На борту С-56

      Наконец мы у борта "Чукчи"... И только тут все поняли, как соскучились по теплу. Подключили паровое отопление и впервые за многие сутки сняли полушубки, валенки и меховые регланы. Для нас приготовлена баня, и никто не может оценить ее так, как ценит подводник на зимовке.
      В трюме "Чукчи" оборудован кинозал. Смотрим документальный фильм "Разгром немцев под Москвой". А ведь еще совсем недавно, затаив дыхание, стараясь не пропустить ни одного слова, мы слушали по радио сообщение об этой первой нашей крупной победе после начала войны.
      Мы видим на экране наступающих по пояс в снегу красноармейцев, убегающих и захваченных в плен гитлеровских солдат. Объектив киноаппарата запечатлел разрушенные, разграбленные и сожженные деревни и города. Повсюду виселицы, горы трупов - женщин, стариков, детей... Такое фашистам простить нельзя...
      Когда включили свет, суровые лица моряков и крепко сжатые кулаки говорили сами за себя. Было ясно, о чем думают вернувшиеся из трудного похода люди. Ничего, товарищи, мы еще встретимся с врагом!..
      А пока старший политрук Дмитрий Тимофеевич Богачев, выступая на партийном собрании во втором отсеке, говорил:
      - Коммунисты в зимнем плавании работали не за страх, а за совесть и со своими задачами справились. Наглядным примером этому служит высокая оценка командованием дивизиона последнего похода, проведенных нами торпедных и артиллерийских стрельб. Партийная организация сумела возглавить стремление экипажа лодки в короткий срок научиться по-настоящему бить и побеждать врага. Личным примером в выполнении своего долга члены и кандидаты партии помогли выполнить план боевой подготовки зимнего периода. Но ставить на этом точку, не сказав ничего о наших недоработках, было бы неправильно...
      И докладчик отметил отдельные недостатки, сказав:
      - Надеюсь, присутствующие дополнят меня, внесут практические предложения, и тогда от обсуждения итогов зимней учебы на партийном собрании будет польза делу.
      Комиссар прав. Наша партийная организация - это спаянный, крепкий, боевой коллектив, способный вести за собой весь личный состав корабля. Хотя коммунистов у нас не так уж много, но они работают не келейно, а в самой гуще команды, подавая пример настойчивости в учебе, дисциплине и исполнительности в службе. Каждый из них является коммунистом не по названию, а по существу. Лишний раз убеждаюсь в этом, внимательно слушая развернувшиеся по докладу комиссара прения.
      Говоря о достижениях, которые никто оспаривать не станет, и, заботясь о дальнейших успехах лодки, выступающие смело говорят о недостатках в своей работе и работе товарищей.
      Шаповалов говорит о том, что присутствующие на собрании коммунисты и он сам допускают в работе много промахов, как это было, в частности, при приемке механизмов от завода. Это не только урок на будущее, но и забота о поддержании повседневной боеготовности.
      За плохую выучку и недостаточную боевую натренированность санитаров крепко досталось не только военфельдшеру Ковалеву, но и старшему лейтенанту Дунец, который никак не мог найти время для санитарной подготовки, считая, что этим заняться никогда не поздно.
      Павлова критиковали за промахи в подготовке подчиненных к борьбе за живучесть, а Дорофеева - за ослабление партийной работы. Были замечания и в адрес Иванова, и в адрес Рыбакова. Обошли только меня одного. Коммунисты считают, что я сам могу видеть свои недостатки и избавиться от них. Тем требовательнее и строже должен я обдумывать и оценивать каждый свой поступок.
      А если сказать правду, меня не только критиковать, но по-морскому пропесочить и голиком продраить нужно. Столько ошибок наделал я, несмотря на весь свой опыт, а может быть, именно благодаря ему! В самом деле: пять лет командую кораблями, третий раз зимую за ледяной кромкой, успешно сдаем задачи с молодым экипажем. Вот и поддался вредной самоуспокоенности. Зазнайством не назовешь, а что-то вроде головокружения от успехов было...
      В начале зимы произошел такой случай. Лодка несла дозор у входа в бухту, охраняя стоянку дивизиона. Дул свежий морозный ветер, поднимая на воде белые беспокойные барашки. К утру на верхней палубе и надстройке образовался толстый слой льда. Оставленная по недосмотру поднятой, шлюпбалка примерзла в гнезде, а вокруг нее образовался целый хрустальный столб. Снять и завалить ее теперь уже было нельзя. Решил погрузиться с неубранной шлюпбалкой, чтобы срубить ее после всплытия, когда она в воде оттает. Положение облегчалось тем, что по утвержденному комдивом плану с утра предстояла отработка упражнений под водой.
      Широкий, глубоководный залив полностью в нашем распоряжении. Тренируемся, не выходя из его пределов и не всплывая. На грунт легли перед обеденным перерывом, чтобы дать возможность уставшей в ночном дозоре команде спокойно отдохнуть на дне залива.
      Но что такое? Явственно слышен взрыв - далекий, но резкий и сильный. За ним - второй! По-видимому, взорвались мины на оборонительном заграждении.
      - Записать в вахтенный журнал!
      Эпизод со взрывом был тут же забыт, тем более, что после обеда команде предоставлен полуторачасовой отдых. Через десять минут все свободные от вахт, утомленные ночным бодрствованием и разморенные сытным обедом, крепко спали. Вахту несли всего несколько человек во главе со старшим помощником командира.
      - В центральном! Над седьмым отсеком на верхней палубе слышу слабый шорох! - доложил вахтенный торпедист Михаил Новиков.
      Старший лейтенант Дунец взглянул на приборы. Пузырек дифферентометра показывал полтора градуса на нос, но тут же отошел к нулю, как и было после того, как лодка легла на грунт.
      "В чем дело? Что происходит? - недоумевал старпом. - Скорее всего, это скопившийся в магистралях продувания балласта воздух через неплотно прикрытый клапан вытесняет воду из кормовых цистерн",- подумал он и, отдав соответствующие приказания, стал внимательно вслушиваться в забортные шумы и следить за показаниями приборов. Но ничто не нарушало тишины, и никаких изменений дифферента не было. Это окончательно его успокоило и, казалось, подтвердило правильность принятых им мер. До конца перерыва он решил меня не беспокоить и ни о чем не докладывать.
      На самом деле сжатый воздух никакого отношения к происходившему не имел. Когда мне стало известно о странном случае, я приказал всплыть и, выйдя на мостик, прежде всего посмотрел на корму. Как я и предполагал, шлюпбалка с палубы исчезла. Ее кто-то выдернул из гнезда вместе с металлической планкой, по которой можно установить, что это сооружение принадлежит нашей подводной лодке. Таким образом, ничего таинственного в похищении корабельного имущества не было...
      А дело было так. Из находившегося неподалеку рыбозавода на промысел вышли два сейнера. Попытать счастья рыбаки решили, не выходя из залива. И не их вина, что вместо косяка камбалы они затралили беспечных подводников, снявших на время отдыха даже гидроакустическую вахту. Вот почему менялся дифферент и был слышен шорох на палубе. Вырвать выступавшую и полностью оттаявшую шлюпбалку сейнерам не составило, очевидно, большого труда.
      С рыбаками мы дружили, они бывали у нас в гостях и, конечно, отлично разобрались, кто хозяин затраленной ими детали. Наверняка они уже передали ее на борт "Чукчи". И мне не трудно было представить настроение командира дивизиона, получившего такой подарок через несколько часов после взрывов, которые он не мог не слышать.
      Пускаем дизель и спешим к отопителю, чтобы засвидетельствовать, что мы живы и ничего с нами не случилось. Полностью отдаем себе отчет в том, сколько острот предстоит выслушать со стороны товарищей по поводу доставленной шлюпбалки. И чем больше о нас беспокоились, тем злее будут шутки. Ничего не поделаешь, придется отшучиваться - посмеемся вместе... Но я не знал, что скоро мне будет не до смеха, впору бы не заплакать...
      Впереди нас в глубь бухты направляется грузовой пароход "Красный партизан". Невдалеке от стоянки "Чукчи" он отдает якорь. Швартоваться к отопителю теперь сложно. Слева риф, справа пароход - он даже на канат еще не пришел. Нужно задержаться, но хочется побыстрее доложить комдиву о происшедшем, объяснить товарищам. И я не стал ждать, рассчитывая, что якорь-цепь будет обязательно по носу у транспорта и нам удастся проскочить.
      - Товарищ командир! Разрешите объявить аврал на швартовку?
      - Рано, старпом. Объявите после прохода "Партизана".
      - Есть!
      В это время пароход пришел на канат, но якорь-цепь его оказалась обтянутой не по носу, как я предполагал, а слева-перпендикулярно нашему курсу. Придется обойти.
      - Лево руль!
      Молодой краснофлотец спутал команду и положил руль вправо. Правда, он тут же заметил свою ошибку и пытался исправить ее, но было уже поздно. Остановка дизеля и дача обоими электромоторами самого полного хода назад тоже не помогли. Лодка задела якорь-цепь транспорта носовыми горизонтальными рулями с правого борта. Из строя они не вышли, но ограждение оказалось помятым, и в балластной цистерне номер один, через которую проходит баллер, образовалась небольшая течь.
      Ошвартовавшись к плавбазе, я, вместо обычного "На лодке все в порядке", вынужден был доложить о трех происшествиях: утере шлюпбалки, поломке ограждения носовых рулей и трещине в балластной цистерне. Нашему благополучному возвращению все рады, но похвалить, конечно, никто не может...
      Старики говорят, что беда одна никогда не приходит. На этот раз последующие события подтвердили это. Ночью разыгрался жестокий шторм, и все лодки по тревоге должны были отойти от "Чукчи". Волны бились о борта, креня корабли и обрывая швартовные концы.
      Поскользнувшись на обледеневшей палубе, упал за борт Игнатьев. С большим трудом его удалось спасти. А ночью у нас оборвалась якорь-цепь вместе с "якорем. И случилось это при совершенно разряженной аккумуляторной батарее...
      За все "художества" командир дивизиона арестовал меня на трое суток при каюте. Это было первое полученное мною за всю военную и гражданскую службу дисциплинарное взыскание. Обидно было очень, но обижаться, кроме как на себя, не на кого.
      Пришлось серьезно задуматься о причинах всех этих происшествий. Поразмыслив, пришел к выводу, что это не случайность, а плод моей самоуспокоенности: дескать, нового в командирской практике ничего не встретится, лодки в принципе похожи одна на другую, экипаж хороший, с задачами справляется,- плавай да овладевай кораблем, остальное само собой приложится... Вот это и привело меня, считавшего себя опытным командиром, к снижению требовательности к себе и к подчиненным. Я стал мало вникать в детали и часто пускал дело на самотек.
      Да и чем еще другим можно объяснить, что шлюпбалка осталась на ночь не убранной, если, заступая в дозор, верхнюю палубу полагается готовить к погружению и все выступающие предметы убирать? И почему без моего ведома и разрешения была закрыта гидроакустическая вахта, когда лодка легла на грунт? Кто дал мне право самовольничать и несвоевременно вызывать команду на аврал для швартовки? Ведь именно из-за этого в критический момент на руле оказался неопытный ученик. Почему во время стоянки у борта отопителя на палубе лодки своевременно не обкалывался лед, в результате чего Игнатьев упал за борт? Во всех случаях причина была одна - на корабле нарушается уставной порядок, и виноват в этом я, командир корабля. Конечно, можно было попытаться оправдать себя ссылками на недоработки старпома и других товарищей, но я понимал всю несостоятельность этого. Плох начальник, жалующийся на подчиненных. Старшего помощника нужно учить, как следует, и контролировать, а я этого по-настоящему не делал, да и сам не был примером, достойным подражания.
      Случись все не одновременно, а с перерывами, разрозненно, может, и прошло бы это мимо моего внимания, а теперь на всю жизнь наука. Я понял и осознал, что должность командира корабля не только почетная, но и ответственная. Об ответственности командира за все происходящее на корабле нельзя забывать ни на минуту. Так и поступаю с тех пор. Вероятно, поэтому коммунисты не стали меня критиковать на партийном собрании...
      Веселее греет солнышко, южные ветры приносят с собой тепло. Амурский и Уссурийский заливы и бухта Золотой Рог почти полностью очистились ото льда. Скоро настанет пора густых, плотных, непроницаемых дальневосточных туманов, а сейчас пахнет весной. Приходит конец зимовке. Собираемся уходить во Владивосток на свою береговую базу. Отдыхать не будем, сдадим все, что полагалось по зимнему плану, и снова домой, то есть в море - отрабатывать учебно-боевые задачи.
      Расставаться с "Челитой-Мару", как по-новому любовно называют краснофлотцы наш отопитель, грустно. Мы привязались к своей "плавбазе", клубу в трюме, к дружной семье командиров. Привыкли тепло встречать друзей по возвращении их из похода: шумного и жизнерадостного Братишко; уравновешенного, всегда спокойного Кучеренко, веселого Сушкина.
      Сколько раз в так называемом салоне собирались командиры и комиссары лодок! Нередко к нам присоединялся командир дивизиона. И о чем только здесь не говорили и не спорили! Обсуждали вопросы боевой подготовки и воинского воспитания. Вместе строили предположения, где будет нанесен врагу очередной удар Красной Армией. Слушали и рассказывали смешные анекдоты, а иногда просто судачили обо всем и ни о чем или забивали "морского козла". Но больше всего любили мы, когда Сушкин брал гитару и пел. Как он поет, и сколько песен знает!
      Звенят гитарные аккорды, и негромкий, приятный голос рассказывает о белых, как чайка, стремительных кораблях, ведомых отважными капитанами в далекие страны, о трех эсминцах, погибших, но выполнивших приказ революции, об английском подшкипере Джиме, расстрелянном за правдивый рассказ о Стране Советов, о рифах и скалах страшного пролива Данигал, знойных тропиках и студеном Заполярье, бешеных ураганах и зеркальных штилях, синей, соленой и горькой волне, о мужественных людях, покоряющих и любящих море...
      Постоянное общение сблизило всех нас за эту зимовку. Подружились мы с администрацией и командой "Чукчи". Они делали все возможное, чтобы скрасить тяжелые условия жизни подводников. Пар, горячая вода, баня-все было к нашим услугам на отопителе. Здесь мы отдыхали, смотрели кинофильмы. Моряки торгового флота проявляют о нас настоящую товарищескую заботу. И, может, поэтому так грустно расставаться с ними.
      Во Владивостоке нас ждал сюрприз. Капитан 3-го ранга Азаров, к которому мы так привыкли за зиму, принял другой дивизион, а нами стал командовать прибывший с Балтики Герой Советского Союза Александр Владимирович Трипольский.
      Новый комдив собрал нас, чтобы познакомиться со всеми - с командирами и комиссарами лодок. Мы с Братишко учились с ним в Ленинграде, и Трипольский встретил нас как старых сослуживцев.
      Когда деловая часть нашей беседы закончилась, мы попросили Александра Владимировича, как очевидца, подробно рассказать нам о положении Ленинграда и действиях балтийских подводников.
      Больно было слышать о тяжелых испытаниях, выпавших на долю славного города - колыбели революции, и одновременно гордостью наполнялись наши сердца за несокрушимый дух ленинградцев, за их решимость разгромить врага, отстоять свой город.
      Каждого из нас что-нибудь связывает с Ленинградом. Недаром он зовется городом моряков. У Дмитрия Кондратьевича Братишко там жена и двое детей. Младшая дочь родилась уже в блокаде. От них давно нет вестей. Слушая рассказ Трипольского о бомбардировках, артиллерийских обстрелах и самом страшном враге населения - голоде, Братишко незаметно для себя сжал кулаки, а на скулах у него от напряжения заходили желваки. Мы тебя понимаем, Дима, а когда встретим фашистов, припомним им твою Надю и обеих дочерей.
      Мы ловим каждое слово Трипольского о своих бывших сослуживцах и товарищах по учебе. Одни из них совершили славные боевые подвиги, другие отдали жизнь, выполняя свой воинский долг. До поздней ночи задаем мы вопросы и слушаем ответы комдива. От него мы узнали то, о чем по соображениям военного времени не прочтешь в газетах. И хотя не наша вина, что мы не на фронте, нам становится стыдно, что мы не испытываем и сотой доли тех трудностей, которые переживает народ. Принять непосредственное участие в боях за Родину давнишняя мечта каждого из присутствующих. А после сегодняшней беседы это стремление становится еще сильнее...
      ...В поднятый перископ, кроме легкой ряби на море, синевы неба и плавающей на нем стайки белых облаков, ничего не видно. Но Круглов настойчиво продолжает докладывать о шуме винтов нескольких кораблей. Не верить ему нет оснований: он успел зарекомендовать себя хорошим специалистом. Тем более, что недавно полученная радиограмма сообщает о движении соединения боевых кораблей через наш район. Сведения разведки совпали с наблюдениями гидроакустика, а его аппаратура "видит" дальше, чем перископ и глаз даже в полную видимость.
      Спустя несколько минут различаю серебристую точку противолодочного самолета, блеснувшего в лучах солнца, а за ним на горизонте четкие, как нарисованные, силуэты эскадренного миноносца и малых охотников.
      Началась атака охраняемого, идущего переменными курсами "противника". Это последнее из учений, запланированных для нас на год. Оно несколько отличается от тех, что проводились ранее. Кроме того, что мы проводим совершенно скрытную атаку, мы будем выпускать не одиночную торпеду, а весь носовой залп. После выстрела не всплывем, а будем уклоняться от противолодочных кораблей. И контратаковать нас будут не учебными, а боевыми глубинными бомбами. Правда, сбросят их в стороне, когда надежно определят наше место.
      Лодку ведем навстречу "врагу" решительно уверенно. Знаем, что не спасет его ни зигзаг, ни охранение. Сумеем прорваться незамеченными и послать свои "гостинцы". Но каждый из нас волнуется, хотя и вида не показывает: Шаповалов, Дорофеев и Рыбаков - за умение удержать лодку на глубине, когда она, освободившись от всех торпед, приобретет на короткое время почти десяток тонн положительной плавучести при нарушенной дифферентовке; Магдалинин и Трофимов за исполнение заданного темпа стрельбы; Круглова беспокоит, точно ли он взял пеленги; меня - правильность приемов уклонения. Есть и у других причины для волнения.
      Учения прошли хорошо. Охранение прорвали незамеченными, хотя охотник, под который мы поднырнули, прошел точно над нами, пропев песню своими бешено вращающимися винтами. Боцман после залпа с помощью механика и трюмных сумел удержать лодку на глубине. От противолодочных кораблей уклонились удачно.
      Чтобы послушать разрывы глубинных бомб, показываем преследователям свое место одновременным подъемом обоих перископов. Заметивший нас охотник поднял сигнал и в нескольких кабельтовых от нашей лодки сбросил "малую серию".
      Ощущение, испытываемое подводниками при взрыве глубинных бомб, метко охарактеризовал электрик Власов. Когда его спросили, что он чувствовал во время взрыва глубинных бомб, он ответил:
      - Похоже, что ты сидишь в пустой железной бочке, а по ней изо всей силы бьют тяжелой кувалдой. Приятного мало...
      Когда мы всплыли, эсминец "Войков" заканчивал ловлю и подъем торпед. Трипольский передает: "Поздравляю с окончанием годового плана учебы, вступлением в первую линию боевых кораблей. Желаю таких же метких залпов по фашистским пиратам. Возвращайтесь в базу".
      Погода настолько хороша, а лодка так красиво рассекает морскую гладь, что Илья Дмитриевич Дорофеев расчувствовался.
      - Товарищ командир! Разрешите в базе окрасить наружный корпус. Неудобно перволинейной лодке плавать в затрапезном виде!
      - Ваша правда! Да ведь краски нет. Старпом собирался красить еще месяц назад...
      После короткой паузы мичман конфиденциально сообщает:
      - Найдем! С трудом, но хватит! Немного про черный день держал, остальное у знакомых боцманов выпрошу...
      - Ну, коли так, то после погрузки торпед приступайте! Не забудьте предварительно борта промыть пресной водой и удалить масляные и соляровые пятна.
      - Есть!
      Боцманского запаса "про черный день" хватит с избытком, без всякого выпрашивания у соседей. Хитрость известная, краска кончается для всех тогда, когда на складе ее остается на одну покраску корабля. Хороший боцман не может остаться без краски, а Дорофеев отличный боцман.
      Пока идет погрузка боевых торпед и других видов снабжения, мичман с Игнатьевым возятся в шкиперской кладовой - готовят малярные кисти, разводят краску, подготавливают для нее посуду. Вся трудность с разведением краски в том, чтобы, не выходя из пределов стандартного цвета, дать возможность посвященным, в основном сигнальщикам, по едва заметным оттенкам отличать одну лодку от другой. Ведь с началом войны бортовые номера на боевых рубках не накрашиваются.
      У боцманов на дивизионе заключена обязательная "конвенция": кому красить корабль ровным цветом, кому светлее или темнее борта. У нас, например, несколько темнее бортов окрашиваются ограждение рубки и обе пушки.
      По приказанию Дорофеева рулевые подготавливают лодку к покраске: смывают с бортов морскую соль, удаляют масляные пятна. Ремонтируют свои и приводят в порядок взятые на время плотики, с которых завтра краснофлотцы и старшины будут орудовать кистями.
      Аврал начался утром, чтобы пораньше закончить покраску, пользуясь теплой солнечной погодой, просушиться и к ночи быть готовыми следовать по назначению без риска смыть свежую краску. Полным распорядителем аврала назначен боцман. Старший помощник командира, которому по штату положено заниматься этим делом, сегодня передает дела недавно закончившему подводный класс старшему лейтенанту Иоффе, а сам уходит от нас с повышением - командовать подводной лодкой. Очень рады за него и желаем удачи на новом месте службы.
      Дорофеев поспевает всюду. То он с палубы наблюдает, чтобы правильно растирали кистями краску, то не выдержит и отойдет на тузике подальше полюбоваться, как выглядит лодка издали...
      Бубнов и Власов работают с одного плотика. Они тщательно красят свой участок, растирая краску походу лодки, как им показывали на инструктаже. Характер у обоих живой, общительный, веселый, на язык они острые, поэтому не могут не задеть соседей по плотикам.
      - Радисты! Это вам не на пищике тренироваться! Здесь думать нужно! Выжимай кистью сплошное тире!- язвит Бубнов в адрес Пустовалова.
      - Торпедисты! Зря вас хвалили за меткость. Раньше верил, а теперь вижу даже кистью в банку попасть не можете, не красите, а мажете! - вторит ему Власов.
      Соседи отшучиваются как могут, в долгу не остаются. Когда по палубе проходит Дорофеев, кто-нибудь из веселой двойки нарочито громко говорит:
      - Ну вот, никого из начальства нет, можно и отдохнуть. Запевай сачковую! и затянут:
      Разлука ты, разлука, чужая сторона...
      И их кисти едва движутся в темп медленной, нудной песни. Когда мичман рядом, Бубнов делает вид, что он только сейчас заметил его, и испуганно кричит Власову:
      - Боцман идет! Меняй мотив! Пой ударную!
      Ах вы, сени, мои сени, сени новые мои,
      Сени новые, кленовые, решетчатые!
      Руки с кистями мелькают у борта, как бы выплясывая залихватскую русскую...
      - Слушайте, сени новые кленовые! Осторожнее, палубу краской не забрызгайте! Самих драить заставлю,- строго говорит мичман и, отвернувшись, улыбается.
      За спиной боцмана кто-то пытается подражать весельчакам и, рассчитывая на успех, отпускает старую, как магнитный компас, морскую остроту:
      - Что самая короткая снасть на корабле - рында-булинь, известно давно, а что самая длинная - язык у боцмана, выясняется только сейчас!
      Но Власов сердито обрывает острослова:
      - Это к нашему мичману не относится. Он за свою службу никого ни разу не оскорбил и не обидел. А на лодках начал плавать, когда некоторые за партой в тетрадях палочки выводили, правда, на пользу им это не пошло: старших уважать не научились!
      Власова поддерживают с другого плотика:
      - Наш боцман парторг и орденоносец, это тоже понимать нужно!
      Неудачный остряк не оправдывается, он понимает, что говорить необдуманно, только ради красного словца, не стоит.
      К обеденному перерыву борта и рубка выкрашены, ватерлиния отбита, плотики уведены, посуда с краской убрана. Новый старпом принимает корабль от старого в образцовом порядке. Ночью лодка покидает гавань, за кормой остается затемненный, притихший город. Мы не привыкли подолгу в нем задерживаться. Обычно в свободное от походов, боевой подготовки и дежурства время мы отстаиваемся в бухтах залива Петр Великий. И мало найдется мест, где не побывала наша лодка.
      Богато Приморье красавицами бухтами! Трудно сказать, какая из них лучшая. Очень нравится мне, например, бухта Витязь, куда мы к утру вошли сравнительно узким проходом между крутыми скалистыми мысами.
      Рассвет застал нас на якоре. Гладь бухты окаймлена сопками и возвышенностями, отражающимися в воде в перевернутом виде.
      Первой солнце окрасило в золото гору Туманную, поднимающуюся над морем более чем на полкилометра. Долго пришлось ожидать, пока лучи достигли подошвы сопки и осветили нас. Нам хорошо видны стада полудиких оленей, бродящих по склонам и у подножия гор. Для них в этих краях привольные пастбища. А когда мы стояли здесь весной и в начале лета, мы все время видели гору, скрывающуюся под шапкой белого, густого тумана, и убедились, что она оправдывает свое название.
      Живописная, поросшая внизу лесом, а к вершине травою, гора Туманная заинтересовала многих краснофлотцев, наблюдавших сегодня за ней с палубы. Большинство моряков в душе туристы, им хочется везде бывать и все видеть своими глазами. Пришлось сдаться на просьбы и пообещать, что, если ничего не изменится через две недели, мы, сменившись с боевого дежурства, предпримем такое путешествие...
      И вот настало время выполнить свое обещание. Вместе с группой краснофлотцев и старшин мы начали восхождение на гору. В пути нарвали огромные букеты скромных на вид, с тонким ароматом ландышей и оставили в тени деревьев, чтобы на обратном пути взять с собою.
      Обувь наша совершенно не приспособлена к подъему по крутому травянистому склону. К концу пути подошвы стали такими скользкими, что трудно было сделать шаг. И многие больше скользили вниз, чем продвигались вверх. Самое обидное до вершины оставалось не более ста метров. Пришлось забыть о приличии и обратиться к опыту далеких предков и собственному младенческому, когда предпочиталась ходьба на четырех. И дело пошло более успешно... Открывшаяся с вершины горы панорама вполне вознаградила нашу настойчивость. Даже те, кто потихоньку, себе под нос, награждали нелестными эпитетами организаторов туристской прогулки, перестали ворчать, очарованные красотой нарисованной природой картины.
      В прозрачной голубой дымке видны одновременно три залива: Амурский, Посьет и Уссурийский. Побережье изрезано заливчиками, бухтами, а в синь моря вкраплены архипелаги и отдельные острова.
      На юге хорошо видны остров Фуругельма и устье реки Тюмень-Ула, по которой проходит государственная граница с Кореей. На севере выделяется мыс Брюса, а за ним хорошо знакомая бухта Славянка.
      Под нами блестит на солнце светло-синяя, спокойная бухта Витязь. Кое-где виднеются коричневые языки отмелей, поросшие водорослями и берущие начало у подошвы горы.
      В середине бухты видны иглообразный корпус лодки и даже спущенная на воду и поставленная у нее на бакштове крошечная шлюпка. Она ждет нашего прихода. Спустившись с горы, мы должны вплавь добраться до корабля, а одежда и цветы будут погружены в тузик.
      При подъеме на гору с нас сошло столько потов, что теперь мы предвкушаем удовольствие напиться воды из холодного ручейка, весело журчащего у подошвы сопки, и освежиться морской водой в километровом заплыве.
      Налюбовавшись вволю красотами природы, посетовав на отсутствие фотоаппарата и вырезав на одном из бревен триангуляционного знака имя своего корабля, мы тронулись в обратный путь. При этом нам удалось практически доказать, что спуск с горы легче и быстрее подъема. Главное было сейчас-вовремя погасить инерцию бега. Чтобы замедлить темп снижения с горы, некоторые хватались за траву и порезали руки. Не обошлось без падений. Бочанов, скользя по склону, кричал:
      - Ищите меня на противоположной стороне бухты! Довольные прогулкой, возвратились мы на свой корабль. Но здесь нас ждали невеселые вести.
      Впервые за две недели на лодку доставили газеты. Неутешительные известия принесли они с действующих фронтов. На юге немцам удается теснить наши войска к Волге и Кавказскому побережью. Тяжело читать это, когда в Туапсе остались жена и сын. Как там они сейчас, живы ли?
      В отсеках только и говорят о фронтовых новостях.
      Краснофлотцы жалуются, что им приходится сидеть без дела. Все отлично понимают, что корабль лишь капля в безбрежном океане вооруженного народа. Сейчас бьются насмерть с лютым врагом миллионы людей. Что может изменить в этой гигантской битве одна подводная лодка со своим небольшим экипажем? Ничего. Но ведь и капля камень точит...
      До предела ясно: в бой не посылают, значит так нужно. Потребуемся пошлют. Понимаем это разумом, а сердце... ему ведь не прикажешь! Болит оно у моряка за Родину, как у сына, когда при нем обижают мать. Хочется ринуться на обидчика, расправиться с ним. Так почему же не пускают? Но у воина, даже если ему всего двадцать лет, горячим сердцем должна управлять холодная голова...
      К вечеру на крохотном столике в моей каюте лежит только один рапорт с просьбой о немедленной отправке на фронт. Написал его командир носового орудия старшина 2-й статьи Бабак. Раньше в подобных случаях рапортов бывало побольше... Сказываются несколько месяцев напряженной боевой учебы. Она сплотила экипаж, помогла поверить в собственные силы, в мощь своего оружия. Сознание пользы, которую может принести наш небольшой коллектив обороне страны, заставило нас по-иному смотреть на дело. Хочется вступить в единоборство с врагом на своем, полюбившемся всем, родном корабле
      Разве можно осудить Бабака за его благородный порыв? Да это и не порыв, а не дающая покоя мечта, давно запавшая в душу. И рапорт такой подает он не первый раз. Подробно беседую со старшиной и, убедившись в непреклонности его желания, решаю ходатайствовать об удовлетворении его просьбы.