Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Записки актера и партизана

ModernLib.Net / Биографии и мемуары / Сченснович Николай / Записки актера и партизана - Чтение (стр. 3)
Автор: Сченснович Николай
Жанр: Биографии и мемуары

 

 


      Он посмотрел на склад с пенькой и шерстью, пустил изо рта огромную струю дыма и с улыбкой подмигнул.
      Его поняли.
      Пока шла работа в складах, подготовили все для поджога. Когда стемнело, склады, как всегда, закрыли на замки.
      Беглецы тем временем переоделись, положили в складах горящую березовую губку, пролезли под проволоку в заранее подготовленных местах и скрылись.
      Склады горели всю ночь. Сгорели дотла, несмотря на все усилия пожарных. Рабочие и пленные помогали тушить. Но их помощь только вносила суматоху и мешала как следует тушить пожар.
      На другой день было расследование. Прибывшие немцы обнаружили исчезновение пяти военнопленных, и вся вина, конечно, пала на них.
      Этим дело и окончилось.
      А Сашу через некоторое время по чьему-то доносу арестовали и расстреляли за связь с партизанами.
      "ПАХАРЬ"
      Весна 1942 года.
      Немцы ходят хотя и не с таким победоносным видом, как летом 1941 года, но все же чувствуется, что они еще уверены в победе.
      Через громкоговорители, развешенные по городу, пропагандисты из ведомства Геббельса изо всех сил стараются убедить, что победа не за горами. Скоро будет взята Москва - и тогда конец войне. Но для этого нужно напрячь силы, нанести последний, сокрушительный удар! Эти сообщения сопровождаются победными маршами.
      А наши сводки? Послушать их - целая проблема! Это было доступно очень немногим. В первые же дни после занятия Минска немцы приказали сдать все радиоприемники. За невыполнение приказа - расстрел.
      Как же быть? Но нашлись все же люди, которые в укромных уголках - в подвалах, в развалинах - устроили самодельные детекторные и другие самые примитивные аппараты.
      Советское информбюро сообщало, что под Москвой стремительное наступление гитлеровских дивизий остановлено. Мало того, они разбиты. Остатки их отброшены местами чуть ли не к границам Белоруссии. Следовательно, молниеносный удар у немцев не получился. Но положение на фронтах продолжало оставаться тяжелым.
      И все же мы слушали Совинформбюро. Знакомые голоса дикторов, что бы они ни передавали, были для нас приятными. Они звучали твердо, уверенно. И какие бы плохие вести они ни сообщали, думалось, что это временно, что скоро все переменится, скоро будет иначе. На войне разное бывает. Чтобы собраться с силами, нужно иногда и отступать. Так было и в 1812 году. Так поступал Кутузов и другие выдающиеся полководцы.
      А немцы ходят веселые... Еще бы! Радио кричит о победах, которые непременно будут летом.
      С детства я думал, что немцы сентиментальны, добры душой, очень любят детей и в семейной жизни мягки и честны. А их аккуратность вошла в поговорку.
      Но все эти представления сразу резко менялись при виде фашистских зверств. Трудно было представить существо, мысли которого направлены лишь на то, как изощреннее убить человека, измучив его предварительно, доведя до такого состояния, когда смерть кажется единственным избавлением от невероятных мучений.
      Как понять психологию такого изувера?
      За несколько лет гитлеровской обработки молодежь превратилась в бездушных манекенов, слепо верящих в своего фюрера. "Майн кампф" была для них единственной книгой, которую они выучивали почти наизусть. Фашизм с его проповедью сверхчеловека является сам по себе формой психоза. И этому психозу поддались многие.
      Славяне, по гитлеровской теории, были людьми второго сорта, полулюдьми, годными только на то, чтобы работать на чистокровных арийцев.
      С такими мыслями шли немцы в Россию. Им обещали отдать завоеванную территорию и завоеванный народ в полное их распоряжение.
      Человек привыкает ко многому. Постепенно привыкли и мы к выстрелам, чувству беспрерывной тревоги, хотя наша жизнь зависела от фантазии любого фашиста в военной форме, который мог без всякого повода толкнуть, избить и даже убить.
      Время шло. И даже чувство опасности становилось не таким острым. Может быть, это являлось следствием большого перенапряжения нервной системы. Но все же нервы не выдерживали и сердце каждый раз опять больно сжималось, когда приходилось видеть совершенно невероятное, чего даже представить нормальному человеку невозможно.
      Однажды я медленно брел по улице на работу. В тот день у меня репетиции не было. Нужно было явиться, "показаться на глаза" начальству и на этом конец.
      Издали увидел небольшую толпу стоявших на тротуаре людей и что-то наблюдавших. Подошел и... оцепенел!
      Огромный молодой немец вспахивал землю между домом и тротуаром. Железный плуг, вожжи, длинный кнут и упряжка из... четырех пленных с черными, исхудалыми лицами, с впалыми глазами, в изорванной одежде, из-под которой выглядывали обтянутые кожей кости.
      Немец пахал деловито, наслаждаясь, видно, тем, что никто, кроме него, до этого еще не додумался. Его тупое, с квадратным подбородком лицо выражало торжество. Фуражка сдвинута на затылок, подтяжки поверх белой нижней рубашки. Солдатские сапоги с широкими голенищами начищены до блеска.
      Вот он взмахнул кнутом и со всего размаха стеганул по пленным. Те рванулись, напрягли последние силы, и плуг, запущенный глубоко в землю, тронулся с места.
      Что я чувствовал тогда - трудно описать. Помню, что стоял как вкопанный, не в силах сдвинуться с места.
      Но вот острота первого момента прошла. Я оглянулся. Посмотрел на рядом стоящих. На всех лицах написано страдание. Все смотрят с ужасом, будто окаменелые...
      Заметив группу людей, подошел патруль: два солдата и один унтер-офицер. Они молча остановились и вначале удивились. Затем дружно расхохотались.
      Лицо "пахаря" расплылось в торжествующей улыбке. Он поднял глаза на патрульных и что-то сказал по-немецки. Те заговорили, быстро-быстро, пересыпая слова веселым смехом.
      Вначале я подумал, что вся эта страшная история происходит только из-за умственной отсталости одного немца, не имевшего никаких человеческих чувств. Но когда подошел патруль, состоящий из здоровых молодых парней, и я услышал их неподдельный смех, шутки и советы подкормить "лошадей" овсом, понял, что дело не в одном немце, что все гораздо глубже. Понял, что все зверства и издевательства немцев над пленными и мирным населением происходят не потому, что их выполняют специально отобранные и обученные команды, а оттого, что фашистская идеология, вбивавшаяся годами в головы людей, исковеркала многим душу.
      ТРЕТИЙ И ЧЕТВЕРТЫЙ ПОГРОМЫ
      После второго погрома в гетто случались отдельные налеты, которые устраивали немцы для собственного развлечения. Но после предыдущих эти считались незначительными эпизодами.
      В январе 1942 года вместо Городецкого начальником гетто назначили немца Рихтера, широкоплечего гестаповца. Его заместителем был назначен Гатенбах, высокий полный блондин.
      Деятельность свою Рихтер начал с уверений, что никаких погромов больше не будет и он сам займется упорядочением жизни в гетто. "Упорядочение" началось с переселений. Расселили по специальностям и по месту работы. Во время этой неразберихи все что-то теряли. Одним приходилось бросать обжитую комнату, другие расставались с родственниками и друзьями. И почти все теряли хорошо оборудованные укрытия. Протестовавших избивали и переселяли насильно.
      Но вот наступило 2 марта 1942 года. После выхода рабочих колонн из гетто весь район, за исключением улиц, на которых жили семьи еврейских полицейских и евреев, прибывших в Минск из-за границы, был окружен гитлеровцами. В окружение вошли часть улиц Хлебной, Республиканской, Раковской и других.
      Начался погром. Он проходил по той же системе, как и первые. Людей выгоняли из домов, грузили на машины и увозили.
      Жившие в районе Кальварии рассказывали, что там на железнодорожных путях стоял товарный эшелон без паровоза. Из закрытых вагонов раздавались крики и стоны. Очевидно, вагоны были набиты до отказа людьми. Вагоны простояли трое суток. Потом эшелон куда-то исчез.
      Впоследствии удалось узнать, что этот эшелон был отправлен на станцию Койданово. Там в заранее подготовленных ямах зарыли всех захваченных в этот страшный день.
      В апреле было проведено несколько ночных налетов. Особенно зверский был 23 апреля на улицах Слободской и Коллекторной.
      В конце апреля были арестованы и отправлены в тюрьму председатель юденрата Илья Ефимович Мушкин, начальник полиции Серебрянский, начальник отдела труда Григорий Львович Рудицер и другие члены комитета. В начале мая они были казнены.
      27 июля объявили, что все работающие должны явиться завтра на площадь для получения красных и зеленых знаков (специалисты и чернорабочие). Утром 28 июля в гетто появилось множество полицейских. Они начали сгонять всех на площадь.
      В первую очередь согнали чернорабочих, и когда площадь заполнилась, их окружили плотным кольцом. В 12 часов подъехали "душегубки". В них загоняли людей и увозили.
      В тот день погиб бывший режиссер театра имени Янки Купалы Михаил Абрамович Зорев.
      "Душегубки" заезжали во двор обойной фабрики, разгружались там и быстро возвращались обратно. К трем часам дня район, где жили чернорабочие, был "очищен". Начали сгонять на площадь жителей других районов.
      Погром продолжался четверо суток.
      29 июля умертвили всех больных в больнице и всех евреев в чехословацком гетто, находившемся на Шпалерной улице.
      31 июля в гетто приехал главный палач Белоруссии гауляйтер Вильгельм фон Кубе. Он заявил, что погромов больше не будет. Нужно было уничтожить всех неработающих, это они сделали.
      После посещения Кубе в гетто возвратились рабочие колонны. Матери не находили своих детей, мужья - жен, жены - мужей, дети - родителей. Люди входили в пустые разгромленные квартиры и с ужасом убеждались, что родных нет и они их никогда не увидят.
      После этого погрома уход в партизаны усилился. Но усилилась и охрана гетто.
      Бежали ночью большими группами в 25 - 30 человек. Некоторые с оружием. Уходили в одиночку. Но многие, натыкаясь на засады, погибали.
      Узники гетто сильно боялись начальника еврейской полиции Нохема Эпштейна. Он прибыл в Минск вместе с немцами из Варшавы. Эпштейн вначале был простым полицейским. Но постепенно, оказывая немцам всевозможные услуги, стал пользоваться у них некоторым доверием. Добившись такого положения, начал действовать более решительно. Чтобы очистить себе место, донес немцам, что новый начальник полиции Розенблат собирается уйти к партизанам. Розенблата немедленно арестовали и отправили в тюрьму. Там его истязали, выкололи глаза, отрезали уши, выломали зубы и в таком виде привезли в гетто, провели по улицам на еврейское кладбище и там расстреляли.
      Тем же способом Эпштейн устранил и начальника отдела труда Ришельевского.
      После расправы над Розенблатом в январе 1943 года начальником полиции и по совместительству начальником биржи труда назначили Эпштейна.
      В истории минского гетто Эпштейн сыграл гнусную роль. Он организовал слежку за людьми и многих, собиравшихся уходить в партизаны, выдал.
      Когда все гетто было ликвидировано, Эпштейна с семьей и еврейских полицейских, так рьяно служивших немцам, схватили и тоже расстреляли. Фашисты никого не щадили, даже своих верных слуг.
      ЖОРЖ
      Сергей Потапович жил вместе с женой Ниной у своей двоюродной сестры Оли (Олимпиады) в Связном переулке. К нему иногда забегали друзья поделиться новостями и поговорить о будущем. Но его квартира находилась на виду, и там нельзя было часто собираться. Появилась необходимость иметь такой угол, где можно было бы встречаться без особого риска.
      Таким местом стала квартира работницы щеточной фабрики Софьи Игнатьевны Ярмолинской, проживавшей вместе с сыном Евгением Осиповичем - Женей и дочерью Еленой - Лелей. На улице Кирова, за высоким забором, в глубине двора, заросшего деревьями и кустами, стоял дом № 13, почти незаметный с улицы. А вечером, когда закрывались ставни, свет керосиновых ламп совершенно не пробивался наружу. Здесь можно было спокойно посидеть, побеседовать.
      В разговорах выяснялось настроение товарищей, их способность бороться против оккупантов. Здесь делились новостями. По всему чувствовалось, что в городе действует широко разветвленная подпольная организация и, может быть, не одна.
      Постоянными посетителями этой квартиры были Сергей Потапович, племянник Софьи Игнатьевны Петр Михайлович Новоторов, муж племянницы Сергея Георгий Арзанян, друг Жени Виктор Крищанович. Иногда заходил дядя Коля - бывший прокурор Николай Константинович Корженевский и другие.
      Частым посетителем и душой всей компании был студент химического факультета Белорусского государственного университета Георгий Георгиевич Фалевич - Жорж, высокий худощавый блондин с голубыми глазами. Сюда приходили и девушки.
      Этот маленький кружок постепенно расширялся. Некоторые приводили с собой знакомых, за надежность которых они ручались.
      Приезжали женщины из ближайших деревень и рассказывали о партизанах, которые организовывают отряды для борьбы с немцами. Молодежь охотно уходит в отряды. Рассказывали о подорванных автомашинах, разрушенных мостах, сорванных телефонных проводах, спиленных телеграфных столбах.
      Чтобы иметь возможность что-то делать, нужно было устроиться на работу. И не просто на любую работу, а на такую, которая была бы чем-то полезна для задуманного дела.
      Жорж стал заведовать аптекой, размещавшейся в каменном здании напротив Дома правительства. Аптека - очень удобное место для встреч. Посещение ее не вызывало подозрений. Кассиром здесь работала невеста Жоржа - Нина Еременко. Сторожем был тоже свой человек - товарищ Жоржа студент Митя.
      Арзанян пошел работать в городскую управу на биржу труда. Это дало ему возможность устраивать своих людей на нужную работу.
      Дядя Коля получил назначение на должность начальника сторожевой охраны на плодоовощной базе. Туда же сторожем устроили и Женю Ярмолинского. Леля Ярмолинская получила рабочую карточку как актриса Белорусского театра. Спустя некоторое время ее направили на базу канцелярских принадлежностей. Отсюда по заказам дяди Коли канцелярские принадлежности понемногу переносились на плодоовощную базу и с машинами, отправляющимися за овощами, доставлялись на загородные подсобные хозяйства, а оттуда, как я узнал позже, партизанам Руденского района. Таким же способом через базу направлялись медикаменты и все, что можно было достать для партизан.
      Связные, в большинстве своем женщины, приходили и приезжали в базарные дни в город, имея в корзиночках и платочках кусочки масла, сала или десяток яиц. В городе каждая связная шла по своему адресу.
      Немцы поощряли частную торговлю и допускали на рынки всех желающих, но, опасаясь проникновения в город партизан, на дорогах устраивали заставы, на которых осматривали возы и проверяли документы у всех едущих и идущих. Часто арестовывали людей, показавшихся им почему-то подозрительными. Но, несмотря ни на что, связь города с деревней и деревни с партизанами с каждым днем укреплялась.
      Вот тут и пригодилась работа Арзаняна на бирже труда, так как он имел доступ к рабочим карточкам и пропускам - аусвайсам. Благодаря ему много людей вышло из города в деревню, а оттуда - к партизанам. Многих он спас от вывоза в Германию, устраивая их на какую-либо работу.
      Трудно было действовать Арзаняну. Рабочие карточки и пропуска без печати и подписи недействительны. Кроме того, и печати, и подписи часто менялись и о каждой перемене сообщалось всем дежурным на заставах. Образцы измененных печатей и подписей передавал своим людям Арзанян.
      Уже после войны я узнал, что группой Жоржа руководил Володя Омельянюк, член подпольного горкома партии, редактор подпольной газеты. Связь с группой поддерживал через аптеку. Там в небольшой комнатушке - кабинете заведующего проходили встречи Володи с Жоржем и разрабатывались планы на будущее.
      Часто заходили в аптеку две девушки, подруги Нины - темно-русая Женя и блондинка Оля. Они выполняли различные поручения. Приносили на временное хранение шрифты, пропуска, чистые бланки паспортов и прочее. Все это пряталось среди лекарств, а потом передавалось по назначению.
      Софья Игнатьевна Ярмолинская тоже постепенно включилась в патриотическую деятельность. Начала с похода в деревню за продуктами. Первый раз все обошлось благополучно. Тогда решили попробовать вывести из города несколько пленных, которым удалось выбраться из лагеря. Пленных, переодетых в штатское, снабдили рабочими карточками и пропусками, и они по два-три человека отправились в путь. Вела Софья Игнатьевна хорошо известными ей тропками. Все прошло удачно. Так она вывела из города двенадцать пленных и около двадцати гражданских, не считая своих детей и родственников.
      Когда в городе оставаться стало опасно, Софья Игнатьевна ушла в отряд. Но по поручению партизанского командования часто бывала здесь, выполняя различные задания. Эту тяжелую и опасную работу партизанской связной Ярмолинская выполняла до самого конца - до освобождения Красной Армией Минска.
      Аптека, в которой работал Жорж, не могла, конечно, полностью снабдить партизанские отряды медикаментами. Их было слишком мало. Все они находились на строгом учете и отпускались только по рецептам. Но все же, благодаря связям с больницами и госпиталями, перевязочный материал и лекарства постепенно накапливались и, по мере возможности, переправлялись партизанам.
      Тот, кто имел связь с врачами и медсестрами, добывал бинты, вату, йод и другие лекарства и отдавал их своим старшим, а те через Женю и Олю - в аптеку.
      Молодежь боролась активно, не останавливаясь перед самыми рискованными операциями. Наравне с юношами действовали и девушки, а в смысле снабжения они отличались особым мастерством.
      Были и мальчишки - чистильщики сапог, которые со своими ящиками и щетками проникали в такие места, куда взрослые не смогли бы пройти. Иногда, просачиваясь через оцепление, они были незаменимыми помощниками в рискованных делах.
      Очень сложно было доставать типографский шрифт и другие материалы. Нужно было выпускать газету, печатать листовки. До получения из Москвы портативных типографий все партизанские отряды настойчиво требовали типографское оборудование и шрифты. Печатная пропаганда имела громадное значение.
      Немцы прекрасно понимали это и все типографии поставили под особый надзор, тщательно охраняли.
      Но везде были наши люди, и, несмотря на самую тщательную охрану, все, что было нужно, добывалось, выносилось и шло партизанам. Шрифты при помощи бывшего технического редактора в Доме печати Чипчина выносили рабочие, приходившие туда каждый день на уборку помещения, топку печей, мытье полов и т.п. Все приносили с собой мешки, в которые складывали щепки, кусочки дерева, бумажные обрезки.
      Первое время немцы тщательно проверяли мешки, заставляя высыпать все содержимое на пол, а потом некоторые перестали делать проверку, в особенности во время отсутствия начальства. И в мешки, рискуя жизнью, рабочие складывали шрифты и всевозможные типографские принадлежности. Потом передавали их подпольщикам, имевшим связь с партизанами.
      Но все же накапливание шрифта и всего необходимого для печатания газеты шло довольно медленно, и Чипчин начал работать в типографии по ночам. В марте 1942 года его застали за набором подпольной газеты и расстреляли.
      На поиски подполья СД бросила все силы. Фашистам помогали уголовники, бежавшие из тюрем и лагерей, бывшие эмигранты, выехавшие после разгрома белых армий за границу, белорусские националисты, прибывшие вместе с немцами из Польши, где они сотрудничали с польской политической полицией. Немцы вербовали среди разложившихся элементов шпионов и провокаторов. Вербовали по-разному. Обещали золотые горы в будущем, после окончания войны, но сразу же выдавали продуктовые карточки и назначали зарплату. С белорусами заигрывали на национальных чувствах. А людей, не соглашавшихся работать с СД, подвергали пыткам. Многие во время пыток умирали, но были и такие, которые не выдерживали мучений и соглашались быть провокаторами.
      За подозреваемыми немцы устанавливали слежку. Никого пока не арестовывали, надеясь таким образом выявить возможно большее количество подпольщиков.
      В мае 1942 года были проведены многочисленные аресты и публичная казнь захваченных подпольщиков. Но арестовали опять не всех, за некоторыми продолжали слежку.
      26 мая 1942 года Володя Омельянюк пришел на очередную встречу с Жоржем. Он вошел в аптеку, подошел к кассе и спросил у Нины, есть ли Жорж. Та ответила, что Жорж куда-то вышел. Выйдя на улицу, Володя заметил, что за ним следят. Он быстро зашагал по улице и свернул в Связной переулок, собираясь, вероятно, скрыться в развалинах или пробежать через проходной двор на другую улицу и таким образом избавиться от неожиданного преследователя.
      В Связном переулке двор возле дома, в котором жил Сергей Потапович, был проходной. Володя вошел туда. Преследовавший его, боясь потерять Володю из вида, вбежал за ним во двор и два раза выстрелил ему в спину. Володя упал, а стрелявший сразу же исчез, вероятно, для того, чтобы сообщить немцам об аптеке.
      Момент убийства видел возвращавшийся домой Сергей. Он повернул в аптеку, чтобы рассказать о случившемся. По дороге встретил Жоржа и сообщил ему обо всем. О том, что Володя заходил в аптеку, не знали ни тот, ни другой. Жорж посоветовал Сергею сбегать к Ярмолинским и попросить Лелю сходить на квартиру к Сергею и, на всякий случай, уничтожить там все имеющиеся фотокарточки, по которым немцы в случае обыска могли бы разыскивать его товарищей. Жорж был уверен, что немцы обязательно осмотрят все квартиры дома, возле которого лежит труп Володи, предполагая, что тот мог идти в одну из них. Сергей немедленно поспешил к Ярмолинским, а Жорж отправился в аптеку.
      Леля взяла какую-то перепечатанную на машинке роль и быстро пошла на квартиру Сергея. Там она нашла и сожгла все фотокарточки.
      От Ярмолинских Сережа пошел в аптеку, но войти в нее, к счастью, не успел. Когда он подходил, оттуда гестаповцы выводили Жоржа, Нину, Женю, Ольгу и еще каких-то молодых людей.
      Домой Сергей, конечно, не пошел, а отправился в театр, где целый день был народ и кто-то что-то репетировал.
      Труп Володи лежал во дворе, и к нему никто не подходил, зная повадки немцев. Гестаповцы в таких случаях незаметно вели наблюдение и всех, подходивших к убитому, арестовывали.
      Через некоторое время немцы произвели осмотр квартир дома, находящегося в этом дворе. Осмотр был простой формальностью. Убийцу они знали, убитого тоже, а потому ограничились в основном проверкой документов и беглым осмотром каждой квартиры.
      Проверили документы и у Лели, спросили, что она тут делает. Леля сказала, что пришла к актеру Потаповичу прорепетировать с ним роль и ждет его.
      Я шел на вечерний спектакль, ничего не зная о случившемся. В театре все было внешне спокойно. Сергей сидел за столом и молча гримировался. Я опустился в свое кресло. В этот вечер шла комедия Мольера "Лекарь поневоле". Когда я загримировался, оделся и направился посмотреть сцену, Сергей пошел рядом со мной и потихоньку рассказал обо всем.
      Рассказ Сергея потряс меня. Я не знал лично ни Володи, ни Жоржа, никогда с ними не встречался, но чувствовал, что Сергей связан с коммунистами-подпольщиками, от них получает все печатные материалы. Я понял, что мы потеряли честных бойцов, каждую минуту рисковавших жизнью в борьбе с фашистскими захватчиками.
      Жоржа отвезли в тюрьму. Почти четыре месяца его зверски пытали, старались узнать фамилии сообщников, но не могли ничего добиться. 15 сентября 1942 года Жоржа расстреляли.
      КОНЕЦ ГЕТТО
      В феврале 1943 года вместо уехавшего в отпуск прежнего начальства главным в гетто назначили Рибэ. Это был низкий, толстый, невозмутимо спокойный немец с крючковатым носом и мутными, с темными кругами вокруг, глазами. На его лице застыла постоянная улыбка. Он никогда не кричал, говорил ровным голосом и постоянно уверял, что гетто - самое лучшее место для евреев. Ни о чем не нужно беспокоиться - обо всем подумает начальство. Но этот с виду флегматичный немец был самым жестоким начальником гетто.
      Заместителем его был Бунге. Очень высокий, худой, с некрасивым, отталкивающим лицом.
      Вместе с ними появился переводчик - прибалтийский немец Михельсон, хорошо разговаривавший по-русски. Небольшого роста, с лицом землистого цвета, стеклянными глазами и отвислой челюстью.
      1 февраля в 4 часа дня к юденрату подъехали грузовики о немцами. Солдаты начали хватать первых попавшихся людей и сажать их в машины. Офицер объяснил, что где-то в городе партизаны убили офицера и за это будут повешены сто евреев. Схватили и увезли гораздо больше, не считая убитых на месте.
      И с этого времени не было ни одного спокойного дня.
      Во время сбора рабочих колонн отделяли несколько человек из каждой будто бы для организации новой. Эти люди бесследно исчезали. Исчезали и целые колонны, они не возвращались с места работы. Собирали неработающих будто бы с целью дать им какое-нибудь занятие, сажали в машины и увозили. Больше никто их не видел. Выискивали стариков, стаскивали с постели больных и убивали. Расстреливали попадавшихся на глаза детей.
      Явившись однажды для очередной ревизии в поликлинику и больницу, Рибэ заявил вскользь, что врачей слишком много. 10 апреля всем врачам было приказано прибыть в юденрат. Собравшихся встретил Рибэ и повел их в СД. Там он обнаружил, что многие не явились. Назначил повторный сбор. В 4 часа дня во дворе юденрата собрались все. Эпштейн проверил присутствующих по спискам, и двор тут же был оцеплен полицией.
      В первую очередь вызывали в помещение всех врачей, приехавших из Германии. Через некоторое время, когда они выходили обратно, ждавшие своей очереди заметили, что вышли не все. Это усилило тревогу.
      Вызвали санитарных врачей, за ними зубных, строго по специальности.
      В канцелярии за столом сидели Рибэ, Михельсон и Эпштейн. Рибэ спрашивал:
      - Ты кто?
      - Хирург поликлиники.
      Рибэ пальцем указывал направо или налево.
      Всем, кто стоял направо, было приказано уйти, а стоящим налево остаться.
      На другой день стало известно, что все задержанные медработники расстреляны. В тот же день арестовали семьи расстрелянных. Их отвезли в тюрьму, где они и погибли.
      В один из июньских дней в больницу явился Рибэ. Он никогда не приходил без какого-то заранее обдуманного плана. Вот и сейчас пришел и объявил:
      - Чтобы не было тяжелых переживаний, всему медицинскому персоналу следует уйти из больницы на полчаса.
      Началась паника. Больные выбрасывали из окон второго этажа матрацы и прыгали на них. Некоторые ломали руки и ноги, а кому удавалось спрыгнуть удачно, разбегались в разные стороны.
      В гетто быстро узнали, что в больнице опять появился Рибэ.
      Мать, дочь которой лежала там, побежала в больницу и увидела в окне второго этажа стоящую девочку. Крикнула ей:
      - Прыгай!
      Девочка прыгнула. Мать подхватила ее на руки и унесла.
      Главврач больницы Жуковский предупредил одну женщину:
      - Скорей в больницу, пока не поздно!
      Та побежала, схватила из кровати больную девочку и выскочила во двор. В это время к зданию подходили немцы. Не зная, куда деваться, обезумевшая мать бросилась в сторону улицы Опанского, отгороженной проволокой. В это время по улице проходил пожилой мужчина. Увидев прижавшуюся к проволоке бледную от испуга женщину с ребенком на руках, он раздвинул проволоку и помог ей и ребенку спастись от верной смерти.
      Когда больница была окружена, начался "обход".
      Впереди шел улыбающийся Рибэ. За ним Михельсон с солдатами. Они и расстреливали больных, пока не уничтожили всех.
      На другой день Рибэ собрал медперсонал и приказал всем вернуться в больницу, произвести там генеральную уборку, а затем обойти дома, собрать всех лежачих больных и приступить к работе.
      Уход в партизаны из гетто усилился.
      Доктор Рахиль Самойловна Рапопорт несколько раз пыталась уйти, но всегда что-то мешало. Однажды она договорилась с одним из врачей уйти вместе, но заболела, и тот ушел без нее. Второй раз она пошла с подругой, но наткнулись на полицейских. С большим трудом удалось убедить их, что хотели пройти в город, чтобы обменять вещи на еду. В третий раз договорились бежать с другой подругой, но та ушла, даже не попрощавшись. Очевидно, представился неожиданный случай.
      22 сентября 1943 года погода была пасмурная и вскоре начал моросить дождь. Небо заложило тучами. Рахиль Самойловна решила выспаться хорошенько, а завтра утром уйти. Было тихо. Одна знакомая предложила переночевать у нее.
      Легла на кушетку и начала засыпать. Вдруг прибежала соседка и сказала, что убит Кубе и нужно быть готовыми ко всему.
      Утром лил дождь. Взяла у хозяйки зонтик, накинула на плечи старенький платок и пошла к месту, где в проволочном заборе заметила вчера дыру. Дыра оказалась заделанной, а все гетто окруженным. Пошла в другое место. На Республиканской улице, где вместо проволоки стоял деревянный забор, одна доска была оторвана снизу и, откинув ее, можно было вылезть на улицу. Посмотрела в щель и увидела троих немцев, прохаживавшихся вдоль забора. Что делать? Решила подождать, ведь другого лаза нет, может быть, что-то изменится. Стояла и следила за гитлеровцами сквозь щели между досками.
      Вдруг дождь усилился и начал лить как из ведра. Немцы что-то сказали друг другу, быстро перешли улицу и остановились под крытыми воротами спиной к гетто, стали прикуривать. Воспользовавшись этим, Рахиль Самойловна мигом отодвинула доску, пролезла через лаз, перебежала улицу и скрылась за углом дома.
      Побежала вдоль улицы. В дождь бежать можно. В дождь все бегут. Встретила немца с винтовкой, но он не обратил на нее внимания.
      Шла долго. Наконец добралась к кирпичному заводу. Оглянулась - ее нагоняют две грузовые машины. Спряталась за дерево. Машины проехали мимо. Пошла дальше. Вошла в небольшой лесок. Услышав голоса, бросилась в кусты и просидела там до вечера.
      Когда стемнело, пошла в деревню. Долго ходила по улице, не решаясь постучать в дом. Наконец решилась. Вышел старик.
      - Кто тут?
      - Я бежала из города и не знаю, куда дальше идти.
      - Тут опасно, часто бывают немцы. Иди в старосельский лес, - и он рассказал ей, как надо идти.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11