следствия.
      – Ну естественно… – съехидничал я, не удержавшись.
      Даже настоящий Живицкий на его месте ничего бы противозаконного в действиях Мухи не усмотрел. Чего же в таком случае ждать от изображающего Живицкого актера! Впрочем, роль свою он заучил неплохо.
      – …Э-э-э, – заблеял он снова, и очень, надо отметить, натурально – вылитый Борис Наумович. – И вам бы я посоветовал, гражданин Разин, вести себя посдержаннее. В рамках приличий, так сказать.
      – Не отягощать свою участь немотивированным хамством? – неожиданно даже для себя сказал я, повторив фразу, произнесенную призрачным адвокатом в моем недавнем видении!
      – Ну, – заерзал Живицкий, – я бы, пожалуй, не стал формулировать это таким образом, но в общем вы правильно поняли смысл моего к вам обращения.
      Надо же, какой высокий слог!
      – Я смотрю, вы, уважаемые представители власти, решили в одну дудку дуть. Или, переводя на общедоступный язык, апеллировать к защите бесполезно, потому что она придерживается политики поддержки генеральной линии следствия.
      И это наводит меня на мысль, что правды я здесь не найду. «Оставь надежду всяк, сюда входящий». Не то место, не те люди.
      Против ожидания, ответил не Муха. Тот продолжал сидеть неподвижно, исподлобья уставившись на меня. Ответил Живицкий. Совершенно спокойным и неожиданно твердым голосом:
      – Очень хорошо. Рад, что вы правильно поняли суть вопроса. Надеюсь, это поможет вам избрать правильную линию поведения. То есть – направленную на сотрудничество со следствием. Соответственно я, со своей стороны, как адвокат, гарантирую, что суд учтет проявленную вами добрую волю.
      – И? – с максимально возможной иронией спросил я.
      – Соответственно. Это будет учтено при вынесении приговора.
      – То есть вы мне, как адвокат, заранее гарантируете, что приговор будет?!
      – Соответственно, – поставил точку Живицкий.
      Вот ответил так ответил! Молодец! Я перевел взгляд на Муху. Красная физиономия следователя выражала высшую степень довольства. Ни дать ни взять – кот, нажравшийся хозяйской сметаны от пуза. Раньше, во всяком случае, мне его таким видеть не приходилось. Я вздохнул.
      – Ну, раз вы гарантируете, Борис Наумович, что меня непременно осудят – значит, так тому и быть. Не мне с вами спорить, вы же специалист своего дела, – я особо подчеркнул слово «специалист». – Но тогда скажите мне, дорогие мои защитники закона, я еще раз вас об этом спрашиваю – на каком основании меня задержали?
      – Арестовали, – тихо, но отчетливо поправил разговорившийся адвокат.
      Ух ты! Кажется, ко всему был готов, но нет – сюрприз за сюрпризом. Я не задержан, а уже арестован. Оперативно – как они говорят. Ишь, как кому-то приспичило меня прессануть!
      – Я смотрю, у вас быстрее дело делается, чем сказка сказывается, – продолжил я. – Что, должен заметить, обычно нашим органам не свойственно! Так на каком все-таки основании меня арестовали, как вы говорите?!
      – Вы же только что читали «Постановление» о привлечении вас к уголовной от… – начал было Живицкий, но я не дал ему договорить.
      – Не меня! А некого Разина, не помню как его звать. А я Николай Григорьев и все мои документы должны быть у вас.
      – Они и есть у нас, – вернулся в разговор Муха.
      Он опять полез под стол и принялся доставать что-то из портфеля, шурша бумагами и, время от времени, вполголоса матерясь.
      – Вот! – разогнулся он и отдышался. – Это ваш паспорт, господин Разин.
      – Ну, вот и хорошо, – отозвался я, – что нашелся наконец-таки мой паспорт. Надеюсь, это положит конец этому затянувшемуся недоразумению. Назовем это так. Пока! Пока я не вышел на свободу. А когда я выйду отсюда, у меня будут к правоохранительным органам вопросы. Много серьезных вопросов.
      – Ну, это когда-а еще выйдете, гражданин Разин. Да, Разин! Разин! – повысил Муха голос, не давая возразить. – И этот вот документ именно это и подтверждает. Можете сами убедиться!
      Он пренебрежительно бросил мне красную книжицу. Не мой новенький российский паспорт, гражданина Российской Федерации с двуглавым орлом с коронами, что всегда меня удивляло – монархия у нас пока что не восстановлена. Нет, это была красная книжечка гражданина не существующего больше государства СССР. Читайте, завидуйте, я гражданин!..
      Ну и что там у нас – сейчас взглянем. Как можно спокойнее – я взял паспорт и раскрыл его. Паспорт был на имя Разина Константина Александровича. Мой собственный, насколько я мог его узнать, старый паспорт. С разводами по низу страничек, которые остались как память о бурном романе с Ангелиной, тогда еще только будущей моей женой. Той самой, что впоследствии меня сюда и спровадила на пару с любимым братцем Леонидом. Сразу вспомнил, как мы, только что познакомившись с ней, сутки напролет шатались по летнему городу, забираясь в самые потаенные его закоулки. В одну из таких прогулок мы и попали под питерский ливень, рухнувший на город после нескольких дней изнуряющей жары. И в мгновение ока вымокли до нитки. Ангелина в мокрой футболке выглядела почти голой и очень-очень сексуальной. Вернувшись домой, мы сразу разложили мокрую одежду, документы и наличные на подоконнике и занялись любовью, под аккомпанемент удаляющейся грозы!..
      Только вот фотография в этом старом паспорте теперь была новой. И на ней был я – именно такой, каким выглядел сейчас после всех пластических операций. Мастера, ничего не скажешь – сделано филигранно. Да и чего удивляться – сами же эти ксивы и выдают, чего ж не подделать. Уж если даже урки подделывают!
      В голове опять неприятно загудело, как после удара или контузии. Ч-черт! Вот это уже сильно. Эта маленькая паленая ксива радикально меняла ситуацию! Ксивка-дурка! Зато теперь я мог уже реально представить себе масштабы предпринятого на меня наезда. Это был не просто мощный наезд – это был наезд беспрецедентный! И пока в голову не шел никто, способный организовать и – главное! – оплатить такую подставу.
      – Ну? – нетерпеливо поинтересовался Муха. – Ваш документик, как я понимаю? Вы и теперь будете продолжать отказываться от собственного имени или все-таки признаете очевидное? Бредить пора прекращать, господин Разин. Нужно вернуться на грешную землю – и не без ваших стараний, заметьте, грешную! И посмотреть правде в лицо.
      – Упорствовать не имеет смысла, – отчетливо прибавил адвокат из своего угла.
      – А будешь продолжать ваньку валять, Разин, так найдутся у нас и средства убеждения, – продолжил следак с неприкрытой угрозой в голосе.
      В этот момент за стеной заржала дружно и во весь голос охрана. Видимо какой-то анекдот пришелся особенно в жилу! Вместо драматического эффекта, на который явно рассчитывал Муха, вышел пшик. Это его заметно задело, от злости он весь передернулся и неприязненно скривил губы.
      Я вздохнул и, вернув на стол чертову ксиву, спросил:
      – Так чего конкретно вы хотите от меня добиться?
      – Чиста канкретна, – неуклюже пошутил следак. – А вы как думаете, гражданин Разин. Чего может добиваться следователь прокуратуры от подозреваемого в убийстве?! Признаешь себя Разиным, коим ты и являешься. Чистосердечно сознаешься в убийстве Смирницкой и предстаешь перед судом. Хорошо бы предварительно раскаявшись.
      – И все?
      – Нет, конечно! Затем наш суд, самый справедливый суд в мире, – снова пошутил он, – вынесет по этому делу приговор. Учтя все то, что уже озвучил Борис Наумыч. Соответственно. И вы отправитесь отбывать наказание согласно приговору суда.
      – И вы думаете, я на все это соглашусь?
      – Думаю, да, – серьезно ответил Муха и пояснил: – Деваться-то тебе некуда, Разин. А будешь упорствовать – только хуже себе сделаешь. Можешь мне поверить. Так как?
      Так как? – подумал я со злостью и в рифму. – Так fuck! Для таких говнюков даже русские народные фиги крутить показалось зазорно. Слишком большая честь! Я молча поднял перед собою кулак с оттопыренным средним пальцем. Fuck you! Красноречивый жест, понятный во всех концах Земли, спасибо Голливуду. И показал его следователю Мухе: тебе, мусор, этот fuck. Чтоб не сомневался.
      Потом поднял вторую руку и показал fuck Живицкому: тебе, актеришка дешевый! А когда решил, что с них достаточно, сказал спокойным, но железным голосом:
      – Я Николай Григорьев, к убийству неизвестной мне гражданки Эльвиры Смирницкой никакого отношения не имею. Я лишь раз на своей памяти был проездом в Лисьем Носу – и убийствами там не занимался!
      И тем подвел черту. Затем сложил руки на груди и отрешенно уставился в стену кабинета.
      Живицкий мелко затряс кудряшками. Муха сглотнул и набрал воздуха в легкие. Я подумал, что он начнет сейчас визжать, брызгая слюной, однако ошибся. Заговорил он негромко, но с угрозой в дрожащем от ненависти голосе.
      – Смотрю я, ты не понимаешь, Разин. Пантомимы все показываешь. Терпение наше испытываешь. А оно не безграничное. Границы этого терпения ты давно уже пересек, Разин. Игры поэтому с этого момента прекращаются. Кстати, по поводу твоей пантомимы. Очень своевременно напомнил. В тему, так сказать. Если ты продолжишь играть в несознанку и портить нам отчетность, познакомишься с главной темой своей пантомимы на собственном анусе. Специалисты по этому вопросу у нас здесь имеются. Точнее, имеют, – снова ухмыльнулся он, довольный игрой слов. – Скучают небось без свеженького. Тебя, Разин, ждут не дождутся. Или, может, все же – дождутся. Как там у классика: «Здравствуй, тело младое, незнакомое!»
      Муха сделал паузу, видимо, давая мне время осмыслить только что услышанное. Затем продолжил более прозаическим тоном:
      – Встретиться с этими замечательными парнями у тебя есть все шансы. В случае, я повторяю, если ты продолжишь глупо упираться. Выбор у тебя все-таки есть. Время, чтобы собраться с мыслями, мы тебе дадим. Немного – пару-тройку дней, не больше. А чтобы подстегнуть твой мыслительный процесс и придать ему нужное направление, в эти дни проведем очную ставку с очень ценным свидетелем. С твоей женой, Разин. Ангелина, в отличие от тебя, согласилась сотрудничать со следствием. Для начала – помочь установить твою подозрительную личность. Надеюсь, эта информация поможет тебе принять правильное решение и не доводить нас до применения крайних мер. А когда ты перестанешь наконец твердить, как попка: я Николай Григорьев, я Николай Григорьев, и признаешь, что ты Разин, Константин Александрович… Тогда это дохлое дело сдвинется с мертвой точки с минимальными потерями с твоей стороны. Твоей, Разин, стороны. Прочувствуй это.
      «Очная ставка с Ангелиной!» – Я был в смятении и очень надеялся, что это не слишком заметно. Муха добился-таки своего.
      – Увести! – гаркнул он куда-то за мою спину. Сразу щелкнул замок, скрипнули дверные петли. Грохоча коваными сапогами, вошел старшина и рявкнул:
      – Встать!

Глава 2
БЛЕФ-КЛУБ ПО-ВОРОВСКИ

      Обратной дороги до камеры я просто не заметил. Шел, глядя под ноги. По звуку звякающих об стену ключей за спиной привычно определял скорость движения и дистанцию с вертухаем. Останавливаясь перед дверями или решетками, еще не слыша команды, автоматически поворачивался лицом к стене. Эту нехитрую тюремную науку я познал в совершенстве – какие еще нужны доказательства того, что я здесь не в первый раз. Любой опытный зэк, недолго понаблюдав за мной, сразу бы это понял. Точно так же, как я могу отличить новичка от бывалого.
      За несколько часов передо мной прошел настоящий парад призраков. Следователь Муха и доктор Живицкий. Беспредельщики. Много лет, вплоть до сегодняшнего утра, в моей личной канцелярии числившиеся на том свете. Да и жена Ангелина, с которой Муха обещал на днях устроить очную ставку, тоже по идее должна быть мертва! Все они давно должны были уйти в небытие. По агентурным данным, как говорят разведчики в шпионских книжках. А этим данным я до сегодняшнего дня тоже склонен был доверять. Выходит, напрасно. Вот, например, братки когда-то меня клятвенно заверяли, что следак Муха стараниями Светки-Конфетки отправился на небеса, где никого больше не потревожит. А теперь мне, доверчивому, один труп с другим свидание устраивает. Если жив Муха, то Ангелина тем более может оказаться живой. Шансы у нее все-таки были. Люди и не в таких условиях выживают. Хватило бы воли!
      «А вдоль дороги – мертвые с косами стоят! И тишина!» А может, это просто я уже умер? Там, в аэропорту, как и полагал вначале. И все это со мной уже после смерти происходит! Было так в каком-то фильме, и не в одном!
      Ага! И это после смерти так болит и кружится голова. Нет, господа-товарищи, я пока еще на этом свете! И даже точно знаю, в какой именно его части. Но вот чего пока не могу представить даже приблизительно – кто же это затеял такую сложную игру и для чего? Что за безумец стоит за всей этой фантасмагорией?
      А если не безумец? Тогда еще трудней.
      Стоп! А если это с моей головой все-таки что-то не в порядке? И, на самом деле, я и есть врач-реаниматолог Константин Разин, только что брошенный в узилище злыми мусорами? А эти семь с лишним лет активной криминальной жизни просто привиделись мне после интенсивных побоев? Время – вещь иллюзорная! Столько раз побывав в наркозе, я знал это наверняка. Даже до последнего «заплыва» с галлюциногенами из аэропорта в «Кресты».
      Но тут в поле моего зрения попали собственные ноги в изжеванных, но все равно чертовски элегантных брюках (Ermenegildo Zegna). Очень дорогих. И таких же дорогих туфлях. Без шнурков, на резинках, что в сложившихся обстоятельствах важно. На такие туфли тот старый Константин Разин, врач-реаниматолог, целый год бы пахал. Даже не один год, пожалуй.
      Недоработали, господа режиссеры. «Не верю!» – как сказал бы Станиславский. Не знаете, кто такой Станиславский? Вот теперь верю… Мой, тезка, кстати, – Константин!
      Главным сейчас было понять – для чего все это затеяно? С какой целью? Если бы меня хотели убить, я был бы уже мертв. Для такого простого дела не нужно было бы городить все это. Значит? Значит, им нужно что-то совсем другое. Что? В чем ключ? Ведь наверняка лежит где-нибудь на виду. «Хочешь спрятать вещь как следует, положи на самое видное место», – так, кажется, говорил Эдгар По. Писатель, который придумал детективы, наверняка знал, что говорил.
      Может, меня хотят просто свести с ума? Так это пустое. В мединституте на курсе психиатрии седенький профессор Ганелин рассказывал об опытах, которые ставили нацисты во время войны. Немцы – народ дотошный и пунктуальный. Решив выяснить, можно ли свести человека с ума, и если можно – то каким образом, они принялись за дело с огоньком. Выделили для опытов подходящий концлагерь. Подали заявку в Рейхсканцелярию на бесперебойную поставку человеческого материала и с головой погрузились в свои опыты. Опыты были, по фашистскому обыкновению, самыми изощренными и бесчеловечными. Подопытным людям причиняли немыслимые физические и моральные страдания, применяя для этого все последние достижения науки и техники. Любой ценой стараясь снести им напрочь крышу. Результаты всех опытов скрупулезно фиксировались и потом детально изучались.
      Сомневаться в добросовестности их исследований не приходится, говорил профессор Ганелин. А такой экспериментальной базы, как бы бесчеловечно это ни звучало, ни у кого никогда не было и, надеюсь, не будет. Поэтому отнестись к результатам их чудовищной работы следует со всем вниманием.
      Итак. Переработав горы человеческого материала, нацистские ученые пришли к однозначному выводу: свести человека с ума невозможно, если у него нет природной предрасположенности к сумасшествию. Вот так. То есть люди от природы делятся на предрасположенных к безумию – и на тех, у кого крыша крепче, чем фундамент.
      Я относился ко второму типу и это знал точно. Вся моя изобиловавшая потрясениями жизнь это подтверждала. А тот, кто теперь ставил на мне свой варварский опыт, этого наверняка не знал. И вряд ли слышал об изысканиях своих нацистских предшественников. Все-таки есть польза от высшего образования, как ни крути.
      – Лицом к стене! – И вертухай загремел ключами в замке.
      Для людей, никогда не бывавших за решеткой, пребывание в одиночке должно казаться самым страшным испытанием. Однако я знаком был не понаслышке с тюрьмой и гипертрофированным чувством коллективизма не страдал. Поэтому и очутиться в камере, набитой полусотней, если не сотней, зеков, где стоит вечная духота, где гудят с утра до вечера чьи-то голоса, не стремился. Нужно было очень многое обдумать, и как можно скорее. Сколько у меня времени в запасе – ведомо только тем, кто затеял эту странную игру.
      И я был рад, что мне никто не мешает. Итак, налицо три живых трупа, с маниакальным упорством желающих добиться моего осуждения по старому делу. И речи не идет о предыдущем заключении, о побеге из зоны… Хотелось бы знать, что я, по мнению Мухи, делал все эти семь лет. Ходил на работу, возвращался к жене, и не в Египет, конечно, а на квартирку в Купчино, принимал в выходные брата Леонида, тоже семь лет уже как мертвого. Впрочем, меня не удивит, если я увижу его снова – раз уж теперь пошла такая тенденция к воскрешению. И точно так же меня не удивит, если Муха, отвечая на мой недоуменный вопрос, распишет все эти семь лет по пунктам – чем я занимался, что делал, что ел на завтрак, какие книги читал и с кем встречался. И найдет, как все это подтвердить! Все у них подготовлено заранее, и ловить этих ребят на мелочах не стоит. Потому что не получится. А если и поймаю, то ничего этим не добьюсь.
      И вообще – стоит мне принять хотя бы для вида их точку зрения и согласиться, что я Разин, и – пиши пропало. Сам запутаюсь, если Муха не поможет. А он большой спец в этом деле – профессия у него такая!
      Предположим на мгновение – так, ради смеха только, что этому неведомому моему врагу удалось восстановить весь мой жизненный путь, воскрешая чудесным образом мертвецов. Чего же в таком случае мне ждать дальше. Перевод в «Кресты» неизбежен, а там снова чалится старый Бахва, смотрящий камеры четыреста двадцать шесть. А потом суд, неправедный и скорый, перевод в шестой корпус «Крестов», где я буду коротать время в ожидании этапа, и вот – я в Ижемской зоне. И снова рядом со мной старые знакомые – Араб и Блондин, которого охрана расстреляла в упор на краю безымянного таежного болотца, когда мы с ним пытались в первый раз вместе соскочить. И будет, наверное, кум лагерный со своей племянницей – малолеткой Кристиной, юной наркоманкой, которую я по его личной просьбе пользовал, попутно развлекаясь с кумовой сестрой – Анжеликой, матерью Крис. Тоже с его ведома. Неплохо мне там жилось, по лагерным меркам, – расскажешь кому – не поверят. И благодаря тому же куму, а вернее – племяннице его, сумею снова бежать в тайгу к поджидавшему меня там самоеду Комяку, и пойдем мы вместе через тайгу, обходя патрули, где каждый мечтает о своем десятидневном отпуске за поимку зэка. И я опять простужусь почти насмерть и, опять будет скит староверов, где меня выходят и где я повстречаю… Настю?! Милую, наивную девочку.
      Нет, какой бы кудесник ни объявился нынче – не разыграть ему по-новому старую сказку. Не воскресить всех… Как ни жаль! А я бы, пожалуй, был ему благодарен. Еще раз прожить заново жизнь, имея возможность исправить прежние ошибки, разве это не мечта каждого!
      Только рассчитывать на это не приходится. Скорее всего, сейчас меня просто стараются деморализовать. Сбить с толку. Начали в аэропорту, когда Вера подсыпала мне какой-то дряни. А дальше будут давить на психику. Вообще – штучки из репертуара спецслужб, с которыми мне не раз приходилось в жизни встречаться.
      А продолжая гнуть свою линию, я навлеку на себя гнев недожаренного следователя, и что он применит в этом случае, сказать сложно. Пресс-хата, где по его приказу толпа педерастов опять попытается изнасиловать меня?! Нет, по второму разу – нельзя. Против правил. Только правила эти нигде не написаны, и гражданин Муха, не задумываясь, может на них наплевать, так же как все сословие плюет на правила писаные.
      Теперь пребывание в одиночке не казалось мне таким уж комфортным. Лучше было бы в шумной камере, где смотрящий, кем бы он ни был, должен знать мое погоняло, где меня признают и сведут тем самым на нет все усилия Мухи. Да, я часть огромного мира, где меня знают именно как Знахаря! Мира, где за мной числится множество подвигов различного калибра – от побега с недоброй памяти Ижменской зоны до организованного противостояния русской мафии в Америке, не без помощи ФСБ и ГРУ. И стоит мне соприкоснуться с этим миром снова, – а для этого мне достаточно снова только оказаться в тех же «Крестах», как мне не дадут забыть, кто я такой. И вся затея неведомого мне пока противника рухнет, рассыплется, как рассыпается карточный домик от дуновения ветерка, стоит только открыть окно.
      Кто он, вот второй вопрос. Стоит получить на него ответ, и все станет ясно. А что если это все же Бюро или ГРУшники?! Нет, эти ребята сразу бы устранили меня, а специалистов у них хватает. И в любом случае не стали бы разводить такую канитель.
      – Есть контакт?
      – Скорее конфликт! Как мы и предполагали – держится за свою легенду… Предупрежден о возможных последствиях, но результата пока никакого…
      – Как и ожидалось! Верной дорогой идете, товарищи, продолжайте в том же духе!
      Вечер, да – теперь я ориентировался во времени – на мухинских наручных было пять часов, когда начался допрос, и около шести, когда он закончился. Вечером Николай Григорьев, если позволяли дела, отправлялся в какой-нибудь хороший ресторан либо проводил вечер в компании кого-либо из хороших знакомых женского пола. И было вино, и была музыка. Но теперь компанию мне не составит даже таракан – разве что только дохлый. В голове роилась тысяча мыслей, но, наконец, мне удалось отрешиться от собственных переживаний и погрузиться в сон, столь же безрадостный и серый, как и окружавшая меня сейчас обстановка.
      Утром я тщетно перебирал свои сновидения, надеясь, что в них, может быть, проскользнет ответ хотя бы на один из тысячи вопросов, терзавших меня. Так ведь бывает – мозг во сне сам подсказывает решение, которое не приходит в состоянии бодрствования! Но, видимо, – не мой случай!
      – Разин, на выход! Живее!
      Спорить не стал, не с кем спорить-то. Это же не человек, видимость одна. Послушно вышел, встал лицом к стене, не дожидаясь окрика. Окрик все-таки последовал – для порядка, наверное.
      – Лицом к стене!
      Теперь куда? Вопрос, конечно, не озвучен – чего зря раздражать товарища вертухая. У товарища тяжелая работа.
      Проследовали в подвальное помещение. Я бы не удивился, встретив здесь и Виктора с Артистом. Те, в конце концов, вполне могли топтать землю все эти семь лет, несмотря на свой образ жизни. Но то ли в самом деле скопытились мои старые знакомые, то ли Муха и его неведомый мне пока хозяин поленились их разыскивать, а может, побоялись, что натаскать не получится… Словом, в автозак я прошел в гордом одиночестве.
      Двери захлопнулись, и газик-старичок повез меня по уже известному маршруту. В «Кресты». Впервые мне довелось попасть туда ровно семь лет назад, в один из таких же теплых августовских дней. И попал я в «Кресты» именно за Эллу Смирницкую, которую якобы зарезал ножом «как свинью» из корыстных побуждений. Врач-реаниматолог, интеллигентный человек, позарился на золотые побрякушки, часы и прочую хренотень.
      Тогда мне крупно повезло – смотрящим по камере оказался старик – Бахва. Бахва страдал тахикардией и без моей помощи, скорее всего, загнулся бы. С его лечения и началось мое восхождение к славе. В Ижму прибыл я уже с ценными рекомендациями, как сказали бы в свободном мире, а в уголовно-тюремной среде это называется – малявой. И в зоне пользовался уже авторитетом немалым, ну а соскочив с нее, в конце концов пустился во все тяжкие, попадая из одной передряги в другую, потом и кровью зарабатывая свой авторитет среди братвы.
      Так что второй раз в «Кресты» угодил уже пользуясь вовсю этим самым авторитетом. Угодил не за дело, а чтобы, напротив, спастись от другого суда – воровского, да тоже скорого и неправедного. А теперь, стало быть, еду снова. Видно, и вправду – бог троицу любит! Что ж, это даже интересно!
      Карантин длился недолго. Мои сокамерники были по большей части первоходками, растерянными. Я поговорил с одним из них, человека обвиняли в убийстве сожительницы.
      – Может, и убил! – повторял он рассеянно, и взгляд его блуждал по потолку и стенам, словно ища несуществующий выход на свободу. – Может, и нет! Не помню! Ничего не помню, пьян был!
      Похоже на правду – судя по лицу, дни, проведенные за решеткой, стали для него первыми днями без выпивки. Утешить его было нечем, поэтому я не стал забивать себе голову. Профессиональная привычка осталась еще с тех времен, когда я был врачом. Будешь относиться к каждому с сочувствием, и никаких нервов не хватит. Особенно на скорой.
      Вскоре уже пришлось распрощаться с новыми знакомыми. С узелком, напоминая самому себе одного из тех хрестоматийных скитальцев, что бродили некогда по российским дорогам, вымаливая кусок хлеба «христа ради», я двинулся по коридорам, сопровождаемый вертухаем.
      Как ни старался настроить себя на боевой лад, получалось это плохо. Тяжелая атмосфера тюрьмы давила. Да еще мысли о двух или даже трех, считая Ангелину, покойниках, вернувшихся с того света, которые вот-вот явятся по мою душу и сюда.
      Вскоре я, однако, отвлекся от своих мрачных размышлений. Кажется, загадочный мой враг продолжает гнуть свою линию – мы приближались к четыреста двадцать шестой, той самой камере, служившей мне домом в первую ходку.
      Или, может, это все-таки совпадение?!
      – Разин, заходи!
      Я зашел, поднял голову и огляделся. Все здесь мне уже знакомо. Ряды шконок, на которых сидят и лежат заключенные. Веревки, на которых сушится выстиранная одежда. В уголке унитаз с умывальником, рядом, на полу, скорчился невостребованный в данное время педераст. Воздух в камере спертый – слишком много здесь людей набилось.
      Со всех сторон на меня устремились настороженные взгляды. Тюремный телеграф иногда сообщает о прибытии важного гостя еще до того, как этот самый гость появится на пороге, но мой случай, похоже, был не из таких.