Светолия

его утробный рев; он слышал надрывный скрип машин зачем-то спешащих по мосту, он слышал отдаленный гул толпы; видел трубы заводов, угрюмых, ржавых, уродливых и злых, испускающих в небо бледно-желтые, мертвые клубы; он даже уловил запахи разложения, словно что-то громадное, медленно умирающие, истекая гноем, отравляло все кругом, но никак не умирало окончательно, а все продолжало агонизировать, набираться новых сил для гниения, да затопления всего окружающего своим ржавым и бледно-желтым гноем...
      * * *
      На следующий день его отправили в школу - эта школа, в которую, за немалую плату устроил его отец, находилась в небольшом, уютном особнячке, окруженным старым парком. В школе, на мраморных стенах еще сохранились изображения играющих на арфах муз, кружащих возле них амуров, или ангелочков. В просторных, светлых помещениях, за белыми, пластиковыми партами мерно гудели новенькие компьютеры и розовощекие, полные детишки изучали на них основы русского языка, и потом, сразу, основы компьютерного программирования и основы экономики, которая, в основном, и должна была изучаться в дальнейшем.
      Если бы это была простая школа, так Сережа сразу повернул бы в лес, но школа была коммерческой и директор лично контролировал посещаемость, часто беседовал с богатыми родителями, а с Сережином отцом и вовсе был в дружеских отношениях (он присутствовал на пьянке в первый день весны) - так что, прогулять занятия никакой возможности не представлялось.
      Погода же стояла замечательная; весь парк журчился, золотился; там перелетали с ветки на ветку птицы, где-то радостно залаял пес... что за мученье сидеть в такую погоду в классе, перед блеклым, неживым монитором; слушать что-то про счет денег, про биржи, и еще многое, чему (как говорила молодая учительница) им всем предстояло обучится в дальнейшем.
      Сережа с тоскою смотрел в яркое окно, вздыхал, вспоминал Светолию, хоровод, Лучезара, Березу, Светлицу и других живших где-то там вдали, и в результате получил двойку за контрольную.
      Да что эта двойка?! С сияющим лицом выбежал он из особняка, понесся, разбрызгивая хладное, водное злато, по аллеям; уже зная, что через полчаса запыхавшийся, но счастливый будет стоять перед Светолией, а она познакомит его с белыми мышами и расскажет еще что-нибудь прекрасное.
      До выхода из парка оставалось несколько секунд бега, как он услышал жалобный писк, с одной из боковых аллей. Он резко обернулся увидел: компания, человек пять, старшеклассников, все полные, одетые в новенькие блестящие яркими цветами курточки, все краснощекие, лоснящиеся от сытости, сгрудились возле мраморной статуи изображавшей нимфу державшей в одной руке арфу, а другую руку только поднося к этой арфе. Сережа любил эту старую; так многое на своем веку перевидавшую статую. Сейчас на ней яркими красными и зелеными буквами появились чьи-то имена и нецензурные слова, однако Сережа, смотря на эту статую не видел этих ярких, безжизненных цветов, он видел только нимфу, чуть печальную и словно живую, жаждущую что-то сказать ему.
      И вот теперь там сгрудились пять массивных фигур старшеклассников - они то были чуть ли не на две головы выше Саши.
      Один из них обернулся, увидел Сережу, прищурился своими выпуклыми и почему-то сильно обиженными глазами:
      - Эй ты, мелкий, ты че тут встал? А ну вали!
      Сережа вновь услышал жалобный писк, донесшийся из-за массивных спин и, не только не побежал дальше, но напротив сделал шаг на боковую аллею, навстречу к ним.
      - Эй ты, ты че не понял?! - крикнул уже другой, тоже полный, сытый, в новенькой, блестящей курточке, тоже с обиженным выражением в глазах.
      Третий визглявым, нервным голосом потребовал:
      - А кто твой папаша или мамаша? А ну отвечай!
      Сережа произнес негромким, срывающимся от волнения голосом:
      - Не ваше дело, кто мой отец; сейчас его здесь нет... Но не в том дело... - он сделал еще несколько шагов, а из-за спин, теперь развернувшийся и обиженно разглядывающей его пятерки вновь раздался жалобный писк.
      - ...Что вы здесь делаете? - спросил Сережа, когда до них оставалось шагов пять.
      - Проваливай щенок, а то кровью блевать будешь! - выдавил тот, с визглявым, нервным голосом.
      - Ну посмотри, сопля! - все они нервно и зло заржали и разошлись в стороны.
      Когда Сережа увидел то, что там было: удары сердца жаркими, болевыми разрывами ворвались в его голову, он весь побледнел; сжал свои кулачки, хотел что-то сказать, да не мог - просто не мог - захлебывался...
      Эти пятеро, лоснящихся от сытости, в новеньких курточках, эти пятеро нервно потешающихся изловили как-то белку, скрутили ей задние лапки, да так скрутили, что лапки переплелись и видно было какие мучения доставляла белочке вгрызшаяся в ее плоть бечевка. Они подцепили ее за задние лапки к руке нимфы, той самой легкой мраморной руке, которая на века застыла перед арфой.
      Но они, для полноты развлечения, не ограничились и этим - они стянули бечевкой и передний лапки белки, и привязали к ней массивный камень - таким образом она висела, мучительно растянутая, и звала, звала... на мгновенье, перед очередным взрывом этого безумного ржанья Сережа услышал ответ: кричали бельчата, звали из какого-то дупла свою маму...
      В руках одного из подонков вдруг оказалась тонкая, гибкая ветвь, он размахнулся и со всей свой здоровенной силы ударил по спинке белки. Она затрепыхалась, но потом, не желая показывать своей боли, мучителям, замерла, не издала не единого стона.
      - Ну что все понял? - заржал тот с плетью и лицо его налилось краской, видно было, как он красуется перед своими дружками, видно было, как он гордится за этот картинный, так по его мнению напугавший малолетку удар; он весь как-то надулся, стал еще более здоровым, приблизил свою потную физиономию к Сереже и потребовал:
      - А теперь убирайся, сопля! Настучишь директору, потом с тобой разберемся - мать родная не узнает! Будешь кровью блевать, понял меня?!
      Сережа плюнул в эту потную, самодовольную физиономию (это отражало его чувства по отношению к ним, куда лучше всяких слов) - оттолкнул его, опешившего от неожиданности, от не заслуженной, по его мнению, обиды, - и бросился к белочке.
      Один из них уже схватил Сережу за куртку, уже ударил его по ноге, потянул назад, шипя что-то безумное; но Сережа уже схватился за арфу, со всех сил дернулся, высвободился. Теперь он подхватил белку оторвал ее от пальцев музы, сорвав кожу с ладони освободил ее передние лапки от камня, однако задние еще оставались скрученные бечевкой.
      На голову обрушился страшной силы удар, и сразу же второй - в шею, темные круги с белыми вспышками заплясали перед Сережиными глазами, боль ворвалась в голову огненным жезлом.
      Его уже повалили на снег, били ногами, пытались развернуть на спину, но он не разворачивался - он зубами вцепился в бечевку стягивавшую лапки белки, пытался растянуть узел зубами, чувствуя во рту кровь и свою, и белки. Он потянул к ней правой рукой, но на руку прыгнули, и там взорвались, занимая всю весну раскаленные иглы - не чувствуя ничего кроме боли, но все же понимая, что должен держаться, Сережа заскрипел зубами, перегрызая бечевку; одновременно он дотянулся до нее левой рукой и раскрутил таки бечевку, выплевывая изо рта кровь, прохрипел:
      - Беги!
      Его схватили за левую руку, резко дернули куда-то вверх, так что там хрустнуло что-то; чернота, боль... волны боли, трудно думать о чем-либо, кроме этой огромной, сгибающей все тело боли, она повсюду.
      Его маленькое тело дрожало от слабости; вывихнутых, отдавленных рук, он почти не чувствовал, зато видел - она, волоча поврежденную лапку, поспешала по талому, золотящемуся ручейками снегу прочь - к своим детенышам, на свободу.
      А они сжимали его, маленького окровавленного в своих ручищах; не зная, что делать с ним теперь, как выместить сполна все, что хотелось, не знали, какое мученье придумать вначале.
      - Да ты плюнул на меня. - совсем уж обиженным, готовым сорваться на визг голосом, просипели ему на ухо; и ударили с силой в голову так, что Сережа отлетел в снег. Но его тут же схватили за руки - хоть он уже почти ничего и не видел, и не чувствовал, его еще несколько раз ударили в живот, но этом они разъярялись только сильнее.
      - Идет! - взвизгнул вдруг кто-то из них, и Сережу тут же отпустили; и он, кашляя кровью, рухнул в снег.
      - Да мне-то чего! Я этого мальца сейчас!
      - Да побежали, дурак, потом разбираться еще!
      - А разберемся с директоришкой этим! Мой батя с ним разберется - пусть только вякнет, он с ним так разберется! Мой батя их всех: весь этот парк, всех этих статуй белок - в порошок сотрет!
      - Ну, пошли в ресторан, а?! Ну, пошли, а?! Ну, охота; ну, пошли, слышь!
      - А черт с ним! - обиженный возглас - Сережу еще раз ударили ногой, а затем топот их ног стал как-то мучительно медленно удалятся.
      Сережа слушал, как звенят со всех сторон ручейки; чувствовал, как теплая кровь вытекает из его разбитого рта, из носа. Рук он почти не чувствовал там, словно набита была мягкая, теплая вата; зато в животе железной, раскаленной сеткой застыла боль и потому даже малое движение вырывало в нем приглушенный стон и новый взрыв кровавого кашля...
      Он замер; медленно приоткрыл глаза, увидел уходящую вдаль аллею, всю переливающуюся солнечными цветами; с бегущими вдали широкими, чистенькими спинами - они уже забыли свою злость, да и вообще подзабыли, что делали теперь они ржали над чем-то другим и обиженными голосами спорили в какой бы пойти ресторан.
      Сережа смотрел на ручьи, на свет разлившийся между ветвей, слышал, как дышат дерева, вдруг почувствовал запах подснежника - он не видел его, более того, он никогда и не знал, как пахнет подснежник, но, все же знал, что это именно подснежник...
      Вдруг он увидел, как из солнечного света, сложились две невесомые, полупрозрачные фигуры; медленно направились к нему: приветливые, чуть печальные улыбки, виделись, на их прекрасных, сияющих внутренним чистым светом лицах. Волосы, при каждом плавном шаге, дышали, словно живая золотистая гладь, собранная с поверхности летнего пруда.
      "Это ведь Лучезар и Береза" - понял Сережа и увидел, что на плечах и на руках Березы сидела спасенная им белка и ее бельчата.
      "Какие они отважные и чистые сердцем герои" - подумал тогда Сережа. "-...Лучезар, Береза - вы знали, что вас смерть ждет, но все же, остались верны своему слову, свое любви. Эх, если бы мог встал поклонился бы им..."
      В это время над ним склонился директор школы: в аллее он, конечно, не видел ни Лучезара, ни Березу - только мелькнувшие, да и сгинувшие вдали широкие спины; по одежкам он их узнал еще раньше, когда они еще били Сережу.
      Первым порывом директора было броситься на помощь; но потом он вспомнил, что папаши этих пятерых в случае чего могли растереть в порошок всю его школу, да и Сережиных родителей тоже, что они могли купить с потрохами, все, что можно было купить и остановился - нет... направился неспешно в их сторону, чтобы они успели его увидеть и убежать.
      При этом директор чувствовал себя человеком храбрым, рискнувшим жизнью для своего друга - Сережиного отца. И вот теперь он склонился над Сережей, с удивлением взглянул в его окровавленное лицо: глаза Сережины - это были святые глаза. Никогда директору не доводилось видеть таких теплых, ласковых глаз: на них повисла златая пелена летнего пруда и директора пробрала дрожь, когда понял, что Сережа видит, что-то недоступное для него...
      Директор встряхнул головой, выгоняя наважденье и, стараясь не смотреть в эти очи, стал ощупывать мальчика, бормоча при этом: "Так, так... ушиб, вывих, перелома нет... слава богу, нос не сломан - просто сосудики раздроблены... ну слава богу... ну не будем шум поднимать - отведем тебя в нашу школьную лечебницу; там над тобой часок поработают, все заштопают, чтоб не таким страшным был; отведем домой, скажем - хулиганы напали. Отцу твоему больше и не надо знать, а то вспылит; погубит себя ни за что... не, не - с теми лучше никак не связываться... Все будет шито-крыто..."
      Он брызнул на Сережины щеки талой водой:
      - Эй, очнись! Давай-ка, до школы дойдем потихоньку.
      А Сережа видел лик Березы от которого исходил такой сильный, теплый свет, что мальчик плавал в нем, словно в небесном океане. "Мы все вместе..." пела она тихими волнами далекого прилива, и Сережа чувствовал себя свободным, и видел, как небо раскрывается перед ним... открывая, какое-то необъятное таинство...
      Но вот раздался испуганный голос директора:
      - Очнись же!
      - Да, да; пойдемте...
      Директор, сожалея, что придется испачкать новое пальто, поддел руку под Сережину спину, осторожно приподнял мальчика, и по боковым аллейкам, окружным путем, что бы никто ненароком их не увидел, повел стонущего, кашляющего кровью мальчика, к школе...
      Потом Сережа, помнил испуганный возглас их медсестры; потом белые, постоянно расплывающиеся в облако стены их мед. кабинета; омывающий его теплый душ, потом запах лекарств, какие-то просматривающие его тело лучи; кто-то суетливый в белый халатах...
      Потом, в том же кабинете, он сидел, неотрывно смотрел в окно, на парк.
      На нем уже была новая одежда; лицо распухло синими волдырями, руки были замотаны, но кровь уже не шла, и боли почти не было - только тоска по лесу, что был где-то за этим одиноким парком, за высящимся над ним городом, за полем... Где-то поблизости директор изрекал для его отца уже заученную речь про уличное хулиганье, а отец ругался, как это хулиганье и грозил посылать отныне Сережу на каждую прогулку только вместе с охранниками. Мать плакала где-то рядом, спрашивала, что-то у своего сына, а он, только кивал беззвучно головой и все смотрел в окно.
      Погода испортилась: холодный, северный ветер, нагнал низких серых туч, в которые примешались блекло-желтые вкрапления из заводских труб, тучи сыпали снегом, ветер визжал в парке и деревья гнулись - мрачные и унылые, словно наступил ноябрь. А прямо за окном стоял их "джип" и там стояли двое охранников - мрачных, с непроницаемыми, чуть ли не до дрожи напряженными лицами, с быстрыми, выискивающими врагов глазками...
      Когда его провели в этот "джип", он закрыл глаза и увидел себя стоящим в начале аллии, над которой куполами солнценосными сходились, увитые молодой листвой ветви. Потом он полетел по этой аллее, слыша где-то совсем рядом пение Березы, а по ветвям, рядом с ним перескакивала, распушив хвост белка, за ней же следом - маленькие, веселые и шустрые бельчата.
      * * *
      Он проснулся только на следующий день; приподнялся с кровати, увидел свою усталую мать, и за ней, за заснеженным окном накрытый низкими, серыми тучами мир.
      И сразу стало страшно тоскливо, от понимания, что и ни в этот, и ни в какой другой день не удастся ему пойти в лес, что разболелась голова и он откинулся на подушку.
      - Сереженька, как ты? - устало и заботливо поинтересовалась мать.
      - Да все нормально. - вздохнул мальчик.
      - Это хорошо. К тебе уже доктор приходил осматривал - сказал; две недели домашнего режима и никаких прогулок.
      - Что ж поделать. - обречено вздохнул Сережа; и взглянул на компьютер и "видик" ему показалось, что они злорадно хихикнули: "Вот теперь ты останешься с нами на две недели..."
      Мать еще поговорила что-то, а потом; вздохнув тоскливо, указала на принесенные мультяшки и ушла к подруге-соседке.
      В квартире остались только Сережа, да котенок Томас, который сидел около их круглого аквариума и неотрывно глядел своими светло-зелеными глазищами за золотистой рыбкой:
      - Томас! Кис-кис-кис...
      Котенок запрыгнул на кровать и сладко мурлыча, улегся на груди у мальчика.
      - Томас... Томас... - шептал Сережа, прислушиваясь к свисту ветра и глядя, как снег, отлетал вниз по стеклу.
      Вдруг он увидел, что по подоконнику бегает, какая-то маленькая фигурка; он вскочил с кровати, подбежал и увидел спасенную им белку. Увидев Сережу она встала на задние лапки и пискнула:
      - Открой.
      Сережа, не зная что и думать, поспешил открыть балкон; белка тут же юркнула в проем, а Сережа, вздрогнув от холодного порыва тут же эту дверь и захлопнул.
      Котенок и белка, словно закадычные приятели, тут же стали играть; перепрыгивать друг другу через спину, ходить на задних лапах, а потом белочка, усевшись на кресле возле Сережиной кровати пропищала:
      - Неужто думаешь, я забыла про подвиг твой, маленький человек? Неужели думаешь в болезни оставлю тебя скучать? Я все уже рассказа, той кого ты зовешь Светолией и она восхищена твоим поступком. Она еще отблагодарит тебя, а пока очередь за мной... Ложись на свою кровать и ничему не удивляйся... тебе только захочется увидеть волшебство, ну а я помогу тебе.
      Сережа улегся на кровать, а белка запрыгнула к нему на лоб - теперь мальчику, казалось, что там теплый блин лежит. Котенок же устроился у него на груди.
      Тут мальчик увидел, что одеяло стало подниматься волной, застлало уже всю комнату и вдруг опустилось на него...
      Исчез и вой ветра, и слабость в теле: Сережа стоял на лесной тропинке, а вокруг него возвышались огромные, покрытые шишковатыми наростами стволы сосен, дубов и ясеней, могучие их ветви переплетались над головой, откуда падал темно-изумрудный, туманный свет; пахло хвоей, земляной сыростью и еще чем-то древним, таинственным.
      Под ногами мальчика что-то хрустнуло и нагнувшись, он увидел белку, которая только что-то разгрызла грецкий орех.
      - Ну что? - пропищала белка. - Знаешь ли последний указ, повелителя древнего леса Томаса-серого?
      - Как, Томаса? - удивился Сережа. - Моего Томаса.
      - Указ Томаса четвертого, серого. - торжественным голосом поведала белка и тут в руке ее обнаружился свиток, который она и зачитала:
      "Нынче, поданные мои, объявляю вам следующее: кто из вас добудет мне рыбку золотую, из моря-океана, да принесет во дворец мой, награжу всем чем пожелаете. Подпись: Томас". Вот взгляни-ка сам.
      Сережа нагнулся и увидел, что действительно то, что прочитала белочка, было написано крупными, древними буквами на желтом толстом листе, внизу еще красовалась печать с короной, а так же изображение Сережиного Томаса, которое мяукнуло мальчику.
      - Неплохой указ. - изрекла белочка и проглотила орех. - И почему бы нам счастье не испытать? К тому же, неплохой повод осмотреть владенья Томаса четвертого - серого. Ведь ты никогда не был здесь, не так ли? Ну, пойдем, я тебе все покажу.
      - Пойдем, пойдем! - прошептал Сережа, ему не терпелось увидеть какие-то чудеса, а вот вопросов - что это за место, да как он в него попал, у мальчика не возникало.
      Чувства его были как наяву - он мог трогать и чувствовать мшистую кору древних деревьев; но в тоже время, он почти совершенно не чувствовал своего тела и мог, если не летать, то, по крайней мере, высоко подпрыгивать.
      - Ну что же. - грамота в лапках белочки скрутилась и исчезла куда-то. Белочка махнула пушистым хвостом и побежала впереди мальчика.
      Вскоре с большой тропы они завернули на маленькую тропку, где Сережа задирал голову, разглядывая огромные гнезда сплетенные среди верхних ветвей; раз там даже зашумели крылья, от которых задрожали ветви и плавно кружась слетели несколько листьев.
      - Вот так да! - только успел произнести мальчик, а пред ними уже открылось широченное озеро - такое, что противоположный его край едва был виден.
      - Солнце, солнце помоги, мост из радуг протяни! - пропела белочка, и из теплого неба стремительно пало мягкое пышущее цветами облако; растянулось над озером в радужный мост.
      - Здорово! - засмеялся Сережа. - Только мы в воду не свалимся? спрашивал Сережа, осторожно ступая на дымчатое многоцветие.
      - Свалимся, не свалимся - не все одно - ты только не бойся ничего!
      Белочка побежала по радуге, ну а Сережа поспешил за ней.
      - Не останавливайся! Не останавливайся! - звенел тонкий голосочек; но Сережа все-таки не удержался - взглянул вниз, когда увидел под собой, в прозрачной на многие метры воде, какое-то движенье: глянь, а это русалки девы с длинными темно-зелеными, синими, или иными, цвета водорослей волосами, кружат водный хоровод. Смеются, а в центре их круга, словно пламень, колышется подводный цветок.
      Радуга под Сережиными ногами расступилась и вот он уже бултыхнулся в воду; тут же погрузился в эту прохладную, пронизанную солнечными облаками глубину; забулькал, засмеялся, когда понял, что не нужен ему воздух. Русалки вместе с ним опустились на глубину, подхватили в свой хоровод, а из пещерки, которая изумрудно сияла в подводном холмике вдруг выплыл водяной, весь в изумрудной чешуе, с длинным рыбьем хвостом и с выпученными, сиреневыми глазищами. Он пригласил Сережу на пир, однако тут подплыла белочка и тоненько пробулькала, что они торопятся к морю-океану, дабы изловить золотую рыбку для его величества Томаса-четвертого серого.
      - Что ж, то не простая задача. Золотая рыбка - королева морская, но испытайте счастья. Проведу я вас реками подземными да озерами до самой хрустальной горы, ну а уж дальше вы сами добирайтесь!
      - Спасибо, водяной! - хором благодарствовали ему Сережа и белочка.
      А водяной, как свиснет - тут же подплыли две рыбы: один осетр трехметровый, у него, между плавников золотых и устроился Сережа; ну а вторая рыба - обычная щука, у нее на спине белочка пристроилась.
      Как сорвались вперед две рыбы: впереди щука летит, словно звезда падучая светит, позади Сережин осетр златом сияет, а от скорости то аж дух захватывает: по подземным переходам, по озерам, над которыми земля куполом сходится, ну а дно алмазами светит. Вылетит в таком озере осетр метров на пять из воды, метров двадцать пролетит, да и обратно в воду бултыхнется Сережа даже и закричал от восторга!
      Но вот и хрустальная гора - под ней воды не текут, вынырнули на свет небесный щука, да осетр - Сережу да белочку на берег выпустили, хвостами махнули, да и обратно, в глубь водную ушли.
      Смотрит мальчик по сторонам, диву дается: вокруг сады диковинные - есть там и яблони, и груши, и вишни, а есть и невиданные плоды; в воздухе бабочки, крыльями машут, и все красочно, да весело от крылышек этих. Над всеми же теми садами гора хрустальная высится, а в центре той горы, словно сердце живое бьется.
      Летят тут гуси-лебеди, и уж не белочка, а сам Сережа их кличет:
      - Эй, вы гуси-лебеди; перенесете ли нас через гору хрустальную, к морю синему бескрайнему?
      Подхватили тут гуси-лебеди Сережу за руки, ну а белочка, одному из них на спину запрыгнула, там и сидела.
      Поднялись они на ту высоту, где облака словно корабли небесные плывут: глядь, а среди них и впрямь корабль - цветом, то почти, как облако, а формой, как корабль; есть и парус на котором лик солнца ветрами дуется.
      Вышел тут на палубу корабля того муж ростом высок, статен, в красном кафтане и в синем плаще, да с золотой оправкой; да с волосами золотистыми и с золотистыми же светлыми усами да бородой; а в глаза смотреть, что в яркое небо - нет ни в нем, ни в корабле его ни одной тени - свет один.
      Улыбнулся тот муж, приветливо рукой махнул, а белочка молвила:
      - То Дажьбог, владыка света небесного.
      - Путь вам добрый... - то слова Дажьбога, словно колосья теплые да мягкие, светом его нагретые, в Сережиной голове взросли; а корабль облачный вдруг стал колесницей, а впереди него два коня огнегривых на все поднебесную раскатами вскричали, по воздуху копытами ударили, искры радужные высекли; ярко-ярко голова Дажьбога засияла, взмахнул он удилами, да и понесся над землею, все выше и выше в небо, и скоро слезой солнечной среди облаков затерялся.
      - Здорово! Здорово! - смеялся Сережа, вдыхая ветер.
      В это время гуси как раз перелетели, через вершину хрустальной горы и открылась даль совсем уж бескрайняя, завораживающая; степная; и столько в ней покоя, и в то же время и движения и мудрости древней было, что невозможно было окинуть вобрать ее разом; можно было только созерцать и восхищаться на эти моря трав, на залегшие среди них реки и озера, а кой-где, холмы, украшенные, где древами, кроны которых издали подобны были облачкам, прилегшим отдохнуть на грудь матери земли; где деревушкам, где городкам небольшим, ярко-купольным, сказочным.
      - Как много цветов! Как много... как звезд на небе! Нет - даже больше! смеялся Сережа, а гуси уже понесли их вниз к этому травяному и цветочному морю, и когда коснулись Сережины ноги этого ковра живого, когда разошлось от этого прикосновения по поверхности волнение, словно и впрямь по водной поверхности, услышал он голос матери...
      И цвета разом померкли, нахлынул густой серый туман, и тут же рассеялся, высвобождая из себя Сережину комнату, свист ветра за окном, да еще усталое, напряженное лицо матери склонившейся над ним.
      - Ты заснул так крепко, что я тебя едва добудилась. - поведала она негромко.
      - А белка?
      - Какая белка, Сережа?
      - Да так... - мальчик вздохнул покосился на окно; там все валил и валил снег и не было за ним видно уж не только леса, но и вообще ничего. Мать тоже посмотрела на балкон - когда она входила в комнату, то ясно видела, как пробежал там некий маленький зверек, хвостиком махнул, да и прыгнул прямо в метель...
      * * *
      - Нет, нет, не хочу. - говорил тем же вечером Сережа, разглядывая диск, принесенный ему Максимом.
      Они сидели на креслах друг против друга, а рядом напряженно замер компьютер.
      - Ну что ты в голову себе вбил: не буду, да не буду. - надулся Максим. Смотри, как тебя отделали, все лицо распухло; вот мы сейчас на монстрах пары выпустим.
      - Максим, я понял - созерцать надо прекрасное; тогда и на сердце и на душе легко станет, и всякие там пары уйдут. Что видишь то ведь и в тебе откладывается, как ты не поймешь... А так сколько времени на все это уходит; бегаем в том аду на тусклых экранах, а жизнь вокруг огромная, необъятная. Мы не живем: понимаешь, Максим, мы не живем, а только медленно убиваем свою жизнь перед этими экранами.
      - Слушай, ты сам понял чего сказал? Ты это в какой книженции вычитал и заучил? Во дурак то!.. Бр-ррр... Давай-ка играть - здесь как раз на двоих!
      - Играй, если хочешь; ну а я свое слово уже сказал!
      - Ну и как хочешь!
      И вот Сережа стоит около окна; а там воет и воет снежный ветер, за спиной орут монстры; строчит, бабахает Максим, да еще приговаривает время от времени что-то. Тяжело, одиноко Сереже: только, что он говорил о той огромной, необъятной жизни - вот он подбежал к окну, желая увидеть ее увидеть что-то вроде тех просторов сказочных, цветочных; что днем он видел но там только ветер свистит... Вот нервно заржал на улице кто-то несчастный; вот вновь взвыл ветер, как выл он и за час до того, как он будет выть и через час, и всю ночь.
      И вновь застрекотало, завизжало за Сережиной спиной; Максим в восторге произнес: - Есть! - и тут же что-то массивное рухнуло там на землю.
      Двенадцатилетний Сережа развернулся: "Ну ладно - посижу хоть немного поиграю, хоть развеется тоска эта; дождусь ночи, когда вернется белка, ну и тогда вернусь на те поля".
      - Ладно, давай вместе! - вздохнул он, усаживаясь рядом с Максимом.
      И замелькали перед его глазами лабиринты, и неслись на него враги с перекошенными, отвратительными мордами; он крушил их без числа и без счета; даже с яростью какой-то; стрелял и стрелял - час, второй - на глаза его выступили слезы, от какой-то невыразимой словами тоски, а он в ярости все крушил и крушил эти перекошенные рожи, дробил их; разлетались кишки, мозги, а он все метался по лабиринтам...
      Даже и Максим, сказал:
      - Ладно, хватит что ли... Давай, "видик" посмотрим.
      - Ну, давай посмотрим. - прошептал изнеможенно Сережа и следующие полтора часа наблюдал как кто-то за кем то бегал, пилил на части, визжал; видел перекошенные от ярости лица; слышал ничего не значащие признания в любви; видел взрывы; видел еще что-то...
      Вошел отец и потребовал, чтобы Сережа ложился спать. Максим ушел... Пришла мать, дала ему выпить лекарство и тоже ушла; заглянул отец, разбито буркнул что-то.
      Темнота, ветер визжит за окном; в доме ни звука, хотя... вот Томас перебежал из угла в угол; вот плеснулась в аквариуме золотая рыбка.
      Вот раздался звук, будто по стеклу провели чем-то. Сережа уже на ногах; вот бросился к окну, покачнулся, где-то поблизости заорал монстр, что-то кровавое протянулось сквозь тьму.
      Сережа был уже в нескольких шагах от балкона; вот уже видит и белочку, сидящую там; среди снега - на ветру. Она силилась перекричать, все усиливающийся, перерастающий уже в настоящую бурю вой:
      - Я не могу, Сережа! Что ты сделал?! Я не могу к тебе пройти!
      Сережа уже коснулся ведущей на балкон двери; как резкий порыв оттолкнул его назад; а между стеклами вдруг хлынула кишащая червями кровь. Мальчик закричал, а кровь уже загустела в железа, из которого продолжала сочится с визгливым стоном.
      Мальчик оглянулся, обнаружил себя замурованным в железном кубе, который стремительно падал куда-то вниз.
      - Выпустите! Выпустите! Белка, где же ты?!
      Он заорал, бросился к стене, принялся молотить в нее кулаками, но в этот миг куб уже врезался в какую-то поверхность. Весь перегнулся, брызгая кровью мучительно разорвался и выбросил Сережу на ржавую поверхность.
      Мальчик тут же вскочил на ноги и обнаружил себя, под каким-то рисованным розово-серым покрывалом; во все стороны, на сколько было видно, простиралось что-то унылое с перекошенными железными формами. А к рукам Сережиным прирос скорострельный бластер...
      Вот забулькала зеленая лужа, и вместе с облачком пара, выпрыгнуло оттуда здоровенное чудище: формой напоминающее белку, но все покрытое извивающимися щупальцами, с хвостом усеянным шипами и, наконец, с пастью из которое вместе с изогнутыми, черными клыками, большими кусками вываливалась слизь, в которой копошились белые черви.
      - Нет, я не хочу! - закричал Сережа. - Нет, пожалуйста! Я не хочу никого убивать... нет же, нет! Я не хочу видеть это!
      Но его никто не слушал: чудовищная белка прыгнула на него, и Сережа нажал на кнопку "Огонь"; он заорал дико, покрылся потом; когда увидел, как белка, наскочив на его кровавые заряды, растянулась в воздухе, так будто к лапам ее прикреплены были грузы и стала рваться, заливая все вокруг кровью...