Крысы в городе

— Ты, мент, — Саддам произносил «мэнт», — не духарись. Да, мы с тобой состоим при одном деле, но между нами есть разница. Пока ты это не поймешь, будешь всегда ошибаться. Это при советской власти за мой же миллион рублей ты мог трясти мне душу и в конце концов посадить. Теперь тебе против моих миллионов «зеленых» не устоять. Я на тебя положил с прибором и держу возле себя только по старой дружбе. Ты твердишь: общее дело. Забудь. Не обманывай себя. Не надо. Да, дело общее, как у ишака и узбека. Но ты — ишак, я — узбек. Я тебя купил, ты мой груз возишь, Я могу тебя продать и даже убить. А ты, самое большее, можешь меня лягнуть.

Кольцов сидел, мрачно ковыряя вилкой в жарком. Он сам давно и прекрасно понимал все тонкости своих отношений с Саддамом — не дурак же мент в конце концов, но ему все время хотелось, чтобы этого не понимал Саддам. Так разбивший любимую чайную чашку отца малыш надеется, что его шалость никто не заметит. И вот теперь Саддам сразу все поставил на свои места, назвав кошку кошкой, мышку — мышкой. Однако упрямство Кольцова все еще не остыло.

— Значит, я не могу тебя ни продать, ни убить? Вопрос глупый, и почему он сорвался с языка, Кольцов не мог себе объяснить. Саддам вспылил.

— Потому, мент, что в моем деле ты сявка. Одна из многих. У меня на содержании сидят генералы и депутаты. Кому ты меня пойдешь продавать? Допустим, все же найдешь мудака с убеждениями. Как этот… Как его? Горчаков. Но тогда тебе придется признать первым делом, что ты весь в говне по самую кокарду. Защитничек! Дальше. Кому прикажешь меня убить? Сам за это возьмешься? Да ты, даже если из задницы от натуги груша вылезет, не сумеешь.

Кольцов наклонил голову еще ниже. Он уже не рад был, что начал этот разговор. Знал ведь свой шесток. Знал и сопел в две дырочки и клевал золотые зернышки. Зачем же на руку дающую гадить?

— Ладно, — Саддам протянул руку через стол и хлопнул Кольцова по плечу. — Оставим это. Отношения у нас прежние. Ты знаешь, я обид на дураков не держу. Однако ты должен твердо знать, кто в деле настоящий хозяин. И не обижайся за урок. Теперь время деловых людей и все должны знать, кто есть кто. Если ты работяга — сиди в своей шахте, рубай уголек. Он нужен обществу. Но не изображай из себя гегемона. Не надувай щеки, если нет причин. Если ты артист или телевизионщик, то валяй, смеши. Можешь критиковать всех, до самого президента. Их у нас еще будет много. Но на тех, кто правит деньгами, я подчеркну — своими баксами, — хвоста не поднимай. Зубки обломаешь. Лучше занимайся своим делом. Но помни, кому служишь. Если сделаешь свои деньги, тогда поговорим по-иному. Думаю, мент, ты это уже понял. Теперь выпей. За мое здоровье. И иди. Я тебя не задерживаю.

Сам Саддам не пил, не курил, считая это делом ненужным, вредным для здоровья. Единственной его слабостью оставались женщины. Последнее увлечение — мадам Калиновская. Всем хороша баба. С хваткой, хоть в делах, хоть в постели. Если она откроет канал для дури, это будет шикарно. До Штатов товар, проходивший через Саддама, еще не добирался.

Тупость Саддама, который не придавал значения опасности, нависшей над ними, бесила Кольцова. Если Горчаков, этот недобитый правдолюбец прошлых времен, встал на след, он своего добьется. И очень быстро. Убрать его, хотя Саддам и грозится это сделать, в ближайшее время нереально. Значит, надо искать другой выход. Сегодня проще всего убрать самого Саддама. Есть хороший способ: он оказал сопротивление при задержании. Пришлось стрелять. Выстрел стал роковым. Бакрадзе дергаться не станет. Это типичная рыба-прилипала. Потеряв свою акулу, он поплывет за новым хозяином.

Внезапное известие ускорило ход событий. В комнату влетел Бакрадзе. Он взбежал вверх по лестнице, задохнулся и, держа левую руку у сердца, с одышкой выкрикнул:

— Менты! Две машины!

— Ты притащил на хвосте, гетферран! — Саддам вскочил.

— Сдурел?! Я приехал тебя предупредить. Это ф ед е р ал ы!

— Убью, собака! — Саддам в ярости сдернул со стола скатерть. Зазвенели, разбиваясь, тарелки.

Кольцов рванул пистолет из кармана. Но было поздно. Выстрел уже прозвучал. Чужой. Вместе со стулом Кольцов опрокинулся на пол. Комнату заполнила пороховая гарь.

Из соседней комнаты с пистолетом в руке вышел Али Аха-дов, верный пес Саддама, которого тот выкупил и увел из камеры смертников бакинской тюрьмы.

— Ага-хан, — спросил шефа Ахадов, — добить собаку?

— Не надо. Если он еще жив, пусть помучается.

— Я бы добил. Мент никогда не бывает человеком. Тем не менее Ахадов убрал пистолет.

— Уходим. — Саддам махнул рукой, призывая за собой Али и Бакрадзе.

Они, громко топоча, сбежали по лестнице и бросились в подвал. Оттуда к гаражу, рассчитанному на три машины, вел подземный переход. Все было продумано в.доме Саддама, все здесь работало на него.

— Али, гони в лагерь. И быстрей.

Саддам отдал приказ обычным спокойным голосом. Он ничего не боялся. Все в его делах продумано, взвешено, рассчитано. В конце концов даже дом оформлен на старую мать, пенсионерку и труженицу, у которой никто ничего не сможет отобрать.

Али дал полный газ. Серебристый «мерседес» вырвался на сельскую дорогу…

КЛОКОВ

Отправив Рыжова в Управление внутренних дел, Горчаков не стал ждать, когда ему подготовят текст перехвата телефонных переговоров. Он сам спустился в полуподвальный этаж и прошел в технический блок. Занял указанное руководителем смены место, надел наушники.

Кольцов ждать себя не заставил. Едва за Рыжовым закрылась дверь, он набрал номер дачи Саддама. Трубку сняла экономка.

— Валентина Сергеевна? Мне хозяина.

— Что случилось?

— Какая разница? У меня срочное дело.

— Хозяин просил его не беспокоить.

— Я сказал: дело срочное и важное. Вам понятно?! — Кольцов нервничал, голос срывался на крик. — Позовите его!

— Хозяина в городе нет.

— Где он?

— Уехал в Тавричанку.

— Там есть связь?

— Нет. Он специально поехал, чтобы решить дела с телефоном. Кольцов элегантно выругался в трубку и только после этого повесил ее.

Горчаков встал, снял наушники.

— Записали? Подготовьте текст в обычном порядке. Отдав распоряжение, он быстро поднялся к себе. Проходя через приемную, попросил секретаря:

— Соедините меня с Клоковым.

Когда он вошел в кабинет, телефон спецсвязи моргал красной лампочкой, призывая обратить на себя внимание. Горчаков взял трубку. Его уже соединили с Клоковым.

— Юрий Павлович? Это Горчаков. Вы на месте? Я сейчас к вам приеду. Есть важное дело.

Подполковник Клоков был начальником СОБРа — специального отряда быстрого реагирования, предназначенного для борьбы с терроризмом.

Сам отряд располагался в обшарпанном двухэтажном доме постройки 1912 года. Об этом извещали лепные цифры на фронтоне. Они почему-то сохранились в неприкосновенности на фоне облезшей стенной штукатурки и оконных рам со вздувшейся, шелушащейся краской. Долгое время в этом здании находилась контора «Заготзерно», однако новые власти области, озабоченные ростом преступности, передали владение СОБРу. Правда, не дав при этом на ремонт ни денег, ни материалов.

Дверь, ведущая в дом, была обита железом и выкрашена в коричневый цвет, таким в городе красили стены общественных туалетов. Впрочем, если быть строгими в оценках, нельзя не признать, что областные и городские власти особо не ущемляли СОБРа.

В вестибюле, куда вошел Горчаков, царил сырой полумрак овощного подвала. Грибок, медленно пожиравший стены, словно напоминал поселившимся здесь людям: ничто под луной не вечно, все медленно умирает и обращается в тлен — дома, люди, идеи, авторитеты…

Небольшая комнатка, служившая Клокову кабинетом, оказалась на удивление чистой, свежей, ухоженной. Ее, как и другие помещения, в которых разместились люди, Клоков сумел отремонтировать «хозяйственным» способом — своими силами за счет средств и материалов, которые собирал с миру по нитке. Издавна зная этот способ решения хозяйственных дел, Клоков не идеализировал его достоинств и характеризовал пословицей:

«С миру по нитке, голому — петля».

В кабинете подполковника главное место занимал не начальственный стол, а металлический шкаф, в котором хранилось оружие. Еще обращали на себя внимание фотографии. Большие, в деревянных рамках, они занимали почти всю стену. С каждой смотрело молодое энергичное мужское лицо. Смотрело либо иронично, либо сожалеюще, либо просто печально. Это были портреты боевых товарищей, которых Клоков потерял в Чечне.

Его отряд в одну из ночей был поднят по тревоге. Людей, не обученных общевойсковому бою в открытом поле, мудрое командование бросило против батальона чеченских боевиков.

Отряд Клокова выстоял, отбился, но потери — восемь бойцов на двенадцать оставшихся в живых — были тяжелыми и неоправданными.

Теперь портреты павших в бою друзей смотрели на своего командира со стен его кабинета, постоянно заставляя думать о жизни и смерти.

Боевой офицер, прошедший Афганистан и обожженный огнем Чечни, Клоков по высоким государственным меркам был человеком неблагонадежным. Впрочем, как все остальное население России.

Бдительные доброжелатели сообщили в ФСБ, что Клоков не поддерживает демократических начинаний президента Ельцина, негативно о них высказывается. Когда в Москве расстреляли парламент, Клоков не выразил «единодушного одобрения» и сказал, что всем участникам операции на Арбатском мосту стоило бы выдать гитлеровские железные кресты, взяв их из запасников военного музея. Человек, получивший ранение в Чечне, он тем не менее говорил, что понимает чеченцев, защищающих свои дома.

Клоков был местный, придонский, родился в Тавричанке и примеры брал из своей жизни. «Если бы на Таврнчанку кто-то напал, — это он говорил вполне открыто, — я бы взялся за оружие и дрался до последнего патрона. Как чеченец».

Допускал Клоков и другие высказывания, недостойные человека его положения и ранга.

К неудовольствию «доброжелателей», Горчаков понимал демократию как право думать по-своему и высказывать то, что думаешь. Главное, чтобы твои действия не наносили ущерба государству. Клоков своими рассуждениями его не наносил. Это был лихой и честный служака, искренне ненавидевший преступность и готовый в любое время вступить с ней в открытую схватку.

Были у Клокова и другие недостатки, которые раздражали его начальство. Кто-то усиленно распространял слухи, что командир СОБРа крепко пьет. Между тем Клоков, сорокалетний здоровяк с красным лицом, изрядно тронутым солнцем, пьяницей не был. Хотя он и брал на грудь бутылку враз, но ни в одном глазу не туманилось хмельной пелены.

Его начальство, искренне верившее, что правильно пить умеет только оно само, не раз делало Клокову замечания, серьезные и строгие предупреждения. Выслушивая их, тот вставал, вынимал из кармана удостоверение, клал на стол.

— Счастливо оставаться. Я пошел.

Поскольку любителей вести под пули людей не так уж много, а желающих идти под них во главе с первым попавшимся человеком еще меньше, начальство снижало тон:

— Да что вы, Юрий Павлович! Речь не о том, чтобы совсем, но не так, чтобы все об этом догадывались…

— Под одеялом, что ли? Больно жарко. И потом, я перед делом не употребляю. Зато после дела ни себе, ни ребятам принять не запрещаю и запрещать не буду. Иначе ночью снится, как в тебя черная дыра смотрит…

За глаза подчиненные звали Клокова Тарзаном. Атлетически сложенный, с трубным пугающим голосом, он однажды прыгнул с одного балкона на другой, выбил ногами дверь в комнату, ворвался внутрь и закричал так громогласно, что пьяный мужик, взявший в «заложницы» собственную жену, уронил ружье.

Тарзана подчиненные любили. Он никогда не перекладывал своих промахов на других и в то же время промахи подчиненных брал на себя.

Визитов начальства Клоков не любил. Они никогда не предвещали ничего хорошего. Как и внезапные звонки телефона специальной связи. Просьбы, звучащие как приказы, приказы, засахаренные под просьбы, а дальше выезды, стрельба в упор, встречи со смертью, боевые потери… И ничего не поделаешь — сам назвался груздем, сам влез в этот проклятый кузов с дурацким названием СОБР.

Горчаков ничего просить не стал. Он заехал издалека на кривой козе так, будто Клоков не знал, чем должен окончиться разговор.

Взяв чистый лист бумаги и синий фломастер, Горчаков начал чертить. Внизу он изобразил прямоугольник. На нем написал: «Поселок». Вверх от поселка провел прямую линию. На ее конце начертил квадрат. Написал: «Дачи». Справа охватил квадрат фигурой, походившей на сломанную пополам баранку. Баранка охватывала «Дачи» и внизу пересекала линию, уходившую вниз к «Поселку».

Клоков с интересом следил за Горчаковым. Когда тот на сломанной баранке написал «Лес», Клоков улыбнулся.

— Похоже. Правда, сперва подумал — это украинская колбаса.

— Я давно наслышан о догадливости собровцев. Теперь сам увидел.

— Один — один, — спокойно подсчитал Клоков набранные в пикировке очки.

— Юрий Павлович, нужен совет. — В центре квадрата возникла жирная синяя точка. — Здесь засела группа бандитов…

— Мне ясно, Петр Анисимович. К чему идет дело, я уже понял. Но удивляться не перестаю. Между нами, настоящим большим начальником вы никогда не станете.

— Почему? — Горчаков улыбнулся. — Я уже и сейчас большой начальник.

— Большой, но не настоящий. Настоящие знаете как поступают? Вызывают бравого солдата Швейка, то бишь Клокова, рисуют схему и говорят: «Здесь посадите снайперов, здесь поставите заслон из трех человек, а сами вдвоем вот отсюда начнете штурм».

Горчаков засмеялся.

— До штурма я действительно не допер.

— Зря. У настоящих начальников штурм — главное в тактике. Штурмом взяли Кенигсберг. Штурмом захватили афганский кишлак Хархушой. Штурмом овладели городом Грозным.

— Что за кишлак? Клоков хмыкнул.

— Хархушой по-афгански ишачье дерьмо. Потому что все, взятое нами штурмом, в конце концов им и оказывается. А мы со своими настоящими большими начальниками садимся в него по самые уши.

— Чтобы такого не было, Юрий Павлович, вы уж подумайте сами над этой дурацкой схемой. Над украинской колбасой, как вы ее метко определили.

Клоков зажал подбородок в кулак. Внимательно вгляделся в рисунок. Потом поднял голову.

— На операцию мне потребуется приказ Кольцова.

— Я знаю.

— Он уже есть?

— Он будет. Собирайте своих людей. Мы едем в Тавричанку. Кольцов, по моим сведениям, уже там.

— Людей у меня маловато, — мрачно сообщил Клоков.

— Знаю и постараюсь усилить. Дам трех своих офицеров-афганцев. Еще двух милиционеров — Лекарева и Катрича.

— Катрича? Это серьезно.

— Знаете его?

— Хорошо знаю.

— Что ж до сих пор к себе не взяли? У него работы нет.

— Пытался. Даже дважды. Думал, пойдет ко мне замом. Господин Кольцов оба раза решительно воспротивился.

— Теперь, думаю, возьмете.

* * *

Горчаков, Рыжов и Лекарев поднялись на второй этаж дворца господина Гуссейнова вслед за тем, как там прозвучал выстрел. В столовой еще пахло порохом. Валялась сброшенная со стола вместе со скатертью битая посуда.

Кольцов лежал на спине. Рядом валялся его пистолет. Пуля вошла полковнику в лоб и вылетела у макушки. Он еще был жив.

— Кто тебя? — спросил Горчаков, нагнувшись.

— Сво-о-олочь… Сад-дам…

Кольцов выговаривал слова через силу, запинался, кашлял. При этом из раны на макушке вылетали серые брызги и осколки кости.

— За что?

— Теперь… все равно…

Кольцов замолчал. Тело его свело судорогой. Он вздрогнул, попытался прогнуться, приподнять грудь, но тут же, обессилев, упал. Лекарев взял его за руку. Пульса не было…

Жизнь — это сегодняшний день. С утра до полуночи… Завтра — будущее. Оно может и не наступить. Но и у мертвого есть своя судьба.

— Все, — сказал Лекарев, отпустив руку шефа. Она упала, глухо стукнув об пол. — Кончился.

Горчаков повернулся к Рыжову. Спокойным голосом, не выдававшим ни торжества, ни сожаления, произнес:

— Иван Васильевич, нужно составить акт о ЧП. По всем правилам. Полковник Кольцов пытался задержать уголовного авторитета Гуссейнова и был зверски убит выстрелом в упор. Убит.при исполнении… Подчеркните верность Кольцова профессиональному долгу. Его мужество в критических обстоятельствах.

— Я понял. — Рыжов, соглашаясь, кивнул. Потом посмотрел на Горчакова пристально. — Понял, но до крайности поражен. Неужели вы заранее рассчитывали именно на такой исход?

Горчаков грустно улыбнулся. Сложная ситуация развязалась сама по себе, и это сняло с его плеч груз тяжелых проблем. Теперь, когда пришло облегчение, Горчаков не боялся сказать Рыжову правду.

— О том, что здесь все кончится стрельбой, я догадывался. Верил: Кольцов постарается убрать подельников. И тогда нам пришлось бы оказывать ему почести прижизненно. Как же — герой-милиционер в одиночку пошел на бандитов! Произошло другое. Тем не менее герой-милиционер нужен для дела. Потому пишите, Иван Васильевич. Пишите. И не жалейте красивых слов. Чем больше их будет, тем меньше вопросов нам зададут покровители героя…

Клоков, увидевший шефа, лежащего в луже крови, не выразил ни удивления, ни сочувствия. С минуту глядел на тело, словно пытался запомнить все как есть, потом отвернулся и вышел.

— Что скажете, Юрий Павлович? — спросил Горчаков, остановив спускавшегося по лестнице подполковника.

Клоков остановился. Посмотрел на Горчакова отрешенным взглядом. Так, словно не узнавал его.

— Банду надо брать. Немедленно. Какие люди на наших глазах гибнут! Столпы демократии…

Сказал и ссутулившись пошел к машине.

Горчаков ошеломленно посмотрел ему во след. Он никогда не думал, что Клоков мог знать о Кольцове так много. Клоков знал. Это облегчало дело.

Быстрым шагом Горчаков догнал подполковника. Остановил его за руку.

— Юрий Павлович, только не горячитесь. На сегодня нам хватит одной потери.

Клоков засветло вывел отряд на исходные позиции. Группе, которой предстояло блокировать отход боевиков в сторону леса и принять на себя главный удар, пришлось сделать немалый крюк. Два микроавтобуса, проехав полевыми дорогами, добрались до восточной опушки леса без приключений. Высадку несколько задержал грузовик, который ехал за ними от соседнего хутора. В зеркало заднего вида Клоков разглядел раздолбанный грунтовками «ЗИЛ» и решил пропустить его вперед. Стекла на микроавтобусах стояли тонированные и разглядеть, кто находился внутри, снаружи не было возможности.

Микроавтобусы съехали на обочину и остановились. Клоков выскочил из машины и направился в кусты. Все выглядело предельно естественно. Грузовик, качаясь на выбоинах, проехал мимо и скрылся за увалом.

Тогда обе машины СОБРа съехали с дороги и по пахоте, поросшей сорняками, двинулись к лесу. Ломая мелкий кустарник, втянулись под сень деревьев. Водители заглушили моторы. Крепкие мужики в камуфляже стали неторопливо разбирать боевую экипировку.

Снаряжались серьезно. Здесь никто не боялся показаться трусом. Каждый давно наделе проверил, чего стоит сам и на что способны его товарищи.

Помогая друг другу, надевали тяжелые штурмовые бронежилеты «варан», способные защитить от прямого попадания пуль автоматов «узи» и АК-74. Прилаживали на головах пулезащит-ные шлемы, которые между собой называли «глобусами». Проверяли ножи, автоматы, гранаты.

Свой план Клоков строил на том, что боевики никогда не примут предложение сдаться властям. Волки, которых пестовали за колючим забором на деньги Саддама и его подельников, несомненно, волокли за собой такие хвосты преступлений, что у них не оставалось выбора — лечь костьми или прорваться и уйти. Если посылка верна, думал Клоков, то нужно заранее создать вокруг базы ситуацию, в которой боевикам для прорыва придется избрать лишь одно направление. Одно, но именно то, которое определит он, Клоков.

Второй задачей было сохранение жизни людей. Клоков не хотел иметь ни раненых, ни тем более убитых. Можно ли это сделать? Да, если так провести ликвидацию банды, чтобы исключалась необходимость подставляться под пули. Тех, кто поднимет руки, можно пощадить. С теми же, кто пойдет на прорыв, придется вести автоматные «переговоры».

Исходя из своих посылок, Клоков разбил отряд на три группы. В случае отказа боевиков от капитуляции первая группа должна продемонстрировать на западной окраине базы сильное огневое присутствие. Это вынудит боевиков уходить на восток, к лесу, где их будет ожидать самая сильная группа, засевшая в засаде. Лишь трех человек Клоков выделил для прикрытия дороги на Тавричанку. Здесь могли пойти на прорыв только автомобили с боевиками высшего ранга. Справиться с ними помогут Гончаров и люди, которые будут с ним.

Перед началом операции Клоков, как всегда, стал нудно наставлять бойцов. Он знал — в повторении прописных истин его люди давно не нуждаются. Суровые воины, испытавшие на своей шкуре знойные ветры пустыни Регистан и пронизывающий холод чеченских гор, знали цену жизни и меткого выстрела. С самого начала они не выбирали свою судьбу. Им ее назначили политики, считавшие, что «интернациональный долг» и «восстановление конституционного порядка» не война, а благородное дело, возносящее вождей на пьедестал славы и несущее счастье облагодетельствованным народам.

Собровцы лучше других знали, что слова «за вами сила закона» — пустое лицемерие болтунов, облеченных властью. После первого выстрела каждый боец остается наедине с собой и с пулей, которая в него направлена. Кому не повезет, тот поймает ее собственной грудью, которую не прикроешь самым толстым томом свода законов.

Все это знал и понимал Клоков, но не мог не повторять своих наставлений в десятый, в сотый раз. Боевой командир, он никогда не имел дела со сводками потерь, которые проглядывает высшее начальство. Потери — убитых и раненых — Клоков всегда видел собственными глазами: кровь, вспоротые животы, синеватые кишки, вываливающиеся наружу, оторванные руки и ноги. Для него потери были конкретными людьми, с именами и фамилиями, его друзьями, которых он ни за что не хотел терять.

Бойцы слушали командира хмуро: неужели не надоело твердить всякий раз одно и то же? Даже они не понимали его.

Пройти лес оказалось делом нетрудным. Он только издали казался густым и темным, а на деле здесь можно было проехать даже на джипе. Конечно, если хорошо и быстро крутить руль.

Катрич занял свое место в цепи. По привычке он шел. быстро, напористо. Примерно каждые пятьдесят метров останавливался и оглядывался. Потом, наметив удобный маршрут, шагал дальше.

С обеих сторон до него доносились негромкие звуки. Рядом шли остальные бойцы. То треснет под чьей-то стопой сучок, то прошелестит задетый ногами куст.

Не выходя на опушку, цепь задержалась. Предстояло занять позицию, которая отвечала бы замыслу Клокова.

Уже стемнело, когда на двух машинах Горчаков, Рыжов, три автоматчика и радиоспециалист подъехали к базе и остановились в сотне метров от ворот. Радист — расторопный и суетливый парень — настроил громкоговорящую установку. «Матю-гальник» — мощный переносной репродуктор — он унес в сторону от машин и установил его на специальном штативе. Наладив систему, передал микрофон Горчакову. Тот проверил время. Было двадцать три ноль две. На базе только что дали отбой. К этому сроку все участники операции должны были занять исходные позиции.

— Можно говорить? — спросил Горчаков радиста. Тот блеснул армейской выучкой.

— Так точно, товарищ полковник! И сразу громыхающий голос ударил в уши, пролетел над полем, эхом отразился от леса и вернулся назад.

— Господа боевики! Существование вашей базы незаконно. Она стала местом, где укрываются уголовные преступники. В вашем арсенале оружие, приобретенное незаконным путем. Предлагаем вам не оказывать сопротивления. Не брать оружия. Всем выйти на плац и сдаться властям. Гарантирую всем сдавшимся снисхождение, законное рассмотрение их дел. Невиновные и обманутые будут освобождены…

— Бу-у-дут жце-ны, — эхом вернулось назад. Со стороны базы хлопнул выстрел. Меткий. «Матюгальник» екнул, захрипел и умолк.

Горчаков вернул микрофон радисту.

— Снайпер, собака! Эти не сдадутся.

— Вы до сих пор сомневались? — Рыжов не сдержал эмоций.

— Нет, но приказ стрелять можно отдать, когда знаешь — иного пути нет.

Лампочка, освещавшая территорию базы, внезапно погасла. От казармы прозвучала автоматная очередь. Сверкающие искры трассирующего огня прочертили пунктир высоко над группой Горчакова. Боевик не стрелял прицельно. Он лишь обозначал готовность драться.

— «Восьмой», «десятый»! — Горчаков держал в руке черный пенал портативной рации «алан». — Начали. Начали!

* * *

Лекарева назначили в группу обозначения огневого налета. В наступившей темноте четыре автоматчика, растянувшись как можно шире, но не теряя друг друга из виду, приблизились к колючке, опутавшей базу. Из-за ограды до слуха Лекарева донеслись какие-то неясные звуки. Он замер на месте, прислушался. Вскоре ему все стало ясно. У сарая сошлись два караульных.

Они стояли метрах в трех один от другого и громко разговаривали. Что сказал первый, Лекарев не расслышал, но, должно быть, что-то особенно глупое или смешное. Второй караульный громко заржал, потом закашлялся.

Лекарев узнал Рубаку — старательного и злого бойца из группы Психа. Рубака отчаяннее других орал «бей!» на занятиях и свою готовность рвать на части тех, кого прикажут, подтверждал умением стрелять. Он вбивал пули в мишени как гвозди — одним ударом и точно в то место, куда те должны были воткнуться.

Со стороны ворот, пугая и будоража, заорала громкоговоря-щая установка.

— Гос-по-да бое-е-вики!

Лекарев слыхал, как Рубака выругался.

— Ну уж нет, не возьмете!

Оба караульных сорвались с мест. Рубака укрылся за сараем, выстрелил. «Матюгальник», рявкнув напоследок непонятную фразу, с разбегу заткнулся.

На груди Лекарева зашипела спрятанная в кармане рация.

— «Восьмой», «десятый» — начали…

Лекарев поднял автомат.

Поддерживая его, справа и слева прошили темноту строчками трасс еще два «калаша». Лекарев швырнул за ограду взрывпакет. Он рванул впечатляюще громко. Ухнуло справа и слева.

Война началась.

* * *

Нигде котелки не варят так быстро, как на войне. Уже пять минут спустя после начала стрельбы боевики поняли — уходить надо на восток, к лесу, откуда не раздалось ни одного выстрела. Будь эти люди тактически грамотными, способными думать под огнем, они бы проверили — нет ли именно там засады. Но человек, который умел думать по-военному, тот самый инструктор, который командовал Лекареву: «Чечен, пошел!», оказался в другом конце лагеря. Он решил уходить с базы на машине вместе с Саддамом. Теперь боевиками командовал Коршун — отличный боец, одинаково метко стрелявший с обеих рук и ровным счетом никакой тактик. Он собрал вокруг себя ко р е ш е и, коротко изложил им свои соображения. Никто не высказал сомнения в правильности его решения. Слишком ясно просматривалась мертвая зона. Все было слишком похоже на групповой побег из зоны.

Держа автоматы на изготовку, группа рванула к лесу по поросшей бурьяном целине.

Собровцам долго ждать не пришлось. Боевики двигались тесной кучей, не предпринимая попыток маневрировать. Так при столкновении конкурирующих кланов в базарной драке каждая группа плотно сбивается вокруг атамана.

Собровцы позволили боевикам подойти метров на пятьдесят, когда Клоков, не повышая голоса, словно речь шла о том, чтобы в комнате кто-то зажег свет, подал команду:

— Огонь.

Четыре автомата выплеснули в темноту желтые слепящие языки пламени. В группе бежавших боевиков несколько человек упали сразу. Остальные, мгновенно поняв, насколько дешево купились на тишину, рассыпались и ускорили движение. Ударили новые выстрелы. Зло матерясь, боевики открыли беспорядочный, ноот того не менее опасный ответный огонь.

Трудно сказать, как бы сложилась обстановка, если бы Клоков заранее не продумал тактику боя. Когда боевики выбежали на опушку, с правого фланга взвилась осветительная ракета. В ее белом сиянии стали хорошо видны черные фигуры бегущих людей. Кинжальным огнем отсекая банду от леса, с боков ударили автоматы.

У «огневого мешка», в котором оказались боевики, завязки туго стянулись, и выйти из него живыми ни у кого не осталось надежды.

* * *

Серебристый «мерседес» Саддам приобрел в Москве через корейца Пака, который специализировался на продаже бронированной автотехники. На вполне легальных основаниях он содержал контору, которая поставляла банкам инкассаторские сейфы на колесах самых различных марок и модификаций. Крупные дельцы приобретали у него для себя машины престижных марок, внешне ничем не отличавшиеся от базовых образцов, но на деле бронированные. Они могли защитить не только от пистолетных пуль, но и от автоматических очередей. Стекла из специальных прозрачных сплавов, кевларовые и стальные листы закрывали и пассажиров, и жизненно важные агрегаты машины. Шины всех четырех колес заполнял не сжатый воздух, а густматик — специальный пенистый пластик, эластичный, но неспособный вытекать из колес, если пули пробьют шины.

Для Саддама главным было прорваться через Тавричанку к магистральному шоссе. В том, что это удастся сделать, он нисколько не сомневался. Огневой бой разгорелся на восточной окраине лагеря в непосредственной близости от леса. Дорога на Тавричанку молчала. Это давало хорошие шансы на успех. На случай, если их все же попытаются остановить, Бакрадзе и инструктор имели при себе готовые к действию гранаты.

Главным было прорваться в Придонск. Уже завтра будут билеты на рейс в Баку. Сын губернатора Киса, великовозрастный поклонник амфетамина, находящийся на прикорме, сам их принесет, на колени встанет и передаст из рук в руки. Саддам посмотрел на свой кулак: «Вот они где, все эти правители области! Вот они где у меня!» В Баку, пока не улягутся волны на Дону, можно будет немного погужеваться, слетать за границу, погреть кости на пляжах Анталии.