Сан-Антонио (№10) - Улица жмуров

— Я… Не знаю, патрон… Вы не видите никаких препятствий тому, чтобы я им занимался?

— Никаких, при условии, что оно не нарушит наши планы.

В общем, Старик не требует себе эксклюзив на мое использование!

— Вы не забыли, что завтра улетаете? Если быть совершенно точным, этой ночью, в ноль часов тридцать минут.

— Хорошо, патрон.

— Вы успеете собрать чемодан?

— Да, патрон.

— Заезжайте ко мне в течение дня за вашими документами, валютой и инструкциями.

— Да, патрон.

— Надеюсь, вы будете в форме?

— Я и сейчас в форме, патрон.

— Прекрасно. Тогда до скорого. Он кладет трубку.

— Какие-нибудь неприятности? — робко спрашивает Фелиси.

— Нет, ничего… Слушай, ма, ты знаешь, что этой ночью я улетаю в Штаты…

— Господи! — хнычет она. — Кажется, в этой стране едят, как дикари!

Будь осторожен, я уверена, что у тебя слабая печень.

Вспомнив, сколько спиртного выпил за время пребывания на этом свете, я не могу удержаться от улыбки.

— Ты мне не веришь?

— Не очень, ма.

— Ты неправ, я…

— Прости, что перебиваю тебя, ма, но я спешу…

— Как и всегда, — вздыхает она. — Я тебя совсем не вижу… Ты прибегаешь, убегаешь… Правда, ты мог бы быть женат, и тогда бы я тебя совсем не видела.

— Гони тоску, ма. Когда я вернусь из Чикаго, то возьму неделю отпуска и мы махнем с тобой на пару в Бретань. Согласна?

— Разве я когда-нибудь была с тобой не согласна? Я целую ее.

— Ладно, тогда слушай. Возможно, у меня не будет времени заехать сюда до отъезда. Приготовь мой чемодан: рубашки и так далее… Мой однотонный синий костюм и еще второй, твидовый, помнишь, да? Если в одиннадцать меня здесь не будет, вызови такси и езжай с чемоданом на аэровокзал “Энвалид”.

— Хорошо.

— До свидания.

— До свидания!

Я в ..надцатый раз перебираю элементы этой мрачной истории и все время натыкаюсь на те же самые тайны: почему Парьо написал: “На помощь”? Почему кто-то приезжал предпоследней ночью сжечь барана в топке дома в Гуссанвиле?

Странная вещь, эти два пункта интригуют меня больше, чем два трупа. Трупы — это цифры в операции, а два пункта — факторы…

Погода хорошая, я веду машину на маленькой скорости.

Кто курил марихуану? Джо или Изабель?

Изабель! Это имя из сказок начинает действовать мне на нервы.

Чувствую, что если я не отыщу ее сегодня до отлета, то заработаю от досады крапивную лихорадку еще до того, как прибуду в страну доллара.

Кто курил марихуану? Джо или Изабель? Я отгоняю эту мысль, но она упрямо возвращается. Джо отказался от предложенной мною сигареты…

Узнал пачку? Я готов поспорить, что нет.

То же самое с зажигалкой… Она ему не принадлежит! Принимая во внимание, что он охотно признает, что провел много дней у Изабель, у него нет никаких причин притворяться, что не узнает зажигалку…

Я останавливаюсь перед по-прежнему закрытым магазином Бальмена.

Первый, кого я вижу, — прячущийся за газетой толстяк Шардон, пожирающий свой любимый арахис.

Я достаю из кармана зажигалку и поджигаю его газету; он быстро бросает ее и издает ругательство. Потом, увидев, что это я, кисло улыбается. По всей видимости, он злится на меня за выволочку, устроенную мной Мюлле.

Вокруг него лежит ковер из арахисовой скорлупы.

— Ты что, выписываешь их прямо из Африки? — спрашиваю. — Целыми пароходами? Он улыбается.

— Что вы хотите, я люблю их.

— Есть о чем сообщить?

— Ничего… Птичка сидит в гнезде…

— Кто дежурил ночью?

— Бюртен.

— Отлично! Бюртен суперчемпион по слежке. Он способен проследить за собственной тенью так, что она этого не заметит!

Я вхожу в дом.

Четвертый этаж. Звонок. Тишина…

Херувимчик нежится в постельке…

Новый звонок условным сигналом. И новая тишина в квартире.

Впрочем, французское радио передает голое месье Луиса Мариано, лучшего французского певца из ворот налево!

Что это случилось с Джо? Играет в Спящую Красавицу? Или прячется?

Или он…

Ах ты, черт подери!

Отмычку… Я лихорадочно сую ее в замочную скважину.

Только бы не кокнули и его! Наконец открываю дверь.

Никакого запаха газа… В квартире вообще ничем не пахнет. Да, пуста! Пуста, как передовая статья в “Фигаро”!

Я вихрем пролетаю по всем комнатам. Никого! Все в порядке…

В комнате Джо нахожу фиолетовые брюки и желтый платок…

Попробуйте узнать, в каком он теперь прикиде!

Я роюсь в ящиках, не в надежде найти там Джо, конечно, а пытаясь отыскать какой-нибудь след… Хренушки! Все, что я сумел найти, пустая пачка от турецких сигарет, воняющая марихуаной… Выходит, Джо все-таки плавал по плану!

Слабая улика… Улика, от которой я теряю остатки мозгов.

Я как сумасшедший бросаюсь на лестницу и подлетаю к Шардону, который как раз собирается засунуть в рот горсть орехов. Я вышибаю арахис у него из руки и хватаю его за клифт.

— Дерьмо! Бездарь! Идиотина!

— Что…

— Птичка улетела, тупица! Он роняет газету.

— Но, господин комиссар, я клянусь вам…

— Да пошел ты со своими клятвами… Этот тип проскользнул у тебя под носом, а ты даже не почесался. Может, он даже попросил у тебя огоньку… Таких говенных полицейских, как ты, гнать надо!

Я так зол, что, если бы не сдерживался, расшиб бы ему морду…

Прохожие оглядываются на нас.

Я в двух шагах от инсульта. У меня оставались всего два живых персонажа: Джо и доктор Бужон. И вот Джо сделал ноги…

На него нагнал страху мой вчерашний визит. Должно быть, я сказал что-то такое, от чего у него затряслись поджилки, и он предпочел смыться. Возможно, у этого гражданина совесть нечиста.

Мой портативный чертенок отчитывает меня.

«Ну, Сан-Антонио, — шепчет он из глубины моего котелка, — возьми себя в руки — Ты мечешься туда-сюда, как молодая собачонка. Будь сдержаннее!»

Моя злость опадает, как вскипевшее молоко.

— Подними всех на ноги! — приказываю я. — Я хочу, чтобы этого типа взяли. Мне все равно как!

— Хорошо, комиссар…

Шардон бледнеет все сильнее. Хочется влепить ему пару оплеух, чтобы заставить его морду порозоветь.

— Сделай мне удовольствие, — продолжаю я, — смени объект наблюдения.

Теперь будешь следить за доктором Бужоном, живущим на площади Терн…

Если ты упустишь и его, можешь сразу пустить себе пулю в башку, потому что потеряешь право жить…

— Хорошо, господин комиссар.

Вот он ушел. Для очистки совести я спрашиваю у толстой консьержки, видела ли она, как уходил пидер. Разумеется, она ничего не видела.

— А ведь глаза всегда при мне, — заверяет она. Я мысленно говорю, что они у нее слишком часто залиты.

Тоненький голос чертика возвращается:

«Сан-Антонио?..»

"Ну?” — ворчу я.

"Ты козел”.

"Спасибо”.

Если бы этот чертик не забаррикадировался в моем подсознании, я бы так ему навешал!

«Сан-Антонио?»

«Ну чего еще?»

«У тебя мозгов не больше, чем у дурачка из твоей деревни… И то я еще оскорбляю дурачка из деревни!»

«Правда?»

«Сан-Антонио?..»

«Может, хватит?»

«Нет, не хватит… Ты ведешь это расследование, как новичок. Подилетантски, как сказал бы кто-нибудь образованный. Ты бегаешь тудасюда…»

"Трудно работать против непрофессионалов”, — с горечью говорю я.

«Почему ты не возьмешь одну из имеющихся нитей и не начнешь ее разматывать?»

"Потому что у меня нет времени: я сегодня улетаю, приятель…

Отправляюсь к америкашкам…"

«Ну и что? Из-за этого можно халтурно работать?.. Думаешь, ты продвигаешься вперед, если бегаешь по кругу?»

«Нет, не продвигаюсь…»

«Ага! Ты берешься за ум! Человек, признающий свои недостатки, всегда становится умнее… Тебя погубит тщеславие…»

«Согласен. Дальше?»

«Подумай, Сан-Антонио… Кто-то сжег посреди ночи баранью голову… Этот кто-то проделал ради этого больше двухсот километров в оба конца…»

«Ну и что?»

«Ничего. Это все, Сан-Антонио… Это разумный поступок или нет?»

«Разумеется, нет…»

«Ну так ..»

«Что „ну так“?»

"Если это неразумный поступок, значит, его совершил сумасшедший.

Предыдущие действия создают у тебя впечатление, что их совершал сумасшедший?"

"Конечно, нет”.

«Значит, и этот поступок только выглядит неразумным, а на самом деле скрывает мотив. Важный мотив…»

Маленький чертик замолкает… Я по-прежнему стою на тротуаре.

Яркое солнышко сверкает на почках деревьев парка Монсо.

И как это обычно бывает, мне открывается старушка-правда… По крайней мере ее часть. Я понимаю, почему таинственный “кто-то" приезжал сжечь барана…

Возвращаюсь к консьержке. Кажется, я ее раздражаю и она пользуется моим приходом, как поводом, чтобы выпить для успокоения.

— У вас есть телефон?

— Как у королевы, — заявляет она.

Я напрягаю воображение, пытаясь представить себе Марию-Антуанетту болтающей по телефону. Этот анахронизм не вызывает у меня даже улыбки.

— Вы позволите?

— Валяйте. Сорок франков!

Я бросаю на ее стол деньги и набираю номер доктора Андрэ.

Трубку снимает он сам.

— Это опять я, — говорю.

— Привет, комиссар, как себя чувствуете?

— Отлично… Тянет словить кайф! Он смеется.

— Слушайте, док, я извиняюсь, что опять вам надоедаю, но в течение сорока восьми часов я в ненормальном состоянии. Я сунул нос в дело, которое кажется мне очень запутанным, а близость отъезда в Штаты меня нервирует…

Он дает мне выговориться, отлично понимая, что я его о чем-то попрошу…

— Доктор, не смейтесь, я опять насчет бараньей головы… Никак не могу поверить, что кто-то ехал в такую даль среди ночи только затем, чтобы сжечь ее…

— Мне это тоже кажется по меньшей мере странным, — соглашается он.

Я радуюсь при мысли, что он клюет. Это очень хорошо для успеха моего плана.

— Мне тут пришла одна идейка… Предположим, что этот кто-то сжег в топке труп… Вернее, что ему надо сжечь человеческий труп… Он говорит себе, что будет много дыма и вони, что останутся подозрительные следы…

— Так-так…

— Этот кто-то не дурак… Он запасается трупом барана…

— Ну и?..

— Ну и разводит огонь в Топке обогревателя… Сначала он засовывает туда и сжигает человеческий труп, следя, чтобы он сгорел полностью. Потом, закончив это грязное дело и проверив пепел, который потом разбрасывает, он сжигает труп барана, но делает это не столь добросовестно, если позволите употребить данное слово. Второй труп сжигается для отвода глаз. Если полиция сунется в этот крематорий на дому, то что она найдет в топке? Остатки барана… И девяносто процентов вероятности, что настаивать она не будет. Сжечь барана не преступление.

— Ваше рассуждение выглядит логичным, — соглашается он.

— Я очень рад это слышать от вас.

— Вы хотите, чтобы я покопался с вами в топке?

— Вы необыкновенно умны, доктор.

— А поскольку дело срочное из-за вашего скорого отъезда, вы хотите, чтобы мы поехали туда немедленно?

— Я сейчас заеду за вами, док. Если я когда-нибудь стану министром внутренних дел, то награжу вас медалью, которая будет свисать до колен!

Глава 14

Андрэ отличный человек. Он знает кучу разных вещей и делится своими знаниями с вами. Мы разговариваем не о “деле”, а на более-менее незначительные темы.

Поскольку я беру повороты на ста тридцати километрах в час, он мне замечает:

— Сан-Антонио, подумайте немного о вашем пассажире и скажите себе, что скорость пьянит только того, кто сидит за рулем.

Когда на прямом участке я превышаю скорость сто шестьдесят километров в час, он говорит:

— Вы знаете, что при скорости сто километров в час мы проезжаем двадцать восемь метров в секунду? А для остановки нужно минимум двадцать секунд… Представьте себе, что в нескольких метрах перед вами неожиданно появится препятствие?

Я отшучиваюсь:

— Доктор, если вы будете продолжать в таком же духе, то навсегда отобьете у меня охоту садиться за руль!

— Я пытаюсь отвратить вас не от вождения, — уверяет он, — а от езды на слишком большой скорости. Наша жизнь так хрупка, что я считаю излишним увеличение риска. Вы понимаете?

— Понимаю, док.

— Только не подумайте, что я боюсь, — говорит он. — У меня у самого БМВ, на которой я запросто выжимаю сто восемьдесят.

Тут мы оба хохочем.

Дорога занимает час с мелочью. Когда я торможу перед усадьбой, нас окружает приятный аромат омлета, заставляющий меня подумать, что полдень хорошее время… Но мне сейчас совсем не до еды!

Замок мне уже знаком, так что я открываю его так же легко, как если бы имел настоящий ключ.

После моего вчерашнего визита здесь ничего не изменилось. Я веду доктора Андрэ в подвал, к топке.

— Найдите мне простыню, — говорит он. — Мы соберем пепел и пойдем изучать его на свету, здесь недостаточно яркое освещение.

Я бегу за тем, о чем он меня попросил… Мы тщательно опустошаем топку и, высыпав на простыню солидную кучу пепла, тащим ее на кухонный стол. Я во всю ширь распахиваю ставни на окнах, и мы получаем вполне приличную импровизированную лабораторию.

Андрэ открывает чемоданчик, который прихватил с собой, надевает резиновые перчатки, берет плоскую железную коробочку, пинцет, лупу и начинает изучать останки, найденные в топке.

Работает он медленно, иногда останавливается и изучает обугленные кусочки, как шпион карту района, в который должен прыгать с парашютом.

— Кокс…

Зациклившись на сожженных трупах, я понимаю его по-своему:

— Именно кок?

— Да нет, кокс… Уголь…

— А!

Он вытаскивает кусочек чего-то, размером не более колесика для завода наручных часов.

— Так, — говорит он. — Вот фрагмент кости… Док склоняется с лупой в руке, берет маленький прибор, похожий на штангенциркуль, и делает странные измерения… Качает головой.

Я бессилен, как кастрированный кот, наблюдающий за совокуплением, и могу только всматриваться в его лицо в надежде прочитать по нему что-то новое.

— Баран, — бормочет он наконец.

Он продолжает копаться в запекшейся серой пудре… Делает новые открытия. И вдруг издает свист, от которого я вздрагиваю.

— Посмотрите-ка на это! — требует он.

Я беру у него лупу и отчаянно всматриваюсь в то, что он мне протягивает, — этакую застывшую каплю бледно-желтого цвета.

— Что это такое? Баран или человек? Решительно он обладает даром приводить меня в изумление.

— Ни то, ни другое, — отвечает он. — Это золото…

— Золото?

— Да. Зуб!

— Вы уверены?

— Могу вам даже сказать, что это коренной зуб… Золото расплавилось, но общий контур остался. Посмотрите повнимательнее.

— Теперь, когда вы мне сказали, вижу. Он продолжает поиски.

— О! О!

— Что еще, доктор?

— Вот еще один зуб, никогда не принадлежавший барану.

— Значит, я был прав?

— Похоже на то!

Я в восторге… Я действительно чувствую себя триумфатором.

Выходит, мое серое вещество не атрофировалось?

— Можно перевезти содержимое простыни в Париж для более углубленного анализа, как вы считаете, доктор?

— Разумеется. Подождите…

Он выуживает еще один маленький кусочек кости и объявляет:

— Это должно было принадлежать челове… Он не успевает закончить фразу, потому что дверь на кухню распахивается и в помещение, рыча, вбегает боксер.

— О! — удивляется медэксперт, — Откуда он взялся?

Я смотрю на псину.

Кажется, я знаю этого великолепного боксера. Впрочем, он меня тоже узнал, потому что рассматривает сомневающимся взглядом.

— Он учуял труп, — спокойно замечает доктор.

— Или легавого! — добавляю я.

Глава 15

Я собираюсь выглянуть наружу, но тут на пороге появляется доктор Бужон.

Он бледнее, чем обычно. На этот раз на нем не старая домашняя куртка, а неопрятное демисезонное пальто серого цвета.

У него лихорадочный взгляд, он весь дрожит. Я вижу, что его щеки трясутся, как бока испуганного животного.

— А! — просто произносит он, увидев нас. Его горящие глаза поочередно останавливаются на мне, на Андрэ и на куче пепла.

Не могу понять, огорчен он встречей со мной здесь или рад. Он немного отступает и замирает.

— Что… Что вы здесь делаете? — спрашивает он.

— Охотимся, доктор…

— Кто это? — тихо спрашивает меня Андрэ.

— Ваш коллега и владелец дома.

Снова обращаясь к Бужону, я продолжаю:

— Мы охотимся на труп. Это довольно специфический вид спорта.

Кстати, вы можете нам помочь… Еще один врач не будет лишним при таком омерзительном занятии, потому что из меня неважный помощник для присутствующего здесь доктора Андрэ. Правила игры просты: берете горсть пепла, взятого из топки вашей отопительной системы, и пытаетесь разобрать, что принадлежит человеку, а что барану — Человека кладете направо, барана налево, угли посередке. Обалденное времяпрепровождение! Мне даже хочется запатентовать это изобретение!

Оно затмит “Монополию”!

Взгляд доктора Бужона равнодушный и мрачный.

— Ну скажите хоть что-нибудь! — говорю ему я. Молчит.

— Простите, что проникли к вам в дом несколько.., бесцеремонным образом… Как вам известно, полиция не всегда соблюдает законы… Мы главным образом следим за тем, чтобы их исполняли другие.

Но сколько бы я ни трепался, он молчит как рыба.

— Да, кстати… У вас есть предположения насчет личности человека, сожженного в топке? И тут он бормочет бесцветным голосом:

— Это моя дочь.

Потом вынимает руку из правого кармана пальто, и я сразу же вижу, что он держит в ней револьвер. Время, необходимое, чтобы сосчитать до двух, — и я уже схватил свой.

— Без глупостей! — говорю я ему. — Бросьте револьвер, доктор, иначе с вами случится несчастье. Я стреляю быстро и метко… В комнате моей матери висит золотая медаль, подтверждающая это!

Но я зря беспокоился. Бужон и не думал нам угрожать. Он медленно поднимает оружие и приставляет его к виску.

Я бросаюсь вперед с воплем:

— Не дурите!

Но выстрел грохает прежде, чем я успеваю вмещаться. Тогда я останавливаюсь и смотрю. На виске врача образовалась большая красная дыра. Из нее хлещет струя крови. Он шатается, потом его ноги подгибаются, и он растягивается на выложенном плиткой полу кухни, как будто ему полоснули автоматной очередью по ногам.

Боксер отталкивает меня и бросается к дергающемуся в конвульсиях телу. Собака, подвывая, начинает лизать кровь, текущую из раны.

Я поворачиваюсь к Андрэ. Он не встал со своего стула и постукивает себя по кончику носа лупой, которую держит в правой руке…

— У него странная манера приветствовать гостей, — замечаю я.

Фраза повисает в полной пустоте, какая бывает только в желудке факира или в голове киноактрисы. Я наклоняюсь к Бужону.

— Он мертв, да? — спрашиваю я вслух. Андрэ подходит ко мне.

— Да, — подтверждает он.

Я в десятитысячный раз впадаю в бешенство. — Подлец! — ору я без всякого почтения к покойнику. — Мог бы сначала заговорить, а уж потом отправляться к предкам! Это провокация — стреляться на глазах у полицейских! Если бы я был в хороших отношениях со святым Петром, то попросил бы дать этому придурку дополнительных сто тысяч лет в чистилище!

— Какого дьявола он это сделал? — спрашивает Андрэ.

— Если бы я знал!.. Думаю, он испытал потрясение, увидев нас в своем доме. Он был замешан в это дело, понял, что ему крышка, и…

— Есть еще кое-что, — шепчет врач.

— Что?

— Я смотрел на этого человека… Он до ушей набит наркотиками…

Вы не заметили его расширенные зрачки, блуждающий взгляд, бледное лицо?

— Да, но…

— Этот тип был в состоянии улета. Не мог различить бред и реальность. Он застрелился почти случайно; как падает внезапно разбуженный лунатик.

— Марихуана?

— Может быть! Я узнаю это позже…

— Док, — говорю я, — время идет. Мы известим по дороге жандармерию, но я должен ехать, потому что мой патрон ждет меня в конторе.

— Надеюсь, он подождет лишние полчаса и у нас будет время съесть бифштекс с жареной картошкой?

— О! Можно сказать, что вид трупов не лишает вас аппетита! замечаю я.

— Аппетита меня может лишить только смерть, — уверяет Андрэ.

Я восхищаюсь артистизмом, с каким Андрэ очищает грушу, пользуясь для этой операции ножом и вилкой.

Мы поели молча. Теперь я чувствую приятное тепло хорошо идущего пищеварения.

— Четвертый! — говорю я.

Я сказал это для себя, но мой спутник с удивлением смотрит на меня.

— Что вы сказали? Я спускаюсь на землю.

— Я сказал “четвертый”, думая о докторе Бужоне. Видите ли, док, в одно прекрасное утро я случайно сунул нос в драму с пятью персонажами… Из этих пятерых четверо мертвы… Сначала умер антиквар Бальмен, потом его коллега и друг Парьо, затем дочь Бужона — по его собственному признаю — и, наконец, сам Бужон… Мне остается только поймать маленького педика, ударившегося в бега.

Я спокойно излагаю факты в их хронологическом порядке.

— Бальмен умер с помощью Парьо… Это доказывает устройство в его машине.

— Пожалуй.

— Несмотря ни на что, Парьо тоже боялся… Из всех вопросов, которые я себе задаю, больше Всего мой мозг занимает тот, что относится к этому “На помощь”… Почему он боялся, если был по меньшей мере соучастником странного убийства своего коллеги?

— Он был прав, что боялся, раз на следующий день убили и его, замечает Андрэ.

— Я сказал себе то же самое… Странно! Парьо не мог лечь спать, не поставив в гараж свою машину, — он был аккуратным человеком…

Снотворного ему не подсыпали, не привязывали… Поза была совершенно спокойная, как будто он действительно спал.

— Сан-Антонио, — заявляет Андрэ, — со всеми этими историями я забыл вам рассказать об одной констатации, которую сделал после вскрытия…

Я должен был заметить это раньше, но вы так спешили, и я искал следы снотворного!

Я дрожу, как вибратор.

— Скажите, вы что, хотите заставить меня умереть от любопытства?

— Незадолго до своей смерти Парьо занимался любовью…

Я смотрю на Андрэ, чтобы узнать, не насмехается ли он надо мной.

Но он серьезен, как конклав.

— Это подтверждает только то, что его любовница действительно находилась у него незадолго до его смерти… Ну и что?

— А то, что если вы позволите, то у меня есть своя теория не насчет того, как он умер, а как он мог умереть…

— Я жадно слушаю вас, док.

— Вы когда-нибудь занимаетесь любовью, Сан-Антонио?

— Допустим, что очень часто, и не будем больше об этом.

— Ладно. Что вы делаете сразу после этого? Моя физиономия расплывается в улыбке.

— Какой странный вопрос… После! После, док, я возвращаюсь домой, как и все нормальные французы!

— Не шутите. Вы немного валяетесь в постели, чтобы восстановить свои силы, так?

— Да.

— Мечтаете, да?

— Да.

— Чувствуете животную грусть, о которой говорит знаменитая латинская пословица, да?

— Да.

— Все мужчины таковы.

— Неужели?

— Так вот. Нет никаких причин считать, что Парьо был устроен иначе.

— Никаких.

— Предположим, что Парьо позанимался любовью и отдыхает. Его партнерша встает, включает тихо радио и идет на кухню, где открывает все газовые конфорки. Радио не дает Парьо услышать тихий свист газа.

— А девица тем временем…

— Девица? Она нарочно шумит на кухне, в ванной комнате. Время от времени она показывается, создавая обычную, нормальную атмосферу.

Парьо не чувствует газа. Он немного оглушен любовью.

Я киваю.

— Ваша теория очень оригинальна, док. Снимаю шляпу. Но скажите, а как же девушка? Она не наглоталась газа?

— Нет, — отвечает Андрэ, — потому что запаслась противогазом.

Противогазы можно найти где угодно. Она дожидается, пока Парьо потеряет сознание, после чего ставит кипятить пол-литра молока.

Я усмехаюсь.

— И зажигает спичку в квартире, полной газа? Получился бы миленький взрывчик.

Мне доставляет удовольствие поймать его на ошибке.

— Это верно, — соглашается он. — Значит, она поставила кипятить молоко до того, как открыла все конфорки. Она дождалась, пока оно выльется на плиту, после чего погасила огонь. Затем сделала все то, о чем я вам рассказал. Прежде чем уйти, она закрыла все конфорки, кроме той, на которой стояла кастрюлька с молоком.

Я чувствую, что Андрэ прав. По мере того как он рассказывает, в моем мозгу идет цветное кино.

— Браво, — кричу я, — вы новый Шерлок Холмс. Он довольно улыбается.

— Нет никаких доказательств, что я прав, это только гипотеза, и я лучше кого бы то ни было понимаю, что она очень хрупка!

— Но тем не менее все могло произойти именно так… Ну ладно, а дальше? Раз уж вы здесь, доктор, расскажите мне продолжение. Очень захватывающая история.

— Продолжение? — переспрашивает он.

— Да. Девушка возвращается ночью сюда, в Гуссанвиль, только не одна, а с кем-то… Вероятно, это был Джо…

— Но вы мне только что сказали, что Джо не выходил из дома?

— Возможно, он нашел способ смыться! — Очевидно. Значит, он приехал сюда с девушкой, убил ее и сжег?

— Это вас шокирует?

— Да, из-за барана. Баран отличная идея, но она предполагает подготовку.

— Неизбежно.

— Но городской житель не покупает себе барана, как галстук. Если Джо вынашивал такие планы, то он должен был заранее обзавестись бараном…

— Разумеется.

— Ну а под каким предлогом он заманил сюда девушку ночью? Я знаю, они были сообщниками, но это не объясняет этой поездки.

— А может быть, им было нужно что-нибудь спрятать?

— Или с кем-нибудь встретиться.

— Да, или с кем-нибудь встретиться.

— С доктором, например?

— Почему бы нет?

— К тому же совать тело в топку удобнее, предварительно расчленив его. А кто лучше справится с этой отвратительной задачей, чем мясник или врач?

— Вы хотите сказать, что Бужон участвовал в убийстве своей дочери?

— Бывали и более удивительные вещи.

— И расчленил ее?

— А как иначе он узнал, что вы копаетесь именно в ее пепле?

Андрэ надолго задумывается.

— И какова цель всего этого, комиссар? Вы применили старое правило: ищи, кому выгодно преступление. Кому же могла быть выгодна эта серия преступлений?

— Доктору.

— Доктору? То, что он убивает Парьо, еще понятно, он, кажется, его ненавидел… Но зачем Бальмена… Причем с помощью Парьо! Зачем свою дочь?

— Ой, стойте! — прошу я. — А то моя печка точно взорвется, если я продолжу кружить над этими вопросами, как ворон над падалью.

— Вы разберетесь с этим по возвращении из Соединенных Штатов, если, конечно, ваши коллеги не поймают педераста и он не расколется.

Мы встаем из-за стола. Хозяин ресторана складывается пополам и эскортирует нас до двери.

— На здоровье, господа, — говорит он нам. Когда я сажусь в машину, раздается крик:

— Комиссар! Комиссар!

Я оборачиваюсь и вижу старое парижское такси, в нем сидит Шардон.

Он возбужденно машет руками, роняя орехи и слюну.

Такси останавливается.

— Вы здесь? — спрашивает толстый полицейский. — А я слежу за доктором. Едва я начал дежурство перед его домом, как он вышел, сел в свою машину и поехал. Такси поблизости не было, и я поднялся к нему.

Домработница мне сказала, что он убежал как сумасшедший, сказав ей, что едет в свой дом в Гуссанвиле… Я реквизировал такси, но эти драндулеты еле двигаются.

— Не утомляйся, — говорю я. — Я видел эскулапа, он мертв. Он пустил себе пулю в лоб… Сделай все необходимое. Никого не пускай в дом.

Особенно жандармов.

— Застрелился! — бормочет Шардон.

— Да, — говорю я, трогаясь с места. — Как видишь, еще одна естественная смерть!

Глава 16

Когда я выхожу из кабинета патрона, на часах чуть больше четырех часов (для моих читателей начальников вокзалов поясняю: шестнадцать).

Признаюсь, что я несколько оглушен заданием, которое он мне поручил. Я выполнял разную работу, но такую еще ни разу. Хотя надо же когда-то начинать… Я расскажу вам о ней как-нибудь в другой раз.

Мой девиз: “Живи моментом”. Я начну думать о предстоящей миссии, когда буду сидеть в самолете.

Положив паспорт, доллары и рекомендательное письмо в карман, я снова ступаю на тропу войны.

До вылета осталось несколько часов, а опыт меня учит, что с толком использованные несколько часов стоят без толку проведенной жизни.

Немного помедлив, выйдя на улицу, я направляюсь на улицу Шапталь, которую следовало бы переименовать в улицу Жмуров…

Для начала наношу визит соседке Парьо — старой деве.

Увидев меня, она издает писк напуганной мышки.

— Ой, — вскрикивает она, — полицейский!

— Он самый, — отвечаю. — Никогда бы не подумал, что вы боитесь полиции, мадемуазель.

— Я боюсь не полиции, а мужчин, — жеманничает эта старая сушеная вобла.

Я бросаю на нее красноречивый взгляд.

Чтобы покуситься на ее добродетель, надо запастись отбойным молотком, это я вам говорю!

— Ну, ну, дорогая мадемуазель, не все же мужчины грубияны.

Попадаются и джентльмены. — И добавляю:

— В полиции они встречаются редко, тут я с вами согласен, но Я, так сказать, редкая птица. — И я возвращаюсь к моему барану:

— Скажите, в тот вечер, когда бедный месье Парьо протянул ноги…

— Нельзя поприличнее? — перебивает она.

— Пардон, в тот вечер, когда он отбросил копыта, у него работало радио?

— Да… Он слушал музыкальную программу. Это был воскресный вечер, да?

— Совершенно верно. А потом, когда.., подружка Парьо ушла, радио замолчало?

— Да… Незадолго до ее ухода.

Так-так, неужели доктор Андрэ попал в “десятку”?

Изабель выключила перед уходом радио… А Парьо спал.., вечным сном!