Золотой выстрел

Мисюра похоронил Крылова, положив в его могилу боевой автомат. Утоптал, загладил землю на холмике. Штыком сделал зарубку на стволе старого кедра. Авторучкой на белой плоти дерева нарисовал пятиконечную звездочку с серпом и молотом. Потом он переложил мешочки с золотом из вещмешка Крылова в свой. Взвесил в руке. Нахмурился, ощутив вдвое увеличившуюся тяжесть. Чертыхнулся. Закинул сидор за плечи. Поудобнее подхватил автомат и выбрался из распадка. Минуту стоял молча над местом, где похоронил товарища. Вздохнул. Склонил голову в прощальном поклоне и двинулся в путь.

Сумерки медленно густели. Мисюра перевалил плоскую сопку и снова углубился в дебри. Идти было трудно. Толстые корни деревьев змеились по поверхности, переплетались, то и дело заставляя спотыкаться.

— Стоять! Руки вверх!

Нечто твердое воткнулось Мисюре в поясницу, в то самое место, которое и без того постоянно давало о себе знать тупой ноющей болью. «Люмбаго» — объяснил происхождение появление боли многознающий Ферапонт. «Радикулит» — сказал невропатолог в медсанчасти гарнизона. Но знание где и отчего у тебя появляется боль нисколько страданий не уменьшает. И эта сволочь, что ткнула в спину чем-то твердым, заставила Мисюру охнуть.

— Тише ты! Больно!

— Руки! — повторил незнакомый голос тоном, полным угрозы. И тут же добавил, обращаясь к кому-то невидимому, — Татарников, обыщи.

С боку появился прапорщик в милицейском камуфлированном обмундировании цвета плесни.

Профессиональными движениями прапор облапал Мисюру, выгребая из карманов все, что в них находилось. Извлек удостоверение личности. Открыл корочки, прочитал вслух: «Капитан Мисюра. Олег Борисович.»

Врезать бы прапорщику ногой в промежность, но сейчас упиравшийся в спину ствол не позволял рисковать.

Судя по форме Мисюра понял — его прихватили омоновцы. И появились они в лесу вряд ли случайно. Скорее всего шли по следу занюханых корейцев. Вот хреновы чучхе!

Автомат с плеча Мисюры прапорщик снял в последнюю очередь. Он видел, что оружие без магазина, и оно показалось ему совершенно безобидным. Во, валенок! О том, что один патрон Мисюра загнал в патронник он не догадался и даже не предположил возможность такого.

Когда обыск был окончен, давление металла в поясницу ослабело.

— Повернись ко мне, — приказал голос человека, стоявшего за спиной.

Мисюра обернулся и увидел майора в такой же как и прапорщик форме цвета плесни.

— Что здесь делаешь? — майор спрашивал нервно, с явной злостью, конечно же подозревая задержанного в чем-то противозаконном. А как может мент думать иначе?

— Гулял. — Мисюра понимал: придраться к нему трудно и потому откровенно дерзил. — Грибочки искал для пропитания.

— Откуда автомат?

— У корейца купил. Шел по лесу, а чумной чучхе выскочил из чащи и предложил. Я вот купил.

— Откуда здесь корейцы? — майор смотрел так, будто собирался прожечь Мисюру взглядом.

— Интересный вопрос, майор. Ну, очень интересный. — Мисюра откровенно иронизировал. — Я думал это вы их сюда привели в войну поиграть.

— Что ты мелешь?!

— А разве это они не вас на плато били как куропаток, а?

— Слушай ты, где золото?

Еще не решив что ответить, Мисюра краем глаза просек то, чего еще не заметили оба омоновца. Справа в кустах что-то шевельнулось и оттуда выдвинулся ствол автомата.

Мисюра резко оттолкнулся ногами и упал животом вперед, смягчив падение выставленными вперед руками. Рывком перекатился с боку на бок, по пути успев схватить свой автомат, который сержант прислонил к стволу ели.

Над тайгой с яростью отбойного молотка застучал автомат.

Ким Дык, набревший на трех русских решил одним ударом сразу покончить со всеми.

Он не ожидал, что его приготовления заметит человек, с тяжелым рюкзаком за плечами. И когда он стремительно кинулся в укрытие, стрелять в него было поздно.

Первая же очередь срезала прапорщика Татарникова, прошив его по пояснице. Падая, прапорщик уронил свой «калаш», и он покатился по склону, гремя по камням.

Одна из пуль второй очереди просвистела над плечом Тереха, который успел заметить движение Мисюры и правильно понял, что оно не было попыткой к бегству. Правильно решение спасло майору жизнь. Он упал рядом с тонкой сосенкой и полоснул длинной очередью по кустарнику, в глубине которого сверкали проблески злого огня.

Мисюра, нисколько не интересуясь тем, как будут развиваться события на полянке, ухватил автомат прапорщика, который подкатился к нему, лавируя среди деревьев, отполз вниз по склону, потом вскочил и быстрым шагом двинулся прочь от места, где раздавалась стрельба.

Ким Дык, поняв что покончить сразу с тремя русскими не удалось, покинул позицию и двинулся за офицером, который уполз с места боя в тяжелым мешком за плечами. Кореец понимал — именно он мг нести то злосчастное золото, ради которого и начались все неприятности. Если им овладеть, то половина греха, свалившегося на его плечи, может быть прощена и забыта.

Значит, оставалось догнать, перехватить, убить владельца металла и унести его груз с собой.

Боевой опыт Мисюры въелся в его плоть и кровь. В ситуации, в которую он попал, действовал продуманно и осторожно. Он не убегал. Не уносил ноги от опасности. Он отступал, продумывая каждый свой шаг. Отступал осторожно, готовый в любой момент вступить в бой, если этого потребует обстановка.

Именно спокойствие, осмотрительность и выдержка позволили Мисюре заметить преследователя.

Человека, которого он не видел, выдала птица, с треском и шумом вырвавшаяся из чахлого сосняка, росшего на болоте.

Найдя удобное место, Мисюра занял позицию и взял под прицел пространство, которое только что миновал. Внимательно огляделся.

По склону сопок лес рос неровный и редкий. Чахлые сосны отстояли далеко одна от другой. Все свободное пространство покрывал высокий мохнатый мох, в котором по щиколотку тонули ноги.

Лучи солнца, стоявшего за горой, этой стороны хребта не достигали и здесь царил призрачный полумрак. Повсюду лежали большие остроугольные камни. Откуда и когда их сюда прикатило можно было только гадать. Но произошло это судя по всему давно — грани каменных обломков покрывали серые пласты лишайников.

Ползком Мисюра преодолел с десяток метров, стараясь выбрать место, с которого можно было разглядеть позицию корейца. Тот ни разу ничем себя не проявил — ни шорохом движения, ни щелчком затвора, ни выстрелом.

Больше всего Мисюру беспокоило как бы противник не сменил позицию. А сделать это он мог совершенно бесшумно: мох не шелестел когда по нему ползли или шли, не колебался как трава. Если кореец оставил прежнее место и отошел в лес, дело заметно осложнялось.

Пуля чиркнула по камню с треском, как спичка по терке и отрикошетив цвинькнула, улетев в небо.

«Собака!, — подумал Мисюра, — откуда у него глушитель?»

Он тут же оттолкнулся руками и заполз за спасительную спину камня, который его только что спас.

Справа от хилой сосенки, за которой укрывался кореец, пронзительно затрещала сорока. И тут же ее поддержала вторая. Они скрипели как несмазанные петли дверей, на которых кто-то раскачивался.

Значит, все же сменил позицию, — понял Мисюра и стал пристально вглядываться в то место, над которым бесновались птицы.

Наконец, вглядевшись, он заметил как от серого камня к другому скользнула расплывчатая тень человека. Теперь все изменилось. Мисюра сразу перестал ощущать себя дичью. Он вновь стал охотником.

Он поудобнее улегся на мягком ложе и стал выжидать.

Кореец явно тянул время: он либо потерял Мисюру из виду, либо выжидал, когда тот подставится.

Наконец Мисюра заметил неясное движение теней слева от большого камня.

Автомат лежал на руке удобно, локоть, упиравшийся в моховую подложку, стоял прочно. Конечно, автомат не снайперская винтовка, но восемьдесят метров для «калаша» — дистанция милая.

Когда кореец шевельнулся еще раз, Мисюра выстрелил…

Кореец лежал за камнем на левом боку, уткнувшись лицом в мох и подмяв под себя автомат с длинным набалдашником глушителя. На камуфлированной куртке на лопатке проступало широкое темное пятно. Ткань на глазах напитывалась кровью, круг расширялся…

— Модори, — сказал Мисюра сокрушенно и покачал головой. — Дурак…

Он переночевал втиснувшись в узкую щель между двумя большими скальными глыбами, положив под голову мешок с добычей. Встал рано, едва посерело небо.

Уже с утра тайгу стала душить влажная липкая духота, и Мисюра понял, что теперь-то силы его оставят непременно. Третьи сутки не жрамши — не халам-балам. А ведь именно сегодня он намеревался выйти в места, с которыми кое-что связывал в своих планах.

Золото…

Нет другого предмета в мире, за которым бы люди так гнались, которого так искали, который от них так легко ускользал и умел хранить свою тайну в безликом, но привлекательном блеске.

Старателю, который нашел самородок, кажется порой, что он близок к счастью, хотя на самом деле он вдруг подходит к самому краю беды.

Ухарь, решивший разжиться чужой добычей, целится в лоб обладателю заветного холщового мешочка с сезонной добычей, надеется на то, что ему повезло, но час спустя он сам попадает под пулю более ловкого охотника за охотниками.

Однако бывает и так, что обидный промах, от которого у опытного стрелка злость на себя ложиться на зубы оскоминой, вдруг оказывается крайне удачным, поистине золотым…

Уже без малого неделю Мисюра брел по таёжной чащобе, ориентируясь только чутьем. Его все сильнее одолевала смертельная усталость. Он падал на землю, отлеживался, вставал и брел дальше, подгоняя себя только усилием воли.

Последний сухарь он размочил сутки назад и теперь питался только подножным кормом.

Больше всего Мисюра остерегался встреч с диким зверем, против которого у него не было никаких средств борьбы. Поэтому, сделав несколько шагов, он всякий раз задерживался, вглядывался в чащобу, чутко прислушивался.

Выбравшись на край оврага, с краями поросшими можжевельником, Мисюра затаился за толстой лесиной. Огляделся, примечая все, что находилось вокруг. Ничего подозрительного не заметил.

В чаще густо пахло прелью. На соснах янтарно маслянились потеки смолы. Гудели пучеглазые оводы.

Мисюра тяжело вздохнул, с усилием втягивая воздух, и вытер рукавом пот со лба.

Хватаясь за подмытые водой корневища, стал спускаться в овраг. Внизу по зеленым камням струился ручей.

Спуск по крутому откосу отнял последние силы. Легким не хватало воздуха, и Мисюра еще раз с тупым безразличием подумал, что до ночи вряд ли дотянет.

У ручья он опустился на четвереньки и зачерпнул пригоршней воду. Громко булькая, стал полоскать горло. Когда задирал подбородок, худая шея с остро выпиравшим кадыком, вытягивалась и вздрагивала.

Напившись, он с минуту смотрел, как сверкает на гальке прозрачная студеная струя. Провожая ее взглядом, Мисюра внезапно заметил на противоположной стороне оврага густую поросль черемши — дикого таежного чеснока. Пустой желудок нестерпимо заныл.

Мисюра перешагнул через ручей, вырвал из мягкой земли пучок жестких пахучих стеблей, торопливо прополоскал корни в воде и, задыхаясь от горечи, стал яростно жевать добычу.

В тот же миг сзади прозвучал хриплый оклик.

— Стой!

Мисюра нервно вздрогнул, будто ему ударили камнем в спину. Судорожно дернулся, обернулся и увидел направленное на него дуло пистолета. Черный глухой зрачок смерти выглядывал из-за поваленного бурей кедра. За толстым обомшелым стволом, опираясь на локоть, лежал человек в сером спецназовском камуфляже.

Тут же ударил выстрел.

Обдав пороховой гарью ноздри, пуля, как оборвавшаяся струна балалайки, прозвенела у щеки, брызнула в лицо жаром и запела шмелем, уносясь в синее небо.

Мисюра собрал последние силы, бросился вперед, перескочил через кедровую колоду и упал на противника, стараясь заломить ему руку, державшую пистолет. А тот не пытался сопротивляться. Он враз обмяк и бессильно уронил голову на жухлую хвою. Голова его глухо тукнула, ударившись о дерево.

Мисюра выдрал пистолет из ослабевших пальцев и тут же, израсходовав остаток сил, безвольно опустился на трухлявую валежину.

«Вот и настигли, — подумал но с тупым безразличием. — Хотя теперь один черт. Пусть берут.»

Он ощутил, как дрогнуло сердце, и тупая боль пропорола грудь, ударив из-под левого соска к правой лопатке. В глазах на мгновение потемнело, дыхание перехватило так, будто кто-то крепкими пальцами сжал ему горло. Чтобы одолеть внезапную слабость, Мисюра стал гладить ладонью грудь и закрыл глаза.

Так он и сидел, стараясь не дышать глубоко, чтобы не тревожить острый гвоздь, больно царапавший сердце.

Сколько времени прошло он не заметил, но постепенно боль стала ослабевать.

Отдышавшись, Мисюра вспомнил о противнике, который бесчувственно лежал у его ног. Он ощупал его со всех сторон. Вынул из внутреннего кармана куртки удостоверение. Развернул.

Министерство внутренних дел РФ.

Специальный отряд быстрого реагирования.

Майор Терех Иван Алексеевич.

— Так, все ясно. — Мисюра бурчал себе под нос, чтобы хоть как-то скрасить одиночество. — Вот и встретились. Что ж, будем знакомы.

Он похлопал лежавшего по щекам, тот не подавал признаков жизни.

Мисюра встал с колен. Огляделся еще раз. Увидел в стороне у полусгнившей колоды автомат АКС74У. Поднял. Отщелкнул рожок магазина. Он был пуст. Передернул затвор. Патрона в патроннике не было.

— Все выжрал, зараза.

Мисюра швырнул ненужное оружие в кусты. Вернулся к телу майора, который все еще не подавал признаков жизни. Отцепил от пояса пустую флягу, набрал в нее воды из ручья и полил ею лицо спецназовца. Тот пошевелил рукой, открыл глаза и непонимающе огляделся.

— Очухался?

Мисюра поиграл пистолетом. Его сейчас интересовало одно: случайна ли встреча или его на самом деле плотно обложили со всех сторон, как волка флажками, и значит, куда ни рвись, возьмут не через час, так через два. Возьмут по всем правилам охоты — со стрельбой и собаками.

— Что молчишь? — спросил Мисюра и сам отхлебнул из фляги. — С дуру мог меня и завалить…

— Жаль промазал.

В голосе майора звучала лютая ненависть. Он шевельнулся и застонал, кусая бескровные губы.

— Не впервой людей класть? Тогда зачем «стой» кричал? Не окликнул бы, верняком завалил.

— Хотел убедиться, что там кореец…

На самом деле все обстояло значительно проще. Человек в тайге с автоматом Калашникова в руках по разумению Тереха не мог оказаться обычным охотником. Им скорее всего был либо свой — спецназовец, либо кореец или один из тех, кто совершил нападение на вертолет. В таких условиях главным было не подстрелить кого-то из своих. Все остальных оставлять в живых Тереху представлялось опасным. Автомат в руках не сулил ничего хорошего человеку, имевшему только пистолет.

В критических ситуациях, когда нервы напряжены и чувства обострены, чаще всего логику поведения определяет не разум, а оружие. Выстрелить и потом понять, что ошибся — куда проще и безопаснее, нежели упасть пораженным чужим выстрелом и даже не успеть ощутить сожаления, что не бабахнул первым.

Мисюра догадывался об истинных причинах, заставивших его противника пальнуть по нему, но он только съязвил:

— Молоток! Значит, ты выстрелил потому, что я похож на сына Пхеньяна. Так?

— Пошел ты, остряк.

— И все же, зачем стрелял?

— Ты не знаешь?

— Нет.

— И никого здесь не встречал?

— Вот тебя. До этого двух корейцев. Поцапался с ними. Одного пришлось остудить.

— Значит, о золоте знать не знаешь и видеть его не видел?

— Золото? Ты потерял, что ли? Тогда давай, скажи где, я поищу.

— Ты мне мозги не впаривай, мужик. От тебя так и пахнет металлом. Я это понял, когда тебя задержал в первый раз.

— Такое надо будет оказать. Я охотник, ты понял?

— Меня пальцем делали? — Майор шевельнул ногой и болезненно скривился. — Эти места гиблые. Сюда на охоту не ходят.

Мисюра тут же отыгрался.

— Чем тебя делали сразу видно. Я об этом и не подумал. Все-то ты знаешь, майор. Оттого и умник такой. — Мисюра покрутил в руках пистолет, разглядывая его со всех сторон.

— Хорошая машинка, — сказал он грустно. — Как ты из нее промахнулся? Я бы ни за что…

Майор понял эти слова по-своему.

— Бей, что тянуть…

Голос его дрогнул.

— Куда? — спросил Мисюра жестко. — В лоб?

— Сволочь! — Майор полоснул грязной руганью, явно пытаясь подбодрить себя. Он картинно, как это иногда показывают в кино, рванул на груди куртку. — Бей! На-а!

— А почему не в затылок? У вас вроде так принято?

— Гад, кончай издеваться!

— Я издеваюсь?! — Голос Мисюры сорвался в хрип. — Или не знаешь, как это в ментовке делают? Такие как ты… Герои с ясными глазами и лицами, закрытыми масками…

— Стреляй, прошу по-людски,

Голос майор прозвучал иначе, чем минутой раньше — спокойно и обреченно. Рвать на себе одежду он уже не пытался.

Мисюра разрядил пистолет и высыпал из обоймы патроны. Золотистые желуди легли на заскорузлую ладонь. Мисюра потряс их, будто проверял — сколько тянут на вес.

— Маловато желудей, гражданин начальник. Маловато. Особенно для хорошего дела.

— Для тебя и одного хватило бы.

Мисюра грустно усмехнулся.

— У такого как ты стрелка? Сомневаюсь. А я на тебя, между прочим, и одного тратить не стану. Оставлю здесь, и загнешься, так сказать при неисполненном долге. Во обидно-то будет. Верно?

— Оставляй.

Майор прикрыл глаза. Ему и на самом деле было очень худо.

Осмотрев патроны, Мисюра протер их пальцами и заново снарядил магазин. Сунул пистолет за пазуху.

— Ваше стало наше, — сказал он удовлетворенно. — Понял, гражданин начальник?

Позже Мисюра не раз думал о том, что в самую напряженную минуту, когда его действиями руководил не столько разум, сколько инстинкт самосохранения, ему не приходила в голову мысль о необходимости застрелить поверженного им человека. А ведь еще совсем недавно в Чечне он стрелял в людей и считал, что прав, что поступать надо именно так и по иному нельзя.

Убрав оружие, он обернулся к майору.

— Что, сильно сломался?

Мисюра кивнул на правую ногу противника, которую тот держал вытянутой в неестественном положении.

— Похоже хрустнула, — майор ответил неопределенно, но в его голосе уже не слышалось ожесточенности. — Ночью в этот хренов овраг сверзился…

— Овраг этот не хренов. Когда-то его «Золотым» называли. Тут старатели копошились. И, говорят, не без толку.

— Плевать мне, кто тут копошился. Не один черт где загибаться — в хреновой или золотой яме?

— Тоже верно, — согласился Мисюра. Помолчал, подумал. — Так что же мне с тобой делать? Бросить росомахе на харчи? Как думаешь?

Ответа не последовало.

— Ладно, лежи спокойно. Посмотрим, что у тебя с копытом.

Мисюра достал из кармана нож-лягушку, выкинул наружу острое и тонкое жало клинка. Взял спецназовца за ногу. Тот закусил губу, закрыл глаза. Тело его напряглось, закостенело.

Развязав шнурки военного ботинка с высоким берцем, Мисюра безжалостно стащил его с больной ноги, распорол брючину и сдернул со ступни мокрый грязный носок. Обнажилась худая, отвыкшая от света нога. У голеностопа фиолетовым наплывом разлилась большая опухоль. Мисюра ощупал ее со всех сторон.

— Худо. Однако попробуем. Перелома будто бы нет. Ну-ка, держись!

Он рванул ступню, слегка ее поворачивая. Терех глухо охнул и затих, безжизненно запрокинув голову.

Мисюра зачерпнул пригоршней воду в ключе и плеснул ему в лицо.

— Очухался? Теперь терпи. Сустав вроде бы встал на место. Давай, лежи.

Подумав, Мисюра отхватил ножом брючину по самое колено, нарезал из ткани ленты и туго стянул голеностоп повязкой.

Окончив врачевание, Мисюра сел на валежину, сложил нож и спросил:

— Где твой харч, командир? Куда заначил?

— Когда загремел в овраг, сидорок и посеял…

— Фефела! — определил Мисюра со злостью. — ни хрена, как я смотрю, делать тебя толком не научили. Ни харч сберечь, ни в человека попасть! Эх, во-й-а-ка!

Майор проглотил обиду молча.

Мисюра долго лазил по оврагу, чертыхался, кряхтел, пока не отыскал растерзанный росомахой сидор — вещевой мешок из защитной ткани с лямками и завязкой. Остались в нем только чай, соль, крупа, две банки жереха в томате и три пачки сигарет.

Но даже то, что осталось после пиршества росомахи обрадовало Мисюру.

— Порубаем! — объявил он с вдохновением и потер руки.

Он тут же стал собирать по склонам оврага ветки и хворост. Потом нарезал щепу, сложил ее горкой и стал обкладывать лучинками потолще. Из-за пазухи вытащил жестяную баночку из-под леденцов, постукал ею о колено, открыл и вытащил коробок спичек.

Затрепетал прикрытый ладонями бледный огонек. Лизнул стружку и зашелестел, перебегая с лучинки на лучинку. Пыхнуло и задышало жаром пламя костра.

Потом они хлебали горячую жижу — не то затируху, не то кулеш — приготовленную в котелке, который был приторочен к сидору. Ели медленно, будто нехотя. Терех потому что потерял аппетит. Мисюра — чтобы не переесть с голодухи и не начать маяться животом. Зато чаю с заваркой он выпил от пуза, и потом, отойдя в сторонку от своего пленника, прилег и обалдело млел, обливаясь потом, не имея даже сил шелохнуться.

Дневной жар спадал. Воздух быстро остывал и сырел. К Мисюре медленно возвращалась подвижность.

— Раньше у меня такие удачные деньки на охоте бывали. Тайга, ружьишко и никаких забот…

Он сплюнул далеко и ловко…

На тайгу опустились сумерки.

— Пора спать, — объявил свое решение Мисюра. Было похоже, что он утратил силу и желание бороться с усталостью. — Давай, сердечный, протяни вперед руки. Смелей. Пеленать тебя на ночь стану. Ты мне спокойный нужен…

Конечно, самым лучшим в тот момент было бы встать, сделать ручкой лежавшему на земле майору и уйти. В конце-концов он, Мисюра, не скорая помощь, не спасатель из МЧС, а если иди дальше, то вообще жертва, с которой майор уже дважды пытался покончить, но сделать этого не сумел один раз из-за обстрела, который начал кореец, а в другой из-за собственной слабости и последовавшего промаха.

Мисюра плотно стянул майору запястья мотузком, который снял с вещевого мешка и, будто извиняясь, предупредил:

— Смотри, не балуй…

Уже с момента встречи у Мисюры не раз возникало желание спросить у своего неудачливого преследователя, как и почему отряд спецназовцев оказался в тайге и за кем они охотились. Но всякий раз Мисюра усилием воли пресекал собственное любопытство. В сложившихся обстоятельствах он не представлял чем может окончиться из мирное сосуществование. Вполне возможно, что придется избавиться от пленника самым неожиданным способом — то ли ускользнуть от него в тайгу, то ли спустить курок, чтобы не мучился калека с больной ногой. А поскольку во всех случаях речь шла о спасении собственной жизни, то Мисюра не хотел связывать себя какими-то твердыми зароками. Могло случиться всякое и это приходилось иметь в виду. Значит, не стоило обременять себя знанием мелочей, которые позже будут порождать ненужные воспоминания, пробуждать угрызения совести, тревожить душу. Расставаться с незнакомыми людьми на время или навсегда куда проще, чем с теми, кого ты знаешь, кто тебе близок.

Уложив пленного, Мисюра для острастки поиграл пистолетом у самого его носа:

— Смотри, спросонок не разберусь что к чему — враз хлопну. Как муху. Машинка у меня лютая, сам знаешь…

Ночь проходила в тяжелой как болезненный бред дрёме.

Мисюра сидел, прислонившись спиной к стволу векового кедра, отгородившись от тайги зыбким пламенем костра. Жирно потрескивал огонек, полз над землей пахучий хвойный дымок.

Временами, просыпаясь и прислушиваясь к шуму ветвей, Мисюра улавливал в нем бессвязные возгласы, страстный женский шепот, испуганное бормотание стариков. Кедры встревожено шумели, будто ветер принес им неожиданную весть, и они, торопясь и захлебываясь, обсуждали ее все разом.

Рядом, вздрагивая и постанывая во сне, ворочался пленник. Временами он начинал надсадно кашлять, переворачивался лицом вниз, утыкался носом в хвою, и худая широкая спина его тряслась, как в лихорадке. Глядя на его мучения, Мисюра не выдержал.

— Погрей кишки, вояка. Может полегче станет.

Мисюра поднес к губам пленника котелок, который стоял на краю костра.

Тот, обжигаясь и тяжело сопя, глотал горячую воду. Ему, должно быть, в самом деле стало полегче, и он уснул, придвинувшись вплотную к огню. Впал в забытье и Мисюра.

Пробуждение было внезапным. Он открыл глаза, не понимая, почему ему так отчаянно не хватает воздуха. И вдруг, еще ничего не увидев, понял, что происходит.

Его пленник, отдышавшись за ночь, напал на него, навалился, стараясь связанными руками сжать горло и удушить. Но сделать этого ему не удавалось. Хватка выдавала слабость доходяги, отчаявшегося на подвиг.

Собравшись с силой, Мисюра яростно рванулся, резко подобрал ноги, уперся руками в грудь нападавшего и сильно пнул его в подбрюшье. Майор, утробно охнув, отлетел в сторону и громко застонал.

Сильно потирая рукой занемевшую шею, Мисюра поднялся и начал поправлять костер. Его противник лежал на боку, прижимая связанные руки с свежей ссадине на скуле. Глаза его недобро поблескивали. Встретившись взглядом с Мисюрой, он не столько сказал, сколько бессильно простонал:

— Убей, прошу, ради бога! Один хрен, вдвоем нам на этой земле не жить.

— И бог у тебя и хрен в одной руке, — усмехнулся Мисюра. — Ты даешь, гражданин начальник. Некультурненько так!

Вдруг, воспламенившись, гаркнул:

— Лежи, гад! Ну!

И замахнулся ногой, норовя пнуть по ребрам. Однако не пнул, сдержался. Остывая, сказал:

— Ты зачем человека разбудил? Петухи еще не пели. Ну, гад!

Подумав, сунул обе ноги пленного в вещмешок и спеленал лямками. Предупредил строго:

— Лежи и не шевелись! Еще раз что выкинешь — брошу здесь связанного. Мне терять нечего.

Отойдя к примятому месту, Мисюра снова улегся под кедр и закрыл глаза. Схватка выбила его из сил. Усталость навалилась на тело, опутала сознание липкими тенетами сумрака. Едва он прикрыл глаза, мир отдалился, стал глохнуть, и вдруг всё погрузилось в глубокую тишину…

В какой-то момент Мисюра увидел Громака. Тот вышел из кустов, толкнул его ногой, заставляя открыть глаза, и громко расхохотался:

— А золотишко наше накрылось! Ха-ха-ха!

Смех этот прозвучал так неестественно резко и пугающе, что Мисюра в страхе вскочил. Машинально пихнул руку за пазуху, сжал пальцами рифленые щечки пистолетной рукоятки.

Уже светало. Сквозь хвою могучих крон слабо просвечивало посеревшее небо. Пленный лежал у потухшего костра, согнувшись крючком, и надсадно кашлял: «Кха-кха-кха!» Мисюра угадал в этих звуках раскаты смеха, так напугавшие его во сне, и сразу успокоился. Только сплюнул от злости: надо же, приснилось! Не больно толкнул пленного в бок ногой.

— Кончай ночевать, воин.

Тот сел, неестественно, неудобно. Спутанные ноги мешали ему двигаться.

— А? — спросил он обалдело.

— На! — бросил в ответ Мисюра. — Только не жди, ничего не дам.

— А-а, — разочарованно протянул пленный и показал связанные руки. — Освободи.

Мисюра распутал узел, раздернул завязку и снял ее. Сунул веревочку в карман. Потом занялся костром. Уже через несколько минут огонь затрепыхался на смолистых кривых сучьях. Прикрывая лицо ладонями, Мисюра приспособил над очажком котелок и сел в сторонке, закурив сигарету.

Хотелось чем-то отвлечь себя от тяжелых мыслей.

— Что ж ты, гад, делаешь, — зло сказал Терех, которому хотелось курить по-настоящему. — Чужой же табак… Дай сигарету.

Мисюра в ответ усмехнулся.

— Ты не шиперься, командир. Не шиперься. У нас здесь все в законе. Я тебя взял с конфискацией имущества. Можешь, конечно, жаловаться, но только не мне. Я такие жалобы не принимаю.

Он еще раз внимательно посмотрел на майора и вдруг рассмеялся.

За ночь Тереха основательно искусали мошки. Его лицо вздулось и стало похожим на подушку-думку, на которой озорная рукодельница вышила забавную рожу с заплывшими глазами и пухлыми щеками.

— Майор, может тебе веревку дать?

— Зачем? — Терех сразу не понял ни смеха Мисюры, ни юмора его предложения.

— Будь у меня такая морда, я бы на твоем месте сразу повесился.

— Пошел ты!

Тут же, без перехода Мисюра спросил:

— Сам-то дальневосточник?

— Тебе-то что?

— Просто любопытно. С виду ты кремень. Даже в овраг летел как булыжник. Вон сколько кустов намял…

— Это плохо, если человек кремень?

— Черт его знает. — Мисюра отодвинулся от костра подальше. Ветерок потянул в его сторону, и в глаза попал густой, едкий дым. — Камень — это камень. Бездумная глыба. А человек мозгой шевелить должен.

— Чего-чего, а с вашим братом нам мозгой шевелить приходится. Больно ловкие все вы…

Мисюра подумал, сучком поправил коряжку, так и норовившую вывалиться из костра.

— Это ты прав, командир. Мы ловкие. Эвона куда я забежал. Верно? И тебя сюда же затащило. Умника…

Майор промолчал.

Мисюра выждал, когда вода в котелке яростно забурлила и бросил туда горсть пшенки. Ножом открыл консервы. Сглатывая голодную слюну, вывалил содержимое банки в воду. Пальцем снял с жести остатки томата и облизал их. Лишь после этого снова спросил:

— Скажи, мыслитель, как ты угадал, что я здесь побреду?

И тут же, словно испугавшись собственного вопроса, забил отбой.

— Впрочем, не отвечай. Знать ничего о тебе не хочу. Немного пообщались — хватит. Сейчас подкормимся, встану и уйду. Харч у меня есть. Машинка работает, — Мисюра похлопал себя по груди, где за пазухой лежал пистолет. — А ты припухай. Лежи, сиди. Жди, когда за тобой придут. У вас ведь как в органах? Сам погибай, а товарища задави. Разве не так? Вот и жди, может кто придет. Только не пойми, что я тебя шантажирую.

— Ох, как же это я промахнулся!