Воровская Любовь - Без Любви

      Мирзоев подошел, издалека протягивая для пожатия руку.
      - Здравствуй, дорогой!
      - Привет! - Арцыбашев, наконец, прикурил. Сквозь дым, прищурившись, оценил внешний вид капитана: - Хорошо выглядишь, Фархад!
      Мирзоев, и правда, был подтянут, свежевыбрит, благоухал одеколоном. Белоснежные зубы контрастировали с загорелой кожей и черной ниточкой усов. Мундир сидел как влитой, ботинки сияли. Трудно было представить, что месяц назад он ползал по горам в пропахшей порохом и потом "афганке".
      - Спасибо. А вот ты, похоже, не спал.
      - Да уж. Слыхал, наверное?
      - Слышал. У нас об этом много говорят. Между прочим, я включен в комиссию.
      - Вот как?
      - Но только со вчерашнего дня, вместо одного заболевшего. Так что пока тебе ничем помочь не могу. Но, клянусь, сделаю все, что в моих силах.
      Если Тохтамбашев любил подчеркнуть свое бедное происхождение, то Мирзоев крайне неохотно распространялся о родственниках, многие из которых занимали в республике ответственные посты. И он, наверное, мог бы неплохо пристроиться. Как минимум, на место, аналогичное тохтамбашевскому. А он предпочел воевать и только сейчас сменил полевые условия на кабинет. Шайтан его знает, почему так!
      - Извини, мне надо бежать, - Мирзоев крепко сжал Арцыбашеву локоть. - Не дрейфь!
      - Угу. Увидимся…
      Заседание комиссии было назначено на четырнадцать, но Арцыбашева пригласили зайти только в половине четвертого. Полтора часа он томился в коридоре под дверью, не рискуя отойти покурить или промочить горло. Как ни успокаивал он себя, а воображение рисовало картины одна мрачнее другой. И даже Мирзоев, который ободряюще подмигивал ему всякий раз, когда выскакивал из кабинета, чтобы умчаться на другой конец коридора и притащить из архива или секретной части какие-то материалы, уверенности не прибавлял.
      Что удивляло - Арцыбашев ждал экзекуции в одиночестве. То есть мимо него сновали какие-то незнакомые офицеры, и на стульях по обе стороны от него кто-то сидел, но ни одной знакомой физиономии не попадалось. Конечно, с большей частью свидетелей комиссия уже поработала, но вряд ли именно его, Арцыбашева, приберегли на десерт. А если это именно так, то дело швах. Тогда получается, что комиссия расковыряла больше, чем он ожидал. И неспроста изучают какие-то документы прежде, чем его допросить.
      Наконец дверь отворилась, и незнакомый лейтенант велел зайти.
      За исключением Фархада Мирзоева, скромно сидевшего за крайним столом, все остальные члены комиссии также не были знакомы Арцыбашеву.
      Он ожидал, что их будет больше. А оказалось, всего пять человек. Помимо Фархада и белобрысого лейтенанта, в обязанности которого входило ведение протокола, присутствовали два майора и подполковник. По внешнему виду майоров можно было свободно сказать, что один является боевым офицером, а другой пошел по политической части и не в окопах линию ЦК проповедует, а отирается близ начальства. Они сидели за одним столом, отодвинувшись каждый на свой угол, а взгляды, которыми они периодически окатывали друг друга, красноречиво свидетельствовали, что консенсуса им никогда не достигнуть.
      Желчный худой подполковник, в рубашке с расстегнутым воротом и закатанными рукавами, курил у окна. Он и начал допрос, не дав Арцыбашеву даже возможности представиться по всей форме и не предложив сесть.
      - Расскажите нам, Вадим Валентинович, что вам известно об обстоятельствах гибели майора Студеного.
      Спросил - и отвернулся к окну, перегнал беломорину из одного угла рта в другой, ссутулился, сунув руки в брючные карманы.
      Арцыбашев прокашлялся и выдал заготовленный текст:
      - Последний раз его видели живым в двадцать два тридцать. Проверив несение службы дежурным по части, он удалился к себе. Перед этим приказал разбудить его в семь часов. В шесть пятьдесят пять дежурный отправил к Студеному сержанта Попова. Тот вернулся через семь минут, доложил, что Студеный на стук в дверь не отвечает. Дежурный снова отправил Попова. Поскольку тот долго не возвращался, в семь часов десять минут дежурный отправил прапорщика Зверева разобраться в ситуации. Зверев, прибыв на место, обнаружил, что дверь не заперта…
      - А обычно он ее запирал?
      - Когда как.
      - С чем это связано?
      - Не могу знать.
      - Будьте проще, майор, - подполковник развернулся. - Ни для кого не секрет, что Студеный в последнее время крепко закладывал за воротник. Вот и запирался он, когда нажраться хотелось!
      - Не могу знать. - Арцыбашев неотрывно смотрел на портрет Михаила Сергеевича, прикрепленный к стене.
      Желчный подполковник досадливо скривился и затушил папиросу в маленькой баночке на подоконнике:
      - Ладно, что у вас дальше?
      - Прапорщик Зверев вошел и обнаружил труп комбата Студеного…
      Сам Арцыбашев был на месте происшествия в семь двадцать пять.
      Студеный лежал грудью на столе. В правой руке был намертво зажат пистолет. В магазине не хватало одного патрона. Гильзу долго искали. Нашли под кроватью, куда она сама улететь, вроде бы, не могла. Решили, что ее туда нечаянно отбросил ногой прапор Зверев - единственный, кто подходил к телу до прибытия командования батальона. Прапор, конечно, божился, что ходил аккуратно и латунный цилиндрик зафутболить не мог, но ему не поверили.
      Входное отверстие было в груди, напротив сердца. Выходное - почти сбоку, ниже левой лопатки. Получалось, что комбат стрелял, приставив пистолет к телу, под углом в сорок пять градусов, сверху-вниз-налево.
      - Странно как-то, - заметил Арцыбашеву "энша". - Обычно в рот там, или в висок… Надежнее! А так вот целить - гарантии нет.
      Арцыбашев пожал плечами и продолжил осмотр.
      На столе были бутылка со спиртом, стакан, лимонад, подсохший хлеб с кольцами вялого лука. Лежали фотографии жены и сына, множество мелких клочков рваной бумаги с рукописными строчками, очевидно - писем.
      - Последнее он сегодня днем получил, - вспомнил начштаба. - От жены, кажется. Надо расспросить почтальона.
      - Почтальон ни при чем, - возразил замполит, который как вошел, так и встал посреди комнаты, сложив за спиной руки, ни к чему не притрагиваясь и не сходя с места. - Письмо ему передал Фонарев. Он ведь тоже пермский, из отпуска сегодня приехал.
      Батальонный медик заключил, что смерть наступила часов пять-семь назад.
      - То есть около нуля, - быстро подсчитал начальник штаба. - Все сходится!
      - Что именно? - Арцыбашев разглядывал фотографии. Миловидная женщина с завитыми светлыми волосами - Антонина. И парень лет восемнадцати в костюме из джинсы-варенки, плечистый, с нагловатым выражением лица. Глаза и нос - в точности, как у отца.
      - В половине одиннадцатого он из штаба ушел. И сразу к себе. Пока то, пока се, пока довел себя до кондиции - вот и прошло часа полтора-два. Сходится! У него ведь неприятности дома…
      - Я в курсе.
      - …Вот нервы и отказали. Черт! Какой был мужик!
      Очередной вопрос подполковника вернул Арцыбашева к действительности.
      - Какие ваши личные соображения о причинах случившегося, майор?
      - Семейные неприятности и общая депрессия…
      Роковое письмо удалось восстановить. Сложили кусочки, получили страницу без нескольких фрагментов, которые, впрочем, легко домысливались. Читали втроем: начштаба, Арцыбашев и замполит.
      - Дура какая! - выругался последний, когда ознакомились с текстом. - Ну как можно такое писать? А еще цензуру ругают! Она бы такого не пропустила. Ну, ничего, я Фонареву холку намылю. Контрабандист хренов, мать его за ногу!
      Антонина сообщала комбату, что сына Владимира третьего дня посадили. Сначала он был в КПЗ, и была надежда, что выпустят. По крайней мере, следователь обещал, что не будет настаивать на аресте. Но или обманул, или с прокурором общего языка не нашел, и Володю отправили в следственный изолятор. Целый ворох статей: вымогательство, грабежи, кражи… Это все компания виновата, рыжий с пятого этажа и одноклассник Сережа сбили его с панталыку. Антонину состыковали с опытным адвокатом, тот подписался, но сразу предупредил, что на мягкий разговор рассчитывать не приходится. "Вымогательство" - статья крайне редкая, чуть ли не первый случай ее применения в городе, и партийные органы, обеспокоенные ухудшением криминогенной обстановки, наверняка будут требовать показательного процесса. А все преступление-то и заключалось в том, что с кооператоров, которые у вокзала ларьков понаставили, червонцы сшибали. Просто шалость мальчишеская, хулиганство простое! А они - вымогательство, рэкет. Еще и занятия каратэ приплели, дескать, с секции все началось. Тренер, кстати, звонил, обещал Володе помочь, но только в том случае, если он поведет себя правильно. В чем должна заключаться Володина правота, Антонина не поняла, но попросила адвоката, чтобы он передал сыну эти слова…
      - Дура набитая! - от избытка чувств замполит сплюнул под ноги…
      - …С этим понятно, майор. А теперь нам хотелось бы выслушать, что вам известно о спекуляции. И не притворяйтесь, что не знаете ничего! - рубанул подполковник, прикуривая новую папиросу.
      - Не могу знать, - в очередной раз сказал Арцыбашев, не сводя взгляда с портрета генсека. - Какие у нас могут быть спекулянты? Чем спекулировать? И где? На местном майдане? Мы, товарищ полковник, интернациональный долг выполняем. Честь и достоинство советского офицера, коммуниста…
      Председатель комиссии скривился, как от желудочных колик, и Арцыбашев решил не продолжать. Чего зря сотрясать воздух? Позиция обозначена и всем понятна; остается лишь ждать, как с ним решат поступить. Спокойствие, утраченное в ожидании начала допроса, стремительно возвращалось. На гражданку не выгонят, в звании не понизят. Что они могут? Сослать куда-нибудь в Тмутаракань да взыскание по партийной линии объявить. Это в самом пиковом случае. Не смертельно! Как говорится, подозрителен тот офицер, у которого в личном деле все гладко.
      Подполковник, перестав морщиться и моргать, уставился на Арцыбашева. Если бы взглядом можно было казнить - разведчик бы уже умер.
      - Незнание не делает вам чести, Арцыбашев!
      Вадим Валентинович перестал смотреть на Горбачева и повернул голову к председателю. Так и стояли, молчком, пару минут, буравя друг друга глазами. И одновременно опустили их.
      - Последний вопрос, майор! Что вы думаете о показаниях ефрейтора Мамедова?
      - Я указал свою точку зрения в рапорте.
      - Не сочтите за труд повторить… Арцыбашев, конечно, догадывался, что у замполита внутри батальона имеется своя, и не слабая, сеть осведомителей. Знал, но все равно был поражен эффективностью ее работы. Не прошло и трех часов с момента обнаружения трупа, как замполит получил результат. И результат неплохой! Оставалось лишь радоваться, что его обучали методам пропаганды, а не оперативной работы.
      Арцыбашев и начштаба в кабинете последнего составляли опись личных вещей покойного, когда влетел замполит. Хлопнув дверью, он выпалил:
      - Мамедов из первой роты видел, как в половине двенадцатого к Студеному заходил офицер!
      - Ну и что? - не врубился начштаба.
      - Какой офицер? - у Арцыбашева дрогнули руки.
      - Не знаю, какой. Сейчас выясним, - замполит бухнулся на табуретку. - Он своим землякам об этом по секрету рассказывал. Боится! Но от меня ничего не утаишь. Я приказал его привести, так что сейчас все узнаем.
      - Это какой Мамедов? Губастый такой, с чирьями? - уточнил начальник штаба.
      - Ну!
      - Да как ему можно верить?! Он в своем ауле двадцать пять лет прожил и до сих пор думает, что земля плоская. Если б с гор за спичками не спустился и не попался под руку военкому - про него вообще бы никто не вспомнил.
      - При чем здесь это?
      - Да при том!
      Спор не успел разгореться. В дверь постучали, "энша" гаркнул "Да!", и появился Мамедов. Под два метра ростом и в полтора центнера весом, он был грязен, прыщав и не брит. Даже самый деликатный человек, пообщавшись с ефрейтором пять минут, мысленно начинал звать его не иначе, как бараном, и стараться побыстрее отделаться.
      Войдя, он споткнулся на ровном месте, похлопал глазами и представился:
      - Мамэдов.
      Офицеры переглянулись. Начштаба скептически усмехнулся и, сложив на груди руки, дал понять, что самоустраняется от допроса. Арцыбашев тоже не стал проявлять инициативу. Тогда замполит, кашлянув, взял бразды правления в свои руки.
      - Скажи нам, Муса, кто заходил сегодня ночью к товарищу комбату?
      О смерти Студеного личному составу не объявляли, но шила в мешке не утаишь, слухи поползли сразу, как обнаружили тело. Теперь о случившемся не были осведомлены только те, кто отсутствовал в расположении части.
      Муса не ответил. Стоял, вытянув руки по швам, и пялился в окно.
      - Ты меня слышишь? Мамедов! Я к кому обращаюсь?
      Ефрейтор перевел тупой взгляд с окна на замполита и опять не вымолвил ни слова.
      На то, чтобы его разговорить, ушло минут тридцать. И штрафбатом его пугали, и отпуском соблазняли. Распалившись, главный по идеологии вытащил бумажник и пообещал заплатить за информацию. Без толку! Мамедов заговорил только тогда, когда по каким-то причинам сам решил это сделать. То ли наконец снялся с тормоза, то ли просто устал и решил, что так от него быстрее отвяжутся. Напрасно, кстати, решил. Помолчи он еще самую малость, и ушел бы спокойно в казарму. Замполит, которого начштаба весь допрос не уставал полировать насмешливым взглядом, был уже готов сложить руки, когда Мамедов заговорил.
      Оказалось, он действительно кое-что видел. Но очень немного.
      Мамедов нес дежурство по столовой. Было около половины двенадцатого, когда они закончили приборку и вышли покурить. Два других солдата высмолили по сигарете и поспешили в казарму, а Мамедов остался. На звезды, наверное, загляделся. Или просто забыл, в какую сторону надо идти. Неважно! Главное, что стоял он в темном углу возле входа в столовую, сам был невидим, зато все, кто проходил мимо, были перед ним, как на ладони.
      Прапорщик Зверев ходил. И еще один прапорщик. А потом офицер появился. В отличие от прапоров, которые не таились, офицер внезапно выскользнул из темноты, быстрым шагом одолел десять метров до двери Студеного и вошел к нему не постучав. В лицо Мамедов офицера не видел, только со спины и в полупрофиль.
      - Так кто же это все-таки был? - напрягал замполит, но Мамедов только моргал и переводил взгляд за окно.
      - Ну хоть на кого он похож?
      - Русский, да.
      - С чего ты решил? - спросил замполит и осекся: в батальоне не было офицеров кавказских или восточных национальностей, только славяне, так что, разглядев звездочки на погонах, Мамедов сделал абсолютно правильный вывод.
      Но вот с количеством звездочек выходила совершенная чепуха. Установить звание таинственного визитера не представлялось возможным. Мамедов путался и всякий раз давал новый ответ. От младшего лейтенанта до подполковника, хотя ни первых, ни вторых в батальоне попросту не было. И с приметами получилась фигня. Для Мамедова, при его-то комплекции, все казались одинаково низкорослыми и субтильными.
      - Что же делать? - развел руками замполит.
      - Пусть профессионал пообщается, - ухмыльнулся начштаба. - А мы пойдем покурим. Как, Валентиныч, осилишь?
      Арцыбашев кивнул.
      - Пошли! - начштаба встал и направился к двери, заметив, что замполит колеблется, потрепал его по плечу: - Пошли, пошли! Вадим знает, что надо делать. Мы ему только мешаем.
      Они скурили на улице по две сигареты, потом прогулялись в столовую, выпили кофе.
      - Паскудная история, - вздохнул замполит.
      - Ну! - согласился "энша".
      Больше эту тему не трогали, пока не возвратились в кабинет.
      Мамедова там уже не было. Арцыбашев сидел один и продолжал составлять опись.
      - И чего?… - спросил начальник штаба.
      - Можешь прочитать. Если разберешь, конечно, - Арцыбашев похлопал по лежащему рядом с ним листу, покрытому кривыми рукописными строчками. - Придумал он все.
      - То есть как так придумал? - замполит нервно расстегнул верхнюю пуговицу.
      - Молча. В отпуск захотел, вот и придумал. Надеялся, что за такую сказку его расцелуют в жопу и отпустят домой. Зверева он видел, и второго прапора, Куценко. А больше никого. Вранье все. Звездеж.
      - Да я этого говнюка на гауптвахте сгною! - замполит задохнулся от возмущения. - Ни хрена себе шуточки! Да за них под трибунал надо!..
      Арцыбашев флегматично пожал плечами:
      - Я свое дело сделал. А как дальше - решайте.
      Замполит выкатился из кабинета, громыхнув дверью. Начштаба сел за свой стол.
      - Странно, - задумчиво сказал он. - А ведь я почти поверил, что Мамедов действительно что-то знает…
      …Желчный подполковник выслушал рассказ Арцыбашева целиком, ни разу не перебив. И вопросов не задал. Дымил папиросой, играл желваками, смотрел исподлобья. Чем дольше длилась пауза, тем Арцыбашеву становилось все более очевидным, что он победил. История не будет иметь для него серьезных последствий.
      - Фархад Нуралиевич, - обратился подполковник к Мирзоеву, - у вас есть вопросы?
      Мирзоев подумал, просмотрел записи, которые вел по ходу разговора, и отрицательно покачал головой.
      - У вас? - подполковник посмотрел на двух майоров.
      - Нет.
      - Никак нет!
      - Идите, Арцыбашев, в коридор, и там ждите.
      Арцыбашев решил, что можно себе позволить некоторые вольности, и вышел, ничего не сказав.
      Часом позже в офицерском кафе Мирзоев ему сообщил:
      - Никто не хочет выносить сор из избы. Заключение практически готово. Самоубийство на почве алкоголизма и общей депрессии. Но это, так сказать, формулировка для служебного пользования. А для широкой общественности подберут что-нибудь попристойнее… На самом деле к тебе было очень много вопросов. Удивляюсь, как ты мог потерять осторожность! О ваших со Студеным шкурных делах не знают только дети и женщины.
      - Чего ж мне не задали эти вопросы?
      - Я говорю: никому не нужно лишнее говно выставлять напоказ. Но из армии тебя уберут.
      - В смысле?! - у Арцыбашева с вилки сорвался кусок гуляша.
      - Из сороковой армии, - Мирзоев улыбнулся. - Готовься к новому месту службы.
      - Тьфу, бля! Да сколько угодно! Мне этот интернациональный долг уже вот где сидит.
      - Потише. Между нами говоря, к концу года, самое позднее - к началу следующего, ни одного нашего солдата здесь не останется.
      - Не от тебя первого слышу. Только одного не понимаю. Что, вот так просто возьмем и уйдем? На фига тогда лезть было? Сколько парней зазря уложили!
      Мирзоев возвел маслянистые глаза к потолку, сложил руки лодочкой:
      - Новые реалии, новое мышление. Ты думаешь, чего я к штабу прибился? Перестройка! Надо искать новое место в жизни. На передовой уже не актуально.
      Помолчали, доели. Допили компот. Вытирая губы салфеточкой, Мирзоев еще раз сказал:
      - Так что готовься к переезду, майор. Куда-нибудь за Урал.
      Арцыбашев в ответ только фыркнул:
      - Там всяко лучше, чем здесь!
      Новое назначение было объявлено к вечеру. Все это время Арцыбашев томился в коридорах штаба. Последнюю пару часов скрасил чтением "Интердевочки" Кунина - кто-то из офицеров забыл на стуле журнал "Аврора", тот номер, где было начало романа. Мирзоев несколько раз проходил мимо, но ничего не говорил, только подмигивал ободряюще. А стоило перевернуть последнюю страницу, как вызвали в кабинет.
      Арцыбашев был уверен, что готов к чему угодно, но сильно удивился услышанному: ГДР, Берлин!
      - На сдачу дел и сборы двое суток. Управитесь, майор?
      - Нет…
      - Надо управиться!
      Озадаченный, Арцыбашев вышел на улицу и стал дожидаться Мирзоева. Фархад появился часа через два. Издалека заметил Арцыбашева и пошел к нему, улыбаясь.
      - С тебя бакшиш.
      - То есть?
      - Был выбор: Туркестанский округ, Забайкалье или Берлин. По всему выходило, что тебе светит второе. Но я постарался… Ты не рад?
      - Просто растерян.
      - Все-таки Европа, дружище. Я тебе сам завидую. Мне заграница не светит. Я не рассказывал, почему? Ну и не надо этого знать! Ничего интересного. Тебя подбросить к самолету?
      - Погоди. Мне в еще одно место надо попасть. Позарез надо! Помоги, а? Бакшиш удвоится…
 

***

 
      На КПП дежурил тот же прапорщик Муслим.
      Арцыбашев остановил уазик перед шлагбаумом, приоткрыл дверцу, чуть высунулся. Прапор, узнав его, подошел. Перед тем как поздороваться, оглянулся назад, будто боялся, что подчиненные ему двое солдат подслушают диалог.
      - Привет! - Арцыбашев протянул руку.
      - Здравия желаю, товарищ майор!
      - На месте?…
      Муслим вздрогнул и замотал головой:
      - Нельзя туда!
      - Почему? Проверка какая-то?
      - Нельзя! Там все оцеплено, никого не пускают!
      - Что случилось?
      - Пожар…
      Только теперь Арцыбашев сообразил, что давно услышал запах гари, но не придал значения этому обстоятельству.
      - А Тохтамбашев?
      Спросил, а сам уже знал ответ. Недаром было предчувствие! И сон приснился дурацкий. Длинный был сон, с множеством эпизодов, но Арцыбашев наутро вспомнил только один: как стоит он, протянув руку, на кабульском базаре и подаяние просит…
      - Жора сгорел, - прапорщик опять оглянулся и подтянул портупею. - Так что лучше не суйся туда, мало ли что.
      Но Арцыбашев все-таки сунулся. Поставил уазик возле столовой и прогулялся пешком, цепким взглядом фиксируя мельчайшие детали обстановки. Дивизия жила своей обычной жизнью, пока не подойдешь к пепелищу - невдомек будет, что случилось ЧП.
      Часть складов сгорела дотла, часть удалось отстоять у огня, а какие-то и вовсе оказались нетронуты, только копоть на стены осела. Пожар давно потушили, но порывы ветра поднимали золу, и казалось, что какие-то руины до сих пор дымятся. Охранение было выставлено символическое, только два солдата и сержант приглядывали за местом трагедии, да несколько специалистов копошились на пепелище. Можно было попытаться завязать разговор, разведать подробности. Можно было, но Арцыбашев не предпринял попытки. От того ангара, где Тохтамбашев их принимал, остались только головешки и бетонный фундамент. Равнодушно отведя взгляд, Арцыбашев прошел мимо.
      …А вечером он поил в ресторане одного капитана из группы по расследованию чрезвычайного происшествия. Завязать отношения с капитаном оказалось несложно. Отыскался общий знакомый, со ссылки на которого Арцыбашев и завел разговор, а потом, по мере потребления спиртного, военный юрист перестал следить за языком. Окажись вместо Арцыбашева агент ЦРУ - и выведал бы он у капитана все военные тайны, да так ловко бы выведал, что капитан, проспавшись, при всем желании не смог бы сказать, кто его вербовал и о чем они толковали.
      Арцыбашева ни секреты, ни жалобы капитана по поводу неустроенной жизни не волновали, и он, регулярно подливая в стаканы, направлял разговор в нужное русло. До начала застолья он принял специальную таблетку, которая на длительное время нейтрализовывала влияние алкоголя, так что мог пить, не боясь потерять контроль над собой. О том, каково ему будет, когда действие препарата закончится, не хотелось и думать. Жалко, что не нашлось какой-нибудь "сыворотки правды" для капитана. Но и без всякой химии военный юрист потихоньку разбалтывал интересующее Арцыбашева.
      Фактов было не много. Отчего пожар начался, до сих пор неизвестно. Версия поджога рассматривается, но не является доминирующей. Может быть, потому, что начальству это невыгодно. Погибшими считаются трое. Тохтамбашев и два солдата-срочника. Но если с солдатами дело ясно - их обугленные тела обнаружили сразу, то с начальником склада не все так очевидно. Видели, как он заходил, но не видели, чтобы вышел. Машина осталась на обычном месте стоять, а ведь он, как известно, даже за молоком пешком не ходил. Но ни одного фрагмента трупа до сих пор не сыскали. Только связку ключей, медальон и остатки часов. Тохтамбашевские часы были приметные, не так чтобы очень уж дорогие, но редкой модели. Может быть, всего одни во всем Душанбе. В дивизии их многие помнили и смогли опознать. Теоретически температура достигала такого размера, что труп мог попросту испариться. Но это теоретически. А на практике почти всегда удается что-то найти. Правда, разгребать пепелище можно еще очень долго. Глядишь, и отыщется что-нибудь.
      Понизив голос, капитан выдал главный секрет. Пожар случился накануне масштабной ревизии. Ангел-хранитель отвернулся от Тохтамбашева, и наверху приняли решение укатать его по полной программе за операции с дефицитом. То ли кто-то из генералов почувствовал себя обделенным, то ли место Тохтамбая решил занять кто-то, имеющий связи в высших армейских кругах. Капитану сие, конечно, было неведомо. Но факты свидетельствовали: все сгорело в аккурат перед тем, как Тохтамбашева собирались "накрыть". Влиятельных родственников у него не было, только знакомые и деловые партнеры. Они бы наверняка отвернулись, как только стало бы очевидным, что расклад изменился не в пользу Жоры. На судебном процессе высшая мера была ему обеспечена. Или бы обобрали до нитки и вышвырнули в кишлак, в котором родился, строго наказав не высовывать оттуда носа.
      - Политика! - строго резюмировал капитан, грозно тряся указательным пальцем, и сделал попытку уложиться рожей в тарелку.
      Арцыбашев его встряхнул, налил по рюмке, заставил чокнуться и закусить, но силы военного юриста таяли на глазах. Речь становилась все менее связной, и последнее, что Арцыбашеву удалось выведать, было: гибель Тохтамбашева всех устраивает, так что, к бабке не ходи, расследование очень скоро свернут.
 

***

 
      - Новобранцы летят на транспортнике в Афганистан. Командир наставляет: за каждую голову "духа" будете получать вознаграждение, лишний сухпай на неделю, а за семь голов - отпуск в Союз. Борт приземляется, команда "Р-р-разойдись!!!" Через полчаса бойцы возвращаются. Кто в руках голову тащит, кто - сразу несколько. Командир бледнеет и срывающимся голосом говорит: "Ребята, вы что, мы ж в Ташкенте на дозаправку сели…"
      Анекдот имел успех. Посмеялись, кто-то одобрительно ругнулся. Только один лейтенант, этим летом выпущенный из ленинградского артиллерийского, остался серьезен. Арцыбашев давно его заприметил. Лейтенант всегда был не по делу сосредоточен, внимательно выслушивал все байки о войне, а если долгое время таковых не звучало, начинал сам лезть с вопросами, при этом непременно краснел.
      Вот и сейчас какой-то вопрос у него вертелся на языке. Арцыбашев это видел отчетливо. Упреждая, рассказал следующий анекдот:
      - Офицер-"афганец" в Союзе в командировке. Зашел в парикмахерскую. Девушка посадила его в кресло и спрашивает:
      - Как обстановка в Афганистане?
      - Нормализуется…
      Через несколько минут снова:
      - Как обстановка в Афганистане?
      - Нормализуется…
      И опять…
      Постригся, ушел. В парикмахерской спрашивают:
      - Зачем мучила человека?
      - Мне так стричь легче. Как спрошу об Афганистане, у него волосы дыбом становятся!
      И снова нестройный взрыв смеха был реакцией на рассказ Арцыбашева.
      В курилку заглянул как всегда озабоченный замполит:
      - Долго вы что-то!
      Туша сигареты, офицеры потянулись на выход. Здесь, в ГДР, даже русские отличались немецкой исполнительностью и пунктуальностью. Правда, если уж случалось сорваться, то - туши свет. Отрывались на полную! Бюргеров, которые стали свидетелями разгуляева или, не дай бог, подвернулись под горячую руку, потом долго донимали кошмары.
      Ушли все, кроме Арцыбашева и лейтенанта.
      - Ты чего остался? - спросил Арцыбашев. - Давно ведь докурил!
      - За компанию…
      - А-а-а! Дело хорошее. Рапорт уже написал?
      Лейтеха зарумянел:
      - Кто вам об этом сказал?
      - Никто не говорил. Сам догадался.
      - Написал. Думаете, не подпишут?
      - Понятия не имею. Может, отпустят. А может, и нет. Не в этом дело!
      - А в чем?
      - В том, что дурак. Не обижайся, Николай, но есть примета такая. Если сам напросился - добром дело не кончится. А если послали - может, и пронесет.
      - Но вы же добровольцем отправились.
      - Я - исключение. Не надо брать с меня пример. Других примеров навалом! Отдал рапорт? Или пока лежит в столе? Понятно! Ну и не отдавай, послушай доброго совета! Я тебе серьезно говорю.
      Николай опустил голову. Высокого роста, тощий, нескладный, с жесткими вьющимися волосами и толстыми губами, он напоминал друга нашей страны из голодающей Африки. Наверняка и в школе, и в училище его много дразнили по этому поводу.
      Арцыбашев похлопал лейтенанта по плечу:
      - Чем тебе здесь плохо служится? Что, долг интернациональный замучил? Или себя хочешь проверить? Брось! Поверь бывалому человеку - не нужно это. Только жалеть потом будешь. Если, конечно, вернешься… Докурил? Пошли!
      Через двадцать минут Арцыбашев был вызван "на ковер" к своему непосредственному начальнику. Седой полковник, тоже прошедший Афган, говорил резко:
      - Вадим, мое терпение не безгранично! Как ты относишься к службе? Такое ощущение, что ты постоянно думаешь о чем-то другом! Что, неприятности дома?
      - С женой все нормально, - ответил Арцыбашев, разглядывая свои пальцы. Полковника он уважал и не хотел с ним ругаться. Но все шло к тому, что без ссоры не обойтись.
      - Что тогда? Прошлое мучает? Так не тебя одного! - полковник помассировал грудь. - И я тебя прекрасно понимаю! Да, понимаю! Ты должен был это заметить. Я никому не делал таких скидок, как тебе. По-моему, тебе грех жаловаться! Но что происходит?
      - Ничего не происходит.
      - Вот! Вот, сам сказал! В том-то и дело, что ничего! А должно происходить. Должно дело делаться. Ты же завалил всю работу! Обстановка сейчас крайне напряженная. Я требую от подчиненных полной отдачи. Получается, от одних требую, другим попустительствую? Да мне скоро будет стыдно ребятам в глаза посмотреть! С бумагами у тебя полный завал. Постоянные нарушения дисциплины. Пьешь! Еще и анекдоты… вредные травишь. Вместе с байками всякими. Думаешь, молодым обязательно надо знать, как там все было на самом деле?