Золотой выстрел

В бессильной ярости майор ударил кулаком по колоде, возле которой лежал и сморщился от боли. Тут же отвернулся и стал поглаживать больную ногу. Ко всему у него сильно болело в паху, куда ночью, обороняясь, его пнул Мисюра. Саднило ободранную скулу. И к боли примешивалась отчаянная злость на себя, злость, какой он еще никогда не испытывал.

Угораздило его сотворить столько глупостей подряд. Одну за другой!

Он мог спокойно перейти овраг по дну, как то сделали бы нормальные люди. Так нет, дернул его черт пойти по обомшелому стволу дерева, невесть когда рухнувшего наземь. Ровно посередине колода под ним осела, нога соскользнула, обдирая отгнившую кору, и застряла в сучках. Он сверзился вниз с высоты, и потом валялся в грязи, пока не пришел в себя после болевого шока. Потом он с непростительным легкомыслием окликнул бандита, вместо того, чтобы сразу влупить ему пулю между лопаток, пока то жрал черемшу. И промахнулся…

Как говорят, если не повезет… И еще раз он повторил с убежденностью:

— О, зря я тебя не пришил!

Мисюра засмеялся.

— Мудель ты, как я погляжу. Если казниться за каждый промах — сдохнуть дешевле. Но ты не расстраивайся. У каждой пули бывает своя жертва. Даже если был промах. Она еще в кого-то попадет. Кто стреляет, тот должен об этом помнить.

— Я не казнюсь. Я сожалею.

Он угрюмо смотрел как кипит харч в котелке. Пряный запах томатной заправки дразнил ноздри и разжигал голодную злость.

— Ну, герой! — Мисюра разразился смехом победителя. — Эко тебя на одном заколдобило. Да я сейчас тебе пистолет отдам. Убьешь?

— Как бешеную собаку.

— Уй-уй, да ты социально опасный. — Мисюра подумал. — Хотя так и должно быть. Убьешь и разом с себя все грехи спишешь. Вроде и в плену у меня не был, и пистолет не утрачивал. Верно?

— Кончай трепаться. Я вас, таких, ненавидел и ненавижу.

— Кого вас?

— Всю сволочь. Бандитов, рэкетиров… Это ведь ты золото прихватил? Куда вещмешок подевал?

— Сожрал харчи, а сидор выкинул. Тебя такой ответ устроит?

— Меня устроит все, а вот прокурора — не знаю.

— Да-а, — протянул Мисюра, придав голосу интонации испуга, — прокурор — это серьезно. Но пока, как говорят, суд да дело…

Мисюра стал снимать котелок с огня, сочтя, что хлебово поспело.

— Ладно, пора подхарчиться. Дольше лежать — времени нет. Ты пойдешь со мной.

Последнее прозвучало столь решительно, что промолчать и не ответить было нельзя.

— А если не пойду? Может потащишь?

— А это видел? — Мисюра рукой, согнутой в локте изобразил нечто общеизвестное, символизирующее мужское начало. — Пойдешь, — голос его звучал твердо и убежденно. — Оружия тебе не дам. Жратвы не оставлю. Отсюда до железки — пять дней пути. Для хорошего ходока. Для доходяги — десять. Останешься — загнешься быстрее. Так что сам выбирай. И учти, у тебя открывается шанс прищучить меня и сдать своим. Ты же от этого не откажешься.

— Сволочь.

— Значит, идешь.

Они молча, по очереди, не глядя один на другого, выхлебали супец. Выкурили на двоих одну сигарету. На этот раз Мисюра оставил пленному ровно половину.

Терех перебинтовал ногу, затянув повязку потуже. Мисюра нашел раскидистый куст жостера и вырезал из него нечто, формой напоминавшее костыль.

— Идем?

Мисюра махнул рукой, показывая пленному, что пора вставать. Тот вытер рукавом лицо, расчесал пятерней взлохмаченные волосы, весь подобрался, напрягся и, сдержанно постанывая, встал. Оперся о костыль.

— Помочь?

— Пошел ты!

— Валяй. Все одно тащить тебя не смогу, господин капитан.

— Майор, — обиженно поправил его Терех. Даже в своем трудном положении он не соглашался на понижение чина.

— Так точно, ваше благородие! И шагом марш!

Майор сделал шаг и тут же, тяжко охнув, прислонился к дереву. Лицо его сделалось бледным, на лбу выступил пот.

Он выругался и закусил губу.

— Кишка тонка? — уязвил его Мисюра. — Морпехи они покрепче.

— Пошел ты!

Майор оттолкнулся спиной от дерева и сделал несколько неверных шагов. Каждый метр давался ему с большим усилием. Он то и дело останавливался, ощупывал ногу, будто старался поправить ее, и опять делал несколько шагов.

Так они прошли километра три. Тайга поредела. Показалась пустошь, занятая болотом.

— Все, конец, — сказал майор и лег на траву. — Больше сил нет.

— Давай, давай, — прикрикнул Мисюра. — Вон гривка. Видишь? Дойдем, устроим роздых.

Метрах в пятидесяти от края луговины Мисюра углядел возвышение, поросшее кустарником. По всему пути к нему росли кусты болотного багульника, усыпанные зонтиками белых цветов. Это была удача. Ни одна собака не способна взять след в местах, где есть это растение — эфироносный дурник. Отгородиться на время отдыха от любой возможной погони багульником — лучше и не придумаешь.

Майор нехотя поднялся. И хотя до гривы они добирались минут двадцать, не меньше, он хромал веселее, чем всю остальную дорогу. Ясно видимая цель прибавляла сил и упорства.

Они шли по болоту, утопая по щиколотки в мягком мху, под которым чавкала холодная вода. Лица обоих раскраснелись, щеки горели внутренним жаром.

— Чем пахнет, не пойму, — пробурчал майор недовольно.

— Дурник цветет, — пояснил Мисюра, — болотный багул. От него сосуды ширятся, дыхание становится свободнее. Говорят, лечит астму.

Майор добрался до сухого взгорка, который со всех сторон окружали камышовые заросли и обессилено опустился на землю. Лег на спину, закрыл глаза. Мисюра постоял над ним, сбросил с плеч сидор, положил его под кустик. Предупредил:

— Сигарет не ищи. Они у меня. Пойду разведаю местность.

Миновав густые заросли бересклета, Мисюра вышел на узкий перешеек, пересекавший болото до берегового целика. Там шумела тайга. По краям перешейка стояли непролазные заросли малины.

Мисюра сделал несколько шагов по узкой каменистой гряде, как вдруг кусты зашуршали, задвигались и на открытое место выкатился медведь.

Увидев человека, он встал на задние лапы, чтобы выглядеть грознее и повыше ростом.

Их разделало шагов пять не больше. Мисюра видел грязную, свалявшуюся как войлок шерсть косолапого, его потертое брюхо, длинные слегка загнутые когти и маленькие злые глаза. Одного взгляда хватило, чтобы понять — перед ним хозяин этих мест — стервеник. Такой не боится человека и, встречая опасность, встает на задние лапы.

Отец, промышлявший охотой, многое рассказал Мисюре о животных, которые правят в таежной глуши свой закон.

Бывают медведи овсяники, но они меньше размерами и более пугливы. Еще мельче — муравейники. Их отличает от собратьев белый воротничок вокруг шеи. Эти злы и яростны, как собаки, но перед сильным противником не скрывают трусости. Правда, охотники и ученые охотоведы все еще спорят надо ли различать медведей таким образом или их различия происходят от возраста и матерости зверя.

Только вот человек, который столкнулся на узкой тропе нос к носу с хищником, и может даже обонять запахи его грязной шкуры, вряд ли станет думать кто прав — охотники или ученые. Когда опасность оказывается рядом — бывает не до теорий.

Мисюра слегка приподнялся на носках, стараясь в подражание зверю увеличить свой рост, и очень спокойно, тоном, каким обычно увещевают пьяных и агрессивных хулиганов, сказал:

— Иди, иди, Лешак! Ну пошел, пошел, черт ломыга! Пошел!

Сам, не делая резких движений, сунул руку за пазуху, положил пальцы на пистолет.

Сбитый с толку поведением человека, медведь медленно осел на четыре лапы и вдруг, повернувшись к Мисюре задом, на котором как колотушки висели заскорузлые ошурки, заковылял в сторону тайги.

Мисюра убрал руку с пистолета, отер лоб и облегченно вздохнул. Все обошлось. Сытый зверь, должно быть, осматривал малинник — не созрела ли любимая ягода.

Вернувшись к майору, Мисюра застал его лежащим на земле. Единственное, что тот сделал — подложил под голову вещмешок.

Мисюра сел неподалеку, сторожко поглядывая в сторону, откуда пришел. Он устал и хотел хоть немного отдохнуть, но близость медведя все же заставляла остерегаться.

Терех шевельнулся, приподнял голову.

— Ты хоть с толком рисковал?

Он задал вопрос и откинулся на спину, изображая полное безразличие: так просто спросил — из сочувствия, не из любопытства.

— Какой риск? — Мисюра понял, что вопрос относится к его сиюминутного похода. — Встретил медведя. Но он оказался трусливей, чем я сам. — Засмеялся коротким смешком. — Должно быть у него не было пистолета. На том мы с ним и разминулись.

— Я не об этом. Стоило ли тебе в эти места переться?

Теперь Мисюра знал — Тереха интересует его приключения до их встречи, а не те, что произошли после нее. И все же уточнил:

— Что именно тебя интересует?

— Золотишка много взяли?

— Пошел ты, майор! Золотишко! Давай сматываться. Медведи тут шаманаются. До темноты надо уйти за отрог.

Майор покорно, не возражая и не упрямясь, поднялся, и они двинулись в путь.

Миновав болото, вошли под сень тайги и сразу почувствовали, как земля по которой они шли, стала круто забирать в гору. Начался подъем, унылый, выматывавший терпение и силы.

Глухота и полумрак царили в предгорьях Алкана. Сюда во веки веков не прорывалось теплое дыхание южных ветров, а солнце касалось земли лишь вскользь, не прогревая камней, не согревая скудный слой почвы. Грунт, пропитанный непросыхающей сыростью, скользил и полз под ногами.

Чем выше они поднимались, тем заметнее мельчал лес. Искореженные климатическими невзгодами березки, так и не сумевшие вырваться к солнцу из под крон мощных хвойных соперников, покрывались лишайниками, грибами, умирали и истлевали в труху.

Майор в одном месте потерял было равновесие, не сумел подстраховать себя костылем и попытался опереться о ствол мертвого дерева. С виду еще достаточно крепкое, оно качнулось и с громким сухим треском рухнуло наземь, переломившись сразу в пяти местах.

— Не тронь трухло, — предупредил Мисюра раздраженно. — Огреет по кумполу, мне этого еще не хватало. Майор с опаской посмотрел на обломки лесины и соглашаясь кивнул. От усталости он потерял всякое желание говорить.

Лес окончился внезапно. Дальше до самого водораздела тянулась голая каменистая местность. Едва заметная тропинка вела их дикими увалами. Кто здесь пробирался первым, кто потом натаптывал дорожку среди хилой травы, сказать невозможно, но скорее всего тропа одинаково долгие годы служила и редким охотникам, искавшим здесь добычу, и зверью, бродившему по тайге в поисках мест, куда не добираются охотники.

Они шагали тяжело, часто, совсем не сговариваясь, останавливались отдыхать. Стоило одному присесть, падал на камни и второй.

Тропинка вилась среди чахлых кустов. Она то пересекала каменные осыпи, то жалась к скалам, нависавшим над провалами.

Впереди показалась серая плешь вершины. Вокруг нее клубились рваные клочья тумана.

— Еще немного и перевалим, — Мисюра сказал это ободряюще, хотя знал — им еще ползти и ползти. — Внизу за хребтом я тебя отпущу. Подойдешь к железке сам. Через два дня будешь дома. А я побегу подальше от вас. Не люблю, когда меня ловят.

Майор не ответил.

На изломе горы, где склон круто брал вверх, Мисюра ступил на край осыпи, и вмиг каменный язык ожил, зашуршал, потек вниз по склону гулкой лавиной.

— Держись! — Майор громко рявкнул и схватил Мисюру за руку. Тот, падая на колени, хватаясь за колючие кусты, росшие по склону, выбрался не твердь. Тяжело дыша, опустился на камни.

Из лощины дымясь поднималось столбом серое облако пыли, поднятое камнепадом.

— Дать бы тебе дрыном по кумполу! — Майор все еще злился на спутника и отводил душу. — Ходишь тут как по проспекту!

Он пустил сочного матюка. Потом вслед за Мисюрой присел, со свистом вздохнул и закашлялся. Отдышавшись и прокашлявшись, сказал голосом, полным безысходности:

— Все. Я сдох. Чую, мне копец…

— Ты хоть скажи, что написать на камне. Может так: «Здесь лежит героический майор Терех…»

— Мудак!

— Очень приятно. А я — Мисюра. Олег Борисович.

Терех лежал, заложив руки под голову.

— Не шлепнул я тебя, что ж тут приятного, Олег Борисович?

— Кончай дрочиться. — Мисюра воспринял откровение без раздражения. — Идти надо. Здесь оставаться нельзя. Так что терпи…

— Я сдох, тебе уже сказано.

— Все равно у меня пойдешь. — Мисюра встал над лежавшим Терехом. — Поднимайся.

— Не могу.

— Тогда поползешь. Понял? По-пол-зешь…

Мисюра поднял костыль, брошенный майором, подсунул ему под бок, и как рычагом подковырнул.

— Вставай!

Они двинулись вверх.

Подъем давался неимоверно трудно. Мрачные камни выпирали из глубины горы, нависали над головами, сжимали проходы. Местами приходилось продираться сквозь узкие щели, протискиваясь через них боком.

Терех ослаб настолько, что опускался на камни через каждые десять-пятнадцать шагов. Садился, запрокидывал голову и дышал часто, как пес, выбившийся из сил.

Миновав осыпи и каменные лабиринты, они вышли на гребень водораздела. Отсюда открывался вид на всю систему хребтов Шары-Ундура. Основной кряж лежал среди тайги как скелет могучего ящера, умершего в доисторические времена, чьи огромные бурые ребра природа обглодала и раскидала по сторонам.

Внизу под склоном, который начинался у их ног, змеилась свинцовая лента реки Уюн.

Оглядев дали из под руки, как из под козырька, Мисюра присел рядом с Терехом. Взял в руку базальтовый обломок, швырнул вниз, туда, откуда они только что пришли. С хрустом камень упал на язык осыпи, которую они благополучно обошли стороной. Щебень, наколотый природой, злобно шорохнулся, зашипел и все тут же стихло. Только ветер, вольный, тягучий, посвистывал в скалах.

— Запомни, майор. Говорят под этими скалами лежит золотой корень большой кварцевой жилы. Будут деньги, приватизируешь гору и станешь давать на-гора рыжевье. Построишь лагерь. Купишь у демократической власти зеков. Заставишь вкалывать. Уй, как заживешь!

— Гад ты, Олег Борисович. И хоть связала нас неудача веревкой, я ее порву. И все равно тебя доконаю. Запомни.

— Уже, спасибо за предупреждение…

— Лучше ты бы меня сразу убил.

— Терех! Мой дорогой! — Мисюра всплеснул руками с картинным возмущением. — Как можно? Ты мой спаситель. По гроб тебе благодарен буду. Попал бы в меня и — сливай воду. А так — живи, радуйся демократии и предпринимательству. Вернемся, поставлю у отца Парамона в церкви свечу о твоем здравии. Да, кстати, кто тебя так стрелять учил? — Мисюра направил палец пистолетом на Тереха. — Пу! Мимо. И моя жизнь спасена. Потрясно! И шагай, шагай!

Они спустились в ущелье медленно, осторожно.

Неожиданно набежавшая туча просыпалась на горы частым и мелким как просо дождиком. Стало скользко. Вокруг все маслянисто заблестело — камни, лишайники. Запахло гашеной известью.

Пробираясь по дну пологого распадка, они вышли в долину, поросшую густой травой. Местами она доходила до пояса. Здесь по ложу, усланному крупной зеленой галькой, текла ленивая прозрачная речушка — Урейка.

Дождик продолжал моросить.

— Надо отсюда убираться, — сказал Мисюра озабоченно. Он знал, что случись ливень, невзрачная Урейка, приток Уюна, может враз взбухнуть, налиться бешеной силой и превратиться в бурный и неуемный поток.

Сколько беспечных охотников поплатилось имуществом и жизнями лишь потому, что останавливались на ночевку в веселом зеленом распадке.

Однако Терех, вымотавшийся вконец, уже не воспринимал ни угроз, ни доводов разума.

— Я пришел.

Он сел и тут же лег на траву. Закрыл глаза.

Мисюра понял — майор готов. Он посмотрел на небо, но ничего сверхъестественного то не предвещало.

— Черт с тобой. Встанем здесь.

Мисюра сел на обрывчике у самой речушки. Ноги его почти касались воды. Снял вещмешок. Достал последнюю банку консервов. Аккуратно вскрыл с тем тщанием, с каким крестьянин, уважающий свой труд и знающий цену хлебу, отрезает ломоть от свежеиспеченного каравая. Затем сорвал два лопуха, ополоснул в потоке и выложил на них консервы, честно разделив банку на две равные половины.

Сидя в отдалении один от другого, они в одно мгновение расправились с кошачьими порциями. Мисюра тут же вылизал свой лопух. Терех, прежде чем последовать его примеру, немного подумал, потом тоже облизал лист.

День и без того серый, быстро темнел.

— Приспело время балаган делать, — сказал Мисюра и принялся за работу.

Он резал траву и охапками бросал ее в кучу. Терех смотрел на него без выражения участия и желания помочь. Он понимал — Мисюра ножа ему в руки не даст, хотя меняясь они бы могли сделать больше, чем один.

Нарезав травы, Мисюра на склонах распадка, куда доходила большая вода в дни наводнений, нашел несколько пригодных для дела жердей. Притащил их к выбранному для стоянки месту, стал городить остов. На все ушло больше часа. Правда, балаган получился поганенький, хлипкий. Попадись такой на глаза охотнику, он бы засмеял строителей, но на то, чтобы создать сооружение более удобное и надежное, у Мисюры не хватило сил.

Терех, немного передохнув, прихрамывая, бродил по луговине и собирал на топливо сушняк, который в пойму натаскала речушка. Он набрал изрядную кучу и сложил возле входа в балаган очаг.

В темноте они уселись возле шалаша, который прикрывал от студеного ветра, тянувшего с вершин. Разожгли костер.

— Ты прости, майор, — сказал Мисюра, — только на ночь я тебя все равно свяжу. Мне не нравится, когда мешают дышать.

Терех безразлично пожал плечами и протянул руки, сложенные ладонь к ладони.

— Не сейчас, — усмехнулся Мисюра, оценив покорность Тереха. — Пока резвись. Твое время придет.

Они сидели и молчали, глядя на огонек костра, который весело метался с ветки на ветку, то ярко вспыхивал, то пригасал. Изредка Мисюра подбрасывал в очаг топливо, и тогда искры сполохом взлетали в токе горячего воздуха к черному небу.

— Вот так я когда-то с отцом на охоте сиживал, — сказал Мисюра задумчиво. — Было дело…

— Ладно, — Терех вздохнул и полез в балаган, — болтай дальше, а я лягу. Из меня весь пар вышел…

— Э-э, стоять! Давай сюда руки! Вязать буду.

Пока Мисюра путал веревки, Терех с безучастным видом спросил:

— Ты все же так и не сказал, как насчет золотишка. Удалось вам?

— Я похож на старателя? — Мисюра прекрасно сыграл непонимание.

— Старатели бывают разные. — Терех язвительно хмыкнул. — На тех, кого я имею в виду — похож. В полной мере.

— Кого же ты подразумеваешь?

— Старателей с автоматами. У них порой добыча погуще, чем у тех, кто у ручьев копошиться с лотками.

— Кончай. Я в тайгу шел с ружьишком. Автомат достался мне по случаю.

— Ага. Здесь в тайге все под ногами — золото, автоматы…

— Тот я у корейца отбил. И не знаю даже где забросил. Мне за это железо отвечать не придется. Другое дело — с тебя спросят по полной норме. Где твой «калаш», майор? Вот уж повертишься, как налим на остроге.

— И все же я о золоте. С вертолета. Может не слыхал о нем?

— Может и не слыхал. Это что, предосудительно?

— Короче, говорить ты не хочешь.

— Не хочу. Давай спать.

Мисюра повернулся на бок, спиной к костру и затих.

Посреди ночи их обоих разом разбудил рухнувший на землю с высоты обвальный грохот.

Мисюра вскочил, судорожно сжал рукоять пистолета. Сердце трепыхалось, воздуха не хватало. Тут снова ударило над самыми головами — раскатисто, громко. И сразу неожиданный выблеск молнии осветил мир белым сиянием электросварки.

Снова грохнуло и на волне тяжкого удара на землю, на балаган с небес обрушился ливневый вал.

— Все, — обреченно сказал Мисюра, — мы припухли.

— Развяжи, — в темноте потребовал Терех и подтолкнул Мисюру руками. Он уже понял, что должно произойти с минуты на минуту. Ливневая вода, с огромных горных пространств вот-вот должна рвануться в распадок. Где-то там, у вершин уже рождался поток, ручейки сливались, набирали силу, разгонялись, чтобы бушующим валом затопить пойму Урейки. От одной мысли об этом делалось муторно.

— Бежим, стараясь перекричать шум и грохот, рожденный стихией, крикнул Мисюра. — Тут рядом скала топорщится. Добежим — значит отсидимся…

Насквозь промокшие, замерзшие до костей, они доковыляли до каменного комода, который выпирал из земли, забрались на него и уселись, прижавшись спинами друг к другу.

Ветер и дождь тугими потоками налетали на стонавшую от ужаса тайгу, трепали и колошматили первые ряды деревьев. Временами доносился шум падавших сосен, которые буря вырывала с корнями и валила наземь. А внизу под скалой во всю ширь ложбины, с плеском завоевывая все новые пространства, несся мутный поток Урейки.

Земля тонула во мгле. Они ничего не видели, и оттого звуки, наполнявшие пространство, казались особенно пугающими.

Маслянисто чавкая, под скалой билась вода. Высоко в кручах хребта с тяжелым гулом ворочались камнепады. Вода подмывала связи скальных обломков со склонами, и теперь сила тяжести сдвигала их с мест, заставляя их искать пути в долину.

Далеко за перевалом погромыхивали раскаты грома и полыхали мощные зарницы. Но и они не пробивали до конца толстую пелену туч. Небо лишь на одно — два мгновения тускло белело и снова становилось черным.

Ветер рвал упругие космы кедров, с треском обламывал сухие сучья. Изредка в хаос звуков врывался грохот падавших деревьев. Они рушились, ломая все, что мешало им улечься на землю.

Два человека сидели на мокрой, скользкой скале, прижавшись спинами друг к другу. Их заливали потоки воды с небес, в лица брызгали волны, разбивавшиеся о камни под их ногами, обдувал холодный ветер. Терех дрожал всем телом, не имея сил сдержать непроизвольную тряску.

— Все, — сказал он в какой-то момент, ощутив полное бессилие, — к утру я загнусь

— Ты помолись. Как там вас учили в спецназе? «Славься отечество наше свободное, боже храни демократию?». Или может иначе как? Глядишь, духи к тебе на помощь херувима пришлют…

— Слушай, Мисюра, чего ты со мной возишься? Вот прямо сейчас спихни вниз и дело с концом…

Терех спросил и напрягся — даже перестал дрожать.

Мисюра глумливо хмыкнул.

— Ты у меня, Терех, тамагучи. Видел такие штучки когда-нибудь? Самурайская электронная игра. Сидит в коробочке существо — динозаврик, цыпленок или лягушка — и требует к себе от владельца постоянного внимания. Его и покорми, и поласкай, и напои и пописать дай… Короче, за неимением других забот у владельца игрушки башка все время забита не делом, а хренотенью. Не накормишь свою цацку, не напоишь во время — она издаст жалобный звук и подохнет, оставив на твоей совести тяжелым гнетом свою гибель. Вот и ты у меня такая цацка. Накорми, заставь идти, позаботься о полноценном отдыхе…

— Трепач ты, Мисюра. Просто я тебе нужен для душевной устойчивости. Один никуда бы ты не дошел. А вон, какую для оправдания теорию выстроил…

На удивление Тереха его Мисюра согласился с его словами без сопротивления.

— Кто его знает, может и так.

Разговор иссяк.

Тьма окончательно сгустилась и стала непроницаемой. Протяни руку вперед и пальцев уже не увидишь. Ни искры, ни проблеска.

Страха Мисюра не испытывал. Казалось, чувства отупели, и он смирился с неизбежным, не был в силах реагировать на десятки раздражителей — на грохот, брызги, то и дело окатывавшие его, на холод, сковывавший тело.

Река продолжала буйствовать. Теперь ее вода все больше становилась похожей на кисельную жижу. Видимо где-то в верховьях поток смыл глинистый покров со склонов и теперь нес вниз густо взбитую эмульсию.

Стараясь хоть как-то подбодрить себя и завести Тереха, который уже окочательно потерял все силы, Мисюра, не переставая дразнил майора.

— Ничего, дождь вечно не льет. Вот окончится и поведу я тебя в город. Ты не представляешь, как это будет. Смак! Я тебя поведу через центр. Прямо в ФСБ. Ты ведь для них самый что ни есть замечательный клиент. Устроил в тайге войну. Перебил кучу корейцев. Где-то кучу золота спрятал. Меня, простого охотника хотел уконтропупить. Как неугодного свидетеля. А я сумел тебя забарабать. Не, Терех, ты по всем статьям — бандит. Уж на тебе кое-кто отыграется. Уй как!

Терех уже перестал реагировать на слова своего противника. Его бил озноб. Мысли мутились, становились бессвязными, глаза слипались, в ушах звенело. И только когда ногу от голеностопа до паха горячими иглами пропарывала острая боль, сознание прояснялось. С трудом сдерживая стон, он ругался сквозь зубы.

Мисюра воспринимал это как реакцию на свои слова и потому продолжал говорить. Впрочем, не будь это причины, он все равно бы не умолк. Силы уже оставляли Мисюру. Он воспринимал происходившее все более притуплено. Мир словно обложило ватой, вой ветра и шум рвавшихся с гор потоков звучали как раскаты хард-рока. Мисюра сидел, подтянув колени к подбородку и уже не ощущал холода. Временами ему даже начинало казаться, что он лежит в постели под одеялом. Было тепло и приятно. Голова утопала в мягкой подушке. Он пытался угадать где он, как оказался в кровати, поскольку чувствовал, что находится не дома. Потом догадывался — плывет на корабле. на палубе играла музыка. Полусон — полудрема затягивали его в омут забвения, но в сознании вдруг начинал звенеть тревожный звоночек, и Мисюра возвращался в холодную, продутую ветром, пропитанную влагой действительность. Тут же ловил надорвавшуюся нить собственных рассуждений и продолжал тянуть ее дальше:

— Не, Терех, не повезло тебе со мной. На твоем месте я бы…

Странный звук ворвался в какофонию гремевшего потока. Что-то надвигалось на их убежище с треском и глухим шипением.

Молния, полыхнувшая далеко за зубчатым краем гор, на короткое время сделала небо синевато-серым. Мисюра сразу понял в чем дело. Поток, гремевший камнями, волок за собой к берегу огромную разлапистую пихту. Вода где-то в верховьях ущелья обрушила берег, опрокинула матерое дерево. Бушующие валы поволокли добычу вниз.

Пихта с клубом камней, торчавших во все стороны как щупальца огромного спрута, то и дело цеплялись за отмели, дерево притормаживало и останавливалось. Вода вокруг начинала бурно пениться, ярилась, разворачивала дерево вокруг оси, и то продолжало движение.

Мисюра уцепился за колючий ствол, который пер прямо на него, а левой рукой продолжал крепко удерживать Тереха за ворот. Ветви и хвоя пихты кололи лицо, лезли в глаза, царапали руки. Вода старалась отнести ноги в сторону, затягивала тело под ствол. Левую голень пронзила острая свирепая боль, вызванная внезапной судорогой. Громко застонав, Мисюра не удержал и отпустил Тереха. Но тот, будто ожив, сумел перекинуть руку через толстый сук пихты и зацепился за него подмышкой. Теперь течение помогало ему, выталкивая тело из потока.

Придя в себя, Мисюра снова подхватил майора за ворот. Поволок в сторону камня. Стонал и ругался.

— Ну, Терех! Тощий-тощий, а не поднимешь. Ты что, дробь глотаешь для веса?

Терех молчал, Он еще не пришел в себя и не мог продышаться. А Мисюра, укладывая его на камень, недовольно бормотал:

— Какого дьявола я с тобой вожусь? Ну утоп бы…

Мисюра перегнул Тереха, опустил ему голову вниз. Вода хлынула из его рта с булькающими звуками.

— Во мент! — возмущенно бурчал Мисюра. — на халяву готов всю реку выхлебать!

До утра они сидели на холодной шершавой спине каменной глыбы и молчали, полуживые от холода, голода и усталости.

Утро пришло солнечное, жаркое.

Мисюра оглядел долину и не узнал ее. Все пространство, которое еще вчера вечером покрывали заросли камыша и кустов тальника было от края до края замызгано коричневой жижей. На склона лощины в местах, куда достигала вода, лежал таежный мусор — мокрая листва, обломки веток, обглоданные водой до блеска бревна, Лес, некогда подступавший к урезу воды ровной линией теперь был раздерган, разрежен, измызган.

Досталось всему — и молодой поросли и таежным старожилам.

— Надо обсушиться, — сказал Мисюра, слезая со скалы, ставшей их крепостью. — Потом пойду насчет жратвы по соображаю…

Он прошел к Урейке. Вода, которая еще вчера была кристально прозрачной, походила на жидкий кофе. Никаких следов балагана, который они оставили, не сохранилось.

Раздевшись, Мисюра разложил одежду на камнях для просушки. Сел на берегу и разобрал изрядно подмокший пистолет. Вынул магазин, как семечки вышелушил на ладонь патроны. Один, скатившись с руки, сверкнул в воздухе золотой бусиной. Булькнула вода и патрон скрылся в бочажине.

— Зараза, чтоб тебя! — выругался Мисюра сквозь зубы и судорожно сжал ладонь, чтобы не растерять остальное. Подумал, вздохнул. Черт с ним, в конце-концов. У одной жизни останется шансом больше на продолжение.

Посмотрел на Тереха прищурившись.

— Что, тамагучи, пора тебя кормить. Небось живот подвело? Пойду поохочусь. Глядишь, мясцом разживусь. Лягушек есть будешь?

— Пошел ты! — Терех не сносил подобных шуточек.

— Во, майор, как просто оказывается обозначить разницу между нами. Ты государев пес. Тебя мясом кормят. Погонял болельщиков на стадионе, помахал дубинкой, сопроводил красных демонстрантов по городу — и домой, к столу. Небось деньги тебе не забывают платить? А нас, пехоморов, учат на подножном корму держаться. Ты лягух не жрал, а меня нужда заставляла… И кузнечиков хряпал. Крылышки ему обдерешь и жуй…

Собрав подсохшие вещи, Мисюра оделся. Проверил пистолет и двинулся в чащу.

Помимо желания добыть еду, ему хотелось и осмотреться. Он уже окончательно решил расстаться с Терехом. Идти вместе дальше не только не имело смысла, но и становилось опасным. Нога у майора стала выглядеть лучше. С места, где они сейчас находились, он без труда за двое суток доковыляет до железной дороги. А сам Мисюра, пока на его поиск отрядят новые силы, сумеет сменить направление так, что его следов даже с собаками и через год не отыщут.

Для предварительной ориентировки ему надо выбраться на какую-нибудь высотку, откуда открывался обзор во все стороны.

В долине Уюна царила глухая дикость. Сырой, тяжелый полумрак стоял в непролазных зарослях чозении, опутанных кустарником-паразитом — омелой. Под ногами хлюпала сырая, насквозь пропитанная водой вековая прель. Даже камни, то и дело попадавшие под ноги, были скользкими, словно их старательно натирали мылом.